Девушка на плече

Катунь шумит позади, а передо мной почти отвесная скала, и дальше крутая гора, в небеса, и сосны стоящие, упавшие, кусты, оплетающие всё, как зеленая паутина. А я стаю на камне прямо возле кипящего переката, я смотрю на скалу и вверх. Мне кажется, гора глядит на меня, река говорит со мной. Мурашки пробегают по спине. И кажется, спрашивает гора: «Чего ты хочешь?» Стыдно признаться. Но тут, одному, не стыдно. «Любить».

Я всегда хотел, чтобы у меня была девушка с именем Вика. Грезилось, что Вики какие-то особенные. Это сейчас их полно, вик, а давным-давно вик было мало, разинешь рот и остались одни наташи и тани. Да ну конечно, глупость, и всё же, прицепится к тебе такое какое-то странное желание и где-то глубоко сидит, чтобы в нужный момент выпрыгнуть и сказать: ага, вот оно, то, что ты хотел!

Вообще-то, у меня про эту любовь уже написаны и рассказ и большое стихотворение. Конечно, их читали два человека, но это не важно. Они есть. И чего спрашивается описывать одно и то же по второму разу, третьему, зачем? А мне интересно. Сравнить, что я тогда чувствовал, сразу, буквально через несколько часов, когда всё это в стихи ложилось, и потом спустя несколько лет, когда оформилось в рассказ, и теперь, когда все давно выросли и состарились, как оно смотрится из будущего в то настоящее, которое теперь прошлое. Да и к тому же для логики повествования моих зарисовок это необходимо.

Каникулы. Я приехал из Москвы. Галина Ивановна собирает свой новый танцевальный коллектив в поход. Ну, и я тут пристраиваюсь, хочу. Кто же против, все за. Некоторых я знаю, например Сергея Г., с некоторыми только познакомился Костя, Саша, Женя. В хореографическом зале центра детского творчества разложили палатки, спальники, карематы. Делим, распределяем, кто что понесёт. В окно, сквозь тонкий тюль бьет яркое солнце, ромбами падает на пол солнечный свет. И в этом свете вытянутые ножки в коротких джинсовых шортиках. По ним поднимается взгляд, а там наверху – смеющееся лицо в кудряшках, хитрый острый носик, и глаза «я-всё-про-тебя-знаю».

На этот раз мы встали не как всегда возле острова, а далеко ниже по течению у водопада. Тогда он ещё был диким местом, не обустроен, не было к нему моста с другой стороны Катуни. И тут останавливались редкие рафтеплаватели.

Вечерами мы играли в мафию. Хоть нас и было мало. Зато как приятно было оказаться в одной команде с Викой. «Просыпаешься», а  там смотрят глаза «ага-ты специально-подтасовал-карты-чтобы-мы-были-в-месте». Ах так, тогда я голосую чтобы тебя убить, потому что ты и есть мафия. А потом выясняется (для других), что и я мафия. Как же ты так своего, свою, убивал, зачем? Хитрый ход, уводил подозрение от себя. А Вика в негодовании. Но даже когда она негодует, она улыбается. Может только глаза, но всё равно. Мне нравится её злить.

А с ней сенбернар. Ох уж эти собаки моих любимых девушек. Прямо наваждение какое-то по жизни. И выбирают почему-то сенбернаров. И не подойдешь лишний раз – вав! Но что делать, пришлось искать пути к сердцу большого пса. Удавалось иногда погладить. Пару раз мы кусали друг друга.

Сама невозможность нашего романа (я ведь уеду, когда каникулы закончатся, да и она такая красивая, умная, зачем я ей вообще?), и страх перед её верным стражем, всё это превращало меня в Пьеро, бродящего бесцельно по лесу, сидящего на песке и считающего волны.

А по утрам она ходила купаться, одна, вверх по берегу. В холодной воде. В том месте множество кустов, почти прямо к воде подходят. И я стал ходить за ней, она останавливала: «Ну, всё, дальше нельзя». И я ждал её. И там за серебряно-светло-зелеными ивовыми листочками, в далекой дымке, в  тумане, идущим от реки светилось нежным призраком её стройное тело. Нет, я не подглядывал, я оставался ровно там, где она провела границу. Но и она не уходила дальше, не пряталась больше.

И больше ничего. Никаких там разговоров, давай дружить, а можно, я тебе позвоню, ты мне нравишься или что-то подобное. Всё шло обычно, но внутри полыхало, как солнце за горой. Не видно, а  оно есть и освещает мир.

Вика должна была поехать домой раньше остальных. Я вызвался её проводить до тракта. А идти три километра по тропе вдоль берега.  Уже второй день дожди. И тропинка размокла. И кусты, часто смыкавшиеся над тропой, поливали щедро всем, что накопили на листве. Мы смеялись и шли дальше. И мне было так хорошо, так легко свободно, весело и грустно. Но чем дальше мы шли, тем становилось больше грустно, чем весело. Потому что надо было что-то сказать, спросить, договориться о чём-то. А я не знал как.

Господи, да вся юность под этим знаком вечного неумения выразить то, что хочется больше всего. И не в смелости дело, а в каком-то ощущении, что вот скажешь важное и обратно дороги не будет. Ни ей, ни тебе. Даже если она откажет, всё равно, теперь каждый раз, когда вы будете встречаться, будет между вами что-то такое, что вот это признание спровоцировало. Оно будет стоят между вами невидимой стеной и нормального простого человеческого общения не будет. Она будет знать, что ты помнишь, ты будешь знать, что помнит она.

И вот вы уже возле моста. Ждете машину. Заходите в реку, чтобы прополоскать обувь от грязи, всё равно насквозь мокрая.

-Конечно глупость, конечно, ты всё понимаешь, и мне меньше через месяц уезжать, и я, конечно, не тот, о ком ты мечтала, и всё это ясно-преясно, и всё, что я чувствую ты видишь и так, но я не могу не спросить… прости если это как-то обидит, заденет, всё испортит, но потом не смогу, если сейчас не спрошу… то есть смогу, но будет мне плохо, хотя будет плохо, если ты скажешь «нет»… или я не скажу ничего вообще… да что же ты так смотришь-то на меня, ты ведь и так всё знаешь-понимаешь, чего говорить-то?
-Что я знаю-понимаю? – спрашивает она хитро.

Господи, сейчас все накачивают губы, а у неё были такие тонкие, но лишь взглянув на них, я превращался в зачарованного чувака, мечтающего только коснутся этих тонких розовых полосок. В них что-то такое таилось, даже не разглядишь что, потому что выше там глаза такие на тебя смотрят, и если уж попадешься  в эти глаза, то от них уже не оторваться, какие там губы. А нос? Она, наверное, его стеснялась, а  мне он нравился прямо до дрожи в коленках. И хотелось это всё ей сказать.

-Я хочу тебя ещё увидеть, - всё что мог, всё.
-Хочешь увидеть – увидишь.
-А ты? А ты хочешь меня увидеть?
-Может быть.
Что это за ответ? Ну, что это за ответ? Я готов был повалить её в воду, пусть искупается, пусть вода вокруг зашипит и пойдет пар, пусть почувствует, что чувствую я!

У её отца такие же весёлые глаза. Он вышел из машины, взял её вещи, положил в багажник, пожал мне руку. Дверцы хлопнули и они уехали. А я пошел обратно, мокрый и счастливый.

Всю дорогу во мне рифмовались строчки, рифмовались не между собой, а  с тем, что я видел и чувствовал. Туман, вода кругом, в небе, в воздухе, внизу, на деревьях, в кедах, в волосах. Я ел малину с кустов, а, казалось, трогаю своими губами губы Вики. Хотя я не знал, какие они. Я видел отпечаток её ноги на тропе. Нет, я  его не целовал, я просто сидел над ним и плакал. Жалко было себя. Жалко было, что мир полон возможностей и невозможностей. Что нельзя быть с тем, с кем хочешь. Что мы выбираем и нас выбирают и это часто… ну, вы сами знаете. Что все мы умрём, и ни в чём так и не разберемся, ни в себе, ни в мире.

Зашел в холодную воду. Если быстро провести руками под водой, то почувствуешь сопротивление, как будто обнимаешь кого-то. Я шёл по тропе, а от меня - пар.

А там, в нашем лагере, всё тоже: костер, игра в карты, шутки, анекдоты, ароматный горячий суп, сладкий-пресладкий чай. Но всё это как-то мимо меня. Всё невкусно и не волнует без неё. Отвечаю на вопросы, смеюсь, разговариваю, а сам не здесь, где-то далеко, сам всё еще иду по тропе с Викой. Вспоминаю её смех, её шаги, фигуру, которую я, идя позади, рассмотрел и запомнил до самой последней выпирающей через одежду косточки. Как прекрасно, что она у меня в памяти, как чудесно засыпать с её именем.

Когда мы вернулись в город, я сразу пошел к другу Жене. Мы когда-то танцевали в одном коллективе, потом я уехал в Москву, а Женя ушел в армию. Но мы не теряли связь, мы переписывались. И я знал, что Женя дружит с Дашей, а Даша подруга Вики. Я уговаривал Жеку придумать что-нибудь, ну любой повод, ну хоть что, лишь бы встретиться нам всем вместе, а главное мне с Викой.

Женя, конечно, человек более трезвомыслящий чем я, и тогда понимал, что, я и Вика это персонажи из разных сказок, и всё же устроил нам встречу. Мы как-то напросились с Дашей пойти к Вике в гости. Я не помню повод, но помню, как Вика смотрит на меня, как будто всё это знала наперёд. А потом мы пошли на большую прогулку с сенбернаром. Все четверо. Через весь Кучияк, через Улалушку, куда-то в гору, сквозь сосновый лес, на ступенчатые поляны между двумя кладбищами, старым и новым. Романтическое место, окруженное со всех сторон лесом.

Коротко скошенная трава, опушка, покрывало, пикник. Солнце совершенно запуталось в кудряшках Вики. В своём джинсовом комбинезоне она была совершенный подросток. Комбинезон ей шёл, лямка постоянно съезжала с плеча.. Ей всё шло. И цветы, и смех. А потом кто-то первый кинул шишку. Наверное, девчонки, мы бы такого себе по отношению к ним не позволили. И шишки полетели с обеих сторон. Мы бегали по поляне, прятались за стога и отдельно растущие кусты боярышника. И уже Вика потирает шишку от шишки на лбу. И Жека комментирует: «А если б острым, а если б в глаз!» И девчонки набрасываются на нас с удвоенной силой. Мы отступаем. Шишки кончились. Бросаемся в рукопашную. Даша с Женей лицом к лицу. А я закидываю Вику себе на плечо, ноги впереди, голова позади, и несу её по поляне. Куда несу? Знать бы самому.

Всё, я хочу навсегда остаться тут. На этой поляне. Слышите, дальше не хочу вспоминать. Пусть остановится именно это мгновение. Хотя бы на один день. Ну, пожалуйста!

© Сергей Решетнев