Дуремар

Дуремар вошёл в дом, поставил старый рабочий ящик в угол, снял плащ, стряхнул с него воду и повесил на вешалку. Потом постучал сапогами, чтобы тоже сбить с них воду и грязь, и стащил их с ног. Жена уже ждала его в прихожей, высмотрев в окно, как он подходил к дому.
- Ну что? - спросила она, жалостливо глядя на мужа.
Дуремар, не глядя на жену, молча покачал головой, пнул ящик и пошёл в гостиную. Там он сел за стол, вздохнул и устало положил большие, с выступающими венами, руки на стол.
- Как дети? - спросил он, по-прежнему глядя в сторону.
- Нормально. Спят, - шёпотом ответила жена.
Дуремар взглянул на неё исподлобья и снова отвёл взгляд.
- Ну ладно тебе, Дуремархен, не расстраивайся. Завтра поймаешь. Всё будет хорошо.
Магда была немка, часто вставляла в свою речь немецкие слова и называла мужа и детей уменьшительными именами на немецкий лад. Дуремар тоскливо посмотрел на неё.
- Ничего не будет, Магда. Хорошие времена закончились. Удача отвернулась от меня. Чем мы будем кормить детей?
Магда не ответила и отвернулась, чтобы он не заметил её мокрых глаз. Сегодня она зашла в лавку и бакалейщик сказал, что больше не даст ей даже косточки, пока они не вернут долг. Магда должна была сказать это мужу, но не стала. Она видела, что её Дуремархен устал, а на дворе была уже почти ночь и она не хотела добавлять ему неприятных вестей перед сном. Завтра расскажет. Она подождала немного, украдкой вытерла слезу, повернулась к мужу и, сняв полотенце с тарелки, стоявшей на столе, сказала:
- Ешь.
В тарелке лежали две картошины и кусок хлеба. Это был весь ужин. На большее денег не было. Раньше на столе были ещё и рыба, и свежие овощи, и мясо появлялось не только по праздникам, и свежий хлеб всегда был. Ловец пиявок жил хорошо. Но это было давно. Несколько лет назад постепенно что-то начало меняться в их городке. То ли потому, что пиявок выуживали слишком интенсивно, то ли по другой причине, но медленно и неуклонно пиявки в местных ручьях и прудах стали исчезать. Он и его семья - а это жена и трое детей - стали жить всё беднее и беднее. Дуремар взял вилку и стал ковырять картошку. Картошка была плотная, недоваренная, потому что на дрова тоже не было денег, и они экономили. Дуремар задумался о прошлом. Он вспомнил те времена, когда они жили почти припеваючи. Он дюжинами приносил пиявок аптекарю и хорошо получал за клубок этих маленьких извивающихся чёрных тварей. Да и сама его работа приносила ему удовольствие. Он любил искать их в чистой, прозрачной воде ручьев и прудов, на  песчаном дне, среди едва колышущихся или стоячих водорослей, за большими и маленькими камнями и на стволах тростника. Он любил смотреть на них, играть и разговаривать с ними. Он не сразу шёл в город к аптекарю. Он садился на берегу ручья, ставил банку на землю и, таинственно улыбаясь, любовался ими. Он касался их туловищ травинкой, они начинали грациозно извиваться и солнечный свет, преломляясь в банке, наполненной водой, красиво играл на их матовой кожице с продольными полосками на спине и по бокам.
- Гируды мои! - возвышенно обращался он к пиявкам, - Почему люди так не любят вас? Посмотрите, сколько в вас красоты. Они готовы восторгаться изяществом лани и грациозностью танцовщиц, но не замечают изящества ваших движений. О, слепцы! Танцовщицы - диванные подушки по сравнению с вами по гибкости и красоте!
Дуремар встряхивал банку и наблюдал за маленькими чёрными тварями. Пиявки скользили по банке, продолжая свой загадочный молчаливый танец, а Дуремар заворожённо следил за их движениями, оттягивая момент, когда нужно нести их в город. Он даже немного ревновал их. Отдавая пиявок аптекарю, он каждый раз жалел, как будто отрывал от себя своих собственных детей, вскормленных и взращённых с любовью и нежностью.
Но времена действительно изменились. Год от года пиявок почему-то становилось всё меньше. Сначала Дуремар начал волноваться. Но спрос на них оставался, пиявки стали дороже и несмотря на то, что он приносил меньший улов, какое-то время он получал больше. В городке даже начался небольшой ажиотаж. Ради лёгкой наживы некоторые бездельники тоже взялись за сачки и стали промышлять по прудам и озёрам. Но как же им было далеко до него! Они не знали, как и где их искать. Но главное - они не любили и не понимали пиявок. Они боялись их и презирали. А он, Дуремар, презирал их, мелких людишек, не способных понять истинную красоту.
Но период успеха продолжался недолго. Пиявок становилось всё меньше и меньше. Дуремару приходилось уходить всё дальше и дальше от города, чтобы раздобыть своих кормильцев. Но и там, куда не доходили остальные ловцы, пиявки также постепенно становились редкостью. То ли в природе что-то менялось, то ли искатели пиявок из других городов также расширили зону своей "охоты", но пиявки куда-то исчезали и Дуремар всё чаще приходил почти с пустыми руками. Жить становилось тяжелее. И дело было не только в конкурентах. Дефицит и дороговизна пиявок заставила докторов и аптекарей искать другие методы лечения. Да и фармацевтика не стояла на месте. Всё больше стало появляться разных капель и порошков. Они, конечно, не могли заменить чудодейственные силы природы и сравниться с пиявками по лечебному эффекту. Но неумолимое колесо прогресса катилось. Всё больше горожан стало отказываться от дорогого и не самого приятного лечения пиявками. К их услугам предоставлялся всё больший ассортимент всяческих легко принимаемых лекарств. Развитие фармацевтики всё больше наполняло полки аптек каплями, порошками, минеральными водами, магнитами и прочей научной или ненаучной всячиной. Поговаривали даже, что некоторые врачи травили пациентов газами, якобы для того, чтобы ввести их в состояние сна и в этом состоянии делать операции и даже принимать роды. Дуремар всё меньше понимал в происходящем и всё больше вдавался в грустные раздумья. Даже состоятельные жители города переходили на более удобные средства лечения. В городе осталась, пожалуй, всего дюжина людей, предпочитавших старый метод лечения головных болей, давления и всяких прочих конгестий. Бездушные аптекари разводили руками, а доктора смеялись над Дуремаром, показывая новые толстые руководства и справочники, в которых гирудотерапии отводилась пара строчек и то, с примечанием, как об устаревающем методе лечения. Близилась катастрофа. Жена терпела, но пару раз, чтобы не обидеть мужа, робко спросила, может быть стоит мужу заняться чем-нибудь другим, чем можно было бы прокормить семью. Один из аптекарей, Антонио, с которым Дуремар был знаком практически с детства, и который хорошо относился к нему, пожалел и предложил ему работу у него. Другие знакомые, встречая его на улице, тоже советовали взяться за ум и начать зарабатывать, как все нормальные люди. Некоторые говорили про фабрику, открывшуюся у них недавно. Поговаривали, что там работают одни машины, а люди их обслуживают. Ходили также слухи, что работать там опасно и каждую неделю кто-то из работников получал увечья, но слухи опровергались в газете. Дуремар молча выслушивал советы пойти работать и каждый раз мягко, но непреклонно отвергал предложения, хотя любил и жену, и детей. Ловля пиявок - это было для него не просто зарабатыванием на жизнь. Это и была его жизнь. Никто и не догадывался, что он не просто ходил с сачком и ловил примитивных и противных червяков - для Дуремара это были долгие прогулки по безлюдным полям и лесам, с наблюдением природы, созерцанием её красоты, с размышлением о болезнях и здоровье. Хотя его представления об этом, сформированные большей частью рассказами отца и развитые своими собственными, зачастую примитивными, раздумьями, сильно отличались от общепринятых, это не смущало его и только продвигало дальше в своём собственном направлении, ещё больше отдаляя от основной массы обычных людей.
И вот теперь Дуремар сидел за столом и ковырял недоваренную картошку. Он молча доел, что дала ему жена, отодвинул тарелку и опять положил руки на стол.
- Что-то изменилось, Магда, - сказал он усталым голосом. - Что-то происходит... Что-то большое. Ты чувствуешь?
- Что, Mein Kameli? - с сожалением спросила Магда. Она любила мужа и каждый раз переживала, когда он был не в духе. Тогда она чаще всего, чтобы проявить сочувствие, ласково называла его верблюжонком из-за вытянутого лица, больших губ, крупных и нескладных рук и ног и сутулости. Она понимала, что муж переживает за семью, за неё, детей, и всячески хотела помочь ему, но не знала, как. Что остаётся женщине, чтобы помочь мужчине в его мужских делах? Только моральная поддержка. Это всегда помогало Дуремару. Но в этот раз он нуждался в большем, чем просто поддержка или одобрение. Ему нужно было понять, что делать. Весь привычный уклад жизни шёл под откос. Благополучие, уверенность в будущем и даже уважение людей - да, уважение людей - всё улетучивалось. Денег не было, над ним и его детьми посмеивались горожане. Даже выпивоха Джузеппе Сизый Нос - и тот нагло улыбался ему, когда, как всегда пьяный, встречал Дуремара на улице. Шарманщик Карло отворачивался от него, хотя в хорошие времена Дуремар всегда бросал ему монетку, когда проходил мимо, возвращаясь домой с воскресной службы. Но всё это было бы полбеды, если бы не самое главное - его любимая работа, которая уходила из рук, как вода сквозь пальцы. Он не мог ухватить, удержать её. Жизнь менялась и менялась совсем не в ту сторону, в какую он мечтал.
Он посмотрел на Магду долгим, любящим взглядом и сказал:
- Ничего, Магда, ничего. Пойдём спать. Поздно уже. Завтра...
Он не договорил, что будет завтра, и Магда не стала переспрашивать. Они легли спать в холодную кровать и прижались друг к другу, чтобы сохранить ценное тепло. Дуремар долго не мог заснуть, размышляя над своей жизнью. Он лежал и вспоминал, как первый раз его отец, ловец пиявок, взял его с собой. Это было весной. Снег уже почти стаял, пруды и озера избавились ото льда и стали просыпаться для нового витка жизни. Птицы, как сумасшедшие, оглушали округу своими трелями и летали, рассекая теплеющий и оживающий воздух. Маленький Дуремар бегал по жухлой прошлогодней траве и импровизированной палкой-саблей сшибал сухие соцветия и ветви высоких прошлогодних сорняков, воображая себя рыцарем. Отец шёл следом и любовался им. Потом, когда сын набегался, отец подозвал его и они пошли к пруду. Там они присели у края воды и отец  начал негромко рассказывать Дуремару о пиявках. О том, где они живут, чем питаются, об их привычках, как их ловить и как с ними обращаться. Отец знал о пиявках всё. Дуремару открылся целый мир, о котором он и не подозревал.
Необычное занятие отца отстранило его от остальных детей. Из-за отца, а также фигуры Дуремара в школе его дразнили Сангвисугой, то есть пиявкой. На отца он никакой обиды не держал. Он просто принял, что их семья была другой. Близких друзей он не завёл, девочки обходили его стороной. Детство он так и провёл - не играя с другими детьми в кости или гоняя кошек, а гуляя по полям и лесам - помогая отцу или просто шляясь там, где не было людей. Но постепенно унижающее чувство изолированности заменилось провокационным чувством внутреннего превосходства. Долго чувствовать себя униженным человек не может - человек ищет оправдания и подтверждения значимости своей личности. Уверенность в себе особенно укрепилась после того, как он встретил Магду - такую же немного нескладную, неловкую, но милую и скромную девушку с добрыми глазами. Они познакомились в Германии, в Хайдельберге, куда его отца пригласил знакомый врач на встречу гирудотерапевтов. Дуремар, тогда уже достигший возраста двадцати двух лет, пристал к отцу с просьбой взять его с собой и отец не устоял. В первый же день их пребывания в Хайдельберге он увидел её на улице и она сразу понравилась ему. Она продавала цветы. Он шёл тогда с отцом и не мог бросить его и познакомиться с понравившейся девушкой. Но он запомнил место, на следующий день отпросился у отца погулять и пошёл на ту улицу, движимый неясным и незнакомым ему чувством. Он нашёл девушку там же, она ходила с большим лотком на плечах и предлагала всем цветы. Когда он подошёл к ней и посмотрел в её голубые глаза, она улыбнулась ему и предложила маргаритки. Он сказал, что у него нет денег, а потом, удивляясь своей наглости, спросил её имя. Девушка покраснела и ответила:
- Магда.
На этом запал у Дуремара закончился. Он не знал, о чём дальше говорить с девушкой и стоял, тупо глядя на цветы. Он вообще мало разговаривал, а с девушками и подавно. Магда первая прервала молчание и стала рассказывать Дуремару о цветах, которые она продавала. Она рассказала ему о фиалках, маргаритках, тюльпанах и ещё многих других цветах. Она рассказывала, улыбаясь и щурясь на солнце, а он смотрел на неё, любуясь её глазами, губами, движениями и голосом. Потом Магда спросила Дуремара, откуда он, и Дуремар, преодолевая смущение, начал рассказывать о себе, семье, о том, чем занимается отец и чем предстоит заняться ему. На его удивление, Магду нисколько не смутило общение Дуремара с пиявками. Так они и познакомились. А через два года, когда отец умер от воспаления лёгких и Дуремар взял на себя его дело, он снова поехал в Хайдельберг и увёз Магду с собой, в свой маленький домик на окраине городка, где из окон было видно большое поле за дорогой и дальше лес, наползающий на пологую гору, похожую своей формой на спящую собаку. Так они стали жить вместе.
Так Дуремар вспоминал далёкое прошлое и улыбался. Наконец, сон одолел его, и он забылся. Наутро он встал, оделся и пошёл на кухню. Дети ещё спали, Магда прибирала в спальне и Дуремар в одиночестве слонялся по кухне, как будто собираясь, но не решаясь что-то сделать. Наконец, Дуремар сел за стол, доел кусок вчерашнего хлеба, отодвинул тарелку, запил холодной водой, посмотрел вошедшей жене в глаза и сказал:
- Хорошо, Магда. Я иду к аптекарю.
Жена присела рядом и обняла его. Они посидели ещё, как будто поддерживая друг друга, потом Дуремар встал, оделся и вышел из дома, впервые не взяв с собой своего ящика с едой, банками для пиявок и сачка. Они остались стоять в углу. Дуремар вышел на улицу и, запахнувшись посильней, пошёл в сторону аптеки Антонио. Жена, выйдя за мужем на улицу, помахала ему рукой. Он не обернулся. Пройдя второстепенными улочками, чтобы его никто не заметил, Дуремар подошёл к аптеке и его ноги сами собой просились пройти мимо, но он взял себя в руки, осознав, что нельзя вечно откладывать решение и рано или поздно, но работу придётся менять. Он вздохнул и толкнул старую дверь. Брякнул звонок и его встретил запах лекарств и карболки. Антонио, стоявший за прилавком, сразу всё понял. Он сдержанно улыбнулся, молча похлопал печального Дуремара по спине и повёл в закрома, туда, где он готовил и хранил свои снадобья. У Дуремара начиналась новая жизнь, непонятная и чужая. Его ждали склянки, настойки, порошки, кружки Эсмарха и прочая химия и утварь, которую он не особо любил, но с чем он теперь должен был работать каждый день. Антонио показывал Дуремару всю аптеку - что, где стоит и лежит, объяснял ему детали работы, периодически приговаривая "Ничего, всё наладится". Дуремар не проронил ни слова, а лишь удрученно кивал головой. Когда Антонио поведал другу все основные тонкости аптечного дела и, уйдя в какой-то новый справочник, оставил его одного осваиваться в непривычной роли, Дуремар подошёл к окну. Он стоял и, не мигая, смотрел на улицу, пытаясь осознать происходящее. Теперь у него была работа. Будут деньги, чтобы кормить семью, растить детей. Жизнь налаживалась. Но что-то тревожило Дуремара. Что-то не укладывалось в его понимание. И дело было не только в пиявках. Жизнь менялась, ускоряя свой бег и меняя при этом лицо. Времена менялись, жестоко и неумолимо, хороня пиявок, вместе с ними привычный образ жизни, и рождая на свет что-то новое и непонятное, с чем нужно было смириться и принять. Дуремар окинул взглядом ещё раз всё помещение, полки со склянками и коробками, прилавок и, чувствуя себя пока ещё чужим здесь, вышел на улицу. Помощник аптекаря. Он стоял и старался привыкнуть к  своей новой работе. И не только к работе. Шла вторая половина девятнадцатого века. Индустриализация, о которой ещё тридцать лет назад никто не слышал, не только выросла из пелёнок, но уже выплюнула слабенькие молочные зубки, которыми, как ребёнок, покусывала всё подряд в окружающем мире, чтобы определиться со вкусами. Она отрастила добротные железные клыки и медленно, но уверенно пережевывала старый уклад, усваивая необходимые для роста полезные веществ и постепенно наращивая стальные мускулы. Европу уже исчертили железные дороги, по которым ездили крашеные чёрной краской дома на колёсах, жравшие уголь, впрочем, весьма удобные и быстрые, а на улицах начали появляться автомобили, за два квартала урчавшие своими вонючими моторами и пугавшие и людей и лошадей. Старое устройство мира, хоть и несовершенное и часто корявое, было привычно и даже в чём-то уютное. Но новое неумолимо надвигалось. И Дуремар не понимал этого нового. Появлялись новые странные вещи. Не просто новый фасон шляпы или новая модель дверного замка с необычной формой ключа. Это новое было глобально. Дуремар почувствовал, что пиявки и его работа уходят на третий план. Ему казалось, что меняется радикально вся жизнь, нарушая законы природы и придумывая свои, причудливые правила и сразу перекраивая по ним всё вокруг себя. Дуремар чувствовал, что что-то идёт не так, но не мог понять, откуда это идёт. Он закрыл глаза и вдруг вспомнил строки из Писания, в котором он недавно искал ответ на терзавшую его тревогу: "...Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копьё, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Дождь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеётся. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котёл, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворён бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости". Он натолкнулся на них в книге Иова. Красивое, завораживающее описание. Но это был Левиафан. Дуремар открыл глаза. Вокруг стояли дома, выстроенные много лет назад, которые он знал с детства. Дуремар подумал о времени и о живших в этих домах людях. Проходили века, поколения менялись, как листва на деревьях, а дома продолжали стоять, только роняя время от времени старые занавески, навешивая новые и меняя горшки с цветами. Все остальное в их городке оставалось прежним. Булыжник, терпеливо уложенный века назад чьими-то мозолистыми руками и отполированный сотнями тысяч ног, по-прежнему лежал на земле. Редкие люди шли по своим делам, ступая по этому вечному камню, неся корзины и саквояжи. Часы на городской ратуше столетиями отмеряли плывущие минуты, часы и дни одним и тем же умиротворяющим звоном. Всё, как обычно, ничего не менялось. Вот и Карло, шарманщик Карло, идёт своей обычной дорогой. Но на сей раз он был без своего музыкального ящика с надоевшими всем мелодиями. Дуремар смотрел на Карло, как он шагал, ссутулившись, в своих старых деревянных башмаках. " А ведь чем-то мы похожи" - подумал Дуремар. Карло остановился напротив аптеки и сказал:
- Привет, Дуремар! Как поживаешь?
- Здравствуй, Карло. Да, нормально, - ответил Дуремар, немного смутившись от того, что Карло заговорил с ним.
- Что, всё-таки решил работать с Антонио?
Дуремар замешкал с ответом, не зная, как ему отреагировать, но Карло не стал дожидаться, пока Дуремар сообразит, что сказать и продолжил сам:
- Правильно, Дуремар. Что толку в этих пиявках? Работать надо.
Дуремар хотел было возмутиться, но сдержался и только сглотнул.
- Я и сам оставляю свою шарманку. Вот, иду на фабрику. Сторожем работать.
Карло улыбнулся. Но улыбка вышла грустной, Карло хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой и пошел дальше.
Дуремар проводил взглядом ковылявшего Карло и когда тот скрылся за углом, у него защемило сердце. Он почувствовал, что вместе с Карло уходит что-то большое. Он понял, что его старая, облезлая шарманка, игравшая скрипучую тоскливую мелодию, была чем-то большим, чем просто музыкальный ящик. Вместе с боем городских часов она была ветхим, но символом уходящей эпохи, символом постоянства и незыблемости. Её гимном, к которому привыкли горожане за много лет. Дуремар вспомнил эту заигранную мелодию, вспомнил стоящего у церкви и крутящего ручку своей шарманки Карло, но потом мелодия в его памяти стихла и Дуремар каким-то неизвестным чувством, нутром своим услышал вдруг лязг гигантского, но невидимого и неизвестного никому чудовища, уже выползшего из своего логова и шествующего по Земле, вонзая в неё свои огромные когти. Бесстрастно и расчетливо оно утверждало новый порядок и ничто не в силах было противиться ему, ибо оно было так же невидимо, как и неотвратимо. Дуремару показалось, что даже сама природа - мягкая и нежная, подвижная, вьющаяся, изгибающаяся и текущая - покорно смирялась пред этой силой, застывала и становилась прямой, безжизненной и ржавой, как железнодорожный мост. Земля возле этого моста, пропитанная смолой и засыпанная щебнем, была мертва. Цветы не росли, и трава не могла пробиться к солнцу сквозь наваленный битый камень. И даже воздух, казалось Дуремару, мертвел вокруг и, проникая в лес, убивал и там всякую жизнь. Дуремар инстинктивно оглянулся по сторонам, пытаясь понять, где зародился этот Левиафан и что будет дальше. По улице мимо него прогрохотала телега, везя какие-то мешки. Дуремар проводил её взглядом, пока она не скрылась за углом. Стало на время тихо. Дуремар замер, пытаясь к чему-то прислушаться, но стояла тишина и он чуть слышно произнёс: "Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жернов...". Колокол часов пробил полчаса и опять наступила тишина. Дуремар немного помолчал и добавил: "И нет на Земле никого подобного ему...". Он вздохнул и вошёл в аптеку.