Купели в звуках вселенной

"Говорят, подходи к гонгу в почтении, как к учителю или к зеркалу и с поклоном.
Он может шептать или стать грозным, но неизменно щедрый он всегда- вернёт то, что получил во стократ и за тобой лишь одно- способность это всё воспринять." V.N.

***
Поющие чаши, флейты, колокольчики, бубны и увесистые гонги среди прочей музыкальной атрибутики, в звуковые вибрации которых, как в материнскую утробу погружаются в одеяла, пледы и спальные мешки окукляющиеся слушатели, чтобы вернуться в изначальный потенциал, забыться, побороздить по бескрайним просторам галактики, улететь в какую-нибудь чёрную дыру и благополучно вернуться или догнаться очередной порцией лёгкости бытия, за-бытия, не-бытия... Кому как нравится!

Нынче, это новый вкус первородного вибрационного счастья, в котором и мне довелось искупаться, не единожды. Благо продавцы этого счастья, словно потомство одной осмотрительной черепахи, отложенное по разным берегам, проклёвываются то тут, то там, быстро пополняя трендовую популяцию.
Милейшими черепашатами, они устремляются навстречу желанному музыкальному таинству, как если бы в большое океаническое плавание, но не всем удаётся преодолеть коварство того десятка метров суши, разделяющего мир сухопутных от водоплавающих. Мастерами становятся не только найвыносливейшие, успешно достигшие водной стихии, но и удачливые. Удачливые в том, что потом смогли вернуться на сушу и продолжить свой род, предоставляя купели в музыкальной атмосфере новым слушателям. И ведь неспроста черепаха считается тотемной рептилией: она самый что ни есть настоящий проводник из одной стихии в другую. Черепаха, или курма на Санскрите, является и аватаром Вишну, выполняющего функции охранителя мироздания.

Человеческое тело ещё называют сосудом души, а внимание - это мембрана. Назовём этот сосуд, скажем, поющей чашей, а душою- мелодию, которая живет в нас. Пусть дух это композитор и дирижёр, а может быть пастух выводящий отару овец попастись или факир, выпускающий змею из сосуда на гипнотический танец. А может быть дух это пилигрим, одинокий путник, блуждающий в поисках пути в своё сердце с лучиной в руке; в поисках своего Иерусалима, Мекки или Кайлаша, ведь у каждого может быть своя целина, к которой он стремится.

Именно таким - старцем со светочем, я увидела его во время первой сессии музыкального путешествия на семинаре в прошлом году. Он двигался медленно, почти на ощупь, делал шаг и осматривался на сколько хватало огонька, освещавшего путь под ногами и лишь потом следующий и так, незатейливо, пробирался сквозь тёмное пространство где-то в груди. И вот уже слышу, как гонги и чаши наполняют пространство звуками, словно водой, ощущаю, как волна за волной покрывая друг друга, подступают в приливе к лежащему в коконе телу.

Гонг издревле использовался как средство коммуникации и влияния на пространство. Известны упоминания,  что звук гонга, как набата, оповещающего о какой-то опасности, расходился по местности радиусом в девять километров, но сам гонг является инструментом миротворным, способствующим очищению и модификации материи.

Вибрируя частотой, нагнетаемый гонгами звук хочет проникнуть во все уголки, пронзить собой всё, расшевелить и прочистить пути, уравнять и гармонизировать. И вот он находит ту дверь или брешь, в которую может просочиться сердце, пупок, покалывание у копчика, судорога или ток по ноге. Внутренности и лоно ожили и вскоре показались просторным вместилищем, может быть даже той самой чашей; постепенно налились теплом, прогрелись и горели как печь ещё добрые сутки.

Из пуповины начал тянуться росток, чем не новая пуповина, только теперь уже в мир; он пульсировал и раскрывался невесть какими красочными лепестками. И вот уже очередная волна добралась и хлынула в сердце, чуть не выбив светоч из стариковских рук. И пошли расти крылья за спиной и росли они поверх головы, как будто дерево раскинуло свою обширную крону. И не было надобности что-либо делать, лишь позволить телу лежать и с улыбкой спящего блаженного Будды, наблюдать за калейдоскопом дивных видений.

Звук может гудеть сквозь тело, как и ветер по трубам, а может и шевелить струны того инструмента, что изначально заложен в живой организм. И надо лишь расслабить хватку контроля и сопротивления, сбросить броню напряжения и довериться мудрости тела дышать и направлять лучик внимания в те свои области, что как-то неприятно зудят, ноют, похрустывают и нестерпимо болят.
Действительно, ох как не просто в наши шумные дни и перенаселённые головы обрести пространство тишины и погрузиться в состояние безмолвного созерцания, но верно и то, что кажется сложным заведомо ложно. Для того чтобы настроить инструмент, нужен камертон. Им и явились для всех нас, баюкаемых лёжа на матрасах, планетарные гонги, поющие чаши и все другие инструменты, которые откликались поучаствовать в этом интуитивном концерте.

Гуляя по ландшафту всё увеличивающегося в объёмах тела, я где-то останавливалась, чтобы прислушаться, где-то застревала и тогда в эти места вниманием направляла звуки, в которых купалась, убеждаясь в том, что так организму возможно помогать само исцеляться. Как птицы чистят и перебирал свои перья, трубчатые и полые (кстати из редкостной находки- перьев птицы Кондор тоже делают муз инструмент), чтобы удостовериться в исправности каждого для полёта, так и я ощущала вибрации, словно щётками, прочищавшие каждое моё пёрышко, каждое тело, а оных у людей, говорят, целых семь, и они же, эти вибрации, счищали с поверхности каких-то, мною до сих пор незамеченных, чужеродных "жителей". И даже не верилось, что какое-то одно,  мне непонятное, дурно звучащее хотя и невинное, но мне неприятное слово, которым давным давно в детстве ко мне обращалась мама, могло проникнуть на столько глубоко и присосаться пиявкой на теле воспоминаний, что не только прижилось, но и жило своей самостоятельной, паразитирующей жизнью много много лет.
Вот это слово и было выметено, как сломленное перо вылетело, долой из памяти, при чём очень ощутимо, на столько ощутимо, что я не только что не хотела, но и не могла более его вспомнить. Я и не тужилась. Отмерло, отвалилось и смыло его волной прочь...

Таких слов-паразитов оказалось два и как только с ними обоими было покончено, к грудине подступила новая огромная волна, что-то на подобие тревожного шторма, не предвещавшего ничего, кроме всемирного душераздирающего потопа. Оставалось лишь не забыться и в этом внутреннем апокалипсисе надо как-то умудриться дышать. Волна страха, на сколько она ни была бы воображаемо страшна, отразилась всего лишь расслаблением мышц где-нигде, так что я даже и не заметила где. Не найдя на своём пути ощутимой преграды, волна покатилась дальше, в пространство, чтобы разбиться вдребезги о нерушимые подводные рифы или раствориться в поцелуе с мирным берегом, который принял её безусловно.

И тогда, в этой разноцветной, даже при закрытых глазах, музыке сфер, заиграли хрустальные чаши. Под их мягкое пение створки сердца, словно дверцы музыкальной шкатулки, медленно схлопнулись. И вот, уже под звонкую капЕль колокольчиков коши, которые заманили в сказочный лес и своей звонкой завесой затворили вход обратно - туда, в то состояние, в которое мне не было более надобности возвращаться, я побрела по лесному волшебному царству. Побрела с ощущением того, что встретила душу - вещунью и пообщалась с ней по душам. Она предстала - мне на радость, - красавицей и завещала наслаждаться: питать её запахами, звуками и красотой. Она откликнулась на созвучия примирения и, проделав путь в свою исконную обитель- в сердце, воссоздала связь с прощением за цитадель из предубеждений, за арсенал осуждений, в который превратился мой внутренний храм и за панцирь обид, в которых как в кандалах, она была пущена по миру за подаяние. С покаянием развенчался и слух о неприступности той цитадели, тогда как рука сама потянулась к близлежащему с желанием человеческого контакта, связи, объятий и за прощением. С соседнего мата на встречу тоже протянулась рука. Так мы и лежали, купаясь в доброте четырёх влажных глаз, пока мастера не напомнили трижды, что пора возвращаться. И не в руке я вынесла ново обретённое богатство, а в сердце, ставшее кладезем прожитого преображения.

Помимо игры на инструментах мастер пела Гятри мантру, что к моему удивлению, показалось неестественной песней в природе, ведь мантра это не трели птиц, треск кузнечиков или звучание цикад. Мантра, по ощущениям того момента, была скорее чем-то не принадлежащим этому миру, подозрительно нечеловеческим творением и - как невероятно, так и несомненно- внеземным инструментом форматирования, сборки и настройки на какой-то "канал вещания". Эдакий своеобразный код доступа, ключ скрипичный или ещё иначе, мантра - это божественное семя, роняемое во вспаханную звуками почву- в прочищенное сознание.

И тогда, может быть, все талантливые музыканты так и творят свои гениальные произведения, войдя в музыкальный резонанс с Богом Майтреей, который им нашёптывает ноты, в сновидениях играет симфонии и не оставляет обывателя в покое, раз уж какой человек стал чутко слышащим.
В то время как любой, кто лишь из потребности быть полезным другим и, накупив целый арсенал музыкальных инструментов, страждет устраивать всеобщие купания в звуках вселенной и исцелять человечество, думаю, должен досконально избороздить свой внутренний мир и его океан становления, достичь дна своей тишины и став пресыщенным ею, лишь тогда выйти на сушу, как та черепаха, что уже наигралась для себя всласть и умудрённая обретённой в этой игре свободой плавания, готова отложить новые яйца- обрести своих слушателей.
Майтрея такого преданного всенепременно окликнет и призовет на верную службу.

Чей то светящийся облик и еле уловимый звук флейты посреди многоголосия других инструментов мною как-то был замечен во время этой сессии, но в такое видение верилось неохотно. Я даже спросила мастеров позже, играли ли они на какой либо флейте? Вопрос их удивил, ведь “нет, не играли и в руки не брали”.

Кто бы это ни был, но увы, я не смогу воссоздать ту мелодию, что звучала из флейты. Я, покамест, лишь наслаждающийся слушатель, передумавший выбираться на другой берег... я знаю, что ещё не совладала с тенью опасения- не навреди...

***

С благодарностью преданным мастерам своего дела, Алиции и Ричарду Элиакас, г. Вильнюс