Денин

 Когда мне было лет двадцать, я познакомилась с парнем, фамилия которого показалась мне смешной. Звали его Васька Поцелуев. Жил он в деревне, куда послали нашу студенческую группу на уборку урожая. Деревня была маленькая. Несколько домов на отшибе, примерно в километре от большого села, где была колхозная усадьба. Село раскинулось по пологому пригорку, а деревенька запряталась в тенистом логу около лесного озерца. Место живописное. Тихое. И заброшенное. Видно, что раньше эта деревенька была довольно большой, но постепенно обезлюдела. В те времена все жители  этой деревни были на виду. А молодых и вовсе только три человека. И все Поцелуевы. Васька самый молодой, ершистый, всего пятнадцать лет. Сильно его задели мои насмешки над ним и его фамилией, и он решил познакомить меня со своим дедом, то же, между прочим, Васькой Поцелуевым.

 Дед оказался высоким плечистым мужиком. Он был еще довольно не старый, лет пятидесяти с небольшим, ещё не седой, разговорчивый и улыбчивый. И жена у него была под стать. Смешливая, быстрая в движениях и очень словоохотливая. Так случилось, что за три недели нашего трудового подвига в их деревне я почти сроднилась с ними, почувствовала себя членом их семьи. Были у деда и бабушки Поцелуевых дочка "где-то на северах, в Карелии, чи шо..." и младший сын - колхозный тракторист, с  которым я тоже была уже знакома, и который незадолго до того женился на дочке председателя колхоза. И был у деда и бабушки Поцелуевых внук Васька, с которого вся эта история и началась. Этого Ваську мать, за отсутствием законного мужа, оставила на воспитание родителям "пока сама сможет заработать  на новый дом с городскими условиями"...

 Моя дружба со стариками была довольно странной. Бабушка Маня, немногим старше моих родителей, но именно бабушка, - "Какая я тебе тётя? Зови бабушкой Маней", - заявила она мне при знакомстве. Ни секунды не пребывала она в покое. Встречались мы по вечерам. Дня через три после нашего знакомства старики Поцелуевы уговорили меня переехать на постой к ним. Долго уговаривать им меня не пришлось. Мне не нравилась женщина, у которой я тогда разместилась. Какая-то она была нелюдимая. Девочки, с кем меня поселили к ней, удрали от неё в первый же день, а я как-то стеснялась напрашиваться в другие дома и почти неделю после их переезда ночевала в том неуютном доме практически одна. Хозяйка избы спала в кухне на печке, а меня разместила в дальней горнице, маленькой комнатушке с одним топчаном около окна. Было там немного страшновато и одиноко, а потому я по вечерам ходила в гости к однокурсницам и сидела у них допоздна, пока Васька не познакомил меня со своими стариками. После того я уже стала проводить вечера в их доме. И очень обрадовалась, когда они, чуть не в унисон, стали уговаривать меня остаться у них. Васька сбегал к моей прежней квартирной хозяйке и притащил мой рюкзак. Так я и осталась жить с этими чудесными стариками.

  Я после сбора картошки едва волокла ноги и с наслаждением сидела на деревянном диване в их гостевой горнице  и щипала краюху свежего хлеба из их печи. Дед чинил обувь, запаивал какие-то провода в утюге, ремонтировал какие-то радио и теле-приемники, которые ему тащили в починку соседи. И без умолку говорил. Васька сидел рядом и помогал ему, изредка подбрасывая, как хворост в костер, вопросы.

 Бабушка Маня суетилась у печи, в коровнике, в сенях, во дворе..., решительно не принимая от меня предложений о помощи: "Да  чем ты поможешь? Вы городские, небось, думаете, что яйца на кустах растут, а молоко в бутылках". Стремительно вбегая в горницу, она каждый раз наставляла мужа: "Дед, что ты всё какую-то волынку тянешь? А вот расскажи-ка ты лучше ей о своих родителях, как они от Урала почти что до наших-то мест пешком сюда дошли, от голода спасаясь, да что видели-то по ходу". Или, прерывая рассказ деда, требовала: "А чегой-то ты, дед, ничего не рассказываешь ей как партизанил? расскажи-ка, расскажи о своих подвигах". Или осеняла её вдруг мысль о том, что я ничего не знаю об их деревне и их колхозе, и она, прерывая деда на пол-слове, начинала говорить, как тут в довоенные ещё времена были замечательные конюшни с конями, которые в разных выставках в Москве даже побеждали. И были эти конюшни аж до войны самой. А в войну не успели наши коней вывезти, как хотели, в Сибирь куда-то и немцы, когда пришли, всех коней до единого себе прибрали", - а потом, прервав свой рассказ, подхватывалась куда-то и давала деду команду: "А ты, вот чего..., о конях и потом можно рассказать, а ты расскажи  о нашем председателе. Или нет, лучше о его бате. Они, между прочим, однофамильцы моего отца покойного, упокой Господи. Или нет, о бате председателя я сама расскажу. Потом. Сейчас неколи. А ты покуда расскажи о лейтенанте. А то история эта забудется, не дай Бог. Такого человека помнить надо".

 Вот так я однажды и услышала этот рассказ:

  Белобрысый, белоголовый Денин был невысок, худощав, порывист в движениях и рассудителен не по годам. А лет ему исполнилось полных только двадцать три. И усы он еще не успел отрастить. Зато имел уже немалый боевой опыт двух месяцев отступления, ранения, трех месяцев попыток прорыва из окружения и двух лет партизанской войны.

 Оказавшись после неудачного отступления на оккупированной территории, Денин с двумя бойцами из своего подразделения пытался прорваться к своим, но фронт откатывался на восток стремительно, а ранение в плечо, раненый в ногу товарищ и отсутствие карты задерживали их в непролазных чащобах лесов на пограничье Гомельской и Черниговской областей. С трудом добрались они до Брянска, но и здесь оказалось, что немцы вновь опередили их.

 Рано утром около колодца на окраине рабочего поселка в железнодорожном пригороде Брянска их заметила молодая женщина и спрятала в своем доме на чердаке. Здесь они смогли оправиться после ранений и голодных недель, проведенных в лесу, когда они питались редкими ягодами, ещё более редкими грибами и изредка пойманной рыбой. Здесь же они узнали, что спасшая их женщина была связной в организованном подполье. Денин и его товарищи не размышляя записались в партизанский отряд.

 Молодая цепкая память быстро усвоила все тонкости ведения партизанского быта. Он умел бесшумной тенью двигаться в лесу и днем, и ночью. Умел скрытно преодолеть поле и перейти дорогу почти на глазах врага незамеченным. Умел развести невидимый костер и пройти по топкому болоту, не оставить следов на снегу и оборудовать место ночевки с наименьшими затратами сил. Успешная учеба в военном училище и недолгие дни армейской службы делали его незаменимым бойцом отряда. Он умел изготовить боезаряд для подрыва танка, сделать минную растяжку и выяснить у языка все, что надо командиру. Командир был уверен в нем, как в самом себе. Если Денин сказал, значит, сделает самым наилучшим образом.

 Однажды разведчики доложили о новом порядке, введенном оккупантами в их зоне: "В село поблизости прибыли егеря. На лошадях с утра начнут объезд леса". Силы слишком неравны. Полторы сотни егерей против полусотни партизан. В тылу партизан - непроходимая топь. В тылу егерей - пехотный полк.

 В тот день весь лагерь замер, скрываясь в дебрях. Огонь потушен в печках и кострах. Дозорные залегли цепью в укрытиях. Остальные бойцы отряда напряженно ждали сигнала "отбой тревоги" или "к бою", в зависимости от ситуации. В санитарной землянке были подготовлены кипяченая вода, хирургические инструменты и перевязочные материалы.

 Егеря, начиная с рассвета, скрытно цепью проехались шагом по лесному массиву, подошли почти к самому болоту, на краю которого были вырыты партизанские землянки, закрытые от посторонних взглядов поваленными ветрами гнилыми соснами, валежником и вздернутыми вверх из торфяной почвы корнями. Егеря, не заметив следов партизанского присутствия, к двенадцати дня повернули лошадей в сторону своего расположения. Они перестали скрываться и громко переговаривались между собой. Группа всадников двигалась теперь кучно, все вместе. Они отъехали уже на два километра от лагеря.

 Казалось, что опасность миновала. Но это только так показалось. Разведка неслышно отследила отдельную группу егерей. Несколько всадников, спешившись, подошли к реке, ввели коней в воду буквально в ста метрах от штабной землянки и стали их купать. Только небольшой ивняк и кусты дикой малины отделяли партизанский отряд от  расслабившихся егерей.

 Командир решил их не трогать, чтобы не встревожить врагов исчезновением части егерей. Лучше упустить этих растяп, чем потерять отряд. И, возможно, неравного боя удалось бы избежать, но эти несколько егерей, напоив и выкупав коней, не сверились с компасом и картами. Они  двинулись в обратную общему движению егерей сторону. И въехали прямо на партизанскую поляну.


 Поляна была небольшая. И малоприметная. Но даже малоприметная база оставляет следы своего присутствия. Кострище, зарубки на стволах, обломанные ветки... Бой был неизбежен. И партизаны его дали.
 
 Эти несколько егерей были убиты около самых землянок. А догнать основной егерский отряд и скрытно истребить его не удалось. Егеря услышали стрельбу и спешно ретировались в село, где были расквартированы. Спустя два часа после короткой стычки с егерями в лес по разбитой грунтовой дороге на нескольких грузовиках приехал отряд карателей.

 Командир заранее понимал, что бой придется принять. Бойцы отряда заняли по его приказу позиции. Самых молодых и необстрелянных командир отправил поодиночке с небольшими запасами вооружения в тыл отряда. Самых опытных и отчаянных расставил по двое-трое на наиболее выигрышных для ведения боя позициях. Денина командир поставил на опушке леса с пулеметом, винтовкой и тремя гранатами в окопчике у старой развесистой березы. Это был форпост. Самая ближняя к селу и надвигающимся врагам позиция. Это место было самое "пристрелянное", удобное для обороны и заранее оборудованное для одного бойца - коротенький окопчик с бруствером, замаскированные березовой порослью и дополнительно воткнутыми ветками деревьев. Двоим там было бы сложно вести бой и невозможно укрываться от пуль и снарядов.

 Сам командир с пятнадцатилетним разведчиком Васей Поцелуевым, ставшим на этот раз бойцом связи, расположился на небольшой высотке около дороги. В бинокль командиру были видны позиция Денина, позиции других опытных бойцов, передвижение противника и крыши села. Место было стратегически удобное. Если бы у него была хоть одна артиллерийская установка, одна, хоть какая-нибудь захудалая пушка, хоть даже "времен Очакова и покоренья Крыма", командир установил бы эту пушку именно тут. И у врага не было бы шанса пройти по этой дороге и пятисот шагов. Но пушки не было. И лишнего пулемета тоже. Командир и его связной были вооружены только винтовками. И потому были вынуждены ждать приближения немцев на расстояние выстрела.

 Денин стоял, опоясанный пулеметными лентами, один за бруствером  и смотрел в сторону заросшей лесными травами, раскисшей после недавних ливней, непролазной дороги. Ее крутой поворот был всего в ста тридцати метрах от его укрытия.

  Ему некогда было считать серые фигуры, выраставшие слева и справа от дороги. Он стрелял, тщательно целясь в каждую из этих нелепых фигур. Его пулемет мог бы стрелять длинными очередями. И косить вражью цепь. Но цепи не было. Болотистая почва леса не давала немцам растянуться в стройную цепь. Они шли маршевым шагом, не стреляя. Они шли, уверенные в своем безусловном численном преимуществе. Шли, не думая, чеканя шаг даже в этой густой высокой траве. Шли с винтовками наперевес, изготовленными к стрельбе и рукопашному бою.

 Денин жалел патроны, их было не так уж и много. Он стрелял одиночными выстрелами, точно поражая каждого намеченного противника. Его задачей было не пропустить ни одного из немецких солдат, марширующих по дороге и рядом с ней. Винтовка пока лежала без дела. Но Денин знал, что она ему еще понадобится сегодня.

 Денин стрелял без остановок. Пулемет стал захлебываться. И замолчал. А немцев не становилось меньше. Как черти из табакерки, они выныривали из-за поворота дороги и стягивались все ближе к нему. Короткий окоп не позволял Денину скрытно перемещаться. Он был один против нескольких десятков немцев. И пулемет молчал. Тогда он принял единственно возможное в тот момент решение. Решение невозможное для большинства людей. Он вышел из-за бруствера своего ненадежного окопа. Встал во весь свой невеликий рост со связкой гранат в поднятой руке и пошел на врага.

 И немцы дрогнули. Им показалось, что сейчас за его спиной встанут еще десятки партизан. Секунда решила исход его личного боя. Немцы бросились врассыпную от одного бойца.

 Командир послал сигнал ближним бойцам и сам кинулся в атаку. Выстрелы загремели с разных сторон от немцев и немцы побежали к своим машинам.

 Денин зигзагом пробежал между деревьями, стреляя из винтовки наугад, ему некогда было целиться, и вернулся в свой окоп. Перезарядил пулемет и вновь стал стрелять по отходящим в беспорядке немцам. Его выстрелы находили цель, казалось, сами.

 Но и немцы, поняв свою ошибку, возобновили психическую атаку против одного человека и облаву на всех, укрывшихся в лесу. Кто-то из них нажал гашетку. Кровь окрасила траву. Но пулемет Денина не смолкал.

 Надвигался вечер. Сгустившиеся тучи обещали проливной дождь. Быстро темнело. Немцы отступили, собирая в спешке раненых и убитых. Зачем рисковать в ночном бою с неизвестными силами? Немецкое командование решило, что наутро этот сумасшедший отряд будет полностью разбит. На дороге за поворотом, ближе к селу, и на опушке леса были выставлены кордоны. Немцы знали, что в тылу партизан топи. Назавтра ими была запланирована знатная охота. Для облавы было все уже готово. Партизанам не уйти.

 Денина без сознания нашли в темноте свои. Отнесли в санитарную землянку, где уже было несколько раненых бойцов отряда. Отрядный врач, осмотрев рану Денина, покачал головой и развел руками на немой вопрос командира: "Шансов нет. Слишком много потеряно крови". В землянку заглянул Вася Поцелуев: "Там лесник пришел. Спрашивает командира. Что сказать?" "Веди сюда".

 ***
 Лесник вывел ночью отряд через болото, обозначенное на немецких картах как непроходимая топь. Он знал ту единственную узкую, в след ноги взрослого мужчины, тропу, по которой было можно пройти, прокладывая доски. Бойцы отряда клали доски на неустойчивые кочки и последний в цепочке снимал доску, по которой прошел. Ее передавали и клали впереди. Эта кратковременная гать сохранила жизнь отряду, бойцы которого вынесли на себе и всех своих товарищей, убитых и раненых во вчерашнем бою. Вместе с другими вынесли и тело Денина.

 Вася Поцелуев остался на той стороне болота, откуда лесничий вывел отряд. Вася, выглядевший года на три младше своего реального возраста, такой он был щупленький и низкорослый, мог под видом побирающегося нищего ребенка пройти в село для разведки. Его задачей было войти с противоположной от леса стороны, узнать как можно больше о действиях немцев и добраться до Радицы, откуда его потом заберут связные.  Он нагишом переплыл на противоположный берег Снежки, там оделся и осторожно отправился в село. В селе Вася пробыл два дня, побираясь в тех домах, где его не могли заметить полицаи. Там он узнал о том, что было на следующий день после боя.

 Ранним утром каратели подъехали на грузовиках к месту вчерашнего боя. Из гранатомета расстреляли окоп, из которого накануне были расстреляны Дениным несколько десятков немцев. В окопе не нашли никого. Только груда пустых гильз подтвердила, что стреляли отсюда. Лес был прочесан самым тщательным образом. На краю болота у реки нашли три землянки. Одну большую с разобранными нарами и две маленькие. В землянках не было никаких следов пребывания людей. Тайные выходы из землянок были засыпаны.

 Когда Вася вернулся в распоряжение сводного партизанского отряда, он узнал, что командир его отряда погиб в очередном бою через несколько дней после выхода из окружения и присоединения остатков своего отряда к другому, более крупному. А еще Вася узнал, что командир составил Верховному командованию записку о подвиге Денина, других бойцов своего отряда и Васи Поцелуева. За свой подвиг Василий получил медаль «Партизану Отечественной войны» II степени, которую бережно хранил в специальном ларчике. Этот ларчик он сделал сам из бересты той березы, под которой дал свой последний бой Денин. Внуку Ваське дед Василий сказал, что после его смерти медаль эту надо отдать в музей.


***
 Ваську и стариков Поцелуевых я больше никогда не встречала. Нашу группу после того посылали на уборку урожая в другие районы области.

 Несколько лет спустя я приехала в те места, но не застала их дома, а разыскивать их по селу было как-то не удобно. Я зашла в дом к той женщине, у кого я жила сначала в тот год. Разговорилась с ней. Оказалось, что и она тоже Поцелуева. И в годы войны её, совсем маленькую девочку, немцы вывезли в Германию на работы на птичьем дворе какой-то фермы. Она провела в плену несколько лет. Потом очень долго жила в детском доме. А когда стала взрослой, вернулась в родное село. Здесь её никто не помнил и не ждал, но она всё равно осталась. Идти ей было некуда. Спасибо председателю колхоза. Он выделил ей избу и дал работу.

***

 Сегодня есть отряды поисковиков, которые ищут в архивах документы и карты времен войны. На местах, отмеченных на картах, ищут следы сражений и останки героев. Они расспрашивают пожилых людей, живших во время войны в этих местах. Они находят имена тех, кто считался пропавшим без вести. И восстанавливают картину боев. Так брянские поисковики восстановили картину последнего боя Денина.

 Никто не знает места захоронения Денина и его товарищей, погибших в том бою.
 Никто не помнит имени Денина. В докладе командира о его подвиге названы только фамилия и год рождения, а Василий Поцелуев был тогда ещё очень юн и звал всех своих старших товарищей по фамилиям.

 Но и сегодня растет та береза, где дал свой последний бой Денин. А в маленьком музее в небольшом поселке Мичуринский около Брянска есть люди, кто может показать эту березу, рассказать о Денине и его товарищах по отряду, кто хранит память народную о народном подвиге, кто передает эту память другим поколениям.

 И есть старые ветераны, пока еще есть...