Кересть. Память-дорога к жизни

Кересть. Память-дорога к жизни.
   Небо, затянутое низкими, рваными, как старая деревенская дерюга, облаками,  серый день.  Струи дождя как-будто подвешены от облаков к зеленой плоти земли.  Тишина глубокая,  мирная,  звенящая тишина, в которой слышен звук каждой падающей капли,  этот звук превращается в тихий шелест,  который стоит в ушах как шелест покрывала, укутывающего землю и только резкий звук падающей в лесу ветки нарушает этот шелест. Темная,  почти черная вода реки Кересть своим течением напоминает вечность.  Тишина…нахохлившись на разлапистых ветвях древней ели, чудом уцелевшей у старой фронтовой дороги, сидит старый ворон.  Он много видел и здесь его дом.  С мудростью старца, с высоты ели и возраста,  умными бусинами иссиня-черных глаз,  он смотрит на воды Керести,  на испуганно замершего молодого лося,  прислушивающегося к появившемуся в далеке незнакомому ему звуку.  Звук усилился,  лось дернулся и рванул в чащу,  своей не малой тушей ломая сухие ветки.  Даже старый ворон насторожился,  в глубинах своей памяти он искал сходство этому звуку,  он слышал этот звук, но очень давно.  Где,  когда?  Настороженно повернув в сторону дороги голову,  он вспоминал,  что несет с собой этот звук.  На всякий случай,  тяжело взмахнув крыльями перелетев выше,  он ждал,  звук из звона перешел в грохот,  а потом рев и на старую фронтовую дорогу выполз танк.  Следом,  пробивая колею и наматывая на широкие гусеницы корни молодых осин и лобовой броней сминая кустарник,  поводя длинным стволом орудия как бы принюхиваясь, второй.  Старый ворон вспомнил,  он это слышал и видел здесь же, но очень давно, в своей юности, 75 лет назад.  Танки чуть задержавшись прошли вперед,  за ними, как маленькие зеленые черепашки, прокатились две юркие,  шустрые танкетки,  а дальше машины,  орудия и строй. Точно такой же как тогда,  давным-давно,  когда в этом лесу царил ад,  когда вокруг от разрывов снарядов осталась только та кривая ель,  на которой сейчас и сидел мудрый ворон.  Лица людей тогда были те же,  молодые,  красивые из-под мокрых,  круглых зеленых касок смотрели почти детские глаза,  они были полны тревоги и ожидания чего-то.  Чего-то важного и чего-то опасного.  Танки и машины выползли на поляну на берегу и как большие звери стали устраиваться на ночевку,   готовя себе лежбище под деревьями и кустами. Из них выбрались люди в промасленных черных комбинезонах,  они укрыли машины  маскировочными сетями и те затихли.  А на берегу шла работа и за несколько часов вырос маленький город,  наполненный звуками команд,  ревом моторов,  задорными молодыми голосами,  а иногда смехом.
 22 июня самый длинный день в году,  самый длинный,  а для нашей страны еще и самый страшный.  Этот день разделил нашу историю на до и после Великой Отечественной войны,  нашу историю, а их,  наших дедов и прадедов, жизни. Живых - жизни,  а павших - души.  Мы пришли сюда, потревожив старого ворона и эту тишину,  чтобы помнить и напомнить тем кто забыл,  что двадцать семь миллионов жизней навсегда были растоптаны этой войной.  А почти двести тысяч их осталось здесь, в котле окружения у Мясного Бора, на берегу реки Кересть и у других тихих,  красивых лесных речушек.  Вечер  самого длинного дня,  дождь, как-будто поняв важность и трагичность момента, утих. На горизонте над темными верхушками осин и сосен кровавая полоса заката,  люди в зеленой солдатской форме цепочкой выстроились  у крутого берега черной реки.  Форма,  старая солдатская с пилотками и красными звездами,  ребристыми черными танкошлемами,  фуражками с черными фибровыми козырьками и новая с точечными разводами пиксельного камуфляжа. Люди, согревая в руках свечи, опускают их на черную воду.  Сначала свечи не хотят гореть,  но каждый передавая товарищу слабый огонек маленькой лампадки на несколько секунд задерживает ее в своих руках,  бережно ладонями прикрывая слабый огонек,  как бы наполняя его своим теплом и верой передает лампадку товарищам и бежит огненный ручеек, опускается на темную воду и дальше она несет на своих робких волнах мерцающие во тьме огоньки дальше,  к бывшим деревням и хуторам,  к сожжённым войной домам.   Пилотки и каски долой, взгляды, не по юношески глубокие, туда, на мерцающие, уплавающие в темную даль огоньки памяти.  А на следующий день  они также стояли над разрытой воронкой,  где семьдесят пять лет лежал накрытый солдатской шинелью их ровесник - солдат, погибший в ту далекую и такую близкую им войну, и может в честь него горела вчера одна из лампадок в огненном ручейке на темной реке. 
Потери. Мы в разные времена считали их: людские и экономические, просчитывали демографические,  война забирает не только жизни людей,  она убивает жизнь в целом,  жизни деревнь и сел,  городов и хуторов, она убивает духовность,  уничтожает наследие предков.  Кто посчитал,  сколько семей после войны не вернулось туда, где жили и умерли их деды? Никто! А ведь сила нашей духовности, она и лежит в могилах предков,  в памяти о них, как писал поэт: «дыму отеческих могил».  Может и начался там наш путь в бездуховность?  Там,  где мы потеряли связь с родной землей,  с ее красотой и ее силой.  Там,  где потеряны дома, построенные еще пращурами, в которых родились прадеды и из которых уходили защищать свое Отечество в разные годы.  За несколько дней Саша Орлов,  Серега Степанов и Андрей Кравцов из «Долины», нашли здесь места гибели четырнадцати солдат,  их подняли молодые парни и девчонки - участники Марша памяти посвященного 75-ой Годовщине окончания Любанской операции и трагической гибели 2-ой Ударной Армии,  вместе с солдатами из 90го поискового батальона они вернули их из черной реки небытия, своим желанием помнить и не забыть.  Я не знаю,  что еще они совершат в своей жизни хорошего или плохого,  но одно доброе дело в их копилке уже есть,  это упокоенные души четырнадцати их ровесников,  это их маленький шаг к большой, вечной своей душе и к Богу.  Мы покинули лагерь, оставив на берегу Керести гранитную глыбу с содранным как человеческая кожа,  обнажившая пульсирующее живой кровоточащей плотью сердце, верхним каменным слоем,  в центре которого изображен младенец Иисус и надпись «Мамам и их деткам погибшим в Любанской операции»,  но в душах этих молодых людей, тоже был содран этот налет бездуховного окаменения. Он был содран и красотой реки, и ночными трелями Новгородских соловьев, и рассказами Саши и Светы Орловых, и ребят из «Долины», и ревом танковых дизелей, и пулеметными очередями над рекой, и тяжестью намокшего в карауле ватника, и запахом пороха из патронника еще теплого от стрельбы карабина, и хлябью черной жижи под подошвами кирзовых сапог, и огненным ручейком лампадок, уплывающих в темную бесконечность,  как судьбы их ровесников и их прадедов.  И я думаю,  я очень надеюсь,  что все не зря.  Ведь я искренне верю,  что память может породить жизнь.  Как?  Быть может они вернутся сюда со своими детьми,  расскажут им о том, что здесь было,  расскажут им о солдатике под шинелью и о том, другом, в стрелковой ячейке у ручья Омутного,  расскажут о голубых чистых, полных такой неописуемой человеческой мудростью и  добротой глазах Саши Орлова и перескажут его рассказы об убитых, которых он нашел,  покажут им красоту Новгородского леса и прекрасный памятник, поставленный их руками.  И как знать,  может увидит еще старый мудрый ворон на берегах Керести не танки, а машины с деревянными срубами домов и старая его ель станет родоначальницей городского парка.