Похороны

Схоронили родственника. Грустно. Страшно и неприятно смотреть на погребение, думать о нём.
Людские ручейки, петляя между оград заросшего старого кладбища, текли к выходу, заполняя автобусы, которые доставят их в кафе к поминальному обеду.
Поминальный обед – самая неприятная процедура во всём процессе похорон. Я туда иду, как кролик в пасть удава. Не хочу идти, но иду, чтобы никого не обижать, чтобы не нарушать сложившейся традиции. Пересиливаю себя, хотя лучше бы это усилие направить на что-то более полезное. А в голове подленькая мыслишка вертится: «Не переживай, Лёха, сейчас ведь будет праздник живота!» Гонишь её: «Пошла вон! Траур у нас, а ты тут заладила...». Она корчится от смеха, извивается противным червяком: «Полно тебе притворяться – лицемер! Ты ведь только о жрачке думаешь!»
Ну, что с неё взять?! Лучше не пререкаться с нею, а тупо повинуясь медленно движущейся, шаркающей толпе, состоящей из людей с притворно опущенными головами, дабы принять скорбный вид, заползать в кафешку, занимать место за столиком, да рассматривать товарищей по несчастью: кто в чём одет, кто насколько постарел, кто каким родственником доводится усопшему, а эти вот с работы, а эти – друзья. Тогда мыслишка противная, но, кстати, справедливая, отступает, почти не грызёт.
Вот и священник гнусавить начинает. Все встают. Певчие противными голосами ему чего-то подтягивают. Почему так принято, что молитву с хорошими словами, хорошим содержанием надо так изуродовать противными голосами, что она становится крайне неприятной, отталкивающей и даже смешной? Уж лучше бы пламенную речь произносили о достоинствах покойного, как это было в советские времена, да почтили память его минутой молчания. Все присутствующие стоят. Кто-то крестится, но большинство переминаются с ноги на ногу, по сторонам глазеют, ожидая, когда же, наконец, можно приступить к вкуснейшему и обильнейшему обеду, а то ведь совсем изголодались.
Вот и время обеда настало. Стараясь сохранять трудно сохраняемую тишину скорбного молчания, стучат ложки по тарелкам и о зубы. Кутью едят, винегретик. Сидящая за одним столом компания, превратившись в единое целое, начинает полуукрадкой зыркать за соседями: когда можно наливать? Тягучая, липкая мысль эта зримо витает над склонёнными головами всего общества, потом окутывает его, не позволяя свободу движений. И вот по залу разносится, как трель неведомой небесной птицы, долгожданный радостный треск отворачиваемой бутылочной пробки – выдох: можно! Будто глоток воздуха после долгого заныривания. Все расслабляются. Всеобщее облегчение. Теперь и обед пойдёт веселее, а то без водки никак не глотается!
Скорбную тишину уже никто не сохраняет. Зал гудит как пчелиный улей. Лица раскраснелись, глазки бегают. Эх, после такого обеда в пляс бы пуститься неудержимый! Калории пожечь! Если бы не по одной бутылке на стол ставили, а по две, да потом ещё, то так бы и случилось. Забыли бы причину скорбную, да и кафе украшено празднично, картина на стене висит изображающая раздольное русское гулянье!
А обед славный, как свадебное застолье. Только на свадьбе за целый вечер столько подадут, а тут за полчаса сожрать требуется.
Закончен обед, запит компотом. Гипертрофированный желудок безобразно полон, растянувшись до пределов малого таза, урчит, как закипающая скороварка. Сладкие пироги, конфеты, мандарины берём с собой. Но все сидят не шелохнувшись. Из недр кухни поспешно выбегают официантки с подносами, на которых стоят необъятные тарелки с кашей. Они ставят по одной тарелке на каждый стол. Если бы не было обеда, то одной только этой тарелки каши хватило бы на всех за столом, чтобы нажраться до коликов! У кого-то глаза на лоб лезут от удивления, кто-то машет руками, мол, не надо нам, унесите! А те с едва сдерживаемой улыбкой, кокетливо отвечают: «На поминках надо всё съесть». У меня же в душе рождается гомерический хохот, который с трудом подавляю! Ну, какой дурак придумал после чудовищно обильного обеда ещё и кашу подавать?! После подавления хохота, внешне никак не проявляемого, рождается злоба на традицию, на организаторов обеда, ибо понятно, что работникам общепита (!) выгодно предложить обильный обед, чтобы развести родственников покойного на деньги. На столах остаётся нетронутая каша, нарезка дорогой колбасы и рыбы, другая снедь. Всё это идёт в отходы, которые работники заведения продают тем, кто держит свиней.
Тут обед окончательно кончен. Скорее бы на улицу выскочить. Поп опять молитву гнусавит. А стоять уж мочи нет, опираешься на стол: да когда же ты кончишь?! И ему нелегко. Кончил. Толпа потянулась к выходу. Там стоит вдова усопшего в траурном наряде. Каждый проходит и говорит: «Спасибо!» За что спасибо? За обед? Но он вызван кончиной человека, её супруга. Получается: «Спасибо тебе, дорогая, что помер твой супруг, а мы  по этому поводу натрескались так, что три дня теперь к еде не притронемся!» Я остаюсь сидеть за столом, потом таюсь где-нибудь в дальнем углу, ибо знаю, что не смогу выдавить из себя слова благодарности. Вот уж я в зале один остаюсь. Понимаю, что несчастная вдова меня ждёт. Сажусь на стул и начинаю усиленно шнурки завязывать, которых нет. Вдова выходит вслед за толпой. Я умудряюсь прошмыгнуть незамеченным на улицу, как партизан в тылу врага. На улице отдышусь, успокою волнение и грузной походкой пытаюсь идти на работу. Спать хочется после такого обеда, мутит и тошнит. В офисе долго сижу за столом, отдуваюсь, ярким светом монитора компьютера стараюсь разлепить слипающиеся в приятной неге глаза.
Должно быть, считается в народе, чем сильнее нажрёшься и напьёшься на поминках, тем усопшему легче станет на том свете. Я после поминальных обедов сильно страдаю от обжорства. Не зря говорят: нажрался, как дурак на поминках! Уверен, если не все страдают как я, то большинство. Может, некоторые привыкли переедать, потому притупилось в них чувство страдания от чревоугодия. Если каждый страдает от переедания, то усопший, наверняка, страдает кратно числу обедающих.
А потом ещё глупая традиция заставляет праздновать, именно праздновать, сорок дней, годину, дальше уж как получится. Обильная еда рождает в душе только праздник. Она не может рождать скорбь, не может заставить думать об усопшем, вспоминать его. Во время поминального обеда мы насыщаемся и усилием воли подавляем чувство праздника.
Я выкатываюсь из кафешки колобком, руки к туловищу не прижимаются, и думаю: пришло бы столько людей «поминать» покойного, если бы пригласили не жрать от пуза, а вспомнить его, посмотреть фотографии, каждому предоставить слово рассказать о нём?
Я знаю, друзья, что многие меня осудят за эту статью. Я сейчас её пишу, а проблему эту многократно обсуждал со знакомыми своими. Они смотрят на меня, будто я с Луны свалился, но дельного ничего возразить не могут. Поскольку нечего тут возразить!
Давайте в заключение посмотрим, откуда пошла традиция поминальных обедов. В древние времена родственники покойного кормили нищих, чтобы они молились за почившего. Такова была традиция и она разумна, в ней большой смысл. А сейчас родственники покойного, подчиняясь глупой традиции, ввергают себя в колоссальные расходы на совершенно не нужные поминальные обеды, да ещё три раза в первый год после кончины. Странно то, что Церковь с этим явлением не борется. Я точно знаю, что она осуждает поминальное обжорство, призывая лишь тихонько молиться за усопшего.

04.02.2018.

Фото автора.