Баллада о странниках 3 Гл. 23. Путь неведомый

Господи, искусилъ мя еси и позналъ мя еси:
Ты позналъ еси седенiе мое и востанiе мое.
Ты разумелъ еси помышленiя моя издалеча:
стезю мою и еже мое ты еси изследовалъ и вся пути моя провиделъ еси.
Псалом 138.

Не нашёл его Кауле и дома. Не явился Дэвис и наутро. Кауле отправился на поиски, да выпавший снег запорошил все следы. Три дня искал он своего друга и хозяина. Обошёл все корчмы и весёлые заведения. Обошёл все портомойни, все проруби, спрашивал у рыбаков – не находил ли кто утопленника? На торжище слушал разговоры – не отыщутся ли следы несчастного. На следующий день ему повезло – на заезжем татарине разглядел он сафьяновые сапоги: точь-в-точь, как были у Дэвиса. Пряжка на одном сапоге была слегка погнута.  Кауле тут же сгрёб татарина  за шиворот и пообещал ему сперва кнута, а потом пряника, за откровенный разговор по поводу приобретения новой обуви. Татарин повыкобенивался, но потом привёл его на окраину Москвы в татарскую слободку, где в корчме, по его словам один «кароши урус» продал всё своё имущество в обмен на чёрное зелье-дурман. Кауле едва отыскал среди изб покосившийся шалман, войдя  в который, чуть не задохнулся от застоявшейся вони. В полумраке пластами стелился сизый дым вперемешку с запахами человеческими испражнений, и блевотины. Несколько татар сидели вдоль почерневших бревенчатых стен, курили  гашиш и опий.  Кого-то тяжко тошнило в углу. На земляном полу валялась в беспамятстве какая-то женщина, подол её рубахи заголился, обнажив тощие ягодицы.
После некоторых физических усилий и рукоприкладства, Кауле, наконец, удалось отыскать хозяина заведения. Тот сперва принялся отнекиваться, мол никого не видел, ничего не знаю, но Кауле продемонстрировал упорство и татарин заголосил: «Урус белий, савсем плахой, забирай нада! Опий курил, блевал – дэньги нада!» и повёл Кауле на задний двор. Там, на гноище, в нечистотах, босой, в одном белье валялся Дэвис. Он был без сознания, изо рта его вытекала тонкая зеленоватая струйка, штаны были мокрыми.  Кауле бросился приводить его в чувство, но тот только мычал что-то невнятное.
- Дэньги нада! Опий многа курил, дэнги не платиль, - канючил татарин.
- Во! Видал? – Кауле сунул ему к носу шиш, - Стравил, подлюка, боярина. На мороз выбросил. Кабы не в дерьмо, так бы и замёрз насмерть. Всё, хана тебе, косопузый! Баскаку нажалуюсь, чем вы тут занимаетесь.
- Я говориль – не нада многа. Он не слушаль. Потом блевал, я убирай ходил.
Татарин равнодушно сунул в рот трубку и молча пошёл обратно в избу. Кауле, нашёл во дворе какую-то промёрзшую дерюгу, завернул в неё Дэвиса, потом одолжил у кого-то из соседей лошадь и сани, чтобы отвёзти бесчувственное тело домой.
Дома первым делом он велел натопить баню и принялся отмывать и приводить в разум своего патрона. Вливал в него отвар полыни, чтобы прочистить желудок, шпарил вениками, даже кровь пускал. Наконец тот открыл мутные глаза и внятно произнёс
- Отвали, Кауле, дай сдохнуть.
- А хрен тебе, - грубо отвечал тот, - ты мне дал сдохнуть? Нет. Вот и я не дам.
Немного отлежавшись, Дэвис наутро следующего дня кое-как поднялся и снова навострился в татарскую слободку. Душевная боль выжигала его внутри, будто кислота или расплавленное олово. Невозможно было её выносить. Любая попытка помыслить здраво превращалась в муку. Спасением был только сладковатый едкий дым, только дурман в голове. Тогда боль притихала, ложилась на дно, но стоило едва очнуться, как она с яростью голодной собаки впивалась в душу. Но Кауле был начеку, он сразу смекнул, что Дэвису опять понадобится татарское  зелье. Схватка была недолгой, для Дэвиса настали не лучшие времена. Получив от Кауле пару увесистых оплеух, он оказался надёжно запертым на замок в своей клети. Узник ругался на чём свет стоит, обещал Кауле все известные казни, призывал все громы и молнии на его голову, просил, умолял, сулил даже богатство и титул, но жмудин был непреклонен.
- Пока в разум не придёшь, не выпущу, - отвечал он, - Хошь ори, хошь не ори.
Просидев под арестом до вечера, Дэвис притих.
- Ты меня что, до старости караулить будешь? – спросил он, когда Кауле решился его проведать.
 - Буду, - упрямо отвечал жмудин. – На вот, зелья сонного испей, заснёшь, хотя бы. Во сне-то и жить легче. – он присел на пол рядом с Дэвисом.
- Зачем? – горько усмехнулся Дэвис, которого колотило дрожью. – Ты же видишь, не хочу я жить больше, не вижу смысла.
- И не стыдно тебе, христианин ещё называется! – с укором воскликнул Кауле. -  Я, язычник, и то понимаю.
- И что ты понимаешь? Я потерял всё, ради чего жил.
- А я, что, не потерял? У меня тоже был дом, семья была, дочурка трёхлетка, толстушечка, вся в меня. Жена уже вторым ребёночком ходила тяжёлая. У меня, между прочим, даже имя  было другое. Довеспрунк.
- Как?
- Довеспрунк. Я себя потом уже Кауле назвал, что значит «дерьмо». – голос Кауле дрогнул.
- Извини, я не знал.
Кауле махнул рукой, - Когда тевтоны пришли, они сожгли мой дом и угнали мою семью. А я… - голос его осёкся, подбородок задрожал.
- Ты рассказывал, что тебя по голове ударили, – напомнил Дэвис.
- Ударили. Да. И я остался лежать, хотя мог бы подняться и умереть с честью, защищая своих родных. Но я этого не сделал, я предпочёл валяться в дерьме. Я струсил, просто испугался.
- Что ты, Кауле? Зачем ты так? Может оно и правильно, что ты не избрал напрасную смерть. В конце-концов тевтонам ты отплатил за всё. И ты не есть трус, я сам видел. – Дэвис положил руку ему на плечо.
- У меня каждый день это стоит перед глазами. Спроси меня, как я живу? – из глаз Кауле полились слёзы, - Я каждый день просил богов послать мне смерть. Потом встретил тебя, хорошего человека, поверил, что ещё не всё для меня в этой жизни кончено. А ты вот… - он не договорил, опять осёкся, махнул рукой. Слёзы текли из его бесцветных глаз, орошая  пухлые щёки, собираясь мутными каплями на подбородке.
- Кауле, прости меня! Я не знал. Ты не рассказывал никогда это… про дочку…про жену.
- Я самому себе не рассказывал, так больно всё это, - Кауле сжал в кулаке рубаху на груди, словно пытаясь разорвать.
 - А ты не пробовал их найти, своих родных, узнать, что с ними произошло? – Дэвис вдруг почувствовал, что чужая боль наложилась на его собственную. И под этой тяжестью, словно разжался кулак, сжимавший его горло,  и лопнула где-то внутри невидимая пружина, сдерживающая чувства.
- Что узнать? – горестно всхлипнул Кауле, - Что дочурку мою затоптали лошадьми? Разве могла она своими коротенькими пухлыми ноженьками поспеть за пленными? Разве смогла её нести на руках до самой Германии моя беременная жена? А что сделали тевтоны с ней, с моей бедной Эле, мне даже и представить страшно.
 - Прости меня, Кауле, - Дэвис вдруг вспомнил, как бросился на жмудина с ножом в Рамиге и это воспоминание, словно маленький камушек сорвало лавину горя, которая хлынула изнутри, через горло, через глаза. Он завыл, точно пёс, захлёбываясь слезами, содрогаясь от рыданий.
- Эй, да ты что, Давид! - Кауле вдруг придвинулся, обхватил его за голову, прижал к своей пухлой груди. – Ну вот, так-то легче будет, поплачь, да и я с тобой поплачу.  – приговаривал он, всё ещё всхлипывая. Потом промолвил, - Поехали, брат, отвезу тебя в Козельскую пустынь, пока снег не стаял, к отцу Иерониму, хочешь? Помнишь, как хорошо нам там было летом? Поехали, там тишина, покой, думы приятные. Поедешь?
- Угу, - промычал Дэвис. Боль уже не гвоздила нещадно его нутро, сводя с ума, её хотя бы стало можно терпеть.
Сквозь слюдяное окошко, вспыхнув, пробился луч закатного солнца.
- Выходит, нет в жизни счастья, - сказал Дэвис, уже потом, когда они оба успокоились.
Кауле пожал плечами, - У вас, христиан, счастье там, на небесах,- он неопределённо помавал рукой в воздухе.
- А у вас?
- У нас тоже. Только его заслужить надо.
- Ну да, как-то так.
- Ты это,  - сказал Кауле, - в порядок себя приведи, а то люди испугаются.
- Какие ещё люди?
- Как какие? Все, друзья которые, родичи, знакомцы. Все переживают за тебя, спрашивают, сочувствуют. Ты что думаешь, один остался? Да тебя полмосквы  утешать собралось. Завтра поминки у нас, девять дней миновало, а я что им скажу? Что в дерьме валяешься на татарской слободке?
- Нет, я всё, туда больше ни ногой. Обещаю. Прости, что доставил тебе хлопот.
- Вот заладил, прости да прости. Смотри, вознесусь, и на голову тебе сяду, - пригрозил Кауле.
- Да ты уже сел.
Кауле отстранился и пристально посмотрел Дэвису в глаза, а тот, глядя на него, слегка улыбнулся.
- Можно я тебя и дальше буду Кауле называть? Привык уже. Мне твоё прежнее имя не выговорить.
Жмудин вздохнул с облегчением.  – Твоя воля, хозяин.
- Какой я тебе хозяин? Брат.

Спустя три дня они уже стояли у ворот пустынной обители под Козельском. Отец Иероним встретил их с лопатой в одной руке и ломом  в другой.
- Снегу намело, ворот не отворить, - пожаловался он. Уж думал, мне придётся самому сугробы  отгребать, - радостно воскликнул он,  - а тут работничков Господь послал. – Милости просим, раб Божий Давид и ты, раб Божий, Николай.
- Я не раб, - проворчал Кауле.
- Ох, я всё забываю, что ты не христианин, – расстроенно махнул рукой старец.
- Ничего, мне нравится это имя. Если когда-либо крещусь – непременно буду Николай, - примирительно ответил Кауле.
Дел в обители было много, время текло незаметно. Только сейчас Дэвис полностью открылся отцу Иерониму, вывесив перед ним свою душу, точно грязную простыню.
- Кто-то же должен был этим заниматься,  – сказал он, выслушав Дэвиса, - Пока один будет сидеть дома и печься о своём спасении, другой возьмёт на себя ответственность, возьмёт грех на душу, но отведёт беду от многих. Один будет растить детей, лепить горшки или сеять хлеб. Это тоже важно. Другой даст возможность жить тысячам поколений, даст возможность сохраниться целому народу, но потеряет своё. Не твоя вина, что так устроен мир, что он несовершенен.
- Почему тогда она? Почему не я? – спросил Дэвис.
- Тебя ухватить не за что. С рукой расстался, и с головой расстанешься, тебя не испугать, – отвечал отец Иероним.
- Поэтому Он делает так, чтобы было вдвойне больно? – тихо спросил Дэвис, показав глазами наверх.
- Для Него смерть не является злом. Это «больно» - только твоё «больно», потому что ты не ведаешь будущего.  Подожди немного и ты поймёшь, что так было нужно.
- Не знаю, - неуверенно произнёс Дэвис.
- Не отчаивайся,  будет тебе счастье. Улыбнётся, – уверенно произнёс старец.
Снег потихоньку таял, всё чаще капало с крыш. Обнажённая земля сдирала больную коросту снега, благоухала земляным духом, просила семени.
На Страстной неделе в обители вдруг неожиданно появился Димитрий, черниговский воевода. Выглядел он усталым и постаревшим, белозубая улыбка погасла, между бровей пролегла морщинка. Увидев Дэвиса, он крепко обнял его, не говоря ни слова. Уже потом, неуклюже разместившись в тесной келейке, промолвил,
- Из Москвы еду. Сороковины по Агафье справили.
- Это моя вина, - сказал Дэвис.
- Брось,  - отвечал Димитий, - Причём здесь ты? Она хотя бы была с тобой счастлива. Я бы не променял короткое счастье на несчастную длинную жизнь. Ничего не поделаешь, судьба такая.
Они помолчали и Димитрий снова спросил:
- Так и собираешься здесь лопатой махать?
- А что? – Дэвис насторожился.
Димитрий помялся, потом произнёс
- Князю Димитрию Александровичу свой человек в Орде надобен. Князь Андрей, брат его, повинился, поклялся не чинить больше междоусобиц, но веры ему нет. Есть сведения, что он что-то замышляет. Да и с татарами сложно всё. Ногай посадил в Сарае своего ставленника - Телебугу и неизвестно, что теперь из этого выйдет.В Орде должен быть свой человек, но со стороны, не из русичей.
- Тебя Протасий послал. – догадался Дэвис.
- Ну кто же ещё, - усмехнулся Димитрий.
- Сам не приехал, знал, что я с ним разговаривать не стану. А тебе вот что скажу – я больше не собираюсь монахом рядиться и вообще  не собираюсь больше заниматься этим святотатством.
- Ну да, ну да, - с иронией сказал Димитрий, обводя рукой пространство вокруг себя, - Лопата, келья – твой размах.
- Я и так всё потерял. Мне хватило. – Дэвис стиснул зубы. Что они опять от него хотят, эти люди? Он только-только смог погрузиться в молитву, прийти в себя после тяжёлой утраты, начать жизнь заново.
- В том-то и дело. Тебе терять нечего. А людям в Суздале, Рязани, Переславле, Москве – есть чего. Когда придут татары, они сожгут города, они убьют тысячи людей и тысячи угонят в полон. Это произойдёт, если некому будет упредить князей,  – в голосе Димитрия послышалась горечь.
- Я не знаю татарского языка.
- Это большая проблема для тебя? Зная твои способности… Ты отправишься в Сарай, найдёшь представителя папской миссии.
- Я больше не стану скрываться под чужим именем.
- Это не нужно. Документы будут готовы на имя доминиканского аббата Дэвиса де Рокайля, посланного в Орду из Ватикана, недели через две. Легенду обсудите с Протасием, всё необходимое я раздобуду.
- Вы издеваетесь?
Димитрий неопределённо хмыкнул, - Так как? Согласен?
Дэвис вздохнул, - Хорошо, я попрошу благословения у отца Иеронима.
Он был уверен, что тот его не благословит, но старец даже не удивился, - Что ж, каждый должен заниматься тем, чем способен. - отвечал он, -  Ты хороший строитель, но восстановить порушенное государство порой гораздо важнее, чем храм.
- Вы что, сговорились? – возмутился Дэвис.
- Талант надо возвращать Господу сторицей,  – возразил старец.
- Скажи, ты стал бы снова разбойником, во имя строительства государства? – спросил его Дэвис.
- Даже если бы речь шла о спасении одного человека, – не сомневаясь, ответил старый монах. –  Иди и отдай себя людям, что ещё остаётся?
Отец Иероним размашисто перекрестил его.
Дэвис стоял в нерешительности, - Я правильно понял, я получил благословение?
- Да.
- Значит ответственность …- начал Дэвис
- Не только на тебе. – отец Иероним улыбнулся, пустив лучики морщинок вокруг своих выцветших глаз.

Кауле Дэвис разыскал на портомойне, тот как истинный язычник предпочитал находиться за стенами монастыря.
- Ну что, готов снова послужить? – спросил он его.
- Куда теперь? – буднично спросил тот, выкручивая двумя руками только что выстиранное в речке бельё.
- В Орду.

2018 год

 Конец 3 части Продолжение http://proza.ru/2020/04/26/1975