Лишь трое на всем белом свете

Заклинаю вас, умоляю никогда, слышите, никогда не отмахивайтесь от человека, готового быть может только для вас одного  приоткрыть дверь в своё прошлое, поведать свою судьбу… Не отмахивайтесь! Не нужно надуманных предлогов о нехватке времени, спешке, плохом настроении или усталости. Даже если это правда – и тогда не отмахивайтесь!

Вы когда-нибудь видели таких людей? О, я уверен, что видели! Не надо, не отводите взгляда, делая вид, что силитесь припомнить. Таких людей невозможно забыть! А ведь они повсюду. Они ходят по многолюдным улицам, заглядывая в лица прохожих, ища хоть какой-то отклик. Подобно призракам,  что не могут быть видны обычным взглядом, они вокруг нас, они всегда рядом. Они безмолвное напоминание о чем-то, что мы тщетно пытаемся забыть.

Она сидела в электричке, маленькая, как будто сгорбившаяся под тяжестью своих лет, всеми покинутая. Покинутая мертвыми, покинутая живыми. То была бабушка лет семидесяти – семидесяти пяти, а может и всех восьмидесяти. Она сидела одна, хотя перед ней и подле ней было, по меньшей мере, пять мест. Так она и ехала. Её взгляд застыл, лицо, казалось, не выражало никаких эмоций. Так продолжалось довольно долгое время, как в один момент бабушка резко встрепенулась, будто её затягивали куда-то тяжелые думы, и стала искать глазами кого-нибудь, кто бы разделил с ней время поездки. Сначала она смотрела с умоляющими глазами на тех, кто заходил на станциях и слонялся по вагону взад-вперед в поисках свободного места, затем она стала приглашать их присесть рядом. Но никто не откликнулся, а какая-то дама даже одернула своего спутника, прошипев ему на ухо: «Ты посмотри на неё, как у неё трясутся руки, да она наверняка пьяная». Бабушка в первый раз пожалела о том, что время пощадило её слух, и эти ужасно несправедливые слова камнем упали на её грудь, а на глазах навернулись слёзы. Она отвернулась к окну, желая лишь одного – поскорее доехать до своей станции, добраться до дома, где ее никто не ждет, и запереть себя там, хотя, как бы страшно это не звучало, слово «похоронить» здесь подошло бы больше.

Она не вопрошала про себя, почему, за что и чем она заслужила такое к себе отношение, такое предубеждение, такое пренебрежение.  Она всегда была уверена, что если человек не спрашивает себя, Бога, да и, в общем-то, кого придется, почему с ним случилось что-то хорошее, то отчего он должен спрашивать, когда с ним случилось что-то плохое. Она лишь горевала по тому невысказанному, что душило её ежеминутно, но рассказать об этом было некому. Ей даже не нужно было уже, чтобы её кто-то слушал, вникал или поминутно восклицал «Не может такого быть!», ей просто хотелось ощущать рядом присутствие живого человека, живой души. Призраков ей хватало с лихвой.

Так она и ехала, дивясь тому, как странно сейчас выглядит её жизнь, полная людей и в то же время пустая до леденящего ужаса. Из этих горьких рассуждений её вырвал мальчик лет пяти-шести, что сидел прямо напротив.

Мальчуган преспокойно занимался своими делами, выстраивая армию на соседнем сиденье и уже, кажется, собирался переходить в наступление на огромного, по сравнению с солдатиками, плюшевого динозавра. Ему не было дела до нашей бабушки, до её мыслей, да и, честно говоря, до всего мира. А она посмотрела на него так, будто вся её жизнь заключалась лишь в нем, будто все дороги были пройдены ею лишь для того, чтобы он вот так просто сидел сейчас перед ней, не обращая на неё никакого внимания. 

Тогда бабушка начала свой рассказ, хотя с высоты её лет это нельзя назвать просто рассказом, это была история.

Сначала малыш, как и полагается ребенку, совершенно игнорировал реально существующую действительность. И это понятно, ведь как можно отвлекаться, когда пехота совершенно не справляется с тираннозавром, и в ход давно уже пора пускать артиллерию? Но один солдатик, не выдержав удара мощной лапы Ти-рекса, упал на пол, а мальчуган выпал на мгновение из своего воображаемого мира. В попытке поднять неумелого пехотинца он скользнул взглядом по бабушке, скользнул еще раз… и зацепился. Он замер, внимательно и вполне себе осознанно взирая на неё, а она все говорила, говорила...

Прошло сколько-то времени. Солдатик так же лежал на полу, позабытая баталия застыла, а малыш все не сводил глаз с бабушки. А она рассказывала так, что подступившие к её горлу слезы в секунду обращались настоящим звонким смехом, а страстная прерывистая речь на полуслове переходила в горький шепот.
И только когда рассказ был окончен, бабушка, наконец, спросила:

- А где же твоя мама, сынок?

В этот момент из-за спины бабушки появилась женщина с глазами полными слез:

- Вы знаете, а он ведь у меня не слышит ничего. Совсем ничего. А по губам читать не умеет, мал совсем.. – и окунулась в свое горе, но, встрепенувшись, продолжила – Но я ему все расскажу! Он должен.. Он будет знать!

А бабушка, будто бы все время знала это, лишь сказала:

- Не надо, милая. Не надо. Он знает. Он знает…

Тогда мать заглянула в глаза сына и поняла, что рассказанную бабушкой историю на всем белом свете знали лишь трое: сама бабушка, она и её мальчик.