Отпускаю. Принимаю. Готов

— Вот и все, — Подумал я, медленно шагая от пёстрого дома в виде буквы «Г». В последний раз шёл по этому разбитому тротуару под шелест старых ясеней, мимо крохотной детской площадки, на которой чаще тусовалась поддатая молодежь, чем вальяжные мамаши с детьми. Вот пролетел и продуктовый магазин, в котором лица продавщиц уже казались если не родными, то почти дружескими.

Знакомый дед, которого соседи считали немножко «с приветом» снова собирал листву и бережно срывал гроздья цветков черемухи. Он помахал мне рукой. Я ему тоже. Нормальный дед, просто с детства гербарий собирать любит, вызывая у меня некое уважение — столько лет быть верным своему хобби, и вроде бы естествознание в школе преподавал.
Я все шел и размышлял, глядя себе под ноги. Вдыхал в последний раз воздух этого зеленого района. Жаль. На светофоре пришлось снять рюкзак и размять спину и шею. Обычно две минуты ожидания, чтобы перейти дорогу, воспринимались мной с острой нервозностью: я очень не люблю ждать. А теперь время стало похоже на «Сапсан», стрелою унося меня от любимого уголка на Земле. Или просто в этом городе. В любом случае, я сильно привязался к этому месту.

Шаги выстукивали ритм, будто гигантские часы: тик-так, тик-так. Девушка на высоких шпильках неловко споткнулась, пытаясь перегнать компанию неторопливых подростков в кедах. Я улыбнулся и подумал: «Ну куда ты торопишься? Вот она, жизнь, прямо тут, а не куда ты, сбивая дыхание, размашисто цокаешь модными туфлями». А модными ли? Я не знаю, никогда не разбирался в женской обуви. Мне кажется, что если женщина в туфлях, то они изначально модные, иначе зачем в них ходить? Это жутко неудобно, и ноги потом все в пластырях, — сколько раз такое видел.

За салонами связи, шаурмичной и будки-мастерской показалась красная буква «М». Я остановился у шаурмичной и встал в очередь,  чтобы отсрочить момент прощания. Шаурма на этой станции была ни вкусная, ни противная. Обычная такая шаурма. Сносная. Пока ждал своего заказа, подумал о том, что ехать еще долго, а после еды начнется сушняк и надо купить воды. Да и метро летом — не самое приятное место. В прочем, как и зимой. И вообще в любое время года. Конечно, если не быть поклонником урбанистической романтики или только что приехавшим желторотым туристом из какого-нибудь дальнего региона. Как я лет пять назад.

Выкинув в урну жирный пакет от шаурмы и разорванную салфетку, я неуверенно побрел в метро. Из перехода в лицо ударил теплый воздух с незабываемым запахом креозота, я обреченно обернулся, посмотрел на неизменные за пару лет вывески и сказал про себя: «Прощай». И это было странно. Я, конечно, человек сентиментальный, даже слишком для парня, живущего в нашей стране. Ну, мужик типа должен быть такой безэмоциональной дубиной, с рожей кирпичом, орущим только во времена футбольных матчей, а если в свои двадцать пять пустил скупую слезу над «Двухсотлетним человеком» с Робином Уильямсом, то ты уже тряпка и лох. Ну или «чувственный медвежонок», до поры до времени, пока на твое место не придет быдловатый альфач.

В общем, я отвлекся. Странным было то, что я грустил от переезда с любимого района больше, чем от расставания с девушкой, которой я посвятил два с половиной года своей жизни и, наверное, толику любви, если это понятие вообще существует не под видом разыгравшихся гормонов и, в последствии, банальной привязанности.
Эти широкие ясени с продолговатыми листьями и объемные ряды пушистой сирени, казалось, знали меня лучше, чем моя бывшая пассия. Они слушали мою любимую музыку, которую я напевал по дороге домой, они видели меня счастливым и печальным, они аплодировали моим комичным историям своими тонкими ветками, историям, которые я придумывал, когда хотел пройтись в тишине. Даже разноцветная скамья, принявшая на себя лексический удар маргиналов с острыми ключами и обгрызанными шариковыми ручками, вызывала у меня больше душевного тепла, помогая рождать хорошие идеи и решать насущные проблемы, чем безучастное сочувствие девушки. Даже чудаковатый дед-натуралист со своей наваристой жизненной философией, казалось, видел меня насквозь. А она... Она просто видела то, что хотела видеть, и оказалось, что ее видение меня с моим настоящим «я» не особо состыковывалось. «И раньше я не был другим, просто раньше ты не хотела видеть мою суть. И трава зеленее не была».

Интересно, когда люди перестают жить в плену своих иллюзий и, наконец, начинают видеть вещи такими, какие они есть? И что заставляет одних людей меняться, а других стоять на месте? Откуда страх к переменам у одних, и мотивация — у других? Что на это влияет? Воспитание? Образование? То, что мы любим? Чем себя окружаем?
Я ехал в вагоне метро и все время рассуждал о таких вещах. В последнее время я все больше задавался вопросами. Мне двадцать пять, и я еще многого не знаю. Похоже, все знать никогда и не буду. И я понимаю, что это нормально — чего-то не знать. Такое чувство, что я блуждал в темноте и нащупал, наконец, дверь. А за ней что-то новое, манящее и интересное. И вот уже в вагон вваливается неуправляемая масса одичалых после работы людей, мне нужно выходить, так как это нужный мне переход, но меня заталкивают обратно с такой силой, будто это не люди, а поток воды из пробоины на подводной лодке. И я тону.

Чуть не оставив рюкзак в закрывшихся дверях поезда, я все-таки вырвался на свободу. Всю остальную дорогу мой разум пытался меня укорить в том, что я совсем не печалюсь о нашем с девушкой разрыве. Он пытался давить на чувство вины, но я ощущал только легкую горечь и облегчение. Я опускаю тебя. Я принимаю себя. Я готов к переменам. Я хочу перемен.
Меня начало клонить в сон, но так как скоро нужно будет выходить, я достал наушники-капельки из кармана джинс и включил плеер на телефоне. Заиграл трек Nickelback — How You Remind Me. Я усмехнулся, но переключать не стал. Вот и моя станция. Я выхожу.