Балет невылупившихся птенцов

Вот что писали под портретом Мусоргского когда-то:
«Художник мастерски передаёт внутренний облик  композитора. Выразительность большой фигуры, доверчивый наклон головы, открытость лица. В мягком сиянии глаз видятся ясный ум, мощь творческой натуры, глубокая печаль…»

Между тем композитора Модеста Мусоргского в таком виде запечатлела кисть художника Ильи Репина в психиатрической лечебнице, когда у того после длительного запоя развилась белая горячка. И как-то не очень всё это вяжется с «мягким сиянием глаз…»
Довольно странная трактовка, не  так ли?

Поразительная вещь: Мусоргский обладал благородной и весьма привлекательной внешностью. Глядя на многие его фотографии, дошедшие до наших дней, видишь обаятельного человека с умными глазами и безукоризненными манерами. К тому же современники рассказывали, что у Мусоргского был красивый баритон, правда, не очень сильный, камерный, что, однако, позволяло ему выступать со сцены в качестве певца.

А вот потомки знают Мусоргского по знаменитому портрету Репина, где в его глазах отражён нездоровый испуг, на одутловатом лице малиновый нос, всклокочены волосы, из одежды вместо партикулярного платья больничный халат, из-под которого выглядывает бельё.
И не понятно, почему близкий друг композитора Илья Репин, чтобы запечатлеть Мусоргского выбрал именно психиатрическую лечебницу, куда тот угодил после длительного запоя, завершившегося  белой горячкой, от которой он через несколько дней и скончался. Было ему всего-то 42 года.

Виолончелист Мстислав Ростропович рассказывал:
«Приснился мне МусОргский, - а русские музыканты всегда ставят ударение в середине этой фамилии, - говорит: «Пойди, возьми водки! Пошёл, взял, и с ним чокнулся…»
На улице Шпалерной на фасаде дома № 4 есть мемориальная доска композитору Мусоргскому, в виде скульптурного фрагмента копии знаменитого портрета.
А буквально в двух шагах, на набережной Кутузова дом, принадлежащий Ростроповичу, в котором он никогда и не жил. Но изредка всё-таки бывал. Ростропович пришёл к Мусоргскому, поднял рюмку, сказал, что пьёт за великого алкоголика, пригубил немного сам и поставил  рюмочку на барельеф мемориальной доски, таким образом, исполнив просьбу. Короче, вышло что-то типа «веянья возвратных сновидений» – как сказал бы поэт Евгений Баратынский.

Известному французскому остряку 19 века Альфонсу Алле принадлежит следующее высказывание:
"Когда работаешь тапёром или аккомпаниатором в кафе-шантане, очень многие считают своим долгом поднести пианисту стаканчик-другой виски, но почему-то никто не желает угостить хотя бы бутербродом".
Скорее всего, бывало и так. Надо сказать, что Мусоргский выступал ещё и аккомпаниатором. Ведь как-то надо было жить после ухода с военной службы. И ему частенько подносили. За великолепную игру. А гонораров с написанных им опер, Мусоргский, как дворянин,  получать не мог. Вот тоже ещё странные были правила. А если дворянин разорившийся?
Прототипом миниатюры Мусоргского «Балет невылупившихся птенцов» послужили эскизы художника Виктора Гартмана к костюмам для балета «Трильби» в постановке Мариуса Петипа в Большом театре в 1871.
В «Трильби», написанном композитором Ю. Гербером, был эпизод, в котором выступала детская группа театрального училища, наряжённая канареечками.
«Иные были вставлены в яйца, словно рыцари в латы…» Всего Гартман создал для балета 17 эскизов костюмов, из которых до наших дней сохранились лишь 4.

Собственно весь фортепьянный альбом «Картинки с выставки» и был сочинён Мусоргским в память о своём друге художнике и архитекторе Викторе Гартмане, в честь которого и была устроена московская выставка его рисунков и эскизов. Некоторые глубоко копающие исследователи приписывают Мусоргскому и Гартману и вовсе очень близкую бескорыстную мужскую дружбу.
Как впоследствии и близкую дружбу с поэтом графом Арсением Голенищевым-Кутузовым (автором нашумевшей в конце 19 века поэме «Гашиш»). Вот тоже интересно: стоит мужчине быть робким с женщинами по определению, как его тут же определяют… в нетрадиционную ориентацию.

Однако всё это странно, уж, по крайней мере, в официальных и неофициальных источниках о такого рода «вкусах» Мусоргского никогда не было никаких сведений.
А теперь представим: выставка художественных произведений. Множество зрителей в течение дня проходят мимо картин, эскизов, статуэток и прочих предметов выставки. Кто-то выражает восторг, кому-то скучно. Обычная вещь. И лишь один человек идёт мимо выставленных работ и мурлычет чего-то себе под нос. Вероятнее всего много раз приходил, уточнял детали.
Альбом «Картинки с выставки» был написан Мусоргским для фортепьяно в кратчайшие сроки и в первых выступлениях сам композитор исполнял свои сочинения. Затем после его смерти Римский-Корсаков переложил «картинки» для симфонического оркестра. И уже в 20е годы 20 века Морис Равель, очарованный самобытностью «картинок», дал им очередное рождение, исполняя со своим оркестром по всей Европе.

«Балет невылупившихся птенцов» как раз середина альбома. А завершает альбом миниатюра «Богатырские ворота. В стольном городе во Киеве».
Буквально политическая недальновидность: пожалуй, за такие вольности про «стольный город» ни Мусоргского, ни Гартмана в Киев сейчас бы и не пустили. Дескать, то же нам ещё мысли за Новороссию…

Американский писатель-фантаст Роберт Силверберг был без ума от оперной музыки итальянского композитора Джованни Перголези. Творившего, к слову, ещё в 18 веке, и являвшегося основоположником оперы-буфф, наиболее знаменитой из которых была «Служанка-госпожа».
Кстати, своим сюжетом с переодеваниями несколько напоминавшую нам «Барышню-крестьянку» Пушкина. Правда, пушкинские «Повести Белкина», одною из которых и была эта «барышня», вышли значительно позже, нежели вышеуказанная опера-буфф…

Однажды фантаста Силверберга, что называется, заклинило, когда он наслушался незатейливых, но задушевных неаполитанских мотивов Перголези. Поэтому Силверберг взял и перекинул композитора Перголези силою личного писательского воображения в 20 век, где тот вдруг заделался крутым рок-музыкантом и стал немыслимо популярен. В итоге страшно разбогател, вкусил запретного плода и постиг все мыслимые и немыслимые наслаждения; затем задумался о смысле жизни и, в конце концов, тихо скончался от передозировки наркотиков…
Потрясающий сюжет, не правда ли? И главное, хоть и весьма оригинальна фабула, довольно типичен финал. Примечательно, что сам Джованни Перголези умер совсем молодым – всего-то в возрасте 26 лет от туберкулёза.

Интересно, а что если попробовать «вернуть» в наше время 
душу Модеста Мусоргского попавшего в тело какого-нибудь современного сочинителя маргинала. Правда, в эпоху нынешнего отсутствия мотивчика, то есть, когда днём с огнём не найдёшь композитора-мелодиста, у нас и с маргиналами стало как-то слабовато.
К примеру, есть у нас товарищ маргинал Шнур, ну, тот самый, что сочинил нетленку про лабутены:
«На лабутенах, на х…
  И в охренительных штанах…»
(интересно, что бы сказали о «лабутенах» представители Могучей кучки?)

Правда, и Шнур не знаком с такого рода понятием, как мелодия. Нема у Шнура мотивчика, и всё тут.
Всё-таки Шнур никак не годится. Ведь это только представить себе: величайший из алкоголиков Модест МусОргский и его душа в облике какого-то отвязанного Шнура?! Нет, как-то не катит. Тем более, что и сам Шнур всё же как-то выбивается с неповторимыми полифоническими  матюгами из общего многоголосья.
Тогда может Шевчук? Но Шевчук давно уже остепенился, про переселение душ ничего не говорит, а других кандидатов не найдёшь днём с огнём. Ведь рокнролл, как известно, давно уже мёртв.
 
Между тем интересно знать, что бы сказал Модест Мусоргский, послушав свои «Картинки с выставки» в трактовке Кита Эмерсона с верными Лайком и Пальмером. Про них ещё шутили по-чёрному в давнишние времена: «Эмерсон лёг и помер…» Хотя, кто знает, может быть как раз в момент работы Кита Эмерсона над «картинками» в какой-то момент к нему и стучалась душа Мусоргского?
Правда, не достучалась.

Век многих гениев краток. Высоцкого, к примеру, когда-то сильно беспокоила цифра «37». А ушёл в 42. Как и Мусоргский. Кстати, Высоцкий величиной таланта, на мой взгляд, вполне бы подошёл для переселившейся души Мусоргского. Тем более и привычки у них во многом схожие. Но такие каждый год на свет не рождаются.
Юморист Альфонс Алле ещё говорил:
Истинная вершина портретного искусства: когда запросто можешь сесть и побриться перед собственным изображением.