Ещё раз о группе Рютина

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ ПРАВЫЙ УКЛОН?
            
            В наше время упоминание о М.Н. Рютине, «Союзе марксистов-ленинцев» и их пространном манифесте сопровождает, пожалуй, любой текст, посвященный советскому периоду российской истории. Правда, неумеренные восторги позднеперестроечных лет по поводу образцовых большевиков и мужественных борцов с культом, публиковавшиеся порой в самых неподходящих изданиях, давно смолкли, но это и к лучшему. Конечно, как и всегда в сложных, запутанных случаях, оценки данного эпизода весьма неоднозначны и порой противоречивы, да и его значение в общем потоке событий трактуется по-разному. Мы вначале разберемся с внешней, даже с чисто формальной, стороной дела – как оно подавалось и воспринималось тогда (в 30-ые годы и несколько позже), и какие выводы можно сделать на основе документов тех лет.
           9 октября 1932 года президиум ЦКК ВКП(б) принял постановление по «делу об участниках контрреволюционной группы Рютина, Иванова, Галкина и других»; согласно этому решению 24 человека были исключены из партии (из них четверо с правом восстановления через год), некоторые из них затем были сосланы на поселение (в ссылку) на 3 – 4 года. Члены группы понесли наказание как «разложившиеся, ставшие врагами коммунизма и Советской власти, как предатели партии и рабочего класса, пытавшиеся создать подпольным путем под обманным флагом «марксизма-ленинизма» буржуазную, кулацкую организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества» (ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, 6-ое изд., ч. 2, Политиздат, 1941, с.822). Кстати, сам М.Н. Рютин, член партии с 1914 года, в «дело» не попал, будучи исключенным из ВКП(б) несколько ранее (как сторонник Н.И. Бухарина, который, однако, сам ни из партии, ни из её ЦК тогда не исключался).
                Обвинительное заключение по делу само по себе наводит на ряд вопросов. Когда и как члены группы стали «врагами» и «разложились»? В чём конкретно выражалась их предательская деятельность (вспомним, например, что знаменитое постановление «Об оппозиции» при гораздо более мягких обвинениях, предъявляемых оппозиционерам, содержало довольно подробный анализ содеянных ими прегрешений)? Если создавалась подпольная организация, то для чего нужен был «обманный флаг»? Зачем, наконец, восстанавливая капитализм в его самом диком виде, специально заботиться именно о кулаке, наиболее буржуазной фигуре нашей (да и не только нашей) деревни? И можно ли вообще, одним росчерком пера, восстановить капитализм, ежели его крах был обусловлен глубокими и объективными причинами? Вспомним, что все попытки рестав-рации феодализма в Англии (1660-88), Франции (1815-30) и в Германии (1850-70) закончились полным провалом. Ну а субтильные революции 19 века в Испании и Италии потому и были легко разгромлены, что не имели массовой базы, то бишь время перемен там и тогда ещё не пришло. А если Октябрьский переворот был столь верхушечным делом, что его результаты можно переиграть усилиями полсотни граждан, к тому же не шибко высокопоставленных, то может быть они и правы в своём неприятии того, что в 32 году назвали «социализмом»?
            Из текста постановления явствует, что шестеро наказанных были организаторами группы (это не считая самого Рютина!), еще 8 – 10 человек знали о существовании группы, но скрыли сие от партии; были ли они в числе активных членов группы – непонятно. И только несколько человек занимались реальным делом – печатали «документы» группы и способствовали распространению «литературы». Что было в этих документах, и среди кого их распространяли – тоже неизвестно. Конечно, постановление ЦКК не может вобрать в себя весь материал, но хоть какая-то, хоть в чём то, конкретика всё же желательна. Тем более, что до 9-го октября о группе абсолютно ничего известно не было, а её члены никогда не выступали в роле контрреволюционеров. Может то была некая, глубоко законспирированная организация, с решительными целями, нечто вроде белогвар-дейского подполья? Обвинения вроде бы подходящие. Но в таком случае исключением из партии и даже высылкой к чёрту на рога никто бы, и никогда, не ограничился...
             Более подробную информацию содержит «История ВКП(б)» Ем. Ярославского (Партиздат ЦК ВКП(б), 1935, c. 275) – группа Рютина выражала «настроения озлобленного кулака, взбесившего-ся, тупоумного буржуа, бешено сопротивляющегося социалистическому наступлению», а «пропо-ведовали» эти личности «доподлинную программу восстановления капитализма, восстановления кулака (как, указом свыше что ли? Д.Ш.), проповедовала необходимость роспуска колхозов и совхозов и передачи в концессию капиталистам социалистических предприятий, созданных герои-ческим трудом и энтузиазмом рабочего класса». Опять та же маловразумительная конкретизация некоей термидорианской программы (как будто колхозы могут существовать при капитализме), а конкретная деятельность «гадов» и вовсе свелась к единственному слову «проповедовали». И совсем уж непонятно, как столь ярые, просто оголтелые, антисоветчики дотерпели аж до 32 года, не выплеснув своего озлобления ранее, когда и Советская власть была слабее, и любимый кулак многочисленнее, да и удобные случаи (например, антисоветские выступления, хотя бы восстания басмачей, крестьянские волнения, или дискуссии с оппозицией) имелись не раз?
           Можно возразить, что в накалённой атмосфере тех лет многое воспринималось, так сказать, естественней и спокойней – то, что ныне надо доказывать, тогда казалось очевидной истиной. Это, конечно, верно, однако сама жизнь в такой атмосфере искусственна и ненормальна, и вряд ли мнения той поры можно считать объективными. С другой стороны, открытость и гласность советского общества в 20-ые годы были достаточно высоки и даже «чисто формально» подобные опусы им не соответствовали. Да и среди  партийцев высшего и среднего уровня (и тем паче «в низах») в начале 30-х годов, да и чуть позже, маловразумительная ругань в официальных бумагах ещё не пользовалась особой популярностью. 
           Вернемся, однако, к «нашим баранам». Может быть, «рютинцы» «переродились и разложи-лись» слишком поздно, уже в конце 20-х, или даже в начале 30-х годов, так сказать, внезапно и неожиданно? Ответить на этот вопрос поможет анализ состава членов группы (по тексту «ВКП(б) в резолюциях...»). Из 24 «привлечённых» ранее исключались из партии (затем восстановлены) 9, один (Замятин П.М.) по неизвестной причине, трое были членами троцкистской оппозиции и двое – зиновьевской, двое – члены правого уклона и один (Г. Рохкин) – «бывший бундовец» (не правда ли, исчерпывающее объяснение?). Из остальных трое принадлежали к правым оппортунистам, Я.Э. Стэн – к левым, П.П. Фёдоров – «бывший эсер»(!?); наконец, 10 человек (даже при столь строгом, можно сказать заведомо обвинительном, подходе) ранее ни в чём предосудительном замечены, и тем более замешаны, не были.
         Каким же образом М.Н. Рютин, занимавший весьма скромный пост секретаря Краснопресне-нского райкома (да и то только до 1928 года), сумел так сплотить сие разношёрстное воинство, что оно, забыв о принципиальных разногласиях и взаимной неприязни, а то и прямой вражде (в то время словосочетание «троцкистско – бухаринский блок» было ещё плодом очень больного воображения), бросилось с риском для жизни организовывать антисоветское подполье? Как сумел убедить десятерых честных и непорочных до того партийцев предать партию и «разложиться», причем не когда-нибудь, а в конце первой пятилетки?! Чудеса, да и только. Правда, известность М.Н. Рютина в партийных кругах, его общественное положение были куда выше официального статуса. В Московской парторганизации он был «правой рукой» Н.А. Угланова (и в прямом, и в переносном смысле), особенно в деле борьбы с «левым уклоном». Но вряд ли это способствовало взаимопониманию с бывшими троцкистами, эсерами и бундовцами. А склонить своего брата – бухаринца к явной (по официальной версии) белогвардейщине было, наверное, ещё трудней, чем заставить бывших троцкистов бегать по улицам, разбрасывая листовки. Тем более, что в составе группы были достаточно известные люди, по своим убеждениям совершенно не склонные к «антисоветчине», да и к любому экстремизму вообще, особенно в политике. Или они боролись именно (и (или) в основном) против «Культа личности»? 
           Логично предположить, что восстановление в партии исключенных «с правом возврата» могло и не состояться – уж больно серьёзные им предъявлялись обвинения. Однако был восста-новлен даже Н.А. Угланов – рьяный сторонник правого уклона, глава московских «бухаринцев»; в 1928 году Угланов именно за это был снят с поста секретаря МК ВКП(б). Ещё удивительнее судьба входивших (хотя бы формально, по тексту постановления ЦКК) в рютинскую группу зиновьевцев. Это не кто иные, как Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев! До чего же смелые личности – после неоднократных провалов, исключения из партии и слезливых письменных «покаяний» эти люди включаются в борьбу за реставрацию капитализма! Причем (подчеркнём еще раз), не в 26 или даже 29-ом, а в 32-ом году. Интересно, а черту оседлости они тоже мечтали восстановить? Правда, участие в группе столь известных лиц порождает надежду докопаться до истины – личности уж очень известные, какие-то следы как-то где-то, но должны были остаться.
           И действительно, остались. Журнал «Большевик» № 19, с. 86 (15.10.1932), Волин Б., «О штрейкбрехерах Октября и пособниках контрреволюции»: «среди 24 предателей, исключённых из партии, особое внимание привлекают два имени. Это – Зиновьев и Каменев». Далее на 8(!) страни-цах идет поношение ошибок и прегрешений именитых «предателей». Но вот незадача – всё это старые грехи, осужденные самими уклонистами ещё в 20-ые годы. О деяниях группы Рютина – ни слова. Лишь на 96 странице сказано, что Каменев и Зиновьев являются «пособниками» группы. Но это, мягко говоря, уже не новость – материал об оной группе центральная «Правда» напечатала ещё 11 октября («Беспощадный отпор врагам ленинской партии», без подписи). Тоже, кстати, интересная статья. Во-первых, в ней утверждается, что группа Рютина «состоит из людей, боровшихся на протяжении ряда лет против линии партии». Это уже явный подлог – как мы знаем, 40% исключенных, даже по официальным данным, прежде ни в чём предосудительном замечены не были (кстати, 9 из них были исключены без права восстановления). Во-вторых, вина троих – Угланова, Зиновьева и Каменева (и на том спасибо!) несколько конкретизирована: они «предпочли келейно обсуждать эти документы (изданные группой Рютина – Д.Ш.), не сообщая о них партии».
             Итак, какие-то документы группа всё-таки изготовила, причём, скорее всего, даже в нескольких экземплярах (если Каменев и Зиновьев в советской историографии уже практически срослись, то Угланов, надо думать, штудировал рютинские материалы как-то самостоятельно). Но что же это всё-таки за документы? Дружеская переписка товарищей по партии? Протоколы собраний? Прокламации? Подмётные листы, разбрасывавшиеся на торжище, с призывами к «восстановлению капитализма, и в частности, кулачества»? Если документы распространялись вне группы, то почему её членов не «привлекли» (и сразу, ну или после простейшего судилища, не шлёпнули) за антисоветскую агитацию? Если же круг читателей ограничивался вышеупомянутой троицей, то как вообще узнали о самом существовании группы Рютина? Наконец, можно ли «келейное обсуждение» приравнять к предательству, а исключение из партии (особенно с правом восстановления) считать адекватным для «предателей» наказанием? И кстати, возвращаясь к заглавию объёмистой статьи Б. Волина, поставим ещё два вопроса. Как это «враги» и «предатели» стали всего лишь пособниками контрреволюции? Тогда, например, П.Н. Милюков и А.И. Деникин тоже всего лишь пособники – они ведь всего лишь враги, но никак не предатели партии, и тем паче рабочего класса. А кого же тогда можно назвать истинной, природной, так сказать, контрой? И потом, что это за штрейкбрехеры Октября? Они что, в октябре 17-го все, пусть и независимо друг от друга, боролись за срыв восстания? Нет, даже в самый разгар культа те же Каменев и Зиновьев обвинялись лишь в том, что накануне революции выдали её план врагам. (Интересно, какой такой план, и кому конкретно выдали? И кому вообще он мог быть интересен? Все, кроме самых тупых и ленивых, тогда в столице знали, что ВРК, Троцкий, Ульянов и их соратники в Питере, и в первую очередь на Выборгской стороне, можно сказать, бредят восстанием. И при первой же возможности его осуществят. И по авторитетному свидетельству М.Н. Покровского (Очерки русского революционного движения XIX-XX в.в., изд-во Красная Новь, Москва, 1924, с.65), Керенский о выступлении 25 октября знал за три недели). А в дни переворота и сразу после него даже оные типы сидели тихо, молчали, так сказать, в тряпочку. Ну, а то что рютинцы творили в 32 году, никак штрейкбрехерством назвать нельзя. Это, если верить постановлению ЦКК, явная контрреволюция, а ежели принять во внимание все вышеперечисленные возражения, в лучшем случае какая-то ошибка или самообман, или демагогия, или просто нечто вроде бреда.
         Поразителен еще один факт. Каменев и Зиновьев были исключены из партии без права восстановления. Но, как известно, (и многие источники ещё советских лет, например, энциклопе-дия «Великая Октябрьская социалистическая революция» – M., Советская энциклопедия, 1987, с.180 и 219 – это подтверждают), оба уклониста были... восстановлены в рядах ВКП(б) в 1933 году. Что это – непостижимый либерализм И.В. Сталина, уступка какому – то давлению внутри ЦК или извне, или же просто констатация очевидного факта, что «келейное обсуждение» всё-таки не является предательством рабочего класса? Может быть, это очередные политические игры? Но «играть» можно лишь с безобидными людьми, а когда рьяные оппозиционеры переходят к подпольной работе, рассылая по всей Руси великой гадкие пасквили, необходимы крутые меры. Или все, или же почти все, вышеупомянутые обвинения всё же дутые, хотя бы частично?
          Кое-что по этому поводу можно узнать из первого издания БСЭ – 27 том с описанием терми-на «Зиновьев» (с. 48 – 51) вышел в 1933 году, когда рютинское дело уже вскрылось, а участники его ещё были живы. Вначале излагаются некоторые факты и биографические сведения, обильно сдобренные описанием прегрешений нашего героя и суровой критикой оных. И «неслучайность» октябрьского эпизода в 17 году расписана подробно. Нечто положительное в деяниях Григория Евсеича всё же отмечено, но очень неохотно и с многочисленными оговорками – он, мол, самосто-ятельной роли никогда не играл, и ничего нового в теорию и практику большевизма не внёс, да и внести не мог. А далее, уже в самом конце (с.51), читаем: «Но заявление о раскаянии оказалось обманом партии. Как выяснила ЦКК в октябре 1932, З. оказался пособником контрреволюционной группы Рютина и др., «пытавшихся создать подпольным путем под обманным флагом… (ну, всё это мы уже знаем – Д.Ш.)»; постановлением ЦКК от 9 октября 1932 З. был вторично исключён из партии. В мае 1933 подал заявление в ЦК и ЦКК партии с вторичным признанием своих ошибок и антипартийных действий.» И подпись автора статьи – Б. Волин. Тот самый, что незадолго до того сочинил вышеописанный опус в «Большевике».
            Как всё, оказывается, просто! Совершил человек массу ошибок, восемь лет боролся с линией партии, перейдя под конец «грань советской легальности»; обманным путем вернулся в ряды ВКП(б), примкнул к явным врагам, вторично был наказан. И вот теперь достаточно очеред-ного «заявления с признанием» (а чем оно лучше первого?) – и махрового оппортуниста быстрень-ко восстанавливают в партии. И заодно с ним ещё и его закадычного друга Л.Б. Каменева. А зачем и для чего? Покаянную речь на XVII съезде они могли произнести и как гости, с куда большим старанием; а потом, за труды, можно было бы этих гостей и помиловать. Так было бы логичнее. В общем, пространный труд Б. Волина нас ещё более запутал. Может быть, автор сам был «врагом», например, скрытым бухаринцем или махровым троцкистом? Ничего подобного – в 36 – 45 гг он работал редактором «Исторического журнала», в 1939 стал профессором; затем также не сидел без дела. А в 1936 – 38 и вовсе был первым замом наркома просвещения РСФСР, репрессиям не подвергался. Скончался тихо-мирно в Москве в феврале 1957 года, кавалер трёх орденов, автор брошюры «Всенародная партизанская война» (М, 1942). Так что вся вышеописанная белиберда, как и ранее цитированные перлы, вполне ортодоксальна, и по тем временам вроде как актуальна. Якобы. И ещё одно замечание. Группа названа Рютина и др., тогда как в постановлении от 9 октября её назвали Рютина, Иванова, Галкина и др., а был ещё вариант Рютина, Галкина, Иванова, Каюрова и др. Вроде бы мелочь, но были и такие варианты, как Рютинско – Слепковская антипар-тийная группировка и контрреволюционная группа Рютина, Слепкова и др. Так как же их назы-вать-то на самом деле? И почему в последних вариантах выделен А.Н. Слепков, по всем данным не самый активный рютинец, и к тому же совершенно не склонный к какой-либо подпольной деятельности, даже в стиле «Прочитав, передай другим»? Пожалуй, тут единственно правдоподо-бной причиной может быть лишь сильная неприязнь вождя к «теоретику» «Бухаринской школы», да ещё заядлому «философу». Но ведь и в сей роли он был не одинок…
            Кстати, Л.Д. Троцкий в написанных по горячим следам (уже в 32 году) работах тоже считал критику в адрес Каменева и Зиновьева надуманной. Он, конечно, не отрицал, что вожди оппози-ции могли проявлять недовольство, как, впрочем, и большинство советских людей (включая «жену Сталина»). Но от неприятия чрезвычайных мер, глухого ворчания «на кухне» и критичес-ких высказываний до борьбы с Советской властью всё же очень далеко. А явная надуманность обвинений, по мнению Троцкого, только подтверждала их нелепость. Очень интересные мысли, особенно учитывая скорее отрицательное (в первое время) отношение именитого изгнанника к платформе группы Рютина (он сгоряча считал её просто некой разновидностью правого уклона). Впрочем, Лев Давидыч в своём пристрастно – критическом отношении к советской элите тех лет часто и регулярно, как говорится, хватал через край. В частности, уже позднее, в конце 30-х годов, он охаял комсомольскую верхушку Страны Советов, и лично А.В. Косарева, который был признан «морально-разложившимся субъектом», вдобавок злоупотреблявшим в личных целях своим высоким положением. Но позвольте, кем же это признан? Пьяницами и бабниками Ворошиловым и Калининым, тупым садистом Кагановичем или вором и бандитом (согласно действовавшим тогда, в 1906 году, законам) Джугашвили? И чем же это он так злоупотребил – настроил по стране дюжину ближних и дальних дач, или сыну-алкашу присвоил генеральское звание? По мелочи, конечно, был грешен, как и все советские граждане, но куда меньше многих, даже менее большинства. Впрочем, о Косареве и его соратниках речь впереди, а пока вернёмся к конкретным рютинским деяниям и к тем, кто их творил.
           В связи с этим отметим, что даже такой правоверный (по тем меркам) марксист, как Л.М. Каганович, охарактеризовал группу Рютина несколько иначе: «Находятся люди, которые сейчас – в 1932 году предлагают нам не более не менее, как сдать построенные упорным трудом рабочего класса и колхозников заводы на концессии капиталистам... распустить колхозы и совхозы и восстановить кулака». Это уже никакая не реставрация капитализма, а скорее уж восстановление НЭПа. И все тогда знали, что концессионные предприятия работают куда прибыльнее, чем «чисто советские». Правда, далее говорится, что «эти господа проповедуют прямую реставрацию капитализма», но звучит сие ещё менее убедительно, чем в официальных документах; отсутствуют вдобавок и все обвинения в подпольной и антисоветской деятельности (хотя статья Кагановича появилась в «Правде» 12 октября, уже после решения ЦКК и его публикации). Ещё более казённо и абстрактно, хотя внешне и грозно, отреагировал на Рютинские безобразия С.М. Киров (это «Правда» от 14.10): «правые и левые оппортунисты сомкнулись в объединённую контррево-люционную группу, поставившую себе задачей восстановление буржуазно – капиталистического строя. В этой группе мы находим нимало знакомых людей, частью выброшенных из партии, частью посредством двурушничества[*] оставшиеся в ее рядах. Эти жалкие банкроты пытались поколебать железную мощь пролетарской диктатуры». И всё – ни фамилий, ни деталей. Складыва-ется впечатление, что весьма популярный лидер партии (и один из лучших её ораторов) просто не особо желал влезать в это сомнительное дело. И странная тавтология насчёт буржуазно – капиталистического строя как-то совсем не украшает вышеприведённый текст.
         А вот в январе 34-го, в приветствии 17 съезду партии («Съезду победителей», это «Правда» от 26-го числа), дана такая максимально общая характеристика всех уклонистов, включая и рютинцев, и многолетней борьбы с ними: «В жесточайших боях с троцкистами и их окруженцами – Каменевым, Зиновьевым, с правой оппозицией, возглавлявшейся Бухариным, Рыковым и Томс-ким, с право-«левацким» блоком Сырцова – Ломинадзе, с контрреволюционными последышами всех оппозиций – Углановыми, Марецкими, Слепковыми, Рютиными, Эйсмонтами, Смирновыми – партия выковала ленинское единство воли и действий». Тут, пожалуй впервые, ясно выдвинут тезис, что «ленинское» единство в реальности смог обеспечить лишь тов. Сталин, а «дедушка Ильич» по природной своей интеллигентности, вежливости и расхлябанности, терпел сплошь и рядом в рядах родной партии чёрти кого. Далее интересно, что троцкисты и правые ещё признают-ся оппозиционерами, как бы внутри ВКП(б), а вот «последыши» из Рютинской и Смирновской групп – уже явные контрреволюционеры. Но почему тогда сами оные группы не названы явно и чётко? Да и употребление фамилий гадов во множественном числе создаёт впечатление, что то были типичные для партии фигуры, и чуть ли не символы той эпохи. К тому же последышей названо целых шесть, плюс Сырцов с Ломинадзе, а вождей куда более многочисленных (даже по всем официальным данным 30-53 гг) ранних оппозиций всего пять. То бишь у сочинителей статьи явно не хватило чувства меры. Можно возразить, что сии эксцессы можно списать на отвратный язык передовицы, одно слово «окруженцы» в данном контексте выглядит нелепо. Да и термин «левацким» вряд ли надо помещать в кавычки, ибо в таком прочтении оно получается, без кавычек, истинно левым или нейтральным. Но в любом случае такие опусы в важнейшей, можно сказать, центральной статье месяца, явно недопустимы, и просто нелепы.
        Тут, кстати, самое время немного поговорить и о группе Эйсмонта – Толмачёва. Официально, в соответствии с «ВКП(б) в резолюциях…» 41-го года (с.523) она называлась антипартийной группировкой Эйсмонта, Толмачёва, Смирнова А.П. и др. Но ежели «и других», то их должно быть два-три, как минимум, а если меньше, так перечислили бы в заглавии, и хана. И ведь далее, в оргвыводах, упомянуты те же трое, без всяких «других» – Эйсмонта и Толмачёва исключили из партии, а Смирнова из ЦК ВКП(б). Правда, далее говорится, что члены ЦК Томский и Рыков и кандидат в члены Шмидт стояли в стороне от борьбы с гадами, и даже (чур меня, чур!) поддержи-вали связь со Смирновым и Эйсмонтом. Но сие, в отличии от дела Рютина, уже криминалом не считалось, объединённый пленум ЦК и ЦКК лишь потребовал от оной троицы «изменения своего поведения в вопросах борьбы с антипартийными элементами и предупреждает их, что при продол-жении их нынешнего поведения к ним будут применены суровые меры партийных взысканий». О времена, о нравы… кто только сочинил столь коряво-неуклюжий текст? Боюсь, что кандидат тут только один, Сосо Джугашвили, мастер гомилетики и несостоявшийся священник. Однако же, перейдём к конкретике. Само слово «поведение» допускает столь многие толкования, что перейти к суровым мерам можно буквально по щучьему велению. Но тогда непонятно, почему взыскания не были применены сразу, ведь в Рютинском деле, например, людей выгнали из партии по куда более мелким придиркам. Конечно, правые в 33-ем году ещё не воспринимались столь лютыми врагами, как зиновьевцы и тем паче троцкисты, но хоть какой-то формальный выговор наложить надо было бы. И ещё один странный момент – в постановлении о программе и деяниях наших героев прямо сказано, «подобно рютинско-слепковской антипартийной группировке», да и конкре-тные обвинения, хоть и в меньшем числе, до тошноты те же: «отказ от политики индустриализа-ции страны и восстановление капитализма, в частности кулачества». Но никаких помоев по столь удобному случаю на Рютина и компанию почему-то, на сей раз, не было вылито.
           Впрочем, схожесть обвинений объясняет и схожесть недоговорок и нелепостей, коль уж Эйсмонтовцы во всём подобны Рютинцам, то все загадки и несеобразности последних переходят и на их «наследников». И кстати, насчёт индустриализации. Во все советские времена признавалось, что купленные в 29-35 гг заводы простаивали год-полтора, прежде чем начинали хоть как-то оправдывать вложенные средства. Так на хрена было тратить бешеные деньги на ржавеющие станки и разрушающиеся под солнцем и снегом заводские корпуса, не проще ли и выгоднее ли было растянуть сей процесс лет на 15-20? И вообще, формальный объём выпуска полупродуктов совершенно не определяет объём продукции военной, на что упирали и упирают советские историки. Вот Франция в 14 году потеряла почти всю чёрную металлургию на севере и на северо-востоке страны и ничего, в ходе Первой мировой уверенно заняла третье место по военному производству, после Германии и Британской империи. А по пулемётам, танкам, самолётам и автомашинам даже и первое по снарядам второе. А ведь не менее 70 % всех потерь той войны пришлось именно на артиллерию. Да и у нас в 40-ом году с большой помпой было объявлено о выплавке 18,3 млн тонн стали, а в 42-ом осталось восемь миллионов, к 45-му довели выплавку до 12 млн тонн. И ничего, военное производство росло как на дрожжах. Куда выгоднее бездумной промышленной гонки было сохранить жизнь 6-7 млн будущих солдат, умерших от голода в 32-33, и сорок тысяч офицеров не умертвлять в 37-39 гг. Оговоримся сразу, семь миллионов это, конечно, не только колхозники – непосредственные жертвы голода, но и ссыльные и переселенцы, погибшие на Севере и по дороге, и селяне, массами бежавшие в города и умершие там от заразы, плохого жилья и того же голода, и жертвы первых зон ГУЛАГ-а, и наконец, полтора миллиона (как минимум) казахов, каракалпаков и иных скотоводов юга, кои, спасаясь от коллективизации, замерзали в степи, гибли от истощения, а порой и от жажды. А вот 40 000 "офицеров", которых насчитал А.И. Тодорский, сие наоборот, минимальная оценка, ибо бывшие командиры гибли в лагерях и в 40-41 гг, да и позднее, и репрессии против военных, хоть и в меньших масштабах, не прекращались вплоть до смерти вождя. Плюс тысячи бывших офицеров, в отставке ли или в запасе, многочисленные курсанты военных училищ, военнообязанные инженеры, кои вполне могли командовать (вначале) взводами и ротами, и наконец, бывалые «унтера», во все времена и во всех армиях считавшиеся офицерским резервом, тоже массами гибли в годы большого террора. Так что цифры Тодорского смело можно удвоить, как минимум. Кстати, по планам 2-ой пятилетки стали планировалось выплавить аж 22 млн тонн, а 18 млн намечалось ещё на 32 год. То бишь когда Рютинцы и Толмачёвцы говорили и писали о крахе сталинской индустриализации, они были абсолютно правы. И как-то странно, что у Рютина была группа, а тут уже группировка, нечто более солидное, хотя участников всего-то трое. И Рютинцы уже названы группировкой, а потом, в конце 30-ых, её опять переименуют в группу. Случайность или какие-то метания тогдашних идеологов? Трудно сказать определённо, но на совсем уж чистую случайность не похоже. Ну а о дальнейшей судьбе Эсмонта и др. поговорим чуть позднее.
        А в январе 37-го года (Процесс антисоветского троцкистского центра, Москва, 1937, НКЮ Союза ССР, с.71, 190) прокурор Союза ССР А.Я. Вышинский, правда, со слов обвиняемого Сокольникова, оценивал Рютинскую платформу немного иначе. Подтверждая, что на оной платформе сомкнулись троцкисты, зиновьевцы и правые, он далее утверждал, что в последующем развитие сей программы привело её адептов к мысли о необходимости коренных уступок германскому фашизму. Мол, фашизм это самая организованная, мощная и динамичная часть современного капитализма, и в одиночку выстоять против него СССР никак не сможет. И это мол, согласуется с теориями Каутского и Бухарина об ультраимпериализме и организованном капита-лизме. Но оные теории были созданы ещё до 32-го года, и непонятно, почему сами рютинцы их не приметили, коль уж они так подходят к их мыслям, надеждам и чаяниям. Далее, уступки фашизму, и немалые, сделал сам Сталин в августе 39-го года, то есть обвиняемые по делу троцкистского центра просто раньше и тоньше почувствовали (ежели верить, хоть частично, их показаниям), куда ветер дует. За 2,5 года до того сие, конечно, предвидеть было трудно, очень трудно, но всё же на месте Андрея Януарьевича я бы от таких мыслей как-то поостерёгся. Ежели, конечно, не ставить себе целью дискредитировать всю нашу систему и Советский строй в целом. И опять никаких цитат и даже ссылок на рютинские сочинения, хотя вот о террористических и вредитель-ско – шпионских выходках подсудимых подробно, до тошноты, расписано на каждом шагу. Вплоть до того, что в топках пылевидного сжигания угля применяли не тот сорт горючего, хотя главное достоинство таких топок состоит как раз в возможности жечь любое, самое поганое и низкосортное топливо. О чём тогда и кричали на каждом шагу. Или вот взрыв, подстроенный троцкистами на «Прокопьевском руднике», когда погибло десять человек и ещё 19 было ранено. Для справки – при взрывах рудничного газа, в лучшем случае, страдает 80 % персонала шахты, а ежели к газам примешана ещё и угольная пыль, в живых остаётся 3-5 % шахтёров. Что же это за шахта такая, где работало (под землёй) не более сорока человек?
           Современный читатель, знакомый с воззваниями «Союза марксистов – ленинцев», может возразить, что приводить в обвинительных пассажах ёмкие и хлесткие обвинения рютинцев – значит лить воду на их же мельницу. Но искусство редактирования, усечения и подборки цитат расцвело пышным цветом задолго до 32 года. Можно было и своими словами многое пересказать, а обвинения лично в адрес И.В. Сталина представить, скажем, как выпады против ЦК или Полит-бюро. Не так уж трудно было бы в упомянутых прокламациях наскрести и немало убедительных (при умелой подаче, конечно) доказательств по части антисоветчины и «реставрации капита-лизма». Было бы, как говориться, желание. Но его не было… Или было, но не у всех? Или кто – то просто не успел (или не захотел) вовремя услужить руководству? Это тоже по меньшей мере очень и очень странно… 
           Можно, конечно, возразить, что уже в конце 29-го года в руководящих верхах ВКП(б) сложилось мнение, что борьба с кулаком – первейшая задача партии, и в первую очередь потому, что вокруг него (кулака) сложилась некая коалиция всех противников генеральной линии, и нет мол ничего странного, что на оной платформе объединились все противники ЦК и лично самого генсека, обожаемого в то же время простым народом. Вот 22 октября 29-го года А. Караваев в «Правде» («О формах и методах(!) классовых боёв в деревне») говорил буквально так: «Объеди-нённый фронт кулака и попа, нэпмана и вредителя, антисемита и растратчика, лавочника и бюрократа оказывает решительное сопротивление колхозному строительству». Далее, на пленуме ЦК 10-17 ноября того же года С.М. Киров вещал: «иногда и в отдельных прослойках (?) рабочего класса мы слышим отзвуки кулацкой идеологии, и в аппаратах наших (?!) не везде сочувствие нашей политике, а отсюда и практика правых дел». А 1 февраля 30-го года «Правда» в передовице («Не назад, а вперёд») утверждала, что вне районов сплошной коллективизации много мест, «где влияние партии до сих пор весьма слабо» (и это на 13 году пролетарской революции!). И это ещё не всё – 27-го февраля в той же «Правде» отмечалось («Выровнять фронт социалистического строительства»), что в Союзе есть «громадные области», где «мы еще далеко не изолировали кулака от широких трудящихся масс», и где «Ведущая роль передового городского пролетариата ослабляется, а иногда почти совсем сходит на нет», ибо там пролетариата крайне мало, и он оторван от селян по культуре и языку. То бишь там присутствуют (в железнодорожных и ремонт-ных мастерских и немногих фабриках мануфактурного типа) в основном выходцы из Центральных и Южных губерний. И наконец, в известном постановлении ЦК ВКП(б) от 14 марта 1930 года («О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении») сказано, что абсолютно недопустимо волюнтаристское закрытие церквей, базаров и рынков. Но позвольте, а кто же тогда остаётся среди сторонников коллективизации? Часть рабочих, не подверженных влиянию правых, бюрократов, попов, лавочников, антисемитов и националистов, и ещё более мизерный пласт бедняков, наряду с оными выдающимися способностями ещё и непьющие (иначе они попали бы в разряд растрат-чиков). Но тогда Рютин и его соратники были абсолютно правы в своем неприятии Сталинского плана коллективизации, да и всего преобразования Страны Советов.
      Тут можно вспомнить, что именно в годы коллективизации родилась знаменитая расшифровка сокращения ВКП(б) – Второе крепостное право (большевиков), и оно оставалось единственным, по крайней мере из общепринятых, на долгие годы. А вот расшифровок аббревиатуры КПСС, даже на моей памяти, было много больше, приведу лишь те, что запомнил – Конец пришёл советскому строю; Компания подлецов, сволочей, стукачей; Кто побыстрее своровал – свой; Кто п..здит свой, советский; Когда-то повстанцы сволочей свергнут; Куда привёл Советы Сталин?; Куда прёшь, сраная сволочь?; Какая подлая сложилась ситуация; Какая поганая Советская система; Как поскорей свергнуть Советы? Куда полез, старый стукач? Ну и т.д. и т.п. То бишь в 30-ые годы сельская проблема доминировала над прочими, хотя бы в области ненормативной лексики. Однако пора вернуться к чисто Рютинским проблемам.
           Конечно, отклики по горячим следам всегда грешат излишней категоричностью и заведомыми преувеличениями. Ну а как оценивали членов группы Рютина официальные советские исследователи в более позднее время? Вот, например, Петр Григорьевич Петровский, согласно уже упоминавшейся энциклопедии Октябрьской революции, «член КПСС с 1916 года, в 1918 году один из руководителей социалистического союза молодёжи в Петрограде. С 1920 года на партийной, комсомольской и хозяйственной работе» (c.389). Никаких позднейших прегрешений не упомянуто, и в партии, судя по всему, был восстановлен довольно быстро. Ещё более определен-ную характеристику дает столь авторитетный (хотя бы официально) для тех лет орган, как «Вопросы истории КПСС» (№ 2, 1988, c.97) – старший сын знаменитого Г.И. Петровского Пётр – «видный партийный работник, один из руководителей молодёжного движения страны, секретарь ЦК РКСМ, член исполкома КИМа и исполкома Коминтерна, близкий друг С.М. Кирова, редактор «Ленинградской Правды» и журнала «Звезда», учёный – экономист». Более сухо, но по сути тождественно, писали о нём и в Брежневские времена (БСЭ, 3-е изд, М, 1975, т.19, с. 488), только добавлено, что в 1917 он был секретарём Выборгского райкома РСДРП(б), в 1922 – 25 член ЦК РКСМ, делегат 8, 10 – 15-го съездов партии, 5 – 6-го конгрессов Коминтерна. Ничего себе разложившийся враг Советской власти!
            Можно возразить, что П.Г. Петровский был не самым активным рютинцем, благо и из партии его исключили с правом восстановления. Ладно-с. Возьмём одного из «организаторов», вдобавок «служившего для связи с бывшей «рабочей оппозицией»», члена КПСС с 1900 года В.Н. Каюрова[**]. Вот как характеризовал его В.И. Ленин: «мой старый знакомый, хорошо известный питерским рабочим» (ПСС, т.36, с.521), «великолепный питерский рабочий, старый партийный товарищ» (Пролетарская революция, 1924, № 3, c.43). Но, может быть, впоследствии Каюров, по советским меркам, действительно переродился? Что ж, обратимся к позднейшим источникам. Согласно 12-ти томной истории СССР, В.Н. Каюров – один из «энергичных революционеров», возглавлявших в дни Февраля Выборгскую районную большевистскую организацию (Москва, Наука, 1968, т.6, c.634; кстати, в связи с повальными арестами «верхов», Выборгский райком руководил движением почти по всему городу). «История КПСС» (М., ИПЛ, 1966, т.2, c.663) относит Каюрова к «видным пролетарским вожакам», а на с. 672 мы узнаем, что В.Н. Каюров и М.И. Хахарев составили проект манифеста ЦК РСДРП(б) «Ко всем гражданам России»!
            Никаких отрицательных отзывов не содержит и обстоятельная биография Каюрова, вышед-шая в 1966 году (Л.С. Келлер, «В.Н. Каюров», Горький, Волго-Вятское книжное издательство). Зато из неё можно узнать, что оный Каюров – близкий друг А.М. Горького, работал одно время с Н.К. Крупской (которая неоднократно упоминала его в своих воспоминаниях), был активным участником трёх российских революций и гражданской войны. В 1918 году Каюров доставил в Петроград знаменитое письмо Ильича к питерским рабочим, в 21-ом был председателем сибирс-кой краевой комиссии по чистке партии; затем – директор уральского Асбесттреста, сотрудник института марксизма – ленинизма (автор классических работ по истории партии). Интересные люди попадались среди озлобленных кулаков и тупоумных буржуа! Причём здесь сугубо положительные данные содержат вполне «доперестроечные» источники, в том числе даже и Брежневской эпохи. А в 62 году в «Ульяновской правде» (21 октября) было сказано, что «в период культа личности В.Н. Каюров стал жертвой беззакония». По сути оно верно, а вот формально, с точки зрения тех лет, не очень доказуемо. Ведь умер он как будто бы своей смертью, а про группу Рютина к 60-ым годам уже как-бы успели забыть, или делали вид, что её вовсе не было.
            Может быть, на старого подпольщика пагубно влиял его сын А.В. Каюров, тоже член зловредной группы? Вот какую справку удалось разыскать о нём (В.И. Ленин и ВЧК. Сборник документов, 2 изд., М., ИПЛ, 1987, с.577): Каюров А.В. – в партии состоял с 1914 года, после Октября работал в Выборгском райсовете, красногвардеец, сотрудник Симбирской губчека, «С 1921 года – на хозяйственной работе». И всё. Никаких преступных групп, вплоть до смерти (неужели естественной?) в 1937 году.
           Правда, Н.К. Крупская в своих воспоминаниях о Ленине пишет, что «У Каюрова сын был анархист, молодёжь возилась с бомбами», но никто и никогда сие не подтвердил. Да, в начале 17-го года В. Каюров у себя дома (Языков пер., д.11а, кв.3) создал небольшой склад оружия, в основном револьверов, но было немного и гранат, и винтовок (Забвению не подлежит, 1993, Н-Новгород, с.62; Вопросы истории КПСС, 1960, № 5, с.79 и 1990, № 2, с.93), но о нём знал очень ограниченный круг его коллег. Во всяком случае, ни во время февральских арестов, ни в июльские дни 17-того (о которых и писала Крупская), оный склад никто даже и не искал. И уж конечно же в 32 году, в постановлении ЦКК, про А. Каюрова написали бы «бывший анархист», да ещё и с соответствующими комментариями, коль на то были бы хоть какие-то подозрения. Возможно, отцу помогали на «складе» младшие братья Александра, но и этого никто никогда не упоминал. А ведь до 32 года сие было бы большим плюсом в любой биографии. Скорее всего, у Н.К. невольно слились в памяти два момента – упоминания о «складе» и эпизод с «бомбами», что случился в дни Корниловского выступления. Тогда шлиссельбургский рабочий (и бывший заключённый местной крепости) И.П. Жук привёз в Питер отряд из 400 боевиков и целую баржу пироксилиновых шашек (аж 32 000 штук, с запасом капсюлей и бикфордова шнура) с местного порохового завода. Сразу скажем, что подрывные шашки – оружие сапёров и горняков, а в пехотном бою использовать их очень неудобно, особенно с запалом из бикфордова шнура. Понятно, что член Петросовета Чхеидзе, к которому обратились приезжие, от столь сомнительного подарка сразу отказался, и посоветовал, от греха подальше, выбросить опасный груз в море. Но тут какие-то доброхоты посоветовали отвезти всё добро на Выборгскую сторону. «Там возьмут, им пригодится» (Келлер, ук. соч., с. 61-62). На Выборгской стороне пришельцы наткнулись на Каюрова-старшего, и тот сразу же организовал разгрузку баржи и отправку боеприпасов на заводы, под ответственность начальников Красной гвардии (И. Гордиенко. Из боевого прошлого, М, 1957, с.93). Очевидно, наш герой опасался, что параллельно с движением Корниловских войск к столице, в городе вспыхнет мятеж юнкеров и ударников, с коими справиться стрельбой из револьверов вряд ли удастся. Ну а в городских боях, на тесных и кривых улочках, и допотопные шашки сгодятся. Впрочем, в сим эпизоде важнее другое – в стране по сути началась гражданская война, Керенский мобилизует «на отпор реакции» всех, до последнего большевика и анархиста, и его противник Корнилов собирает своих сторонников по всей Руси великой. И в такой момент какие-то, по сути гражданские, лица, привозят в столицу России, из захолустного Шлюшина (так местные обыватели, согласно словарю Брокгауза и Ефрона, называли Шлиссельбург, в котором тогда и 7-и тыс жителей не было) целую баржу взрывчатки, коей хватило бы на разрушение любого городского района. И в общем-то, никому до оного нет дела. И опосля этого иные историки заявляют, что анархия в стране началась с большевиков! Кстати, оный Жук начинал свою революционную карьеру в рядах анархистов (в 1900-07 гг), да и потом в рядах РСДРП никогда не состоял, хотя после Февраля и поддерживал большевиков (БСЭ, 3-е изд., т.9, с.236). Может быть, отсюда и пошла легенда про Каюровского «сына-анархиста»? Однако, мы увлеклись, вернёмся к нашим любимым «уклонистам».
            Даже правые оппортунисты Д.П. Марецкий и А.Н. Слепков, ранее исключавшиеся из партии (последний даже дважды), не удостоены внимания в роли отщепенцев – рютинцев. Единственное упоминание оных в «Истории КПСС» (т.4, с.552) посвящено их деятельности в «Правде», в эпоху правого уклона: «Слепков, Астров, Марецкий и Цейтлин, занимая руково-дящие посты в редакции газеты, пропагандировали на её страницах правооппортунистические взгляды. ЦК ВКП(б) был вынужден обновить состав редколлегии». После «разгрома» правого уклона они, видимо, полностью «исправились» (иначе никто бы не восстановил в партии человека, исключавшегося дважды), и обвинять далее Марецкого и Слепкова, по меркам 60-х годов, более не в чем. Неужели составители капитального многотомного труда просто забыли о предательских действиях разложившихся врагов?
          Но, может быть, забыв о прегрешениях отдельных лиц, «современные» авторы более развёрнуто характеризовали деятельность группы Рютина в целом? Увы, при проверке этой гипотезы нас ожидает очередной сюрприз – ни в «Истории КПСС», ни в упоминавшейся «Истории СССР» (где на советский период приходится 6 томов), нет ни единого упоминания о группе вообще! Никаких сведений не содержит и 3-е издание Большой советской энциклопедии; об учебниках и популярной литературе и говорить не приходится. Лишь в Полном собрании сочинений В.И. Ленина «дело Рютина» упоминается в примечаниях к фамилиям В.Н. Каюрова (т. 36, с. 662) и Н.А. Угланова (т. 52, с. 508). Что тоже не совсем логично, ибо ежели никакой группы Рютина вроде как бы и не было, то зачем вспоминать столь сомнительные частности? Тем паче, что нигде более сей факт не отмечен, хотя В. Каюров уже в начале 60-х поминался в печати часто и регулярно (и как мы знаем, сугубо положительно). И что самое поразительное – в послевоенных изданиях «КПСС в резолюциях...» постановление ЦКК от 9 октября 1932 года начисто отсутствует. Кстати, нет его и во втором томе 4-го издания «ВКП(б) в резолюциях…» (Партийное издательство, 1933), который охватывает период 24 – 33 гг, а вот постановление по делу Эйсмонта, Толмачева, Смирнова А.П. и др. имеется, со ссылкой на Рютинское дело («подобно рютинско-слепковской антипартийной группировке», с.783). В этом сборнике, правда, вообще нет документов, принятых отдельно ЦКК, но ведь и в 6-ом издании они формально, в заголовке, не фигурируют. И как сие прикажете понимать?!
           Любопытно, что сие забвение началось не вчера и даже не после ХХ съезда – уже 2-е издание БСЭ, выходившее в 49 – 59 гг., ничем не отличается от третьего в плане освещения деятельности (и самого факта существования) группы, да и её участников. Не упоминается Рютинское дело и в «Кратком курсе истории ВКП(б)» (сам М.Н. Рютин упомянут в нем на с. 281 (М., ОГИЗ, 1946) лишь как сторонник «группы Бухарина – Рыкова»). Может быть, на «судьбу» группы повлияло постепенное изменение морального климата в стране, переоценка советским народом многих идей и замыслов? А может быть, прав был Н.С. Хрущёв, говоривший об ослаблении культа личности в годы войны? Но вот и объемистый «Политический словарь» 1940 года (М., Госполитиздат, тираж 300 000 экз; а вот «Краткий курс» в 46 году переиздали тиражом всего 100 000, правда, уже не первый раз) хранит ту же фигуру умолчания, хотя по части ругани в адрес уклонистов и «врагов народа» это издание, пожалуй, не имеет себе равных (не считая, конечно, периодики тех «славных» лет). Вот например фраза – «Троцкий организовал «четвертый интернационал» шпионов и провокаторов» (с. 580, «Троцкизм»). И что, шпионы всех стран и разведок покорно собрались в кучу, или же там собрались только антисоветчики, но они и так все были троцкисты, если верить этому же словарю. Ну это ладно, посмотрим на вышеприведённую фразу чисто формально. По смыслу русского языка получается – или три предыдущих интернационала тоже состояли из шпионов и провокаторов, но создавал их не Троцкий, или же все они сконструированы Львом Давидычем, но только с четвёртой попытки он смог набрать нужных людей. Или вот ещё один перл (с. 287, «Краткий курс истории ВКП(б)») – краткий курс это «руководство по истории партии, руководство, представляющее официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований.» Интересно, знал ли Дж. Оруэлл про этот талмуд, или реальность, как всегда, превзошла все наши фантазии? 
          Последний раз (кроме «КПСС в резолюциях...» издания 41 года) группа Рютина упоминается (как всегда, невразумительно и кратко) в 46 томе 1-го издания БСЭ (1940 г, с. 672, статья «правые реставраторы»). «В конце 1932 была разоблачена контрреволюционная группа Рютина – Слепкова и др., в начале 1933 – контрреволюционная группа Эйсмонта – Толмачева, А.П. Смирнова. Эти группы ставили своей целью реставрацию капитализма в стране». Далее повествуется, что данные группы «представляли собой лишь ответвления объединенной право – троцкистской подпольной антисоветской организации», которая, потеряв классовую опору внутри СССР, (очевидно, имеется в виду всё то же любимое кулачество – Д.Ш.) превратилась в сборище отъявленных врагов народа. Позвольте, но кому это интересно в 40-ом году, после московских и всех иных процессов, на которых радикальным образом разобрались со всей правотроцкистской организацией (и со всеми многочисленными «врагами» вообще), а не со второстепенными и малочисленными её ответвле-ниями? Тем более, что разоблачили их задолго до основной массы «гадов», и в феврале 1937 никакой угрозы Рютин, Эйсмонт и их присные уже не представляли. В крайнем случае, включили бы данные по Рютину – Смирнову в более важные и принципиальные статьи (правый уклон, право – троцкистский блок, троцкистско – бухаринский блок и т.д.), и дело в шляпе. Да и вообще, что это за термин – «правые реставраторы»? Как будто бывают реставраторы левые! И ведь к реставрации капитализма, по официальной точке зрения, после 25-26 гг (а то и ранее) стремились решительно все «уклонисты» и их многочисленные приспешники по всей стране. За что же Рютину и Ко такая честь? Правда, в первом издании БСЭ есть ещё два упоминания Рютина и компании, т. 58, с.373 (статья «фракционность», где сказано, что логика фракционной борьбы привела рютинцев и многих других в стан контрреволюции) и т. 60, с.557 («ЦК ВКП(б)», упомянуто, что на 15 съезде кандидатом в члены ЦК был избран Рютин М.Н.). Но оные тома вышли ранее 46-го, в 36 и 34 гг, так как Энциклопедия создавалась и печаталась «с двух концов», с первых томов и с последних. Так что эти замечания можно в расчёт не принимать. Создается впечатление, что члены Рютинской группы были замешаны в чём – то очень серьёзном, но об этом почему – то стеснялись упоминать.
     Интересно, что и о группе Толмачёва – Эйсмонта где-то на рубеже 30-40 гг постарались забыть. Правда, А.П. Смирнов попал в 3-е издание БСЭ (1976, т.23, с.610), но о его принадлежности к каким-то антипартийным группам в заметке ни слова. И вообще статья сугубо положительная, как и в случае с П. Петровским и А. Стецким (об этом чуть дальше). Непонятно только, чего ради секретарь ЦК, член Президиума ВСНХ и зампредсовнаркома РСФСР (в 28-30 гг) в 33 году перешёл на «административно-хозяйственную работу». И что, его должность на новом месте была столь мелка, что её и называть стыдно? А ежели то было разжалование, «снятие с понижением», то надобно сие хоть как-то объяснить. Ну а Н.Б. Эйсмонт и В.Н. Толмачёв, подобно большинству уклонистов, просто исчезли, растаяли во мгле веков. А вот Н.Г. Толмачёв, герой гражданской войны, погиб в мае 19 года под Лугой, и к нашему герою прямого отношения не имеет, особенно к событиям 33-го года (а их иногда путают). А вот участникам «лево»-правого блока 30-го года Ламинадзе, Сырцову и Шацкину повезло больше, все они попали в третье издание БСЭ (т.15, с.7; т.25, с.141 и т.29, с.311). Причём про Л.А. Шацкина и С.И. Сырцова прямо сказано, что «за фрак-ционную деятельность» они в 1930 году выведены из состава руководящих органов. Но почему тогда «пощадили» В.В. Ломинадзе, неужто из-за его самоубийства ещё до начала массового террора? И ежели был создан «блок», что заведомо больше группы или группировки, то почему наказали, и очень мягко, лишь вышеупомянутую троицу, хотя в постановлении ЦК и ЦКК от 1 декабря 30-го года упомянуто ещё пять человек, и дважды сказано таинственное «и др.» (ВКП(б) в резолюциях…, 1941, с.821)? Но сам факт признания фракционной деятельности в эпоху застоя, да и довольно подробное жизнеописание всех трёх оппозиционеров – уже факт отрадный. А вот в «Кратком курсе» (М, ОГИЗ, 1946, с.246,247) Ломинадзе и Шацкин упомянуты лишь как ярые противники НЭП-а, правда, судя по тексту, самые выдающиеся в своём роде. Они даже названы левыми крикунами и политическими уродами, в отличие от противников НЭП-а справа, тех весьма корректно поименовали «правыми капитулянтами». И что интересно, все оные обвинения, вплоть до «левых крикунов» и «политических уродов» повторились в статье о НЭП-е 1939-го года в БСЭ 1-го издания (т.42, с.212), то бишь левые крикуны как-то где-то очень задели первого генсека. Очевидно, он и инициативу введения НЭП-а хотел приписать на свой счёт, как потом и его «успешную» ликвидацию. Но настоящими уродами были те левые фанатики, что кончали с жизнью из-за «гибели коммунизма». Вот уж действительно уродство – из-за краха явно обанкротившейся политики, не принимаемой к тому же, пусть неявно и скрыто, девяносто процентами населения страны, лезть в петлю. Впрочем, не нам их судить. Но почему же «уродов» из лево-правого блока не упомянули в конце 10-ой главы, где рассказывается о разгроме правого уклона, или в главе 11-ой, где уже кроются матом все оппозиционеры скопом? То бишь, по всем данным, оный «блок» был как бы переходной стадией между «нормальными» «уклонами» конца 20-ых годов  и группами Рютина и Смирнова – Эйсмонта.
         Интересно, что в 38-ом году, в 1-ом издании БСЭ (т.37, с.230) литературная группа Литфронт названа «вредительской агентурой в литературе двурушнического право-«левацкого» блока Сырцова-Ломинадзе в его борьбе с партией и Советской властью.». Но ведь Литфронт был всего лишь одним из наследников РАПП-а, куда более обширной и известной организации. Которая тоже, по крайней мере к 30-му году (там же, т.49, с.172), стала рассадником заразы, благо возглавляли её «троцкистско-бухаринские агенты – Авербах, Киршон и др.». Так зачем же на таком фоне отдельно выделять маленькую группу, которая, кстати, в 3-ем издании БСЭ просто отсутствует, хотя РАПП, «Перевал», «На литературном посту», Безыменский, Воронский, Киршон и Переверзев там описаны кратко, но подробно? Единственное разумное объяснение – какие-то деятели Литфронта действительно поддерживали Шацкина, Сырцова и Ломинадзе в их борьбе со Сталинским режимом. Но вот откуда столь повышенная неприязнь вождя именно к сей группе, ведь были куда более именитые и достойные оппозиционеры, да ещё и представшие волею судьбы в роли «мальчиков для битья»? В то же время А.И. Безыменский, один из лидеров «Литфронта», был к тому же активным троцкистом в 20-ые годы, но в августе 37-го отделался исключением из партии. И был там восстановлен уже через три месяца, затем прожил тихо-мирно до 73 года. Такое наказание – это всё равно, что кошку, сперевшую полкило мяса, в отместку слегка ущипнуть за хвост. При том к никаким «тайнам», что мы обсудим далее, он не мог быть причастен в принципе, из-за несоответствия места и времени, да и по возрасту. Скорее всего, Сталину понравились его восторженные и псевдонаивные прославления Советского строя в целом, пятилетних планов, строительства московского метро и славного сталинского политбюро. Особыми талантами АИ не блистал, но очень старался, что также импонировало вождю. И то, что наш поэт после «разгрома» троцкизма активно боролся с бывшими коллегами и не брезговал самокритикой, не могло не понравиться власть имущим.
        Возможно, повышенная неприязнь генсека к Л.А. Шацкину объяснялась долголетней работой последнего в Комсомоле, там ведь и троцкистов, и других уклонистов было больше, чем в партии «в среднем», недаром ведь Л.Д. Троцкий писал, что учащаяся молодёжь – барометр партии. И даже вполне ортодоксальные лидеры ВЛКСМ часто проявляли строптивость и упрямство, да и «комсомольский процесс» в 38-ом организовать не удалось. А вот В.В. Ломинадзе, скорее всего, жутко прогневал вождя своим заявлением о том, что в советском аппарате Закавказья «царит барско-феодальное отношение к нуждам и интересам рабочих и крестьян» (ВКП(б) в резолю-циях…, 1941, с.821). Надо же, какая сволочь – учили их, и не раз, что закавказские большевики, под мудрым руководством Сталина, всегда шли в авангарде революции, а тут такой поклёп! И к тому же в тех же краях тогда, или чуть ранее, работали столь верные сталинцы, как Л.П. Берия, А.И. Микоян и М.Д. Багиров, будущие наркомы и лидеры союзных республик. А по сути, повыше-нная по сравнению со «среднесоветским» уровнем бюрократизация закавказского аппарата, скорее всего объяснялась принципиальной и грубой ошибкой В.И. Ленина в 21 году, когда он вопреки мнению большинства «националов» потребовал создать Закавказскую федерацию четырёх республик (Абхазия сперва считалась самостоятельной ССР, и объединилась затем с Грузией на равноправных, «договорных» началах), непонятно, для чего и зачем.
          Главными мотивами создания федерации выставлялись хозяйственная разруха, застарелая национальная рознь народов и племён региона и необходимость объединить военные силы перед лицом возможной агрессии. Последний довод просто нелеп, Кемалистская Турция и тем паче любая великая держава раскатала бы в пух и прах любые местные силы, если бы не 11-ая армия Российской Федерации, стоявшая в Закавказье со времён его советизации. И сразу же после образования новоявленные республики заключили тесный военный союз с РСФСР, и ничего более для их надёжной обороны не требовалось. Хозяйственной разрухой, в той или иной степени, были охвачены все земли бывшей Российской империи, и Закавказские области как раз в меньшей степени, чем большинство иных губерний. Во всяком случае, сельское хозяйство сохранилось почти полностью, а ведущая отрасль промышленности – добыча и переработка бакинской нефти – почти не пострадала. Конечно, добыча упала весьма сильно, но исключительно из-за отсутствия спроса, благо англичане и красные, при всём желании, не могли утилизировать и половины, а все прочие потребители почти исчезли. Кстати, опасности и лишения, кои преодолевали посланцы Советской России (в том числе и А.И. Микоян) при доставке нефти и нефтепродуктов из Баку в Астрахань, сильно преувеличивались нашей прессой. На самом деле в те годы Азербайджанские муссаватисты были кровно заинтересованы в дружбе с Советами, ибо их главными врагами были англичане и Деникинская армия. Причём в обмен на нефть Бакинские власти получали из России мануфактуру и соль, гвозди и спички, серпы, подковы и прочую полезную мелочь. А вот британцы качали керосин из Баку в Батуми практически даром, и в несравненно больших количествах – именно в годы гражданской знаменитый керосинопровод работал с предельной мощностью, по нему качалось раз в пять больше, чем умудрялись добывать большевики. Правда, Чиатурские марганцевые копи работали от силы на 10 % довоенной мощности, но непонятно, было ли сие следствием разрухи, или просто отсутствия сбыта. Тем паче, что в 21-23 гг субтильная металлу-ргия Юга России обходилась Никопольским бассейном, а черноморские проливы были закрыты (из-за греко-турецкой войны) до лета 23-го, и никакой экспорт был невозможен. Но в любом случае, это мелочи на вполне сносном общехозяйственном фоне.
        И наконец, межнациональная рознь. Она была, и порой принимала острые формы, но не хуже, чем в иных областях Восточной Европы. Во всяком случае, петлюровские расправы с евреями на Украине превзошли Бакинскую резню и любые иные эксцессы тех и более ранних лет. К тому же все погромы и избиения географически были очень локальны и никак не распространялись за границы отдельных государств. Ну а пограничные столкновения были недолгими и не шибко ожесточёнными, во всяком случае русско-украинская война (войска УНР под руководством С.В. Петлюры против красных, потом против армии А.И. Деникина, а потом опять против РККА) и вторжение армии С.Н. Булак-Балаховича в Белоруссию были «акциями» куда более серьёзными. Но ведь никто на оном основании не предлагал создать федерацию восто-чно-славянских республик, или хотя бы объединить Украину с Белоруссией. Да и в Туркестане опосля советизации Хивы и Бухары ограничились созданием Туркестанской АССР, а после национально-государственного размежевания в 24-25 гг создали отдельные республики, союзные и автономные. Но ведь ЗСФСР создавалась гораздо раньше, весной 22-го! Ну и что, с Советской Россией сразу после образования, то бишь ещё в 20-21 гг, всеми республиками Закавказья был заключён тесный союз, а через полгода после окончательного оформленимя ЗСФСР и СССР образовался. Так что реальным результатом создания Закавказской Федера-ции стало лишь разбухание аппарата, партийного и государственного, а затем рост бюрократизма, взяточничества и кумовства. Конечно, высшие лидеры Федерации и закавказских республик были людьми честными и достойными, но набрать таких, и только таких, граждан для всего аппарата, да даже для высших его звеньев, они не могли просто физически. Что и констатировал в своё время соратник Сырцова и Шацкина. Однако пора от Бесо Ломинадзе вернуться к Мартемьяну Рютину.
           Конечно, молчание послесталинской историографии можно объяснить скрытым сочувст-вием к рютинским идеям и их авторам – вот, мол, были настоящие борцы с культом личности. И если хвалить их время ещё не пришло, то и ругать неприлично; лучше уж промолчать. Но, в таком случае, до 53 года обвинения в адрес «Союза марксистов – ленинцев» должны были звучать чаще, полнее, конкретнее и агрессивней. Да и быстрое (за 10 – 12 лет) забвение столь важного дела при этом очень странно. Получается, что дело Рютина было одинаково «неудобно» для всех советских вождей, от И.В. Сталина и С.М. Кирова до Л.И. Брежнева и К.У. Черненко включительно. И внятных объяснений сему казусу за много лет, силами передовой советской науки (в лице ея общественно – исторических дисциплин), так и не придумали. Или не хотели думать на столь скользкую тему? Чудеса, да и только!   
       В то же время все попытки добиться официальной реабилитации основных участников группы (в первую очередь, самого Рютина, Замятина, Рохкина и обеих Каюровых, благо они и в прошлых оппозициях не участвовали) встречали решительное противодействие, даже в эпоху «оттепели». А вот П.Г. Петровского и ещё четырёх рютинцев в судебном порядке в те годы реабилитировали, но не более – полноправными большевиками их по-прежнему не считали. Но и попыток вторичного очернения, в отличии, например, от Ф.Ф. Раскольникова (чья реабилитация в брежневские време-на явно и почти официально считалась ошибкой), уже не было. А вот Эйсмонту, Толмачёву и Смирнову «повезло» их реабилитировали в 58-62 гг, а в 62-3 и восстановили в партии. Кстати, все трое погибли насильственно, Толмачёв и Смирнов расстреляны в 37-8 гг, а Эйсмонт погиб в автокатастрофе в 35-ом, через месяц после освобождения по делу 33 года. В то время он работал в Ново-Тамбовском лагере НКВД (Хабаровский край, недалеко от Комсомольска на Амуре), хотя официально лагерь был создан лишь в 38 году. Очевидно, уже до того там была какая-то «зона», формально подчинявшаяся другому лагерю. Но тем интереснее узнать, сколько всего автомашин гоняло тогда по только что расчищенной тайге и окрестным болотам. Или же человеку, только что отсидевшему три года по 58-ой статье, позволили сесть за руль? Что-то не верится…
      К слову, последняя просьба о реабилитации Каюрова-старшего была подана родственниками в октябре 86-го, уже на заре перестройки. И 31 числа того же месяца пришёл ответ из Прокуратуры Союза ССР (№ 13/15968-55). И там говорилось, что В.Н. Каюров «к уголовной ответственности за участие в контрреволюционной деятельности и проведении антисоветской агитации и пропаганды был привлечён обоснованно», и дело пересмотру не подлежит. А менее чем через два года, 4-го августа 1988-го, «Известия» публикует сообщение Комиссии Политбюро ЦК КПСС о реабилита-ции 25(!) человек, осужденных по делу «Союза марксистов-ленинцев», в том числе Рютина, Галкина, Рохкина, Замятина и обеих Каюровых. Удивительная непоследовательность! Или это обычная советская неразбериха? Да нет, совсем не похоже. Как ни рассматривать это дело, и по меркам 30 – 70 годов, и по перестроечным нормам, и по нынешним, «послесоветским» понятиям, есть в нем некая загадка, скорее даже и не одна.
      Ещё в 1989 году (Вопросы истории, №7, с.47-48) были выдвинуты четыре причины, по кото-рым Сталину было выгодно «забыть» о деле Рютина. Это явно антисталинская направленность программы группы, участие в ней ряда лиц, до того ни в какие оппозиции не входивших, объединение вокруг Рютина представителей всех оттенков и мастей тогдашнего большевизма и привлекательная для широких масс экономическая программа. Это, конечно, весомые доводы, но всё же не решающие. Экономическая программа мало чем отличалась от таковой у «правых», но их часто и охотно критиковали вплоть до середины 80-ых, не говоря уж о сталинских временах. Объединение всех недовольных, включая и ранее совершенно лояльных граждан, генсек должен был видеть уже в 29-30 гг, и готовить ответные меры. Ведь не был же он полным идиотом. И потом, лейтмотив всех процессов и репрессий, да и большого террора вообще, как раз и состоял в тезисе об объединении всей сволоты вокруг Иудушки-Троцкого под флагом борьбы с Советской властью. И ежели уж нечто подобное произошло в реальности, пусть и боролись оные личности не с Советами вообще, а лишь со Сталинской диктатурой, то чего же их жалеть, хотя бы в прессе. А вот антисталинская направленность Рютинской программы вещь более серьёзная, но те обвине-ния, что содержатся в документах «Союза», на особый криминал не тянут. Ведь то же самое говорили и тогда, и чуть ранее, и позже, и Троцкий с Раковским, и Смирнов с Раскольниковым, и многие другие. Должно было быть что-то ещё, пусть и мелочь, но которая могла, по меткому выражению Ильича, приобрести решающее значение.
           Интересно, что Н.И. Бухарин в своём завещании «Будущему поколению…» особо упомянул о своей полной непричастности к «тайным организациям» Рютина и Угланова. Возможно, он действительно ничего не знал, или знал очень мало – иначе его имя также фигурировало бы в деле. Но что это за организация Угланова? Между 29 и 36 годами, от ликвидации правого уклона и до процесса «Объединённого троцкистско – зиновьевского центра», официально существовали только три антипартийных группы – Сырцова, Ломинадзе и др., Рютина – Галкина и Эйсмонта, Толмачева, Смирнова А.П. и др. Все три с очень сходными программами (про последних в резолюции ЦК и ЦКК от 12.01.33 прямо сказано – «подобно рютинско-слепковской антипартий-ной группировке»), только Сырцов, Ломинадзе и Шацкин пострадали меньше других – вылетели из ЦК и ЦКК, но остались в партии и в родных пенатах (это, кстати, тоже непонятно и нелогично). Прочие же «диссиденты» тех лет – или отголоски прежних оппозиций (Раковский и Муралов), или же заподозренные в связях с рютинцами и Толмачевым – Эйсмонтом (Рыков, Томский, Шмидт). И никакого Угланова. Правда, была ещё сугубо конспиративная группа левых, в основном сторонни-ков Троцкого, во главе с И.Н. Смирновым, оформившаяся весной 31-го года. В неё входили такие известные личности, как Е.А. Преображенский, И.Т. Смилга, С.В. Мрачковский и многие другие – в ОГПУ считали, что по делу сих подпольщиков надо бы арестовать человек двести, но большин-ство из них кто-то предупредил(!), и привлечь удалось лишь самых именитых. Это случилось в конце 32 года, а до того оные типы налаживали связи с группой Рютина и иными противниками Сталина. Но реально наверху никто ничего предпринять не успел (см. в частности Гусев А.В. Левокоммунистическая оппозиция в СССР в конце 20-х годов. Отечественная история, 1996, № 1, с.85; и его же: Левокоммунистическая оппозиция в СССР в первой половине 30-х годов. Политические партии России. Страницы истории. М, 2000). Вряд ли Николай Иванович знал что-то определённое об этой группе, и совсем невероятно, что с ней как-то был связан Угланов, самый правый из всех оппозиционеров. Да и в открытой печати об этой группе старались вовсе не упоминать, даже в обвинительных речах.
           Конечно, диктуя на пороге вечности последние мысли, Н.И. мог просто ошибиться. Но могло быть и так, что «Союз марксистов – ленинцев» сложился из двух (или нескольких) самосто-ятельных групп. Сейчас этому есть убедительные, хотя в основном и косвенные, подтверждения. Но если бы т. Бухарин знал такие тонкости, вылетел бы он из партии вслед за М.Н. Рютиным, и уж точно раньше всех других подельников. Да, почти наверняка это описка. Но вот зачем вообще приводить фамилию ближайшего соратника в столь трагическом, ярком и искреннем тексте? Очень, кстати, цельном и лаконичном.  Воистину, «дело Рютина» – это какая-то «Железная маска» советского производства.   
            Поскольку из источников 30 – 80 гг извлечь более ничего не удаётся, окончательно перейдём на современную почву. Вначале подойдём к делу с юридической точки зрения. Можно ли считать рютинцев виновными (с «той» точки зрения, конечно) как минимум в антисоветской пропаганде? Безусловно. Можно ли таких людей через год – другой восстанавливать в партии, или хотя бы обещать подобное? Ни в коем случае. Наоборот, подобные личности (хотя бы «организа-торы» и «распространители документов») достойны заведомо более жесткого наказания, чем, скажем, репрессированные в 18 – 31 гг эсеры, меньшевики, анархисты и прочие «левые», да и не только они. А что мы видим на деле?
           Можно возразить, что И.В. Сталин, как теперь известно, требовал расстрелять М.Н. Рютина, и только несогласие прочих членов Политбюро отсрочило эту меру. Но ведь люди, подписавшие и распространявшие крамольный текст, в чём – то даже опаснее его автора. Почему же и их не попытались отправить к праотцам? Тем более, что рютинцы – «троцкисты» явно не жаловали и самого генсека, как, впрочем, и бухаринские ученики, безуспешно учившие его политграмоте. Да и про тех же Каюровых сохранились свидетельства, что они открыто ругали деловые и моральные качества И.В. Сталина, особенно его бесконечные отсидки в царских тюрьмах и в ссылке (см. например, Вопросы истории КПСС, 1990, № 2, с. 93 или: Забвению не подлежит, Нижний Новгород, 1993, с. 62). Более того – достаточно прочесть вышеупомянутое рютинское воззвание, и любому станет ясно, что члены группы оценивали правящую верхушку Страны Советов крайне низко. Может быть, с очень малыми исключениями.
           Может быть, «Коба» потому и не стал настаивать на крутых мерах, что «пробный шар» – попытка осудить самого М.Н. Рютина – не удался? Но почему же суровые цекисты проявили вопиющий либерализм в столь важном деле? Всевозможные варианты на тему «не знали», «не поняли», «истолковали по – своему», «не желали обострений», «пожалели старых товарищей» совершенно не убедительны. Слишком яркая и рельефная картинка была перед глазами, чтобы её не понять. Может быть, партийные боссы просто испугались возможной драчки и решили просто «спрятать голову под крыло»? Или же некоторые товарищи желали сохранить «Союз марксистов – ленинцев» в качестве противовеса сталинской группе? Это выглядит более правдоподобно, но всё равно ряд вопросов, и весьма острых, остаётся.
            Во – первых, исключенные из партии, лишённые работы и рассеянные по градам и весям «рютинцы» для серьёзного противодействия «сталинцам» мало пригодны (хотя это, конечно, лучше, чем ничего). Кроме того, открытая защита «врагов» грозит, рано или поздно, опалой (вначале может быть и мягкой) самим цекистам, и никакие Рютины тут не помогут. Затем, если бы дело «Союза марксистов – ленинцев» восторжествовало, члены действовавшего Политбюро были бы как минимум оттеснены на вторые роли, и никакие напоминания о былой «защите товарищей», помочь не могли. Наконец, балансирование между «рютинцами» и «сталинцами» в любом случае игра очень опасная, на которую большинство тогдашних «вождей» было просто неспособно по своим личным качествам. К тому же большинство партийных функционеров, даже высшего звена, в то время не видели для себя непосредственной опасности со стороны генсека. Ну, в крайнем случае понизит в должности, отправит на периферию, объявит выговор… И из-за таких мелочей городить какой-то огород?
            Отметим попутно ещё одну несообразность. Деятельность «Союза марксистов – ленинцев» была пресечена практически сразу после его образования. Логичнее было бы дать им хоть немного окрепнуть и расшириться, дабы «противовес» сталинской группе получился весомее. И со стороны карательных органов, толком не выявивших даже ближайших сподвижников группы и её потенциальные связи, такая поспешность также непонятна. Может быть, советские правители считали свое положение столь шатким, что любое «расползание заразы» казалось им гибельным? Но режим, висящий на столь тонком волоске, все равно обречен, и в подобных условиях логичнее было бы побыстрее «сбежать с корабля», то есть примкнуть к заговорщикам.
            А если уж «наверху» решили с рютинцами бороться, то чем больше недовольных примкнет к группе, чем сильнее она разрастётся, тем легче будет «взять» их всех (хором) в дальнейшем. Иначе, если ограничиться верхушкой айсберга, прочих многочисленных противников придётся хватать ещё не единожды, а их крамольные идеи могут расползтись весьма широко. Так всё, собственно, и вышло – например, даже в начале 60-х годов уцелевшие большевики – выборжцы (И.А. Попов, О.А. Стецкая, М.В. Фофанова, А.А. Бабицын) хорошо помнили рютинскую платфор-му (Вопросы истории, 1989, № 7, с. 43 – 47). В частности, вот как они излагали взгляды В.Н. Каюрова (в КПК, добиваясь его реабилитации): «Каюров был не против коллективизации вообще [***], а против коллективизации в той форме, в которой она совершалась… Следует сперва создавать простейшие формы кооперации – Товарищества по совместной обработке земли (ТОЗ)… Наряду с развитием фабрик и заводов надо развивать и производство товаров народного потребления, ибо без этого невозможен нормальный товарооборот между городом и деревней». Здесь перед нами почти дословное, хотя и очень краткое, изложение того, что писал Л.М. Каганович 12 октября 1932 года, после разгрома группы (если отбросить неизбежную идеологи-ческую шелуху). Ясно, что рютинские идеи имели достаточно широкое хождение, по крайней мере, среди старых партийцев; иначе вряд ли совершенно различные люди помнили бы их с такой чёткостью через 30 лет. И Ю.В. Емельянов (Заметки о Бухарине, М, Молодая гвардия, 1989, с.299) пишет, что «пространный» Рютинский документ «широко распространялся в партии и вне её», несмотря, очевидно, на все карательные меры. Кроме того, обстановка в стране менялась тогда быстро и регулярно, так что излишняя спешка могла сильно повредить самим «органам». Очень странно, что на Лубянке решили пренебречь азбучными истинами сыскного дела. Или среди чекистов тоже не было единомыслия (а то и просто царила неразбериха?)
            Попробуем подойти к делу с другой стороны. Начнём с одной, вроде бы общеизвестной, но как-то совсем не афишируемой тенденции тех предвоенных лет. Кто ближе всех знал Кобу перед мировой войной и весной 17-го, на пике оппортунизма? Думская пятерка. Кто лучше всего ведал о его ссорах с Лениным в начале 20-х? Родственники последнего. И все остались живы. А злейший враг, единственный открыто вступивший в борьбу, погиб позже всех других, и один из всех цекис-тов и равных им по положению, на воле, в своем дому. В изгнании, конечно, чёрти где, но всё же в большой и динамичной стране, которая перед Второй мировой считалась лидером левого движе-ния всего Западного полушария. Даже 1-ое издание БСЭ, сурово осуждая правительство Мексики в 1938 году за допуск в страну «агента Гестапо – Троцкого», отмечало активное проведение в стра-не аграрной реформы, широкие демократические свободы, национализацию ключевых отраслей промышленности и увеличение военной квоты левых организаций (т. 38, с. 718 – 719; тогда в Мексике регулярная армия считалась оплотом правых, и в противовес им левые организации – соц- и компартии, профсоюзы, а главное, крестьянские ассоциации, имели право на создание своих вооружённых сил. Странное, конечно, положение, но оно позволило стране избежать очередной гражданской войны, и главное, провести быструю и эффективную индустриализацию. Ничем не хуже нашей, только потери и затраты были много менее, чем в Союзе. Да, они пили, и пьют ром на работе, и даже за конвейерами, но и наши работяги глушат водку в подобной ситуации. И правильно делают, ибо отстоять 6-8, а тем паче 10 часов «за лентой», по моему опыту, крайне трудно. Конечно, умереть под ледорубом провокатора тоже не сахар, но сие куда лучше, чем мямлить вымученные откровения перед пьяным и полуграмотным следователем НКВД, и тем паче, чем каяться на открытом процессе в роли откровенного придурка.
         Можно возразить, что круг сих людей был очень узок, и при всём желании хватать там было некого. Но в таком случае, при нужде схватили бы всех, и дело в шляпе. Если уж среди них одни враги, церемонится нечего – в конце концов, в ЦК, Совнаркоме, Верховном Совете и в СТО тоже врагов было пруд пруди, и ничего, справились. Так что дело в другом – очевидно, великий вождь опасался, что свидетели его грубых ошибок и явных просчётов сохранили (или могли сохранить) неопровержимые свидетельства его, вождя, близорукости и некомпетентности. И ладно бы только они – ведь эти старые большевики препротивные людишки. Чуть заметят какой огрех, особенно в любимом их марксизьме, сразу делятся с товарищами. И ладно бы только с соратниками по ВКП(б). У них ведь полно старых друзей из иных левых партий, особенно меньшевиков, и большая их часть давно уже торчит за бугром, вместе со своими бумагами. А в парижские и берлинские сейфы так просто не залезешь, не говоря уж о более дальних краях.
       А что могли знать о тов. Сосо наши герои? Ясно, что «сие» должно было произойти ещё до Февраля, ибо потом ни у кого из них пути с будущим генсеком не сплетались столь близко. Батум и Баку отпадают, тюрьмы и ссылки тоже, кроме, пожалуй, одного «но», но об этом потом. Остаётся Санкт-Петербург, с сентября 1911-го по февраль 13-го года, короткий, но очень и очень интересный период в жизни И.В. Сталина. Опишем его по самому непредвзятому, для данного случая, источнику – Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография, 2 изд., Госполитиздат, М, 1947. Практически без изменений этот текст вошёл и в 52 том первого издания БСЭ, в том же 47 году (Сталин, с. 535 – 622). Составлен сей опус именитыми гражданами из ин-та Маркса – Энге-льса – Ленина, половина из них была в тот миг уже членкорами или академиками (Александров Г.Ф., Митин М.Б., Поспелов П.Н.). Но сперва небольшое отступление. 
        Уже давно, чуть ли не с 1903 года, не стихают споры и дискуссии о возможном провокатор-стве Джугашвили – Сталина. Собрано и опубликовано множество фактов, подозрений и слухов, но исключительно косвенных. Какие-то из них кажутся правдоподобными, какие-то не очень. Вышел на сей счёт целый сборник (Был ли Сталин агентом Охранки? Сост. Ю. Фельштинский, М, ТЕРРА-Книжный клуб, 1999), но общий результат всё тот же – серьёзные подозрения, которым, однако, далеко до однозначной истины. Но на наш взгляд, сама сия ситуация и есть ответ на сакральный вопрос (правда, опять же не прямой). В самом деле, будь ИВС реальным, пусть и малоактивным, осведомителем, неужто сие не выяснилось бы после Февральской революции, ну в крайнем случае в начале 20-х гг? Даже если бы не осталось вовсе никаких документов (во что верится с огромным трудом), Р.В. Малиновский, Аля Алексинский (Романов), М.Е. Черномазов, Я.М. Оссис, В.Е. Шурканов, И.П. Михайлов (Ваня-печатник) и иже с ними уж нашли бы неопровержимые улики на своего товарища. Хотя бы для смягчения собственной участи, ведь бывших провокаторов в те годы как правило приговаривали к смертной казни, а иногда и вовсе убивали без суда. Вот нашли же в архивах свидетельство, что Н.Н. Жордания в 1901 г, в Метехском замке, дал «откровенные» показания, в результате чего было арестовано «несколько видных кавказских революционеров» (БСЭ, 1-е изд., 1932, т.25, с.563). Непонятно, правда, почему оные пострадавшие не названы по имени – скорее всего, то были будущие меньшевики, или же их быстро выпустили, а скорее всего, было и то, и другое. К тому же в послесталинское время сие обвинение не повторялось, по крайней мере официально. Сам же Жордания, одним из первых обвинив Джугашвили в каком-то провокаторстве, никаких доказательств на сей счёт не представил, ни тогда, ни потом.
          С другой стороны, предлагали ли И.В. Джугашвили поработать на охранку, пусть не сразу, и не при первом аресте? Естественно предлагали, как и любому серьёзному противнику режима, исключая самых ярых фанатиков революции и (или) вечных эмигрантов. Отказался ли он сразу и бесповоротно? Вряд ли, ведь многие арестанты, обвинённые в серьезных преступлениях, давали на сей счёт уклончивый ответ, или даже притворное согласие, дабы облегчить последующее наказание. А зная характер будущего вождя, сей вариант кажется наиболее вероятным. И «извора-чивался» он, надо думать, дольше и успешнее других. Конечно, в подобных случаях жандармы рано или поздно понимали всю тщету своих надежд на такого-сякого, но какое-то время их псевдоагенты действовали более свободно, чем основная масса подпольщиков.
   А когда и где всё это могло произойти в нашем случае? Скорее всего именно в Питере, в те полтора года с 09.1911 по 02.1913. Вчитаемся в текст вышеупомянутой биографии. Шестого сентября 11-го года, отсидев положенный срок, тов. Сталин «нелегально выезжает из Вологды в Петербург». Очевидно, ему после ссылки запретили жить в столицах, или вообще в крупнейших городах империи. Но тогда это очень смелый шаг – ведь в Питере наш герой никогда не бывал, разве что проездом в Таммерфорс и обратно, близких друзей там нет, и где скрываться, тоже непонятно. Ведь в стране ещё эпоха реакции, интеллигенты и просто сочувствующие бояться дать ночлег знакомому рабочему – большевику, не говоря уж о каких-то приезжих нелегалах. И результат очевиден – уже 11-го сентября незадачливый конспиратор схвачен полицией и отправ-лен в очередную ссылку, в Вологодскую губернию. Бежит оттуда уже 29 февраля, хотя за пять с небольшим месяцев осмотреться и подготовить побег очень трудно. Но не прошло и двух месяцев, как И. Сталин на три года отправляется в Нарымский край. И драпает оттуда через четыре месяца и 9 дней после ареста, и опять в СПБ! При этом «несколько месяцев» (то есть не менее двух) он провёл в тюрьме, и лишь потом отправился в Сибирь. Правда, на этот раз до следующего ареста проходит почти полгода, весьма насыщенных разнообразнейшими событиями.
        Во-первых, грядут очередные выборы в Думу, уже четвёртого созыва, и большевики активно участвуют в предвыборной компании. В том числе и наш герой: «Преследуемый по пятам полицией, с большим риском Сталин выступает на ряде летучих собраний на заводах. Но рабочие организации и сами рабочие охраняют Сталина и ограждают его от полиции». Это как же-с, окружали трибуну с револьверами в карманах, как на митингах 17-го года? Что-то не верится. Первая революция давно в прошлом, а вторая и во сне вряд ли кому снится. Известно, что в Петербурге за всё время с 1908 по 1916 гг большевики провели лишь одну «вооруженную» акцию – захват частной типографии Альтшуллера (Фонтанка, 96), в ночь с 17 на 18 декабря 16-го года, в котором участвовали двое или трое боевиков (Н.К. Антипов, Б.Д. Шишкин и возможно Дм. Осипов). Да и то револьверы были нужны им для нейтрализации работников типографии. А когда появилась полиция, ей не оказали никакого сопротивления. И правильно сделали, ибо любое сопротивление было совершенно бесполезно. А ведь это канун Февраля, вся страна живёт как на вулкане. Что уж тогда говорить о спокойных днях 12 – 13 гг?! Затем в ноябре – декабре 12 года Иосиф Виссарионыч дважды ездит в Краков, где встречается с Ильичем. Конечно, границу можно перейти и нелегально, но для человека, рьяно преследуемого («по пятам») полицией, не слишком ли большой риск? Может быть, в опасную поездку послали кого не жалко, мол, он к тюрьмам и ссылкам давно привык? Но именно в это время «чудесный грузин» пишет свою единственную (до революции) заметную работу «Марксизм и национальный вопрос» (хотя, по гамбургскому счёту, это всего лишь удачная компиляция чужих мыслей). Она нравится Ленину (что, впрочем, было нетрудно организовать, в те дни Ильич почти не имел активных сообщников, и любой, пишущий под его диктовку, был, как говорится, на коне), её спешно готовят к печати, так что выбор посланника, да ещё из столицы, явно не случаен.
         Январь и февраль нового, 1913 года, проходят более спокойно, о них в объемной «Краткой биографии» толком ничего не сказано. Что тоже очень странно, ведь в те годы общественность назойливо и постоянно приучали к мысли, что тов. Сталин ночами не спит, неутомимо работая на благо Родины и социализма. Между тем в стране уже начался новый революционный подъём, малочисленные социал-демократы в Думе готовы расколоться минимум на две фракции. В январе 13-го состоялось и одно из совещаний в Кракове, но о нём в биографии буквально пять слов. То бишь весь «левый лагерь» кипит и пенится, а наш герой где-то отсиживается. А 23.02 следует новый арест и ссылка в Туруханский край, теперь уже до Февральского переворота. И никаких попыток побега. Далеко и безлюдно? Конечно, но и в Нарымских краях было немногим лучше. И вообще, бежать на юг, к Транссибу, хуже всего – там уже ждут, и почти наверняка сцапают. Вот Я.М. Свердлов в июне 11 года также пытался бежать из Нарымской ссылки, но неудачно. В сентябре следующего года Яков Михайлович бежит на маленькой лодке, а когда она тонет, пересаживается на пароход, где его, конечно, опознали. И только в декабре, «Воспользовавшись ослаблением надзора жандармов в связи с приездом к нему жены и ребенка» (БСЭ, 1-е изд., т. 50, М, 1944, с.398) он благополучно добрался до Питера, где, однако, был вновь арестован через пару месяцев. А вот Л.Д. Троцкий из Берёзова, что ничуть не лучше Курейки, благополучно удрал через леса и болота на Урал, по нехоженым оленьим тропам. А на Нижнем Енисее, куда в те годы регулярно заходили корабли Карских экспедиций, «северный вариант» побега осуществить было ещё проще, особенно в военные годы.
   Исходя из вышеизложенного, складывается такая картина. «Предложение» было сделано не позднее 11.09.1911, а возможно в Сольвычегодске или даже сразу после ареста в марте 10-го года. Впрочем, «предложений» могло быть несколько, всё более настойчивых и серьезных. Нарымская ссылка – наказание за бездеятельность, а последующее послабление связано, очевидно, с карьерным ростом опекуемого. Как-никак кооптирован в ЦК, как бы ни был худосочен в ту пору сей орган, к Ульянову ездит, статьи пишет, с кандидатами в Думу встречается. Может быть, было и реальное содействие полиции, хотя бы косвенное – ведь почти одновременный арест Сталина и Свердлова произошёл по доносу Р.В. Малиновского, которого наш герой хорошо знал лично, и не мог не заподозрить в содеянном. Однако гласные обвинения появились лишь год спустя… К тому же охранники уже давно поняли, что И. Джугашвили конспиратор неважный, и при нужде схва-тить его будет совсем нетрудно. Ну а потом, когда, наконец, все надежды рухнули, последовало заслуженное наказание. И бежать теперь уже никакого смысла не было, независимо от места и времени постигшего ИВС вполне справедливого возмездия.
           Понятно, что те, кто наиболее тесно соприкасался в те дни, или чуть позже, с новоявленным членом ЦК, могли всё это знать куда лучше нас с вами. Например, В.Н. Каюров переселился в Питер в ноябре 1912 года, когда там уже существовало «сормовско – николаевское» землячество, многих членов которого, включая старого большевика Д.А. Павлова, он хорошо знал. «Земля-чество поддерживало определенную связь с нижегородскими партийцами» (Келлер, указ. соч., с. 44; до этого Каюров несколько лет проработал на заводах Сормова и Нижнего Новгорода, там же и «воевал» в первую революцию). В дальнейшем наш герой активно участвовал во всех акциях столичных большевиков – от выборов в больничные кассы в конце 1912-го до агитации среди солдат Петроградского гарнизона в феврале 17 года. На раз встречался с А.М. Горьким, после амнистии 1913 года вернувшегося в СПБ, регулярно информировал «думскую шестёрку» о положении дел на рабочих окраинах города. С апреля 13-го года Каюров работает на телефонном з-де «Эриксон» вместе с Н.М. Шверником и известными меньшевиками К.А. Гвоздёвым и Василь-евым-Копчёным. Доверительные отношения связывали его и со старым большевиком И.Д. Чугу-риным, слушателем школы в Лонжюмо и председателем Выборгского райкома (а впоследствии и членом ПК), активным участником Февральской революции, и также бывшим сормовцем.
      И П.Г. Петровский, естественно, проживал в столице в те дни, когда его отец ходил на думские заседания. И не просто проживал, а выполнял некие большевистские поручения, иначе никто не принял бы его в партию в разгар мировой войны. Работал в те годы на заводах Выборской стороны – Леснер и И.П. Пузырев – и Каюров-младший (токарем по металлу). А вот Г.Е. Рохкин и М.Е. Равич-Черкасский, земляки Петровского-старшего по Екатеринославу и Харькову, могли что-то узнать от него, или от его коллег – думцев. А вот П. Замятин, скорее всего (к сожалению, точных данных найти не удалось) – это тот самый Замятин, который в 1899 привлек В. Каюрова к работе в Сормовском социал-демократическом кружке. В общем и целом, добрая половина Союза марксистов-ленинцев, общаясь с вышеупомянутыми личностями и их близкими, могла что-то знать, или хотя бы хоть что-то подозревать.
   Сложнее обстоит дело с М.Н. Рютиным. До 17 года он в Питере ни разу не был, и мало с кем из питерцев общался. Но 1903 – 04 годы он провёл в родном Балагановском уезде, где как раз отбывал первую ссылку И. Джугашвили, и тогда же он совершил свой первый побег. Вряд ли наблюдательный и вдумчивый юноша не заинтересовался такой сенсацией. В 05 – 08 гг Рютин учился в Иркутске, негласной столице Сибири, там же окончил школу прапорщиков, затем, в годы первой мировой, служил в Харбине, в охране КВЖД. В семнадцатом Мартемьян Никитич – председатель Харбинского совета, затем командующий войсками Иркутского ВО, в 20 – 22 гг на партийной работе в Сибири. Весной 17-го он был свидетелем недовольства сибирских больше-виков, особенно рабочих, «объединенческими (с меньшевиками – Д.Ш.) стремлениями партийной ссыльной интеллигенции» (А.Г. Шляпников, Семнадцатый год, М, издательство «Республика», 1992, с. 455). А ведь во главе сей ссыльной интеллигенции стоял именно И.В. Сталин, до возв-ращения Ленина в Россию признанный лидер оппортунистов в рядах большевиков. И только в 24-ом М.Н.Р. попадает в Москву. Очевидно, общаясь со множеством каторжан и ссыльных, а потом работая с бывшими узниками, он не мог не знать их разговоров о Сталине, которого коллеги по отсидкам регулярно обвиняли в разнообразных проступках и прегрешениях, среди которых, наряду с обвинениями в совращении несовершеннолетних, были и более серьёзные вещи... И конечно никто из них, по крайней мере до 23-го года, и не думал скрывать свои подозрения от обаятельного и серьёзного сибиряка. Включая, кстати, и В.Н. Каюрова, который с августа 1921 по сентябрь 1922 возглавлял Сибирскую комиссию по чистке партии в г. Новониколаевске… Как минимум одна их встреча, ещё в 20-ом году, в Кузбассе, была зафиксирована документально (Вопросы истории, 1989, № 7, с. 43). Людмила Васильевна, дочь Каюрова, как-то упомянула (к сожалению, сие нигде не зафиксировано на бумаге), что её отца однажды назвали «главным пособ-ником» Рютина. Что ж, вполне почётное прозвище. Заметим ещё напоследок, что на следствии, да и на суде, Мартемьян Никитич вёл себя просто по-хамски. Опроверг все обвинения, писал протесты, ни в чём не признался. Судили его в январе 37 года целых сорок минут, но так ничего и не добились. И от последнего слова, где по идее должно было прозвучать если не раскаяние, то хотя бы выражение любви к партии, он отказался. И с таким гадом церемонились почти пять лет! То ли дело маршал Блюхер – не хотел признаваться, так забили его до смерти, и дело с концом. Да и не только его. А вот Рютина и большинство его сторонников, насколько сие известно на сегодня, не били, и вообще не подвергали «физическому воздействию».
   Тут самое время обсудить вопрос, а почему это большинство арестованных признавалось, якобы, во всех своих грехах? Ну во первых, признавались те, кто потом работали в лагерях бригадирами, поварами, десятниками, нарядчиками, курьерами и т.д., а большая часть прочих зэков уже к концу 38-го года отправилась в мир иной. Ну и понятно, что те, кто в чём-то сознался, и остались в живых, и попали на более-менее несмертельные должности. Да и среди выживших было немало тех, кто все обвинения отверг, невзирая на смертельные пытки (хотя бы Рокоссовский, Горбатов и Петровский среди военных). К тому же большинство расстрелянных в последнем слове требовали учесть, что все их признания были сделаны насильно, то бишь били два-три дня почти до смерти, а потом дали литр коньяка, и подсунули бумагу, мол подпиши. Тут странно, что далеко не все подписывали, а не то, что подписывал хоть кто-то. Так что, по Гамбургскому счёту, можно считать более-менее признавшимися «на публике» токмо участников трёх Московских процессов, ну и ещё, с немалыми оговорками, процесс Тухачевского, ибо он был не совсем открытым, а скорее, почти закрытым. Но в любом случае, на оных процессах подсудимых было не более58+9 = 70 максимум. А токмо в ЦК, союзном и республиканских, секретарей обкомов и крайкомов, и «приравненных к ним лиц» советского, профсоюзного и комсомольского аппарата арестовано было более двухсот. И столько же военных в звании от комбрига и выше. И вполне официально объявлялось о скором начале комсомольского и большого военного процессов, а также дальне-восточного, в основном с «японскими шпионами» в главных ролях. И наконец, планировался прямо огромный процесс всякой разной интеллигенции, в основном писателей, художников и журналистов, но не только их. Но увы, большинство советских граждан оказались страшно несознательными, и не порадовали вождя всех племён и народов открытыми и искренними признаниями своей ужасной вины.
           И ещё одно, очень существенное замечание, о московских процессах – с какой стати их участникам было отпираться и отрицать нелепые обвинения? Они давно, ещё в 32-33 гг, называли генсека не иначе как «Чингисханом политбюро», «новым Иваном Грозным», тираном, а потом и «душителем пролетарской диктатуры». Тогда и родилась едкая присказка о «ДП, случившемся с ДП» (диалектическое превращение, случившееся с диктатурой пролетариата – сперва в диктатуру партии, потом в диктатуру политбюро и затем в диктатуру параноика). Ну а голод 33 года, провалы индустриализации, о коих много говорилось на 17 съезде (они, конечно, подавались как частности и недоразумения, в лучшем случае как «болезни роста», но достаточно было беглого анализа, дабы убедится в обратном), убийство Кирова и директива Прокуратуры Союза 1935 года, по которой дела, не имевшие «документальных данных» для рассмотрения в суде, направлялись в особые совещания при НКВД СССР, должны были убедить и самых упрямых, среди будущих подсудимых высшего ранга, что на Советской власти можно поставить крест. К тому же они не могли не знать авторитетного мнения на сей счёт Л.Д. Троцкого, его левых сторонников и тех же Рютинцев, Сырцова-Ломинадзе и Толмачёва-Эйсмонта. Самые смирные и законопослушные из них (вроде А.И. Рыкова и В.В. Шмидта) могли ещё понадеяться на Конституцию 36-го года, но повальные аресты, начавшиеся ранее, чем стихли громкие торжества по случаю принятия «самой демократической Конституции в мире», должны были излечить и их. Особенно когда А.Я. Вышинский, причём со слов самого И.В. Сталина, официально заявил, что законы наши устарели и их надо отложить в сторону. Причём, заметьте, не «иные», «некоторые» или «какие-то», а законы вообще, то есть как минимум большинство их. То есть и новоявленную Конституцию, ибо это основной закон страны, и не поправ её, нельзя отбросить прочие юридические акты. Недаром даже простые рабочие, хоть и шёпотом, но спрашивали друг друга в то время – «Если это социализм, то за что боролись, товарищи?» Понятно, что подсудимые Московских процессов понимали, что в лучшем случае на их Родине построен варварский госкапитализм с элементами крепостничества, а в худшем – «грубый (или казарменный) коммунизм», коий ещё Маркс и Энгельс считали хуже любого классового общества. Притом что в реальности и классовое деление лишь усилилось и приняло самые яркие и острые формы. И ежели диктатор из мести и мелочного самолюбия желает опозорить себя и свою партию, а потом и всю страну на весь мир, так флаг ему в руки. Чем нелепее и неправдоподобнее будут стенограммы процессов, тем быстрее прозреют сторонники Союза ССР во всём мире, а потом и у себя дома. Так они всё и произошло – уже комиссия Д. Дьюи, лишь на основании материалов двух первых процессов, показала всю нелепость и абсурдность выдвигавшихся обвинений против «троцкистов и зиновьевцев». А уж ежели бы почтенные граждане проанализировали перлы последнего процесса… впрочем, в оном совершенно не было надобности, и так всё было предельно ясно. А от себя добавим, что Д. Дьюи и в 20-ые годы, и при «Втором Ильиче» ( в 72 году) у нас оценивался сугубо положительно, как опытный и уважаемый юрист, известный педагог и вообще человек лево-радикальных, почти социалистических (но не марксистских) взглядов. Ну конечно где-то как-то он ошибался, с точки зрения Суслова и Пономарёва, но иных людей на Земле почти что и не было тогда.
           Собственно, уже в 1907 году, в знаменитой антиутопии «Красная звезда» А.А. Богданов (Малиновский), говоря о построении социализма в недостаточно развитой стране, да ещё и во враждебном окружении, считал, что «Это будет далеко не наш социализм». А конкретно, его характер «будет глубоко и надолго искажён многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежным последствием – варварским патриотизмом». Вскоре после опубликования оный роман прочли все активные (реальные) участники будущего Октябрьского восстания и согласились с автором книги. Кто молчаливо, а кто и с явным одобрением. Правда, в 1916-25 гг была надежда на Мировую революцию, и порой не беспочвенная, но уж потом… А кризис 29-33 годов ясно показал, что капитализм тех лет или порождает фашизм в какой-то форме, или явно левеет, в форме ли «Нового курса» Ф.Д. Рузвельта, или победы Народного фронта во Франции. Но в любом случае до пролетарской революции ещё «дистанция огромного размера». Кстати, Н.И. Бухарин в своём Завещании ясно говорил об «адской машине», «разложившихся чиновниках» и их «гнусных делах». То бишь, и у него к концу 37-го года не осталось никаких иллюзий. И на процессе он, не вспоминая о своей революционной деятельности, по меткому выражению Ю.В. Емельянова (Заметки о Бухарине…, с.303), напоминал скорее селянина, кающе-гося на миру, чем советского лидера. Ещё более интересные факты и намёки можно выудить из стенограммы второго процесса (Пятакова-Радека-Сокольникова). Если на суде над Зиновьевым и Каменевым ещё не звучали обвинения в шпионаже, а на 3-тьем процессе Вышинский с Ульрихом, окончательно обнаглев, несли явную чушь, второе судилище отмечено отдельными попытками, пусть и робкими, соблюсти видимость объективности. Так, подсудимый Радек, говоря о планах троцкистов, характеризовал их как сильную власть в стиле Наполеона, с возрождением элементов капитализма, но без его полной реставрации, и никто ему не возразил (Процесс антисоветского троцкистского центра, М, НКЮ Союза ССР, 1937, с.60). А на стр 43 он же говорит о концессиях, восстановлении частного сектора на селе, то есть по существу лишь о восстановлении НЭП-а. Г.Я. Сокольников на с.73 подчеркнул, что к концессионерам перейдёт лишь «часть предприятий», а в последнем слове он отметил, что сама по себе программа «Параллельного центра» ещё не была изменой Родине (с.233). А К.Б. Радек (с.226) отметил «трудности социализма в 1931-33 гг», кои и убедили его в невозможности построения нового строя в одной стране. Особенно в столь до того отсталой, добавим мы от себя. Сам прокурор Союза А.Я. Вышинский, в кратком виде формулируя программу Троцкого в 33 году (с.194), отметил роспуск большинства колхозов как «дутых» и совхозов как нерентабельных, восстановление кулачества и отдачу в концессию иностранцам нерентабельных предприятий. Опять налицо Рютинская программа, да ещё поданная в столь разумном и привлекательном виде! Складывается впечатление, что Андрей Януарьевич, будучи умнее и образованнее всех тогдашних членов Политбюро, вместе взятых, на всякий случай готовил себе путь к отступлению. И наконец, на 166 стр. описано закрытое судебное заседание, состоявшееся вечером 27 января. Там мол, называли имена и фамилии иностранцев, официально работавших тогда в СССР, и сказать сие принародно никак нельзя. Но позвольте-с, ежели оные иностранцы регулярно общались с шпионами и диверсантами, да ещё давали им немалые деньги, то их самих пора сажать на скамью подсудимых, или выдворить из страны, коль пришлёпнуть не позволяет дипломатический иммунитет. Ещё смешнее ссылка на оборонные секреты, кои могли разболтать подсудимые Пятаков и Ратайчак – приписываемые им диверсии связаны с индустрией связанного азота, которая тогда работала по иностранным технологиям и в большинстве случаев на импортном оборудовании. А вот рассказать о безграмотности работников, авариях, изношенной технике и низкой культуре производства вообще, они могли очень много. К тому же сам факт закрытого заседания, в котором участвовало девять подсудимых из семнадцати, включая «тройку лидеров», во многом обесценивает весь процесс, как открытый и гласный. Мало ли о чём они могли договориться с обвинителем, судьями и экспертами за долгий мартовский вечер. Конечно, отношение подсудимых Московских процессов к тогдашнему строю и его верхушке нельзя признать вполне объективным, тут были и личные обиды, и сгущение красок, и гипертрофия размаха начавшихся репрессий (всё же большая часть населения Союза осталась на «свободе», как бы она не была призрачна в то время). И многие в стране верили в построенный «социализм», а иные и правда стали жить лучше, особенно среди горожан. Но в общем и целом, «уклонисты», и особенно их вожди, были правы в своей оценке ситуации, и не токмо внутри страны. Однако пора, и давно уже, вернуться к нашей главной теме.
       Возникает соблазн причислить к когорте «что-то знавших» и К.А. Гвоздёва, коллегу Каюрова-старшего по заводу Эриксон. Ведь он работал в Питере в 1909 – 11 и в 14 – 17 гг, а в 11 – 14 отбывал ссылку в Вологодской губернии (БСЭ, 1-е изд., 1929, т. 14, с. 746). При Советах дважды сидел в тюрьме, но не в лагере, потом на спецпоселении на юге Красноярского края. Из ссылки освобождён в апреле 56-го, но реабилитирован лишь в 1990 году. Однако, тут есть одно очень большое «но». Кузьма Антонович был не только убеждённым меньшевиком, но и ярым обо-ронцем в годы Первой мировой, одним из руководителей рабочей группы Военно-промышленного комитета. Согласно БСЭ, в те годы был даже такой термин, как «гвоздёвщина». Понятно, что такой тип после Октября сидел очень тихо и не высовывался. Да и вообще, вождь всех племён и народов, в отличии от Ленина, очень снисходительно и терпимо относился к меньшевикам. Люди тихие, осторожные, склонные к кабинетной работе, и совсем не честолюбивые. Не токмо бомб не кидали и в министров, полицмейстеров и губернаторов не стреляли, но и вообще не одобряли, как правило, насильственных действий. Ну, а то что они помешаны на теории марксизма, его идейной чистоте и непорочности, членам нашего Политбюро было пофигу. Ведь даже удивление, как давно отмечено, может возникнуть лишь при некотором знании. Так что, скорее всего, тут дело вовсе не в какой-то особой осведомлённости нашего персонажа. Также и знаменитый статистик, академик С.Г. Струмилин, избежал каких-либо репрессий в годы культа скорее всего из-за принадлежности к меньшевистской фракции в 1903 – 20 гг, хотя как делегат ещё Стокгольмского и Лондонского съездов РСДРП он обязан был знать многое. К тому же и статистика в глазах вождя была, пожалуй, самой безобидной из всех общественных наук. Ведь считают не голоса на съезде, а тонны, километры и литры, число коих всегда можно подправить, благо ответить они не смогут. Правда, другой известный меньшевик, С.И. Аралов, в годы Гражданской войны возглавлял военную разведку, но тогда сие было маленькое и малозаметное учреждение. При этом Аралов ещё в те годы работал и комиссаром полевого штаба, а потом членом РВС 12-ой армии, участвовал в переговорах с Польшей, возглавляя «южную делегацию» (Реввоенсовет республики, М, ИПЛ, 1991, с.159-164), так что неизвестно, что в его деятельности тогда было главным. К тому же сам он оперативной работы не вёл, к чинам не стремился, и в начале 20-х от военных дел отошёл, оставаясь всегда на вторых ролях. А летом 17-го и вовсе занимал оборонческую позицию, ратовал за наступление на фронте и был лоялен к правительству Керенского (там же, с.150). А такие люди, явно проштрафившиеся в важнейших вопросах, особенно нравились первому генсеку. Посему СА и отделался по сути лёгким испугом, отсидев три года в тюрьме (1936-39), а после отставки Ежова прожил спокойно аж до 69 года.
     Ещё один знаменитый меньшевик, Л.Г. Дейч, один из первых русских марксистов, член группы «Освобождение труда», спокойно умер в Москве в 40 или в 41 году. правда, он с 28-го сидел тихо, на пенсии, писал вполне приличные мемуары. К тому же он минимум с 35 года был старейшим марксистом не токмо в Союзе, но и в мире, ведь социал-демократов тогда за марксистов не признавали. Можно сказать, живое ископаемое. И в отличии от своего коллеги П.Б. Аксельрода, вполне лояльно относился к Советской власти. Ну как не порадеть такому человечку?
         Точно также, как и к меньшевикам, генсек спокойно относился и к генералам старой армии. Они ведь все были людьми в возрасте, в основном просто пожилые, обременённые семьями и уже без всяческого честолюбия. А главное, все они по многолетней привычке не интересовались политикой, во власть не лезли, в «партию нового типа» не стремились. Не то что молодые поручики и прапорщики военного времени, те ведь только и думали, как бы им власть захватить. В итоге четверо бывших генералов (М.Д. Бонч-Бруевич, Н.Г. Корсун, А.А. Самойло, В.Г. Фёдоров) и контр-адмирал А.В. Немитц пережили генсека, также как и А.А. Игнатьев, который получил чин генерал-майора уже при Временном правительстве. И четверо из них даже успели написать свои воспоминания в годы оттепели. Благодаря своей беспартийности, скорее всего, уцелел и Г.Х. Эйхе, к тому же уже в 24 году перешедший на мирную и незаметную работу. Да и на фронтах Гражданской войны бывший штабс-капитан ни разу не пересекался с И. Сталиным, и в своих исторических трудах писал исключительно о Гражданской войне в Сибири, а сие вождю было совсем не интересно.
         И знаменитый А. Лозовский (Дридзо С.А.) в 1912-14 гг был большевиком-примиренцем, а в 1918-19 возглавлял группу социал-демократов-интернационалистов, дважды исключался из партии, в 14-ом и в конце 17 – начале 18-го гг. Потом он исправился и в дискуссии о профсоюзах примыкал к «группе десяти», возглавляемой Лениным, Калининым и Сталиным. Интересно кстати, почему Ильич так скромно обозвал группу ярых ленинцев, может он сам колебался, и не знал, какая платформа ближе к истине? Похоже на то, ибо партия тогда переживала тяжелейший кризис, и дискуссия о профсоюзах была лишь эпизодом широкой полосы метаний и «тягостных раздумий». А после перехода к НЭП-у все второстепенные вопросы разрешились сами собой (или почти сами собой). Ну а повышенное внимание к профсоюзной дискуссии со стороны сталинской историографии можно объяснить удачным распределением ролей в ходе оной – самые гады примкнули к Троцкому и Шляпникову (рабочая оппозиция), к децистам (Осинский-Бубнов) или образовали «буферную группу» (Бухарин, Сокольников, Преображенский). Понятно, что послед-ние были «буфером» между отъявленными врагами народа и их тогда ещё колеблющимися прихвостнями, а не между Лениным и Иудушкой. Затем Соломон Абрамович исправно работал в Профинтерне и Гослитиздате, в годы войны заместитель, а в 45-48 гг начальник Совинформбюро. И как раз в это время он проявил неуместную прыткость, редактировал (то бишь частично и сочинял) письмо Еврейского антифашистского комитета с предложением о создании в Крыму еврейской автономии. Для антисемита И. Джугашвили и так ЕАК был более еврейской, нежели антифашистской организацией, а уж после оного письма судьба его членов была предрешена. Несколько задержало расправу активное сотрудничество СССР и Израиля, ведь даже в 50-52 гг кое-кого выпускали из Союза в эмиграцию, в Палестину. Очевидно считалось, что там эти сомнительные лица, всё же привыкшие к реалиям социализма, будут полезнее, чем тут. А уж сколько военных направили почти по призыву в израильскую армию, сказать трудно. Несколько тысяч, если не 20 000, в том числе множество офицеров. А когда идея создания Израиля токмо зародилась, наш генсек предлагал на пост премьера новой страны того самого Лозовского, а министром обороны знаменитого танкиста Д.А. Драгунского. Но американцы активно воспроти-вились, всё же деньги на израильские нужды давали именно они. И никто за бугром не желал строительства колхозов в Палестинской АССР. Ну а к 52 году Сталин сильно охладел к «жидам», и начались репрессии. И тут уж было совершенно неактуально, кто чем, когда и зачем, занимался в 30-ые и 20-ые годы, и тем паче в ещё более отдалённые времена. То же самое можно сказать и об известном профработнике Юзефовиче И.С., в 1905 вступившем в Бунд, а в 17-18 гг бывшем социал-демократом интернационалистом. Потом он работал в Совинформбюро, репрессиям в годы террора не подвергался, но в 51-52 был арестован по делу ЕАК и казнён. Формально, кстати, его вполне можно было причислить к полякам, но их тов. Сталин ненавидел больше многих, так что неизвестно ещё, что в данном случае лучше или хуже.
          А вот А.Г. Шлихтер с момента раскола всю жизнь был большевиком, а годы с 1908-го по февраль 17-го провёл в сибирской ссылке. Можно сказать, образцовый революционер, с 1887 весь в борьбе, в коию вступил фактически раньше В. Ульянова. И старше его на два года, и в партии с 1891-го, по вполне официальным данным. Точнее, в каком-то «Союзе борьбы», ибо партии как таковой тогда не было и в помине, но сие в данном случае не важно. К 37 году Шлихтер был старейшим и достойнейшим большевиком, к тому же добрым и мягкотелым, вот даже мятежных тамбовских мужиков в конце 20-го не смог расфигачить как следует. И вдобавок немец по происхождению, то бишь человек органически не склонный к интригам и заговорам, особливо против высшей власти. Конечно, многих и подобное не спасало от расправы, но Александр Григорьевич к тому же счастливо избежал знакомства, хоть и дальнего, с будущим генсеком, и с его главными антиподами, и в основном работал в Хохляндии, твёрдо проводя там генеральную линию партии, без оглядки на великодержавных шовинистов и буржуазных националистов. А такие «просто советские» люди, по возможности забывшие всякое родство, очень импонировали Сталину. Молотов и Каганович, Маленков и Хрущёв, Ворошилов и Мехлис… а вот А.А. Жданов затеял было какой-то мухлёж в пользу РСФСР, пусто только формально, робко и очень неявно, так  его и звание любимца Вождя не спасло. Это вам не тосты за русский народ провозглашать среди своих же холуёв. И «язык межнационального общения» успешно, хотя и неспешно (по необходи-мости) превращался в новояз, по образцу Д. Оруэлла. Правда, первому генсеку сильно мешали буржуазные предрассудки наших и особливо не наших людей. Так бы он переселил прибалтов и половину украинцев в Сибирь, а на их место поместил чувашей, карел и марийцев, а то и просто расейских мужиков, переименовав их для приличия. Но увы, даже Коба понимал, что подобные экзекуции даром ему не пройдут, это вам не калмыки с балкарцами, и даже не немцы Поволжья. Пришлось карать буржуйскую сволочь в индивидуально-групповом порядке.
         Несколько странной выглядит судьба Д. Бедного, его критиковали не раз ещё в начале и в середине 30-ых, а в 38-ом вычистили из партии. Казалось бы такому типу, принародно ругавшему генсека, правда в основном в бытовом плане и весьма давно, прямой путь к праотцам. Но нет, даже и город Беднодемьяновск не переименовали, и хотя в годы террора псевдопролетарского поэта и не печатали, но и не тронули, и жил он себе тихо-спокойно на даче в Мамонтовке (вроде бы дачу ему оставили после изгнания из кремлёвской квартиры, ну а опальному поэты выгоднее было жить за городом, чем в столице, на виду у недругов). Видно, опальный рифмоплёт сумел так польстить Сталину, да и не один раз, что вождю было приятно видеть слезливого кающегося грешника у своих ног. Очевидно, недаром Л. Троцкий говорил о «лакействе» Демьяна Бедного, а И. Бунин называл его «холуём», да ещё и с прибавкой неких прилагательных. Да и политически роль ДБ была совсем уж ничтожной, особенно в 37-8 гг. Да и ранее он скорее служил «символом соцреализма», чем что-то где-то «решал» в реальности.
         Можно возразить, что знаменитый писатель В.Я. Зазубрин, автор первого романа о гражданской войне («Два мира») и первой реалистической повести о работе ЧК («Щепка») тоже проживал в Иркутске в самое горячее время, но был запросто арестован и расстрелян в сентябре 37-го. Но ведь Владимир Яковлевич учился в юнкерском училище в то время, когда город был занят белыми (с осени 18-го до лета 19-го гг), и общался, естественно, с людьми, совершенно чуждыми всяким революционерам и их организациям. А до того он обретался в Пензе, Сызрани и Оренбурге, провёл, правда, пару месяцев и в Петрограде (и в его пригородах), летом 1917-го, но опять же как юнкер. Да и время было уже совсем другое, даже по сравнению с январем того же самого года, не говоря уж о временах первой «Правды».
             А вот кто мог, и обязан был что-то знать, так это Аллилуев С.Я., будущий тест Сталина. В 1907-18 гг он работал на питерских электростанциях, и хотя революционной работой почти не занимался, устраивал на своей квартире большевистские явки. Генсек мог, конечно, его просто пожалеть из сентиментальных соображений, но как-то в сие не очень верится. Ведь довёл же он свою жену до самоубийства, и старшего сына лупил в детстве нещадно (мой папа самашедший, говорил Яша соседям по Кремлёвскому общежитию). А когда сердобольные соратники  попыта-лись организовать обмен пленными с немцами, генсек ответил, что у него нет родственников в германском плену. Правда, сам Сергей Яковлевич после революции сидел очень тихо и «не высовывался», но очень многих и подобное поведение не спасло от расстрела или лагеря.
         В связи с этим знаменитая поездка Н.И. Бухарина в Европу в феврале 36-го, с целью покупки архива Маркса и Энгельса, представляется несколько в ином свете. Собственно, купить архив смог бы и обычный архивариус, знающий немецкий язык и основы марксизма, да и то не обязательно – ведь архив собирались покупать целиком, и рыться в нём было незачем, разве что отделить подлинные документы от явной «липы». Есть мнение, что сей поездкой генсек испытывал своего старого друга: если вернётся, то хорошо, значит готов под суд идти, а там останется – прекрасно, зальём грязью без всякого суда, и куда более правдоподобно. Почти наверняка сие правда, но с одним небольшим довеском. Сталин, зная что Бухарчик непременно встретится за бугром со своими друзьями-меньшевиками, и будет с ними обсуждать и его, и его политику, заодно хотел лишний раз проверить, что они знают о нём непотребного. Ведь если знают много и точно, то расскажут гостю, и он тогда непременно останется «там», и какие-то слухи непременно возникнут. А раз вернулся и слухов нема, то по крайней мере, сии людишки ничего толком доказать не могут, и можно сажать и стрелять почти без опаски. И «почти», как мы видели, оказалось весьма мизерным. Но всё же и оно, к счастью, было.
         Порядка ради отметим ещё одно «но», формально вроде бы и не связанное с нашей повестью. Арон Александрович Сольц, убеждённый большевик, в 12 году сидевший вместе с Джугашвили в Нарымском крае, тоже человек странной судьбы. В дни большого террора поругался с А. Вышинс-ким и обозвал его старым меньшевиком, в отличии от его жертв, испытанных большевиков. Ну, сама по себе ссора с главным прокурором «дяде Джо» могла даже понравиться, чем больше они грызутся между собой, тем лучше. Но вот защищать явных врагов народа, и не один раз, и бумаги писать в их защиту – уже смертный грех. А в наказание оного склочника всего лишь понизили в должности. Правда, и сам Сольц, по мнению некоторых, совсем не безгрешен, он в частности, работал в управлении строительства Беломоро-Балтийского канала в начале 30-х годов. Но даже по меркам тех лет то был почти курорт – там хоть кормили, в отличии от десятков и сотен колхозов по всей стране. А до того много лет работал в судебной комиссии по помилованию, и исправно исполнял свои обязанности. Но самое поразительное – в апреле 40 года Арона Александровича попросили выступить на заседании, посвящённом дню рождения Ленина (ведь он знал вождя лично). Слово ему дали в самом конце, и услышали буквально следующее: «Вот вы все здесь говорили о Сталине, а ведь мы собрались для того, чтобы почтить память Ленина. Про Сталина до революции мало кто знал» (Реабилитирован посмертно, 2-е изд., М, 1989, с. 188). И ведь пригласившие такого типа на собрание отделались потерей работы, самого же клеветника не тронули, как «выжившего из ума старика». Но, во-первых, старик был всего на семь лет старше Сталина, и моложе А. Шлихтера, Н. Крупской, М. Цхакая, О. и П. Лепешинских. А главное, за такой удобной формулировкой может безнаказанно спрятаться кто угодно («что хочу, то и говорю; а попробуйте на улице», как отметил задолго до того герой знаменитого романа). Потом, по мнению А.И. Микояна, он провёл несколько лет в психбольнице, но это явное преувеличение – по свидетельству очевидцев, Сольц «лечился» скорее всего не более полугода, ну максимум год. Во всяком случае, большую часть войны он провёл в эвакуации в Ташкенте, вместе с уцелевшими старыми большевиками, а незадолго до победы вернулся в Дом на набережной, где и умер в своей комнатушке, в конце апреля 45-го. Возвратившиеся примерно в то же время в Москву бывшие соратники и отвезли его в крематорий.
           И ещё. Мы уже упоминали о странноватом поведении органов в деле Рютина. Фактическим руководителем ОГПУ тогда уже был зам председателя Г.Г. Ягода, ибо В.Р. Менжинский вечно болел и был почти при смерти. Логично предположить, что такая неумелость чекистов вызвала некое неудовольствие власти. Тем паче, что Ягода среди гепеушников слыл либералом, а в данном деле сие было неуместно. Ан нет. Более того – 1 декабря 34 года был убит С.М. Киров, и не в какой-то глуши, и даже не на частной квартире, а посреди Смольного, на глазах изумлённой публики. И вот после столь возмутительного, даже скандального, случая тов. Ягода ещё восемнад-цать месяцев возглавлял «органы». А потом более полугода проработал наркомом связи, да и под топор попал в числе последних (из именитых, конечно). А где же обретался в интересующее нас время, или чуть позднее, милейший Генрих Григорьевич? Так точно-с, в Санкт-Петербурге. Правда, даты его возвращения из ссылки и вступления в РСДРП сильно разнятся, но несомненно, что не позднее весны 14 года он поступил на работу в больничную кассу Путиловского завода, где и трудился до самого Февраля, исключая год армейской службы. И всё это время сотрудничал с большевиками столицы, пусть и не всегда активно.
         Понятно, что царствующему генсеку вся эта Рютинская кампания была крайне неприятна. И если уж пришлось их принародно высечь со всей строгостью, то потом, когда страсти поутихли, вспоминать этих бандитов совершенно не хотелось. Ну, тех, кто засветился в «обычных» оппози-циях, и надо крыть как простых оппозиционеров, а всех остальных лучше постепенно забыть. Как будто их и не было. Такая позиция, кстати, позволила выжить некоторым родственникам «разложившихся врагов» – они ведь тоже могли хоть что-то знать. У М. Рютина из троих детей расстреляли сына Василия, второй сын и жена умерли в заключении, а дочь Любовь Мартемья-новна, освобожденная из мест заключения в 56 году, дожила до времени перестройки и полной реабилитации своего отца. А. Каюров и его брат Пётр расстреляны в 37-ом, третий брат Виктор и сын Александра Саян погибли на фронте. Ещё один брат, Анатолий, был в 38 осуждён на три года, в 41 освобождён, участник ВОВ. Умер в 54 году от болезни сердца. Их мать, Елена Николаевна Каюрова, в 39 осуждена на пять лет, в 43-ем освобождена досрочно, в середине 50-х вернулась в Подмосковье (проживала в г. Фрязино, ул. Центральная, д. 30, кв. 10), 16-го июня 58 года реабилитирована (справка Прокуратуры Союза ССР №74-86). Хлопотала о реабилитации своих родственников, удалось сие лишь частично – все приговоры 36 – 39 гг отменили, а по делу Рютина нет. А вот её дочери, Людмила и Надежда, репрессиям не подвергались. Надежда, кстати, в 19-ом году несколько месяцев работала в Москве, в Секретариате ВЦИК, вроде бы с А.С. Енукидзе («Москва», 1964, №4, с.22). Жила она в одной комнатке с Н.С. Аллилуевой, а может быть, какое-то время они и работали вместе. И несколько раз Н.С. советовалась с подругой по поводу хорошего знакомого, «усатого грузина», своего жениха. Они мол, уже давно знакомы, но… Интересно, что Аллилуева не упомянула фамилии грузина, знала видно, что московские партийцы среднего звена её просто не знают. Но ещё важнее сам факт «консультаций». Ведь они со Сталиным жили уже давно, да и официально брак был заключён уже в марте 19-го, а сомнения оставались. Видно, уж очень неоднозначный жених был… И ещё один тёмный момент, исключение из партии в декабре 21-го, в ходе чистки. Исключили, а через четыре дня приняли опять, правда, теперь уже «кандидатом в члены». Зачем, почему? Скорее всего, то был чисто формальный акт – мол, молода ишшо, и особых заслуг ещё нет, так пусть в кандидатах походит, как все. Но сие могло быть и неким предупреждением от сталинских недругов, но вполне могло быть и наоборот. Скажем, поругался будущий генсек с женой, и решил её проучить, а потом помирился, и простил, пусть и ненадолго.
         Впрочем, все эти рассуждения – явная аберрация во времени. Мы подходим к делу с позиций брежневских времён, когда исключение из партии считалось серьёзным наказанием, хуже даже условного срока. А в 21-ом десятки людей, несогласные с НЭП-ом, сами уходили из партии, а десятки других, ушедшие ранее, возвращались. Кто-то, поругавшись с начальством, бывал исключён, а через недельку, когда остыли страсти, восстановлен, ибо выяснилось, что серьёзных причин для исключения не было. И т.д. и т.п. Однако вернёмся к Каюровым. Муж Надежды Б.Д. Шишкин в годы террора был исключён из партии и отправлен заведывать турбазой (или санаторием) в Баксанском ущелье на Кавказе. Состоял сей объект из десятка изб, без особых удобств, да и добраться туда было непросто. Но согласитесь, по тем временам это и наказанием-то назвать нельзя. К тому же в конце 39 или в 40 гг директора турбазы восстановили в партии, а вскоре разрешили и в Москву вернуться. И даже дали какую-то работу.
        Но может быть, оный Шишкин и не поддерживал никаких отношений с тестем, в те годы и свадьбы праздновались редко? Ничего подобного – они познакомились ещё в 14 году, когда Борис, опасаясь полицейских преследований, покинул Москву и перебрался в СПБ, где поступил работать на завод «Эриксон». А с 1 июля 16 года Шишкин трудился на автомобильном заводе И.П. Пузырев, там же, где и Каюров-младший. Сохранилось удостоверение № 33616, выданное 9 сентября 17 года Петроградским воинским начальником, что оный Шишкин не подлежит призыву, как выполняющий заказы военного ведомства в качестве инструментального слесаря. Затем наши герои неоднократно встречались в Сибири, где оба работали в 20 – 21 гг, а чуть позже осели в Москве, имея кучу общих интересов – театр, шахматы, отечественная история… К сожалению, выяснить хоть что-то о родственниках большинства рютинцев не удалось, неизвестно даже, были ли они у них. Остаётся надежда, что кто-нибудь откликнется на призыв автора и поможет ему заполнить сей пробел. Отметим лишь, что П. Г. Петровский 10.11.37 года приговорен к 15 годам лишения свободы и 5-ти поражения в правах, а 11 сентября 41 года расстрелян вместе с другими узниками Орловской тюрьмы, при подходе немцев к городу. Его сын Леонид в 74 году опублико-вал биографию отца (Петровский Л.П., П. Петровский, Алма-Ата, 1974). У Антонины, сестры Петра, в годы террора погибли оба мужа, но сама она с детьми каких-либо неприятностей избежала. Второй брат Леонид в 37 попал под следствие, но не был даже арестован, а вскоре и полностью восстановлен в правах. В самом начале войны он уже в чине генерал-лейтенанта командовал 63-им стрелковым корпусом, будущего Западного фронта. В июле 41-го руководил успешным контрударом корпуса на Бобруйском направлении. К сожалению, в середине августа, при прорыве из окружения, Леонид Григорьевич был смертельно ранен в окрестностях Жлобина, и 17-го числа скончался.
         Тут, конечно, можно порассуждать, что всё это выглядит очень подозрительно, а не шлёпнули ли его под шумок свои, особисты, которые ничего не забывали и никого не прощали? Но в подтверждение сей версии решительно ничего реального привести нельзя, да и характер раны – повреждение черепа размером 10 на 18 сантиметров – говорит в пользу осколка, а не пули. Правда, обстоятельства гибели комкора противоречивы и запутаны, был ли он один или с группой бойцов, кто-то говорит о ранении в живот, или в руку ещё в самом начале сражения. Неясно даже, что немцы написали на могильном кресте – просто генерал-лейтенант Петровский или ещё и командир чёрного корпуса. Чёрным его вроде назвали из-за обилия зеков среди личного состава, но там было и множество волжан (корпус формировался в Саратовской обл.), и на здании бывшего штаба в Саратове есть мемориальная доска. Но, с другой стороны, в какой области в те годы не было подневольного населения? Есть версия, что генерал застрелился, но попасть в плен он вроде  не мог, да и почти половина корпуса худо-бедно прорвалась к своим. Порицают его ещё за отказ принять командование армией до выхода корпуса из кольца, и за постоянное хождение под огнём в часы прорыва. Но наверно, командир знал лучше других, где и когда ему надлежит быть, дабы обеспечить успех дела. И даже не успех, а лишь возможность успеха – хотя 63 корпус был одним из лучших в РККА, да и под разгром первых дней войны не попал (его части прибывали в окрестности Гомеля уже в ходе войны, и к линии фронта выдвигались более-менее организован-но), там хватало неумелых командиров и необученных бойцов (слегка утрируя, можно сказать, что наша армия летом 41-го представляла собой плохо вооружённую толпу, слегка разбавленную более-менее годными полками, бригадами, и редко дивизиями). Ну а противоречия и неувязки в показаниях свидетелей и сослуживцев закономерны и обычны для каждой войны, особенно когда ими заинтересовались почти через три года после случившегося.
       В качестве иллюстрации сказанного приведём ещё один известный эпизод, где разночтений гораздо больше. Семён Васильевич Руднев, комиссар партизанского соединения С.А. Ковпака, погиб в бою 4 августа 43 года у посёлка Делятин, Станиславской области, во время партизанского рейда в предгорья Карпат. По другим данным, раненный комиссар застрелился, дабы не попасть в плен. Ранен он был то ли осколком снаряда, мины или гранаты, то ли пулеметной или автоматной очередью. Наконец, уже в годы перестройки появилась версия, что Руднев застрелен своими же, как подозрительный тип, к тому же склонный к контактам с УПА. Мол, когда в 46 году обнаружи-ли тело, в голове было два пулевых отверстия, а при самоубийстве второй патрон разрядить трудно. Но во-первых, версия самоубийства никогда не была бесспорной, а во-вторых, второй выстрел могли сделать и немцы – в горячке боя фиг поймёшь, убит человек, ранен, или слегка контужен, и очнувшись, вот-вот рванёт к своим. А трассологическую экспертизу тогда никто, естественно, не проводил… Опять же, зажав спусковой крючок пальцами обеих рук, можно и уже мёртвому человеку разрядить всю обойму. Однако, в биографии Семёна Васильича кое-какие неясности всё же есть. В феврале 38-го комиссара бригады (Де-Кастринский УР, в Приморье) Руднева арестовали, но обвинение предъявили лишь в мае 39-го! На следствии он признался, что создал право-троцкистскую организацию среди воинов укрепрайона, но отверг все обвинения в шпионаже и диверсиях. Хотя одной этой «организации» с лихвой хватило бы на «вышку». Затем С.В. вовсе отказался от признательных показаний, мол подписал их под физическим воздействии-ем. Неужели струсил? Но все без исключения, знавшие Руднева, свидетельствуют, что это был бесстрашный и очень выдержанный, целеустремлённый человек. И храбрость его была не минутной смелостью юности или же отчаяния, а глубоко укоренившийся чертой натуры. Причём это мнение не только соратников, но и немецких разведчиков из зондерштаба «Р», специализи-ровавшихся на русских партизанах, и соседей по партизанским краям, и высшего начальства в ЦШПД. И знаменитый советский разведчик И.Г. Старинов, знавший С. Руднева еще с начала 30-х годов, когда последний учился в Киевской партизанской спецшколе, не изменил своего мнения о нём и в постсоветское время (И.Г. Старинов, Записки диверсанта, Альманах «Вымпел», М, 1997). Напомним, что это тот самый Старинов, который в ноябре 41-го провёл операцию по выводу из строя важнейших объектов в г. Харькове с помощью радиоуправляемых мин. Однако, вернемся к следственному делу Руднева 39-го года.
       В июле 39-го сие дело отправили в Военную коллегию Верховного суда СССР, оттуда его возвратили в военный трибунал Второй отдельной краснознамённой армии на Дальнем Востоке. Возвратили из-за многочисленных противоречий и недоказанности обвинений. Но позвольте, какой же дурак послал подобную «липу» в высшую судебную инстанцию страны? Давно по шапке не получал? Опять же, волна большого террора уже схлынула, и Лаврентий Палыч старался, хотя бы внешне, всех мало-мальски годных офицеров вернуть на службу, пусть и без формальной реабилитации. И отчего скромному политруку в звании полкового комиссара (что соответствует полковнику строевой службы) такая честь? И повторно дело никто не рассматривал – Руднева осенью 39-го просто освободили, и он вернулся к исполнению своих обязанностей по службе. Но ненадолго – в самом конце года был комиссован по состоянию здоровья и вернулся в Путивль. А уже в мае сорокового он возглавляет Путивльский районный совет Осовиахима, который под руководством Руднева развивает кипучую деятельность. Собственно, именно эта довоенная подготовка позволила осенью 41-го создать в районе два боеспособных и хорошо вооруженных отряда, и с приходом немцев сразу двинуть их в бой. Потом оба отряда объединились, С.А. Ковпак стал командиром, а С.В. Руднев комиссаром соединённого отряда. А почему не наоборот? Все источники, опять же и наши и немецкие, единодушны в том, что оперативные планы и замыслы отряда разрабатывал именно Руднев, и он же проводил их в жизнь. Как правило, быстро, чётко и успешно. Но когда весной 43-го года в Украинском ШПД решили отозвать Ковпака в Москву, комиссар соединения был решительно против. Может, опасался что здоровье подведёт? Но никаких жалоб не было, ни в Путивле ни позже, даже после ранения зимой 42 года. Или же считал свою репутацию подмоченной, но таких в Союзе тогда было пруд пруди. А до ареста ничего особенного вроде бы с нашим героем не случалось. Родился в многодетной крестьянской семье, образование среднее. В 17 году красногвардеец, потом боец РККА, в 29-ом окончил Военно-политическую академию, с 32 года служил на Дальнем Востоке. С 1914-го и до конца 17-го года, исключая время ареста (2 – 3 месяца), работал в авиационных мастерских Русско-Балтийского завода в Петрограде. А где это конкретно? А в начале Строгановской набережной, на северо-западной окраине Выборгской стороны. Причём рядом, или почти рядом, с известными нам заводами И.П. Пузырев, Лесснер и Эриксон. Вот такие дела.
           Но позвольте, возразит иной читатель, вот С.М. Кирова застрелили «при первой необходи-мости», и ничего, обошлось. А ведь он восемь лет возглавлял Ленинградский обком, облазил весь город и его окрестности, лично знал сотни людей. И что, никто ничего не рассказал ему по интересующей нас теме, и даже не намекнул? Но во-первых, намёков и рассказов мало, нужны хоть какие-то обоснования. Они могли у собеседников Мироныча и быть, но выкладывать столь скользкие вещи члену Политбюро, верному сталинцу и личному другу вождя – уж сие увольте. А те, кто знал больше других и не постеснялись бы свои мысли изложить, тогда уже обретались далеко от Питера. К тому же сам Рютин, его соратники и единомышленники весьма враждебно относились к Кирову, считали его беспринципным политиканом, бывшим меньшевиком, к тому же в годы реакции сотрудничавшим с кадетской газетой «Терек», во время жития во Владикавказе (кстати, советские источники 30-х и более поздних годов стыдливо именовали сию газету «либеральной»). Последнее обвинение явно несправедливо – и Маркс с Энгельсом, и Ленин, и множество их соратников печатались где угодно, лишь бы издали вообще, и лучше с наимень-шими купюрами. Вот Л. Андреев в интересующие нас годы дважды печатался в петербургской «Правде» (01.01.1913 рассказ «Земля», а 14.04.13 зарисовка «Административный восторг») и ничего, никто его не обзывал большевиком, а тем паче ленинцем. Кстати, в первое время «Правда» часто печатала ленинские работы с искажениями и сокращениями, так что Ильич был бы не прочь печататься где-то ещё. Но увы… Меньшевики и большевики во многих местных комитетах работали сообща, без разделения на фракции, до самого конца 17 года, а кое-где и позднее, так что и сие обвинение не очень серьёзное. Но факт остаётся фактом – те из вышеперечисленных, кто мог знать больше других, воспринимали Мироныча скорее как противника, и уж никак не числили его в союзниках, пусть даже и в сугубо потенциальных.
           Был ещё один загадочный персонаж нашей истории, Ю.В. Ломоносов, в первую революцию социал-демократ, активный участник боевой группы Л. Красина, в советское время работавший «на хозяйственном фронте». Многие вообще считают его самой таинственной персоной периода 1918-30 гг. В самом деле, человек участвовал в сомнительных, порой даже просто скандальных, проектах, но отделался выговорами и предупреждениями, и продолжал работать за бугром. Потом, в 27 году, остался на Западе, но даже советского гражданства не был лишён, пока в 38-ом не перешёл в английское подданство. А некоторые авторы утверждают, что «нашим» гражданином он оставался аж до 45 года. Может быть, и он знал что-то очень важное о большевиках, и особенно о вождях оных? Но ведь «афёры» Ломоносова произошли в 19-23 гг, а тихое житьё за границей пришлось уже на время правления Сталина. Не мог же он иметь компромат не токмо на Ленина, Троцкого и Сталина, но и на Дзержинского с Пятаковым и Рыковым, коим он подчинялся в самые критические месяцы своей деятельности на благо Советской России. При таком раскладе это уже не «тайный советник вождя», а тайный правитель всего Союза и серый кардинал Коминтерна. Есть, по-моему, более правдоподобная версия, но сперва рассмотрим поподробнее, критическим взглядом, все деяния нашего героя.
         До Первой мировой его биография вполне типична – левый социал-демократ, активный участник революции 5-го года, затем вернулся к своей основной, гражданской специальности, как и большинство большевиков той формации. Однако он не порвал связи со своими бывшими соратниками, и работая в 1910-12 гг помощником начальника управления железных дорог (кстати, генеральская должность), не раз пристраивал опальных революционеров на тихие местечки. Недаром министр путей сообщения С.В. Рухлов (консерватор конечно, но вполне умеренный и разумный), называл своего подчинённого жидомасоном. В феврале 17-го участвовал в задержке императорского поезда по пути в Царское Село, но вряд ли появление Николая 2-го в окрест-ностях столицы хоть что-то могло изменить. В крайнем случае, отряд Н.И. Иванова достиг бы пригородов Питера, жертв было бы много больше, а влияние крайне левых сильно выросло. И переломным месяцем революции стал бы не октябрь, а апрель или май. В 18-ом он один из первых выступил против комиссарских наскоков, и вообще волюнтаризма и дилетанства в экономике, и твёрдо держался оного курса до конца жизни. Много работал над оптимизацией конструкции паровозов и их использования, а в 23-24 гг создал один из двух первых в мире магистральных тепловозов (кстати, второй построен Я.М. Гаккелем, тоже россиянином). В эмиграции также продолжал заниматься железнодорожными проблемами, правда, с переменным успехом. Так что в общем, по большому счёту, скандально-загадочных эпизодов в биографии нашего героя всего два – строительство железной дороги и нефтепровода Александров Гай – Эмба (Алгемба) в 1919-21 гг и миссия в Швецию по закупке паровозов и прочей техники («Тысяча паровозов для Советской России») уже в годы НЭП-а (1921-1923).
    Насчёт Алгембы обычно пишут, что ничтожный по значению Эмбинский бассейн не требовал срочной постройки дороги или нефтепровода, и тем паче сооружения и того, и другого. Но ведь подобных бесполезных проектов в мировой истории было множество, от Великой Китайской стены, самолёта "Бристоль-Брабазон" и огромных дирижаблей конца 30-х годов, до Панамского канала в первоначальном (французском) варианте, броненосцев типа "Джорджия" и железной дороги Флорида – Ки Уэст. А в Советской России в те же военные годы велась интенсивная разведка КМА, хотя и во время промышленного подъёма (13-14 гг) железной руды хватало с избытком, а уж в 21-ом и подавно. Главное же, что Алгемба с самого первого проекта (1873 г) мыслилась как часть огромной магистрали, кратчайшим путём соединяю-щей Поволжье с северо-западной Индией, и в преддверии мировой революции никакие затраты и жертвы на такое дело не казались чрезмерными. А по дороге можно было советизировать Хиву, труднодоступную с других направлений из-за почти безводных пустынь. Ну а когда выяснилась полная невозможность постройки дороги даже до Эмбы, да и мировая революция как-то где-то запаздывала, прожект отложили. Но ненадолго, в середине 30-х годов опять заговорили о постро-йке линии от АлГая аж до Чарджоу, якобы для улучшения транспортных связей Каракалпакии и Хивы. Для справки, в Каракалпакской АССР тогда проживало менее 400 тыс человек, а продукция основных товаров, рыбы и хлопка, в сумме составляла 30 тыс тонн (БСЭ, 1-е изд., т.31, с.439-444). Можно перевезти и на телегах, не говоря уж о грузовиках и пароходах Арало-Амударьинской флотилии. А в 34 году сия линия планировалась ещё на 200 км длиннее, до города Керки, на юго-восток от Чарджоу (БСЭ, 1-е изд., т.61, с.64). Тогда в Керки проживало менее 15 тыс жителей, зато через городок проходил древний караванный путь из Бухары в Афганистан…  Но на этот раз помешала Вторая мировая война, а затем Индия спокойно и мирно обрела независимость, безо всякой помощи страны победившего сицилизма. Посему железную дорогу в 50-х гг построили от Чарджоу до Кунграда, потом неспешно продлили до Бейнеу на Мангышлакском п-ве, а до Александрова Гая не довели и до сих пор. Очевидно, за полной теперь ненадобностью. Отметим ещё, что Алгемба проектировалась на пропуск 22 пар поездов в сутки, а сие почти предел для однопутной линии, и много больше всех нужд Эмбинских промыслов, Хивы и Каракалпакии, вместе взятых (Транссиб строился поначалу под 4 пары поездов, Закаспийская военная дорога под 6-7 пар в сутки). Сие подтверждает громадьё тогдашних планов. Конечно, при постройке были очень большие ошибки и злоупотребления, но в обстановке войны и разрухи они неизбежны, всегда и везде. Сам Ломоносов показал себя руководителем властным, нетерпимым и грубым, любителем красивой жизни и больших личных трат. Но всё оное было давно известно, лояльных к новой власти спецов было кот наплакал, и большинство из них было ничуть не лучше. К тому же ветерану первой революции и незаменимому помощнику в «годы реакции» можно было простить многое, не в пример простым смертным. Так что, на наш взгляд, никаких особых загадок в сём прискорбном деле нема. И кстати, засекретили эту авантюру лишь в годы культа, а уже в 62-ом году в книге «Встречи с Лениным: Воспоминания железнодорожников» (М, с.175-178) появилось подробное описание стройки. Правда, названа она была Алгай-Эмба, и конец всей эпопеи как-то смазан – мол, положение на фронтах обострилось, трудовые армии опять стали армиями воюющи-ми, а стройку передали местным властям, непонятно в каком состоянии. Ну и конечно о погибших и умерших (35 тысяч) ни слова, но это в порядке вещей для той эпохи. Зато подчёркнуто, что за короткий срок линию Красный Кут – Александров Гай перешили на широкую колею, то бишь не все усилия и деньги пропали даром, как пишут иные авторы. И в последующие годы оная заметка кочевала по всем изданиям воспоминаний об Ильиче, вплоть до 90-го года, ну а потом сия литература быстро потеряла особую популярность.
         Сложнее обстоит дело с паровозной авантюрой, локомотивы действительно хотели заказать в основном маленькой фирме и по явно завышенной цене. Но в итоге в Швеции построили 500 штук вместо тысячи, а в Германии, где условия заказа были явно лучше, вместо предполагавшейся сотни аж целых семьсот. А 150 паровозных котлов для замены изношенных изготовили в Англии, и умудрились доставить в Питер их все на одном пароходе, сэкономив кучу денег. То бишь прогресс налицо. Да, по ходу дела огромные суммы пропали неизвестно куда и как, но вряд ли их присвоил Ленин лично. Он уже болел, не имел наследников, да и враждебная большевикам запад-ная элита быстро вывела бы и его, и Ломоносова, на чистую воду. И все возможные посредники и подставные лица были хорошо известны, и находились под постоянным наблюдением. Ещё больше вышесказанное относится к Л.Д. Троцкому, самому ярому адепту мирового переворота. К тому же после 29-го года при малейшей зацепке сталинская пропаганда раздула бы подобный эпизод до немыслимых размеров. Сам Ю.В. в командировке жил на широкую ногу, можно даже сказать роскошно, но вряд ли урвал заметные суммы «на будущее». Ведь в эмиграции он жил скромно, и брался за любую работу, в которой хоть что-то понимал. Так что, скорее всего, деньги пошли на подпитку западных компартий, в первую очередь немецкой, коия тогда казалась передовым отрядом рабочих Европы. И вот тут выбор Швеции в качестве промежуточной площадки вполне обоснован – нейтральная страна с сильной социал-демократией, поддерживает тесные связи со всеми соседями, в том числе и с Германией, и с Россией. Ни в каких антисо-ветских акциях не участвовала, и более того, там даже в разгар мировой и гражданской войн проживало несколько видных большевиков и близких к ним лиц, в том числе поляки и немцы, меньше привлекавшие внимание западных служб, чем русские. К тому же Швеция относилась тогда к тем немногим странам Европы, где не токмо не было заметной инфляции, но и сохранился золотомонетный стандарт. То бишь операции с золотом не привлекали такого внимания, как в Германии, во Франции, или в странах Восточной Европы. И характерно, что паровозная эпопея завершилась в 23-ем году, когда после поражения немецких левых стало ясно, что мировая революция откладывается «на потом». Правда, в то время паровозы, вагоны и цистерны уже делали и в Союзе, но при неких, вполне разумных, ассигнованиях возродить оные производства можно было и на пару-тройку лет раньше, на что справедливо указывают критики Ломоносова и его миссии. Но ежели дело было не только и не столько в паровозах, а в приближении «мирового пожара», то работу Юрия Владимировича можно признать как минимум удовлетворительной, и наказывать его, с точки зрения Ленина-Троцкого, было не за что. Ну а утверждать что-то более определённое в столь скользком деле, да ещё «давно минувших дней», наверное невозможно. Так что и тут никаких особых загадок вроде бы и нет.
         Кстати, начальником морского отдела данной миссии был академик А.Н. Крылов, известный кораблестроитель. И он в своих воспоминаниях весьма лестно отзывается о Ю. Ломоносове, мол его деловые и организаторские способности не уступали таковым Л.Б. Красина и А.М. Коллонтай. Надо думать, академик, как и иные сотрудники миссии, тоже пользовался всеми благами жизни в столь ответственной командировке, но это мелочи. А вот при покупке и постройке судов, на коих закупленное оборудование перевозилось в Петроград, он сумел сэкономить массу денег, и заодно договорился о выкупе ледокола «Святогор», построенного в Англии по русскому заказу и почти оплаченному ещё при царе, оставалось доплатить менее четверти общей суммы. И заодно вернул в Россию крейсер «Аскольд», уплатив Британскому адмиралтейству ничтожную сумму за его хранение в 1918-21 гг. А часть купленных судов оказалась столь удачной, что их потом долго использовали в Советском флоте. И до революции А.Н. сохранил казне массу денег своими своевременными консультациями и советами, и не только технического, но и коммерческого характера. И ежели бы он работал под начальством явного казнокрада, то вряд ли умолчал бы об этом, особенно после 27-го года, когда и сам он вернулся в Союз. Кстати, в воспоминаниях Крылова утверждается, что реально паровозы в Швеции строили два завода (а не один), что, естественно, быстрее и экономичнее.
        Остаётся объяснить лояльность Советов к знатному невозвращенцу после 27 года. Конечно, общаясь в Питере, в 11-12 гг, со знакомыми социал-демократами, наш герой мог что-то узнать о будущем генсеке, в том числе и очень пикантное. Но И. Джугашвили в те годы был столь мало известен даже среди большевиков, что вряд ли разговоры о нём запомнились в общем-то почти постороннему человеку. К тому же Сталин и его присные уж точно не имели никакого отношения к раздаче русского золота европейским коммунякам, и сей реприманд им был пофигу, и ваще они давно привыкли за ценой не стоять даже по мелочам. Скорее всего, вождь просто не воспринимал Ю. Ломоносова всерьёз – престарелый изобретатель, тихий интеллигент, беспартийный, равно-душный к политике, и вдобавок обременённый изрядным семейством. Остался на Западе и хрен с ним, теперь хоть кормить не надо. Но мог быть и другой вариант, ведь распределение золота среди крайне левых процесс сложный и опасный. Наверняка средства переводились малыми дозами, разным людям и через большие промежутки времени, так что к 27 году процесс был далёк от завершения. А в 24-26 гг он, может быть, и вовсе затих. Но потом решили, скорее всего, что возвращать средства в Союз себе дороже, стабилизация капитализма вещь временная, и надо готовиться к новым кризисам. А те, кто распределял деньги ранее, почти наверняка уже попали под подозрение. И тут беспартийный эмигрант, разъезжающий по градам и весям в поисках работы, был очень кстати. В пользу сей теории говорит и ещё один важный факт. Наш герой долгие годы провёл в Германии, Англии и США, но так и не выучился толком говорить на тамошних языках. Но ведь он ещё до революции дважды побывал на международных семинарах (или конгрессах), объехал всю КВЖД, и никаких языковых проблем не испытывал. То бишь, по-французски объяснялся прекрасно. Так и искал бы работу во Франции или Италии, благо оные страны тогда ещё отставали от США, Германии и Англии в индустриальном плане. А во француз-ских колониях в те годы как раз шло активное железнодорожное строительство, и казалось бы, именно там можно развернуть свои таланты известному инженеру. Но во Франции тогда жил почти безвыездно А.А. Игнатьев, вполне лояльный Советской власти генерал старого режима, хранивший на своих, якобы личных, счетах большие суммы, оставшиеся от прежних времён, когда он представлял в Париже Временное правительство. Да и революционные перспективы тогда во Франции были туманней, чем в германоязычных странах. Ну а в Италии уже правил Муссолини, и местным коммунистам было не до захвата власти, свою бы шкуру спасти. Опять же в конце 20-х почему-то считалось, что фашизм – это предтеча пролетарской революции, и чем больше он лютует, тем скорее она разразится. Вышло, конечно, совсем наоборот, но сие худо-бедно стали понимать году в 35-ом, если не позже, и то не все. Ну а потом, когда все средства были розданы, пожилой инженер уже никого не интересовал. Тут многое могли бы прояснить архивы британской и немецкой контрразведок, но последняя на такие запросы обычно отвечает, что оные данные, для самих немцев малоценные и неинтересные, пропали или погибли в годы Второй мировой, а ныне никому до них дела нет. Ну а Интелледженс Сервис все материалы по иностранцам любит секретить чуть ли не на столетие, как будто сейчас сии сведения могут на что-то повлиять. Так что пока ограничимся высказанными выше предположениями.
  И наконец, последний персонаж нашей драмы – Александр Гаврилович Шляпников, член РСДРП с 1901 года, фактический глава Русского бюро ЦК в дни Февраля, вожак рабочей оппозиции (мы, в отличии от официальной историографии, этот термин приводим без кавычек, ибо она таковой и была), автор лучших воспоминаний о Февральской революции и о её предистории (на наш взгляд), первый критик тогда только зарождавшейся командно – административной системы Союза ССР (в сентябре 26 года; есть, правда, обоснованное мнение, что ея зарождение относится ко времени «военного коммунизма», но в первые годы нэпа засилье бюрократов ещё как-то не бросалось в глаза). Но позвольте, возмутится внимательный читатель, ведь Шляпников в группе Рютина не состоял, и принадлежность к ней не ставилась ему в вину даже в 37 году. А почему, с какой стати?! В 14 – 17 гг он, как говорится, «знал весь Петроград» (где работал ещё в начале века и в годы первой революции), дважды по поручению ЦК ездил за бугор – в Стокгольм, Копенгаген, Лондон и Нью-Йорк (проработав несколько лет на заводах Европы, Шляпников в совершенстве знал немецкий и французский, к тому же имел французский паспорт), поддерживал связь с Лениным и Зиновьевым. Много общался с думской пятёркой в самые критические дни – перед войной и в самом её начале, постоянно сотрудничал с «недюжинной силы» рабочими Выборгского р-на (Чугурин И.Д., Александров, Каюров В.Н., Тихомирнов В.А.; цитируется по: Канун семнадцатого года, М, ИПЛ, 1992, с. 239, 240. Во втором томе упомянуты в том же духе А.С. Куклин, А.К. Скороходов, Д.А. Павлов и М.Г. Павлова). А когда 12-го марта в Петроград явилась из ссылки группа товарищей, «среди которых были депутат Муранов, член старой редакции «Правды» Каменев и член ЦК Джугашвили-Сталин» (Семнадцатый год, с. 444), они сразу же взялись исправлять излишне резкий тон Русского бюро ЦК в отношении Временного правитель-ства и мировой войны (там же, с. 446, 447). То есть практически заняли оборонческую, меньше-вистскую позицию, в чём АГ их резко критиковал, и тогда, и позже (там же, с. 447 – 450). А на 451 странице своих воспоминаний Шляпников пишет: «Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что «Правда» была захвачена приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями «Правды», то потребовали исключения их из партии». А в 21 – 33 гг автор этого отрывка почти непрерывно был в оппозиции к правящей верхушке ЦК, за что и пострадал раньше и быстрее большинства уклонистов – с 33 года и до самой смерти он почти всё время провёл в ссылках и тюрьмах. Расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР 2 сентяб-ря 1937 года по делу Московского центра рабочей оппозиции. Осуждён почти что в индивиду-альном порядке, вместе с ним по делу проходило всего два – три человека. Наверное, ненависть всесильного генсека к бывшему члену Русского бюро (то есть к одному из реальных руководи-телей Февральского восстания, которое будущий вождь тихо-мирно просидел в ссылке) была так сильна, что его (Шляпникова) лишили даже сомнительного права проходить по какому-то открытому, или просто известному, процессу.
         Уже в 36 году, когда опальный революционер никакой опасности для режима вроде уж и не представлял, его в очередной раз облили грязью в печати. В БСЭ первого издания, в большой статье о Февральской буржуазно-демократической революции (т. 57, с. 26) сказано буквально так: «Руководство массами осуществлялось большевистской партией в борьбе с оппортунистической линией Шляпникова, удерживавшего рабочих-большевиков от немедленного овладения оружием и призывавшего их пассивно ожидать перехода солдат на сторону революции». Как будто оружие валялось на улице в нужном количестве; да и никто из участников восстания никогда не предъявлял каких-то претензий к Александру Гавриловичу. Разве что И.Д. Чугурин утром 27 февраля, прибежав на явку Русского бюро ЦК, срочно потребовал оружие, иначе, мол, всё погибло. Оказалось, что первые попытки сагитировать солдат не шибко удались. Но после короткого спора решено было продолжать агитацию среди солдат, невзирая на жертвы. Ибо, как считал Шляпников, «вопрос решался не десятком револьверов, которые мог бы приобрести я, а присоединением к движению всей или наиболее активной массы солдат» (Семнадцатый год, с. 116). И уже через пару часов «неутомимый товарищ Чугурин с винтовкой в руках» (там же) принёс первые вести о переходе солдат на сторону восставших. Кстати, столь неуклюже охаивая Шляпникова, сталинские борзописцы невольно обелили прочих питерских большевиков тех дней. А ведь там были не только Молотов и Чугурин, но и известные нам Каюров и Залуцкий, и репрессированный вскоре М. Я. Лацис. Да и И.Д. Чугурин в 37 – 40 гг был выгнан из партии, лишён работы и взят под стражу. До обвинения дело, к счастью, не дошло, судя по всему, за него вступилась Н.К. Крупская, хорошо знавшая Чугурина по работе на Выборгской стороне (об этом вспоминала и Л.В. Каюрова). Это, кстати, сужает рамки неудачного ареста 37-38 годами, ведь Н.К. умерла 27 февраля 39-го года. В эвакуации, во время войны, и потом, по возвращению в Подмос-ковье, И.Д. работал жестянщиком в кустарных артелях. Так сказать, вспомнил годы юности. Тяжёлая, конечно, работа, но всё же лучше, чем трудиться на Колыме или в Ивдельлаге. Умер 8.2.1947 «под Москвой», как написано в 3-ем изд. БСЭ (1978, т.29, с.249), а по современным дан-ным в г. Раменское. Опять же не в Воркуте или Экибастузе. И что интересно, сугубо положитель-ная заметка в БСЭ не упоминает об его участии в Февральском восстании, как и в случае М.Я. Лациса и Е.Н. Егоровой (Лепинь). Токмо Н.Г. Толмачёв упоминается как «участник», а Н.Ф. Агаджанова как «активная участница» Февральской революции, да В.М. Молотов упомянут как член Русского бюро ЦК в те же самые дни. То бишь в Брежневско-Сусловские времена февраль-ские события окончательно решили сделать «революцией без вождей», как сердито заметил один журналист в 1988 году (Вопросы истории КПСС, № 10, с.139). Но вернёмся, однако, к Алек-сандру Шляпникову.
          Ещё через пару лет, когда А.Г. уже не было в живых, в огромной статье «Ленин и ленинизм» (БСЭ, 1-е изд., т.36, с.317-484), на странице 358 мы опять видим Александра Гавриловича в роли врага народа: «Ленин дал сокрушительный отпор двурушническим махинациям Зиновьева–Шляпникова, ведших за его спиной предательские переговоры с Бухариным–Пятаковым». То бишь рядовым «главарям» и поговорить было нельзя без санкции вождя. А оные махинации обозначены как «защита империализма»! Впрочем, тут важнее другое – ещё до первого Московского процесса и до официального развязывания террора Шляпников уже стал «врагом народа», причём одним из вреднейших. И такой человек не вошёл в группу Рютина? Может быть, её члены боялись этакого союзника – он, мол, небось, давно уже под неослабным надзором? А может быть, считали, что вечный оппозиционер сам найдёт своих союзников без всякого приглашения? Трудно сказать. Можно предположить, что выступая против «завинчивания гаек» по всем фронтам, Александр Гаврилович почему-то считал лишним нападать на самого генсека. Но это совсем уж фантастическое предположение. Скорее всего, какие-то связи с рютинцами у него всё же были, но осознавая опасность таких контактов, старые и опытные подпольщики тщательно их замаскировали.
           Во всяком случае (как и у многих рютинцев), трое детей А.Г. Шляпникова и его супруга пережили И. Сталина, а кто-то и Л. Брежнева с М. Сусловым. Все они побывали в тюрьмах и (или) в ссылках, жена даже дважды, но без летальных последствий, а в 55 – 56 гг были освобождены (И.А. Шляпникова, Александр Шляпников и его время, М, Новый хронограф, 2016). Дочь АГ Ирина Александровна в годы перестройки опубликовала ряд статей и заметок, в которых восстановила доброе имя отца. Она, в частности, энергично опровергала нелепые штампы сталинского агитпропа, вроде вышеупомянутой оценки февральских дней. Уже в начале 90 гг И. Шляпникова высказала свою точку зрения, кого упомянул Ленин в статье «Удержат ли больше-вики государственную власть?» (ПСС, т. 34, с. 321 – 322). Там, среди прочего, описан небольшой эпизод июльского подполья, разговор с хозяином квартиры о хлебе, и его выводы о непрочности власти «временных». Собеседником вождя обычно считают Э.Г. Кальске или В. Каюрова (аргументы в его пользу см. Вопросы истории КПСС, 1991, № 6, с. 129 – 132), но называются и фамилии Н.Г. Полетаева, С.Я. Аллилуева и других, а иные авторы считают хозяина квартиры собирательным лицом. Но это, на наш взгляд, вопрос малосущественный, даже для тех дней. Ильич написал этот кусочек (он занимает менее 3 % от общего текста статьи) с единственной целью – убедить членов ЦК, что рабочие Выборгской стороны не пали духом и готовы, при необходимости, к решительным действиям. Но это, как и пристрастие Ленина к насильственным методам, всем было известно и так, заметка прошла незамеченной, а большинство в ЦК большеви-ков по-прежнему имели противники вооруженного восстания в ближайшие месяцы. Собственно, Октябрьский переворот был произведён ВРК при поддержке питерских активистов явочным порядком, при скрытом, а иногда и явном, противодействии многих цекистов (правда, в угоду «правым», и вопреки ленинским советам, его приурочили к удобной дате, дабы соблюсти все формальности). Ну а через неделю – две после восстания и сама статья Ильича во многом потеряла актуальность. Теперь вопрос о власти большевиков решался практически, и аргументы за и против выдвигала сама жизнь. Но строго говоря, Ленин в своей заметке мог, да и должен был, максимально замаскировать и обезличить своего собеседника. Ведь статья была напечатана в общедоступном журнале «Просвещение» (№ 1-2 сентябрь-октябрь 1917-г., причём в самом начале номера, если верить третьему собранию сочинений В.И. Ленина, т. XXI, Москва – Ленинград, 1928, с. 245), и было ясно, что новую работу большевистского вождя прочтут и в соответст-вующих органах Временного правительства. А активисту полулегальной партии, укрывавшему объявленного вне закона вождя, словесный портрет в печати был совершенно не нужен. Так что огород городить не только не из-за чего, но и не из чего. Впрочем, мы опять отвлеклись.
       Конечно, и в годы большого террора, и позднее, остались в живых и порой даже не загремели куда следует многие, с точки зрения вождя и его присных совершенно того не заслужившие. Тут не обошлось без ошибок и сбоев, что совершенно естественно – энкеведешники больше года работали на пределе, и при такой массе народа огрехи были неизбежны. Других, как М.С. Кедрова и Ф.И. Махарадзе, оставили в живых по прямому указанию Сталина, как личных врагов Лаврентия Палыча (до Кедрова осенью 41-го, в неразберихе войны, Берия всё же добрался). Понятно, что ближайшие соратники вождя могли проделывать те же фокусы с людьми рангом пониже, дабы иметь живых свидетелей против товарищей по политбюро и ЦК. А вот С.И. Кавтарадзе в живых и невредимых оставлен был, скорее всего, с чисто демагогическими целями. Вот мол, национал-уклонист, троцкист и левый оппозиционер, а как признал честно свою вину – и на свободе, и к тому же на ответственной работе. А ведь хотел убить самого Сталина, если верить словам последнего. На самом-то деле вождь прекрасно знал, на основе многолетнего знакомства, что Кавтарадзе лично против него никогда ничего не предпринимал и не замышлял. По сему, видно, именно его и оставили на роль счастливо раскаявшегося уклониста, яркого свидетеля гуманности советской юстиции и лично товарища Сталина. А вот коллега А.Г. Шляпникова по Русскому бюро ЦК в феврале 17-го, П.А. Залуцкий, был преспокойно расстрелян в 37 году, хотя и работал в Питере, на Франко-Русском заводе с 11 по 15 (или 17) год. Тут, очевидно, сказалась его молодость, и в РСДРП он вступил лишь в 07-ом году, а к большевикам и вовсе примкнул в 11-ом. И в революции 05-07 гг участвовал в роли рядового стачечника. Понятно, что он вряд ли мог знать о вожде хоть что-то серьёзное. Другой соратник Шляпникова, член Петербургского комитета и Русского бюро уже после Февраля, пребывавший в Питере в 16 – 18 гг, В.Н. Залежский в последующие годы репрессиям не подвергался, умер в Москве в 57-ом году. Правда, в 1920 он работал начальником политотдела 1 Конной армии, и вообще вёл себя очень тихо, занимаясь с 23 года исключительно научно-преподавательской работой. А вот Н.И. Подвойский из «героев Октября» с точки зрения Сталина был самым безобидным – возглавляя Военную инспекцию строил наполеоновские планы и сотворил массу ошибок, не раз получал нагоняй от Ленина и Троцкого, от РВСР и от ЦК (Реввоенсовет республики… с.280-296). Далее, в годы гражданской и позже, ничем не выделялся, но вроде как бы похвалил будущего вождя во время обороны Царицына. А совсем без октябрьских героев тоже было не обойтись, ведь должен был тов. Сталин хоть кем-то командовать в те незабываемые дни.
      Пожалуй, из видных большевиков довоенной поры только один не вписывается в нашу схему – А.И. Мильчаков, генсек комсомола в конце 20-х, а через десять лет знаменитый руководитель «Союззолота», отказавшийся использовать в своей епархии труд заключённых. И вот такой человек, по существу оскорбивший наркома Ежова и Л.М. Кагановича, отделался отсидкой не в самых гиблых местах, в Норильске и в Магадане. После реабилитации в 54 году (реабилитирован одним из первых) работал в управлении трудовых резервов, с 56-го персональный пенсионер. Охотно ездил по стране, выступал перед молодёжью с воспоминаниями о своей жизни и разобла-чением культа личности, за что, по слухам, получил выговор в конце 60-х годов, не то от Суслова, не то от самого Леонида Ильича. И с тем же Кагановичем он перед арестом не раз ругался, чаще всего защищая своих коллег и подчинённых от надуманных обвинений. Очевидно, такая смелость и смутила на какое-то время нашего вождя – он-то ведь в прежние годы, не имея полноты власти, никогда никому из вышестоящих не перечил. Ну иногда саботировал исподтишка, что-то делал по-своему, но тоже тихой сапой и скрытно. И принимал столь рискованные решения только имея вполне обеспеченный тыл. А тут какой-то комсомолец напролом лезет… Интересно, что в конце войны Александра Иваныча с комфортом доставили в столицу, где с ним беседовал сам Берия. Потом он доложил Сталину, что Мильчаков ничего не понял и ничему не научился, и его отправили обратно в зону. То есть вождь что-то всё же подозревал, или какие-то смутные сомне-ния таились в его мозгах. Ведь АИ в 20 году возглавлял Сиббюро комсомола, работал в Иркутске (опять Иркутск). К тому же у ближайшего соратника и друга Мильчакова, А.В. Косарева, которого в августе 37-го ЦК ВКП(б) персонально обвинил в потакании «врагам народа», был примечательный тесть – Нанейшвили В.И., член РСДРП с 1903 года. И к тому же личный враг Сталина уже в 25 – 26 гг, по собственному признанию вождя. А Виктор Иванович не только работал в Баку в 17 – 18 гг, но и ссылку отбывал в Нижнеудинском крае, кстати, вместе с А.А. Сольцем и В.П. Волгиным. И арестовали его лишь в конце ноября 39-го, а судили аж 21.03.40. Всё сие, согласитесь, тоже как-то не совсем обычно. Да и самого Косарева, как и большинство его соратников, «взяли» в конце 38-го, а то и в начале 39-го, и среди них уцелело куда больше людей, чем среди прочих звеньев нашей тогдашней элиты. И жена А. Косарева, Мария Викторовна, несмотря на 10 лет ИТЛ, дожила до 93 года, а дочь Елену Александровну, отправленную в ссылку в 47-ом, реабилитировали уже в пятьдесят четвёртом. Связано ли сие с нашей темой? Скорее всего да, но точно пока что не знаю. Увы.
       И посмертная биография Петериса Яновича Стучки, первого председателя правительства советской Латвии, известного юриста и бессменного члена ЦИК СССР, то же не совсем обычна. Хоть и похоронили его с почётом в 32-м году на Красной площади, но очень скоро постарались забыть. В первом издании БСЭ нет о нём отдельной справки (том, где ей надлежало бы быть, вышел в 46 году),вышел в 46 году), да и в большой статье о Латвии он упомянут лишь дважды, как «большевик» (очевидно, единственный) в «центральных органах» ЛСДРП в 1904 году, и как глава советского правительства Латвии в 1919-ом (т.36, с.47-75). А ведь в оной статье есть особый отделфй (почти на страницу, не считая дореволюционного периода, когда существовала единая социал-демократия Латышского края) с описанием латышской компартии и упоминанием некоторых её вожаков (сие год 38-й). И в объёмистой статье про коммунистический интернационал о нём ни слова (правда, и вся статья очень бедна хоть какими-то упоминаниями о работниках Коминтерна, окромя Ленина и Сталина), хотя П.Я. двенадцать лет состоял членом ИККИ и восемь лет был председателем интернациональной контрольной комиссии. И ни в каких оппозициях не состоял. А не ошивался ли он в Питере в интересующие нас годы? Именно так-с, проживал, писал статьи и рассказы, много общался по делу и лично не токмо с латышской колонией в столице, особливо с ея социал-демократическим крылом, но и с питерскими левыми вообще, а особенно же с большевиками. Печатался в «Звезде» и в «Правде», в журналах «Просвещение» и «Вопросы страхования». Ну, а работая после 20-го года в ИККИ, он не мог не встречаться, причём часто и регулярно, с известными нам Слепковым и Марецким, а вполне возможно, что и с другими вышеупомянутыми гражданами и гражданками. Кстати, у Д. Марецкого брат был расстрелян в 37-ом, но две сестры пережили заключение и были реабилитированы в середине 50-х. Как и жена Е.С. Гасперская-Кригер, известная русско-польская революционерка, умершая в Варшаве в 69 году. И сын Марецкого, по крайней мере в 49-ом, был ещё жив-здоров. У А. Слепкова после отсидки уцелели две сестры (правда, всего братьев и сестёр было шестеро), жена умерла в заключении. А сын погиб на фронте в 44-ом, серьёзным репрессиям, судя по всему, не подвергался. Сии факты также подтверждают нашу умозрительную теорию.
         В большевистских изданиях («Звезда» и «Просвещение») в 1910-12 гг активно работал и П.М.Керженцев, основатель известной Лиги времени. И умер он своей смертью в Москве летом 40-го года. Политикой он не занимался, а любая деятельность по научной организации труда генсеку нравилась, и даже очень – прекрасно же, когда люди работают больше и продуктивнее. А один из активистов Лиги времени предлагал и воскресенья отменить, мол это день попов, пьяниц и лентяев. Правда, в 38-ом Керженцева сняли с поста председателя Комитета по делам искусств при СНК, за излишнее потакание В.Э. Мейерхольду и его театру. Но знаменитый режиссёр скорее раздражал цекистов, приставленных к культуре, а не самого вождя, он подобными постановками вряд ли интересовался. Ну решили прихлопнуть формалиста и левого символиста и ладно, но из-за такой ерунды сажать приятных и полезных людей – нет уж, увольте. И хотя Керженцев и в Питере, и в эмиграции (1912-17 гг) сотрудничал в основном с большевиками, организационно он оставался внефракционным социал-демократом, кстати, как и многие его коллеги по партии. А такие личности, по мысли первого генсека, не шибко отличались от меньшевиков.
         Отметим попутно ещё один любопытный фактик. В 3-ем издании БСЭ сведений о Слепкове и Марецком нет, как, впрочем, и о других «уклонистах» (самые именитые, как Троцкий, Бухарин, Рыков, Томский, Угланов, Каменев и Зиновьев лишь вскользь упомянуты в статьях о соответст-вующих «уклонах»). А вот А.И. Стецкому посвящена небольшая, но сугубо положительная заметка (т. 24-1, с. 511), причём без всяких упоминаний о «правом уклоне», Бухарине и т.п. вещах. Он, правда, в 34-ом прославился как инициатор прекращения продажи на Запад экспонатов наших музеев, но вряд ли сие имело решающее значение. А вот то, что Стецкий не входил в группу Рютина, могло сыграть большую роль. Ведь совсем замолчать «Бухаринскую школу» было неудобно, получалось, что после смерти Ленина и до возвышения Жданова «идеологией» в стране никто толком не занимался. Ведь нельзя же считать серьёзным вкладом в сие дело эпизодические заметки Кирова, Куйбышева и Андреева, а все прочие большевистские боссы, от Сталина до Шепилова, оказались «культистами», по меткому выражению В. Войновича.
         И последнее замечание по «делу об охранке». Вспомним один фрагмент из Рютинского «Обращения»: «Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма, социалистического строительства и социализма, для взрыва их изнутри не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики». А почему, собственно, провокатор?! Даже гениальнейший из них мог, в лучшем случае, выдать полиции пару-тройку коллег, ещё стольким же серьёзно помешать в работе, информировать начальство об особо важных замыслах соратников. И то не сразу, а в течении нескольких лет, иначе его сразу бы вычислили, что, кстати, тогда и случалось не раз. Министр внутренних дел, начальник корпуса жандармов, да просто способный генерал-губернатор, делали на сим поприще куда больше. А вот «изнутри» рабочему движению в первую очередь угрожали такие люди как Г.А. Гапон, С.В. Зубатов, братья Шендриковы, их друзья и последователи, кои создавали, так сказать, альтернативные левым рабочие организации, вполне жизнеспособные и массовые. И лишь тупость, медлительность и некомпетентность царского правительства обрекли в конце концов их начинания на гибель. В противном случае, скорее всего, не было бы и Октябрьского переворота, да и вообще Революция семнадцатого года могла и не состояться. И был бы В. Ульянов вождём самой левой оппозиции в России, а Рютин, Каюров, Галкин и Слепков – его способными и деятельными соратниками. Ну а И. Джугашвили прослыл бы в своей губернии как энергичный и способный священнослужитель, мастер проповеди… И сие не токмо наше личное мнение, вот и М. Покровский, знаменитый и талантливый историк, пишет (Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв. М, 1924), что 19.02.1902 г зубатовцы собрали к памятнику Александру освободителю 50 тыс рабочих, чего не ожидал и сам С.В. Зубатов (с.133). А в начале 905 года в Гапоновском союзе в Питере состояло раз в пять больше народу, чем во всех социал-демократических организациях (там же и с.105-106). Что же касается послереволюционного вре-мени, то главная опасность для большевиков, как не раз отмечал Ленин, крылась в возможности раскола партии, что и было блестяще подтверждено на опыте. Любые же провокаторы тут и вовсе не играли, и не могли играть, никакой роли.
  А теперь замечание чисто литературное и очень спорное. Не изобразил ли М.А. Булгаков в лице поэта Сашки (в ранних редакциях Пашки) Рюхина какой-то коллизии на самого М.Н. Рютина или его сторонников? То, что писатель знал о рютинцах и сочувствовал им, хотя бы как борцам против тирании, бесспорно, да и вообще правые среди большевиков ему, стороннику медлительной эволюции, были наиболее симпатичны. Рюхин к тому же в душе сам правый, человек честный хотя бы сам с собой, и умеющий признавать собственные ошибки. Да и опасно занемогшего коллегу добровольно ведь вызвался сопровождать лишь он один. Ну, к Пушкину относился с завистью и пренебрежительно, так далеко не он один. Вспомним манифест кубофутуристов «Пощёчина общественному вкусу» 12-го года, где все оне призывали бросить (именно бросить, а не сбросить) Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. «с Парохода Современности». Кстати, ежели уж авторы сего манифеста были эдакими продвинутыми футуристами, то бросали бы классиков с теплохода, а ещё лучше с электрички – тогда это была вещь новая, необычная, вызывавшая почти всеобщий восторг у пассажиров, машинистов и кондукторов. Тут мы сознательно не берём в расчёт чисто литературные гипотезы, что мол, Рюхин пародия или некий перефраз Маяковского, Безыменского или кого-то ещё из многочисленных левых поэтов той, или чуть более ранней, эпохи. Всё возможно, но подойдём к делу с иной стороны, так сказать, полити-чески. Однако и сия мысль лишь гипотеза, да и отрицательных черт в сим персонаже не так уж мало. Ну а некое созвучие фамилий, к тому же и весьма обычных, ещё ничего не доказывает. Так что не знаю… к своему стыду. Но что делать, все мы не безгрешны.
          Пора подводить итоги, а то читатели нас опередят. В свете всего изложенного, поведение сталинских наследников в общем понятно – после XX съезда ругать рютинцев стало вроде бы и не за что. Приписать их к правому уклону, догматикам – бюрократам, к паникерам или перерож-денцам несолидно и неубедительно, тем более, что их в советской истории и так полно. Да и вообще по духу они все же ближе эпохе оттепели, чем многие её знаменитые современники, особенно те, что воспылали ненавистью к тирану, когда сие стало «безопасно и небезвыгодно». Особенно, если учесть, что до 32 года многие активные рютинцы славно поработали на ниве социалистического строительства, и забывать такое просто глупо и невыгодно. Конечно, без упоминания об их последующих очень сомнительных деяниях.
           Но и полностью прощать сих деятелей опасно – ведь объективно они боролись не только со Сталиным, но и с тогдашней (общепринятой?) генеральной линией партии, не углубляясь в детали. И основной хрущевский тезис – что культ личности не изменил существо социализма – документами группы фактически опровергается. Кроме того, и методы борьбы у рютинских соратников какие-то грубые, недозволенные. То ли дело М.И. Калинин – просит, уговаривает, слезы льёт. А.И. Микоян и частично Н.М. Шверник и их последователи, действовали так же, может быть спокойнее и неторопливее. Ну, на худой конец, Ф.Ф. Раскольников – в разгар террора, далеко за границей, опубликовал свой протест. А тут в 32-ом, когда официально и культа-то никакого не было (так, «отдельные ошибки»), читай, советский народ, крамолу! Да еще и «передай другому». Просто какие-то эсеровские боевики, типа М. Спиридоновой и Б. Савинкова, если ещё не хуже.
          Слегка утрируя, можно сказать, что у Н.С. Хрущева, М.А. Суслова Л.И. Брежнева, да и у всех их последователей, просто не было выбора – созданная модель (или схема поведения), при всей внешней убогости, единственно приемлемая. И по-своему логичная, стройная. Добавим ещё, что окончательно сия концепция сложилась при Леониде Ильиче, который двойную мораль и тому подобные фокусы любил и ценил. Вождю всех племен и народов эта тёмная история явно не импонировала, сие мы уже выяснили. А его осторожные оппоненты, или псевдооппоненты, типа Кирова, Куйбышева, Орджоникидзе и Горького, ничего толком не успели предпринять. Да особо и не хотели – боялись, сомневались, не имели надёжных связей со столь странной и дикой оппозицией, да и не пользовались популярностью в её рядах. Ну а те немногие партийцы низшего уровня, что имели зуб на вождя, были страшно далеки от московских фрондёров.
         Ну вот, пожалуй, и всё. Наверняка кто-то будет разочарован – столько загадок и такие куцые, прозаические объяснения! Конечно же, данная тема далеко не исчерпана, и работы здесь – непочатый край. От того и излишняя, пожалуй, дискуссионность нашей статьи. И, наконец, вернемся к заглавию – так кто же всё-таки наши герои? В «общем и целом», конечно правые, но куда более решительные и целеустремленные, чем типичные советские уклонисты. А контррево-люция… кого из оппонентов М.Н. Рютина можно на тот час признать революционером? Хотя бы формально? Только если, следуя «Краткому курсу», считать очередной революцией разгром деревни и «великий перелом» в целом. Но  это уж слишком экстравагантно, особенно в наше-то время. Лучше уж, если совсем нет других альтернатив, склониться на точку зрения Л.Д. Троцкого.

[*] Интересно, в какой роли были «знакомы» эти люди? Если они и ранее были замешаны в чём – то противозаконном (да еще и в «нималом» числе), то грош цена партии, ее руководству, и особенно ЦКК, не распознавшим «двурушников». А если кто-то из рютинцев ранее «грешен» не был, а теперь бросился возрождать капитализм, то это уже как минимум «перерождение» или «капитуляция» перед враждебными силами, что гораздо страшнее «двурушничества». Странно, как мог С.М. Киров, всегда очень щепетильный к своим словам, упустить столь важный момент. Может быть, он просто не верил официальным обвинениям, или не придавал серьезного значения всей этой антирютинской компании? Или же наоборот, считал их точку зрения наиболее верной, и сохранял возможность при удобном случае примкнуть к нынешним врагам. 
[**] Вот, кстати, ещё один перл. Если «Рабочая оппозиция» осталась в прошлом, то как с ней можно поддерживать связь? Ежели имелись контакты с отдельными членами данной группы, то надо перечислить их персонально и отметить, кто в чём был грешен. А ежели «рабочая оппозиция» продолжала действовать как некое целое, то причислять ее к «бывшей» никак нельзя, да и просто невыгодно для власти. К тому же и на Московских процессах, да и позднее, оная оппозиция регулярно поминалась самыми мерзкими словами, порой не хуже троцкистов. А тут так, слегка прошлись…
[***] Отметим, что в 1918 – 21 гг В.Н. Каюров был одним из немногих большевиков, постоянно указывавших на опасность политики «военного коммунизма», и особенно продраз-вёрстки. Правда, его выводы базировались в основном на наблюдениях за при-волжским крестьянством, более богатым и консервативным, чем мужики Центрального, а тем более Центрально – Чернозёмного районов России, но принципиально разница была невелика. И если до лета 1920-го ВНК рекомендовал ЦК принять отдельные меры по смягчению аграрного режима, то в марте 21 года, под впечатлением крестьянской войны на юге Сибири, он пишет большое письмо В.И. Ленину о необходимости ликвидации всей системы продразвёрстки и перехода к «коммерческим методам» хозяйства. См. в частности, Пролетарская револю-ция,1924, № 3 (26), с. 38, 41, 55 – 58 и Ленинский сборник, XX, с. 72. И М.Н. Рютин, организуя Сибирское подполье и партизанские отряды в Забайкалье, знал, естественно, настроения и чаяния широких масс. К тому же М.Н., по долгу службы, и не пришлось работать в роли «военного коммуниста», что конечно, впоследствии помогло ему трезво смотреть на вещи. Да и вообще в Сибири, по крайней мере, к востоку от Новониколаевска, продразвёрстка никогда реально не осуществлялась – в 20-ом году сие было просто невозможно физически, а на следующий год, не успели продотряды выйти на промысел, её уже отменили по всей стране.