рассказ Гриша-дитя войны

Рассказ:
ГРИША  –  ДИТЯ ВОЙНЫ

«Биография – описание жизни какого-либо лица», – так трактует это понятие  Энциклопедический словарь. У великих людей были биографы, которые составляли хронологию их жизни. Жизнеописание знаменитых греков и римлян одним из первых составил  Плутарх из города Херонеи. А простым людям ничего не оставалось делать, как писать автобиографию, которую требовал отдел кадров    при поступлении на работу.
Но я,  руководствуясь  личными соображениями, освещать которые  на правах автора сегодня не хочу, представляю на обозрение факты биографии обычного законопослушного человека,  и, может быть, она окажется не менее интересной, чем жизнеописание некоторых публичных лиц, к примеру,  той же  Ксении Собчак.  Наш герой известен немногим, но читательский интерес должно подогревать то, что многие великие и знаменитые  люди уже умерли, их  наполовину мифические  деяния включают в себя  то,   что было,  и то,  что могло быть, но никогда не было.   Что нам царь Пирр? Его победы уже давно в далеком прошлом. Тем более что одна из них пиррова. А у нас в повествовании реальность, вы, по стечению обстоятельств, сами могли быть или даже были участниками некоторых описываемых событий.
А теперь немножко сведений из личной биографии автора. Это поможет нам узнать предысторию происходящего, ибо всё то,  что случается с нами  сегодня  или случится завтра, имеет корни в прошлом.

До 13-ти  лет я жил на улице Банная Аллея. Эта мало кому известная улица располагалась рядом с железнодорожным вокзалом, в так называемом Залинейном  районе города Гомеля.  Три жилых одноэтажных домика – два красных и желтый,  дощатые сараи и погреба – вот и вся наша Аллея.

                На улице детства, на Банной Аллее,
                Где русские жили, где жили евреи,
                Мы жили все мирно, совсем не богато.
                Так жили в то время, так было когда-то…
 
За  кирпичным забором день и ночь пыхтели и гудели паровозы. На старых высоченных тополях  в черных кляксах гнёзд, с весны по осень галдело вороньё…
У каждой семьи, а их проживало на улице чуть более десятка,  был в пользовании  небольшой  земельный надел с кустами  смородины и крыжовника,  несколькими яблонями или грушами. Клумба с цветами перед домом, согласно моде тех лет, обязательно обложена кирпичом…   Незамысловатый мирок простой жизни пятидесятых.
Затем, от печей и сараев, семья наша  переехала в благоустроенную квартиру в центре города. Бежало время, сплетая месяцы в года, а года в десятилетия…   А я все колесил и колесил по огромной стране под названием СССР.  Чужие дома, малознакомые квартиры…  Исподволь  тоска  по земле змеей вползала  мне в душу.  Это только у закоренелых атеистов отсутствует душа, а все остальные какую никакую все же имеют. Так вот, еще следует отметить, что по гороскопу я Телец. Что тут скажешь?  Тельца тянет к природе, к работе на земле.
               
                Какая радость поливать цветы!
                Босым бродить. Черпать из бочки воду.
                А солнце катится по краю небосвода,
                И тоньше запахи, и призрачней черты.

В год сорокалетия  я покупаю дом в деревне. Домом, в истинном смысле этого слова, назвать купленную «коробку» под дощатой крышей  можно было весьма условно. Но ещё на участке стоял  большой сарай и бетонный погреб, больше похожий на дот.
Бывший владелец дома оказался человеком не  простым. В годы войны Харитон Минович Гончаров командовал партизанским отрядом.  Военное прошлое наложило определённый отпечаток  как на его характер, так и на образ жизни. Минович – так звали Гончарова в деревне – работал в мелиорации, а в свободное время строил свой дом. Но так как времени этого было мало, а денег не шибко много, стройка растянулась на долгие годы. Характер у Миновича был сложный, с людьми он сходился трудно. Добавим сюда ещё, что вина он не пил и табака не курил. Для белорусской деревни это, как сейчас говорят,  нонсенс. Раньше таких мудрёных слов не знали, и потому просто говорили про него – мол, бирюк, сам себе на уме. Возможно, по этой причине,  а, может быть, и по неизвестной нам, с жёнами (их было несколько) Минович не уживался. Тотальный контроль и подозрительность,  присущая бывшему партизану, хороша на войне, но как-то не способствует тихой семейной жизни. 
Ясное дело, построить дом своими руками сложно (говорю это на основании собственного опыта), потому и жилье партизана выглядело по спартански:  в не разгороженной стенами хате было две печки, за одной из которых пряталась железная кровать с тюфяком. Из семи окон три проема были зашиты досками, за неимением рам. А дому, как впоследствии  оказалось, было ровно тридцать лет.  Минович  (я, в общем, не в обиде)  при торге почти вполовину  приуменьшил его возраст,  вы же понимаете, что молодость  имеет некоторое преимущество перед старостью.  Хотя, конечно, не всегда. Пока читатель обдумывает сказанное, ведь действительно тут есть над чем подумать, я расскажу совсем простую и короткую, но познавательную  историю.
Как показывает жизнь, манипуляции с возрастом  наблюдаются и у живых субъектов.   
Тётка моей жены (отдаленность проживания позволяет мне раскрыть тайну) в смутное послевоенное время списала с жизненного круга шесть лет. Причина тривиальная – потенциальный жених был моложе  её годков этак на десять. И что? В советское время пришлось бы эти шесть лет отдать производству, дожидаясь долгожданной пенсии. Но ситуация  изменилась, как изменилось и наше отношение к работе.  Служа контролёром на железной дороге города Владивостока,  тётка Тома  довольна жизнью: бывший жених,  став мужем,  уже давно сгинул в перипетиях бурной жизни, но возможность работать  согласно паспорту осталась. А это значит, что можно жить  более-менее достойно, а не сводить концы с концами на нищенские рубли и рублики российского пенсионера. Заинтересуют вас и жизненные коллизии  знаменитого шахтёра Алексея Стаханова. Когда Герой труда связал свою судьбу с несовершеннолетней девятиклассницей, то партийные чиновники, давая разрешение на брак,  пытаясь  сгладить сложившуюся некрасивую ситуацию, прибавили  девочке  к возрасту всего два года. Этой манипуляцией были сняты все вопросы…
Но вернёмся быстрее в мой деревенский дом  или, хотя бы на приобретённый земельный участок в двадцать соток. Итак, шёл год за годом: отстраивался дом, росли посаженные молодые яблоньки, а вместе с ними росла и  моя  дочка Оля.
Деревенька наша, как мы её полюбовно  зовём, имеет несколько иной статус: по всем документах она проходит как посёлок. Посёлок! А что это значит? Наивный или слегка неграмотный вопрос. Следующий по рангу за нами следует посёлок городского типа, а там уже недалеко до звания «город». Таким образом, несмотря на три десятка домов, из которых половина слышит хозяйский голос только летом, положение в иерархии населенных пунктов мы занимаем довольно высокое.   
Соседом у нас оказался Григорий Сербунов, на то время начинающий пенсионер. Он неплохо играл на гармошке, пел и, главное, хорошо рисовал. Однажды, а случалось это один  или два раза в год, на Гришу «находило». Он бросал опостылевшие каждодневные деревенские работы и брал в руки кисть. За неделю появлялись на свет три-четыре картины, как правило – пейзажи.
– Не люблю я фантазии. Не люблю! – делился художественными пристрастиями Григорий. – Шишкина понимаю, Куинджи знаю… А что другое, так это, как ни крути,  уже чистая отсебятина…
Вся учёба Григория состояла в 3-5 уроках, которые в московской больнице преподал ему лечившийся там художник.  Кто он такой был и что он рисовал,  скрыто паутиной времени.
А Гриша Сербунов (1937 года рождения, белорус, беспартийный, не успевший еще приобрести особо вредных привычек  и т.д.)  попал в московскую  больницу  с  фатальным диагнозом:   «воспаление костного мозга».  Из семи  подростков,  разогревающих  в костре артиллерийский снаряд, выжили двое, одним из счастливцев  и был Сербунов.  И что вы думаете? Поставили Гришу на ноги в столице. Есть еще настоящие специалисты на белом свете. Всё это, как говориться, только предыстория,  приведённая автором  для того, чтобы вы могли поближе узнать нашего героя, познакомиться с ним, так сказать, с глазу на глаз.


РИСУЕМ  КАРТИНУ

Росли яблони, как уже выше упоминалось, прибавляла в весе и моя дочка Оля. Дошли мы в общеобразовательном чтении и до занимательного произведения  писателя Лагина – «Старик Хоттабыч». Вообще, для незнающих – Лазарь Лагин  в своё время был известным  и уважаемым советским  литератором, пользовался поддержкой  власть имущих, потому  тиражи его книг были значительными.
Боже мой, думаю я, напечатать  сегодня  что-нибудь  за государственный счёт – это можно бы было расценить как большую удачу.  Но  глупо сетовать на время:  почему, отчего и как…  Я почему-то уверен,  что рано или поздно найду своего читателя или даже наоборот – читатель найдёт  в моем лице своего писателя. Слегка замысловато, но мечты наши не всегда просты… Одно замечу – лучше рано, я имею в виду,  чтобы эта встреча произошла при жизни, чем поздно. Но верю и надеюсь на  понимание и благосклонность масс. Иначе никакого смысла нет в литературной  работе. Но все это просто маленькое лирическое отступление, которое читатель может и должен простить автору. Ведь должны мы, занимаясь одним делом:  я писанием,  а вы чтением, понимать друг друга. Как же иначе жить?
Как-то, вроде бы совсем без причины, появляется у меня мыслишка нарисовать устройство мира по  Хоттабычу.  Вы, конечно, помните, как и что эрудированный старик  подсказывал  шестикласснику Вольке  Костылькову на экзамене по географии: «Земля покоится на шести слонах, а те стоят на огромной черепахе. Вот как устроен мир, о учительница».
Идея идеей, а рисовать-то я совсем не умею. Ну, хорошо, будем просить художника Гришу перенести на холст,  придуманную нами картину. Но вы ведь помните вещие слова: «Фантазии я не рисую!» Вот с этой «концепцией»  мы и столкнулись нос к носу.  Изображать  неведомый мир Григорий наотрез  отказался.
– Ладно, – говорю я ему, – буду сам малевать. Что-нибудь да получится.
Заготовил я нужного формата лист ДВП, пришёл в мастерскую к Григорию его грунтовать. Художник наш помогает, советы даёт. Взялся даже черновик смотреть, что я карандашом на листе бумаги набросал. Шесть слонов,  поддерживающих землю – это уже стадо,  мы на семейном совете решили ограничиться тремя.
– Не нарисуешь ты эту картину. Никогда не нарисуешь.
Я и сам хорошо понимаю, что нарисовать ничего путного я не смогу. В лучшем случае это будет нечто похожее на «сеятеля, разбрасывающего  облигации», созданного талантом Остапа Бендера во время  его путешествия на корабле «Скрябин».               
– Дай сюда грунтовку, – выхватывает Григорий у меня банку с кисточкой.  – Сам рисовать буду. Только…
Вот это «только» нас слегка озадачило. Не видел Григорий слонов в природе. Это, так сказать, первая проблема,  требующая решения. Будем думать…  В те времена  тотального  дефицита продуктов достать   черный индийский чай со слонами на этикетке – настоящая удача.  Достали …Несём Григорию чай – есть слоны!
– Только…  –  продолжает Григорий, –  черепахи я совсем не знаю, никогда нигде не встречал.
Что же это такое, думаю я, профиль Сталина за минуту по памяти рисует, сам свидетелем этому фокусу был, а черепахи знать не знает. Здесь уже на помощь пришла «Детская энциклопедия животных». Нашли  мы  черепаху. Таким образом,  был решён вопрос с животными населяющими картину.
– А остальное?
– С остальным я сам разберусь, – подвел черту художник Гриша под нашими затеями.
Не прошло и полгода, как картина была готова.
               
                С рожденья ужаса полны,
                А жизнь лишь добавляет страху:
                Устанут твердь держать слоны
                Или растопчут черепаху –
                И рухнет мир в тартарары.
                А потому всему живому,
                Любому существу простому,
                Мой друг, любовь свою дари.
   
Эти строчки родились,  как бы сами собой и написаны на обратной  стороне чудо картины. Шел по юлианскому календарю  1995 год.
На трёх слонах, стоящих на большой черепахе, уютно расположились среди зелени и цветов несколько домиков и белая церквушка. Над деревушкой в синем-синем небе кружились птицы, а море, на глади  которого дремала черепаха, было населено диковинными рыбами.
Рассчитывались мы с Григорием Степановичем,  как это положено в сельской местности, спиртными напитками. Минула неделя, художник в очередной раз зашел «проведать» свою, но уже «нашу» картину.  Григорий  выпил положенные сто граммов и начал цепляться к черепахе:  мол, и лапы у неё не те, и, вообще, это ни лапы,  а какие-то рыбьи хвосты. Хотите  иметь хорошую картину – всё  надо перерисовывать.
Ушёл Григорий, а я дочке говорю:
– Оля, ни под каким предлогом дяде Грише картину на переделку не отдавай. Нам это ни к чему. Отдадим – больше уже никогда не увидим наших слонов.  Выманит кто-нибудь… и поминай  как звали. Запомни: никому… никогда…
Смотрел картину, находясь  у меня в гостях, гомельский  художник Геннадий Говор.
– Что я тебе скажу, – комментировал он живописное полотно, – не каждый художник так запросто с проблемой справится. Увязать море, небо и землю в единое целое, добиться этакой гармонии, –  задача совсем не простая.
В 2000 году я издал стихотворный сборник, титульный лист которого украшала     репродукция картины художника  Григория Сербунова.  Назвали мы  картину  просто – «Моя деревня».


КАК  ГРИША  НЕМЦА  УКУСИЛ

Отца у Гриши забрали в Красную армию   в ночь с 22 на 23 июня 1941 года. Больше семья его никогда не видела. Друг детства Семён, он  в ту ночь тоже Семёновку покинул,  уже вернувшись с войны, рассказывал,  что попали они со Степаном в лагерь военнопленных  под Брестом. Степан  шустрый был, на месте не сидел. При обмене куска хлеба на махорку, который велся через лагерный забор, полицаи в чём-то его заподозрили и забили шомполами прямо на глазах у пленных. В огромной траншее, ставшей могилой для сотен солдат, и лежит  бывший рядовой Степан  Сербунов. А было солдатику в ту пору только двадцать четыре года.
Свой главный удар в Белоруссии немецкие войска сосредоточили на Минском направлении, но дошла очередь и до Гомеля.  Последний эшелон с работниками железной дороги под сплошной бомбёжкой ушёл из города   16 августа. В нём, между прочим, заместителем командира  санитарной дружины была моя мать. Но это совсем иной разговор, совсем другая история.
Деревня Семёновка, где жила семья  Сербуновых,  находилась у самой границы с Украиной. И вот уже немцы на её улицах: слышны выстрелы, крики, рёв мотоциклов. Но предоставим слово самому Григорию, который в момент пересказа этой истории  имел уже вполне почтенный возраст. Да и доверительному разговору,  я думаю,  способствовали парочка кружек     выпитого домашнего вина.
– Слышу,  мотоциклетка у нашего дома вроде остановилась.  Что такое? А в воротах, в самом низу, лаз для кур сделан был, я в него и высунулся. Любопытным пацанёнком  сызмальства рос…   Тут меня кто-то хвать, оглянуться не успел, а я уже на руках  у немца. Угостил он меня конфетой – я и доволен. Добрый немец попался. И по-русски хорошо говорит:  мол, скажи нам мальчик, где дорога в деревню Скиток. У немцев карта на коляске мотоцикла разложена, и они, значит, разузнать  желают, как в нужное место попасть.
Я немцу говорю: так, мол, и так, вам  по этой вот дороге ехать надобно.
– Гриша, – перебиваю я рассказ, – как же ты в четыре года по карте ориентировался? Что-то ты здесь явно присочиняешь.
– Я в ту карту и смотреть с какого боку не знал.  У нас дом крайний в деревне, так вот сразу за ним две дороги расходились. Я  от отца не раз слышал, каким путем  надо на Скиток идти. Вот немцам и показал.
– Григорий Степанович, – то ли шучу,  то ли в серьёз укоряю я, – так это же прямое предательство. За это знаешь,  что в военное время полагалось?
– Я что? – оправдывается Гриша.  – Я же  ничего тогда не понимал толком. Какой с пацаненка спрос?   Спрашивают – отвечаем...
– А что дальше?
– Дальше? Немец мне еще конфету даёт. «Хороший, – говорит, – мальчик. Умный».  И с рук меня не спуская,  садится в коляску. Второй фриц, видимо  он у моего  за водителя был, прыг в седло – и поехали.
Что? Куда? Тут меня страх взял. К мамке хочу… А мотоцикл уже  лесной дорогой по колдобинам  скачет. Долго не думая, я зубами немца за руку цап… Он меня и выпустил. Я кубарем с коляски, дальше в кусты да лесом, лесом…  Кричали  они что-то мне вслед, но стрелять не стреляли…
– Поступок достойный, –  это уже я свою похвалу высказываю. – Здесь ты, Григорий Степанович,  как настоящий герой поступил.  Немного в мире людей найдётся, которые бы немца покусали. На нашу Беларусь,  может быть, ты один  такой человек и есть.
   
Но военная тематика в жизни нашего героя имела довольно интересное продолжение.  Если всё это на глазах Григория происходило, то ему и слово дадим.
– В Семеновке нашей при немцах старостой был человек по фамилии Корж. Так вот он со своими полицаями-разбойниками поймал  возле  деревни   партизан. Да и какие, если приглядеться, это партизаны были?  Пацаны,  лет по шестнадцать,  в лесу чем-то промышляли, то ли прятались…  А мы, ребятня малая, всюду шныряем, всё слышим и видим, ведь нам всё на свете знать положено.
Ведут  партизан этих расстреливать, а они просятся: «Дяденьки, отпустите нас,  отпустите до дому…»
– И что? Отпустили?
– За деревней всех троих и расстреляли, – вздохнул Григорий. – Потом староста  сильно мамку мою обидел. Назначил он  ей на коне дорогу бороновать, уж очень немцы мин партизанских боялись.    А она ни в какую: «Что хотите делайте – не пойду. У  меня в хате детей четверо».  Так Корж  её погнал молоко  в Марковичи  на санках вручную везти.  Там  немцы продукты от населения собирали,  оброк такой  на всех людей наложен был.    Речку мамка переходила, да под лёд и провалилась.  Поморозилась тогда очень сильно, болела долго.   Вот так мы в войну и жили… Я  еще  про свадьбу рассказать  бы мог, что в нашей хате полицай из Клубовки справлял, я с печки всё хорошо видел и всё помню,  да с Коржом историю докончить надобно. Про свадьбу уже в другой раз.
Время, как положено,  вперед движется, – продолжает Григорий свой рассказ, –  и вот уже  Красная армия на подходе. Отступают, бегут фашисты  на запад, злые стали, как черти…  Здесь уже не до полицаев им стало, не нужны они им больше.
Как только наши войска в Семёновку вернулись, так многих, кто с немцами  сотрудничал,   и переловили. Посереди деревни стол под красным сукном поставили, за ним тройка военных. Народ весь вокруг собрался – суд будет. Спрашивают про старосту: людей, мол, обижал? А он местный, у него сродственники в толпе имеются… Кому охота врагов наживать?  А двух полицаев на груше повесили. Солдатики быстро верёвки на сук забросили  – раз, два, и готово. Приговор зачитали:  «Именем Советской власти изменников Родины приговорить к смертной казни». Я с мамкой рядом стоял, всё своими глазами видел…
– А староста? – спрашиваю я. – Что с ним?
– Со старостой дело не такое простое оказалось. Дал ему трибунал двадцать лет лагерей. Увезли его, куда положено. Только через десять лет он уже спокойно по улице прохаживается…. Сталин умер,  и объявили в стране амнистию.  Вот Корж, согласно Указу, домой и вернулся.
Тоска меня в оборот взяла… Как же так, думаю я, папка на войне пропал, а этот гад, жив себе да здоров.  Друг у меня был,  Володей звали, года два уже как помер,  так он тоже с немцами личные счёты имел, его отца за связь с партизанами расстреляли.  Решили  мы с Вовкой, что  с Коржом по- своему разберемся.
Сижу я вечером за печкой, штык  немецкий точу. А мать, и откуда  только прознала планы наши, плачет да уговаривает: «Гришенька, не делай этого. Не бери, сынок, грех на душу… Посадят тебя… Как же я одна век вековать буду?» Не Коржа пожалел, а мамку. Горячий да молодой я тогда был, а по сегодняшнему  разумению – глупый…
А  послушай теперь, что дальше  было, – увлекся Григорий воспоминаниями, – только горло промочить следует, так лучше мыслям  меж собою обращаться.
Истории Григория интересны, потому и вина не жаль. Для того его и производят, чтобы под настроение потреблять.  Но только иногда и в меру.  И еще я добавлю от себя, что неплохо бы задумываться и над тем – где пить и с кем.  Хочется верить, что читатели мужского пола со мной согласятся. Даже женщины кивнут: «В меру. И только иногда». 
Но давайте постараемся  Гришу не перебивать, а то человек может запросто нить разговора потерять.            
– Годки вдогонку друг за другом бежали, и вот я уже на грузовике работаю, по нашему району километры на спидометр накручиваю. Остановился я по делам  в Тереховке у сельсовета, а там как раз Доска почёта. И что ты думаешь? Прямо под Лениным фотокарточка  Коржа висит, и фамилия его прописана. В передовиках он, стало быть, ходит. Зло меня забрало… Как же так, что за справедливость такая в мире?
На следующий день записался я  на приём к секретарю райкома.  Про меня такое  сказать можно:  сознательным коммунистом всегда был, линию партии понимал.   Зашёл в кабинет и прямо с порога говорю: «Что же это такое, товарищ Марсиков (это секретаря нашего такая фамилия была),  где же это видано, говорю, чтобы бывший враг народа под Лениным на доске среди стахановцев висел?»  Секретарь мне возражает: «Быть такого не может, товарищ Сербунов.  Проверю-перепроверю».  Через два дня фотокарточку эту сняли, сам видел.
Так вот, до сегодняшнего дня, – продолжает Григорий свой невесёлый рассказ, –  живёт на свете бывший староста деревни Семёновка Иван Филимонович Корж. Уж не знаю, сколько и лет ему. В прошлый год встречаю его в лесу – грибы собираем. Кланяется он мне: «Здравствуй, Григорий Степанович. Здравствуй». А я возьми и спроси у него: «Чего ты Иван Филимонович  кланяешься? Мне это совсем ни к чему». А он в ответ, вроде бы как извиняясь,  говорит: «Время такое страшное было. Может статься, ты на моём месте так же поступил». Вот такой у нас разговор  затеялся. И знаешь, что я ему ответил? – это Григорий уже меня спрашивает. – А сказал я ему просто: «У меня отец на войне жизнь за Родину отдал. И людей  русских я бы ни за какие деньги убивать не согласился. Гад ты, Иван Филимонович. Как есть – гад!  И огорчен я сильно, что ты  в нашей Семёновке народился… и до сего дня живой». Всё это я ему прямо в глаза сказал и больше ни о чём разговаривать не захотел.
На этой невесёлой  ноте и закончил своё повествование Григорий. Пошёл потихоньку домой, пока Кузьминична хозяина не хватилась. То-то крику будет… Я же, пользуясь моментом, немножко ещё задержу ваше внимание. Может быть, будет небезынтересно.
С  полицаями и в нашем маленьком посёлке не всё  обстоит нормально. Бывший владелец моего дома Харитон Минович Гончаров,   рассказывая о Захарченко,  что проживал на соседней улочке, утверждал, что его настоящая фамилия Захаревич. В детстве они жили в одной деревне на берегу реки Беседь. Документы, ясное дело, подделаны, а так как Захарченко на войне не был, то можно предположить…
Я с этим  Захарченко не однажды беседовал. Чего не поговорить, если человек легко  идёт  с тобой на контакт? Грамотный такой старик был Захарченко-Захаревич, ушлый и верткий. В тюрьме он не сидел и, вообще, до 60-го года колесил по огромной стране, называемой СССР. Работал бухгалтером в киргизском совхозе, плавал на  буксире  по реке Амур, что-то где-то строил, что-то осушал, но нигде надолго не задерживался.  Зная вопрос,  скажу определенно, что после войны многих и многое проверяли. Причины и прецеденты были.
Корреспондент газеты «Комсомольская правда»  по фамилии Ветров даже ухитрился обманным путём получить  высокое звание Героя Советского Союза. И всё бы прошло нормально, но дотошный офицер из наградного отдела Министерства обороны, просто на свой страх и риск, перепроверил уже существующие документы номинанта.  Запрос  ошеломил: все награды,  записанные в наградной лист  Ветрова,  согласно  номерам принадлежали другим лицам.  Ветров, первым в стране, был лишён уже присвоенного звания Героя. Дальнейшая судьба его неизвестна, но можно предположить, что в лучшем случае  перо он сменил на топор или пилу.
Отец  как-то рассказывал мне, что в сорок пятом году на базаре в Бресте, а  он в то давнее время представлял собой просто большую барахолку,  продавалось всё:  от военных билетов  до правительственных наград. Как такое могло  быть? В принципе ответ не сложен: медалями «За отвагу», «За боевые заслуги» и некоторыми другими имел право награждать командир полка, дивизии и т.д.  Гибли и такого ранга военные, ведь пуля звёзд на погонах не различает.  Люди на фронте были разные, что нам, гражданам,  не нюхавшим пороху,  о том рассуждать? И если сумка с документами и наградами попадала в руки нечистоплотного человека,  то содержимое  и оказывалась  на барахолке, или как порой  её ещё называли   – толкучем рынке.
В карму можно верить или не верить, это, так сказать, личное дело. Но жизнь распорядилась следующим образом: дочка  Захарченко, посетив несколько раз места не столь отдаленные, уже на свободе загуляла, оставив без надзора  троих детей. Дом её в деревне Калинино сгорел до тла, дети так и остались под замком…  Ещё одного, законченного дебила и  вора, она родила в тюрьме, но и тот, повзрослев,  уже отбывает свой положенный очередной срок. Старший из сыновей  Захарченко два раза посетил зону. Младший, хоть и не сидел, но беспредельно бомжует в нашем маленьком посёлке вместе со своим  братом.
Не лучше обстоят дела и в семье Ивановского.  Старший сын полицая, родительский дом его на нашей улице, в настоящий момент тянет пятый срок за воровство и разбой.

Вот что, однако, сбивает людей: человеку не тотчас
Боги блаженные мстят за прогрешенье  его.
Правда, бывает, и сам он поплатится тяжко за грех свой.
 
Эти стихи  написал грек Феонид в шестом веке до нашей эры.
Я не готов ответить на все появившееся у вас вопросы. В рассуждениях о карме мы можем сказать только словами известного киношного  персонажа: «Есть ли жизнь на Марсе? Нет? Науке это не известно».
Вывод полагается делать умному читателю,  а не автору, так будет проще и интереснее.


СЫНОК, ГОРИМ!

Вы знаете главную беду русского человека? И может ли эта пакость затронуть белоруса? Здесь есть о чём поразмыслить и что обсудить…  Но вернёмся к вопросу о беде. Только не надо сразу говорить нам о дураке на плохой дороге.   Конечно,  заметите вы, и других бед у нас  хватает, порой даже с излишком.
Так вот,  конкретизируя мысль, скажу просто: Григорий Сербунов любил выпить. Но и это, смотря с какой стороны поглядеть, не совсем уж плохо.  Как говориться: не хмель беда, а похмелье.
А уж чудил по случаю Григорий, чудил…  Как выпьет, так первый раздражитель у него, конечно, жена – Раиса Кузьминична.  Она во всём и всегда виновата…   И не дай вам бог, читатель, подвергнуть это утверждение сомнению, особенно если рядом с вами подвыпивший художник. А что будет? Просто на основании личного опыта  не советую  этого  делать.
Станешь  иной раз Григория увещевать, на ум разум наставлять, а он, когда трезвый, совсем и не противится.
– Гриша, – говорю ему, – когда ты рисуешь – ты талант. Настоящий талант! А когда пьешь – то знаешь кто ты?
– Знаю.   Я – пьяница. Всё верно сказано…  И, вообще, ругай меня покрепче. А то я на Кузьминичну плохо реагирую. Она ж меня не воспитывать хочет, а со света сжить стремится.  Такое поведение, ты сам понимаешь, не по моему характеру.
Но оставим на несколько минут нашего героя в покое, пусть на  подворье чем-нибудь займется, работы в своем доме всегда хватает.
   
Дело давно минувших лет, потому можно и признаться. Решили мы самогон выгнать. В 90-е годы ХХ века это деяние преступлением уже не было. В стране  хаос и коллапс, до самогоноварения ли тут?  Магазины и те, направо и налево паленой  водкой торгуют.
Поставили бражку, как Григорий учил, на березовом соке. Поставить поставили, а гнать когда? Вот он вопрос вопросов! Опыта ни на грош. Пришлось пригласить в качестве эксперта  опять же Григория, оторвав его от важных дел.
Выпил Григорий  кружку. Постоял, подумал.  На то он и художник – это уже мои мысли в этот момент – чтобы думать. Может быть, в  голове у него уже художественные образы, как пчелы роятся.  Вы же сами знаете – алкоголь способствует…  хотя порой и блокирует…  И вообще, художник – он же не нам чета, он с нами рядом только находится, а живет-то на самом деле в мире своих образов.
– Вроде бы готова…  Только сходу распознать трудно.  Налей-ка ещё кружечку.    
Допив вторую кружку,  Григорий крякнул, попросил закусить  и выдал заключение:
– Не портите продукт.  В таком виде  потреблять  надо…  Вкусная зараза…

А вот ещё случай занимательный был…  Едет наш Григорий по железной дороге  из Питера. В Карелии у него две дочки проживают, вот у них  он и гостил. По случаю и работа выпала – расписал местному предпринимателю стену в кафе. Карелия, как говорится,  Карелией, а пейзаж художник увековечил белорусский. «Картина хорошая получилась, – рассказывал Гриша, – самому понравилась: речка тихая среди дубов  течет, а по мелководья цапля белая  бродит.  А над всем этим облака к горизонту плывут». 
Но художник наш, как мы уже упомянули, никуда не плывет, а вместе с сыном в плацкартном вагоне возвращается в родные края. Сын Игорь тоже деньжат заработал, в том же кафе  подсобные помещения вагонкой  обшил. С хорошего настроения и выпить не грех, с этим любой согласится.  Поужинали наши путешественники, приняли на душу положенные дорожные граммы, но, верно, произошла небольшая передозировка. Ибо ночью, этак  часика в три, снится нашему художнику странный сон: горит всё вокруг синим пламенем.
Что бы сделал каждый нормальный человек на месте Григория? Тем более родившийся и выросший при Советской власти?  Конечно же, подумал о людях, которым грозит неминуемая опасность.
– Сынок!..   Сынок, горим!
«Горим!  Горим!» –  эхом отозвалось в обоих концах вагона. Народ как горох посыпался с полок. Началась паника. Что-то кричал проводник, но его уже никто не слушал. Хоть огня видно не было, но это вовсе не означало, что вагон не горит. Люди рвались к выходу, кто-то дернул стоп-кран…
«И чего они все бежать да кричать  вздумали? – рассуждал, рассказывая мне вагонную историю Григорий. – Ведь это лишь сон был. Только сон…»

А вот уже совсем недавно с Гришей уже действительно неприятность приключилась. Заболел художник,  и свезла его «скорая помощь» в районную больницу. Доктора рентгеном просветили и озвучили диагноз: камни в мочевом пузыре, нужна операция. Что тут скажешь? Хоть ты художник, хоть животновод, а пришла беда – отворяй ворота.
Усыпили, разрезали, удалили…  Всё вроде бы хорошо, да не совсем: с  пузыря камни удалили, а в протоках  посмотреть забыли либо не разглядели. И вышло так, что через три дня Гришу опять на операционный стол положили. А организм, как вы понимаете, уже несколько изношенный…
Врачи утверждают, что у пьющего человека общий наркоз вызывает состояние, близкое к глубокому опьянению.  Художника Гришу вы уже не хуже меня знаете, а потому можете представить, что он «выпимши»  отколоть может.   А здесь, скажем прямо, запланированная медперсоналом провокация. Ну и высказал больной Сербунов, отойдя  от наркоза,   всё, что на сердце накопилось.   Конечно, несколько агрессивно монолог он вёл, медперсонал  честя направо и налево, но как бы вы в таком положении себя чувствовали?  И как итог – прикрутили нашего Григория   простынями к железной койке.
Вот пишу я эти строки, а меня жалость и обида переполняют. В чём  бедный художник виноват? Что он,  по своей воле второй раз под наркоз шёл?  А с врачей, выходит,  спроса вообще никакого нет:  усыпили…  привязали…
Дальше пусть уже сам Григорий о мытарствах больничных рассказывает. С меня хватит, нервов,  прямо скажу,  не хватает. Это как же человека надо не любить, чтобы так над ним измываться?
– Очнулся я, а они меня развязывать и не думают…  «Доктора, – кричу, – зовите доктора!» Пришел этот доктор…  Взамен того, чтобы команду санитаркам дать,  меня, значит, на волю отпустить, он мне разнообразные  вопросы задавать стал: «Какой сегодня год, молодой человек? Утро сейчас или вечер?  Как жену вашу  по имени отчеству величают?»  Я ему свое твержу:  «Развяжите, тогда  вам всю правду про день и ночь расскажу!» А доктор мнение мое в учет не берет, и опять вопросами пытает. Тут я, конечно,  не сдержался, можно сказать,  вспылил слегка,  и высказал ему  всё,  что я о больнице  этой думаю. Так ты понимаешь, ещё целых три дня голову мне морочили….  По телевизору говорят:   медицина на высоте… Может быть, и на высоте она, я всё ж таки живым с лечебницы выбрался, а оборотни в белых халатах всё равно существуют! – Подвел итог  Григорий Степанович, заканчивая свою грустную историю болезни.
Есть такой медицинский термин – афазия, который означает распад речи. Часто наблюдается как следствие поражения коры головного мозга. Специалист по логопедии Лада Швыдкая рассказывала, что один доцент после инсульта полностью потерял дар речи, в его арсенале остались только матерные выражения.
Оказывается, что эти самые нецензурные слова  и словосочетания из подкорки даже большими дозами алкоголя невозможно вымыть.
 

ЧТО  НАМ  СТОИТ  ДОМ  ПОСТРОИТЬ

Посёлок наш не очень старый. До революции на этой земле жил небогатый помещик. До сего дня сохранились столетние ели, которыми он когда-то обсадил по периметру свою усадьбу.  До 1962  года стоял на взгорке и большой рубленный двухэтажный дом с колоннами у входа и резным балкончиком…
Начались преобразования в экономике страны, затеянные Никитой Сергеевичем Хрущевым. Очень сильно реорганизация коснулась деревни: началось укрупнения  хозяйств.  Машинотракторную станцию (МТС),  благодаря которой  и жил  поселок, закрыли. Центр вновь образованного совхоза решили   обосновать в Терешковичах,  и наш населенный пункт, волею судьбы, из растущего и процветающего,   перешел в разряд неперспективных. Покинули всякого рода поселковые службы и старый барский дом.  Уже на следующий день нуждающиеся в стройматериалах жители бросились его разбирать.  Одним, кто пошустрей, досталось больше, другим – меньше, но через три дня о существовании строения можно было узнать только по каменному фундаменту.
– Я тогда на грузовике работал, – делится воспоминаниями далёких лет Григорий.  – Ясное дело, день на колесах крутишься. Только и успел,  что десятка два бревен тросом во двор к мамке  затащить. Всё похватали…
Так легко и просто разобралась деревенское общество с буржуазным помещичьим наследием.
   
Но вернемся во двор моего деревенского дома, где мы беседуем с Гришей.   Художник выпил очередную кружку вина, и его вновь потянуло на разговоры и воспоминания.
– Скажи мне, а чем у  тебя дом покрыт? –  спрашивает он, хотя хорошо знает, что крыл  я свой дом  по  старой осиновой дощечке  шифером.
В ответ на моё молчание он продолжает:
– А я железо на крышу из Ленинграда привез. Не веришь?
Почему я, собственно говоря,  всему,  что мне рассказывают,  должен не верить?  Или сомневаться? К примеру, звонит мне недавно старый приятель   Саша Захаров:
«Поймал  сома весом в пятьдесят килограммов. Веришь?»  Как на такой вопрос ответить?
Но я говорю откровенно: «Ты еще мне вес сома не сказал, а  я даже минуты не сомневался, что рыбина  полцентнера весит».  По какой такой причине  я должен людям не доверять?  Я всем верю…  Но, с другой стороны, я тоже хочу взаимопонимания.  Вам я верю, всему, что ни рассказываете – верю,  так какие у вас есть основания  не доверять мне? Или сомневаться в достоверности приведенных фактов?
Написал я  о каком-то человечке, так  ко мне сразу тысяча претензий: мол, надуманно,  не жизненно… он так вести себя не мог. А как мог?  Вы товарища, про которого я пишу,  лучше меня знаете? Герой  литературного произведения – это же не вы, дорогой и уважаемый читатель,  он в другом месте родился, в другой семье рос, другое образование получил…  Разве понять, что сторонний   человек  может думает иначе – это трудно? Все мы, по большому счёту,  граждане очень разные, характерами не схожие. Давайте договоримся так: моих героев без причины не тревожить, а то уж больно нервные они порой бывают.  Зачем нам с вами лишние неприятности?
Вы уже догадываетесь,  что на вопрос Григория: «Не веришь?», я ответил так: «Верю как себе. Но хочу, чтобы ты  подтвердил сказанное конкретными примерами». 
Григорий тут же  взялся рассказывать очередную историю своей жизни:
– Поженились мы с Раисой Кузьминичной, а раз семья определилась и в наличии, то дало нам правление  совхоза комнату в бараке. А людей в нём, как в хорошем гарбузе  семечек: и стар там, и млад.   Мечта у меня одна главная в ту пору появилась: свой дом построить.  Не век же по углам детей плодить, у нас в ту пору  уже  две девки  под стол пешком ходили. На зарплату шофёра со стройкой особо не разгонишься. Одно хорошо, где что плохо лежит, вроде бы лишнее, потихоньку на грузовичке к себе на участок  и подбросишь. Но и ОБХСС в те годы не дремал, на все нужно было документы иметь. Сложности определенные были. Но и голова человеку дана не только для того, чтобы шапку носить.
Начал я строительство. Всё честь по чести:  лес мне на дом в сельсовете выписали, брат с ребятами рубить помогли…  Окна и двери один умелый человек взялся делать. Лиха беда начало.  Но вот уже и сруб стоит, накрыть  его до зимы надо хоть кровь из носа, а чем? В ту пору основной материал на крышу – осиновый гонт.
 А здесь случись так, что подсказали умные люди:  мол,  в городе Ленинграде железо для кровли запросто можно по дешёвке купить. Там сейчас ремонтируют старые купеческие дома и жесть, значит, списывают. А заинтересуешь прораба, так он тебе это железо чуть ли не задарма продаст.  Только законченный дурак после таких слов  на лавке дремать  будет.  Через два дня я уже с поезда в окно гляжу…
Нашёл я в Ленинграде и улицу нужную, и прораба, в общем, решил все вопросы в пользу строительства. Привёз в поселок железо, накрыл до снега крышу. Что, молодец Гриша Сербунов?
– Вне всяких сомнений, – высказываю я своё восхищение, – но это же так сложно: нужно было найти прораба, договориться с ним, нужно было доставить жесть в Гомель…  Здесь сам чёрт голову сломит…
– Молодой был, – говорит Григорий. – На подъём лёгкий…  Не я первый, не я последний.  Видишь, – ткнул Григорий пальцем в сторону своего пятистенка, – чем дом крыт?  Тем самым железом!   И скажу тебе, что оно  ещё нас с тобой переживёт… – Григорий вздохнул, задумался, помолчал чуток и продолжил: – Так вот, согласно потребностям, я еще один рейс в Ленинград сделал. В Калинино одному хозяину жесть продал, копейку заработал. Одно плохо получилось, мамка моя через это железо пострадала.
– Как так? Расскажи, Степанович...
– Да и рассказывать толком особо нечего. Узнала мамка, что только ленивый с Ленинграда железо не возит, и тоже записалась, как сейчас говорят, в коммерсанты.
– И что?
– Три года по суду получила. ОБХСС подкараулил.
Так простая и занимательная история,  связанная с городом на Неве, обернулась в Белоруссии 36-ю месяцами заключения. И рассказывать, честно признаться, об этом происшествии особо не хотелось, но уж коли решили мы придерживаться правды, если хотим  узнать о жизни нашего художника всё, или почти всё, то будем следовать  выбранной дорогой. Здесь уж извините, принимайте всё как есть: и плохое, и хорошее.
   
Всего две улицы в  нашем маленьком посёлке, но   названий им никаких сельсовет не дал.   Хотя  кое-кто из жителей и прибил себе на стену дома подобранную по случаю  в городе табличку.
И получается, что кто-то   на улице Подгорной живёт, а кто-то и рангом повыше: на Проспекте Ленина.
Наш Григорий Степанович, как поселился   на краю посёлка в  доме за номером 21, так до сего дня там и проживает. Пятистенок, примостившийся у болотистого леса, крыт крашеным суриком железом.
Глянет иной прохожий на этот дом, да и отвернётся, недосуг человеку чужое жильё рассматривать, в окна к незнакомым  людям заглядывать. И получается, что кроме автора  да читателя никто  в целом мире ничего о художнике Сербунове не знает.
   
Если будете случаем проходить по нашему посёлку  и увидите пожилого,  уже согнутого в спине человека – кивните ему.
 И у  вас на сердце приятно станет, и художнику деревенскому почёт и уважение. 
Время обладает  странной способностью  легко стирать события.  И в конечном итоге выходит, что ничего интересного и поучительного в этой жизни  не было. А ведь можно и по-другому сказать: была, была жизнь! История, по большому счёту, ручкой пишется да  памятью людской сберегается. 
2008 г.