рассказ Тачанка за номером 12-18

Рассказ:
«ТАЧАНКА  ЗА  НОМЕРОМ  «12–18»

Утро… Хата деревенская…  Тоска непроглядная вокруг, как туман над болотом… Иной раз посмотришь на этот мир, на неуёмную глупую суету людскую, и говорить не хочется.  Осточертело все… Так, клянусь мамой,  и промолчал бы до Судного дня.
Солнце лучами своими в окошко заглядывает, делом заняться велит.  Слышно, петухи где-то  во дворе песни  победные поют, видимо, к непогоде. Посмотрели мы  с Вовой друг на друга, и безо всяких около литературных слов  поняли: бросать надо эти ночные гулянки, не доведут они в Бога верующего  человека до добра.  Хотя, следуя логике, ясно, что они куда-то «ведут». Только в ту ли сторону? А если даже в нужном направлении осуществляется движение, то уже сам человек, согласно натуре, не хочет никуда идти,  или, что ещё хуже, не может.  Хрен, как говорят пьющие люди, редьки  слаще не бывает. Вот такие несвежие мысли и всякая непотребная  белиберда в голове крутится, роится, такое подсказывает, что и признаться грех…   И не просите…
Стукнула дверь: пришел Федька Богомаз с докладом:
– Нестор Иванович, очень ваше  вчерашнее поведение не одобряет.   Это ж, говорит, позор для бойца – номер с тачанки потерять. По-хорошему надо бы их того… мол, в расход пустить. Потом оттаял сердцем, но всё одно вас и вашу тачанку матерными словами крыл.  Сам ещё затемно в Гуляй Поле укатил.  Наказал: воду в ступе не толочь, а как рессору  наладите, что вчера раздолбали, в ту же минуту скакать к нему.  Сегодня  Батька у Галюни дневать будет. Тама и сустренетесь, тама его и застанете.
Стали искать Белобородько. А где этот  чёртов Гришка?
–  Вова, –  пробую придать важность текущему моменту, –  Вова,  друг мой сердечный, что делать будем?  Вчера под Шевелевой  слободой   Сёмка  разъезд красных повстречал.  Конь, говорит, хороший под седлом, а не то б…  Сабельки-то у них,  небось,   остры, а, Вова?
А Вова Фрейдин, даже сказать не решусь,  сколько мы с  ним верст на колеса тачанки накрутили – не счесть смертному человеку  этих расстояний, и говорит:
– Видимо, самогон вчера  мы потребляли  не особо качественный, с большим количеством сивушных масел. Голова, как орех трещит.
– Вова, – начинаю я нервничать, – прочувствуй  душой  легковесной своей нестабильность сегодняшнего дня: голова хоть и не совсем в порядке, но на плечах. Это, Вова, важно, это  в плюсы пиши…  А, не дай Бог, нарвутся красные на нас, и голове твоей  уже в кустах лежать. Понял ли ты меня,  друг милый?  Воспринял ли ты уставшим сердцем грозящие нам неприятности?
Ничего не сказал в ответ  Вова, только кулаком кому-то вдаль погрозил.  Я  его хорошо понимаю, врагов у нас вокруг немеряно, и не поймешь, кто хуже  –  белые генералы  или красные пролетарии.
Отыскали,  наконец,   наши ребятки  Гришку-кузнеца. Стоит глаза пучит, точно он в сей момент с Луны   свалился.  И это боец народной армии Батьки Махно? Тьфу, тогда на вас!
– Лишних слов говорить я тебе сейчас не стану. За час тачанку в строй не поставишь – расстреляю.  Делай, Григорий, нужные выводы.
Я, признаюсь вам, по природе своей человек тихий и мирный, как говорит Вова Фрейдин: «ни мухи,  ни жука не обидит».  Всё верно, с натуры портрет списан,  с таким уж характером  я на белый свет мамой рождён.  Муху я действительно не трогал и тревожить летучее создание  не стану – пусть тварь жизнью скоротечной наслаждается, если Бог  так судьбу её решил устроить.  Но человечка, коли он наше правое дело предал,  если душа у него с гнильцой,  с нагана  тут же тюкну,    приговор,  не раздумывая в силу введу,  рука не дрогнет.  Вова не даст соврать.
А Гришка,  сущности  обострившейся классовой борьбы не понимая,  ещё и  полемику разводит:
– Тоже надумали: чуть что – сразу к стенке…  Этак на всех да про каждого боезапаса у нас никакого не хватит.  И так к «максиму» всего одна лента осталась.  – Но внял просьбе, пошёл…
Бабы, с какого боку не глянь, умом не блещут, это вы не хуже меня знаете. Вот и  Анюта, кос не заплела, росомаха  росомахой,  а уже веселиться готова:
– Господа разбойнички!  Шампанского хочу! Да с бубенцами на тройке в Перегоновку, там у меня сестра двоюродная от одиночества скучает.
Володю от этих  слов прямо передёрнуло, видимо,  впрямь сегодняшнее утро развлечениям не способствует:
– Дура ты набитая, Анюта,  хотя,  в общем и целом,  девушка прогрессивная.  Мысли высказываешь чрезвычайно путаные: шампанского нам ещё местная интеллигенция не нагнала,  а старые запасы  за прошедшую ночь  истрачены.  А в твоей хваленой Перегоновке красные уже три дня как куролесят. Что ж ты, Анюта, ****ской провокацией занимаешься?  Нас под сабельки подвести хочешь?
Тут слово  взяла Танька:
– Вчера  сами же орали: «Широка страна моя родная…»  Я супротив веселья   не возражаю.  Я тоже желаю  с вами  в мир свободы  на тачанке с ветерком мчаться. 
Может быть, и орали…  И что с этого?  Значит,  соответствующее  настроение людей настигло.  От себя лишь добавлю:  кто старое помянет, тому сами знаете, что положено согласно военному времени.  Незачем    нервную память  воспоминаниями тревожить.
Здесь  прибежал Гришка:
– Всё наладил, закрепил,  никуда не денется.  Рессора должна, мать вашу перемать,  требуемую нагрузку выдержать.  Тольки вы, братья-товарищи,  девок больше на боевой тачанке не катайте.  Они же, как   бабы упитанные,  дополнительное давление  на ось создают. Потому механизмы и выходят из строя.  А это непорядок.
Это он нас с Вовой уму-разуму учить вздумал.  Сам дурак дураком, а с  инженерными выкладками лезет.  Нагрузка на ось!   Механизмы-катаклизмы… Бредятина полная!   Как тут можно промолчать?  Вот и срываешься на слова…  А будь по-другому, вовек бы слова ни проронил. 
Не любят у нас в отряде Гришку, сторонкой стараются обойти.  Мукасей, а он с ним земляк по рождению,  рассказывал: «Барина ножом по шее, а кровь в лохань спустил.  Умылся он этой кровушкой и говорит деревенской общественности, что он на суд согнал:  «Я до сего часа был беднейшей породы крестьянин, а нынче, кровью господской крещеный, стал я свободным человеком по имени анархист.  Сам князь Кропоткин на это святое  дело нашего Батьку благословил».
Не понять,  откуда, но нашлась жидкость для опохмела.
Вова, а он специалист  по этому делу, в другое бы  время с таким разносторонним знанием на доктора выучился,  совет дает:
– Ты, дружище, огурчиком соленым мысли горькие прочь гони.  Огурчик, он же того…
– Вова, – это уже я вынужден был вступить в разговор, – нам о великом думать надо, о грядущем Коммунизме, что сразу за мировой пролетарской революцией последует, а ты… огурчиком  попрекаешь!  Не ждал я от тебя такой взаимопомощи!
– Правильное питание, –  это он опять меня жизни учит, – никакой мировой революции помешать не может. Человек в лаптях да при отсутствии еды, то есть голодный и бедный, до светлого будущего никак дойти не может. Силы не хватит!  А давай по-другому: ты накорми сначала  человека, для услады души стаканчик первача ему поднеси, обуй в сапоги, справь  одежонку  по сезону,  да пусть возьмет он в руки пулемет…  Так человек наш проваславный не то  что в Коммунизм играючи зайдет, он еще с собою…
Но умную речь дослушать не удалось, мысли вновь попутала Анюта. Заканючила, как заезженная пластинка в граммофоне:
– Я домой теперича уже не вернуся…  Нету моего интересу на печи сидеть…  Ведь я только в эту ночь вкус революции до конца прочувствовала.  Знайте правду, с самого непорочного  детства  я  о такой революции мечты хранила…  Поехали, хлопцы,  кататься, скажите коней запрягать… По бутылкам  постреляем… Поехали…
Дверь опять:  хлоп да хлоп. Не дом, а проходная  завода. Прибежал Гришка, понёс чушь несусветную. Видать, похмелился всерьёз, да лишка хватил.
– Ось сладил мабыть…  Рессора – ни к чёрту… А кобыла Клара захромала.  Подозрение есть, что забеременела. У нас в отряде это не вопрос…
У Вовы нервы, понятное дело, не с пеньки сплетены:
– Ты, боец Белобородько, круглый дурак или просто саботируешь?  В первом случае мы тебя амнистировать можем, а в чём другом, то прощения нашего на свой счёт не жди.  Что, в вашем хваленом колхозе хороших коней уже нет?  Кулаки отравили? Цыгане свели?  Найди… Замени… Денег пообещай, да расписку сельскому труженику дай. После войны полный расчёт, народная власть не обманет.  Я всё сказал, а теперь пошёл вон!
Здесь уже я с поправками в разговор встрял:
– Владимир! Вы времена путаете, в Гражданскую войну, на которой мы с вами сегодня кровь проливаем,  никаких колхозов ещё не было,  и быть не могло.  Такая экономическая система ведения хозяйства ещё не нашла у народа поддержки.  Похмелитесь! Вернее,   одумайтесь!
А Вова ничего слышать не хочет, что ему чужое мнение:
– Нестору Ивановичу на сегодняшний день всего 29 лет, и хотя технического образования он никакого не получил, инженерную мысль в жизнь неукоснительно внедряет.  Вот взял и тачанку придумал.  Вернее, пулеметом обустроил. А люди некоторые университеты кончают, а все мысли лишь о водке да бабах.
Это он, вы уже хорошо понимаете,  в наш с вами огород камушек забросил. Я, как вам раньше уже признался, век бы молчал, но обидно  до слёз  слышать подобное утверждение друга.  Хорошо, закончил я  университет, признаюсь – перед  трудовым народом донельзя виноват. Сменил пролетарское происхождение на порочное образование. Кровью алой дело поправим, есть у нас такая возможность…  А сам Вова такой уж борец за крестьянскую долю?  За святую идею анархистского порядка,  во имя которой наши бойцы, во главе с Нестором Ивановичем Махно,  жизни не жалеют?  Вот тут-то, я его в оборот и взял: борец он только на словах, а  на деле всю сознательную жизнь на ковре борцовском всего только  мостики делал,  приемы захвата демонстрировал.  А где на этом ковре  мы разглядим роль народных масс? Где здесь думы о счастье мировом?  Ни хрена подобного не наблюдается!  Я ему всё это в глаза  и высказал.   А Вова  надулся,  гитару  в руки взял, да  тихонько струны перебирает:  мол, знать ничего не знаю, ведать никого не ведаю. 
Танюша его за плечи  приобняла,  лисой ластится,  просит: «Владимир Семёнович, а ту, что вчера пели, про тачанку, опять не споёте? Страсть, как песня ваша мне нравится.  Больно душевная композиция».
А Вову просить долго не надо, он и в бою, и в гулянке  на высоте.
    
      …Кинулась тачанка в поле на Воронеж,
         Кровь текла рекою – казака не трожь…
         Сзади у тачанки надпись – «Хрен догонишь!»,
         Спереди тачанки надпись  – «Не уйдешь!»
 
Хороший у Вовы голос, спору нет.  Да и песня, как девчонки подметили, проникновенная.  Пробирает…

Володя кончил петь, чуток помолчал и говорит:
– А ты картину «Тачанка»  художника-баталиста Грекова хорошо помнишь?
А я,  хоть  эту картину  в виде репродукции в альбоме и видел, но ничего ему в ответ не сказал.  Незачем. Всё, что надо, уже сказано.  Наговорились…
– Так вот, на тачанке этой первоначально наш Батька Махно был изображен.  Потом, по политическим мотивам,  Нестора Ивановича под красного казака  загримировали.
– Откуда знаешь?
– Я в студии Грекова кочегаром работал. Ко мне многие художники выпивать заходили.  Они и рассказывали.
– А что художники пили? – Здесь хочешь  не хочешь, а разговор  приходится поддерживать, уж больно вопрос животрепещущий.
– Хорошие напитки редко, а всё больше растворители да разбавители.  Был  там один – худой да высокий, но весёлый такой… Анекдоты политические всё рассказывать любил.  Так вот он всегда с кисточкой в кочегарку приходил: макнет в стакан, так напиток сразу красный или зелёный.  А художник  смеётся: – «Ликёр шасси. Рекомендую: два стакана и улетаешь прямиком к чёртовой бабушке…»  Нескучный  такой товарищ, даже фамилию его помню – Рабкин.
Вове я верю, память у него, дай Бог каждому такую иметь.  Да и я, к слову сказать, не всё ещё что видел и слышал, позабыл.  Художника Рабкина я не знал, врать не буду, но люди с подобной фамилией встречались  и мне на дороге жизни.  Пока Вова девочек разговорами тешит,  горилку  яблочками мочеными закусывает,  расскажу, что знаю.
Был, вернее, жил в городе Жлобине  аптекарь. Национальность  его для нас не имеет никакого значения.  Фамилия данного гражданина, как ни удивительно, тоже была  Рабкин.  Возможно, что он  даже  приходился каким-нибудь дальним родственником  весёлому  художнику.   Но,  чего не знаем, о том не говорим.    Даю точку отсчёта: революция в России, далее Гражданская война,  кайзеровская Германия фронт прорвала…  Обстановка в мире не простая… Что делает ЧК? Она своё дело исправно в жизнь проводит – забирает у бедного аптекаря велосипед.  Что делает Рабкин? Он, не будь дураком, незамедлительно Ленину в Кремль телеграмму: так, мол, и так –  отобрали у человека  самое дорогое.  И пример приводит: для аптекаря лишиться велосипеда, то же самое, что для девушки расстаться с честью и совестью.  Ленин занят по уши: Колчак наступает, печи в Кремле дымят – нет тяги.  Куда ни сунься холодрыга ужасная, ходоки голову одурили…  Свердлов Яшка с Лёвой Троцким чудят…  Одним словом – Садом и Гоморра на отдельно взятой территории. Но беда людская Вождя и в таких нестандартных  условиях не перестает волновать.  Шлёт Владимир Ильич в Гомельскую ЧК ответную депешу: «Прошу разобраться с товарищем Рабкиным.  Почему обидели угнетаемого царизмом еврея-аптекаря?  Виновных расстрелять, велосипед вернуть».
Тут Татьяна опять проявила недостаток образования и такта. История ещё не закончилась, а она с дурацким предложением лезет: «В Перегоновку ехать ленитесь, тогда давайте хоть в подкидного дурачка поиграем… на раздевание, а?»
Глупости слушать – себя не уважать. Потому продолжаю рассказ:
А в Гомеле, в  Чрезвычайной Комиссии,  тоже люди не с простыми фамилиями революцию в массы внедряют.  «Виноваты во всём капиталисты-эксплуататоры. Трудимся день и ночь, но к стенке поставить их сегодня  не в силах, мешает расстояние.  Но, клянёмся партии всем, чем можем, доберётся трудовой пролетариат в тесной смычке с крестьянством, и до ненавистных сатрапов.  Историческую задачу по расстрелу  в самое ближайшее время непременно выполним.  И пусть пролетарии всего мира для этой общей задачи объединяются».  Казалось бы, вопрос исчерпан, да только Рабкин наш не лыком шит.  Он в Кремль опять телеграммку строчит.  Ленин  вновь запрос в ЧК: «Где велосипед?»  А хрен его знает,  по каким дорогам аптекарская веломашина своими резиновыми колесами  пыль разгоняет.  Немцы уже возле Гомеля, попробуй  разберись, что к чему.  В такой нервозной обстановке и замяли дело, спустили, как говорится, на тормозах. Реально оценивая положение, допускаю, что  гражданин новой России товарищ  Рабкин мог этот велосипед вместе с аптекой подарить Председателю  Гомельского ЧК.
Здесь Вова свою эрудицию продемонстрировал, оказывается, послушать исторические экскурсы интересно не только девушкам:
– Может и подарил.  Чего только  в нашей  жизни не бывает…  Я вот, к примеру, знаю одного человека, так ему швейцарец машину «Фиат Брава» презентовал. Через все границы и таможни прямо к крыльцу подогнал.  Несправедливость в мире всегда существовала: одному всё, а другому –  кукиш с маслом!
Что ж, теперь мне ясно, что у трезвого в черепной коробке таится.  А как же библейские заповеди «Не возжелай… Не завидуй?» Вычеркнем их из нашего обихода? Так ты, Вова, вопрос ставишь? Но я претензии не озвучиваю,  не будем торопить события, но  рассказывать  историю ещё одного человека с фамилией Рабкин не стану.  Хватит, поговорили… 
– В этих ваших рабкиных-драбкиных сам чёрт ногу сломит, –   это Анюта свое понимание  данного вопроса в общий разговор  вставила, – но слушать все равно  интересно.  Я вам, голуби, по-простому скажу, как честная девушка: Бога не боитесь, так хоть Маркса своего послушайте – поехали кататься!  Замлела тут с вами без движения!
Вова Фрейдин,  согласно своему статусу, человек грамотный,  порассуждать о природе вещей  всегда и везде согласен.  И, соответственно, чтобы нить умного разговора не терять,  шикнул на Анюту, мол, жить хочешь – стихни, и задает в мой  адрес насквозь провокационный вопрос:
– Ты Маркса читал?  – Потянуло его, значит, на политику.
Хорошо, посмотрим кто кого:
– Не читал я, Владимир Семёнович,  труды великого ученого Карла Маркса. К сожалению не довелось…  За революционными событиями  не до того было. Но полностью с ним согласен.  Бедность –  не порок, это беда. Чистый опиум для народа.
 И не пытайтесь, – здесь я на «вы» перешел, подчеркивая важность озвученной мысли, – меня нерусской  национальностью товарища Маркса, верного друга всех рабочих и крестьян,  с идеологически верной платформы сбить. Ничего у вас в этот раз не получится.
Зря, наверное, я так категорически высказался, да и цитату, признаюсь, исказил.  Понятное дело,  разволновался, не по душе мне всяческие  неясности и неточности, раздражают подобные неувязки  психику. Хорошо бы в  Словарь  Энциклопедический  заглянуть,   цитату выверить… Но здесь чёрт  знает что вокруг началось: то ли красные напали, то ли свои перепились: шум, гам, неразбериха… А винтовочки, слышно: тук-тук…  тук-тук… Девушки наши визжат, как резаные, за окошком пулемёт уже к работе подключился… Репродуктор – чёрная бумажная тарелка, что  скучал  потерянно  на стене меж рамками с фотографиями,  вдруг,   ни с того ни с сего ожил (ток по линии пустили, что ли?) и  запел узнаваемым голосом  Иосифа Кобзона: «За горами, за долами, жде синiв своiх давно батько мудрий, батько славний, батько добрий наш – Махно».
 И тут,  будто вихрь снежный налетел, всё видимое закружилось и завертелось в пелене небытия, и в образовавшуюся воронку вдруг стало  затягивать ещё хорошо узнаваемый  реальный мир.  Исчезли в этой круговерти стены нашей уютной хатки, канул в бездонное нутро  водоворота и добрый дедушка  Ленин со своими настырными  ходоками; кубарем полетели  туда же  озорные  девчонки – Танюша с Анютой.  Как  с огромной горы    покатилась к низу тачанка;  грызя удила и роняя пену с морды, рванула вслед  за ней  пегая кобыла по кличке  Клара; махнув саблей, кинулся в волны исчезающей реальности  и  обожавший её за покладистый характер  Григорий Белобородько.  В этом летящем в Абсолют  чудном водовороте мелькнул, грозя врагам маузером, наш верный командир, герой Гражданской войны, обладатель ордена Боевого Красного Знамени за номером пять – Нестор Иванович Махно.   Всё исчезло, растворилось, сгинуло…  В круговерти времени и материи  исчез, растворился  и мой незабвенный боевой друг,  борец и пулемётчик Вова Фрейдин.               
Стих ветер, солнце, окрасив горячей кровью облака, тихо умирало за горизонтом.  Всё в мире, казалось бы, стало на свои законные  места, только душа моя, кипящая любовью душа моя  по-прежнему страдала.  И так мне хотелось, чтобы на  Земле, в этом огромном переполненном людьми мире всем было хорошо, пускай  бы на долю каждого  выпал  в этой жизни хотя бы маленький кусочек счастья.  Только нет  рядом со мною  сегодня закадычного друга Вовы, потому и некому успокоить, некому сказать – а бывает ли такое на  белом свете?
2012 г.