Фортель. Глава 11

      Минут через двадцать хозяйка вернулась за обеденный стол. Сев на прежнее место, она погладила внучку по взъерошенной голове.
     – А дедуля скоро приедет? – повернулась к ней Юлечка.
     – Скоро, лапонька, скоро.
     – Быстрей бы, – вздохнула девочка, – а то скучно без него.
     – И мне скучно, – шепнула Марина Ивановна. – Но ничего, мы вместе как-нибудь доскучаем. Ага?
     – Ага, – живо поддакнула малышка. – А можно мне поиграть? На улочке.
     – Тебе не играть, а спать надо, – убедительно произнесла Вишнякова.
     – Не хочу я… Ну пожалуйста… – наморщила лобик Юлечка.
     – То есть как не хочу? – не на шутку рассердилась  Марина Ивановна. – По-человечески тебе говорю: «Марш в кроватку».   
     – Не хочу, бабуленька, чесслово… – шмыгнула носиком последняя. – Пора и отвыкать.    
     – Это зачем же?! – Неподдельное изумление чёртиком выпрыгнуло из глаз Марины Ивановны, по чуть заметной сеточке морщин спустилось вниз и заиграло в притягательно-искренней улыбке.
     Смахнув ладошками колючие слёзинки, Юлечка заёрзала на скамейке:
     – …скоро в школу. 
     – Ну так что?
     – И я там спать буду? Да?
     – Отпусти ты её, Марина. Неинтересно ей с нами, – в конце концов не выдержала Лидия Кондратьевна. Она хитро подмигнула егозе. Егоза, уловив неслабую поддержку, снова вскинула глаза на бабушку.
     – Ну если у тебя такая заступница, то можно, – стараясь быть серьёзной, промолвила та.
     Младшая Вишнякова, не тратя времени даром, нырнула под скамью, хотя надобности в этом не было: сидела-то она с краю. Встав на ноги, незамедлительно доложила:
     – Анисе, подружке моей, вчера подарили куклу.
     – Красивую? – в один голос спросили бабушка и Лидия Кондратьевна. 
     – Ага… – встрепенулась малышка. – С бантиками. И Аниса обещала вынести её на улицу. Побегу посмотрю. Только… – девочка заморгала поникшими было ресничками.    
     – Что только?.. – не поняла Марина Ивановна.
     – …только быстро она не придёт.
     – Почему?
     – Бабуленька, ты забыла, что ли? Ножки у неё болят. – Юлечка поставила руки на пояс и ступнёй, обутой в лёгкую сандалию, начала медленно катать камушек.
      – Прости, милая, прости… – Марина Ивановна вышла из-за стола и ласково обняла внучку: – Ну конечно же, я помню…
     – Она и в школу не пойдёт, – высвобождаясь от бабушкиных объятий, сказала девочка. – Учительница сама к ней ходить будет.
     Вишнякова отвернулась, чтобы вынуть из кармана носовой платок, и встретилась глазами с Эльзой. «ДЦП», – промолвила она. Эльза кивнула и, бледная, опустила голову. «Очень жаль …» – чуть внятно произнесла она. Затем, то ли рассеянно, то ли загадочно, взглянула на мужа и губы её прошептали почти сакральное: «Никто кроме нас…» – «Что?» – вяло повернулся к ней Петер. – «… им не поможет», – закончила Эльза. – Немного погодя, пролепетала: «Вот оно… искупление… Надоем… Теперь точно надоем…» – Супруг, неопределённо крякнув, молвил: «Ты у меня вон какая стройная, а я всё ем да ем». – И, по-прежнему ничего не видя и ничего не слыша, он продолжил как ни в чём не бывало смачно уписывать за обе щеки свиной холодец.      
     Марина Ивановна, промокнув платочком глаза, тронула малышку под локоток: «Ну, беги уж…» Юлечка пулей рванула прочь. Туда, где в проёме ветвей юного вишняка*, высаженного Павлом Леонидовичем по краям широкой тропинки, маячила калитка. Однако у последнего деревца она осадила неугомонного коня своего по кличке Гиперактивность. «Аниса, наверное, спит, – подумала она. – Ведь у неё ух какая бабушка… да и нет такой доброй защитницы, как Лидия Кондратьевна. А если спит, то и зачем бежать куда-то». Поразмыслив ещё секунду-другую, она что есть духу припустила по узкому ходу между кустами красной смородины. За смородиной свернула направо к раскидистой лещине. Там, убаюканный мягкой россыпью густых листьев, нежно объявших крышу, стоял домик. Внутри домика находились стол, стульчики, кроватки, шкаф. И всё это: и крохотный домик, и кукольную мебель – дедушка смастерил сам. Из дощечек. Для своей единственной и безумно любимой внученьки.
     «Сварив кашу» из самой настоящей крупы, которую дала бабушка, Юлечка, приговаривая: «Это ложка, это чашка. В чашке – гречневая кашка. Ложка в чашке побывала – кашки гречневой не стало!», «накормила дочек». Затем раздела их и уложила спать. Уложила всех, кроме одной. Той самой Настеньки.
      Намыв посуду и таким образом покончив с хлопотами в дому*, хозяюшка ступила за порог. Она усадила Настеньку на скамеечку и принялась играть в мяч. Однако это занятие ей скоро наскучило. Отправив мячик под скамейку, она подмела крылечко, выдернула несколько сорняков на клумбе, смахнула с оконного наличника паутину и, вскинув куколку на плечи, галопом помчалась к пруду. В нём ещё на той неделе она заприметила шишку. Огромную такую, тёмно-коричневую и почти не распушившуюся. А самое главное – недалеко от берега. Если постараться, то можно и дотянуться. Вот бы сорвать и показать Анисе. Нет, лучше подарить. Ведь она, Юлечка, не жадная. А у неё этого добра вон сколько. Целый пруд. Нет, полпруда. Ну разве что чуть поменьше. Но всё равно много…
     Около подёрнутых крепкой осенней зеленью грядок, с которых уже сняли урожай, девочка остановилась. А всё потому, что рядышком красовался премиленький диванчик. Настолько хорошенький, что пронестись мимо него и не присесть хоть на минутку для Юлечки не представлялось возможным. Это симпатичное резное сооруженьице, предназначенное для отдыха на веранде или в саду, дедуля отыскал на чердаке. Вероятно, диванчик был отправлен туда прежними хозяевами. Павел Леонидович отмыл его от липкой пыли, соскоблил с него старую краску, подобрал для него весёленькие тона и поставил это чудо недалеко от водоёма, предварительно соорудив над ним двускатную крышу.
     Сначала она просто села, болтая ножонками и что-то мурлыча себе под нос, затем легла. Повернувшись на правый бочок, крепко-накрепко обняла Настеньку.    
     Сквозь цветистую наволочку подушки ненавязчиво сочился целительный аромат трав. Разливаясь тонкими благовониями в зыбком певучем воздухе, он мягко и нежно обволакивал чуть было не разгулявшуюся скорым аллюром нервную систему девочки. Юлечка протяжно вздохнула, глазки её заморгали, пытаясь побороть блаженный наплыв дремоты, затем и вовсе закрылись. Казалось, успокоительный сон надолго овладел ею. Однако спустя несколько минут малышка тряхнула головой, смешливо наморщила лобик и чему-то улыбнулась. «Ты опять щекочешь мне бровки...» – сказала она, широко распахнув веки. Привстав на локотке, она свесила ноги с диванчика, села и огляделась. Никого. Да и рядом тоже. Только у спинки её временного пристанища мирно подрёмывает любимая куколка. Поправив чуть смятый подол Настенькиного платья, малышка снова легла. 
      А тем временем солнышко, такое нежное и такое ласковое, весело плескалось в жемчужно-бирюзовой лагуне обширного небесного океана. Изредка ныряя в белопенные гребни ленивых волн-облаков, оно выплывало оттуда необыкновенно чистое и ангельски просветлённое. И, казалось, души – не только людские, но и всего сущего на земле – должны были бы  наполняться безмерным его ликованием, являя собою воплощение его жизнерадостного великолепия. В пределах авторского окоёма всё так и происходило: сияло, лучилось и радовалось жизни.
     Между длинными стебельками вездесущего пырея, между сочными листиками отавного клевера, то есть там, где искусный ткач приложил свои умелые лапки, горели разноцветными огоньками тонюсенькие ниточки паутин и какою-то чудною, неистово-притягательною силою иллюминировали светло-золотистую основу разгулявшегося на славу денька. По сверкающей искрами зеркальной поверхности пруда, поросшего живописными камышовыми островками, танцевали легконогие водомерки, а в воздухе, шелестя слюдяными крылышками, вальсировали резвуньи-стрекозы. Несколько кустов алого бересклета у мостика* и многоцветные астры по периметру всего водоёма придавали неизъяснимую прелесть последнему и выгодно оттеняли его великолепие на фоне тёмной ольховой рощицы. Настороженная неприветливость ольшаника на северной стороне да слепая унылость невесть откуда взявшейся тучки на горизонте – вот, пожалуй, и всё, что вносило тусклый налёт дискомфорта в окружающее пространство. В целом же ничто не нарушало общую гармонию этого славного позднесентябрьского денёчка. Одного из последних форпостов настоящего бабьего лета… 
      
     …А где-то упоительно и печально пел неведомый голос. Пел так, словно ему аккомпанировал сам Эол на своей сладкозвучной арфе.
    
     Первое, что увидела Юлечка, когда открыла глаза, была бабочка. Трепеща пушистым своим тельцем, нимфалида зависла над нею.
     – Это ты, – улыбнулась ей девочка. В знак приветствия крапивница опустилась на спинку диванчика. – Ты не бойся, гладить не собираюсь. Бабушка сказала, что у тебя нежные крылышки… Ну куда же ты? Куда?.. Посиди-ка здесь, Настенька. Я сейчас…
     Она подбежала к пруду и вступила на мостик. А вот и беглянка. Сидит на листике рогоза, а рядом красуется та самая шишка. Но далеко-о-о … Вытянув вперёд ручонку, она наклонилась над водой. Последнее, что она увидела, это были: переплетения жгутов и верёвок в каком-то зеленовато-мутном хрустале и… белесовато-жемчужная тень, метнувшаяся в её сторону.
___________________________________
*в дому (нар.-поэт.) – в личном доме.
*Согласно народному поверью, веточки бересклета являются чудесными оберегами от различных невзгод.