Шкатулка

Среди книг на стеллаже моей библиотеки стоит цилиндрической формы шкатулка, расписанная под хохлому. На красном фоне диковинные цветы из сусального золота. Ей 57 лет. Сначала она украшала мою одиннадцатиметровую комнатку в коммуналке, вытянутую в длину, как коридор, и поэтому неуютную. Чтобы придать ей респектабельный вид, требовались ухищрения, которые мне не могли позволить тотальный дефицит того времени и 57 рублей зарплаты учительницы начальных классов.
 
Шкатулку я водрузила на этажерку ручной работы, выкрашенную в голубой цвет, потому что только такую краску можно было найти в продаже. Четыре полки были покрыты салфетками, свисающими углом вниз. На уголках болгарским крестиком вышиты голубые цветы, отдаленно напоминающие фиалки. Работа моей мамы. Кто бывал у нас, загорались желанием иметь такие же. Мама, донельзя довольная тем, что работу ее оценили, вышивала всем желающим. Ей в благодарность за это приносили ведерко картошки, трехлитровый эмалированный бидончик квашеной капусты. Денег всем не хватало, поэтому благодарность выражалась едой с собственных огородов. Обстановка комнатки, как и во многих, по-советски одинакова. Кровать металлическая с панцирной сеткой, самодельный стол, который смастерил сосед по лестничной площадке за вполне приемлемую цену и вместе с табуретками. Украшением многих квартир были этажерки. На них ставили фотографии без рамок, прислонив к флаконам из-под одеколона, которые не спешили выбрасывать, и они еще некоторое время служили украшением интерьера.
 
Полки этажерок удерживали выточенные на верстаке колонки. На моей этажерке стояли учебники, а, когда я поступила в институт, к ним присоединились классики марксизма-ленинизма, изданные брошюрами, которые я покупала в магазине по вполне доступным ценам – от 15 до 30 копеек, в зависимости от толщины. Среди невзрачных изданий шкатулка выглядела ярким пятном, приковывала к себе внимание тем, что была из какой-то другой жизни - обеспеченной и благополучной. Называлась она декоративно-прикладное искусство.
 
Мне ее подарила Нелли Николаевна Петрова. Мы работали в одной школе. Преподавала она русский язык и литературу. Мое место в негласной школьной иерархии было самым скромным. Нелли Николаевна виделась мне не просто яркой личностью, а переливающейся всеми цветами радуги. После окончания войны она еще некоторое время жила в Германии. Муж – офицер. Потом по какой-то причине служба его закончилась, и семья оказалась в поселке городского типа. Купили неказистый домик. Супруг Василий Федорович поступил на работу в локомотивное депо.
В школе было около четырех десятков учителей, но Нелли Николаевна не из тех, кто теряется в общей массе. Прежде всего – умение держаться. Она никогда не разочаровывала окружающих своей обыденностью. Идет по длинному школьному коридору с классным журналом в руках, спина – прямая, голова – поднята. Одета – не как все, в вязаные кофты, прошедшие не одну стирку, а в драповый костюм в крупную клетку.
 
В разговоре с ней следили за тем, чтобы невзачай не сделать неправильно ударение в слове. И речь, чтобы была, пусть уж не такая красочная, как у Нелли Николаевны, но по возможности приближенная. На педсоветах она высказывала свое мнение, иногда идущее вразрез с общим, корректировала его, аргументируя свою точку зрения так, что с ней нельзя было не согласиться. Все понимали, что это не было способом самоутверждения. Просто то, что она предлагала, было более приемлемо.

К Новому 1962-му году она выпустила для учителей стенную газету. Через весь ватманский лист шла «шапка» «Что кому снится под Новый год». Завучу Елене Николаевне Османовой снилось, что она идет по коридору «толпой учеников окружена», для которых звонок с урока – досадное явление, прервавшее захватывающее общение. Они провожают учительницу до учительской, чтобы продлить очарование. А в коридоре никто не шумит и не бегает, все чинно.
 
Моя классная комната находилась в пристройке, которую пришлось сделать, чтобы здание могло вместить всех, кто должен был учиться. Очевидно, система водяного отопления не была рассчитана на увеличение площади обогрева, и я с детишками мерзла. Поэтому мне снилось, что уроки я провожу в тепле. Мало ли кому что виделось во сне под Новый год. Но Нелли Николаевна почему-то выбрала меня, только что появившуюся в коллективе и буквально никак себя не зарекомендовавшую.

Я тоже решила поучаствовать в подготовке к Новому году. В моем классе был Саша Тоичкин, который неплохо рисовал. И вот после уроков Саша рисует всяческих зверушек на ватманских листах, я, как могу, оказываю помощь. Потом эти художества развесили на стенах в спортзале, который в праздники становился актовым. Учитель физики сделал вращающуюся елку, учительница труда вырезала на уроках вместе с  учениками из бумажных салфеток снежинки, их нанизывали на нитки, прикрепляли к потолку, и получался снегопад. В спортзале сразу стало уютно.
 
 Новый год встречали в коллективе. Приносили из дома, у кого что было из закусок. Пили «Спотыкач», потому что только он и оказался в продаже. Название напитка точное. Если выпить, слабеют ноги. Недолго и споткнуться. Пели:

                «Пусть всегда будет небо,
                Пусть всегда будет солнце,
                Пусть всегда будет мама».

 Тут в текст песни решили внести существенную поправку:

                Пусть всегда будет папа».

 Как-то все было по-домашнему, просто и уютно, чувствовали себя непринужденно. У Раисы Тимофеевны не было подходящего платья. Она вырядилась «рассеянным с улицы Бассейной». Сковороду на голове не получилось приспособить. Надела ковш. «Вместо валенок перчатки натянул себе на пятки» сгодились рыжие меховые рукавицы. Ее никто не мог узнать, потому что была в темных очках. Надела рубашку, застегнув ее на спине. У меня тоже не оказалось ничего нарядного, поэтому обернулась тюлевой шторой, что должно было означать индийское сари. На лбу помадой нарисовала родинку.

Две учительницы были в ссоре. Завуч Елена Николаевна подсела к ним, нашла нужные слова, выпили, помирились. Она тоже была яркой женщиной. Муж – руководитель. У них бывали важные чины из областного центра в гостях. Приглашали и учительницу Александру Федоровну. От нее знаю, что всем гостям хозяйка оказывала одинаковое внимание. За столом нет чинов. Елену Николаевну уважали за вот это неуклонное соблюдение правил хорошего тона. Ничто ведь не ценится так, как вежливость. Две яркие женщины в коллективе не конкурировали между собой, а дополняли друг друга. Это было хорошим примером для всех. Есть желание себя проявить – так это в деле нужно. При таком настрое поступить иначе – моветон.
 
 Я не знала тогда, что это самая счастливая для меня встреча Нового года в коллективе. Потом уже больше никогда так не было, потому что там, где пришлось работать, не было такого микроклимата.

А потом было 8 Марта. Придумали лотерею. Каждый вытаскивал бумажку, свернутую в трубочку, с фамилией того, кому должен быть предназначен подарок. Стоимость подарка – пять рублей. Я должна была делать подарок  пионервожатой Эрне. Долго рыскала по магазинам поселка, стараясь отыскать нечто, не превышающее установленную сумму, потому что зарплаты едва хватало на жизнь, но и чтобы не был нищенским. Выбрала фаянсовый кувшин, расписанный кленовыми листьями, сахарницу, масленицу, сливочник. Купленное в разных местах, не то, чтобы складывалось в сервиз, но как- то было выдержано в одном стиле.
 
Все сидели в одном из классов за партами. Даритель выходил к учительскому столу, демонстрировал подарок. Я разложила вещи, которые Эрне пригодятся, потому что она недавно вышла замуж и обзаводилась всем необходимом в хозяйстве. Но самым непревзойденным подарком был тот, что преподнесла Нелли Николаевна. Много лет спустя я поняла: то, что он предназначался именно мне, не было случайным. Случайного в жизни вообще ничего не бывает. Всякая мелочь имеет значение. И не только в пьесе: если висит ружье, то оно должно выстрелить. В жизни тоже. Шкатулка была эстафетой всех тех духовных богатств, присущих Нелли Николаевне, которые я должна теперь в себе аккумулировать и нести по жизни дальше.  Однако, понимание этого пришло потом. А тогда мне было лестно, что подарок я получила от самой Нелли Николаевны и был он самым необычным, красивым, как все, что делала она.

Жизнь шла своим чередом: уроки, школьные звонки, шумные перемены, проверка тетрадей, написание планов на каждый урок. Повторялось все изо дня в день с нерушимым постоянством, складываясь в недели, месяцы.
 
И вот педсовет. Нелли Николаевна выступает против директора школы. У него случился роман с учительницей русского языка и литературы. Учителей-словесников в школе было пятеро. Поводом к разборке стало заявление жены директора. Учительница эта Евдокия Тимофеевна все отрицала. Нелли Николаевна приводила примеры, свидетельствующие о том, что отношения выходили за рамки коллегиальных. Объяснить это Евдокия Тимофеевна не могла, как-то сразу сникла, расплакалась и пообещала отношения прекратить. Вообще она старалась подражать Нелли Николаевне. Думаю, что это было непроизвольно.
 
После педсовета я подошла к Нелли Николаевне с вопросом:

- А если это любовь? Ну, как в романе Галины Николаевой «Битва в пути».
 
Накануне я прочитала роман и была под его впечатлением. До этого в советской литературе мне не встречалось ничего подобного. Любовь семейных людей? Такого в нашей стране быть не могло просто по определению. За рубежом – да. Там моральное разложение полное, потому что браки по расчету, а у нас они создаются исключительно по большой любви. Могла ли любовь пройти? Этим вопросом не задавались, потому что в сознание накрепко был вбит стереотип: имея семью, крутить романы на стороне непорядочно и легкомысленно. А после прочтения романа стереотип оказался не то, чтобы разрушен вдребезги, а поколеблен. В то, о чем пишут в книгах и показывают на экранах, верили без тени сомнения. Это был эталон, по которому следовало выстраивать свою жизнь.
 
- Так в романе – любовь. А тут Евдокии Тимофеевне льстили отношения с директором школы. Он же - человек увлекающийся, и для него это не более, чем очередное приключение.

Безусловно, она была права. Директор на педсовет не пришел. Похоже, струсил, оставив Евдокию Тимофеевну одну на всеобщее растерзание. Я считала, что Нелли Николаевна человек принципов и не может себе позволить пройти мимо, если что-то делается неправильно. Одним словом, настоящая коммунистка. Она выделялась на общем фоне еще и тем, что не боялась последствий своих поступков, тогда как другие в большинстве своем старались держаться подальше от всяческих передряг, потому что житейский опыт подсказывал им, что это небезопасно.

 Директор школы вскоре куда-то исчез. Очевидно, понимал, что в создавшейся обстановке ему трудно будет работать. Да он и не делал погоды в коллективе. Приходил, сидел в кабинете, решал какие-то вопросы, но никто не знал, чем он занимался. Пришел другой директор. Его представили коллективу. Традиционно представлявший его сотрудник отдела образования, предложил задать вопросы, если они у кого есть. Большинство привыкло «не высовываться». Да и о чем можно было спросить? У Нелли Николаевны было о чем. Попросила рассказать биографию. Узнали, что школу закончил с медалью, год работал вожатым, институт, заочно учится в аспирантуре. Нелли Николаевна:

- Хорошая биография.

Я не понимала, почему это она хорошая. Потом дошло: начинал ее с пионервожатого.
 
Летом Нелли Николаевна ездила отдыхать со своими тремя детьми на море. Остальные копались на своих огородах, выращивая овощи, чтобы сэкономить зарплатную денежку на какое-то приобретение. Записывала туристический фольклор. По приезде приглашала к себе в гости Александру Федоровну Калугину, с которой у меня сложились приятельские отношения, меня и еще учительницу словесности Ирину Илларионовну. Пили необычное вино, привезенное Нелли Николаевной из теплых краев, слушали ее рассказы о турпоходах, пели туристические песни, положив перед собой блокнот. Они были обычно на мелодии популярных по тем временам песен.


Однажды Нелли Николаевна поехала во время отпуска в деревню, где трудился известный по тем временам педагог Сухомлинский. Встречалась с учителями школы, в которой он был директором. Рассказывала, что учителей после института тут принимали радушно. Заранее им готовили жилье и все необходимое, вплоть до посуды. Создавали все условия для жизни. И все же одна учительница, отработав год, уехала. Нелли Николаевна разыскала ее и расспросила обо всем. Нет, никакой показухи в работе Сухомлинского не было. Он действительно «Сердце отдавал детям». Так называлась одна из его книг. Старался работать нестандартно. Почему тогда уехала? Оказалось, причины личного характера.

Как-то к ней в разгар учебного года прикатил из Москвы племянник со своей девушкой. Он студент. Была какая-то драка, в которой он принял участие. Им интересовалась милиция. Племянник почел за благо исчезнуть из поля ее зрения. Девушка провожала его на вокзале. В какой-то момент поняла, что расставание это может быть навсегда и запрыгнула в вагон, когда поезд тронулся. Она мне потом рассказывала о том, что Нелли Николаевна - хорошая родственница. В гости обычно приезжает с подарками такими, что не для вида, а что-нибудь необычное, памятное на всю жизнь. Вот и сейчас их приняла, и никаких намеков на то, что погостили, пора бы уже и честь знать. Надо помочь - значит надо. Пристроила племянника в школе преподавать физкультуру, а его девушку по имени Рая - на курсы учиться. 
 
Я, как и Нелли Николаевна, закончила филологический факультет, работала в другой школе. Встречались редко. Александра Федоровна со своим супругом переехали в другой город. Переписывались. Писал и ее сын Женя. Я запомнила его третьеклассником, а теперь на снимке – курсант летного училища. Переписка оборвалась. В последнем письме Александра Федоровна писала о том, что Евгений женился, живут с ней, жена его не очень торопится брать на себя заботы о быте.
 
Александра Федоровна была человеком романтичным. Любила книги, природу. Мы часто с ней бродили в березовых рощицах за городом, вели речи о самом разном. И вот вместе с перепиской с ней оборвалась связь с тем, что далеко от прозы жизни. В суете каждодневной я не предала этому значения. Цену потери, как это обычно бывает, поняла потом, оказавшись в среде чуждых мне людей. С Александрой Федоровной можно было поделиться своими мыслями, не боясь быть неправильно понятой, и вообще поговорить «за жизнь». О том, что происходило вокруг, взаимоотношениях в коллективе и не только. Обо всем! Сейчас же кто-то «дружил» против кого-то и втягивал в сферу своих интересов как можно больше сторонников.

 Кто-то держал нейтралитет. Так, или иначе, но коллектив был разобщен. К этому привыкли и считали, если не нормой жизни, то неизбежностью. Романтиков вытесняли прагматики, как более приспособленные. Одним словом, жизнь шла своим чередом. Я ушла в себя, потому что мои понятия о том, как все должно быть, расценивались бы, как наивные бредни в лучшем случае, в худшем – как маска, натянутая для того, чтобы, оттолкнув других, занять свое место под солнышком, потому что такова жизнь, и по- другому просто не бывает.

 Школа была ведомственная, и  на работу принимал не отдел образования, как обычно, а директор. В школе она проработала семнадцать лет, и за это время собрала коллектив соответственно своему разумению. Те, кто работал давно, говорили, что директор ночами не спит, а выстраивает разные комбинации: кого с кем столкнуть, кому пообещать квартиру или повышение по службе в награду за лояльность, кого признать слабым учителем в острастку другим. Так и управляла, разделяя и властвуя. Многие считали, что методы, конечно, не лучшие, но без них не обойтись. У меня же в памяти был пример иной. В такой атмосфере должно было погибнуть все, что хоть в чем-то выше уровня руководства. Это было очень трудно психологически: ломало и коверкало сложившиеся личности и выстраивало по своим лекалам не сложившиеся. Такова цена того, что у власти оказались люди невысокого уровня, которым очень хотелось власти и материальных благ.

Встречались с Нелли Николаевной иногда случайно. В последний раз видела ее постаревшей, в порыжевшей меховой шапке. Выглядеть не наилучшим образом было ей не свойственно. От нее узнала, что хочет уехать из поселка. Огород возле дома, даже если к нему относиться без особого фанатизма, требует все же немалых затрат времени. Получить квартиру, имея дом, было невозможно. Потом она уехала в город побольше, где интенсивно велось жилищное строительство.
 
В школе, где мне пришлось работать потом, руководство стремилось сплотить коллектив, но с помощью всеобщего застолья это не получалось. Взаимоотношения были не те. Собирались неохотно. Желающим встретить вместе праздник предлагалось записаться. Тянули с решением до последнего, выжидая, кто пойдет, чтобы не оказаться в нежелательной компании. Школа для многих уже не была вторым домом. В таких условиях не думается о том, что общее дело выиграет, если все будут придерживаться единых правил. Тут одни считают, что единственное, что возможно, так это честно выполнять свою работу, а другие – приспособиться так, чтобы выполнять ее по минимуму.
 
Менялось время, а вместе с ним и быт. Металлическую кровать заменил в моей комнате диван, место самодельного стола занял полированный, место табуреток – стулья. Этажерка, служившая украшением интерьера, на этом фоне выглядела уже архаично. Ее заменил шкаф. Туда и перекочевала шкатулка. Она уже не броско выделялась на общем фоне.
 
Издревле, принося дары, люди верили в то, что они будут оберегать человека, оказывать помощь в сложных житейских ситуациях, потому что дарящий вкладывал в них частицу своей сущности. Дарение обычно сопровождается благими пожеланиями, хотя бывают случаи зарядки отрицательной энергией. Отсюда и произошел обычай не все дары принимать. Находясь в моей квартире, шкатулка меняла ее ауру, наполняя пониманием, что в жизни по-настоящему богат тот, кто отдает окружающему миру без остатка все, что может, а в награду все возвращается сторицей. Я распрямляю спину, поднимаю голову, суетные мысли вмиг исчезают, и приходит понимание, что мне несказанно повезло в том, что в годы своего становления я встретила Нелли Николаевну. Оценила я ее до конца лишь много времени спустя, когда поняла, что такие люди становятся редкостью. Хитрые, корыстолюбивые, стремящиеся занять руководящие посты, придя к власти, и, не будучи личностями, нуждались в опоре. Вокруг них группировались подобные в надежде на вознаграждение в виде лучших условий в работе, да и спрос с них будет по минимуму, если вообще будет.
 
Я стремилась к тому, что окружало меня вначале моего профессионального пути, а попала в то, с чем боролась Нелли Николаевна. Пыталась жить по тем понятиям, которые в меня были заложены. Меня не понимали, потому что ценностные ориентации были другими, гнобили. Но больше всего себя гнобила я. Шкатулка была как бы немым укором, но все больше как-то так, на подсознательном уровне. Выражалось это чувством острого недовольства собой.
 
Начался распад образования с падения сначала культурного, а потом и профессионального уровня учителей. Спохватились не сразу, а потом стали винить нашего рулевого – коммунистическую партию за неправильный курс. Еще винили правительство, страну и эпоху. Можно еще обвинить климатические условия и происки капиталистов. Я винила себя за то, что потеряла из вида Нелли Николаевну задолго до того, как она уехала из поселка.

Трудно поверить в то, что вещь может влиять на жизнь. В сказках – да. Но ведь в них-то и заключена вековая мудрость. Вообще-то сказки сбываются. Появился в нашей жизни летающий ковер в виде самолета, горшочек, выполняющий команду: "Вари!" в виде кастрюли-мультиварки да и многое еще.

Я, как Нелли Николаевна, старалась доносить до учеников разумное, доброе, вечное. И главное - то, что литература – самое ценное, доставшееся нам в наследство. В ней – душа народа. Только не было во мне той уверенности. Пыталась понять почему.
 
Нелли Николаевна жила литературой. Ее образы для нее не были чем-то отвлеченным, придуманным, а жили рядом, не позволяли лукавить и не только потому, что за все отступления от нравственных норм жизни придется платить. Просто была такая душевная потребность - жить красиво. Это означало отнюдь не обеспеченную жизнь, а поступки. По жизни шла, выпрямив спину, не прогибаясь, не кривя душой, не позволяя себе расслабиться и жить проще, без напряга. Она чувствовала ответственность за то, чтобы нравственные ценности литературных произведений дошли не только до сознания всех, но и были прочувствованы, с такой силой, как это чувствовала она. Была ответственность за то, чтобы окружающие не просто знали и любили литературу, а с ее помощью обогащались духовно. Это просто невозможно для нее было, что такие россыпи драгоценных знаний о том, как следует строить свою жизнь, не были востребованы во всей полноте, потому что она была не просто учителем, а проводником в эту сокровищницу.

 И еще я не дотягивала до ее уровня тем, что хорошо зная литературу, умея проанализировать любую книгу, спектакль, фильм, я не достаточно хорошо владела методикой.

Руководство ничего нового, что могло бы заинтересовать коллектив и повести его за собой, сказать не могло. Но и я не могла на педсовете встать и сказать, как это бы сделала Нелли Николаевна, что педсовет вообще-то совет педагогов. Именно совет. А то, что здесь происходит – унижение собравшихся своей неподготовленностью и воровством времени. Мне это было слабо. Требовалось морально окрепнуть, но среда для этого должна быть другой. Не только я понимала, что руководство не впереди идет, зажигая всех своим примером, а плетется сзади и подхлестывает. В кулуарах говорили о том, что такие выступления о том, что лучше надо следить за учениками, чтобы парты не карябали, записать на пленку и прокручивать каждый раз, коль считают, что именно это должно стоять в первую очередь на повестке дня.

Но только в кулуарах. На педсовете вся околоначальственная рать обрадуется возможности проявить свою преданность. И не будет такое выступление восприниматься как призыв к здравому смыслу, а как подрыв авторитета директора с далеко идущими целями. Такими категориями теперь мыслили. О педсовете, соответствующему своему назначению, я вспоминала с тоской и чувством, что нас, сидящих за партами учителей, обкрадывают, отбирают возможность развиваться, подгоняя под свои невысокие стандарты. Совет педагогов превратили в подобие плохого урока. Директор вещает, устраивает разносы отнюдь не тем, кто нерадивостью отличается, а тем, кто не проявляет верноподданнических чувств к руководству, видя в них потенциальную опасность для своего пребывания в руководящем кресле. Действуют на опережение. Если кто выразит недовольство – значит это месть за требования добросовестного выполнения своих обязанностей. Руководить - значит водить руками, дирижировать, чтобы большой коллектив работал скоординированно. За кресло ухватились обеими руками. А как работать, если руки заняты? Да и не умеют толком. Не на тех образцах обучены.

Но!
 
Был августовский педсовет, на который съехались все учителя района. Как обычно, доклад, подводящий итоги года. Вручены Грамоты учителям, которых сочли лучшими. Как обычно, разговор шел о роли воспитания в свете требований очередного съезда коммунистической партии. После доклада – выступления. На трибуну поднялась Евдокия Тимофеевна. Она рассказала о случае в своей семье и о том, к какому выводу она пришла и собирается внедрить его в воспитательный процесс в новом учебном году. Выступление разительно отличалось от всего, что происходило на этом большом педсовете своей наглядностью, жизненностью, а не замусоленными фразами общего содержания. Так выступала Нелли Николаевна. Раньше выступления Евдокии Тимофеевны были бледным подражанием Нелли Николаевны. Чувствовалось, что говорит она только для того, чтобы заявить о себе. На сей раз оно сведено было к тому, чтобы аудиторию заинтересовать. Ее оценили. Я подумала о том, что она никогда не достигнет уровня Нелли Николаевны. Там нацел был всегда на результат. Но Евдокия Тимофеевна никогда не будет в числе угождающих: коряво, неумело, но будет бороться. Такой заряд получила. Все, кто ее знал, не могли не оценить и "прорастали" в ней. Все-таки мощная энергетика была у Нелли Николаевны.

Я из коммуналки переселилась в отдельную квартиру. Шкатулка занимала место среди книг, как и раньше, только книги теперь уже был не те. Классиков коммунистического учения заменила настоящая литература. Она, в отличие от доступных по возможности приобрести и цене, была дефицитом. Ее не покупали, а, как тогда было принято говорить, доставали по знакомству. Источника было два: из-под прилавка, или, если кто-то доставал более роскошное издание, или полное собрание сочинений, то имеющиеся экземпляры сбывали, а чаще всего обменивали. В книжном магазине даже отдел такой появился, где стояли книги, предлагаемые для обмена. У меня на полках выстроилась по темам русская литература, советская, зарубежная, мемуары, литературоведение, исторические произведения, детские, детективы, приключения и даже эзотерическая, хлынувшая на книжный рынок мутным потоком в перестроечные времена и поначалу привлекавшая внимание своей новизной.
Библиотека заняла целую комнату по периметру, в углу которой примостился компьютерный столик.

 Среди книг, как и в прежние времена, стояла шкатулка. Рисунок на ней утратил яркость красок. Большую часть времени я провожу в библиотеке, осмысливаю прожитые годы, и все чаще взгляд останавливается на шкатулке. Я понимаю, что моя жизнь сложилась так, а не иначе не без ее влияния.
 
Шкатулка нацеливала меня, невзирая на всяческие препятствия, идти по жизни тем путем, который избрала в начале своей профессиональной деятельности. Но насупили другие времена. Нужна была дипломатия. Вопросы предстояло решать, прежде хорошо обдумав возможные последствия. Оказалась, как сказочный рыцарь на распутье, выбрала прямую дорогу, чтобы себя не потерять. Но это уже совершенно другая история.