Перевал

Валентин ехал в поезде до пункта сбора туристической группы в Минводы. Там их должен был встретить экскурсовод, разместить в гостинице, провести экскурсии по городку и окрестностям. Там и сформируется их команда. Но ничто его не интересовало, не манило вдаль, кроме желания забыться, отрешиться от действительности. Он пробовал пить: трое суток «не просыхал», но это не помогало, наоборот, обостряло тоску, включало воображение и с яркостью киноплёнки прокручивало в мозгу всё, что случилось. А случился полный обвал его жизни.
Они со Светланкой добились отпуска в одно время, с первого июня. Радовались, мечтали побыть вдвоём, строили планы… Она была беременна, УЗИ определило, что у них будет мальчик, радости не было предела! Валентин  и сейчас помнил ощущение в руках, когда через тонкую стенку живота жены улавливалось быстрое дёргающееся движение, словно рыбка билась в ладони. Это так волновало, так наполняло нежной гордостью, надеждами на скорую встречу в этом мире!.. «Было счастье! Было… Каждая секунда той жизни была счастьем. И всё. Теперь всё. Теперь никогда-никогда! Господи! Никогда!» Он не заметил, как застонал, утопив лицо в ладонях. Соседи не обращали на него внимания, занимались своими семейными вагонными делами, и Валентин, отвернувшись к окну,  оценил преимущество своего неудобного нижнего бокового места в плацкартном вагоне, тем более что верхнее было пока свободно.
Он не мог никакими усилиями воли отогнать воспоминания и, главное, чувства своей вины и невозвратности случившегося.  Они повздорили. Глупо так, не от чего, просто, ему не захотелось идти к её родственникам, которых он недолюбливал за их вечные склоки между собой из-за мелочей: то не туда деньги потратились, то что-то по дому не сделано… Мать и отец Светланы вышли на пенсию и пропадали всю весну на дачном участке. Да, какая там дача! Огород огородом. Света была младшей, а перед нею ещё две дочери и сын. Все жили вместе, кучей, в старом деревянном частном домике, тесном и неуютном. Сёстры побывали замужем и разошлись, вернулись к родителям каждая с девчушкой. Так что повернуться было негде. Ну, и что ему там  у них делать? А Светланка скучала по ним. Она каждого из них любила и жалела, пыталась помочь. Добрая была, чистая, как родничок, пробившийся за их домиком чуть ли на помойке. И вот, он не захотел идти с нею, потом одумался, пошёл через час навстречу. И тогда, прямо у него на глазах, её сбила машина. Он стоял на одной стороне улицы, она – через дорогу. Увидела его, заулыбалась, махнула рукой… Из-за поворота бордовым крокодилом вынырнул этот длинный низкий и наглый автомобиль, ударил её, отбросил на середину шоссе!.. И всё. Она даже не вздохнула больше ни разу. Лежала, удивлённо раскрыв глаза небу, а под волосами пульсировала лужица крови.
Как это пережить? Как терпеть бесконечную, пилящую ржавой пилой, боль?  Как забыть белое без кровинки лицо на атласной подушке в гробу, безответные губы в ниточку, руки с желтоватым восковым оттенком? Как забыть её голос, живой смех, добрые ласковые глаза? Как забыть то движение в её лоне под своими  руками, у которого было название их общей мечты – сыночек? «Почему я не пошёл с ней? Нельзя, нельзя было отпускать её от себя ни на мгновенье! Нельзя было оставлять без защиты!» Прошло сорок дней, кончился июнь. Он, по совету Стасика, прервал отпуск  после девятого поминального дня. На работе было легче: коллектив молодой, никто не пристаёт с сочувствием, сидит каждый перед своим компьютером, не поворачивая головы. И он сидит, работает, цифры, схемы – не слова, другой язык, другой мир – холодный, равнодушный мир непреложных законов. И в этом мире ему легче и проще. Все делают вид, что ничего не изменилось, но понимают, и он это знает, что в нём изменилось всё. Рухнуло образованное прежней жизнью прочное и светлое строение, и ничего нового не воздвиглось, а зияла гулкая пустота, затянутая обманным туманом: шагни и канешь в бездну.
Стас подошел к нему, когда Валентин вышел в курилку, и кроме него  там никого не было.
— Валь, не выручишь меня?
— А что?
               — Я собирался в отпуск в августе, путёвку в турагенстве заказал. Интересный маршрут: от Минвод, на турбазу в горах, через перевал – в Сочи. Там на море отдых тоже на турбазе неделя. Я бывал в горах. Знаешь, на мой взгляд, ничего лучше нет на земле. Даже море меня не так впечатлило. Правда, я холодного моря не видел, а тёплое – прекрасно, но как-то очень уж населено. А горы… Ну так вот, – поймал он мрачный и напряжённый взгляд Валентина, – дома обстоятельства изменились: мама должна в больницу лечь. А от путёвки отказываться неудобно, хорошая девчонка мне по знакомству забронировала. У тебя же как раз дней двадцать от отпуска осталось. Не съездишь?
— Нет. Никуда я не поеду. Не хочу отдыхать.
              — А ты не спеши, подумай. Послезавтра ответишь. Тем более, завтра воскресенье, Мила не работает, та моя знакомая из турбюро.
Докурили молча. Дома Валентин и думать забыл о разговоре. Весь выходной пролежал, глядя в потолок. Утром встал, посмотрел в окно. Облака огромными глыбами висели, чуть продвигаясь, в голубизне, подсвеченной рассветными косыми лучами солнца. Дивная страна белых гор, словно обиталище духов загадочно простиралась перед глазами. Вдруг слово «горы» всплыло в памяти, и он сразу решил: «Поеду».
Теперь в вагоне он догадался, что Стасик просто подстроил эту поездку, чтобы отвлечь и хоть немного взбодрить его. Был благодарен другу за ненавязчивую заботу, за его хлопоты о путёвке в самое горячее отпускное время. Но мстительно думал и о том, что как бы Стас не пожалел о своей инициативе, как бы не раскаялся. «Вот где-нибудь в горах наступлю на камушек и сорвусь в пропасть. Или в море перестану грести, и разом кончится эта нудящая мука. Стоило, стоило ехать! Не дома же, где все, где мама…  Ах, друг мой любимый и верный! Вот уж угадал, вот уж уважил!»
В Минводах дядька, квадратный и шумный, встречал всех прибывающих на вокзале: полгруппы из их города ехало в разных вагонах. Он отвёл из в близкую гостиницу, разместил в плохеньких номерах по три человека, объявил, что в шестнадцать – экскурсия по городу, в девятнадцать тридцать – ужин и убежал на вокзал встречать другую часть группы.
Пешая экскурсия не вывела Валентина из его постоянной оцепенелой сосредоточенности на себе. Он просто плёлся в хвосте группы, ничего не слушал, ничего не видел. Наутро автобусом приехали в Пятигорск. Из всей группы Валентин выделил молодую пару – это было их свадебное путешествие, что особенно его раздражало, наполняло завистливой горечью. Ещё он заметил одну странную туристку. Маленького росточка, в спортивном костюме с капюшоном, она последней нырнула в автобус, устроилась на заднем сидении, так и не откинув капюшона. Сначала он подумал, что это мальчишка-подросток, но когда взглянул на неё в проходе автобуса, стыдливо заметил горку крутой груди, а глянув вслед, и другие пышности тела. Из-под капюшона сверкнули яркие голубые глаза и светлый, совсем белый, локон надо лбом. Смесь запаха алкоголя с духами шлейфом тянулся за нею. «Тьфу», – выдохнул Валентин и разозлился на возникшее беспокойство, словно муха влетела в салон.
В Пятигорске снова разместились на сутки и после завтрака отправились на экскурсию. По городу их вела красивая дама средних лет, улыбчивая, с ласковыми глазами и очень грамотной, плавно льющейся речью. Валентин слушал её, мало, однако, вникая в содержание. А вот в Домике Лермонтова он словно воспрянул ото сна: маленькая, серая, как воробей, женщина говорила о жизни и смерти поэта, о последних минутах после дуэли так, словно вчера сама закрыла глаза самому дорогому человеку, словно утрата разрывала её душу, и ей необходимо поделиться своим горем, чтобы не задохнуться от кома в горле.  Валентин и сам загоревал, затосковал свежим ярким чувством, как будто чуть затянувшаяся рана раскрылась и закровоточила.  Он смотрел на кушетку – смертное ложе Михаила Юрьевича, рисовал в воображении его распростёртое небольшое тело, накрытое шинелью, грустно думал, что убили совсем молодого гения, что тут над ним и поплакать было некому, что у его бедной бабушки болело сердце так же, как у самого Валентина.
С этого времени Валентин чуть приоткрылся внешнему миру, стал реагировать на его воздействия.
Он вдруг увидел горы, тянущиеся гребнем на горизонте. Погладил взглядом бархат далёких хвойных лесов, царапнул белые сверкающие ледники на вершинах. Почувствовал запах кипарисовой хвои, кожей принял, наконец, жар полдня. Ему не стало легче, нет, но реальность стала переносимее.
Утром, без завтрака, рано выехали на турбазу в горах. Жилой одноэтажный корпус распластался на каменистой ровной площадке, за границами которой, кроме узкой дороги, были сплошные осыпи обрывов. Какие-то корявые колючие кусты цеплялись за штакетник ограждения. Им представили инструктора, красивую смуглую черноглазую женщину. Она построила их и попросила помнить своё место в строю, где Валентин был предпоследним, за ним только крепкий нестарый, но совершенно седой, лохматый дядька. Инструкторшу звали Эмилия Петровна. Она назвала своё красивое нежное имя со скрытой иронией и попросила называть её «бабка». Молодая пара захихикала, и девчонка спросила: «Как это? Неудобно же…»  «У нас так принято: мужчины – деды, а женщины – бабки. В горах надо кратко звать, а то не успеешь. А кому неудобно, зовите, как хотите. Это я на всякий случай сказала». Какой случай? О чём она? Стоит вот перед ними, молодая, лет тридцати трёх, высокая, стройная, с маленьким чуть горбатым носом, в не новом, но очень хорошем спортивном костюме и ботинках на толстой рифлёной подошве. Стоит и смотрит мрачно, молчит минута за минутой, переводя взгляд с одного на другого – изучает, запоминает.
Поели в столовой и снова встали в строй. Узнали распорядок жизни, план экскурсий.
На турбазе они должны были тренироваться три дня, на четвёртый – тренировочный поход к водопаду, потом переход черед перевал с ночёвкой в горах, спуск в город Сочи, на сочинскую турбазу, где смогут отдыхать и купаться в море. О чём и мечтали почти все.
День прошёл в устройстве на новом месте, в занятиях по инструктажу и лекции о турбазе, условиях проживания на ней, где бабка решительно потребовала, чтобы женщины не подходили ближе, чем на два шага к забору, чтобы ходили даже по территории группами. «Здесь только свой инструктор не опасен, ну, если мужчина – туземец. А из другой группы – это уже чужой, может утащить». «Как утащить? Куда?», – ужаснулась молодожёнка. «Туда», – махнула рукой инструкторша в сторону и вниз. Маленькая голубоглазая блондинка засмеялась: «Зачем?» Но инструкторша взглянула строго и просто сказала: «Одну такую фигуристую нашли под обрывом. Говорят, неосторожная была». Она предупредила, чтобы никаких контактов с местными, с посторонними не заводить, чтобы держаться своей группы и по всем  вопросам консультироваться с ней. Валентин это всё слушал в полном равнодушии, так, для сведения, иронически воспринимая все эти «страсти». Но вечером именно ему пришлось убедиться в не безосновательности поучений Эмилии.
В стороне от главного корпуса за танцплощадкой было ещё одно низкое продолговатое деревянное строение – душевые кабины. Туда после ужина и отправилась женская часть группы, за которой должны были последовать в очередь мужчины. Валентин пошёл первым навстречу купальщицам, голоса которых слушал впереди. Ему не терпелось поскорее смыть пот путешествия, он надеялся, что какая-то кабинка освободится первой. За ним шли другие туристы шагах в двадцати. Как раз посреди пути в штакетнике были ворота и калитка, ведущие на дорогу, а по сторонам выхода – густые заросли кустов. Вдруг за этими кустами раздался короткий, но очень тревожный вскрик. Валентин прыжком приблизился к калитке. Та самая маленькая блондинка билась в мохнатых от густых волос руках, цепляясь ещё за столбик калитки. Лицо нападавшего пряталось за спиной жертвы. Валентин закричал что-то нечленораздельное, девушку толкнули к нему, хорошо успел подхватить, а то бы расшиблась о штакетник, и крепкое гибкое тело с густыми чёрными волосами на голове понеслось по дороге. Когда через пару секунд с обеих сторон подбежали туристы, они застали крепкие объятья почти бесчувственных людей.
Утром построили всех местных работников турбазы. Мила никого не опознала. Зато её теперь знали все. Но Валентину показалось, что однажды лицо девушки дрогнуло при взгляде на инструктора, выходящей завтра группы на перевал. И сам он по фигуре видел сходство, но…
Тренировки закончились, и рано утром с походным снаряжением группа выходила на маршрут к водопаду. Предстояла ночёвка в горах, в стационарном строении по типу шалаша. Бабка называла его палаткой. Шли до трёх часов. На пути встретилась бешеная горная речка, крутящаяся между валунов,   обжигающая ледяной водой, брызгающей и шипящей. Переходили по камням, подавая друг другу руки. Пришли к палатке, наскоро перекусив, стали готовить обед. Ещё на турбазе разбились на дежурные пары: кому готовить, кому собирать топливо, кому – лапник для ночлега. Ночью надо было поддерживать огонь в костре, потому что ночной холод  не даст спокойно спать: ведь шуб нет, и люди будут приходить греться, как объяснила инструкторша. Но все догадались, что она просто боится чужого вторжения, а их пугать не хочет.
  Валентин оказался в паре с Милой. Она прониклась к нему таким уважением, которое напоминало обожание, и он не отторгал доверчивое тёплое чувство, сам как-то помягчел в его лучах. Им досталась самая трудная часть ночи перед рассветом. Молодожёны, которых они сменили, еле пришли в себя после крепкой дрёмы, слепившей их в общий тёплый клубок. Правда у неё левый, а у него правый бок окоченели до того, что пришлось долго отогревать и растирать.   Они подтвердили, что периодически кто-то прибегает к костру греться из-за холода в палатке, и сами новые дежурные стучали зубами и дрожали на предутреннем почти морозном воздухе. Сначала оживили костёр чуть не угасший без присмотра, потом сами отогревались не менее получаса. Потом присели к огню и молчали, глядя на яркое ровное пламя. Валентин поднял голову. Звёзды, по сравнению с полночью, когда ложился спать, передвинулись на другую сторону неба. Но он был потрясён ещё с вечера тем, какие они огромные, лучистые, сияющие алмазными гранями. Он никогда не видел таких звёзд. Понятно, они поднялись в горы, воздух здесь свежий, вкусный, более разреженный, но чтобы настолько! Сейчас, на чуть побледневшем небе, после ночного бархата превратившимся в отливающий синевой атлас, россыпь звёзд показалась ему живыми существами с пульсирующей в них светоносной кровью, с неуловимым движением их сверкающих тел. То роями, то в холодном одиночестве существа эти созерцали нижний мир, думали о нём что-то своё, посылали знаки в своих взглядах, но не получали ответа. Их не понимали, не принимали их помощь, не отвечали им, а только могли любоваться их напрасными усилиями.  Валентину показалось, что он расслышал тихий шёпот звёзд, что там было только одно слово «живи».
Мила, взбодрённая хлопотами у костра, теперь сидела нахохлившись, как воробей, точно так, как  в автобусе при первой встрече с группой. Она вдруг  тихо заговорила, поблагодарила Валентина за его помощь в трудную минуту: «Всё я в какие-то истории попадаю, – пожаловалась грустно, – вот и сюда поехала, чтобы отвлечься от своих переживаний. — Она вздохнула горько, помолчала. — Меня жених бросил. Просто совсем ни за что. Я говорю, объясни, в чём дело? А он молчит. Я спрашиваю, может, у него другая? Молчит. Я прошу, чтобы хоть что-то сказал, требую, наконец! Тогда он сказал, боже, такую глупость! Он сказал, что я слишком сексуально выгляжу, что это неприлично, и ему стыдно быть рядом со мной в обществе! Понимаешь, выгляжу! Но веду-то я себя всегда скромно, профессия даже обязывает. Я воспитательницей в детсаду работаю. Конечно, он из профессорской семьи, мама у него пианистка… Наверное, родителям я не понравилась. Так бы и сказал, а то сексуальная. Да какой мне секс! Я с утра до вечера работаю, чтобы прожить. По вечерам нянечкой на полставки остаюсь дежурить. Не везёт мне». Она замолчала, молчал и Валентин, просто не знал, что сказать. Действительно, Мила выглядела вызывающе: её тонкая талия подчёркивалась такими формами, что казалось, всё выпячено нарочно, напоказ. Да и белые от природы локоны, голубые чуть навыкате глаза, пухлые круглые губки... «Не совпадает внешность с характером. Не в коня корм», – внутренне усмехнулся Валентин, а она приметила эту скрытую усмешку: «Вот-вот, ты же сам видишь!»
Тихий равномерный топот послышался на тропе. Валентин напрягся, только встал, чтобы посмотреть в чём дело, как из воздуха слепился чёрный силуэт всадника, остановился напротив костра.
— Ви кыто? – почти шёпотом прохрипел джигит.
— Туристы, – нарочито громко заговорил Валентин, увидев, как сжалась в комочек Мила.
— Чиво кырычишь? Я тибе тырогаю? – и что-то тихо, зло по-своему.
Тут быстрым шагом  подошла Эмилия. Посмотрела на гостя исподлобья.
— Доброе утро,  я инструктор группы. Что вы хотели?
— Нычиво нэ хатэл. Спыте сыпокойна.               
Он тихо свистнул и, не спеша, удалился вперёд по тропе. «Молодец», – хлопнула по плечу                Валентина инструктор, пошла к палатке, но осталась снаружи, присев на бревно.
— Идите спать, ребята, я подежурю до утра.
Утром со всем снаряжением поднялись ещё немного в гору и увидели водопад – тонкую струйку летящей с горы воды, ручейком взрезающую поверхность спуска. Попили ледниковой воды, послушали ровный шум падения струи и пошли на турбазу. Через сутки их ждал основной поход – преодоление перевала.
Шли с рассвета до полдня. Солнце палило, жара и жажда мучили всех. На поросшей травой площадке встретили овечье стадо. Два одинаково горбоносых пастуха подошли к группе. Тот, что моложе, сразу начал бесцеремонно разглядывать женщин, а старший, как приклеился взглядом к Милочке, та аж покраснела. Вот так, не глядя в глаза инструктора, предложили купить «айран», как расслышал Валентин. Эмилия согласилась, предложила собрать деньги понемногу с каждого. Принесли ведро с кислым овечьим молоком, разлили по кружкам. Валентину показалось, что никогда ничего вкуснее из молочных продуктов он не пробовал. Особенно удивило то, что в эту жару напиток был холодным, с бодрящим резким привкусом. Потом все хвалили его и долго не испытывали не только жажду, но и голод. Так что пропустили обед, а поужинали пораньше и устроились на ночлег точно в такую же, как на тренировке, палатку.
Снова Валентин дежурил с Милой, снова ближе к утру, понимая, что инструктор ему доверяет самое трудное время, нежную Милочку, а изначально доверила идти в конце отряда, чтобы следить за группой, не дать кому-то отстать. На половине дежурства Эмилия пришла сама, отпустила Милу, присела к костру.
— Первый поход в горы?
— Первый.
— Ну, как, помогло тебе?  Ожил хоть немного?
— Пожалуй.
                — То-то. Горы – это место очищения. Чувствуешь, как тут дышится? Какие звёзды! Смотри, запомни. Я сама только здесь и могу жить. Меня муж первый раз в горы привёл, профессии научил. Сам был инструктором. Лучшим. Самым лучшим. – Она надолго замолчала.
— И что? – не выдержал Валентин.
— Убили, – просто сказала она, – три года назад, неподалёку. На другом маршруте.
Больше они не говорили. Так, перебрасывались незначительными фразами.
Подниматься было всё труднее, тропа сужалась, из-под ног осыпались мелкие камешки. Эмилия остановила группу.
                — Сейчас метров десять подъёма будет и – перевал. Запомните, спуск более опасен, чем подъём, тем более что идти вниз легче и скорее. Так вот, никакой скорости! Будьте предельно осторожны, не болтайте, не отвлекайтесь! Учтите, если за перевалом туман, будем ждать, пока он развеется. Никто ни шагу вперёд меня! Ясно?
Все молча, но активно закивали. Через минуту вышли на верх перевала и увидели впереди белое море тумана. Из клубящейся лёгкими волнами чаши вырастали то там, то здесь айсберги заснеженных вершин, блистали на солнце, а внизу всё скрыто пеленой. Группа расселась на седловине перевала, а Валентин всё стоял и смотрел вперёд. Его мысли, смешанные с разноречивыми чувствами, кипели в нём, волновались, как клубы тумана, то тянулись туманными тяжами, то рвались в клочки. Он чувствовал и понимал, что там, за спиной,  осталась вся известная, пройденная, отмученная дорога, что нет смысла не только возвращаться по ней, но и оглядываться на пройденное, потому что надо идти вперёд. Но впереди – только туман, скрытое, неподвластное воображению пространство. Какое оно? Как примет его в себя, чем огорчит и обрадует? Неизвестно. Но в том и сила его, сила жизни, что неизведанное зовёт изведать. «Во всей моей судьбе – перевал. Надо, надо идти. Вот, все идут: Эмилия, со своим грузом  горя, Мила с разочарованиями и обидой, молодожёны с любовью и жаждой счастья – все, кто дошёл до перевала. Пойду. Пойду за бабкой, она знает дорогу, она верит в меня».
Когда туман начал расходиться, редеть, уползать за деревья, кусты, а потом по-пластунски в траву, все и Валентин увидели, что там, за верхней точкой перевала, точно такая же тропа, только стремящаяся вниз, в долину. Но в конце видимой части долины обозначены какие-то строения, а значит, людское присутствие.
Переночевали в селе, в большом сарае, на свежем сене. К вечеру пришли на трассу. Автобус, правда, довольно обшарпанный, доставил их к ночи на сочинскую турбазу.
Номера были с душем, ужин приличный, танцы на открытой площадке для желающих. Ночью пошли к морю, купались, много смеялись, шумели…
Валентину было невесело, воздух, по сравнению с горным, был влажным и душным, как патока в сравнении с чистой водой. Днём, плывя до буйка, он ещё подумал: «А что если не грести? Кануть в море, забыть всё…» Но вдруг вспомнилось, как стоял на туманном перевале, как тревожно волновало неведомое, разбавляя горечь неизжитой ещё муки, как дышалось живым горным воздухом, и руки ударили по волнам, тело устремилось к берегу.
В вагоне он думал о человеческой чуткости, о непрошенной доброте, которая одна и способна помочь удержаться в самые горестные минуты. Он вёз Стасу подарок: проходя через рынок, увидел у сгорбленной седенькой старушки на складном табурете несколько старых книг, среди них томик стихов Лермонотова. Листки в книжке пожелтели, но вся она бережно сохранилась. Валентину понравилось, что томик был небольшой, мог уместиться в ладони и в кармане, а его толщина и мелкий шрифт говорили о немалой вместимости. Что ж, подарок  не столь уж  оригинальный, но точно, от всей души.