Притяжение земли

Альберт, которого я не видела довольно давно, вдруг позвонил в начале сентября, за неделю до своего двадцать седьмого дня рождения. 
- Я помню, ты когда-то говорила, что хотела бы прыгнуть с парашютом.
  - Да, всегда мечтала, - подтвердила я, почему-то начиная волноваться. Всегда мечтала,  но никогда не пыталась осуществить.   
- Я собираю компанию друзей, которые готовы прыгнуть вместе со мной в день рождения. Тебя считать?
"Да" вырвалось прежде, чем я окончательно решилась, но - оглашенное - оно стало бесповоротным. И я, и Альберт это знали.
- Встречаемся в субботу, в десять часов, у Дворца печати. Нас восемь человек. Всем вместе ехать будет веселее, так что я договорился - одолжу рабочий микроавтобус. Прыгать будем на Зарасайском аэродроме. У Томаса там друзья, они нам сделают скидку. Я всем сказал, что подарков дарить не надо, достаточно того, что каждый платит за себя. Одевайся тепло и удобно.
О том, что собираюсь прыгнуть с парашютом, я сообщила брату, подруге и двум возлюбленным, в которых запуталась, и чьё убывающее, как мне казалось, беспокойство за мою особу намеревалась замерить для сравнения. Маме пришлось выдать лишь часть правды (иду к Альберту на день рождения), так как ее беспокойство было величиной постоянной, вполне способной нарушить мои планы.
В ночь на субботу сердце колотилось так, что не давало заснуть. Я воображала тот момент, когда нужно будет шагнуть из самолета в воздух и испытать на себе ускорение свободного падения. Достаточно ли во мне храбрости? Вытолкнут ли меня, если я струшу в последний момент? Раскроется ли мой парашют? Что скажут друг другу двое возлюбленных, встретившись на моих похоронах? Есть вещи, однако, о которых ничего не известно заранее.


Альберт собрался сесть за руль, но Томас его опередил, аргументируя: именинник должен развлекать гостей. Томас был бессменным лучшим другом. Долговязый, веснушчатый, с длинными волосами цвета сена и неправильными, но располагающими к себе чертами лица, он напоминал мне Пьера Ришара и немножко - огородное пугало. Ни ему, ни Альберту никогда не было дела до внешнего вида. Даже когда, закончив колледж, они устроились на работу осветителями сцены, Альберт продолжал носить все те же синие джинсы по щиколотоку - возможно, приобретенные еще в школьные времена.
Родители Альберта жили в Клайпедском районе. Мама работала учительницей. Про папу я знала лишь то, что он тяжелый алкоголик. Свою младшую сестру Альберт перевез в Вильнюс, как только стал зарабатывать достаточно, и однажды неохотно признался, что пытается уговорить маму развестись. В его съемной квартире постоянно кто-то гостил, устраивались вечеринки, где пиво лилось рекой, но сам Альберт никогда не притрагивался к алкоголю, категорически.
Компания, которая сложилась вокруг него и Томаса, состояла из молодежи небуйной и неизбалованной. Но даже на фоне небуйном Альберт оставался в тени. Не по робости или застенчивости - они ему были не свойственны. При общении с ним складывалось ощущение, что он действительно ни с кем себя не сравнивает и не стремится самоутвердиться. Я никогда не видела его обиженным, раздраженным, уязвленным или, скажем, пытающимся произвести впечатление. Да, я подозревала, что он симпатизирует мне, как подозревали и все его друзья, но лишь потому, что в течение нескольких лет я была единственным близким другом женского пола в его кругу. При этом он относился ко мне точно так же, как и к остальным своим друзьям. То есть, не делал ничего, что можно было бы счесть явным ухаживанием или эротическим поползновением. Однажды он спросил меня:
- Почему тогда, в Аукштадварисе, ты подошла ко мне?   
Тон был обыденным, однако, по внезапности вопроса и выпадению из контекста я догадалась, что Альберт готовился. Если бы я сказала: "потому что ты мне понравился", наверное, он счел бы это приглашением к ухаживанию. Но я сказала правду.
- Я была сильно увлечена одним парнем, надеялась, что увижу его опять в Аукштадварисе, очень ждала этого, а когда увидела - оказалось, что он приехал вместе с девушкой. Я не знала, что с собой делать, куда себя девать, потому что никого не знала на этом слёте, кроме него. Стала разглядывать людей, надеясь обнаружить знакомые лица или хотя бы кого-то, к кому не страшно подойти. Ты сидел на холме один, смотрел представление. Твое лицо показалось мне приветливым. Поэтому я подошла к тебе.      
- Ясно, - сказал Альберт с почти неуловимой грустью, и прибавил без упрека:
- А я подумал тогда, что ты подошла ко мне, потому что я тебе понравился.
- Ты мне понравился.
- Ты тоже мне тогда понравилась. 
После этого разговора все продолжалось, как прежде. А потом в моей жизни появился Ренат, и я стала реже видеться с Альбертом. Помню, когда впервые за долгое время мы встретились в пиццерии в обеденный перерыв, Альберт сказал: "ты сейчас почти все время занята...", и я призналась, что живу с парнем.
- Все серьезно?
- Да.
- Значит, я опоздал, - констатировал он со своим убийственным спокойствием.
И вдруг, полтора года спустя, предложил прыгнуть с парашютом.


Между рядами сидений в мешках с надписью MAXIMA шуршали чипсы и позвякивали накатывающие на них и друг на друга бутылки. К пиву никто не притрагивался, берегли на обратный путь. Как всегда, среди гостей Альберта парней было больше, чем девушек. Некоторых я видела впервые. Из давних  знакомцев, помимо Томаса, на прыжок подписались только Арнас и Лина, которых я никогда не встречала по отдельности. Находясь вблизи, они не могли не соприкасаться, отчего при общении сливались в одно существо с двумя головами. Их веселило все, как будто они постоянно щекотали друг друга невидимыми щупальцами. Поначалу меня это раздражало, но потом, когда Альберт сказал, что они вместе уже несколько лет, я стала к ним приглядываться. Хотелось нащупать их тайный стержень и разоблачить. Однако доступна обозрению была, как всегда, лишь пористая оболочка. Лина и Арнас были тощие, как наркоманы, хотя и пили много пива. Очевидно, они выхохатывали все, что наедали и напивали. Такие легкие и неразлучные, думалось мне, просто обязаны прыгать с одним парашютом на двоих.   
Кроме меня и Лины, в машине была еще одна девушка, Вильте. Ее я раньше не видела, как и Марюса, чьей однокурсницей она была, судя по краем уха услышанному обрывку разговора. Марюс, в свою очередь, оказался двоюродным братом Рокаса, с которым я несколько раз пересекалась у Альберта и теперь вот снова пересеклась. Еще при первой встрече я заметила не без досады, что присутствие Рокаса меня смущает. Нечто бессознательное во мне желало ему понравиться. Про себя я прозвала его Пастушком из-за идиллически кудрявой головы с изящными, античными, несколько женственными чертами. Когда Рокас молчал и не улыбался, в выражении его лица мне мерещилась надменность, ни в чем, пожалуй, кроме отсутствия глубокого интереса к окружающим, не проявлявшаяся. Наше с ним общение начиналось и заканчивалось словом "labas", и меня сердило, что при этом он постоянно находился в поле моего внимания. Все мои сознательные усилия были направлены на то, чтобы никто этого не заметил. 
Под Утяной раздался оглушительный хлопок. Мы сразу же остановились на обочине и, радуя свои засидевшиеся ноги, все до одного вывалились посмотреть на проколотое переднее колесо. На лицах читалась общая мысль, которую никто не решался озвучить: дурная примета. Как будто не озвученная она обладала меньшей властью. В машине обнаружилось запасное колесо, но не оказалось домкрата. Ребята стали тормозить проезжающие автомобили. Желающих остановиться было немного и не сразу попался доброволец с домкратом. На всё про всё ушло более сорока минут и, как только мы снова загрузились в автобус, Томас стал звонить в аэроклуб, чтобы предупредить, что мы опаздываем, но все же едем едем едем.


По приезде на аэродром нас предупредили, что из-за опоздания придется сократить инструктаж. Прежде всего нас отвели к менеджеру, заседавшему на втором этаже деревянной избушки, и мы все расписались, подтверждая, что не страдаем от перечисленных болезней, не планируем совершить самоубийство и не будем иметь претензий, если в итоге нанесем вред своему здоровью. С этого момента Рокас стал волновать меня куда меньше, чем моя единственная и неповторимая жизнь.
Инструктаж проводил искушенный скайдайвер Андрей по кличке Лагуна - так его нам и представили. Суровый, обветренный, недоступный в своем небожительстве для нас, простых смертных, приехавших, чтобы прыгнуть лишь раз, с небольшой высоты, с грузовым парашютом. К ужасу большинства, говорил он только по-русски, и Лина шепотом попросила меня переводить.
- Смотрите, вот так вы держите руки (скрещенными на груди), правая рука в кольце. Выпрыгивая, прижимаете ноги к груди. Считаете "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три", дергаете за кольцо, парашют раскрывается. Если не дернете, скажем, потеряете сознание на несколько секунд - такое случается от переизбытка адреналина, парашют сам себя раскроет через какое-то время. Когда раскроется, вы должны посмотреть вверх, убедиться, что стропы не перекрутились и нет перехлеста купола. Если перекрутились, нужно раскрутиться, если перехлест, попробуйте потянуть за стропы. Если парашют не раскрылся, есть запаска, она будет висеть спереди. Нужно ее достать, вот так, и подбросить вверх. Если с первого раза не наполнится воздухом, то собрать и повторить. 
Я попыталась представить, как это все можно проделать, когда тебя вертит в воздухе и ты в полном ужасе от нераскрывшегося парашюта, а, может быть, и в обмороке. В это время инструктор сказал еще что-то про то, что основной парашют надо отстегнуть. До или после? Страх начинал сменять возбуждение.
- Какое-то время вам будет казаться, что земля почти не приближается. На последних ста метрах она начнет приближаться очень быстро и нужно успеть подготовиться к приземлению. Ноги обязательно прижать друг к другу, согнуть в коленях, вот так, приземляться на обе ноги. Потом попробуете спрыгнуть вон с той тумбы, сила удара примерно такая. Перед приземлением не забудьте посмотреть на "колдуна", он указывает направление ветра. Лучше всего приземляться по ветру, если ветер будет сбоку или в лицо, парашют вас свалит и потащит. Тогда нужно будет его загасить, потянув за нижние стропы. Чтобы развернуться в воздухе, надо потянуть за красные стропы, правую, если хотите повернуться направо, и левую, если налево. И главное, запомните, при приземлении держать ноги вместе и чуть согнутыми. Приземление на одну ногу или на прямые ноги - это самая распространенная ошибка новичков и наиболее вероятная травма.
Я втихаря порадовалась своим натренированным ногам, уж они-то должны выдержать силу удара о землю.   
- И еще, это мало вероятно, но я все равно должен об этом сказать. Мы сбросим вас так, чтобы все приземлились на территории аэродрома. Но если снесет в озеро, то, по теории, вот что вы должны проделать, причем в строгой последовательности: когда вода станет приближаться, нужно быстро отцепить запасной парашют, расстегнуть ножные ремни, вынуть одну руку из плечевой лямки, освободиться от грудного ремня и на высоте два-три метра, выскользнув из второй лямки, нырнуть как можно глубже и проплыть как можно дальше, чтобы купол основного парашюта не накрыл вас в воде. В реальности, выполнить все это во время первого прыжка практически невозможно. Мы по опыту знаем, что люди иногда начинают лезть вверх по стропам вместо того, чтобы отстегивать парашют. Поэтому, вслед за вами прыгают два инструктора, если они увидят, что вас сносит в озеро, они полетят следом и помогут выбраться из воды. Айда прыгать с тумбы.    
Вильте оказалась одной из тех, кто с первой же попытки удачно приземлился в песок. Мне и Лине потребовалось спрыгнуть дважды, потому как по первому разу нас обеих качнуло вперед и пришлось опереться на руки. Томас устоял на своих длиннющих ногах только с третьей попытки.
Инструкторы стали помогать нам надевать парашюты, поясняя преимущества первого прыжка с Д-6. Пока второй инструктор Денис плотно затягивал на мне ремни, я исследовала свое снаряжение. Потрогав красное кольцо основного парашюта, я вдруг засомневалась, что мне хватит силы его вырвать.
- Мне точно хватит силы выдернуть кольцо?
Дениса это явно развеселило:
- Точно хватит, не переживай. Там такой адреналин, что люди стропы руками рвут.   
Не знаю, было ли это фактом или преувеличением, но то, как Денис это сказал, как улыбнулся, внушило мне симпатию и доверие к нему. Вдруг возникло ощущение, что все будет хорошо, все парашюты раскроются, никого не придется вытаскивать из воды. Нас повели в сторону желтенького АН-2, ожидающего на травяной взлетной полосе. Повисший на мне парашют оказался таким тяжелым, что я шла, едва не приседая. Мы выстроились перед самолетом, Андрей представил пилота - седого, усатого и энергичного; перечислил его спортивные заслуги (кажется, звучали слова "штопор" и "пике"), но в моей голове никакие подробности уже не регистрировались.
Я жадно глотала прохладный сентябрьский воздух, с непривычной отчетливостью осознавая, что небо начинается у самой земли, и что для того, чтобы почувствовать небо, совсем не обязательно в него подниматься. Ответ на вопрос "почему я здесь, а не где-то еще?" представлялся непостижимой загадкой, и в то же время казалось, что сама судьба привела меня сюда. Все ребята вдруг стали казаться родными - как сообщники перед восстанием или солдаты перед боем. Я чувствовала, что все мы в этот момент эмоционально синхронизированы, что предстоящий прыжок для каждого сейчас важнее всего остального. Голод, усталость, заботы, увлечения - все отошло на второй план.
Наконец, Андрей сказал, что если кто-то передумал, то сейчас у него есть последняя возможность об этом сообщить, так как после посадки в самолет выход наружу будет только один. Но никто не пошел на поводу у инстинкта самосохранения - все восьмеро, бледные и серьезные, послушно одели десантные шлемы и направились в самолет. 


Раздался шум мотора. АН-2, - легкий, будто сделанный из картона, - побежал по траве, дребезжа, как старый автобус, и подскакивая на кочках. Мы сидели в два ряда лицом друг к другу, и в строго определенном порядке: самые тяжелые прыгают первыми, самые легкие - последними. Я оказалась второй с конца, легче меня, на глаз, была только Лина. Наши парашютные рюкзаки пристегнули к тросу, тянувшемуся под потолком салона к выходу.
Земля отдалялась и все становилось игрушечным, геометрическим: перелески, домики, дороги, озера, поля. Драматизм и важность, исключительность предстоящего события, так остро ощущавшиеся в последние минуты на земле, вдруг стали уступать место чувству отстраненности. Все возможные исходы и последствия представлялись равными в своей несущественности. Очевидная бессмысленность добровольного риска и, вместе с тем, непонятный восторг заполняли, расширяли то внутреннее пространство, которое я считала собой. Ни тщательно укомплектованному прошлому, ни проекциям будущего не оставалось места. Я больше не узнавала лиц, на которые смотрела, они перестали быть носителями смысла. Страх растворялся, как шипучая таблетка, оставляя после себя лишь пузырьки нетерпения. Скорей бы, скорей шагнуть в пустоту, пока все так несомненно.
Я наблюдала, как один за другим ребята вставали у выхода в небо: левая нога впереди, вес на правой, руки скрещены на груди. Андрей говорил "на старт, готовься, пошел!" (в шлеме, в шуме я не слышала - читала по губам) и слегка подталкивал в спину. Человек исчезал из поля зрения в ту же секунду, оставался только трос, вытянувший "медузу". Через какое-то время в круглом окошке показывался белый парашют. Первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой - все раскрылись и летели, несомые ветром, как семена одуванчиков. Денис постучал кулаком по моему шлему - давай, мол, твоя очередь. Я встала, повторяя про себя, боясь забыть цифры: пятьсот  один, пятьсот два, пятьсот три... Голос Андрея: Готовься, пошла!... Пятьсот один 
Сознание, уже отделенное от прошлого и будущего, отделилось и от настоящего. Несколько секунд меня не было. Потом я услышала себя считающей "пятьсот четыре, пятьсот пять", дернула за кольцо - не то еще бессознательно, не то когда уже вернулись мысли. От мгновений свободного падения в памяти остался лишь промельк желтого, то ли крыло, то ли хвост самолета.
Раскрывшись, парашют как будто подбросил меня вверх, а потом наступила неземная тишина.

















Она была лучше любой музыки, любых слов. Но почему-то захотелось тут же ее нарушить, что-нибудь произнести, наверное, чтобы убедиться, что эта тишина не имеет ничего общего с немотой, что в ней присутствует возможность звука, что она не пуста, а невинна.
- Какая тишина, - сказала я и почувствовала себя богом.
Кажется, я так и не вспомнила, что нужно посмотреть наверх, проверить стропы и парашют. Мой взгляд приковала земля. По ней пробегали тени облаков, одни участки вдруг освещались, словно прожектором, другие тревожно темнели. Где-то должна была быть и моя малоприметная тень. Искрились бледно-голубые озера и вспыхивали на солнце стекла редких автомобилей на проселочных дорогах. Все леса и перелески казались постриженными под одну гребенку. Прижимающиеся друг к другу строения напоминали домики-фишки из Монополии, в которых никто не живет. Что же такого важного могло быть в этом двухмерном, орнаментальном мире? О чем был весь его шум?
Кто придумал законы, по которым каждый парашютист обязательно должен приземлиться, а не вывалиться в космос, распасться на атомы, превратиться в облако? Их непреложность не разумелась сама собой. Она держалась только на вере и опыте. Нет никакой гарантии, что все не изменится до полного неузнавания в любую секунду без всякой причины, погребая под собой узнающего.    
Вдруг я стала чувствовать, что падаю, что не парю в небе, а несусь на всей скорости к земле. Она притягивала меня, как огромный магнит - крошечную металлическую стружку. Горизонт поднимался, как цунами, со всех сторон, грозя захлестнуть и поглотить. Я вспомнила, что у меня есть ноги и их нужно беречь, потому что они мне еще пригодятся. Согнуть колени, стопы вместе, приготовиться к приземлению. Откуда дует ветер? Какой там ветер - подо мной на лугу пасутся коровы! Как мне на них не сесть?! Попробовать повернуться или надеяться, что пронесет? В какую сторону поворачиваться? Земля обрастала мучительными подробностями. Она требовала предпринимать какие-то усилия, принимать решения, грозила неизбежностью столкновения моего тела с другими телами. Поле пестрело коровами и белыми парашютами. Только бы не сесть на голову кому-нибудь из ребят. Посмотрела на ноги, чтобы убедиться, что они согнуты и прижаты друг к другу. Внезапно почва набросилась на меня, толкнула, свалила, парашют потащил за собой, куртка задралась и я поехала левым боком по траве. Потом сообразила, вспомнила, что надо потянуть за нижние стропы, чтобы загасить парашют. Карусель земли остановилась.


Я встала, почувствовав прилив сил и эйфорию от осознания того, что руки и ноги целы, ничего не болит, голова на месте. Хотелось обнять и расцеловать себя - живую и невредимую. Но себя обнять нельзя, поэтому в такие моменты срочно нужен ближний. Я отстегнула парашют, сняла шлем и стала оглядываться в поисках других приземлившихся. Пошла в направлении ближайшего белого купола, так же беспомощно и опустошенно лежвшего на земле, как и мой. Парашютист почему-то не вставал. С другой стороны к нему тоже кто-то приближался. Лина и я встретились над стонущей Вильте, бледной и перепуганной. Похоже было, что сломала ногу. Вильте попросила перевернуть ее на спину, потому что, как оказалась, упала она лицом в муравейник. Мы попробовали снять высокий зашнурованный сапог, но пришлось оставить его в покое, потому что боль становилась невыносимой. Минут пять мы сидели, поддерживая голову Вильте и сгоняя муравьев.
К нам подошли другие ребята и инструктора. Последние не были ни слишком удивлены, ни чересчур обеспокоены. Ну, надо же, - сказал Денис. Андрей стал звонить в скорую помощь, по ходу сообщая, что скорая по полю не поедет, так что нам самим придется довезти Вильте до аэродрома на микроавтобусе. Лина, Арнас, Рокас, Марюс и я остались с Вильте, Томас с Альбертом пошли за микроавтобусом, а инструктора стали собирать парашюты. Марюс попытался развлечь Вильте какими-то разговорами, но боль была насущнее. Ее голова с проступившими на лбу капельками пота покоилась на коленях Лины и смотрела в небо без всякого выражения. Вильте явно старалась не шевелиться и не стонать.
Я стояла рядом, испытывая угрызения совести от того, что сочувствую лишь умозрительно - разлившееся в моем теле блаженство не сдавало своих позиций. В голове заводились неуместные мысли. Какая Вильте красивая, - думала я, - и как ей идет это мученическое выражение лица, запястья в муравьиных укусах, все ее смирное, сдающееся боли тело. Потом в моем мозгу зачем-то возникла причинно-следственная связь между ее сразу-удачным прыжком с тумбы, внушившим уверенность в себе, и неудачным приземлением. Марюс и Рокас оттащили Вильте подальше от муравейника, подстелили свои куртки. Мне было любопытно, о чем она думает, что чувствует. Cожалеет ли о том, что решила прыгнуть с парашютом? Помогает ли ей эйфория переносить боль? Любой из нас мог оказаться на ее месте, но была там она одна. На все наши вопросы о ее самочувствии и на бессмысленные попытки приободрить Вильте реагировала с некоторым раздражением, которое мы, осознавая свою везучесть, принимали как должное. Я отправила брату сообщение: "приземлилась, все ок, можешь сказать маме". Они были вместе в лесу под Руднинкай, собирали грибы. Тут же пришел ответ: "молодец! мама сказала, что ты доведешь ее до инфаркта".
Прямо по полю, подминая высокую траву, к нам подъезжал знакомый микроавтобус. Вильте с вытянутой ногой осторожно усадили на заднее сиденье. Посадочных мест в автобусе осталось мало, и мы с Альбертом вызвались идти пешком. Было здорово шагать по полю налегке и бессовестно радоваться себе и миру. Хотелось, как в детстве, подскакивать на ходу и вслух говорить любые слова, какие приходят на ум, не заботясь, глупо это или умно. Я посмотрела на Альберта - может быть, он чувствовал то же самое, но выглядел, как всегда.
- Ну как тебе? - спросил он.
- Невероятно! Я бы еще раз прыгнула, прямо сейчас же.
- И я.   
Меня распирало от благодарности. Захотелось обнять его, чмокнуть в щеку, и я, не задумываясь, тут же это сделала. И впервые увидела Альберта слегка смущенным.
- Спасибо тебе, большое-пребольшое. Если бы не ты, вряд ли бы я собралась.
- Я очень рад, что ты составила мне компанию.
- С днем рождения! - вдруг я вспомнила, что сегодня так и не произнесла еще этих ритуальных слов.
- Спасибо. В прошлом году в мой день рождения мы летали на парапланах. 
Я едва не спросила, почему меня не пригласили, но вовремя осеклась.
- Мне бы тоже хотелось полетать на параплане. И на воздушном шаре.
- Если мы опять организуемся, я дам тебе знать. Как у тебя дела?
- Вроде все неплохо.
- Как семейная жизнь?
- Мы уже не живем вместе. Только встречаемся.
- Почему так?
Я не знала, как в одном предложении описать сложившуюся ситуацию. Мы с Ренатом стали все чаще друг друга не понимать, у него появились какие-то тайны, я ему изменила и сказала об этом, он ушел, но нас продолжало тянуть друг к другу, он не мог ни простить меня, ни оттолкнуть. Когда от него не было никаких известий по несколько недель, я снова встречалась с Олегом, который со мной тоже кому-то изменял. И так оно продолжалось какое-то время.
- Наверное потому, что мы слишком разные.
Альберт посмотрел на меня, но ничего не сказал. Из поля стал вырастать "колдун", и я поняла, что мы пришли. 


По дороге в туалет проходя мимо микроавтобуса, я заглянула внутрь, любопытствуя, как там Вильте - ее так и оставили сидеть на заднем сиденье в ожидании скорой помощи. Рядом сидел Рокас, они о чем-то тихо разговаривали, а потом поцеловались. Я отвернулась и ускорила шаг. Всю дорогу они вели себя так, как будто были едва знакомы. И на тебе - здравствуйте. Когда приехала скорая, Рокас отправился в больницу вместе с Вильте.
Выйдя из туалета, я столкнулась с улыбчивым Денисом.
- Я заметил, что тебя протащило парашютом. Не ушиблась?
- Нет, только немного поцарапалась о траву, - я задрала куртку и гордо предъявила свое боевое ранение.
Денис провел ладонью по моему боку и сказал:
- До свадьбы заживет.
Его прикосновение было неожиданно приятным, и это меня смутило. А про себя я подумала: откуда ты знаешь, может быть, у меня послезавтра свадьба, или я уже замужем.
- Захочешь еще когда-нибудь прыгнуть с парашютом? Или больше никогда ни за что? - спросил Денис.
- Пока не знаю. Сразу после приземления было такое ощущение, что готова тут же снова сесть в самолет и прыгнуть. Но сейчас мне уже кажется, что достаточно впечатлений для одного дня. 
- Тем, кто никогда не прыгал, трудно объяснить, что происходит в небе, какой там кайф. Это лучше, чем секс. Пошли, после первого прыжка вам предстоит крещение.
Крещение состояло в том, что нас выстроили в одну шеренгу и зачитали из дипломов-свидетельств о первом прыжке - такого-то числа, с таким-то парашютом, из такого-то самолета и с такой-то высоты. Потом Андрей-Лагуна прошелся вдоль тыла нашей шеренги, от души поддавая каждому по попе сложенным парашютом. Наконец, из машины выгрузили мешки с пивом и закусками, и мы все восьмеро, включая инструкторов и исключая Вильте с Рокасом, сели в круг прямо на траве, подстелив кто что. Неподалеку в ангаре парковался такой внезапно родной АН-2. Томас обозвал его кукурузником, и Андрей возмутился:

- Только не называйте самолет "кукурузником" в присутствии пилота. Альгирдас очень обижается. Он бы вам рассказал, что АН-2 - уникальный самолет-долгожитель, занесенный в книгу рекордов Гиннеса. Его начали производить в 1947 году, и он до сих пор во многом незаменим. Если бы вы посидели в самолете, как я, когда Альгидас делает на нем фигуры высшего пилотажа, вам бы мало не показалось. Прыжок с парашютом после этого кажется детским лепетом.
- А у вас бывали тут несчастные случаи во время прыжков? - спросил Арнас.
- Коммерческих прыжков? Чтобы насмерть - такого, слава богу, не было. Ноги ломали, руки вывихивали, в озеро сносило, это да. И то очень редко, - ответил Андрей.
- Ты сам однажды чуть не разбился, - сказал Денис, обращаясь к Андрею.
- Да, было дело, шесть лет назад.
- Мы видели с земли, что его основной парашют не раскрылся. Падал, как камень, вон туда. Подумали, что все. Оказалось, он раскрыл запаску уже очень близко к земле, так что за лесом мы ее даже не увидели. Весь переломался, но остался жив.
Андрей сидел с таким выражением, как будто говорили вообще не о нем, а потом добавил:
- Настоящий страх не всегда приходит на первом прыжке. Как правило, на втором или третьем, но может и на восьмом. Это индивидуально. Но страх не так опасен, как уверенность. Когда преодолеешь этот первый страх, совершишь много удачных прыжков, появляется самоуверенность, начинаешь в воздухе расслабляться, отвлекаться, кажется, что ничего с тобой не может случиться. Тогда оно и случается.
- Приходилось когда-нибудь выталкивать парашютистов-новичков из самолета? - поинтересовался Томас.
- Да, и довольно регулярно. Это у вас тут все попались на удивление решительные. Кстати, мужчин чаще приходится выталкивать, чем женщин. На земле мужики все храбрые, а когда дверь в воздухе открывается - впадают в ступор. Но мы же не из вредности выталкиваем. Просто есть очередность, которую нельзя нарушать. Кроме того, они уже заплатили, если не прыгнут, могут деньги назад потребовать, но самолет-то поднялся, топливо израсходовал. Если один начнет паниковать и мы его оставим, то на других это тоже может повлиять. Лучше уж вытолкнуть.
Солнце заметно сползло к горизонту, и сидеть на земле становилось все холоднее. Я почувствовала, что пора собираться в обратную дорогу. Мне стало грустно. Домой не хотелось. Как маленькая, я думала: оставьте меня пожить на аэродроме, вот хоть бы в этой двухэтажной избушке. В повседневности мне почти не встречались такие люди, как Андрей и Денис, и Альберт. Они не несли чепухи, не метались в себе и в пространстве, с ними было легко и ясно. А не заняться ли мне парашютным спортом? Но тут включился внутренний голос по имени Мама: "ты доведешь меня до инфаркта. Я вообще тебя не понимаю - сдавать кровь и идти к зубному ты боишься, а прыгать с парашютом не боишься. И, кстати, это дорогое увлечение. А ты пока еще ничего сама не заработала. И вообще понятия не имеешь, что такое работа. Настоящая работа, каждый день, по восемь часов на ногах. Это тебе не книжки читать в свое удовольствие." Перед этим голосом я позорно ретировалась, залпом допила остатки пива и тоже стала собираться. Альберт в этот раз сел за руль, потому что единственный не пил пива. Я устроилась рядом на переднем сидении.               
-  Приезжайте еще, - Денис смотрел мне прямо в глаза и улыбался. Я не выдержала и отвела взгляд, со странным, мучительным удовольствием думая: в одной из возможных вселенных я бы осталась с тобой на этом аэродроме, и мы бы занимались прыжками с парашютом вместо секса. Или не вместо.
На обратном пути в машине было шумно. Марюс позвонил Рокасу и узнал, что перелом оказался серьезным - Вильте сразу же прооперировали, приехали ее родители, которые тоже, как и мои, были не в курсе. Но даже эта новость не испортила всеобщего воодушевления. Впрочем, вскоре от пива и волнений некоторых стало клонить в сон. Сонную, меня высадили у родного подъезда, обняли на прощание и пожелали спокойной ночи.   


Больше мы с Альбертом не встречались. Однажды я поднялась в небо на воздушном шаре, несколько раз испытала на себе тошнотворные перегрузки рекордных аттракционов, но почему-то не искала возможности повторить прыжок с парашютом. Может быть, в глубине души подозревая, что тот прыжок нельзя повторить. Можно, конечно, снова прыгнуть с парашютом - в другом месте, с другими людьми, рискуя другой собой. Но вдруг и тишина в результате будет другая? А мне так хочется, чтобы длилась эта.