ПО ТЕШЕ

П О  Т Е Ш Е


Нагрузились мы предостаточно. За плечами – туго набитые вещмешки, в руках – тяжелая сумка с продуктами, зачехленные весла. Не забыли и про удочки, хотя рыбалка не была главной целью нашего предприятия. Но тащить на себе все это пришлось недалеко. От автобусной остановки до железнодорожного переезда две-три сотни шагов, не более. А там сразу – крутой спуск к реке. На берегу накачали резиновую лодку, уложили в нее все, что взяли с собой. Оттолкнулись. Течение подхватило и понесло нас “в неведомую даль”. Так началось наше первое путешествие по нашей первой реке.

Было это в теперь уже далеком, 1974 году.

Годы сменяли друг друга, складывались в десятилетия. Пополнялся список пройденных нами маршрутов, накапливались впечатления.

И вот сейчас появилась потребность рассказать о том, как мы начинали, отдать долг памяти отцу, с кем я много лет ходил в походы и кому обязан тем, что принадлежу к замечательному “племени” туристов.


…Спустя 21 год после нашего первого путешествия мы вновь, вдвоем, в резиновой лодке, плыли по тем же местам. Батя был уже тяжело болен, кутался, несмотря на жару, в шерстяной костюм, сидел на корме и критиковал меня за неумелую, по его мнению, греблю. Порывался грести сам, но быстро уставал и вновь возвращался на корму, где иногда засыпал под мерный плеск воды, загребаемой веслами. Я смотрел на него – бледного, осунувшегося – и сердце у меня сжималось.

Пройти со мной весь маршрут, всю Тешу, отцу было бы уже тяжело, и он собирался доплыть только до села Пятницы, что на границе Арзамасского района, а оттуда вернуться домой автобусом. На этот участок мы отводили два дня. Но уже первая ночь оказалась для бати утомительной, и утром он попросил довезти его до Водоватова – ближайшего от нашей стоянки села, куда из города ходил автобус. Здесь мы и расстались.

– Последняя точка моих путешествий, – грустно улыбнулся отец, когда я навел на него фотоаппарат.

Больше в лодке сидеть ему не довелось…


Во время нашего первого похода никаких записей мы не делали, и события я восстанавливал, в основном, по памяти.

В работе над этими зарисовками батя – увы – принимать участия уже не мог. Но прежде чем лечь на бумагу, эти строки “писались” в жизни. Здесь нет ни одного придуманного эпизода – только то, что было на самом деле и что сохранила память. А путешествовали, создавали эти события, мы вдвоем с отцом. И еще. При подготовке этого материала я использовал рукопись батиной книги “Голубые тропинки” и его статьи в газете “Арзамасская правда”. И я считаю, что над этими записками мы с батей работали вместе.


О путешествии по реке мы мечтали давно. Я еще был школьником и даже дошкольником, когда у нас с батей начались разговоры о том, как мы “когда-нибудь” поплывем на резиновой лодке по Теше и дальше – по Оке, до Горького. Однако осуществить это удалось не скоро. В 50-е, 60-е годы жили мы, как, впрочем, и большинство людей, бедновато, и о покупке резиновой лодки могли тогда лишь мечтать. Но даже когда лодка у нас появилась, на такое путешествие мы отважились не сразу. Прошел еще не один год, прежде чем было твердо и окончательно решено: все, этим летом плывем.

Никакого походного опыта в ту пору у нас еще не было. Правда, каждый год мы с батей по нескольку раз на велосипедах или в автобусе выезжали на рыбалку с ночевкой. Так что бивачная жизнь нам диковинкой не была. А однажды даже предприняли попытку подняться на резиновой лодке от села Пятницы до Арзамаса. Течение на Теше в этих местах слабое, поэтому куда плыть – по течению или против – существенного значения не имело. Но выполнить задуманное тогда не удалось. Река сильно петляла. Мы плыли полдня, но к городу почти не продвинулись. И путешествие было решено прервать.

Конечно, ни в какое сравнение с серьезным походом, который нам предстоял, весь этот опыт не шел. Поэтому готовиться к путешествию начали задолго, еще зимой. Обсуждали детали, оценивали свои возможности. Прикидывали, что возьмем с собой в путь, приобретали недостающее.

Сколько времени потребуется, чтобы проплыть от Арзамаса до Горького, мы тогда могли только гадать. Точно знали лишь одно – “много”. А ориентировались дней на двадцать.

Укладывать вещи, закупать продукты мы стали где-то недели за две до отплытия. Пользовались списком, который составили еще зимой. Но и этот, едва ли не единственный походный документ, у меня с той поры не сохранился. Поэтому перечислять все, что мы взяли с собой, я буду по памяти.

Начну с продуктов.

Пополнение продовольствия в пути представлялось нам делом весьма проблематичным. По опыту проживания в совхозе во время студенческой “картошки” я знал, что сельские магазины работают не регулярно, выбор продуктов в них бедный, а хлеб продают только “своим” и “по норме”. Правда, где-то в середине нашего маршрута, незадолго до впадения Теши в Оку, мы должны были пересечь московскую железную дорогу. Судя по карте, именно там располагалось село Натальино.

– Натальино – это станция, – говорил отец. – Поэтому хлеб здесь продать нам должны. Ну, а в крайнем случае, я посижу на берегу с вещами, порыбачу, а ты съездишь на рабочем поезде в Навашино. Навашино – это город, до него от Натальино будет всего километров тридцать. Уж там-то продукты, хлеб продадут любому.

Но до Натальино от Арзамаса плыть да плыть. Поэтому еду брали с запасом. Считали, что лучше набрать лишнего, чем где-то в глуши оказаться “на голодном пайке”.

Между прочим, даже своей карты у нас тогда не было, и все необходимые детали батя уточнял по карте, имевшейся у него на работе. Но это – к слову.

Питаться мы планировали трижды в день, и каждый раз с костром и готовкой. Завтрак и ужин – на месте ночевки, обед – на отдельной стоянке. Причем, обед предполагался из двух блюд: пакетного супа и второго. Пакеты мы взяли сразу на весь маршрут – штук двадцать. Дело в том, что сухие супы выпускал Арзамасский овощесушильный завод, поэтому они у нас продавались всегда. А можно ли их будет купить в Навашине или, например, в городе Павлово, что стоит на Оке, мы не знали.

Большие опасения вызывал у нас хлеб. Две или три буханки и столько же батонов мы уложили в полиэтиленовые “мешочки”, как тогда называли пакеты. Но не надеялись, что все это удастся сохранить более трех-четырех дней. Поэтому заготовили сухари: нарезали несколько буханок ломтиками и высушили на металлической сетке над газом. Полотняный мешок, размером с половину наволочки, набился битком. Дополнить хлебные запасы должны были блины. Их предполагалось выпекать в походе. Для этого взяли с собой около килограмма специальной блинной муки.

Кашу с мясом в банках, тушенку или сгущенку купить тогда было невозможно. Поэтому консервы взяли рыбные – несколько банок килек и бычков в томатном соусе, именно такие я любил.

Сырые яйца, которые предполагалось варить или жарить, уложили в котелок, предварительно завернув каждое яйцо в клочок газеты. Взяли также сырую картошку, немного помидоров и огурцов, пол-литровую бутылку подсолнечного масла. Масло нам нужно было, чтобы заправлять салат и чтобы жарить яйца, помидоры, блины. Ну и, разумеется, не забыли про соль, сахар, заварку. Да, еще захватили пачку макарон-рожков.

Отец обещал дополнить наш рацион рыбой, причем, не менее двух раз. Но я на это не особенно надеялся, зная обычные батины “успехи” по части улова. Однако несколько луковиц, лавровый лист и перец мы все-таки в рюкзак положили – не помешают. Из “Книги о вкусной и здоровой пище” отец переписал в блокнот рецепт приготовления ухи.

Помню, что в конце продуктовой части списка у нас было написано: “Водка – 1 бут.”. Водку мы включили по предложению бати: вымокнем под дождем, не сумеем развести костер. Но потом решили ее не брать.

Если говорить о нашем тогдашнем вещевом снаряжении, то о нем я сейчас вспоминаю с доброй улыбкой. Это со временем у нас появились палатка, капроновые рюкзаки, штормовки, куртки, спальники, тележка для перевозки груза. А тогда, кроме лодки, можно сказать, ничего и не было. Но, наверное, мы правильно поступили, что не стали откладывать путешествие. Если ты турист в душе, если хочешь ходить в походы, то иди, а не жди, пока появится то да другое. Так можно всю жизнь прождать и не дождаться. Нет палатки – возьми какую-то накидку или строй шалаш. Вместо спальников можно использовать одеяло, а куртку и штормовку заменит старая одежда.

Какие же вещи мы взяли с собой?

Прежде всего, конечно, лодку. По паспорту она именовалась “Лодка гражданская надувная с палаткой”. Эту “палатку” мы тоже взяли, но о ней речь впереди.

Захватили полагающийся к “надувнушке” припас: спасательные круги, которые одновременно служат сиденьями, насос, “язычок-клапан”, весла. Взяли также ремнабор: заплаты, “шкурку”, терку, резиновый клей, запасной “язычок”. Еще уложили в вещмешок защитный чехол. Чехол – это уже наше изобретение. Мы его сшили сами, и с первых дней как начали пользоваться лодкой, укрывали чехлом ее борта, чтобы защитить их от солнца. Деньги на лодку были найдены с трудом, и отношение к ней было бережное.

Из одежды взяли потрепанные свитеры, а от дождя – плащи “болонья”, которые недавно вышли из моды. На себя надели хлопчатобумажные трико от “тренировочных костюмов” и сорочки, а кофты от костюмов спрятали в рюкзак. Обулись в кеды. Конечно, захватили плавки, а батя – еще пляжную шапочку. Я тогда в любую жару голову от солнца не прятал, поэтому шапочка мне была не нужна.

Кроме того, взяли с собой “приличные” брюки и сорочки. Возвращаться предстояло из Горького. И если по Арзамасу, отправляясь, скажем, на рыбалку, мы могли идти в трико хоть через весь город, то для областного центра нам такое казалось невозможным.

Свои часы я оставил дома, уж не знаю почему. Часы взял только батя.

Чтобы укрываться ночью, захватили байковое одеяло – старое, сильно вытертое (новое было бы жалко). Как подстилку предполагалось использовать “диванное покрывало”, тоже старое.

Из посуды и инструмента взяли двухлитровый котелок, который имел вид кастрюли с дугообразной проволочной ручкой. Его крышка одновременно использовалась как сковородка. Захватили две ложки и только одну кружку – это для уменьшения веса, на чем настоял батя. Кроме того, взяли эмалированную миску и сковородник (сковородник входил в комплект котелка), а также пол-литровую пластиковую фляжку, туристический топорик и два ножа. “Без ножа, как без рук, – говорил отец. – Случись потерять, будем хлеб топором рубить”.

Были у нас также фонарик, транзисторный приемник и электробритва, питающаяся от напряжения 6 вольт. Бритва была нужна только бате, я в ту пору еще не брился. Для бритвы и фонарика взяли четыре плоские батарейки – по одной рабочей, и по одной в запас. А еще “Крону”, которую я сразу вставил в приемник, ее должно было хватить на 50 часов. Батарейки в магазинах встречались не часто, и о них я позаботился зимой.

Что еще? Ах, да! Рыбацкие снасти. Две снаряженные удочки со складными бамбуковыми удилищами. Запасные лески, крючки, поплавки. Я ловлей рыбы не увлекался, “рыбаком” у нас был батя. По выходным я ездил с отцом на рыбалку только как на прогулку.

Для насадки взяли пшеницу – сухую, чтобы отваривать ее в котелке, и на первое время – готовую, распаренную. Захватили и червей. Ох, уж эти черви! Чтобы сохранить их подольше, батя наполнил перегноем большую железную банку из-под краски и поместил туда своих “питомцев”. Это была заметная прибавка к грузу.

Не знаю уж зачем, но взяли также полный комплект для перемета: два спиннинговых удилища и катушки.

Вот, в основном, и все. Были еще мелочи, правда, существенные. Несколько коробков спичек. Мыло, полотенце и зеркальце. Медаптечка из полиэтиленового “мешочка”, где хранились средства от головной боли, простуды, расстройства кишечника, но не было бинта – его мы купить не смогли. “Постараемся не допускать ранений”, – сказал батя. Захватили также паспорта, деньги. На работе отец перерисовал с карты Горьковской области схему маршрута. С дороги предполагалось отправлять домой письма, для чего взяли блокнот, конверты, ручку.

Рюкзак у нас тогда был только один – небольшой и тяжелый, брезентовый. В качестве второго мы использовали заводскую упаковку для лодки – мешок из прорезиненной ткани. При хорошей укладке в тот мешок можно было поместить, кроме лодки, много других вещей. Поклажа получалась тяжелой. К тому же лямки из узкой тесьмы врезались в плечи. Этот груз взял на себя батя.


Разместить имущество в лодке, когда она была накачена и спущена на воду, оказалось делом непростым. Надувные круги-сиденья положили в нос и корму, а мешки поставили между ними. Мешок-упаковка, когда из него вынули лодку, круги, чехол – сильно уменьшился, но затем туда переложили продукты из сумки. Бате нужно было грести, а высоко поднимавшийся груз мешал работать веслами. Поэтому вещи придвинули вплотную к моему, кормовому кругу, и мне пришлось сидеть, совсем скорчившись.

И вот, наконец, первые взмахи весел, первые метры пути…


Увы, в окрестностях Арзамаса Теша совсем не походила на идиллическую “синюю речку в осоке” из рассказов про туризм. Буквально через десять минут в русло врезался с правого берега шумный поток. Однако то была не родниковая вода. Арзамасские очистные сооружения не справлялись с нагрузкой от разросшегося города, и канализационные стоки сбрасывались в Тешу почти напрямую.

Последствия такого “пополнения запасов воды” сказались сразу. Река стала мертвой. Ничто не росло в ней. Исчезли стрелы тростника, блюдца листьев кубышек. Только по берегам, обрамляя русло, густо зеленела трава, радуясь изобилию влаги и удобрения. Мутно-бурая вода. Запах. Не река, а сточная канава.

Поворот влево, и мы удаляемся от города.

Так уж получилось, что на этом участке Теши нам не довелось бывать много лет, и состояние реки оказалось для нас полной неожиданностью. Я был еще младшим школьником, когда мы приезжали сюда с батей. Вот и сваренный из труб большой ржавый крест на левом берегу. Как раз напротив него мы тогда рыбачили. Не могу ничего сказать о нашем тогдашнем улове, не помню. Но Теша в те времена была чистой, это уж точно.

Новый поворот, и впереди полнеба закрывают деревья. Наше судно приближается к Высокой горе.

Высокая гора – это совсем не гора. Так называется огромный холм или курган, который возвышается в пойме Теши недалеко от города. Холм весь покрыт лесом. В основном стоят здесь вековые дубы и липы. Среди деревьев зеленеют кусты орешника, а ближе к подножью, у воды, разрослась черемуха.

Когда-то на Высокой горе был монастырь. Позже монастырь закрыли и в его помещениях разместили одно из учреждений. Вокруг вырос поселок сотрудников. Но сквозь густую зелень ничего не просматривалось. Только железная труба котельной поднималась выше деревьев.

Едва ткнувшись в Гору, река сразу же направилась в сторону. Но не надолго. Не прошло и пяти минут, как мы вновь оказались рядом с Горой.

Где-то в этом месте мы прошли под навесными пешеходными мостками. Они, конечно, были здесь тогда, деваться им некуда. Но обнаружил их, словно впервые, и запомнил я лишь через несколько лет, гуляя в этих местах. А во время первого путешествия мостки в памяти не запечатлелись.

– Гора нас так скоро не отпустит, – заметил отец, когда мы во второй раз оставили за кормой зеленый курган. – Еще вернемся.

Батя не ошибся. Минут через двадцать наша лодка опять была у холма. На луговине, ближе к подножью Горы, стояли два строения типа скотных дворов. Видимо, подсобное хозяйство учреждения. Из прибрежного кустарника доносился шум стекающей воды. Сомнений в происхождении этого “притока” не было.

– Еще и они своих вшей добавляют, – пробурчал отец.

Теша оставалась все такой же грязной и безжизненной. Изредка на поверхности белела всплывшая мертвая рыбешка. Видимо, рыбки вплывали в опасный участок из верховьев, погибали, и потом их несло вниз медленное течение.

Третья встреча с Высокой горой оказалась последней. Но еще долго зеленый курган появлялся то справа, то слева, постепенно удаляясь и заволакиваясь в дымку.

Между тем, солнце поднималось все выше и уже начинало припекать.

– Скоро будем раздеваться, загорать, – заметил батя.

Далеко впереди, где-то в километре от нас, показались дома большого села. Мы двигались поперек поймы прямо на них. Я тогда еще плохо знал свой район, и отец подсказал мне:

– Хватовка.

Река в этих местах довольно широкая, порядка двадцати метров. Глубина тоже заметная. Течения почти нет. Пойма открытая, даже у самого берега кустарник почти не встречается. Ширина поймы где-то около двух километров. Вода здесь немного посветлела, в русле появилась растительность.

Наше судно медленно продвигалось вперед. Равномерно ходили весла, иногда задевая, комкая листья кубышек. Растения встречались все чаще. Уже и фарватер перестал угадываться. Сейчас-то такое сразу бы насторожило меня. Но тогда… Тогда мы только начинали.

Первым почувствовал неладное батя.

– Кажется, заплыли, – сказал он.

Повсюду выглядывали из воды осока и стрелолист. А впереди, метрах в 50-ти, на отлогом склоне виднелась луговая трава.

– Может быть, поворот? – предположил я.

– Не похоже, – ответил отец и направил судно к берегу. – Посиди, а я схожу, посмотрю.

Выдернув нос “резинки” повыше на сушу, батя ушел. А я остался в лодке. Обхватив руками согнутые ноги, уткнулся лбом в колени и закрыл глаза. Стояла тишина. Никакие звуки не доносились сюда. Только где-то рядом стрекотал кузнечик. С берега долетал запах разогретых солнцем цветов.

Мы в пути часа два, не больше. А уже столько впечатлений. Город, хотя и не виден из лодки, но должен быть еще совсем рядом. Однако все связанное с ним кажется сейчас далеким и не реальным.

– Ничего здесь нет, – вывел меня из задумчивости голос отца. – Река очень далеко. Придется возвращаться.

Батя столкнул лодку и занял свое место.

– Сколько времени теряем, – сердито говорил он, работая веслами. – Где-то пропустили поворот.

Но вот и то, что мы ищем. Влево, если смотреть по течению, открылась узкая, шириной метров пять, протока. Деревья и кустарники, росшие по берегу на этом участке, почти перекрывали ее, и вместе с камышами, поднимавшимися из воды, маскировали проход. А залив, в который мы заплыли, как бы продолжал основное русло, сохраняя его направление и ширину. Так что не мудрено было заплутаться.

Введя лодку в протоку, батя вновь причалил к берегу.

– Попробуй, погреби. Надо же когда-то учиться, – сказал он. – А я пройдусь.

Достав из рюкзака транзисторный приемник, отец выбрался на берег, дождался, когда я пересяду на его место, и оттолкнул лодку. Вскоре он исчез из вида. А я осторожно погрузил весла в воду.

В то время я совсем не умел грести, в буквальном смысле этого слова. До того как у нас появилась “резинка”, сидеть в лодке мне почти не доводилось. А позже были выезды, главным образом, на рыбалку. Батя владел веслами отлично, научился этому еще в детстве. Поэтому греб всегда он. Плавали мы относительно мало, и необходимости в подмене не возникало. А специально учиться гребле я как-то не удосужился. И вот теперь отец решил восполнить этот пробел.

Место для обучения оказалось не самым подходящим, а точнее – совсем неподходящим. Теша здесь сужалась до пяти метров. Слева, вдоль крутого берега, из воды поднималась осока, а справа рос лозняк, за которым виднелись ветлы. Ветви кустарников нависали над водой, и свободным оставался извилистый проход шириной метра три. Течение в таком узком месте стало если уж не сильным, то, во всяком случае, заметным.

Лодка плохо слушалась неумелого гребца. Несколько движений веслами, и вот уже нос забирается под ветки, которые, к тому же, упираются мне в спину (как гребец я сижу спиной вперед). Сдавать назад я еще не научился, поэтому хватаюсь за прутья, помогаю вынутыми из уключин веслами. Наконец, после долгой возни, судно выведено на чистую воду. Осторожно гребу, стараясь удержаться на равном расстоянии от берегов. Работать приходится то одним правым, то одним левым веслом. Но при этом моя другая рука непроизвольно повторяет гребущее движение, а нерабочее весло скользит по воздуху над водой.

Раз! Лодка тыкается в осоку слева. Течение тут же разворачивает ее кормой вперед и прижимает бортом к растениям. Надо опять выбираться на середину… И так много раз.

– От берега к берегу плаваешь? – услышал я насмешливый голос отца. Оказывается, он уже давно наблюдал за мной. – Ладно. Причаливай сюда.

Я довольно удачно пристал к берегу и с удовольствием пересел на корму. Все-таки нелегкая это работа, гребля. Особенно, если грести не умеешь…

Места вновь пошли открытые. Русло стало немного шире. Течение ослабело.

Река здесь сильно заросла. Поверхность покрывали рдест, листья кубышек, другие растения или просто тина. Батя высматривал “разводья”, а когда их не было, он шел напрямки, погружая лопасти весел лишь наполовину и толкаясь от растительности. Случалось при этом, что весло “срывалось”, уходило в глубину. Оттуда оно извлекалось уже опутанное водорослями, и нужно было вращать его так и эдак, чтобы освободить от нависших прядей.

Местами русло полностью перекрывал камыш. Здесь мы пробивались напролом. Весла вынимали из уключин и работали вдвоем, каждый с одного борта, толкаясь от камышей или загребая.

Несколько раз видели уток. Обычно птица с шумом появлялась из зарослей и, громко хлопая по воде крыльями, двигалась в отдалении перед лодкой. Наверное, уводила от гнезда, изображая раненую.

Водная растительность – этот природный фильтр – делала свое дело, притягивая к себе грязь и питаясь ею. Вода на вид была уже совсем чистой. Лишь когда весла тревожили растения, в этом месте появлялась сбитая с них муть.

Между тем, солнце приближалось к полудню. Мы давно уже разделись и были только в плавках. Река петляла, и вместе с ней поворачивались мы, подставляя теплым лучам то бока, то спину, то грудь.

У меня недавно закончилась сессия, месяц сидения за столом. За две недели начавшихся каникул загорать тоже не привелось. И я щеголял нетронутой солнцем кожей. В сравнении со мной, батя, покрытый хотя и не сильным, но ровным загаром, смотрелся солидно.

Из дома мы вышли рано, точно сейчас не помню, но, во всяком случае, не позже шести. Есть с утра не хотелось, и завтракать не стали, решив перекусить в пути. Но увлеклись и забыли о еде. Однако надо останавливаться. К этому времени наша лодка добралась до Каменки.

Выбрали место на лужайке с низкой травой. Совсем рядом, на берегу стояли три бревенчатых склада. На другой стороне реки широко раскинулись луга поймы. Далеко-далеко, на самом горизонте, слева и справа в туманной дымке марева виднелись села нашего района. Метрах в пятидесяти от нас, ниже по течению, возвышался деревянный автомобильный мост.

Стояло полное безветрие. Солнце пекло нещадно.

Разводить костер и готовить не стали. Ограничились бутербродами с колбасой, которые прихватили специально для первого завтрака. Дальше их хранить при такой жаре было бы рискованно.

Место нашей стоянки оказалось традиционной купальней. Вскоре к берегу подошли несколько девчат лет 13-14-ти. Они весело сбежали в реку и стали с шумом плескаться и резвиться.

Я с интересом поглядывал на девчонок. Через год, после окончания института, мне предстояло встать за учительский стол в одной из сельских школ. Возможно, в воде сейчас резвились мои будущие ученицы. Как-то они выглядят в классе, в школьной форме, у доски?..

– Засмотрелся? – прервал мои раздумья батя. Он уже успел подкачать лодку. К отплытию все было готово.

Я прошел на корму, отец занял место за веслами. И в это время с лязгом и рычанием на мост въехал гусеничный трактор. Внизу до самой воды нависла пыль. Казалось, настил не выдержит тяжести. Но тракторист знал, что делал, он даже не снизил скорости.

Проплыв под мостом, мы увидели лес. Он покрывал правый, круто поднимавшийся на некотором отдалении от реки, коренной берег. Но к опушке мы так и не попали. Теша резко взяла влево и отправилась петлять по лугам, а лес вскоре превратился в темную полоску и оказался далеко у горизонта.

До города по прямой – километров десять, и он все еще виден вдали. Все-таки медленно мы плывем, гораздо медленнее, чем предполагали.

Практически все время сегодня за веслами был батя. Но поменяться местами мы не могли – это значило бы еще больше замедлить темп продвижения. Однако в роли пассажира я себя чувствовал не совсем удобно и поэтому предложил:

– Давай, погребем вместе?

Весла вынули из уключин, и каждый стал грести с одного борта. Я оставался на корме, смотрел вперед, и значит, должен был направлять судно. Русло здесь оказалось довольно широким и почти без зарослей. Так что особого мастерства от рулевого не требовалось. Нужно только следовать поворотам реки и держать лодку ровно. Я считал, что мне это, в общем-то, удается. Однако батя думал иначе.

– Ну кто, кто так правит?! – страдальчески вопрошал он.

– Я! – следовал лаконичный ответ.

– Оно и видно! Работай веслом! Ну же! Ну же… Дай – я, – не выдержал отец. Одним умелым движением он повернул лодку кормой вперед и оказался позади. – Смотри: кто на корме, тот хозяин положения.

Я с облегчением занялся только греблей и созерцанием берегов: пусть правит так, как ему нравится.

Это было время повального увлечения мелиорацией. Орошали все, даже луга. Мы уже несколько раз видели бьющие высоко вверх струи “Фрегатов”. На реке устраивали плотины. Особо не мудрствовали: подгоняли бульдозер, и за несколько часов река оказывалась перекрытой, поток направлялся по наспех прорытому обводному каналу. Весной такое сооружение, конечно, сносило. Не беда! Долго ли восстановить? Затрат почти никаких. То, что засоряется река, никого не смущало.

Видимо, наше судно приближалось к одной из таких плотин: течение исчезло совсем, а русло было заполнено так, что вода едва не выливалась на луга.

Мы по-прежнему работали веслами вдвоем. Но вот река сузилась, и лодку подхватил поток, который становился все быстрее и быстрее. Отец стал загребать резче. Я в ответ тоже поднажал, уверенный, что батя справится в любой ситуации.

Русло стало совсем узким, метра три. Берега летели мимо нас.

– Куда ты гонишь?! Убери весло! – крикнул отец.

Я перестал грести, а батя, усмотрев маленький заливчик, ловко направил туда лодку. И вовремя. Спереди доносился подозрительный шум.

– Разогнался! – сказал отец, когда мы, оставив лодку, прошли по берегу вперед, метров тридцать. – Видишь, что тут?

“Что тут” я уже увидел. Обводной канал, в который мы незаметно заплыли, заканчивался метровым водопадом.

– Давай переносить, – батя направился к оставленной лодке.

Работа была знакома, переносить лодку нам доводилось и раньше. Сначала мы отнесли к подходящему для спуска месту рюкзак и мешок. А затем вдвоем – с носа и с кормы – подняли “резинку” вместе с оставшимися в ней кругами, веслами, удочками и разной мелочевкой.

И вновь наше судно неспешно петляет, повторяя изгибы реки. Вставленные в уключины весла равномерно ходят взад-вперед. После каждого гребка остаются хорошо видные в прозрачной воде, сужающиеся в глубину воронки со слегка изогнутой пузырчатой вершиной.

Наконец-то мы подошли к лесу. До опушки – метров двести. Среди сосновых стволов видны домики пионерского лагеря.

Негромкое журчание слева привлекло наше внимание. От небольшого сруба на берегу вода по жестяному желобу тонкой струйкой стекала в реку.

– Родник! – обрадовался отец. – Сейчас попьем!

В пути батя не один раз доставал фляжку, и теперь она почти опустела. Я же во время движения предпочитал не пить, считая, что маленький глоток тепловатой воды только усилит жажду. На батины предложения я неизменно отвечал, что пить не хочу, хотя это не всегда было правдой.

Не вынимая весел из уключин и работая одним правым веслом, отец заставил наше судно двигаться бортом и точно прижался к берегу у источника. Даже выходить из лодки не потребовалось. Последние капли взятой из дома и так экономно расходуемой воды были небрежно слиты в Тешу…

– Будешь? – отец уже попил всласть и в очередной раз наполнил по горлышко фляжку.

– Вообще-то мне не хочется… – При этих словах батя легко двинул веслом, и мы сразу отошли от берега. – …Разве что попробовать родниковой водички, – закончил я фразу.

– Ну, вот: “вообще-то”, “не хочется”, – передразнил отец, но передал мне фляжку и, пока я пил, вернул лодку к источнику.

Справа по-прежнему тянется лес. Пионерские лагеря здесь идут один за другим. Место для отдыха удобное: лес и вода. Правда, для купания река подходит плохо: берег довольно крутой, и сразу – большая глубина. Поэтому около каждого лагеря оборудована “купальня” – деревянный настил, погруженный в воду примерно на метр и огороженный по краям перилами.

Лет пять назад нам довелось ночевать здесь. Приезжали на рыбалку на велосипедах и останавливались у ручья с холодной ключевой водой. Интересно, найдем ли мы его?

Нашли. Правда, уровень воды в реке сейчас стал выше, и ручей в месте впадения превратился в узкий залив…

И опять мы среди лугов. День клонится к вечеру, жара понемногу спадает. Встречаются калды – летние “лагеря” для коров. Монотонно гудит доильная установка. Буренки уже вернулись с пастбищ. Кто забрался по брюхо в воду, кто прилег на голой, без единой травинки земле и пережевывает жвачку, другие стоят, отгоняя хвостами слепней. Но все они при приближении лодки поворачивают головы в нашу сторону и затем долго провожают нас взглядом.

– Сейчас за поворотом будет яз. Обносить придется, – предупредил с берега рыбак.

Яз – это плетень, перекрывающий реку. Лишь в одном месте оставляется узкий проход. Весной у этого проема ставится сеть или “морда”, и рыба, устремляющаяся во время нереста вверх, против течения, становится добычей браконьера. Об этих сооружениях мне батя уже рассказывал. Он только не мог припомнить, как они называются. “У Туманова их много, – говорил отец. – Там будет много обносов”. Но оказалось, что язы встречаются и раньше.

– Ну, вот и слово вспомнили, – сказал батя, услышав предупреждение.

За поворотом увидели яз. Он был старый, сильно разрушенный. Какой тут обнос? Раздвинув два кола, мы протиснулись между ними, не выходя из лодки.

Впрочем, нет. Рыбак имел в виду не этот яз. Вот он, совсем новенький. Здесь не прошмыгнешь нигде. А оставленный проход слишком узок. Нужно обносить…

Отправляясь в путь, мы намечали к концу первого дня выйти за село Пятницы, за границу Арзамасского района. Батя даже надеялся застать там “вечерний клев”. Но теперь стало ясно, что мы сильно переоценили свои возможности. Уже и солнце у горизонта, а пройдена едва половина намеченного.

Слева, метрах в пятистах, видно большое село, на фоне неба темнеют купола пятиглавой церкви.

– Водоватово, – показал туда отец. – Кажется, река должна подойти еще ближе. Бывал я здесь и помню, что здесь – большая петля, от домов до берега было совсем недалеко.

Но Теша пока не собиралась направляться к Водоватову. Почти полчаса идем мы около села, а до него все те же полкилометра.

Батя уверенно направляет лодку под низкий деревянный мост. Мы чуть пригибаемся, и нас затягивает в таинственный сумрак. Один к одному проплывают сверху кругляши настила. Я протягиваю к ним руку, и за ворот сыплется песок.

Мост остается позади. Над нами снова – бездонное небо.

– Наверное, я ошибся, – смотрит в сторону села отец. И в это время река круто берет влево. Вот она, петля!

– Ну, что же, – говорит батя. – Мы знали, что это придется делать. Лучше  уж сегодня. Пройдем Водоватово и встанем у леса.

Но добраться до леса нам в тот вечер не довелось.

Подошли к селу. Дома и в самом деле были совсем близко. Нас отделяли от заборов метров 150 открытой поймы. Похоже, что это – крайняя точка петли. Река повернула в сторону леса. Уже темнеет. Лодка заметно спустила. Но сейчас не до подкачки. Батя приналег на весла. И здесь путь нам преградил яз.

Сооружение оказалось “капитальным”. В качестве стройматериала тут были использованы не только колья и прутья, но также доски и дерн. Над протокой был устроен надежный настил, так что можно было без труда перейти с берега на берег. Без разгрузки и обноса здесь не обойтись. А время позднее.

– Достаточно, – решил отец. – Тут и заночуем. А завтра выплывем пораньше.

Остановились мы вовремя: темнело все больше, еще немного и могли бы возникнуть проблемы с дровами. С дров и начали.

Собирать топливо в лугах – занятие обычно неблагодарное. Но все же, побродив, кое-что нашли.

Теперь можно заняться приготовлением ужина.

В ту пору отношение к воде из реки у нас было осторожное. Это спустя годы, когда мы освоились и осмелели, нам стало нет ничто черпнуть котелком хоть из лужи. Но тогда мы делали лишь первые шаги в туризме, и у нас бытовало неизвестно откуда взявшееся представление, что питьевую воду можно брать только “на быстринке”. Поэтому батя, захватив котелок, прошел по язу туда, где поток устремлялся через оставленный в преграде проем. Попутно отец выломал топориком две доски, оказавшиеся над водой и хорошо просохшие. “Будем бороться с браконьерами”, – пошутил он, присоединив доски к дровам.

Перед отъездом батя сказал, чтобы я хорошенько закрепил топорик на топорище. И я, как мне показалось, с этим справился. Но когда отец стал вырубать рогульки, чтобы подвесить котелок, топорик соскочил.

– Если лень было сделать, так и сказал бы! Я бы сделал сам, – рассердился батя. Но теплый летний вечер, обширные луга, запах травы и речной свежести действовали умиротворяюще и к ссоре не располагали.

Вскоре огонь облизывал черный от прошлогодней копоти котелок.

За целый день мы, кроме нескольких бутербродов на стоянке у Каменки, не ели ничего. Поэтому вечером намечали устроить “пир” из трех блюд. Однако когда был готов пакетный суп, вдруг обнаружилось, что особого аппетита у нас нет. Дивясь этому, мы лениво дохлебали варево и решили “второе” не готовить, только вскипятили чай.

Правда, суповой пакет, который мы считали двухпорционным, на самом деле содержал четыре порции. Это выяснилось уже дома, по возвращении. Да и супы тогда выпускали не такие, как сейчас. Если на пакете писали: “…с мясом”, то внутри был не ароматизатор, а настоящее мясо с мясокомбината, которое сушили на заводе. Но все равно, даже с учетом таких поправок, один пакет для целого дня – маловато.

…Было такое время, когда вечер уже закончился, а ночь еще не наступила. Вода в реке начинала отсвечивать сталью. На потемневшем небе высветились первые звезды. В сгустившихся сумерках очертания предметов стали неясными. Журчал пробивавшийся через яз поток.

– Давай укладываться, – прервал затянувшееся молчание отец.

Я уже упоминал, что наше судно по паспорту именовалось “Лодка гражданская надувная с палаткой”. Но “палатка” – это было сказано “громко”. Сделана она была из прорезиненной ткани в виде конуса без днища и устанавливалась над лодкой с помощью весел. Края палатки крепились к специальным застежкам на бортах судна. Сиди, пережидай дождь прямо на плаву. Предусматривался и другой вариант: на берегу лодку можно было перевернуть днищем вверх, а затем над ней поставить палатку. В этом случае резиновая площадка внизу за счет бортов получалась шире, и в образовавшемся укрытии можно было уже лечь вдвоем. Так говорилось в инструкции. Но на практике все оказалось несколько иным.

На вечерней прохладе наше судно покрылось росой, просело, прогнулось посередине, образовав на бортах две глубокие складки. Но это – дело поправимое. Несколько минут работы насосом, и борта уже упруго звенят под ударами ладони. Потом, поставив лодку на борт, поближе к костру, просушиваем ее.

Как и рекомендовала инструкция, мы подыскали две стоящие рядом кочки, положили на них круги и накрыли все это перевернутой лодкой. Затем с помощью весел укрепили поверх палатку.

Все. Можно ложиться.

Чтобы огонь не привлек нежеланных “гостей”, батя загасил костер, убрав недогоревшие палки. Мы забрались внутрь.

Пожалуй, это был первый случай, когда нам довелось воспользоваться палаткой. На рыбалку мы ее не брали, предпочитали оставаться под открытым небом. Ведь ночь – это неясные шорохи, звезды, утренняя заря, туман, восход солнца, матовая роса на лугу. Ради этого и уезжали. Домой возвращались невыспавшимися, и сразу после обеда и ванны располагались – кто на диване, кто в кресле.

Сейчас днем спать некогда. Днем надо работать, двигаться. Значит, отдыхать нужно ночью.

Батя закрыл полог входа, и сразу стало темно. Расстелили на резиновом днище диванное покрывало, укрылись одеяльцем. Плащи и тряпье приспособили как подушки. Отец положил под рукой фонарь и топорик. Удочки и кое-какую мелочь предусмотрительно спрятали под лодку. Мешок с продуктами и кеды забрали в палатку. А больше из вещей ничего не оставалось, на себя надели все, что можно.

Наше жилище оказалось неудобным. Днище лодки, несмотря на находящиеся под ним круги и кочки, прогибалось, и мы съезжали на середину, тесня друг друга. Прорезиненная ткань палатки не пропускала воздух, и внутри накапливалась влага. К тому же я перекалился на солнце, хотя и надел вскоре после полудня рубашку. Сейчас спина и грудь горели, по телу пробегал неприятный озноб, одежда казалась холодной и влажной.

Но усталость брала свое. Перед глазами закружились, замелькали блестки воды, качнулась и поплыла подо мной куда-то в сторону лодка…

Проснулся от холода. В палатке – темнотища, ни малейшего проблеска. По шевелению рядом понял, что батя тоже не спит.

– Сколько времени? – спросил я в пространство.

Фонарик осветил провисший бежевый полог.

– Двенадцать, пять минут первого.

Так мало? И часа не проспали.

– Пойдем к костру? – предложил отец.

– Давай.

Угли под золой еще не остыли. Через несколько минут языки пламени заплясали на дровах…

С рассветом мы опять в лодке. Над рекой, навстречу нам, несутся космы тумана. Холодно. Сидим в свитерах и плащах. Чтобы согреться, гребем вдвоем, каждый одним веслом со своего борта.

До восхода еще далеко, и лучи солнца лодке не угрожают. Поэтому чехол пока не надеваем. Батя говорит, что чехол задевает за воду и тормозит движение. Не знаю, мне кажется, он преувеличивает.

Промелькнула размытая плотина. По сравнению с тем, что встречалось нам ранее, здесь была попытка создать что-то более постоянное, капитальное. Так, прежде чем сыпать в русло землю, реку перекрыли двумя параллельными загородками из толстых брусьев, скрепленных болтами. Не помогло. Весной вода унесла и брусья, и болты. Лишь у берегов удержались жалкие остатки того, что когда-то было плотиной…

Дальнейшие события первой половины того дня я почти не запомнил. Впрочем, и событий в эти несколько часов не было никаких. Вся обстановка очень походила на вчерашнюю. Все так же палило взошедшее и набравшее силу солнце. Все так же петляла по лугам Теша, а справа тянулся лес, то приближаясь к реке, то оказываясь почти у горизонта.

Когда трава подсохла, я пошел по берегу. Не хотелось мне этого. Получалось, что по реке плывет один батя, а для меня водный поход становился пешеходным. Но мы все никак не могли добраться до Пятниц. Батя нервничал. И я, чтобы облегчить судно и ускорить движение, отправился лугами.

Пойма была ровной, открытой, с низкой, потравленной скотом травой. Я срезал петли и затем поджидал батю. Хотя здесь одно за другим тянутся села, но все они находятся как-то в стороне от реки, а на берегу было безлюдье.

Ближе к полудню я заметил небольшую одноместную резиновую лодку. Какой-то парнишка рыбачил посреди неширокой в этом месте Теши. Из кустов наперерез мне с лаем выскочила крупная собака.
– Шарик! – гаркнул рыбак, и пес виновато отвернул в сторону.

Срезав очередную петлю, я присел на краю обрыва и стал поджидать отца. Вскоре из-за поворота показалось наше судно с полосатым чехлом на бортах.

– Садись, – позвал меня в лодку батя. – Обедать будем у озера, – продолжил он, когда мы отчалили. – Здесь недалеко. Там рыбак на “надувнушке” сказал… Хороший у нас народ, доброжелательный, – видимо, вспоминая подробности недавнего разговора, говорил отец. – Всегда можно обратиться. Не отмахнутся, все объяснят.

Не знаю, почему обычный ответ на обычный вопрос произвел на батю такое впечатление. Но может быть дело не только в том, ЧТО сказать, но и КАК это сделать.

Озеро, о котором говорил отец, называлось Тумановское – по селу Туманово, что находилось рядом. Нам доводилось бывать здесь. Это был водоем почти правильной круглой формы диаметром где-то с километр. Вплотную к его северному берегу подступал лес. Река, до которой от озера примерно полкилометра, соединялась с ним ровной, как канал, протокой шириной метров десять. Впрочем, это и на самом деле был рукотворный канал, давнишний, с заросшими осокой и ивняком берегами.

Рыбачок не обманул. Вскоре мы были у входа в протоку. На озеро, конечно, не поплыли. Сразу за протокой река делает левый поворот, подмывая крутой берег. Сюда, заметив подходящий причал, батя и направил лодку.

Поднявшись наверх, мы оказались в недавно брошенном стане косцов. Вряд ли они ночевали здесь, хотя неподалеку громоздились остатки разрушенного шалаша из крупных жердей и сена. Видимо, только обедали и отдыхали в полдень, а вечером оставляли сторожей и уезжали. Впрочем, не знаю. Сейчас, выкосив траву на лугах в округе и вывезя сено, косцы покинули это место совсем.

На берегу, кроме развалин шалаша, осталось большое кострище, вытоптанная, порой стертая до земли трава. Все кругом было сильно захламлено. Пахло прокисшей лапшой, с жужжанием носились крупные мухи. Среди другого мусора, валявшегося на земле, запомнился дощатый круг, каким покрывают бочки с соленьями или большие, в несколько ведер котлы. Вытоптанная площадка внизу у воды, где мы причалили, использовалась для мытья посуды. На метровой глубине у берега сквозь прозрачную воду белели вареные “рожки”. Пустые пачки из-под соли и тех же “рожков” валялись наверху у кострища.

Короче, место было не самым подходящим для остановки и отдыха. Но уходить не стали. Нас привлекли обломки досок, оказавшиеся среди другого мусора. В лугах дрова найдешь не везде и не сразу, а время нам дорого.

Убедившись вчера, что пакет супа очень сытный, мы еще до остановки решили, что “второе” готовить не будем. Это было удобно и тем, что сокращалась обеденная стоянка, экономилось время.

Забегая вперед, скажу, что и в дальнейшем мы обходились в обед без “второго”, готовили только суп.

После трапезы мы поначалу плыли вместе. А потом я вновь оказался на берегу. Вчерашний загар еще не улегся, и на мне были легкие трико, сорочка-короткорукавка и кеды, обутые на босую ногу. Белая полоска на запястье левой руки, там, где были часы, стала малиновой и “горела”. Пришлось перевязать ее носовым платком.

Теша по-прежнему “гуляла” по широкой пойме, то уходя вправо к лесу, то приближаясь к очередному селу, которые тянулись слева. Иногда я шел по кромке берега, поглядывая на батю, но чаще “срезал” петли реки и затем поджидал отца.

– Далеко не уходи, – в очередной раз поравнявшись со мной, сказал батя. – У Шерстино – плотина, будем переносить.

Как и на Тумановском озере, в районе села Шерстино нам бывать доводилось. Поэтому мы знали о находящейся там полуразрушенной плотине. Она была не из тех, что “возводились” в последние годы бульдозером, а – старая, капитальная, прослужившая много лет. Тогда мы про каждую подобную плотину думали, что это – бывшая мельница. Конечно, были и такие. Но спустя много лет, уже во время работы над этими записками, я узнал, что в 50-е годы на Теше (и, конечно, на других реках) строились небольшие ГЭС, которые давали энергию в ближайшие села и деревни. В Арзамасском районе таких электростанций построили три. Прошло время. Надобность в миниГЭС и водяных мельницах отпала. Бесхозные плотины стали разрушаться. От иных не осталось и следа, во всяком случае, мы их не заметили. Но некоторые, сорванные и полуразрушенные, еще держались. Вот одну из таких плотин – бывшую мельницу или ГЭС, непроходимую для нашей лодки – имел в виду отец, когда говорил о предстоящем обносе.

…Как бы то ни было, пусть медленно, но наша лодка все-таки движется. Вот и про Шерстино зашла речь. А впереди, у самого горизонта, уже видны купы кустарников и деревьев. Это – Красная речка.

Вообще-то Красная речка – это не река, а небольшая деревушка, домов в двадцать, на правом берегу Теши. Но мы с батей так называем между собой участок реки в окрестностях той деревни. Это уже – Ардатовский район. Слово “красная”, видимо, употребляется здесь в смысле “красивая”. Места там и в самом деле замечательные. Характер реки меняется. Теша становится глубже – порой не хватает лески на удочке, чтобы достать дна. Берега крутые, сплошь покрытые деревьями и кустарниками, ветви полощутся в воде.

Не случайно нам нравилось бывать в этих краях.

Именно на Красной речке батя собирался накормить меня ухой уже в конце первого дня. Но, похоже, рыбалки не будет и сегодня – солнце давно перевалило за полуденную отметку, а до деревьев на горизонте еще плыть и плыть.

А до Шерстино уже близко. Но все-таки и оно пока впереди. Поэтому, когда Теша повернула влево, в сторону села, я пошел прямиком, полагая, что петля небольшая, и я быстро, еще до плотины, выйду к реке. Меня “обманула” низинка с кустарником, которую я поначалу принял за русло. И надо бы, обнаружив ошибку, тут же повернуть влево и выбираться к Теше. Но я продолжал двигаться в том же направлении, надеясь вот-вот выйти к реке. Не вышел. Шло время, а Теша все не появлялась. Часов у меня не было, однако я чувствовал, что иду долго. Уже не один раз то низинка, то сухая лощинка казались мне издали руслом. Но затем наступало разочарование.

Наконец впереди блеснула вода. Теперь уже никаких сомнений – это река.

И вот я на берегу. Стремительные на мелководье потоки воды, болтающиеся на течении темные пряди тины, наклонившийся камыш посреди русла. Все знакомо, даже слишком знакомо. Сколько раз доводилось проплывать здесь! Я находился в “преддверии” Красной речки. И Шерстино с плотиной, и идущее следом Пятницы – последнее село нашего Арзамасского района – все осталось позади. Вот это, называется, “срезал”!

Что было делать? Идти навстречу отцу не имело смысла. Плотину он наверняка уже обнес. Я присел на берегу и стал ждать.

Жара к тому времени заметно спала. С реки тянуло приятной свежестью. Мимо мчалась быстрая вода. Покачивались дугой согнутые стебли камыша, окунаясь мохнатыми головками в воду. Иногда с шумом плескалась рыба.

Так просидел я довольно долго. Наконец слева из-за поворота выскользнула наша лодка. На течении она по инерции далеко пролетела вперед, одновременно заворачивая корму. Отец как гребец сидел лицом назад и не видел меня. Но вот он оглянулся.

– Где ты бродишь? – услышал я. – Нашел время для прогулок! Все я должен делать! Наглец!

Я ничего не ответил. Хотя и не нарочно я “срезал” так много, но все равно вину за собой чувствовал. Поднялся и пошел вровень с лодкой. Течение подгоняло ее, и темп пришлось взять быстрый.

– Никуда не уходи, – предупредил отец. – Ночевать будем на Песках.

Но постоянно быть на виду у бати мне не удалось. Вскоре у самого берега появился ивняк, который скрыл нас друг от друга. Я еще мог следить за отцом сквозь разрывы, встречающиеся в зарослях, а он не успевал заметить меня.

– Как у тебя там? – спросил батя.

– Нормально, – буркнул я.

И в это время путь мне преградил заливчик. Подзывать отца и садиться в лодку не хотелось. Еще скажет: “Пустякового препятствия испугался”. Поэтому, прибавив шагу, я рванул вправо, надеясь быстро обойти преграду. Но заливчик перешел в болотистую лощинку, которая все тянулась и тянулась. Наконец мне удалось перейти через нее. Однако от реки я уклонился довольно далеко.

Нет. Так делать рискованно. Тем более что берега здесь уже не открытые. Да и не только берега. В пойме всюду поднимаются деревья, кустарник. Встречаются заросшие низинки.

Я кинулся к реке. К счастью, мне удалось не заплутаться в зарослях и довольно быстро выйти на берег. Посмотрел влево, вверх по течению: не проплыл ли батя? Нет. Вдали, у самого поворота, покачивая веслами, двигалась “резинка”. Направлялась она поперек русла к противоположному берегу. Видимо, отец обходил какое-то препятствие. Я спокойно присел на песок и стал ждать.

– Костя-я! – вдруг донеслось до меня откуда-то справа, уже ниже по течению. И только тут я разглядел, что на реке не батя, а незнакомый рыбак. Спокойствия сразу не стало.

– Не пройду! – вскочив на ноги, что было мочи заорал я. Но “мочи” моему голосу природа дала мало, и отец, после фронтовой контузии слегка туговатый на ухо, меня не услышал.

– Ко-о-стя-я! – повторил он уже дальше.

– Не пройду!! – завопил я, хотя знал, что до бати мне теперь не докричаться.

–…о-о-…-тя-а! – долетело уже совсем издалека.

Я даже не стал отвечать.

Больше до меня ничего не доносилось. Батя уплыл вперед.

Что можно было предпринять? Идти по берегу около воды и догонять отца я не мог, здесь сплошной стеной стоял кустарник. Переходить назад через болотистую лощину, отрываться от реки и плутать среди разбросанных здесь зарослей и полянок было бы рискованно.

Окажись я на другой стороне реки, все было бы проще. Дело в том, что мы с батей, когда приезжали на Красную речку, чаще всего останавливались на левом берегу. И его я немного изучил. Знал, например, что там, среди зарослей, лощин и полянок проложена рыбацкая тропа, по которой можно выйти к Пескам – месту нашей предполагаемой ночевки. Правый же берег, где я находился, мне был совершенно незнаком.

Самым разумным сейчас было – оставаться на месте и ждать, когда батя спохватится и вернется. На быстрое его возвращение я не рассчитывал. После недавнего происшествия, когда я “срезал” сразу и Шерстино, и Пятницы, отец забеспокоится не скоро. Конечно, опять будет ругаться: времени до темноты и так остается мало, а тут еще дополнительная задержка. Но пусть лучше так.

Место, где я оказался, представляло собой небольшой песчаный мысок. Слева и справа его теснили заросли ивняка и черемухи. Оба берега были крутые и заросшие. Ширина Теши здесь – около двадцати метров.

Посидев немного на песке, я поднялся от реки наверх, где открывалась довольно большая поляна. Ее со всех сторон обрамляли деревья, заросли кустарника.

Солнце стояло уже совсем низко. Пожалуй, когда вернется отец, будет поздно куда-то плыть, ведь еще и дрова искать нужно. Так что ночевать, видимо, придется здесь. А топливо лучше заготовить сейчас, до батиного появления. А то будет упрекать, что вот, сидел, ждал и даже не удосужился дров поискать.

Далеко не уходил, все время держал реку под контролем, чтобы батя не проплыл мимо. То и дело возвращался на мысок и просматривал русло вверх и вниз. Впрочем, далеко ходить и не потребовалось, топлива было полным-полно. Из ближайших зарослей и лощинок я натаскал палок, досок и другого древесного хлама, унесенного водой в весеннее половодье. Вскоре перед спуском на песчаный мысок выросла приличная куча. Можно хоть всю ночь сидеть без палатки у костра – хватит.

А батя все не плыл.

Постояв на мыске, я вновь поднялся наверх.

Огромный малиновый диск солнца уже не ослеплял и медленно спускался к черным деревьям. Вот он коснулся вершин. Вот скрылся наполовину. Теперь остался лишь кончик. Затем исчез и он, только закат пылал.

Я отвел глаза. Спустился к реке. Внизу сумерки были особенно заметными. Уже камыши и кусты на противоположном берегу потеряли резкость очертания.

Рыбак, которого я недавно принял за отца, сейчас на другом берегу собирал вещи. Попросить его о помощи? Был он далековато. Докричаться до него, привлечь внимание, я бы, наверное, сумел, но объяснить, что мне надо – вряд ли. А приблизиться к нему по заросшему берегу я не мог. Впрочем, даже если бы рыбак был сейчас прямо напротив меня, обращаться к нему, просить переправить, я бы, наверное, все равно не стал, постеснялся.

Вскоре рыбак ушел. Я снова поднялся наверх. Здесь тоже стало темнее. Краски заката понемногу гасли.

И вот тогда я впервые подумал, что может быть батя и не вернется сюда до утра. А это значит, что ночевать здесь, на этом месте, мне придется одному.

Это меня несколько смутило. Дело в том, что ночевать в одиночку мне до тех пор не доводилось. И вроде бы ни разу за время многочисленных рыбалок с ночным костром не возникало даже намека на опасность. Но суть не в этом. Чувство безопасности и надежности создавало присутствие отца, его спокойствие и уверенность. Я привык к этому с той поры, когда был мальчишкой-школьником, а батя – “большим” и “взрослым”. Из мальчишеского возраста я вышел, но ощущения, заложенные в детстве, сохранились. Теперь я был один.

С реки потянуло сыростью. В безрукавке и тонких трико мне это особенно заметно. Надо как-то устраиваться. Дров у меня полно, но нет спичек. Значит, придется утепляться иначе. Идеальной постелью могло бы послужить сено, но его поблизости не видно. Поэтому рву траву, укладываю ее на мыске. Располагаюсь так, чтобы видеть реку в том направлении, откуда должен приплыть отец. Я все еще надеюсь на батино возвращение, хотя, конечно, раньше утра он теперь вряд ли появится. По всей видимости, отец, доплыв до Песков, сразу же остановился и решил ждать меня. Конечно, он не сидел, а заготовил дрова, распаковал вещи. Сейчас, наверное, уже разжег костер. Разумеется, беспокоится. Но, во всяком случае, у него там тепло. А вот у меня…

Спал ли я в ту ночь? Точно не помню. Если и спал, то урывками. Сырая трава, которая служила мне и подстилкой, и одеялом, совсем не грела. С вырванных корней за ворот сыпалась земля, неприятно струясь по обожженному телу. Когда холод донимал окончательно, я вставал и начинал “отжимать” короткое толстое бревешко, оказавшееся в куче собранных мною дров. Немного разогревшись, вновь забирался в свою “постель” и смотрел, смотрел на реку.

Вот в журчание ручья, что впадает в Тешу на противоположной стороне, вливается равномерный плеск. Приподнявшись, вглядываюсь в сумрак. Впереди, там, где слабо угадываются поднимающиеся из воды камыши, вырисовывается расплывчатое пятно. Я даже вижу равномерно движущееся весло. Неужели батя?!..

Нет. Все те же камыши покачиваются на течении, все так же журчит ручей.

Откидываюсь на свое ложе. Пробую уснуть. Кажется, начинаю забываться. И снова плеск, снова машет весло… Опять обман.

…С рассветом, захватив посох-палку, отправляюсь в путь.

План действий сложился еще ночью. Нужно идти к Пятницам, на мост. Переходить на другую сторону и затем по рыбацкой тропинке выбираться к Пескам. Ну, а дальше, дальше – по обстоятельствам. Возможно, встречу батю или найду какие-то следы его пребывания. Но в любом случае буду ждать его до вечера, а потом уйду домой пешком. Напрямую, по дороге, от Пятниц до Арзамаса тридцать километров, за ночь доберусь.

Прежде чем покинуть свое пристанище, оставил весточку для бати. Бумаги и карандаша у меня не было, поэтому выводил буквы на влажном песке.

НОЧЕВАЛ ЗДЕСЬ.  ИДУ ЧЕРЕЗ ПЯТНИЦКИЙ МОСТ НА ПЕСКИ.  БУДУ ТАМ ДО ВЕЧЕРА.  ПОТОМ УЙДУ ДОМОЙ.

Писал крупно, печатными буквами, и записка едва уместилась. Чтобы привлечь внимание отца, сложил из трех заготовленных для костра жердин пирамиду. Хотел еще привязать сверху какую-нибудь тряпку, но одежды на мне был самый минимум, снять можно было разве что трусы. Поэтому вместо тряпки набросал на жерди траву со своей лежанки.

В тумане, особенно густом в низинах, пересекаю лощинку, ставшую вчера причиной моих злоключений, и затем выхожу к берегу. Делаю все быстро, Отец, может быть, уже плывет сюда, и нужно, чтобы он не успел проскочить к Пятницам впереди меня. Пока я точно знаю, что он где-то ниже.

Роса белеет на траве, как иней. Ноги быстро становятся мокрыми. Но холода я не чувствую.

Вот и мост. Перехожу реку и оказываюсь на левом берегу. Теперь – обратно, вниз по течению, к Пескам. Теша здесь делает огромную петлю, и можно сократить путь, если идти по тропинке лугами. Так мы всегда делали, когда приезжали на Красную речку без лодки. Но сейчас я двигаюсь вдоль русла: река должна быть все время под контролем.

На лугах появляются отдельные кусты. Где-то здесь протекает ручей, который я слышал ночью. Нужно посмотреть, не был ли отец на месте моей стоянки, не оставил ли там каких следов. А дальше вдоль берега уже не пройти. Придется оторваться от реки, выходить на рыбацкую тропу и по ней выбираться к Пескам.

И в это время я услышал знакомый голос. Но не с реки, а откуда-то из-за кустов, в стороне от берега. Боясь поверить, я не стал отвечать и рванул в том направлении. Крик повторился уже совсем рядом, звали меня по имени. Сомнений не осталось: это батя. А вот и он сам. В туманной дымке, уронил к ногам лодку и смотрит в мою сторону.

– Что же ты, сынок?.. – каким-то жалобным голосом начал отец.

Я ожидал иного тона, приготовился давать отпор и сразу не перестроился.

– А ты где бродишь?! Меня отрезала старица! Я без одежды, без костра сижу и жду его всю ночь! Почему не вернулся?

Отец стоял какой-то ссутулившийся, поникший. Я же, может быть от того, что под ногами у меня оказался бугорок, возвышался над ним. Палка в руке делала мой вид совсем грозным. Заметив это, я, не отрывая нижнего конца посоха от земли, толкнул его в сторону.

Наскоро мы рассказали друг другу о своих приключениях.

Конечно, у костра на Песках отец не сидел. Какой уж там костер?!

Вчера вечером, после встречи в районе Пятниц, мы двигались некоторое время рядом, на виду друг у друга. Потом пошел кустарник, и батя стал окликать меня. “Сначала ты что-то буркнул в ответ, – рассказывал отец. – А потом отвечать перестал”. На самом деле батя просто не услышал меня и продолжал двигаться дальше, решив, что я опять “срезаю”.

В узкой горловине течение подхватило лодку. На правом берегу, среди деревьев и кустов, мелькнуло что-то длинное, чуть покачивающееся на легком ветру. “Что не придумает природа? – усмехнулся про себя отец. – Будто повесился кто. Ночью напугаться можно”…

Но вот и Пески. Они – на левом берегу. Я должен ждать напротив. Однако здесь никого нет. “Неужели ушел ниже? С него станется. Нашел время гонки устраивать!” – сердито подумал обо мне батя и отправился дальше.

За кормой оставались знакомые по рыбалкам места с когда-то придуманными нами незамысловатыми названиями: “Сосны”, “Мамин мысок”… Продолжать движение не имело смысла. Ниже мы почти никогда не бывали. “А может, наоборот: он отстал от меня и сейчас ждет напротив Песков?” – подумал отец. Повинуясь гребку, лодка развернулась на месте. И опять: Мамин мысок, Сосны и, наконец, Пески. В сумерках берег уже плохо виден. На оклик никто не отозвался.

Беспокойство нарастало. Что-то, пока еще не осознанное заставляло батю тревожиться все больше. “Надо плыть выше, туда, где я его видел”, – решает отец и вновь берется за весла.

Обычно мы, оберегая лодку, далеко обходили торчащие из воды сучья и сваи. Но сейчас батя работал веслами напропалую: порвется, так порвется, не до того.

Лодка входит в горловину. Упруго напирает течение. Сильные взмахи весел энергично толкают воду. Груз давно сдвинут на корму и не мешает работать. Но “резинка” стоит на месте.

Нет. Не пробиться.

В темноте, почти наугад, отец причаливает к левому, противоположному от меня берегу, сквозь кусты пробирается по крутизне наверх. Отсюда уже недалеко до места, где батя вечером последний раз видел меня на берегу. Затем вскоре началась горловина с быстрым течением, там еще справа мелькнуло что-то похожее на повешенного. “Похожее? А вдруг?.. Вот оно что!” – Отец вспомнил, как накричал на меня, и внутри у него все похолодело.

“Костя-я!” – закричал он. Голос у бати громкий, и ему казалось, что в ночной тишине его слышат даже в Пятницах. Но хотя я был вблизи, до меня не донеслось ни звука.

Батя кинулся к лодке. Вновь попытался пробиться через горловину. И опять был вынужден отступить.

“Нет. Чепуха все это, – пробовал успокоить себя отец. – Костя не рассчитал, сильно срезал и уже давно ждет где-то у Красной речки. Я ведь туда не доплывал”. – И батя разворачивает лодку по течению…

Так и гонял он по реке всю ночь. Спускался вниз, а затем вновь возвращался к горловине. До Красной речки, правда, не доплыл ни разу. Но однажды был, как ему показалось, совсем близко. Кричал. Звал меня. И даже плакал.

За 21 год, что я прожил к тому времени, видеть отца плачущим мне не довелось ни разу. Видимо, в ту ночь нервы у него совсем сдали. Впрочем, было от чего.

Рассвет застал батю недалеко от горловины. Продрогший, вымокший от росы и от плеснувшей при неудачном гребке воды, он вышел на берег. Насобирал дровишек, запалил костерок. Сырая одежда парила. Но отец даже не пытался толком обсушиться. Просто сидел и смотрел на огонь. “Повешенный” не шел у него из головы. Внезапно батю осенило: надо взять лодку и обойти горловину берегом. А затем сплавиться вниз и посмотреть, что же там такое на правом берегу?

Вещи, а среди них были наши паспорта и деньги, отец прятать не стал, лишь отбросил в кусты, чтобы не оставались на виду. Захватил только лодку и весла. Уже ни на что не надеясь, в пути он несколько раз окликнул меня. И вдруг из тумана, “как призрак”, – говорил потом батя – появился я…

– Теперь я тебя никуда не отпущу! – сказал отец.

До места, где он оставил вещи, было совсем недалеко. Но в полуспущенную лодку, которая не подкачивалась с вечера, мы сели вдвоем.

Батя был рад-прерад моему неожиданному появлению. Весла так и играли в его руках. Обычно молчаливый, сейчас он говорил, говорил, говорил. Принимался расспрашивать меня или начинал рассказывать о своих приключениях. Но потом обрывал себя: “Ну, все. Забыли. Больше не будем об этом вспоминать”. Однако в то утро мы возвращались к событиям минувшей ночи опять и опять и, наконец, поняли, что воспоминания нас нисколько не тяготят.

Почти сразу, едва мы отчалили, я обратил внимание, что резиновые уключины сильно стерлись. Весла пока еще не выскакивали, но держались в ни еле-еле.

– Ночью было не до лодки, – пояснил отец. – Рвал и дергал, как придется. Особенно в горловине… Ладно. Посмотрим, что получится. Если нельзя будет плыть, то поживем недельку здесь. Тоже неплохо.

Конечно, меня это не обрадовало. Неделя на Красной речке – может быть и неплохо, но это совсем не то, о чем мы мечтали. Однако, что было делать? Возможно, эти лодки вообще не рассчитаны на большие путешествия.

К счастью, как оказалось, опасения были напрасными. Лодка не подвела и благополучно выдержала все походные испытания.

Между тем, мы причаливаем к берегу. Наверху от теплой золы тонкой струйкой поднимается дымок. Батя достает из кустов мешки, удочки, насос. Лодка подкачена. Можно отплывать.

Впрочем, сегодня мы далеко не поплывем. Только до Песков.

Названия “Пески” дали месту мы с батей. И не случайно. Места на Красной речке рыбацкие, но не пляжные. Крутые берега заросли деревьями и кустарником. Не везде найдешь подход к воде. И сразу же большая глубина – до трех, а то и до пяти метров у самого берега. А здесь – обширный песчаный мыс, полого уходящий в воду. Мелководье тянется до середины реки. Купайся, загорай, отдыхай. А пройди немного вдоль кромки воды туда, где песок заканчивается, и окажешься на отличном рыбацком месте. Добавьте к этому прозрачные струи, прибрежную и водную зелень, стайки рыбешек, выплывающих на отмель. Что еще нужно?

Найти Пески с берега не просто. Надо спуститься в небольшой, но мрачноватый овражек, где голые коричневые стволы черемухи перепутались с засохшими ветками, а за лицо цепляется паутина. Выбравшись наверх, оказываешься среди ярко-зеленых кустов смородины, а дальше белеет песок и блестит на солнце вода.

Мы открыли этот “оазис”, исследуя краснореченские места с лодки. И до тех пор были уверены, что кроме нас о нем никому не известно. Но рыбаки знают все. Уже под вечер к нашему биваку уверенно вышел мужчина в вылинявших брюках и рубахе. На его плече раскачивалось длинное самодельное удилище.

– Здорово, рыбак! – обратился он к бате.

Сказано это было таким тоном, точно мы уже где-то встречались. Поэтому отец, пожав протянутую руку, неуверенно сказал:

– Кажется, что-то знакомое…

– Возможно! – отрезал пришелец и деловито поинтересовался: – Ну, как рыбалка?

– Да ничего, нормально, – ответил отец. До обеда он вытащил десятка полтора рыбешек размером с ладонь. Из них мы сварили уху.

– А рыба где? – не унимался пришелец.

– Съели.

– “Съели”, – передразнил рыбак. – Разве это рыба? Где закидывал?

– Тут и еще здесь, – показал батя.

– Неправильно! – Незнакомец довел батю туда, где песок на берегу заканчивался, а затем прошел дальше. Здесь из воды поднимались несколько пучков камышей. – Вот. Я здесь прикармливаю, – сказал.

– А на что ловите? – поинтересовался отец, когда они вернулись назад.

– На пшеницу.

И рыбак достал из большого кармана стеклянную пол-литровую банку, прикрытую крышкой от жестяной конфетной коробки. Открыв банку, он провел ребром ладони, стряхивая в песок прилипшие к краям зерна. Я заметил, что ладонь у него утолщенная, неправильной формы.

– Ну, закидывай здесь, – опять прошел к “своему” месту незнакомец. – Через полчаса начнется клев.

И ушел, бросив в воду горсть зерна.

Но все это было уже под вечер. А пока, добравшись до Песков, мы сразу же занялись завтраком.

– Будем отдыхать здесь сегодня целый день, – сказал отец. – Покупаемся, отоспимся, порыбачим. А с утра поплывем.

Терять день мне не хотелось. Получалось, что через трое суток мы все еще будем находиться там, куда много раз приезжали на выходные и куда собирались добраться уже в первый день. Пройден малюсенький участок из намеченного большого пути. Если и дальше так пойдет, то до Горького мы доберемся разве что к осени. Но после ночного происшествия нам и на самом деле требовался отдых, хотя, может быть, и не такой длительный. Однако возражать я не стал.

…Днем совсем не то, что ночью. От тумана давным-давно не осталось и следа. Тепло, даже жарко. В тени, на сухом песке расстелено красное диванное покрывало, на котором мы и расположились после завтрака. Мысли лениво вращаются, перебирая прошедшие события. Мозг постепенно окутывает туман…

Как ни странно, но спали мы не долго. Часа через два оба были на ногах. Отец предложил искупаться.

Купаться на Песках – одно удовольствие. Обширная песчаная отмель. Чистейшая вода. Желтые кубышки в отдалении.

Отмель представляла для меня особый интерес. Дело в том, что искусство плавания я так и не освоил.

– Вот почему надо уметь плавать, – в очередной раз вспоминая подробности ночных бдений, говорил мне отец, отличный пловец. – Переплыл – бы реку, и по знакомой тропинке – к Пескам.

Сейчас я лег на песчаном мелководье, оставив над поверхностью только голову. А батя бродил по отмели, определяя для меня “зону безопасности”. Он забрался уже за середину русла, а ему едва было “по грудь”. Ширина реки в этом месте метров двадцать. В двух-трех шагах от отца из воды торчал толстый, лишенный коры сук.

– Здесь можно и до этого дерева дойти, – сказал батя. Он протянул руку, шагнул вперед. Но тут дно у него под ногами резко ушло вниз…

После отдыха и купания мы почувствовали себя свежими и бодрыми, будто и не было “беспокойной ночи”. Отец достал рыбацкие снасти (дошел, наконец, черед и до них). Оказывается, кроме “вечернего” и “утреннего”, есть еще и “обеденный” клев. Им-то и собирался воспользоваться батя.

Ну, а я решил прогуляться по окрестностям. А погулять здесь было где.

На Красной речке “красна” не только река. Справа и слева от русла раскинулась неоглядная пойма с кустарниками и деревьями. Ольшаник, калина, черемуха, шиповник, рябина, смородина, липа, осинки, березки, молодые дубки – чего тут только нет! Все смешалось, спуталось, переплелось. А среди этих дебрей – поляны с густущей, по пояс травой. Сколько их здесь – не сочтешь. Медовый запах. Стрекот кузнечиков. А в отдалении, на фоне бледно-голубого неба – кроны вековых сосен.

Нет, не зря мы так любили Красную речку! Приезжали сюда не только летом. Бывали весной, когда в воздухе стоит аромат черемухи, белые гроздья полощутся в воде, а соловьиные трели не смолкают всю ночь. Бывали здесь и в чудную пору “золотой осени”, любуясь в глухую октябрьскую ночь на звездное небо, на Млечный путь.

…”Обеденный клев” не подвел. И через два часа, полулежа друг против друга, мы хлебали из одной миски уху. Не очень густую и не особенно жирную. Но, тем не менее, можно считать, что свое обещание дважды обеспечить уху батя наполовину выполнил.

На жаре, да еще после еды, хотелось пить. Утром фляжка была наполнена остатками чая. Кстати, вместо заварки мы за завтраком воспользовались листьями черной смородины, как делали всегда, если рядом оказывалось это душистое растение. Но пол-литра воды на двоих – это почти ничего. И фляжка быстро опустела. Поэтому, когда освободился от ухи котелок, батя в очередной раз сплавал на лодке к “быстринке”, зачерпнул котелок до краев и подвесил его над огнем. А когда забурлившая вода с шипением выплеснулась на горячие угли, наполнил прямо кипятком нашу флягу. Кипяток в пластиковую фляжку мы наливали не впервые, отчего она из плоской превратилась в почти что цилиндрическую, а через резьбу ее крышки просачивалась вода. Обе посудины – фляга и котелок – были помещены в реку у берега – остужаться. Тогда мы еще не знали, что по противоположному берегу невдалеке проходит грунтовая дорога, по которой можно минут за двадцать дойти до деревни Красная речка, где есть родник со студеной водой.

Снова искупались. А потом батя решил побриться. Достали электробритву, зеркальце, батарейку. Но прежде батя протянул зеркальце мне:

– Сначала я хочу, чтобы ты полюбовался на себя.

Посмотреть было на что. На лбу и щеках сквозь “негритянскую” черноту алел неулегшийся загар. Но особенно впечатлял нос. Кожа на нем “лупилась”, и под ней открывались ярко-малиновые пятна.

Затем батя взглянул на себя и покачал головой. Ожогов у него не было, только кожа заметно потемнела. Но вот борода… В походе отец еще не брился, и теперь на подбородке у него топорщилась внушительных размеров щетина, местами поблескивающая сединой.

Я подсоединил проводки. Зажужжал моторчик. Бритва, рассчитанная на 6 вольт, от одной плоской батарейки работала “в полнакала”, а подать 9 вольт от двух батареек я не решался. Поэтому бате пришлось довольно долго водить бритвой по коже.

– Сколько раз ты мне дашь побриться? – имея в виду емкость батареи, спросил отец, когда его лицо приняло привычный вид.

– Не знаю, – признался я.

До “вечернего клева” оставалась уйма времени, и батя, расстелив в тенечке на песке красное покрывало, прилег и вскоре заснул. А я, подождав немного, чтобы дать воде остынуть, достал флягу и сделал несколько глотков. Положив фляжку опять на отмель, я выбрал затененное место.

Вода обладает особым притягивающим свойством. На нее можно смотреть часами. Переливаются струи ровного спокойного течения, полощутся на быстринке растянувшиеся по поверхности длинные спутанные пряди водной растительности, а далеко в прозрачной глубине видны буро-зеленые листья…

– А где фляжка? – отвлек меня от созерцания отец. Он уже проснулся и стоял у реки.

Я подошел к нему. На мелководье темнел закопченный котелок. Рядом, под тонким слоем воды, в песке угадывалась ямка. Фляжки не было.

– Уплыла, – сказал батя и посмотрел вдаль по течению. Но ничего не белело на реке. – Надо догнать, – решил отец. – Далеко она не ушла. Где-нибудь застряла.

Лодку мы держали на плаву в тенистом заливчике. Поэтому батя сразу же оправился в погоню и скоро скрылся из вида.

Вернулся он минут через десять и еще издали, торжествующе, показал фляжку.

– Даже не подумала застревать, – рассказывал отец. – Плывет по середине, как корабль…

– Вот и первое приключение, – рассуждал батя уже на берегу. Почему-то события минувшей ночи “приключениями” он не посчитал. – “Уплыла фляжка”. Если писать о нашем путешествии, то можно было бы так и назвать главу… Котелок поплыл! – вдруг перебил себя отец и кинулся к реке.

Пока батя гонялся за фляжкой, я успел сделать несколько глотков из котелка. Плавучесть его при этом увеличилась, а поднятое причаливавшей лодкой волнение сняло посудину с мели. Но далеко котелок отплыть не успел, батя выхватил его, даже не заходя в воду.

– Пришлось бы и за котелком гнаться, было бы второе приключение, – пошутил я.

– Нет, – серьезно ответил отец. – Котелок не догнали бы. Он черпанет воду – и сразу на дно.

… Близился вечер. Жара заметно спала. Уже приходил рыбак, показавший нам “прикормленное место”. Отец перебирал снасти, а я неторопливо занимался заготовкой дров. Костер нам понадобится для приготовления ужина и завтрака. Да и ночью, видимо, без него не обойдемся.

Вечерний клев на “прикормленном месте” не получился. Рыба вовсю гуляла, часто слышались всплески. Но поплавки двух батиных удочек неподвижно белели на гладкой поверхности.

– Давай, попробуем на перемет, – предложил отец, спустя час.

Что такое перемет? Это два спиннинга, на катушки которых намотана общая толстая леска длиной метров сто. К средней части лески привязан полутораметровый поводок из лески потоньше. На конце поводка – крючок. И все. Ни грузила, ни поплавка здесь не требуется. Рыбачат с переметом двое. Располагаются они на разных берегах реки. У каждого в руках спиннинг. Толстая леска пересекает реку, на крючок насажен кузнечик. С помощью спиннингов приманку выводят в нужную точку и начинают “макать”, то есть опускать до поверхности воды и затем поднимать вверх. Рыба, охотящаяся за стрекозами и другой летающей живностью, кидается на кузнечика и попадает на крючок. Мелкая рыбешка обычно, зацепившись, неподвижно повисает в воздухе и, блестя чешуей, медленно плывет над водой к счастливому добытчику. Ну, а ту, что покрупнее, выводят по воде.

Поймать в траве пару кузнечиков не составило труда. Дело теперь было за тем, чтобы поймать рыбу.

Я остался на песке, а батя, захватив второй спиннинг, сел в лодку. Перебираться на другой берег он не стал, а отплыл наискосок метров двадцать и привязался к камышам.

На первого кузнечика рыба кинулась почти сразу. И почти попалась: зацепилась за крючок и повисла в воздухе. Но когда батя подвел ее к себе, рыбка ударилась о борт и шлепнулась в воду.

– Почти в лодке была, – без особой досады сказал отец и насадил второго кузнечика.

Но на этом все и закончилось. Сколько ни “макал” батя наживку, никакого интереса к ней рыба больше не проявила.

– Стоило ради одной наполовину пойманной рыбки вынимать перемет, – сказал отец, когда вернулся на берег.

Как потом оказалось, эта “наполовину пойманная рыбка” осталась единственной, попавшейся на крючок перемета за все время путешествия. Так получилось, что этой снастью мы больше не рыбачили, и катушки со спиннинговыми удилищами проплавали с нами бесполезным грузом.

Посидев еще с удочками на разных “неприкормленных местах” и ничего не поймав, батя решил отложить это дело до лучших времен.

После ужина стали готовиться к ночлегу.

Условия на Песках для установки нашей “лодки с палаткой” оказались просто идеальными. Теперь нам не нужно было искать кочки, чтобы расположить над ними лодку. Веслами и ногами мы соорудили из песка холмик так, чтобы он точно входил между бортами перевернутой лодки. Прикрыли песок травой и мелкими ветками, положили лодку и натянули палатку.

Как и в первую ночь, продукты, посуду и мелочевку забираем с собой, удочки прячем под лодку. Через прорезиненную стенку доносится мощный гул: комары обычно появляются к вечеру и через час-полтора исчезают. Зудят накусанные ими руки и щиколотки – успели, подлецы. Но больше кровососы нам не страшны, в палатку им не пробиться. Пытаемся уснуть. Первому это удается бате. Я еще некоторое время прислушиваюсь к звукам, долетающим снаружи. Но вскоре сознание меркнет…

Проснулись мы одновременно. Борта лодки на ночной прохладе обмякли, в результате днище из плоского сделалось выпуклым, а мы съехали к стенкам палатки. Зябко.

Батя посветил фонариком: первый час ночи. Опять, как и под Водоватовом, почти не спали. И это – в идеальнейших условиях! Некоторое время пытались бороться за сон, но потом махнули рукой и выбрались наружу, раздули костер…

С отплытием мы припозднились. Хотя, повторюсь, никаких записей тогда не велось и время нигде не зафиксировано, однако по некоторым признакам я могу судить, что отправились мы с Песков в путь не раньше 8-ми часов. Чем занимались утром – ведь светает очень рано – я сейчас не припомню.

После позднего завтрака стали паковать мешки. Когда укладывали вещи дома, заботились лишь о том, чтобы сложить все как можно компактнее. В походе тоже не сразу определились, где и что должно лежать. В первые дни чтобы разыскать то, что понадобилось, порой приходилось перетряхивать чуть ли не весь груз. Но постепенно каждая вещь находит свое место. Коробок спичек в полиэтиленовом пакете, ложки, ножи лежат в переднем кармане вещмешка, а сразу под его клапаном – котелок и миска. Здесь же рядом – один суповой пакет и немного хлеба. Все это будет нужно в обед. Топорик тоже легко вынимается. Свитеры и плащи – в лодочном мешке, сверху – они могут понадобиться вечером, когда похолодает. Приемник завернут в мой свитер. А вот одеяло, диванное покрывало и палатка лежат глубже. И совсем глубоко, на дне мешка, спрятан ремнабор, и хорошо, если он вообще не пригодится. Ну, а насос у нас с первого дня просто болтается на днище: лодку время от времени надо подкачивать.

Когда закончили укладку, занялись письмом домой. Батя достал ручку, блокнот, присел на песок. Я встал у него за спиной.

Диктуя себе и оглядываясь на меня, отец быстро набросал текст. Это была небольшая записка, в которой сообщалось, что все у нас в порядке. Но “река сильно петляет”. Поэтому мы добрались только до Красной речки и “сегодня утром” отправляемся дальше.

Поставив в конце дату, батя вырвал листок из блокнота, сложил его пополам. Заклеил конверт и написал адрес.

– Опустим в Личадееве, – сказал он.

Теперь отец даже не заикался о том, чтобы мне идти по берегу. В лодку мы сели вместе.

Перед отплытием оглянулись на покидаемое место, на покрытый привядшей зеленью холмик. И оба подумали об одном.

– Как похоронили кого. Введем в смущение людей, – заметил батя. Но разрушать ничего не стали.

Качнулось сошедшее с отмели судно. Всколыхнулись под поднятой нами волной широкие листья кубышек. Заиграли солнечные блики. Потянулись назад покрытые кустарником высокие берега.

Где-то, уже позади, оставался Арзамасский район. Он запомнился простором лугов, сиянием солнца, серебристо-белыми струями бьющих до самого поднебесья “Фрегатов”, любопытными взглядами коров.

За поворотом скрылись пески и “могилка”.

Нас ждали новые впечатления.

Но пока все было знакомо. Вскоре вплотную к левому берегу подступил лес, точнее, большая роща. Высоко на фоне неба, возвышаясь над другими деревьями, зеленели кроны вековых сосен. Отсюда недалеко до Маминого мыска. А дальше уже пойдут малознакомые места.

Около рощи с соснами река сделала крутой правый поворот. И здесь, на далеко открывшемся плесе, нас встретил сильный ветер. Движение сразу замедлилось.

День опять выдался ясный. Солнце стояло уже высоко. Мимо тянулись берега. Левый – заросший, труднодоступный. Справа кустарник поднимался лишь по высокому склону, а дальше открывались луга.

После Маминого мыска ближайшим ориентиром для нас стала деревня Красная речка. Сколько до нее придется плыть, мы не знали. Но большим это расстояние, вроде бы, быть не могло.

Однако время шло, но никаких признаков жилья мы не замечали – ни лодки у берега, ни купальни. Ветер не ослабевал. Скорее, даже усилился. Лишь на небольших участках, когда река делала очередной из своих многочисленных поворотов, мы попадали в полосу затишья. Но такие паузы были непродолжительными. Видимо, ветер дул с запада, навстречу нашему основному направлению.

На одном из поворотов река круто уходила вправо и охватывала берег с трех сторон. Здесь над низкой, почти вровень с водой лужайкой, широко раскинул ветви вяз. А с черного пятна густой тени на нас хмуро глянул большой ржавый крест.

И снова глушь. Снова с двух сторон – высокие, заросшие кустарником берега. И – никаких следов человека.

Но вот впереди на взгорке, весь в сиянии солнца возник бревенчатый дом. Красная речка! Наконец-то!

Несколько лет назад нам с батей довелось проезжать по Красной речке на автомашине. Тогда у нас осталось впечатление, что Теша, никуда не сворачивая, протекает вдоль деревни. Но на деле оказалось не так. Едва добравшись до крайнего дома, река устремилась в сторону. Понадобилось еще около часа гребли и борьбы с ветром, прежде чем мы вновь увидели деревню. Однако и эта встреча оказалась краткой. А спустя 30 минут на правом берегу опять показались строения. Но это уже была околица. Красная речка осталась позади.

Батя посмотрел на часы:

– Неужели здесь так далеко? Пожалуй, около моста остановимся обедать. Я буду готовить, а ты сходишь в Личадеево и опустишь письмо, – предложил он.

За Красной речкой берега стали ниже, местность пошла открытая, русло почти не петляло. Так что вскоре мы увидели мост – высокий, деревянный. Перед опорами, выше по течению, возвышались бревенчатые ледорезы.

– Ну, сходишь? – спросил отец. И добавил: – Ты пойдешь нормально одетый, в брюках.

– Зачем? – возразил я. – Схожу в трико.

Идти мне предстояло по дороге от моста. Поэтому, не доходя до ледорезов, батя повернул к берегу.

– Если нет ящиков, то найди почту. Там должны взять, – напутствовал он. – Когда вернешься, выходи на мост. Я остановлюсь где-то рядом и увижу тебя.

До Личадеева было километра два-три, так что времени для готовки у отца имелось более чем достаточно.

Захватив конверт, я по склону небольшой насыпи поднялся на дорогу. За спиной оставались Теша и лес, сплошной стеной поднимавшийся в отдалении на правобережье. Слева зеленела роща, мимо которой мы сегодня проплывали. Ближе, по низинкам и лощинам, в беспорядке топорщился кустарник. А впереди и справа, до самого горизонта, расстилались луга, луга, луга… Далеко, у самого неба, раскинулось Личадеево. Немного в стороне от села, на макушке холма, поднимались старые, потрепанные ветрами, сосны.

Дорога, по которой я отправился, соединяла Красную речку и Личадеево. Не могу сказать, было ли у нее покрытие. Может быть – щебень? Но он был погребен под слоем земли и пыли. Так что дорога выглядела как грунтовая. Впрочем, для меня это значения не имело: уже несколько дней стояла ясная погода, грязь и лужи высохли. Движения здесь не было никакого. За все время пути я не увидел ни одной машины.

Оказавшись в Личадееве, сразу выбрался на центральную улицу и подошел к сельчанкам, сидевшим у крыльца одного из домов. Поздоровался я негромко, и увлеченные разговором, не все услышали мое приветствие. Несколько женщин ответили и выжидательно посмотрели на меня.

– Где здесь можно опустить письмо? – спросил я.

– Что? – не расслышала ближняя. – Да подожди ты! – прикрикнула она на соседку, сидевшую ко мне спиной и о чем-то громко заговорившую. – Письмо? Да вон на столбе ящик.

Голубой ящик был несколько меньше тех, что висят у нас в Арзамасе. Конверт глухо стукнул о днище.

Как потом оказалось, это письмо пришло домой в день нашего возвращения, опередив нас лишь на несколько часов…

На мост мне выходить не понадобилось. Еще на подходе я увидел дымок батиного костра. Отец остановился метров на сто ниже переправы. Здесь, на пологом берегу, росли кустарники. Почва между ними была сплошь исхожена прогоняемым скотом, так что там не росло ни травинки, зато в изобилии валялся хворост. Батя разложил костер у кустов, на коровьей тропе, а расположился ближе к реке, где трава не была вытоптана. Собственно, “располагать” было почти что нечего, все вещи оставались в лодке. На берегу находились только котелок, топорик, миска, ложки, нож и хлеб, а мыло и полотенце лежали на борту лодки, которая оставалась на плаву. На этот раз перетряхивать весь груз не пришлось – ничего лишнего, только то, что нужно для обеда. Лишь яйца у нас хранились по-прежнему в котелке, их батя сразу выложил на дно “резинки”.

Отец заметил меня еще издалека. Перелил суп из котелка, который до этого держал на углях, в миску. А чтобы было чем мыть посуду, зачерпнул в реке вводу и подвесил котелок над костром, положил на угли хворост и раздул огонь.

– Ну, как? – спросил батя, когда я подошел.

– Все нормально. Отправил.

…Перед отплытием впервые достали батину карту-схему. Что там у нас впереди? – “Саконы”, – прочитал отец. Этого села мы уже не знали. До него еще далеко, и доплыть туда сегодня нам, конечно, не удастся.

Почти сразу после моста по склонам берегов появился кустарник. Теша приняла привычный “краснореченский” вид.

Как-то раз – я был тогда еще школьником – мы с батей добрались на велосипедах до Красной речки. Рыбачили. А ночевали где-то здесь, ниже моста. Теперь уже, наверное, не найдем это место. А впрочем – вот же оно! Вот знакомая лощинка, возле которой горел тогда костер. А вот и “быстринка”, где мы черпали воду.

Странно, что нашли. Ведь столько времени прошло… А сколько прошло? Всего-то шесть или семь лет. Просто в те годы счет времени у меня был иным. Семь лет вместили целую “эпоху”. Из школьника-старшеклассника я стал студентом-выпускником.

– Ну, все. Последняя знакомая точка, – сказал батя. – Теперь поплывем по неизведанным местам.

Близился вечер. Ветер стих. И отец повернул “резинку” кормой вперед, а затем передал весла мне:

– На, погреби.

Подчиняясь моим осторожным гребкам, лодка неспешно продвигалась по широким разливам и узким быстринкам, мимо стоящих в воде тесных куртин камышей. Солнечные лучи отражались в поднимаемой лодкой ряби, и вдогонку за нами наискось, сверху вниз, по береговым склонам и листве кустарника бежали светлые полосы бликов.

– Какие места… – негромко сказал отец. Я как гребец сидел лицом назад, и батя оглянулся в направлении моего взгляда.

– …Или тебе не видно, здесь лодка будоражит воду? – с этими словами отец перехватил весла и развернул “надувнушку” на месте. – На, посмотри!

Почти не петляющее на этом участке русло открывалось очень далеко. Заросшие камышами быстринки меняли участки со спокойной зеркальной поверхностью, где отражались поднимающийся у берега прямо из воды ракитник, разросшаяся на высоких склонах черемуха, застывшие в небе громады кучевых облаков.

Вообще-то в “наших” краснореченских местах – не хуже. Но может быть вечернее освещение тому виной, или ощущение новизны, но только показалась мне открывшаяся картина сказочно-красивой…

И снова я гребу. Впереди появилась огромная, покрытая лесом круча. Здесь батя забрал у меня весла. И вовремя. Дальше плыть я просто бы не сумел. Река сходу уперлась в кручу и, повернув влево, пошла у ее основания. Русло сузилось. Стало сумрачно, как в ущелье. Большая подмытая ольха нависла над рекой. Вода с шумом обтекала стволы спустившихся с кручи в воду и вертикально стоящих в ней деревьев. Берега мимо нас побежали быстрее, хотя батя почти не прилагал усилий.

Но вот течение слабеет. Появляются спокойные участки. Река принимает свой привычный вид.

– Владимир Кириллович, здравствуйте! Куда путь держите? – окликнули батю с правого берега.

Это оказался знакомый родителей. Мне с ним до тех пор встречаться не доводилось.

Отец придержал лодку. Поговорили. От собеседника узнали, что он на своей машине приехал порыбачить в выходные дни вместе с сыном и его товарищем. Батя рассказал о нашем путешествии, о том, что в пути мы уже четвертый день.

Во время разговора парни – оба взрослые, старше меня – попросили у нашего собеседника запасную камеру, чтобы воспользоваться ей как “надувнушкой”.

– Возьмите в багажнике, – ответил он. – Там же и насос. Я потом дам колпачок.

Под конец беседы батя попросил знакомого позвонить нам домой и сказать, что у нас все в порядке, “плывут”. Тот достал блокнот.

– Какой у нас телефон? – обратился ко мне отец. Нам недавно сменили номер, и я тоже не мог точно вспомнить его, назвал два варианта.

Пожелав друг другу удачи, мы расстались. Ну, а места, где произошла встреча, получили у нас по фамилии знакомого название “Назаровские”.

Река сделала левый поворот, и перед нами открылся простор. Широкое, почти в сто метров русло, уходило в бесконечную даль. Оба берега обрамляла густая поросль, преимущественно здесь была ольха. Треть русла сплошь поросла рдестом. Над поверхностью поднимались бело-малиновые столбунцы его цветов. Спутавшаяся на воде листва переливалась в лучах уже низкого солнца и казалась золотистой.

– Вот она какая, наша Теша! – восторгался батя. – Мы же ее совсем не знаем.

– Конечно, – вторил я. – Были, можно сказать, на самых верховьях.

– А то ли еще будет впереди! – продолжал отец. – Вот здесь можно уже и ночью плыть. Сегодня не будем, устали. А завтра, может быть, попробуем. После обеда постоим, порыбачим. А после вечернего клева отправимся.

Но “бесконечная даль” оказалась не бесконечной. Прошло полчаса, и мы добрались до поворота. Здесь, в заросшем заливе, стояли привязанные к поднимающимся из воды камышам две деревянные лодки. В каждой сидел рыбак. Длинные самодельные удилища тянулись от бортов. На воде желтели крупные, тоже кустарного изготовления поплавки.

– Как рыбалка? – окликнули нас с одной из лодок.

– Мы не рыбачим, – ответил отец. – Путешествуем. Плывем от Арзамаса. Четвертый день на реке.

При этих словах взгляды рыбаков стали удивленно-уважительными.

– Бывает, рыбачим иногда, – продолжил отец. – Но немного. В основном плывем. А как у вас? Клюет?

– Плохо, – ответил заговоривший с нами рыбак. За весь вечер только двух окуней вытащил. Вот…

И он поднял со дна лодки и показал нам улов. Рыб он держал вместе, голова к голове, перехватив двумя руками за туловища. Окуни оказались приличными, размером от основания ладони до локтя. Таких, мне кажется, батя к тому времени еще не вытаскивал. Даже издалека были хорошо видны ярко-красные хвосты и плавники.

– Далеко ли до Саконов? – поинтересовался, прощаясь, отец.

– О-о-о, – собеседник покачал головой. – До ночи не доплывете.

Сквозь неширокую протоку мы вышли из залива, который в дальнейшем стал у нас именоваться “Окуневым местом”. Вышли из залива и…

Ольшаник и другая растительность остались за кормой. Низкие берега стали открытыми. Редкий кустик встретится у воды, а так – ни деревца. Но самое главное – это русло. Оно сузилось до 20 метров и приняло привычный для нас вид верховьев Теши в окрестностях Арзамаса.

Наше разочарование можно было сравнить, разве что, с нашими же недавними восторгами по поводу полноводности реки.

Шло время. Лодка петляла по многочисленным извилинам, а характер местности не менялся. И – ни одного человека. Лишь в самом начале, едва мы покинули Окуневое место, нам встретились несколько мужиков, возившихся в воде с сетью. Неподалеку стояла их машина. А больше – никого. Полное безлюдье. Отец нажимал на весла, стараясь проскочить этот участок. Ведь для ночевки нужны дрова.

Между тем, солнце село. Похолодало. Я достал из мешка свитер. Бате за веслами было теплее, и он только опустил закатанные рукава сорочки.

– Все, – наконец решил отец. – Ждать больше нечего. Будем останавливаться на первом подходящем месте. Смотри, где можно причалить.

Причалить к берегу, в принципе, можно везде. Но не везде это удобно. Берег может оказаться крутым, даже отвесным. В таком месте из лодки трудно выйти, а еще труднее выносить из нее вещи. Пологие, но топкие места нам тоже не подходят. Нужно, чтобы было и сухо, и полого, да еще чтобы течение у берега не было сильным. Тогда, причалив и выйдя на сушу, можно вытянуть нос лодки подальше из воды и спокойно разгружать ее.

– Посмотри, может быть, здесь? – предложил я.

Вскоре мы были у берега. Выйдя на сушу, батя потянул “резинку” на себя, после чего я тоже выбрался из лодки. Вместе поднялись по низкому склону. Кругом – сплошные луга. Далеко на горизонте светит первыми бледными огоньками незнакомое село. Место ровное, сухое. Трава невысокая, бедная. Впрочем, для ночевки низкая трава – даже лучше. А как с дровами? Идем быстрым шагом параллельно, в нескольких метрах друг от друга, будто грибы ищем. Дрова попадаются: река нанесла в половодье. Набрать можно.

Спустя несколько минут мы оказались опять у реки, но ниже чем оставили лодку: русло здесь сделало большую петлю.

– А тут, пожалуй, будет лучше, – оценивая место, заметил отец. – Все. Останавливаемся, – принял он окончательное решение. – Я пойду, перегоню лодку, а ты начинай собирать дрова.

Берег был такой низкий, что некоторое время я видел батин темный силуэт, даже после того как он сел в лодку.

Ну, а за дровами далеко ходить не пришлось. Их здесь даже было больше, чем показалось при беглом осмотре. Всюду валялись палки, обрезки досок. Нашлось березовое полено, кусок обода деревянного колеса с обломком спицы. Все это валилось в одну кучу.

Ну, пожалуй, хватит. Бате почти не пришлось участвовать в заготовках.

Может быть, из-за обилия дров, которые валялись буквально на виду, но после четырех дней путешествия я вдруг впервые по-настоящему ощутил, что мы не на воскресной рыбалке, а в походе. Здесь не бывают рыбаки, не приходят на выходные отдыхающие. Никто не разводит костры, не тронуто ни одной палки. Сюда далеко от автобуса и трудно добраться на машине. Нас сюда привела река. И здесь застала ночь. Утром мы уплывем и, может быть, уже никогда на это место не вернемся.

Рогульки и перекладину для котелка вырубили среди потрепанных весенним ледоходом ивовых кустов, сиротливой семейкой поднимавшихся возле самой воды. Когда от костра закружился дымок, были уже густые сумерки…

После ужина, как всегда, подсушили у костра “надувнушку”, подкачали ее, перевернули вверх дном. Натянули палатку. Подходящих кочек на этот раз не нашли и под лодку положили только круги.

…Сквозь сон ощутил батино движение. Просыпаться не хотелось, но шевеление стало сильнее, днище лодки и палатка закачались.

– Ты что? – спросил я.

– Холодно. Пойду к костру, – ответил отец.

– А сколько времени?

Щелкнул фонарик.

– Половина первого.

Что-то не получается у нас сон в палатке. Холод добрался и до меня. Не спасали ни одеяло, ни свитер. Идти что ли с батей? Нет, надо попробовать поспать еще.

Одному лежать было удобнее. Батя захватил с собой подстилку, и я завернулся в одеяло. Круги и лодка приспустили, днище прогнулось. Я свернулся в этом углублении комочком. Стало уютно и даже, вроде, тепло. Вскоре я задремал. Но спал не долго. Через одеяло холод ухватил правое плечо, которое оказалось сверху. Повернулся на другой бок. Озябшее плечо стало согреваться. Но теперь начало мерзнуть левое. Нет. Придется выбираться.

Ночи в середине июля еще короткие. Небо на северо-востоке уже заметно светлеет. Но пока темно. В селе, что у самого горизонта, горят несколько уличных фонарей. На траве роса. Зябко.

А у бати – “Ташкент”. Жарко горит костер. На фоне огня темнеет силуэт опершегося на локоть отца.

– Тут можно спать, – показывая на освещенную неровным пламенем красную подстилку, сказал батя, когда я подошел и протянул руки к огню. – Только нужно следить за костром. Давай, я еще посплю полчасика, а потом – ты.

Отец прилег на подстилку спиной к огню, поджал ноги, втянул голову в плечи.

– Те-е-пло, – нарочито по-детски протяжно сказал он и вскоре уже спал.

Хорошо у костра ночью. Здесь создается особый микроклимат. Кругом роса, со спины подкрадывается холод. А тут сухо, светло. Желто-фиолетовое неспокойное пламя завораживает. Я могу смотреть на него часами…

Чтобы костер горел ровно, не затухая, дрова надо подкладывать не тогда, когда костер начинает прогорать, а когда пламя наберет наибольшую силу. Я задумался и пропустил этот момент. Теперь надо “шевелиться”. А то бате станет холодно, проснется, начнет поправлять костер сам, скажет: “Не умеешь”. Быстро перебрасываю на жаркие угли перегоревшие и оказавшиеся без дела на периферии палки, добавляю дрова из кучи. Топливо отличное, сухое. Пламя набирает силу, в ночной простор вместе с дымом уносятся искры.

…Батя проснулся через полчаса, как по будильнику.

– Ну, иди, поспи, – сказал он.

И вот я – на его месте. Набираю полной грудью ночную свежесть лугов и еще слышу, как отец поправляет дрова. Затем батя щелкнул кнопкой приемничка, установил, чтобы не тревожить меня, минимальную громкость и, наверное, как обычно, приложил приемничек к уху. До меня едва слышно доносилась музыка. Было тепло и уютно.

Неожиданно приемник заработал громко.

– Дорога развеет сомненья твои! – услышал я голос отца. – Пора!

“Дорога, дорога, дорога развеет сомненья твои”, – кричал и пел приемник. Было уже светло. Над рекой стелился туман, туманная дымка закрывала горизонт.

Зябко ежась, разбираем палатку, подкачиваем “надувнушку” и рассовываем по мешкам вещи. Костер не заливаем: здесь, в лугах, гореть просто нечему. Только убираем в сторону крупные головни. Затем, оставляя темные следы на матовой росистой траве, несем к реке судно, спускаем его на воду и прижимаем бортом к берегу, привязываем с носа и кормы к пучкам осоки. Возвращаемся за мешками. Они тяжело опускаются на днище. Лодка вздрагивает, потревоженная вода плещется в берег. “Дорога, дорога, дорога…”, – звучит в ушах привязавшийся мотив.

И вот уже скрылось место, где прошла четвертая походная ночь. Лодка пробирается сквозь туманную сырость. На склонившихся стеблях камыша, словно прозрачные бусинки, свисают капли.

Кеды, промокшие в сырой траве, пока носили лодку и вещи, холодят ноги. Бьет мелкая дрожь, хотя мы надели на себя все, что можно. Даже не верится, что через несколько часов будет жаркое солнце, а из одежды на нас останутся лишь плавки.

Где-то через 15 минут подошли к старой плотине. Собственно, плотины как таковой уже не было. Из воды выглядывали лишь невысокие, ровно опиленные сваи. Но в глубине что-то, сдерживающее воду, еще сохранилось. Это чувствовалось по заметным кое-где между сваями сливам и усиливающемуся за преградой течению.

– Мельница была, – сказал отец. – Остров и мельница… Так часто делают. На мельнице должен быть обводной канал, и когда остров, удобно…

В детстве бате доводилось бывать у родственников на мельнице. И представлял он все это не понаслышке.

Заросший, весь в ветлах остров, разделял реку на два рукава. На правом берегу тоже стояли деревья. Даже с реки были видны надломившиеся и ткнувшиеся одним концом в землю сухие сучья – отличные дрова. Немного мы вчера не дотянули. Впрочем, на ночевку, в смысле дров, нам грех жаловаться.

Выбрав между сваями спокойное место, батя провел лодку в правое, основное русло…

Плотина – последнее, что я запомнил из утреннего плавания. Следующие мои впечатления связаны уже с Саконским мостом. Причем, у меня осталось ощущение, что от плотины до Саконов мы двигались не больше часа и прошли под мостом рано утром. Но такого просто не могло быть. Плыть здесь – я это знаю по последующим путешествиям – не меньше четырех, а то и все пять часов. Видимо, когда поднялось солнце и стало теплее, я уснул и проспал в лодке все это время. Иначе чем объяснить, что я не заметил, как голые пустынные берега покрылись кустарником, а потом справа к реке подошел лес. Не запомнил вековую ветлу, раскинувшую крону чуть ли не до противоположного берега и купающую пряди ветвей прямо на середине русла. Не увидел большого села Липовка, что в двух часах хода от плотины.

Интересно, что отец тоже ничего не сказал о “большом селе”, которое встретилось ему утром. А уж он-то за веслами, конечно, не спал. Дело, видимо, в том, что на нашей карте-схеме никакой Липовки не было, были только Саконы. А Саконы не спутаешь ни с чем. Через это село проходит трасса Арзамас-Мухтолово, которая пересекает Тешу. Значит должен быть мост. Причем, не из тех, что встречаются почти у каждого села и ведут в луга, а сооружение достаточно серьезное. Поэтому батя мог не обратить внимания на незнакомое село, открывшееся слева. И получилось так, что о существовании Липовки мы оба узнали лишь спустя десять лет, когда плыли по Теше второй раз.

…Саконский мост открылся издалека – высокий, бетонный. Само село расположилось слева на взгорке. Хорошо просматривались небольшой, тоже бетонный, мост через какой-то приток Теши и запущенная, недействующая церковь с осыпавшейся местами штукатуркой.

Около моста мы встретили препятствие. Построен мост был недавно, и Теша здесь, на помелевшем месте, бежала, обтекая старые деревянные сваи и выглядывающие кое-где из воды камни, обломки плит. Выбрав свободный от препятствий путь, батя направил по нему лодку. И в это время оба мы увидели впереди, куда нас несло течение, небольшой пенящийся слив. Еще не поздно было свернуть к берегу. Но отец почему-то не стал этого делать, а только выровнял судно, чтобы оно вошло в препятствие носом. До тех пор мы старательно обносили любое подозрительное место и возможностей нашей лодки не знали. Я замер. Но ничего не случилось. “Резинка” чуть вздрогнула, и вот уже слив пенится за кормой.

– Испугался? – спросил батя.

– Есть немного, – сознался я.

– А зря поплыли, – с запозданием заметил отец. – Там плита под водой.

– Могла и проволока торчать, арматура, – добавил я.

Миновали мост. Слева пошла сельская окраина. На высоком берегу, почти у обрыва, потянулись – заборы, баня, котельная, скотные дворы. Но продолжалось это недолго. Река круто повернула вправо и по ровному, как канал, руслу, устремилась к появившемуся далеко впереди лесу.

…Утренний холод уже позабыт. Мы пока не загораем, но припекает все сильнее.

В освещении солнечных лучей, перед нами предстал лес. По десятиметровому склону поднималась ольха. Выше, где берег выравнивался, стояли сосны. А у самой реки купал в воде листья лозняк. Ольшаник впечатлял особенно. Ближайшие к реке деревца, ровные как на подбор – я поначалу принял их за молодые липки – выстроились вдоль берега, тесно сплетя ветви. И конца этому не было видно.

Нет. Не наскучит Теша однообразием. Пятый день мы в походе. Сколько всего было в пути. Но такого еще не встречали.

Между тем, время шло, и из поэтичного, наше настроение постепенно направлялось в прозаично-практическое русло. Дело в том, что со вчерашнего вечера мы ничего не ели.

– Пора останавливаться, – сказал батя. – Приглядывай место.

Правая сторона нас привлекала больше: все-таки лес, дрова. Однако подхода там не было, у воды по-прежнему рос лозняк, а за ним поднимался “строй” ольшаника. Левый берег был открытым, лишь по небольшому, метра в два откосу, кое-где росли кусты. Но и здесь удобного места, чтобы причалить, пока не встречалось, везде слишком круто.

Вдруг среди зелени ветвей на правом берегу мелькнул проход. Полого поднимающийся от воды травянистый путь уводил вглубь. Но заметил я его, когда лодка уже проскочила мимо.

– Поздно, проплыли, – ответил батя на мои: “Вот! Вот!”.

– Так вернемся, – предложил я.

Во время воскресных рыбацких вылазок мы, порой, не один раз курсировали взад-вперед, облюбовывая место стоянки. Но сейчас, хотя и отошли от замеченного мной прохода всего-то метров на пятьдесят, отец ответил твердо:

– Нет! Проплыли!

Так я узнал одно из походных правил: все, что осталось за кормой, необратимо, как время.

…Остановились мы все-таки слева.

Берег оказался не таким уж открытым, каким виделся с реки. Тут и там поднимались ольховые рощицы, в низинах теснился ивняк.

Расположились мы под одиноким вязом. Принесенные из лодки продукты, посуду сложили у ствола. В стороне развели костер. А сами, пока готовилось варево, прилегли в тени густой кроны. Было приятно полулежать на холодке и смотреть на бегущую мимо воду, на ольшаник на противоположном берегу. Легкий ветерок ласково трогал волосы.

Первая за сегодняшний день трапеза – не то завтрак, не то обед – состояла из пакетного супа и хлеба. К сухарям мы до сих пор не притрагивались. Хлеб, купленный еще дома и хранящийся в полиэтиленовых “мешочках”, хотя и потерял свежесть, но оставался вполне съедобным.

И опять мы в пути.

В лодке по-прежнему тесно. Да и откуда взяться простору? Убывают только продукты, а это не так уж и много. Все остальное, как было, так и осталось.

Лес по правому берегу вскоре закончился. Или, может быть, река отошла в сторону? Ивняк, ольшаник все еще встречаются, да и то заметно поредели. А сосны исчезли совсем.

Русло заметно расширилось. Впереди показался весь в зелени остров. Какая-то парочка в купальных костюмах бродила по острову у самой воды. Наверное, заплыли сюда с берега. При нашем появлении они быстро ушли куда-то вглубь.

Оба прохода были достаточно широкими, сравнимыми с руслом, по которому мы совсем недавно плыли. Батя направил лодку влево.

И тут наш путь преградила плотина.

Как и та, что мы прошли сегодня утром, она была сильно разрушена. Но безопасный путь здесь не просматривался. Из воды выглядывал частокол свай. Пенящаяся вода с шумом неслась через препятствие.

Причаливаем к берегу, обуваем кеды, чтобы не колоть сучками и камешками непривычные к прогулкам босиком ноги, вскидываем за спину по мешку и идем за плотину. Здесь подбираем место, где будет удобно отчалить, оставляем мешки и возвращаемся за полегчавшей лодкой.

Обнос получился не очень большим.

Быстрая струя подхватила нас и понесла мимо острова на середину реки и затем – дальше, к правому берегу. Здесь мы увидели знакомую парочку. Они по-прежнему были на острове, сидели на песочке спинами к нам и смотрели на правую протоку. Там тоже была преграда, но вода не так бушевала, как слева, а сваи стояли пореже. Услышав наши голоса, наблюдатели оглянулись и сразу покинули свой пост.

– Хорошо устроились, – засмеялся батя. – Ты понял? Они хотели посмотреть, как мы поплывем, как перевернемся. Не вышло! Это вам не “деревяшка”, это – резиновая лодка. Взяли – и обнесли. Как в театре устроились! Не состоялся спектакль, – веселился отец.

– Впереди мост, – прервал я его.

– Пройдем? – равнодушно спросил отец. Зная, что о препятствиях я обычно предупреждаю много раньше, чем это нужно, он даже не оглянулся.

– Конечно, – ответил я и как бы между прочим добавил: – Мост высокий, бетонный.

– Как – бетонный?! – батя сразу же обернулся. Дело в том, что никаких серьезных мостов у нас в ближайшее время не ожидалось. – Да это – железная дорога! – еще больше удивился отец и повернул лодку бортом к течению, чтобы лучше видеть сооружение. – Это еще откуда?

Удивляться было чему. Железнодорожный мост нам должен был встретиться только один, в самом конце пути по Теше, незадолго до ее впадения в Оку. Именно там мы собирались сделать большую остановку и пополнить запас продуктов.

– Неужели доплыли? – батя верил и не верил. – Ну, тогда мы здесь останавливаемся. Найдем хорошее место и будем стоять весь день. И завтра тоже. Отдыхать. Купаться. Рыбачить.

Предложение о такой длительной, полуторадневной стоянке мне не пришлось по душе. Я хотел двигаться. Тем более что продукты у нас еще не кончились. Но вся нагрузка по гребле ложилась на батю. Поэтому возражать раньше времени я не стал. Решил, что сегодня, так и быть, остановимся, переночуем. А завтра, если не будет клева, глядишь, отец и сам не усидит целый день. Клев же у бати наблюдался много реже, чем его отсутствие.

Мост медленно надвигался на нас. Бежевые опоры, светло-желтые песчаные откосы в обрамлении зелени деревьев. Тишина, безлюдье. И ни малейшего движения, даже листья не шелохнут.

И тут среди зелени мелькнуло пестрое платье. Чуть отставая от нас, по левому берегу шла девушка. Батя сразу повернул в ту сторону, стремясь опередить незнакомку. Успели мы вовремя. Лодка шаркнула о дно, и в это же время девушка вышла к нам. Тропинка здесь проходила почти у самой воды.

– Натальино далеко? – спросил отец, поздоровавшись.

– Натальино? – собеседница смотрела растерянно.

– Ну да, Натальино, – повторил батя. – Станция. Далеко до нее?

– Не знаю, – неуверенно ответила девушка.

…– Я чувствую, что что-то не то, – говорил отец, когда мы отплыли от берега. – Даже не слышала. И по мосту никакого движения. Мы с тобой сначала услышим поезда. И долго их будем слышать, дня два. А потом уже будет мост.

Я тогда плохо представлял интенсивность движения по московской железной дороге, которую мы ждали. Хотя эта линия проходит через наш город, и мне много раз доводилось пересекать ее пути, когда я ходил зимой в лес на лыжах или летом на прогулку. Но я что-то не обратил внимания, как часто там проходят составы.

Мост уже над нами. Он двухпролетный. Центральная бетонная опора стоит на левом берегу у самой воды. Весной, в половодье, здесь, конечно, заливает. Со стороны, устремленной навстречу течению, опора заострена, подобно носу лодки-плоскодонки.

– Какой ледокол построили, – указал батя на опору. – Это, наверное, какая-то ветка. Недавно построена. Откосы совсем не заросли.

Высоко-высоко над нами уплывает назад бетонный пролет. Все. Мост позади.

И вновь нас окружают зеленые, в знойном мареве берега. Переливается вечно спешащая куда-то вода. И никаких следов присутствия человека, будто и не было моста.

Вскоре Теша сделала крутой левый поворот и, сузившаяся было под мостом, здесь опять расширилась. Справа вдоль реки потянулся хвойный лес. От воды его отделяла луговина с низкой травой. Луговина имела легкий уклон и с реки открывалась полностью, как если бы смотреть на нее сверху.

Спустя часа полтора показались дома. Никого ни о чем не спрашивая, мы поняли, что подошли к Гремячеву, которое было у нас на карте. Все встало на свои места. Точка нашего положения определилась.

Село разместилось на очень высоком левом берегу. Постройки, заборы стояли почти на краю глинистого обрыва. Запомнилось Гремячево родниками. Родники нам встречались и раньше. Но здесь было что-то невообразимое. Из глинистой кручи всюду, будто выжимаемая кем-то, сочилась вода. Струйки, ручейки, а порой и маленькие бурные речки.

У меня осталось впечатление, что Гремячево мы проходили поздно вечером, после захода солнца. Но это такая же неправда, как и то, что в Саконах мы были ранним утром. Более поздние плавания по Теше, когда я фиксировал время, показали, что Гремячево мы миновали тогда часа в 2-3 дня. Что-то у меня события того дня сместились в памяти во времени.

По правому берегу, когда мы плыли мимо Гремячева, прогоняли стадо. Одна буренка сунулась было на сильно разрушенный мост, по которому когда-то можно было перебраться через реку и попасть в село.

– Ты куда! – крикнул на нее пастух. – Нырнуть хочешь? Так нырнешь!

Видимо, нырять в коровьи планы не входило, и она повернула обратно.

Село осталось за кормой.

Справа нас по-прежнему сопровождал лес, отделяемый от реки неширокой луговиной. По склону русла поднимался ольшаник и ивняк.

Левый берег сразу за последними домами снизился. Здесь было открыто.

Река оставалась широкой и спокойной.

Солнце пекло, и мы решили искупаться, кажется, впервые в тот день. Присмотрели на берегу песочек и направили судно туда.

– Хорошо! – разглагольствовал батя, причалив к облюбованному месту. – Купайся там, где только захочется и где только понравится, где никого нет, а вода чистейшая.

И отец направился в реку, но почти тут же с криком выскочил из воды.

– Ты попробуй, попробуй, Костя, – говорил он уже на берегу. – Какая холодная! Как лед!

Хотя выскакивал из воды и вопил батя так, будто его укусила за палец щука, но я знал, что он зачастую изображает испуг нарочито-преувеличенно. Поэтому со снисходительной улыбкой вошел в воду, но тоже там долго не задержался. На сей раз если батя и преувеличивал, то очень немного.

– Ну, что? – спросил отец.

– Да, действительно… – ответил я. – Это от гремяченских родников. Вон их сколько было! И как влияют! Река-то широченная.

– Может, есть еще подводные родники? – предположил батя.

Привыкнуть можно ко всему. Попробовали еще раз. А спустя несколько минут мы уже отважились зайти “по грудь” и даже по разу окунулись с головой. Оказалось, что купание в такой воде имеет свою прелесть. Сразу появилось ощущение свежести, бодрости.

…За время плавания мы привыкли к тому, что Теша подолгу широкой не бывает. Ждали, что сейчас – либо вскоре будет плотина, либо после очередного поворота река сузится просто так, без видимой причины. Но вот уже и после купания минул почти час, а Теша остается спокойной, широкой и глубокой.

– Наверное, теперь так и будет до конца, – сделал, наконец, осторожное, с оговоркой “наверное”, предположение отец. – Сколько ручьев впадает, родников. Должно же это как-то проявиться. Мы ведь не в Арзамасе. Это уже низовья.

У меня в связи с этим были свои мысли:

– А что? Может быть, поплывем в ночь?

– Можно, – согласился батя. – Только, давай, сейчас остановимся, отдохнем. Да и поужинать все равно нужно. За ночь мы эти несколько часов наверстаем.

Подбирать место долго не пришлось. Причалили к правому берегу, там, где сосняк подходил к реке совсем близко, а затем резко убегал в сторону, образуя угол. Здесь, на опушке, мы увидели большое старое кострище. Тут же валялась подгнившая сосновая коряга, пощепленная с конца топором.

Берег с нашей стороны был довольно высокий и крутой. По склону росли ольха, ивняк. Кусты встречались и дальше, там, где берег выравнивался – до самой опушки леса.

На противоположной стороне тоже было круто. Но леса там не было. Далеко открывались луга.

Вещи сложили около кострища. Затем батя забрал своих червей, удочки и ушел к реке. А я походил взад-вперед по слабо накатанной колее, что пролегала вдоль Теши. Заглянул в лес. Меня интересовали дрова. Далеко не заходил, но довольно быстро набрал охапку палок. Решил, что хватит. Нам ночь не сидеть, только сварить ужин. Можно будет еще и корягу пощепать топором, если понадобится.

Делать мне больше было нечего. Ужин готовить рано. Спать не хотелось. Я посидел немного в тени, а потом пошел к бате.

– Ну, как? – поинтересовался я, спустившись к нему.

– Тихо! – вполголоса предупредил отец и пояснил: – В одном месте клюет. Окуни. Там какая-то яма. Чуть в сторону закинешь – ничего. А здесь берет. Смотри.

Поплавок дрогнул, пошел в сторону. Батя осторожно вынул удилище из рогулек, что приспособил вместо подставок, выждал, подсек и вынул приличную рыбешку.

В качестве садка отец использовал полиэтиленовый пакет. Он наполнил его водой, перевязал горловину веревкой и опустил в реку на отмели у берега. В пакете уже поблескивал чешуей небольшой улов.

Батя присоединил очередную добычу к ее товарищам по несчастью и вновь закинул удочку. Некоторое время мы сидели молча. Клевало нечасто, но ровно. И действительно, только на одном месте. Поплавки двух удочек приходилось держать совсем рядом. Стоило одному из них при перекидывании упасть чуть в стороне, и на этой удочке все замирало.

– Давай ловить вместе, – опасаясь, что я заскучаю, предложил отец. – Пусть твоя удочка будет правая, а моя – левая. Вот, на твоей удочке клюет…

Я не ответил и не пошевелился.

– Не хочешь…– констатировал батя.

Пакет понемногу пополнялся.

Когда до освещенного солнцем противоположного берега добежала тень от леса с нашей стороны, я направился разжигать костер.

Вскоре подошел батя. То ли он переловил всех окуней, облюбовавших злополучную для них яму, то ли ближе к ночи у рыбы пропал аппетит, но клев прекратился. Но и того, что наловил отец, было вполне достаточно. В тяжелом пакете шевелилось красноперое “серебро”. Так что обещание дважды накормить нас во время путешествия ухой батя выполнил.

Пока готовили, ужинали – совсем стемнело. Вещи укладывали при свете костра. Впрочем, мы так и планировали.

Собранных мной дров хватило только на готовку. Чтобы обеспечить свет при ужине и сборах, я взялся за корягу. Ножовку мы тогда не брали, только топорик. Так что пришлось повозиться, откалывая от сучкастого ствола щепочки.

Свитеры и плащи надели сразу: ночью на реке будет холодно.

– Фонарик разрядился, – вдруг сообщил батя. – Он включился сам. И – все.

Я открыл футляр. Батарея была влажной от вытекшего электролита.

– Давай запасную батарейку, – сказал я отцу.

– Надо лампочку немного отворачивать, – предложил батя. – Тогда он не включится.

…Лодка подкачена и спущена на воду. Вещи упакованы и уложены в нее.

– Ну, ничего не оставили?

Привычка проверять, не осталось ли что на покидаемом месте, сложилась у бати еще на фронте. Там быт схож с походным. Не дома. Если что забыл, оставил – это навсегда, назад не вернешься. В походе мы, в принципе, вернуться можем. Но это, в лучшем случае, грозит большой потерей времени, а в худшем, если на покинутом месте кто-то успел побывать раньше нас, забытую вещь можно и не найти. Поэтому традицию проверять, осматривать оставляемое место, мы с батей соблюдали неукоснительно – на рыбалке, при грибных вылазках и теперь, в походе.

И еще одно правило, которому научил меня отец – ничего “не разбрасывать”, все держать компактно. А то – здесь на ветке повесил сушиться плавки; там, на бережку, положил мыло, чтобы каждый раз не носить; в стороне, где рыбачил, оставил банку с червями. Потом и не вспомнишь про все такие “местечки”.

На этой стоянке мы все вещи держали около кострища. Поэтому при осмотре далеко ходить не потребовалось. Светя перед собой ярким от новой батарейки фонариком, отец тщательно обследовал окрестности догоревшего костра. Нет, ничего. Только старая батарейка лежит на краю кострища.

Занимаем места в лодке. Батя уперся в весло. Скользя по дну и понемногу погружаясь, “резинка” отошла от берега и качнулась, оказавшись на глубине.

– Что ж, спасибо тебе, это место, – сказал отец. – Ты хорошее, но нам надо плыть.

Это, пока еще безымянное место, где бате улыбнулось рыбацкое счастье, мы вскоре стали называть “Окуневым”, как и то, где накануне вечером встретили рыбаков.

Ночь была безлунная. Оба берега спрятались в потемках. Лишь впереди справа на фоне слабого, еще не погасшего заката вырисовывались черные неровные зубья леса. При тусклом свечении звезд, казалось, что все уснуло вокруг. Только вода плескалась под веслами.

В этом сказочном, прохладном мраке мы проплыли около часа. И тут до меня донесся неясный гул.

– Шумит, – сказал я. – Впереди плотина.

Ослабленный батин слух еще ничего не улавливал, но ответил отец уверенно:

– Это ветер шумит в деревьях.

– Какой тебе ветер? Не шелохнет, – не унимался я.

Прошло какое-то время. Теперь и отец стал различать отдаленный шум. Но в плотину он по-прежнему не верил:

– Это ручей где-то впадает в реку…

Проплыли еще. Шумит уже совсем близко. Никаких сомнений не остается: впереди препятствие.

Что делать? Попробовать подойти ближе? Может быть, перекрыто не все русло? А темень какая!

Осторожно продвигаемся вперед. Возникают из темноты и, проплыв мимо борта, уходят за корму стоящие в воде камыши. Шум нарастает, превращается в грозный рев. Течение усилилось. Становится жутко. Резким рывком батя разворачивает судно и налегает на весла. Ничего не видно. Где мы находимся? Далеко ли плотина? Куда движется лодка? Кажется, что она стоит на месте. А может быть, ее потихоньку сносит к препятствию?

Нет. Вроде уходим. Движение стало заметным. Рядом с бортом возникают и теряются позади надломленные камыши.

Кажется, выбрались.

В темноте причалили к берегу. Присмотрелись. Совсем рядом – прясла, дальше – какая-то постройка, не то амбар, не то баня. Похоже, что поблизости село.

Было поздно. Однако не все улеглись спать. Трое парней, видимо, привлеченные нашим негромким разговором, подошли к берегу.

– Рыбачите? – спросил один из них.

Ох, уж эта рыбалка! Все только и спрашивают про нее. Будто на реке больше заняться нечем.

– Нет, – ответил батя. – Мы путешествуем. Плывем уже пять дней на лодке. От Арзамаса.

– А где же лодка? – поинтересовались ребята.

Фонарик был у меня в кармане, и я осветил судно, приткнувшееся у берега.

– Хорошая лодка, – заметил один из парней.

– А что здесь за село? – спросили мы.

– Теплово.

Теплово было обозначено на батиной карте. Значит, еще один отрезок пройден.

– Хотели сегодня плыть всю ночь, – пояснил отец. – Да вот незадача… Там, впереди – плотина?

– Ну, какая плотина! – заговорили парни.

– Нет там ничего!

– Была когда-то, а сейчас только кое-где сваи.

– А проплыть можно? – спросил батя.

– Проплывете, – заверили нас. – Здесь на деревянных лодках проплывают. Тряхнет вверх-вниз – и все, больше ничего.

В удалении, на берегу, куда шум доносился приглушенно, препятствие уже не казалось таким страшным. А слова о том, что здесь плавают, внушали уверенность.

– Попробуем? – предложил отец.

– Держитесь ближе к правому берегу, – посоветовал один из парней.

– Нет, – возразил другой. – Там можно на сваю налететь. Лучше идти посередине. Там свободнее.

С этими напутствиями мы и отчалили.

И снова проплывают мимо камыши, снова нарастает шум, и вновь судно подхватывает быстрое течение. А впереди уже ревет, и больше нет никакого желания испытывать судьбу – ни посередине, ни у правого берега. И опять, как полчаса назад, батя резко разворачивает лодку. И снова старается побороть течение. А грозный рев совсем близко. Кажется, на этот раз мы забрались еще дальше. Частыми рывками весел отец отбрасывает назад воду. Как ему это удается – в тесноте, в неудобном положении? Помочь я ничем не могу.

Но вот слева у борта возникают камыши. Вроде бы выбираемся.

– Что будем делать? – спросил батя, когда мы почувствовали себя в безопасности.

То, что теперь придется дожидаться рассвета, сомнений не вызывало. Вопрос был в том, где это сделать. Возвращаться туда, где мы видели парней, не хотелось. Разговаривали они, вроде, миролюбиво. Но кто знает? Да и не им одним могло не спаться в ту ночь.

Чтобы не искушать судьбу, решили перебраться на другой по отношению к Теплову берег. Однако еще на подходе к нему увидели вплотную подступающий к воде кустарник. Заросли выглядели такими темными и густыми, что мы даже не стали приближаться и повернули в сторону левого, открытого берега. Но остановиться решили не рядом с селом, а немного подняться по реке. Выплыли на середину, чтобы впотьмах не напороться у берега на какой-нибудь сук, и не торопясь – спешить нам теперь было некуда – направились назад, в сторону Окуневого места.

Повсюду властвовала ночь. Стемнело, кажется, еще больше. Похолодало. Болоньи плащи покрылись студеной влагой. Мертвую тишину нарушал лишь отдаленный гул с плотины, да слабо плескалась вода под веслами.

Посчитав, что отошли достаточно, свернули к берегу.

У плотины, в том месте, где встретили парней, мы как-то сразу попали на удобный выход. Думали, что и сейчас проблем не возникнет. Но, похоже, что нам тогда просто повезло. Берег оказался крутым, неприступным. Мы продвигались вдоль него все дальше и дальше, а ничего подходящего для выхода не замечали. Да и заметить что-либо было трудно. Все окутывал мрак. Даже не понять, где заканчивается суша и начинается вода. Так и до Окуневого места можно доплыть. Правда, оно на другом берегу.

Но вот, кажется, берег стал чуть ниже и положе. И мысок выдается в реку. Сходу причаливаем. Батя шагает из лодки и попадает в вязкую грязь. Но выбирать не приходится. Отец вытягивает судно подальше на берег и показывает мне, куда ступать.

Поднимаемся наверх. Откос не такой уж крутой, каким казался с реки.

Наверху – ровная гладь. Трава в росе. Выносим сюда вещи и лодку. Ее сейчас не переворачиваем: днище мокрое, а сушить его негде. Натягиваем над судном палатку. Забираем все внутрь. Устраиваемся сидя. Лежать, когда лодка не перевернута, вдвоем просто негде. Прижимаемся друг к другу, утепляемся одеяльцем.

– Как хорошо было бы на том, Окуневом месте, – сказал отец. – И отдохнули бы, и выспались.

Я не ответил.

Не помню, спали ли мы в ту ночь. Скорее всего, нет. Так, может быть, дремали иногда.

Едва прояснилось, побелело небо – и мы опять на реке. В утреннем свете все выглядит иначе. Берег не кажется таким крутым и неприступным, и удобных выходов предостаточно.

Шум воды все громче. Препятствие уже рядом. Слева виден плетень – место ночного разговора с парнями. Фарватер проходит ближе к правому берегу. С нашей стороны из воды выглядывают камыши. Хотя и здесь глубоко.

Плотина еще не видна. Пробираемся дальше. Сейчас, когда светло, есть возможность выбирать места со спокойным течением, не попадать в стремнины. Поэтому можно подойти к преграде совсем близко.

И вот, в утреннем свете, сквозь туманную дымку, перед нами “во всей красе” открывается препятствие. Плотина, как и говорили парни, сильно разрушена. Но все равно здесь не пройти – ни “посередине”, ни “ближе к правому берегу”. Вода, пенясь, несется среди свай, есть сливы, а дальше – стоячие волны. Даже сейчас, когда светло, безопасный путь не просматривается. А ведь ночью просто пришлось бы положиться на удачу – куда вынесет течение Жутко представить, что было бы, не сумей отец тогда выгрести.

Надо искать обнос.

Направляемся туда, где мы высаживались ночью и встретили парней. По каким-то признакам узнаем на реке места наших ночных бдений.

– Вот ведь где выгребал, – указал батя на быструю стремнину.

Знакомый берег – сарай, прясла. Парней, конечно, нет – спят, поди, давно. В этом месте сельчане, похоже, купаются: видны натоптанные сходы в воду.

Сняв кеды, чтобы еще больше не мочить их в росистой траве, прошли вперед, намечая место обноса.

Сразу после плотины – большой, с высокими ветлами остров. Он разделяет реку на две протоки. Дальняя от нас, основная, ощетинилась стоячими волнами. Если сразу выгрести туда, то окажешься среди их пенящихся гребней. Протока с нашей стороны поуже и поспокойнее, хотя течение и здесь приличное.

Решили идти узкой протокой. Перенесли лодку, вещи. Заняли места в судне. Обуваться не стали.

Быстрое течение увлекло нас. Босые ноги ощутили под резиной днища острие камней. Послышался скрежет. Батя тут же выпрыгнул за борт. Глубина оказалась чуть больше, чем по щиколотку. Я последовал за отцом, потому что хотя он и придерживал лодку рукой, ее продолжало разворачивать на камнях. Ноги обожгло холодом – гремяченские родники все еще сказывались.

Отмель протянулась недалеко. Уже через несколько шагов глубина увеличилась до колен, что для нашего судна вполне достаточно, и мы забрались в лодку. Быстро проскочили мимо острова и вошли в основной поток. И без того приличное течение резко усилилось. Мощная струя подхватила нас, качнула на доходящих сюда, но уже небольших стоячих волнах. Однако русло было свободным, и батя без труда управлял судном.

По левому берегу тянулись заборы с калитками. За ними вверх по склону поднимались огороды. А дальше стояли дома, повернувшись к реке крытыми дворами.

Но на заборы, калитки, дома я обратил внимание только во время моего второго путешествия по Теше. И очень всему этому удивился. Тогда же, во время первого похода, мне показалось, что Теплово располагается в удалении от реки, а плетень и сарай, где мы встретили парней – чуть ли не единственные строения, выходящие на берег. В памяти сохранилось лишь ровное, как стрела, русло с быстрой водой.

Постепенно течение стало ослабевать. Появились островки камыша. Препятствие осталось за кормой.

А ночь под Тепловом как-то сама собой стала называться “беспокойной”. Теперь у нас были два “Окуневых места” и две “беспокойных ночи”. Фантазией себя при подборе названий мы не утруждали. Хотя и специально их не придумывали. Они приходили во время разговоров. А разговаривали мы о пройденном пути все чаще. Шли дни, накапливались впечатления, что-то уже стало забываться, путаться. Но достать блокнот и начать фиксировать события хотя бы с середины маршрута мы тогда не догадались.

…Остановились сразу, как только чуть разогрело. Бессонная ночь уже сказывалась: веки тяжелели, глаза закрывались. Наш выбор пал на большой песчаный мыс на правом берегу. Река здесь делала крутой поворот, и высокий левый берег против нас был подмытым, обрывистым. По краям нашего мыса с трех сторон, прямо из песка, поднимались растения, которые мы называли “лопухи”, хотя они больше походили на крупную мать-и-мачеху. За “лопухами” теснился ивняк. Но свободного от растительности места с чистым сыпучим песком было вдоволь. Так что мы разместились с комфортом.

Солнце еще не пекло, только ласкало. Поэтому мы не стали искать тени. Расстелив на песке диванное покрывало, легли, не укрываясь. Из одежды на себе оставили только трико с рубахами. Уснули почти сразу.

Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу один. Приподнявшись, огляделся. Батя стоял в отдалении, там, где кончался песок и к берегу вплотную подступал ракитник. В руке отец держал удилище.

Вот человек! Даже после такой ночи не может пропустить “утренний клев”.

Заметив, что я проснулся. Отец укрепил удилище в рогульках и направился ко мне.

– Ну, как? Где рыба? – спросил я.

– Где и положено, в реке, – ответил неунывающий рыбак. – Выспался?

– Я – да. А ты что, не спал?

– Немного поспал. Мне хватит. Ну, давай еще немного отдохнем, а потом уж будем готовить завтрак. А вода все такая же холодная.

Отец хотел идти к своей удочке. Но в это время послышались негромкие голоса, и к нам из зарослей ивняка вышли два парня, примерно моих лет. Один из них нес алюминиевое ведро-подойник.

– Рыбачите? – поприветствовав нас, спросили ребята.

– Нет, – привычно ответил батя и объяснил, кто мы и зачем оказались на реке.

– А мы вот за водой пришли, – сказал один из парней. – Наши здесь недалеко косят. Вот мы и пришли воды набрать.

– Мы сюда уже приходили сегодня, – добавил другой. – Видели, кто-то из вас спал.

– Это Костя спал, – указал на меня отец и спросил: – А откуда вы, из какой деревни?

– Из Теплова.

– Из Теплова? – удивился батя. – Оно же далеко, мы там рано утром были.

– Нет. Совсем рядом. Это только по реке так кажется. А с того берега его еще увидеть можно.

Скинув трико и обувку – рубах на них не было – ребята бросились в реку и с шумом, плеском и гоготом стали резвиться на глубине. Мы с удивлением смотрели на них.

– Как вы можете купаться, в такой холодной? – спросил батя.

– Привыкли!.. Она здесь всегда такая! – наперебой отвечали парни и устремились к противоположному берегу. Выбравшись на кручу, они один за другим кинулись вниз головой с высоты.

– Не боитесь удариться о дно? – не удержался от предостережения батя, когда головы ныряльщиков показались над водой.

– Нет. Здесь очень глубоко! Мы знаем!

И ребята нырнули с кручи еще по нескольку раз.

Нарезвившись и нанырявшись, парни вернулись на наш мысок и стали собираться. Один зачерпнул прямо с берега в подойник воду.

– Подожди, – сказал он товарищу. – Руку режет. – Сорвал пару “лопухов” и подложил их под тонкую металлическую дужку. А потом оба растворились в зеленой чаще.

– Невоспитанность, – заметил батя, когда шум веток стих. – Ушли и не попрощались. Сказали бы: “Ну, счастливо вам”… Ладно. Давай готовить завтрак.

…Уже прогорел костер и истлели угли, оставив на песке теплую золу. Мы заканчивали трапезу традиционным чаепитием из одной кружки по очереди. И в это время сыпанул дождь. Да какой! Мы и не заметили, как небо затянули тучи. Стало сумрачно. Как будто вместе с потоками воды на землю спустился вечер. Пришлось спешно доставать палатку. Укрылись ею, как  накидкой, спрятали от дождя вещи. На песке оставалось только диванное покрывало. Оно было расстелено в стороне, и нам не захотелось идти за ним. Избалованные хорошей погодой, сопровождавшей нас все походные дни, мы стали воспринимать солнце как нечто само собой разумеющееся, как непременный атрибут путешествия, который не может никуда исчезнуть, как не может исчезнуть река. Поэтому не сомневались, что дождь сейчас кончится, выглянет солнце, и покрывало высохнет.

Дождь вскоре перестал. Но тучи не разошлись и солнце не выглянуло. Пришлось забирать покрывало как есть. Хорошо еще, что хоть все остальное не оставили мокнуть.

Быстро укладываем вещи в лодку и без лишних проволочек отправляемся в путь.

Было хотя и пасмурно, но тепло. Ни свитеров, ни плащей надевать не понадобилось. Впервые за время похода лодка в разгар дня не укрыта чехлом.

– Ничего, отдохнем от солнца, – сказал отец.

Между прочим, только сегодня, глядя на прокаленных солнцем парней, мы обратили внимание, что и сами в эти дни загорели до черноты. И вроде бы все время были рядом, сидели в лодке лицом друг к другу. Но вот посмотрели на себя как-то иначе. Ожоги первого дня у меня давно улеглись. Так что солнца мы оба не боялись и целыми днями оставались в плавках. Загар, правда, получился у нас своеобразный. Ведь большую часть времени мы проводили в лодке. Поэтому ноги сзади почти не загорели, а на животах, там, где у сидящего образуются складки, выделялись светлые полосы. Но зато и бока, и руки с тыльной стороны – то, что обычно загорает плохо – все было прихвачено солнцем. На темных лицах выделялись белки глаз и зубы.

Течение на этом участке было заметным. Мы споро продвигались вперед и уже стали прикидывать, когда доберемся до Ломовки – следующего и последнего перед железнодорожной станцией села, отмеченного на батиной карте. И тут опять хлестанул дождик.

Прервав рассуждения о Ломовке, мы быстро свернули туда, где над рекой нависла густая крона разросшейся черемухи. Приподнимая и раздвигая ветки, с треском ломая сухие прутья, пробрались к берегу, прижались к его кромке бортом и привязались с носа и с кормы за сук и торчащий из земли корень.

Здесь было сухо. На ветвях кое-где свисал нанесенный в половодье и просохший за жаркие дни мусор. Мы смотрели сквозь листву на помутившуюся от сыплющихся капель поверхность реки, на подхватываемые течением и убегающие вдаль расходящиеся круги.

Между тем, дождь усилился. Уже не только круги, но и крупные пузыри мчались мимо. Похолодало. Достали и надели плащи.

Наше укрытие держалось долго. Однако стало пробивать и его. Редкие тяжелые капли зашлепали по плечам и мешкам, застучали по бортам, упали в воду рядом с лодкой, подняв небольшие фонтанчики. Мы уже хотели вынуть палатку, но тут дождь разом прекратился. В наступившей тишине затенькала птица

Выждав несколько минут, мы вывели лодку из-под промокших ветвей. По небу бежали тучи. Кое-где по берегам клубился туман. И как-то по-особенному остро ощущался запах речной свежести.

…Уже час как мы покинули пристанище под черемухой. А Ломовки все нет как нет.

Русло стиснуто высокими берегами. На крутых склонах кое-где притулился ивняк. Наверху тоже ивняк – лоза, ветлы. Многие деревья посохли. Одни из них повалились, другие так и стоят, возвышаясь на фоне туч переплетением черных ветвей и сучьев.

Может быть погода тому виной, или еще почему, но показались нам эти места мрачными и неприветливыми. Хмурое небо, хмурая река, хмурые берега. И ничего, что могло бы задержать внимание. Разве что бревно. Его прибило на одном из поворотов. Ржавый костыль торчал из влажно блестевшего бока.

– Видишь! – показал на железяку отец. – Налетишь вот, на такое… Нет, ночью плавать здесь нельзя.

Река продолжала петлять по мрачным дебрям. Поворот следовал за поворотом. Мы уже давно потеряли всякое представление о том, где находимся и в какую сторону плывем.

– Петухи поют, – сказал вдруг отец.

Кругом по-прежнему было тихо. Ни собачьего лая, ни петушиного крика я не улавливал. Даже птицы не пели. Лишь вода плескалась под веслами. И чтобы батя, с его ослабленным слухом, вдруг услышал то, что не слышал я? Такого просто не могло быть. И я уверенно ответил:

– Какие тебе еще петухи? Здесь и жилья-то нет.

И почти сразу мы увидели капусту. Она росла прямо на песке. Кто-то отвоевал у кустарников и вскопал площадку на низком полуостровке-плавне. Песок – не чернозем, но его можно унавозить. Зато воды – вдоволь, далеко носить не надо.

Но не за тридевять же земель ходят сюда поливать посадки и собирать урожай? Может быть, петухи все-таки бате не померещились? Однако ничего, что говорило бы о близости жилья, мы не заметили – ни строения, ни прясла или хотя бы тропинки. Все те же промокшие ветлы, да мрачный сухостой.

Капусту закрыл поворот, за ним последовал другой, третий… Мы уже стали забывать про удивившую нас посадку. Как вдруг – что это? Снова у самой воды зеленеют, наливаются кочаны. И опять – правый берег, отвоеванная у кустов площадка на плавне. И поворот, вроде, такой же. Что за наваждение? Уж не ТА ли это капуста? Не кружим ли мы?

Конечно, рассуждая так, я просто мысленно пошутил сам с собой, отлично понимая, что такого случиться не могло. Мы не на озере. Плыть все время по течению и сделать при этом полный круг, вернуться в исходную точку – невозможно.

Батя, похоже, подумал про капусту то же самое

– Смотри, – сказал он. – Опять. Мы ведь ее уже видели. Точно. Это – она. Все, как там. Мы что, круг сделали? Наверное, какой-нибудь большой остров обошли.

Я так и не понял, шутил тогда отец или говорил серьезно. Ответил коротко:

– Нет. Такого не может быть. В принципе.

И опять глушь и безлюдье. Казалось, сама река заблудилась и не знала, как выбраться из этих заколдованных мест.

Но вот слева возникла красного кирпича церковь с островерхой колокольней, промелькнули в отдалении несколько домиков. Под деревянным мостом прошли без проблем. И все. Ломовка, которую так долго ждали, позади.

Вечер подкрался незаметно. И всему виной пасмурная погода: не поймешь, то ли сумерки настают, то ли просто тучи сгустились. Мы вдруг заметили, что уже поздно и надо срочно искать место для ночлега.

– Стой! – оклик прозвучал неожиданно. На берегу стоял мужчина с ружьем на плече. – Поворачивай сюда! – приказал он.

Голос был такой властный и уверенный, что батя сразу притормозил лодку. Кто знает, может быть впереди какая-нибудь запретная зона?

– А что такое? – спросил отец.

– Причаливай, – уже другим тоном сказал незнакомец. – Куда спешишь? Поговорим, покурим.

Мы поняли, что с нами шутят.

– Нет, нам надо плыть, – ответил батя и направил лодку по фарватеру.

Между тем, вечерело все больше, а причалить по-прежнему было негде – то крутой подмытый берег, то кусты растут прямо из воды.

Наконец там, где река сделала пологий правый поворот, на левой стороне отрылась луговина. Берег здесь заканчивался полуметровым обрывчиком. Но внизу, у воды, тянулась совсем узкая полоска земли, кое-где на ней поднимались покрытые травой кочки. У одной из таких кочек мы сходу причалили. Выбирать не приходилось. Поднявшись наверх, мы оказались на покрытой низкой травой лужайке-террасе. Дальше, метрах в пяти, был еще один обрыв, повыше того, что у реки. За ним, собственно, и начиналась луговина. А еще дальше поднимался сосновый бор, до него было метров двести. С левой стороны, вблизи опушки, были видны несколько столбов электролинии, которая затем терялась среди деревьев. Видимо, там же проходила дорога, но она не была видна.

Место, где мы высадились, оказалось посещаемым. Рядом темнело кострище, чуть в стороне было еще одно. Неподалеку лежала большая, обугленная с одного конца коряга с торчащими на другом конце корнями. Рядом с ней валялись тоже побывавшие в огне сосновые бревешки. На траве пестрел рисунками промокший насквозь номер “Крокодила”.

– Начальство отдыхает, – указал на журнал батя. – Начальники любят читать “Крокодил”. Здесь, наверное, недалеко до Кулебак. Дорога. Вот и приезжают… Все. Останавливаемся, – принял окончательное решение отец. – Дрова найдем. Походить по берегу, и еще найдутся. Можно и в лес сходить. “Крокодил” пусть лежит. Ночью почитаем.

Где-то в отдалении хлопнул выстрел, за ним – другой.

– Тот охотник, – заметил я.

– Он не охотник, – возразил батя. – Сезон еще не начался. Это – браконьер… Ладно. Пошли за дровами.

Снова хлопнул выстрел.

– Вот разошелся, – поморщился отец.

Мы отправились по берегу в разные стороны. Вскоре я увидел еще одно кострище, а в нем несколько перегоревших сосновых палок в руку толщиной и полностью обуглившееся толстое полено. Потом нашлась еще какая-то мелочевка. Батя оказался менее удачлив, но кое-что попалось и ему. Так что в лес решили не ходить.

– Это сожжем, пока готовим и ужинаем, – прикидывал отец, откладывая мелочевку. – Палки прогорят час, бревешки – еще два. Еще коряга есть, полено. А там и рассвет. Ужинать-то будем поздно.

Затем батя прошел туда, где мы оставили судно. В сумерках все очертания стали уже неясными. Отец взялся за носовой фал, намереваясь вытащить нагруженную лодку из-под обрывчика наверх, потянул и сразу перестал.

– Лодка порвалась, – сообщил он.

Я подошел к отцу. Фал был прикреплен надежно, и мы привыкли пользоваться им без опасения. Но сейчас нагрузка оказалась слишком большой, и из резиновой шайбы, которой фал был приклеен к корпусу, потянулась узкая полоса. Нам еще повезло, что порвалась только шайба, а не оболочка лодки. Пришлось бы тогда с утра заниматься ремонтом. Пока же мы лишились носового фала, он еще держался на клочке резины, но пользоваться им было уже нельзя. Теперь мы сделали то, что нужно было делать сразу: сначала разгрузили лодку, а уже потом подняли ее наверх.

Ну, а затем – костер. Чтобы не оставлять новой подпалины, воспользовались старым кострищем.

Батя сложил “шалашиком” веточки с мокрой рыжей хвоей и поднес спичку к спрятанному в основании скомканному обрывку газеты. Крохотный желтый язычок стал лизать иглы, потянулась струйка дыма. Огонек начал цепляться за прутики, постепенно набирая силу. Батя не отходил от костра, подкладывая в нужные места перегоревшие тоненькие веточки. Кажется, дело пошло. Но вдруг все как-то сразу пропало. Лишь малиновые угольки слабо светились в основании “шалашика”. Влажный тяжелый дым тянулся понизу, смешиваясь с туманом. Отец поправил дрова и, низко склонившись, подул. Взметнувшееся пламя охватило весь “шалашик”, но тут же опало и исчезло. Батя попробовал еще раз – и снова все то же.

– Дрова сырые, – сказал отец. – Чуть-чуть бы его поддержать.

Костры батя разжигать умел. Это у него – с войны. И сейчас, для условий, когда все пропиталось влагой, он добился очень многого, если не сказать – невозможного. Чувствовалось, что не хватает самой малости. Буквально нескольких сухих прутиков. Но кругом не было не то что сухого прутика, даже – сухой травинки. И газеты, в которые мы, собираясь в путешествие, заворачивали каждое яйцо, каждую помидорку, чуть ли не каждую вещь, почти все уже израсходованы, а те, что остались, отсырели и не горели, а едва тлели.

– Ведь сколько дома сухого спирта! – запоздало сетовал отец. – Надо бы взять таблеточку. Где у нас аптечка? – без всякого перехода спросил он. – Придется сжечь заплатку.

Батя имел в виду не медицинскую аптечку, а ремнабор для лодки. Вообще-то я не люблю, когда какие-то вещи используются не по назначению. Отец это знал и специально говорил об аптечке как о деле, уже решенном. Впрочем, сейчас действительно другого выхода просто не было. Не идти же в потемках в лес на поиски бересты?

Заплатка занялась коптящим желтым язычком. И через минуту пламя охватило “шалашик”. Теперь оставалось подложить несколько палок, и о костре можно больше не беспокоиться – не погаснет.

Батя раскрыл и положил вблизи от огня “Крокодил”: пусть подсыхает. Затем в прибрежных кустах мы вырезали рогульки и подвесили над костром котелок. “Быстринка” нашлась у берега, и плавать за водой в лодке не пришлось. Что у нас будет на ужин, мы еще не знали, но вода пригодится в любом случае, хотя бы для чая.

Завтраков, обедов и ужинов в походе было немало. Но почти все они забылись. А вот тот ужин, перед шестой ночевкой, я помню хорошо. То была самая скудная трапеза за время путешествия. Этим она и запомнилась.

Уже совсем стемнело. Разложив неподалеку от костра продукты, мы провели их ревизию. Еды у нас оставалось совсем немного. Впрочем, и до железной дороги, где мы собирались пополнить запасы, было уже недалеко. И карта (мы прошли сегодня Ломовку), и время, проведенное в пути – все говорило об этом. Но завтра мы вряд ли доберемся до станции. Значит надо рассчитывать еще на одну ночь и на четыре “завтрака-ужина”, включая сегодняшний.

Что же у нас оставалось?

Супы мы взяли на весь поход, и этих пакетов у нас было еще много. А вот с “завтраками-ужинами” дело обстояло хуже. Рожки и сухари в счет не шли. Остальное разложили на четыре части. Банка консервов, пяток яиц, мука на один раз… И еще оставались несколько картофелин и две луковицы. Лук, вообще-то предназначался для ухи. Но рыбы у нас не было и пока не предвиделось. Поэтому решено было съесть луковицы на ужин, с картошкой.

Когда картошка сварилась, мы выложили ее в миску. А котелок я наполнил и вновь повесил над огнем – для чая. Картошку намяли: батя любил “пюре”. Хлеб, пролежавший в полиэтиленовом пакете почти неделю, хотя и не засох, но крошился при любом прикосновении. Мы его уже не резали, а ломали. Крошево тоже шло в дело. Очищенные и порезанные на дольки луковицы “макали” в соль.

Конечно, мы плыли не по глуши, и голодная смерть нам не грозила. Позже, плавая по две-три недели, а порой и по месяцу, мы по нескольку раз за поход заходили в села, деревни. У жителей покупали яйца, картошку. В магазинах – печенье, пряники, рыбные консервы, повидло в банках. Иногда случалось, что даже по очереди ходили обедать в столовые и кафе. И хлеб с конца 70-х стали продавать свободно всюду, даже в глуши.

Пока же мы действовали в соответствии со своим планом: продукты пополнить один раз, на железнодорожной станции. Была даже какая-то “походная романтика” в том, что у нас заканчивается продовольствие и надо “тянуть” на том, что осталось.

Закончив ужин, стали готовиться к ночлегу.

За весь вечер мы не увидели на дороге у сосен ни одной машины. Похоже, что трасса не была оживленной.

Подкачали лодку, подсушили ее у костра. В носу палатку теперь крепить было не к чему, и батя вырезал в кустах большой крюк, вогнал его в землю рядом с носом и зацепил петлю палатки за крюк.

– Лампочка потерялась, – сообщил отец. В руках он держал раскрытый фонарик.

Чтобы не разрядилась батарейка при случайном включении фонарика, как это было вчера, мы сегодня утром слегка вывернули лампочку. И вот – результат. Впрочем, большой беды не было, у нас есть запасная, она находится в специальном зажиме прямо в корпусе фонарика. Я ввернул ее в патрон, проверил, щелкнув выключателем. Хотел закрыть крышку, но что-то мешало. Ах, вот в чем дело! Лампочка не потерялась. Она только вывернулась до конца и болтается между стеклом и рефлектором!

– Я буду сразу у костра, – сказал отец. – А ты ложись, поспи.

Мне батя отдал одеяло, а себе оставил мокрое диванное покрывало:

– Высушу.

Лодка была хорошо подкачена и подо мной почти не проминалась. Одеяла хватило и постелить, и накинуть на себя. Комаров сегодня не было. В общем – комфорт.

Время было позднее. Накопилась усталость. И уснул я быстро. Сквозь сон вдруг почувствовал, как лодка подо мной дернулась, как при резком повороте на стремнине, когда заносит корму. Я едва не скатился на землю. Пытаясь удержаться, перевалился на бок. Но тут лодка дернулась в другую сторону, палатка колыхнулась.

Я открыл глаза. И сразу все замерло. Приснилось! Но лежал я на краю, навалившись на стенку палатки. Видимо, от этого она и начала колыхаться. Так что не все мне приснилось. Сон переплетался с явью.

Перебрался на середину, укутался одеялом, которое сбросил во сне. Возбуждение понемногу проходило. Стали путаться мысли. И тут лодка опять дернулась. Я вздрогнул, напрягся. Сна как не бывало. И снова я лежу с открытыми глазами.

Нет. Так не поспишь. Пойти что ли к костру?

– Дрова-то быстро горят, – встретил меня отец. – Палки всего полчаса горели. Бревешки вот, еще горят. Корягу пережигаю.

Видимо, в палатке я все-таки провел больше часа.

– У меня лодка стала “дергаться”, как будто плыву, – поделился я.

– А мне опять петухи мерещатся…

– Сейчас-то хоть не кричат?

– Сейчас – нет.

– Ну, тогда поспи. Мне не хочется.

Спустя годы я узнал, что ночевали мы тогда вблизи села Шилокши, которое не было обозначено на нашей карте. Его крайние домики прятались за деревьями совсем неподалеку. Так что петухи бате, как и днем, когда мы петляли в районе Ломовки, видимо, не померещились.

Батя расположился на диванном покрывале, которое успел высушить. Вблизи костра было тепло, трава просохла. Так что подстилка мне была не нужна, и одеяло я тоже отдал отцу.

Заступив на “вахту”, я прежде всего оценил запас дров. Их оставалось немного. Вся надежда на корягу. Когда перегорит, их станет две, они будут поддерживать друг друга. Корневище толстое, его должно хватить надолго.

Просохший “Крокодил” лежал неподалеку, сложенный. Мы его оставляли развернутым. Значит, батя успел почитать. Я придвинул журнал поближе к огню и стал перелистывать страницы. Одну или две небольшие статьи прочитал, но в основном смотрел картинки. Из всего, что я просмотрел и прочитал, сейчас помню лишь один материал – о замках-молниях, которые закрывались, а потом не открывались. Серия небольших картинок показывала, как какой-то дядя после всевозможных попыток открыть “молнию” на чемодане, заложил динамит. Прогремел взрыв. Взъерошенный, весь в пятнах копоти “подрывник” с удивлением держал в руках так и не раскрывшуюся “молнию” – все, что осталось от чемодана. На последней картинке были “скорая помощь”, носилки, на них – дядя с “молнией” поперек груди. «Что с ним? – спрашивали зеваки. – Инфаркт?» – «Нет, – отвечали им. – “Молния” поразила».

…Было еще темно, когда мы начали собираться. Завтрак нас не задержал, завтракать было почти что нечего. Открыли на двоих банку консервов, подогрели чай. Когда переносили лодку к берегу, батя привычно взялся за носовой фал, но тут же вспомнил, что он надорван, и перехватил лодку за борт. Все уложено. Последний осмотр покидаемого места. Можно отправляться. Вслед нам дымит затухающий костер. Эта, шестая ночевка, получила название “Сосны”.

Судя по карте, теперь очередным ориентиром у нас должен стать железнодорожный мост. Правда, есть еще трасса Кулебаки-Родяково. Она, как и московская железная дорога, пересекает реку. Но оба моста – автомобильный и железнодорожный – опять же, судя по карте – находятся совсем недалеко друг от друга.

Едва-едва рассвело. Над водой, обгоняя нас, мчится туман. Все вокруг кажется серым. Солнце еще не взошло, и даже нельзя понять, каким – ясным или пасмурным – будет новый день.

Почти сразу увидели рыбака. Сидел он на “нашем”, левом берегу. Расположился под обрывом, там, где из воды поднималась осока. В тумане я поначалу принял его за обгоревшую корягу.

– До Натальино, до железной дороги далеко? – поздоровавшись, спросил отец.

– По дороге здесь тридцать километров, – ответил рыбак.

– А по реке?

– По реке не знаю, не плавал. Петляет она сильно.

…– Уже знают про Натальино, – удовлетворенно отметил батя, когда мы немного отплыли. – А то, помнишь, даже не слышали.

Туман понемногу редел. Сквозь плотную дымку стал проглядывать бледный диск солнца.

Река и в самом деле заметно петляла. Впрочем, она петляет всюду. Вот мы описываем большую дугу и движемся уже почти в обратную сторону. Здесь, на повороте, образовался обширный естественный пляж. Сыпучий песок устилал весь склон высокого левого берега, уходил под воду и белел там почти до середины русла. Жарким днем, в выходные, здесь, наверное, бывает много народа. Но сейчас нет никого.

Сразу после встречи с рыбаком справа к реке вплотную подступил лес. Но левый берег еще долго оставался открытым. Однако вскоре после пляжа деревья появились и слева. Река углубилась в чащу.

Здесь мы увидели людей. Трое парней копошились на берегу. Удивило, что на всех троих были лишь плавки. Кто это вздумал купаться в такую рань? Но подошли ближе, и все стало ясно. Из воды, неподалеку от берега, выглядывал задок и часть крыши голубого “Запорожца” – из тех, что позже прозвали “горбатыми”. Берег здесь был высокий и крутой. Дно, видимо, тоже круто уходило в глубину, и автомобиль удерживал трос, привязанный к толстому колу. На ребятах – вблизи стало видно – кроме плавок, были еще и сапоги. Один из парней обухом топора загонял новый кол рядом с тем, что удерживал трос. Чернявый бородач выливал из сапога воду.

– Ну, как? Клюет? – поинтересовался он.

– Я вижу, у вас уже “клюнуло”, – ответил отец, но спохватился и, придав голосу побольше минора, спросил: – Как получилось-то? Задом что ли ехали?

– Нет, – неохотно ответил тот, что работал топором. – Занесло.

– Думал он задом! – подхвати бородач. Кто-то со смехом толкнул водителя в плечо. И неунывающий народ, пересмеиваясь и подталкивая друг друга, устремился наверх.

Во время разговора батя не греб, и мы почти стояли, лишь течение понемногу сносило и поворачивало лодку. Но вот отец тронул весла, и место недавней драмы заслонили деревья.

– Могли утонуть, – заметил батя. – Машина ведь совсем под водой была. Это они ее уже вытащили. Наверное, даже перевернулась, на крышу упала. Переворачивали…
– Утонуть могли. Но на крышу – это вряд ли, – усомнился я.

Возвращаться и спрашивать, конечно, не стали.

Поплутав по лесу, Теша вновь выбежала на открытые места. Течение здесь было быстрое. Иногда встречался топляк. Берег с двух сторон порос ивняком вперемешку с ольшаником.

За веслами батя разогрелся и снял плащ, оставшись в свитере. Я пока не спешил расставаться с одеждой.

Открытые места продолжались недолго. Не прошло и получаса, как мы опять попали в лес. Был он еще глуше и гуще, чем там, где мы видели “Запорожец”. Деревья подступали с двух сторон. Берез среди них почти не было. Липы, осины, еще что-то – все больше серо-черные стволы. Густой подлесок. Ближе к берегам поднимался ольшаник, встречались смородина, шиповник. Порой кусты цеплялись за жизнь прямо на подмытых обрывах. На плавнях теснился ивняк.

Поначалу мы не придали большого значения тому, что вновь оказались в лесу. Полагали, что – час, другой – и река опять выведет нас в привычные открытые места. Но время шло, а ничего не менялось. Нам стало ясно, что лесное путешествие может затянуться.

Теша вошла в Кулебакские леса.

С интересом приглядывались мы к новой обстановке. Река здесь совсем не походила на ту, где мы плыли ранее.

Впрочем, Теша и до сей поры не была однообразной. То широкая, то почти ручей. То густозаселенная, то малолюдная, глухая. Быстрая и спокойная. Заросшая и свободная. Какой только не видели мы ее за время путешествия!

И вот сейчас мы знакомились с лесной Тешей.

Тумана уже не осталось. Солнце стояло высоко. Под его лучами бронзово переливалась быстрая, на корнях и упавших стволах настоянная вода.

Часто видели подмытые в половодье деревья. Иногда они не опрокидывались в воду, а сползали вместе с кучей земли, да так и оставались стоять в реке. На тех, что оказались в русле совсем недавно, может быть в последнюю весну, порой даже зеленела редкая листва. Другие, простоявшие так уже не один год, лишились не только листьев, но и коры, и веток. Лишь толстые скелетные сучья, словно изуродованные руки-обрубки, устремлялись ввысь, точно моля небо о чем-то. Мрачноватое зрелище.

Встречались деревья, уже обреченные, наклонившиеся, но все еще удерживающие себя цепкими корнями. Две такие осины с разных берегов повалились навстречу друг другу и сплелись над рекой ветвями, образовав высокую арку. Эти еще постоят.

Береза вытянулась горизонтально над водой поперек течения. Корни оставались на берегу, а вершина оказалась далеко за серединой русла, и проплыть мы смогли только вблизи противоположного берега. Может быть толстые сучья уткнулись в дно и не дают дереву погрузиться, а может быть еще почему, но береза лежит так уже не первый год. Из спящих почек на ее мощном стволе поднялась и успела набрать силу целая “роща” молодых “березок”.

Поваленных деревьев было много. Сколько их встретилось нам! Не сосчитать.

На крутом повороте, там, где упругая струя подмыла берег, мы увидели обнажившийся из толщи пород высокого отвесного обрыва гигантский ствол. Буро-коричневый, испещренный глубокими морщинами… Казалось, на нас смотрело само ВРЕМЯ.

…Когда-то, давным-давно огромный развесистый дуб рухнул с подмытого берега и лег в русле. Шли годы, менялись века. Река неспешно продолжала делать свое дело. И вот уже там, где бежала вода, образовалась плавня, потом поднялся берег, вырос лес. А глубоко внизу, куда не добирались корни и не проникал воздух, лежал огромный, потерявший кору и сучья ствол. Но минули новые столетия. И откуда-то, совсем с другой стороны, вода вернулась на прежние места и стала подмывать ею же созданную сушу. И тогда открылся освобожденный из подземного плена гигантский ствол...

Такие “посланцы ушедших эпох” нам в тот день встречались еще. Впечатление осталось сильное.

Часто попадался топляк. Черные коряги причудливой формы выглядывали из воды, напоминая то огромную змею, то многоголового дракона, или толстого бегемота, решившего погреть на солнце лоснящуюся спину.

Порой случалось так, что весной среди торчащих из воды сучьев поваленного дерева застревали разные ветки, палки. К ним прибивало еще что-то. Потом – еще и еще… Весенняя вода понемногу спадала. И посреди реки оставалось нагромождение. И чего тут только не было! Палки, сучья, бревна, звенья заборов и какие-то щиты, бочки и пробитые лодки, и много другого – вплоть до столов и табуреток.

– Фотоаппарат бы надо. Фотографировать, – говорил батя. – Вон, посмотри: “Мефистофель”, – и он указал на черную корягу на берегу.

Но фотоаппарат у нас появился лишь спустя одиннадцать лет.

Опасаясь за лодку, мы далеко оплывали любой подозрительный предмет. Ведь бывало так, что из воды выглядывал один-единственный сук, даже не выглядывал, а близко подходил к поверхности, возмущая течение. Но там, на небольшой глубине, могла оказаться коряга с надломленными острыми сучьями.

Правда, во время более поздних путешествий уже по другим рекам, мы убедились, что встреча с топляком для лодки не так уж и страшна. “Резинка” – не байдарка, она амортизирует удары. Да и сучья, в большинстве, направлены по течению, и лодка их просто пригибает, проскальзывает над ними. Но тогда, на Теше, мы были новичками, и любое, самое незначительное препятствие, вызывало у нас тревогу.

Вот в таких условиях батя вдруг решил потренировать меня в гребле. Давно он об этом не вспоминал. За все время путешествия я, пожалуй, сидел за веслами лишь два раза, в первые дни. Выбрал отец участок, конечно, посвободнее. Но просмотреть реку мы могли только до очередного поворота. Так что вскоре мне пришлось маневрировать, обходить коряги. Батя посмеивался, наблюдая за моими “упражнениями”.

– Не бойся, – подбадривал он на сложных участках. – Я всегда возьму весла. Если понадобится, смогу даже удержать лодку на месте.

Течение несло нас вблизи правого берега. Нос лодки был направлен к середине русла, туда, где темнела большая коряга. Стремясь успеть повернуть судно, прежде чем мы поравняемся с препятствием, я часто заработал левым веслом. Лодка поворачивалась медленно, а течение было быстрым. Я засуетился.

– Не надо. Опусти, опусти весло, – вмешался отец.

Я перестал грести, и лодка не развернулась, но, увлекаемая течением, прошла бортом вперед далеко от коряги.

– На такой стремнине, да столько сил тратить, – улыбнулся отец.

Сейчас точно не помню, но, кажется, пока мы плыли по лесам, я, сидя на корме, успел немного поспать. Батя же тем временем находился за веслами, и у него такой возможности не было. И у костра, у Сосен, он спал часа два, не больше. И вот сейчас, когда отец оказался на корме, глаза у него стали сами собой закрываться. Ткнувшись раза два в собственные колени, батя решил немного вздремнуть.

– В случае чего – разбудишь, – сказал он. Затем прилег на бок и подтянул согнутые в коленях ноги почти до подбородка (лечь иначе просто не было места), голову положил на надувной борт.

Уснул отец быстро. Но долго спать ему не пришлось. Вскоре далеко впереди я заметил два топляка, почти полностью перекрывших русло. Провести лодку между ними я не отважился. Приблизившись, но еще оставаясь на приличном расстоянии от препятствия, я негромко, но настойчиво позвал:

– Бать… а бать!..

Отец встрепенулся, перехватил весла и так гребанул несколько раз, что лодка не только остановилась, но даже двинулась против течения.

– Что ты! Что ты! – охладил я отца. – Вон еще где коряги!

Ну, какой тут может быть сон!

– Ладно, давай меняться, – сказал батя.

…Время шло, а леса все не заканчивались. Солнце переместилось на запад, приблизилось к горизонту и теперь проглядывало сквозь вершины деревьев слева и впереди от нас. Жара спала. Мы надели рубахи.

Стали немного беспокоиться. За весь день, пока мы плыли лесами, нам не встретилось ни одного более-менее подходящего места, где можно было бы остановиться на ночевку. Берега – то обрывистые, то поросшие густым кустарником, а то и заболоченные. Леса глухие, мрачные, сырые. В таких и дров-то не наберешь.

Вспомнилось, как мы сегодня искали, где можно остановиться на обед. Долго не могли найти не только что-то подходящее, но и просто место, где можно было бы причалить и выйти на сушу. Наконец приметили совсем небольшую и низенькую – почти вровень с водой – песчаную косу. От основного берега ее отделяли густые заросли тальника. Решили ничего другого не искать – кто знает, сколько могут продлиться такие поиски.

Коса оказалась такой маленькой, что если развести костер, то места для лодки уже не останется. Сейчас это не имело значения, в обед мы обычно лодку не разгружаем и оставляем на плаву.

В лес сквозь кусты я продираться не стал. Да он и не внушал надежд относительно дров – мрачный, сырой. Полазил по ивняку, насобирал немного палок и веток, застрявших в половодье. Рогульки, конечно, в тальнике можно было выбрать любые, но я поленился, и одна стоечка получилась у меня такой тоненькой, что гнулась и покачивалась под тяжестью наполненного котелка. Но кое-как все же выдержала…

Вот почему, глядя на все ниже прячущееся за деревья солнце и вспоминая об “обеденном месте”, мы стали опасаться: а не получится ли у нас еще одна “беспокойная ночь”?

Железнодорожный мост сейчас должен быть где-то недалеко. Плывем мы с раннего утра. Остановок, кроме обеденной, не делали. Прошли, без сомнения, много. Но пока не только железнодорожного, но и автомобильного моста, что на шоссе Кулебаки-Родяково, и который должен встретиться раньше, все нет и нет. И никаких признаков того, что выходим к людям. Правда, встретился нам под вечер один рыбак. Расположился он на левом берегу за поворотом. Батя как раз здесь придерживался левой стороны, и когда лодка повернула, рыбак едва успел вынуть из воды поплавок, на который уже надвигалось наше судно.

– Извините, – смутился отец. – Не видел… А ты что не смотришь?! – это он уже мне.

– Ничего… – пробормотал рыбак.

Спросить его о чем-то после такой неловкости мы постеснялись. И вот теперь плывем в глуши и гадаем, как долго это будет продолжаться.

Автомобильный мост появился неожиданно. Низкий, деревянный, к тому же аварийный, он совсем не соответствовал асфальтированному шоссе, которое пересекало здесь Тешу. Такая переправа больше подходила бы для грунтовки, ведущей к покосам. Но рядом уже строился новый – высокий, на бетонных опорах мост.

Под деревянным мостом, под пролетами, набился мусор. Мы с трудом, лишь у самого берега разыскали место, где смогли, пригнувшись и отталкиваясь вынутыми из уключин веслами от свай и разных палок, пробраться под настилом.

Совсем недавно солнце опустилось за горизонт, и небо еще рдело багровым заревом. Берега после моста пошли не такие глухие. Стали встречаться места, пригодные для стоянки. Но мы решили проплыть дальше, чтобы остановиться поближе к станции.

Вскоре увидели пляж. Берег заросший, но у воды тянется широкая песчаная полоса. Рядком выстроились с десяток традиционных “грибков”, их “шляпки-зонтики” и “ножки-столбы” – все выкрашено одинаковой коричнево-бордовой краской. В самом начале пляжа, там, где на песок наступает кустарник – несколько мальчишек-подростков. Мокрые плавки, голые ноги, расстегнутые рубахи, слипшиеся вихры. Ярко горит костер, мечутся языки пламени. Мальчишки жмутся к огню. Видимо, “хорошо” покупались. Неподалеку лежит куча заготовленных дров. Но кто-то спешит с новой охапкой.

– Ночевать будут, – решил отец.

…Спустя десять лет, в 1984 году, мы с батей решили отметить “юбилей” нашей туристской биографии и вновь проплыли по Теше. Ночевать тогда довелось ниже Кулебакского моста. Теперь это было солидное бетонное строение. От старого, аварийного, остались лишь выглядывающие из воды сваи. А на утро мы все плыли и плыли, ждали и ждали, когда появятся “грибки” пляжа, пока не увидели дома Лидовки. Не было больше деревянных зонтиков. Видимо, сбило их весной льдинами и унесло вниз. А на какой из многих встречающихся ниже моста песчаных полосок они стояли – разве определишь?..

Между тем, вечерело все больше. Потемнели кроны деревьев. На западе догорал закат: бледно-розовый у самого горизонта свет выше переходил в зеленовато-сиреневый, а затем – в фиолетовый. Перистое облако зависло в вышине.

– Далеко ли плывете? – На правом берегу, у края обрыва стояли две женщины. В свете меркнущего заката еще различались загорелые обветренные лица, сильные натруженные руки.

– Да вот, путешествуем. От Арзамаса. Уже неделю на реке. А далеко ли до Натальино, до железной дороги? – спросил отец.

– Еще далеко. До ночи-то не успеете, – посетовали женщины.

– Да нам и не надо сегодня. Мы ночевать будем. Нам завтра надо, успеть продукты купить. Мы ведь дальше поплывем.

– Ну, завтра успеете. Мы ведь сами – натальинские. Здесь – на покосе. Ночуем.

Откуда-то с глубины берега доносились голоса. Тянуло дымком.

– А вы останавливайтесь здесь, ночуйте с нами, – предложили радушные собеседницы.

– Нет. Мы еще немного проплывем. Спасибо, – отказался отец.

Но далеко нам плыть не пришлось. Почти сразу справа и слева к реке подступили деревья.

– Опять заплыли, – забеспокоился батя. – Надо было останавливаться с косцами.

В надвигающейся ночи поросшие берега смотрелись мрачными и неуютными. Один поворот, другой… Но вот посветлело. Слева открылся подмытый песчаный обрыв. Наверху темнели редкие дубы.

– Все. Останавливаемся. А то сейчас опять заплывем в леса. – Батя решительно повернул к берегу, даже еще не определив, есть ли там удобное место, чтобы причалить.

Опасения, как выяснилось на другой день, были напрасными. Тот небольшой лесной участок, что мы прошли после встречи с косцами, оказался последним перед Натальино. Кулебакские леса кончились. Дальше до самой железной дороги, до моста, места пошли открытые.

…Кулебакские леса я попытался описать такими, какими они мне запомнились по первому путешествию. Позже, когда я вновь плавал по Теше (а было это уже после знакомства с настоящими таежными реками – Ветлугой, Керженцем, Пижмой), берега в районе Кулебак не показались мне совсем уж глухими и неприступными. Здесь есть хорошие места для ночевки. И завалы в русле больше не выглядели труднопроходимыми, а нагромождения – очень высокими. Да и меньше, вроде, всего этого стало. Но общее впечатление не изменилось: места здесь мрачноватые, угрюмые, и все-таки по-своему красивые…

Итак, увидев открытый берег, мы сразу свернули к нему. А когда приблизившись, то приметили место, где можно было причалить и затем подняться наверх.

Оставив лодку с вещами внизу, отправились “на разведку”. Река здесь делала петлю, огибая берег с трех сторон. Получался как бы “полуостров” с высокими берегами. Пласты дерна, подмытого в половодье, валялись на разной высоте кручи среди осыпавшегося песка. Наверху – сухо, ровно, все покрыто низкой травой. Где-то в средней части “полуострова” и дальше, в глубине берега, раскинули кроны дубы. Но росли деревья очень редко, так что как лес или роща не воспринимались. Под дубами тут и там валялись обломившиеся разлапистые сучья, здесь же – палки всевозможной длины и толщины. Все сухое, прокалившееся на солнце. Хватит не на одну ночь. Получалось, что место, которое мы выбрали вынужденно, наспех, оказалось для ночевки просто идеальным. “Дубы” – так мы стали называть его.

Расположиться, развести костер можно было где угодно – везде одинаково ровно, всюду одинаковая низкая луговая трава. Мы выбрали место поближе к деревьям, чтобы далеко не ходить за дровами. Принесли снизу вещи, забрали лодку. В тот вечер мы осмелели и решили за водой на “быстринку” не плавать, зачерпнуть котелок прямо у берега.

Дрова заготавливать не стали. Принесли по охапке палок, да еще я приволок большой сук. На первое время хватит. А потом можно будет подносить топливо прямо ночью, искать не надо, все на виду.

Батя занялся костром, а я прошелся по “полуострову”, придерживаясь кромки берега. Ночь надвигалась. Облака стали фиолетовыми. Закат сделался желтовато-белесым.

Там, где оставался батя, засветилось желто-ораньжевое пятнышко, потянулся, завиваясь, дымок.

Возле палатки закружится дым,
Вспыхнет костер над рекою…

Когда я слышу эту, популярную в 70-е годы песню, то вижу густые сумерки, хмурые дубы, тускло поблескивающую под обрывом Тешу, яркую точку разгорающегося огня и убегающий к реке бело-сизый дым…

Ужинали уже в темноте. Затем натянули для меня над лодкой палатку. Батя вновь, как и у Сосен, собирался сразу остаться у костра.

– Темень-то какая, – вдруг сказал отец и посмотрел туда, где вблизи, освещенные огнем, вырисовывались, а дальше, в глубине, лишь смутно угадывались стволы дубов. – Подберется кто – и не заметишь.

Поначалу я не придал значения сказанному. Думал, что это так, к слову. Однако батя не шутил.

– Надо было ночевать с косцами, – помолчав, продолжил он. – Там было бы спокойно. А то кулебаковчане – они известные бандиты.

Про “кулебакских бандитов” я никогда ничего не слышал, и батины слова меня удивили. Здесь и жилья-то поблизости, вроде бы нет. Какие еще “бандиты”?

А вот отец в ту ночь нервничал.

Уже дома, вспоминая о походе, батя рассказывал, что когда я спал, он время от времени включал фонарик и направлял луч в сторону деревьев, рассеивая тьму: не подкрадывается ли кто, не затаился ли среди стволов? Но все обошлось.

…Лишь спустя годы мне привелось узнать, почему о Кулебаках сложилась такая слава. Тогда я, уже один, путешествовал в очередной раз по Теше. Остановился на ночевку, немного не доплыв до Кулебакского моста. К моему костру подошел мужчина. Разговорились. Он из Кулебак. А неподалеку у него сад, куда он выбрался на выходные. Слово за слово, незнакомец рассказал, что в 50-е годы в Кулебаки направляли на поселение освободившихся из заключения – тех, кому не разрешалось возвращаться к месту прежнего жительства, например, в Москву. И вот эти поселенцы собирали молодежь, подростков, сколачивали из них группы. В одну из таких групп попал мой собеседник. Было ему тогда лет 16-17.

– Поначалу взламывали ночами киоски, – рассказывал незнакомец. – Это было ничего, даже нравилось. Но вот вечером напали на прохожего. Как начали его бить! Отняли деньги. А он кричит: “За что вы меня? Я – рабочий человек! Это – моя зарплата! У меня семья! Как мы жить будем?” А нам что? Пропили в один день… И так мне плохо после всего этого стало, – продолжил собеседник. – Нет, думаю, такое не по мне, надо уходить от них. Но не очень-то уйдешь. Не отпускают. Угрожают. Пришлось уехать из Кулебак. Там ушел в Армию. Отслужил. Женился. А потом, через несколько лет, вернулся домой…

Вот, оказывается, откуда все пошло. В 50-е, в начале 60-х я был дошкольником, младшим школьником, и знать все это не мог.

Давно уже в Кулебаки никого не высылают. Не слышно и про “кулебакских бандитов”. Но недобрая слава живет в памяти людской…

Я отправился спать в палатку, а батя остался у костра. Но пробыл я в палатке совсем недолго, по-моему, меньше часа. Едва уснул, и началось то же самое, что и у Сосен. Лодка подо мной резко “крутанула”, я заворочался, пытаясь удержаться, и проснулся. Засыпать второй раз даже не пробовал. Забрал одеяло и пошел к костру.

– Нет, не могу, – сказал я отцу. – Лодка подо мной “ходит”. А у тебя “петухи” не кричат?

– Пока нет, – ответил отец. – Ну, давай, поспи тут.

Уснул я у костра быстро. И здесь подо мной уже ничего не “дергалось” и не “качалось”. Поэтому я не просыпался. И не видел, как батя светил фонариком в ночную мглу, как подносил от дубов дрова. Меня отец не будил, и проснулся я незадолго до рассвета. Батя лег на мое место: надо и ему поспать. А я стал поддерживать костер.

Дров отец не жалел, не экономил. Несколько разлапистых сучьев лежали толстыми комлями в огне, их ветви топорщились от костра в стороны. Невысокий, но жаркий, почти прозрачный огонь устремлялся ввысь. Горячо тлели крупные малиновые угли.

Я принес и положил в костер еще один сук. Необходимости в этом не было, и сделал я это просто так, чтобы чем-то занять себя. Тем более что искать сук не пришлось.

Понемногу светало. Небо с северо-восточной стороны все больше бледнело, на желтовато-белесом фоне появились малиновые краски.

Поднялся батя. Поспать ему довелось совсем немного. Сразу засобирались.

И то, что сказали косцы, и пройденный Кулебакский мост, и общее время, проведенное в пути – все говорило, что железная дорога недалеко. Но сколько это составит часов, мы не знали. Поэтому нам хотелось отплыть пораньше, чтобы в любом случае успеть в магазины до их закрытия, и чтобы не пришлось в ожидании следующего дня ночевать в деревне, на берегу, рядом с домами.

На завтрак решили испечь блины. Собственно, решать ничего не пришлось, блинная мука – это единственное, что оставалось у нас съестного, если не считать супы, рожки и сухари. Пекли мы блины в походе уже второй раз. Но где и как это происходило в первом случае, я сейчас не припоминаю.

Приготовление блинов в бивачных условиях – процесс длительный. И надо бы испечь их вечером, а на утро оставить что-нибудь попроще. Но мы об этом не подумали.

В металлической миске, которая нам обычно служила тарелкой, батя размесил блинную муку на кипяченой воде из котелка. Затем отец палкой отгреб из костра чуть в сторону немного углей, разбил их помельче и разровнял. Угли тут же подернулись серым пеплом, но оставались горячими. Поставив на угли сковородку, батя полил в нее из бутылки подсолнечное масло, подождал, пока сковорода нагреется, и вылил туда три столовые ложки замешанного в миске теста. Зафыркало, запузырилось, запахло вкусно. Пузырьки надувались и лопались, оставляя после себя маленькие кратеры. Теперь надо вовремя перевернуть блин ножом, когда со стороны сковородки образуется светло-коричневая корочка. Но не бурая, и тем более – не черная, как у нас порой получалось. А иногда под ножом блин разламывался, и тогда приходилось допекать бесформенную груду. Если же все выходило удачно (а так было все-таки в большинстве случаев), то оставалось немного подождать, и можно было сбрасывать готовый блин на полиэтиленовый пакет, приготовленный заранее. Теперь надо очищать сковородку от налипших и обуглившихся кусков теста, снова ставить ее на угли, наливать масло…

Сковородка у нас была небольшая, так что печь приходилось по одному скромных размеров блиночку. К тому же угли под сковородкой быстро угасали, остывали, и нужно было через каждые три, а то и два блина полностью менять жар. Прошло немало времени, прежде чем батя заскреб ложкой по миске, выгребая остатки теста для последнего, совсем маленького блиночка.

Блины у нас в походе полагалось есть, запивая сладким чаем. А кружка была одна. Поэтому завтракали по очереди. Конечно, для экономии времени я мог начать завтракать еще пока батя пек блины. Но мы об этом как-то не подумали, и я за это время только вскипятил воду в котелке, накачал лодку и еще поддерживал костер, обеспечивая отца свежими углями.

Первым приступил к трапезе батя. Он брал один за другим блины из общей груды. Я сидел и смотрел, как двигаются на его скулах желваки.

– Смотрит, сколько отец блинов сожрет, – пошутил батя. Но видимо, он и в самом деле подумал, что может обделить меня. Блины мы не считали. А в общей груде определить, где тут половина – трудно. Поэтому вскоре отец передал кружку мне, а сам начал понемногу укладывать вещи.

Сладкий горячий чай и лоснящиеся, хотя и немного остывшие блины. Их вкус для меня навсегда связан с путешествиями. Иногда и дома вместо традиционной сметаны или молока я завариваю к блинам чай. И тогда сами собой вспоминаются Пьяна, Сура, Керженец, Сережа и, конечно, Дубы на Теше.

Когда я съел основную часть того, что оставил батя, мне стало казаться, что моя доля получилась больше, чем у отца. Завтраки-ужины у нас в последнее время были скудными, так что я не пересытился и мог съесть хоть все, что было напечено, а может быть даже больше. Но и батя был не в лучшем положении.

– Я там тебе несколько блинов оставил, – сказал я отцу.

– Догадался, – ответил он. Видимо, и сам заметил, что обделил себя.

С блинами мы провозились долго и поэтому отплыли много позже, чем хотели, где-то около восьми часов. Дрова в костре полностью не прогорели, и большие, обуглившиеся с одного конца сучья пришлось раскладывать на песке в удалении друг от друга. Заливать ничего не стали: сушняк находится далеко от костра.

День был солнечный. Течение быстрое. Изредка в русле попадались полузасыпанные песком стволы, коряги, принесенные сюда водой. Но они легко обходились и не мешали движению.

Берега пошли уже иные, чем вчера. Часто встречались открытые места, удобные для ночевки. Но жалеть о том, что остановились у Дубов, причин не было. Эта стоянка оказалась по комфорту, по условиям – одной из самых удачных за весь поход. И плыть после Дубов долго мы бы вчера все равно не смогли – ночь надвигалась.

Местность оставалась пустынной. Ни одного человека не встретили мы с утра. И не слышно поездов.

Часа через два берега стали ниже и еще более открытыми. Иногда встретится рощица редких дубов. А чаще – ивняк. Не тот тальник, что полосой тянется у воды, а что-то среднее между кустарником и деревом. Растут такие полудеревья-полукусты в несколько стволов, как черемуха. Разбросаны по берегу в удалении от воды. Здесь обычно сухо, ровно, местность песчаная, зарослей нет, много сухостоя, обломившиеся сучья валяются на земле, так что дров – уйма.

Вообще-то останавливаться до железнодорожного моста мы нигде не собирались. Но у меня уже стала появляться привычка туриста: оценивать любое место с точки зрения возможности переночевать.

Теша круто повернула вправо и, если судить по солнцу, устремилась без всяких петляний куда-то на северо-запад.

– Впереди канат, – предупредил я отца.

Толстый стальной трос пересекает реку. Справа на берегу – строение, надпись: “Водомерный пост”. Привязана моторка – первая на Теше. Без мотора здесь уже нельзя: течение сильное, назад выгребать будет тяжело.

В середине русла трос свисал почти до воды. Но справа у берега мы прошли, не пригибаясь. Далеко впереди, там, где Теша, видимо, делала еще один поворот, мы увидели бревенчатый дом. Течение не ослабевало, и дом быстро приближался. Лодка шла прямиком на него.

Около дома река и в самом деле повернула влево, и на правом, полого поднимавшемся берегу, открылось село. Дома стояли на некотором удалении от реки и тянулись далеко вперед, туда, где на фоне неба вырисовывался ажурным переплетением стальных конструкций железнодорожный мост.

Добрались!

И именно в это время на мост вошел локомотив, потянул за собой вагоны. Негромкий гул донесся до нас. Вот только когда услышали мы шум поезда!

До моста около полукилометра. Справа все время тянется Натальино. Нам нужен центр села, именно там должен быть магазин. Почему-то мы решили, что центр находится ближе к железной дороге: там станция, там же где-то и магазин. Впрочем, на станцию, скорее всего, идти все равно придется: не очень-то мы надеялись на местный магазин. Поэтому и остановиться думали где-то поближе к мосту.

Река у Натальино стала шире. Солнце стояло уже высоко. Вода серебрилась и переливалась.

Когда мы приблизились, то заметили, что мостов два. Впрочем, это можно было предвидеть. Московская железная дорога с середины 60-х стала двухколейной. Тогда-то и построили второй мост.

Мосты были разные. Один – однопролетный, на двух опорах, с дугообразным верхом и сложным переплетением конструкций. Он широким шагом перемахнул с одного берега на другой. Второй выглядел попроще: две равнобедренные трапеции опирались на три опоры.

– Это старый, – уверенно сказал батя про двухпролетный мост. – А вон какой новый построили!

Но оказалось, что наоборот.

В основном все было уже обговорено: батя останется на берегу с вещами, а в село пойду я.

Вблизи моста подходящего места, чтобы остановиться, не нашли. Здесь была обширная отмель, а отец собирался рыбачить, так что ему хотелось, чтобы было поглубже. Да и берег был песчаный, без травы – все вещи перепачкаешь в песке. Поэтому мы решили проплыть под мостами и искать что-то там.

Одна за другой наплывают две тени, и высоко над головой, среди металла, открываются деревянные шпалы, между которыми просвечивает голубое небо. Только здесь, под мостом, начинает ощущаться его высота.

Почти сразу за мостами приметили небольшой обрывчик, под которым чувствовалась глубина, а рядом – удобное место, чтобы причалить. Как раз то, что надо.

…Не помню точно, как это получилось, но разговор о возвращении завел именно я. Отец на это не решился бы. Он знал, как я болезненно реагирую, если что-то намеченное не доводится до конца.

Поначалу, как и было задумано, я собирался в село: сетка-авоська, деньги, “приличная” одежда. Батя уточнял, что именно мне нужно сделать.

– Прежде всего, узнай, есть ли здесь магазин и продадут ли хлеб. Хлеб – это главное, консервы продадут везде. Если нет, то на станции узнаешь, когда идет поезд на Навашино. Посмотри, как пройти на станцию покороче. Ну и, на всякий случай, – батя выделил слова “на всякий случай”, – узнай, когда идет поезд на Арзамас.

И вот тут, неожиданно даже для самого себя, я вдруг сказал:

– А может быть, если есть билеты, то взять билеты на Арзамас?

Батя чуть запнулся, но почти сразу ответил:

– Что ж, бери…

Так или примерно так протекало начало разговора. Ну а дальше, я хорошо помню, как, словно подводя итоги сказанному, чеканил:

– Значит, о магазине узнавать не надо! О Навашине – тоже не надо!

Батя мне потом, дома, несколько раз говорил: “Это ведь ты сказал о возвращении. Я собирался плыть дальше”. Но говорил отец об этом не в упрек мне, а, скорее, ради собственного оправдания. И, в общем, без сожаления.

Зачем, почему я так сказал, я и сейчас не знаю. Видимо, тогда я интуитивно почувствовал, что оба мы за эти дни устали и до Горького можем не доплыть. Причем, завершение похода может получиться не очень хорошим: какой-то конфликт, ссора. Конечно, поссоримся мы не навсегда, дома все быстро уладится, но впечатление о путешествии будет смазано, и в новый поход мы тогда вряд ли когда соберемся.

Так или иначе, но я сказал то, что сказал. А батя ответил.

Нарядившись в “приличные” брюки и сорочку, захватив кошелек и, на всякий случай, сетку-авоську, я отправился искать станцию. Прошел по берегу под мостами и вышел на тропинку, идущую вдоль насыпи. Расспрашивать никого не стал, и так ясно: иди вдоль полотна, и придешь на станцию.

Насыпь, высокая у реки, вскоре снизилась, почти сошла на нет, и тропинка вывела меня на пути. Идти рядом с рельсами пришлось довольно далеко, километра два. Встретился километровый столб. Помнится, что там было написано “310”. Это – от Москвы. До Арзамаса от столицы – 410 километров. Значит за семь дней путешествия мы удалились от города примерно на 90-100 километров по прямой. Позже, уже дома, я по памяти восстановил время, когда мы шли на веслах. Прикинул скорость, она получалась небольшой – 3 км/час – в тесноте не очень-то веслами размахнешься. Выходило, что мы проплыли примерно 200 километров…

Справа я увидел станцию – деревянное, зеленой окраски здание. На табличке – черная по белому фону надпись: “Родяково”. По высокому крыльцу я поднялся к двери и через тамбур прошел в единственное доступное помещение – зал ожидания. Круглая железная печь. Несколько скрепленных по пять деревянных стульев жмутся к стенам. Маленькое окошечко кассы. Пассажиров – никого.

– В Арзамас поездов не будет, только завтра утром, – сказала кассирша. – А вы поезжайте до Мухтолова. Вечером идет рабочий. В Мухтолове много поездов останавливается. Оттуда вы скорее уедете.

Я протянул деньги…

До поезда у нас оставалась уйма времени. Так что собирались без спешки. Остались на берегу ржаные сухари. Мы ими так и не воспользовались, а сколько они занимали места, которого нам так не хватало в лодке. Полетели в воду все еще живые черви: “Рыбам”, – сказал батя. А вот про рыбу – нескольких окунишек, которых отец выудил, пока я ходил за билетами, опустил их в завязанном полиэтиленовом пакете с водой в реку, и которых надо было хотя бы выпустить – про них отец забыл, и вспомнил слишком поздно, уже на станции.

Последнее, что мне запомнилось тогда на Теше – быстрое течение, переливающаяся под солнцем вода и люди, которые бродили по отмели почти на середине русла. И еще – какое-то облегчение: “Все, в эту ночь комаров уже не будет”…


Время добавляло к пройденным “голубым тропинкам” новые. Счет километров, отмеренных нашими веслами, пошел на тысячи. Мы сплавлялись по таежной Ветлуге и по Чусовой на Урале, через борта нашей лодки перехлестывали волны Верхневолжских озер. Нас заливали дожди и обжигало солнце. Доводилось плавать весной, когда на северных откосах еще не растаял снег, и осенью, среди разноцветья листвы. Много всего было.

Но поход, ставший началом нашей – моей и батиной – туристской биографии, не забывается. Он занимал и занимает в памяти особое место. Ни одно другое путешествие не запомнилось так ярко, со множеством деталей и подробностей. А Теша для меня остается самой любимой и самой родной рекой.

Где-то, не помню, я читал, что жизнь – это не те дни, что прожиты, а те, что запомнились. Дни, проведенные в походах, мне запомнились. Запомнились как счастливые дни.

1995 – 02.2018