Слезы протоиерея

                «Absit invidia verdo»*               

               
               
Протоиерей Дионисий Ветковский с семейством торопился на пристань, чтобы успеть сесть на пароход и отправиться в Кострому к своему тестю – кафедральному протоиерею. Очутившись в уютной каюте, отец Дионисий отдышался, потрепал по головам двух непоседливых сыновей, подмигнул супруге и, услышав гудок отправляющегося парохода, облегчённо вздохнул и снял шляпу.

 
Путешествие по Волге растянулось на целый день. В дороге было выпито множество чашек чая, съедено расстегаев и кренделей, переслушано разговоров о модных заграничных товарах, о разрешении на охоту и даже о том, что будто бы лопоухие люди лучше слышат. В конце дня утомлённый разговорами и поездкой отец Дионисий, увидев с палубы город, походивший на расправленный веер - пристани, купола церквей, блистающие в лучах заходящего солнца, - перекрестился и, отвернувшись от супруги, вполголоса произнёс:
– Ну и слава Богу, добрались! Сможем теперь у тестя отведать чего-нибудь поинтереснее чая.


Повсюду видны были милые сердцу места, и отцу Дионисию вдруг вспомнилось, как он, будучи привлекательным женихом, впервые прибыл сюда свататься. Как его здесь привечали! Какие бывали вечера! От былого восторга у него даже распушилась борода.

 
Было странно, что на пристани гостей не встречали. Делать нечего, надо нанимать извозчика. Ловко обогнув раскинувшийся в центре города сквер, с которого веяло медовым ароматом благоухающих лип, коляска с семейством протоиерея прибавила ход и направилась на Богоявленскую улицу.


Так вышло, что и в доме у тестя теплого приёма не наблюдалось. Старому протоиерею Евграфу нездоровилось, поэтому, быстро поприветствовав гостей и сославшись, что завтра к тому же предстоит служить заказную обедню, он откланялся и удалился к себе в спальню.

 
Немного отдохнув и посидев с родственниками за столом, отец Дионисий загрустил. Отварной судак, клюквенный морс и обыденные разговоры мало занимали его. Ещё вчера было истинное веселье, закончился Петров пост, но сегодня настала пятница, и потому в доме целый день готовили рыбу и со стола убрали крепкие напитки. Отец Дионисий зевнул и решил перебраться на большой кожаный диван, едва не смахнув краем рукава рясы керосиновую лампу, стоящую рядом на комоде. Он задержал её в руках и невольно остановил взгляд на старой вещице. И перед ним на мгновение возник краешек письменного стола грозного инспектора семинарии, на котором стояла точь-в-точь такая же керосиновая лампа.


– Надо же! – громко сказал отец Дионисий и, оглядевшись по сторонам, поставил «керосинку» на место.
Обычно, когда семинариста Ветковского отчитывали за какие-либо провинности, он старался сосредоточиться на каком-нибудь предмете и не упускать его из виду. Лампа живо напомнила ему о прошлом. Отец Дионисий потёр глаза, улыбнулся, вспомнив беззаботную семинарскую жизнь.


 Посмотрев на занятых разговорами родственников, он ещё раз широко зевнул, сел на диван и запрокинул назад голову. Не успел протоиерей попасть в объятия Морфея, как пробили часы с кукушкой. Отец Дионисий открыл глаза и увидел рядом с собой брата супруги – коллежского регистратора Симеона. Долговязый блондин в новеньком вицмундире, прищурившись, посмотрел на супругу Ветковского, резко окинул взглядом гостившего семинариста Евгения, близкого родственника, и шёпотом произнёс:
– Ваше Высокопреподобие, если вы не сильно утомились в дороге, то хотел бы предложить вам с Евгением немного прогуляться по городу и, так сказать, пропустить пару рюмок чая за встречу. Тем паче, вчера завершился пост, и не так давно мне присвоили первый чин.


Отец Дионисий зашевелил бровями, посмотрел на лампу, потом на супругу и дал ответ: 
– Tres faciunt collegiums. Да-да, трое составляют коллегию, – тихо добавил он.


Через полчаса все трое уже сидели в трактире, ели копчёную осетрину и разливали из гранёного штофа по чаркам рябиновую настойку. Из открытых настежь окон чувствовалось присутствие реки. Звучал граммофон. Смеркалось.

 
В одночасье отец Дионисий повеселел, глаза его заблестели, кончики ушей порозовели, и он попробовал даже негромко подпевать.
«Вниз по ма-ту-шке, по Во-лге», – вторил он.
– Смотрю, тут у вас цивилизация, прямо как в Петербурге или же в Москве, взамен устаревшей машины граммофон старается. Благодать! – произнёс отец Дионисий и после окончания песни подозвал полового.

 
Половой, лопоухий парень с большими голубыми глазами, чем-то похожий на оловянного солдатика, поклонился и принялся внимательно слушать заказ.
– Голубчик, что-то у нас не на шутку разыгрался аппетит, принеси-ка ты нам ещё этой дивной рыбки, – потирая руки, попросил отец Дионисий.

 
Видимо, устав от посетителей, от граммофона или ещё от чего-то, половой наклонил ниже голову и зашевелил губами, тем самым показывая, что не понимает.
– Надо же! – воскликнул отец Дионисий, – ещё сегодня на пароходе говорили о некоем поверье, что лопоухие люди лучше слышат. А тут такая комиссия! Повтори, милейший, осетрину! – громко сказал он и засмеялся, да так, что на уголках его глаз заблестели слёзы.

 
Лопоухий парень испуганно заморгал глазами, кивнул и удалился.
– Зря вы, батюшка, так с этим анафемским людом церемонитесь, – строго сказал Симеон. – Позвольте, в следующий раз я сделаю заказ. Пока на этих глухих тетерь как следует не крикнешь, они так и будут сонными мухами ползать.
– Ты, Симеоний, полегче! Отца Дионисия здесь толком никто не знает. Но мало ли! – предостерёг его тихим голосом Евгений.
– Будет вам, друзья, – сказал протоиерей и вытер большим пальцем остатки слёз. – Раз уж о лопоухих начал... Есть у меня одна давняя страсть…

   
Удивлённые Симеон и Евгений так сильно вытянули вперед шеи, что отцу Дионисию пришлось улыбнуться и на короткое время прервать свою речь.
– Да-да, есть одно, мягче сказать, увлечение, связанное с жизнью и повадками диких животных. Что греха таить, и духовенству порой бывает несладко. Когда молитва и пост не идут. Вот как раз в такие непростые минуты возьмёшь в руки бремовскую книжицу, полистаешь, посмотришь иллюстрации диких африканских животных, отвлечёшься, и на душе легче становится.

 
Вскоре подали осетрину, но Симеон, не желая отпускать от стола полового, жестом попросил его задержаться. 
– Знаете ли вы, что африканский слон отличается от индийского размерами ушей? – оживлённо произнёс отец Дионисий и украдкой оглядел полового. – У первого они просто огромные, и с их помощью животное прекрасно слышит. А ушастые ежи, тушканчики? Из той же оперы! Так что вполне допускаю – строение ушных раковин лопоухих людей также способствует лучшему улавливанию звуковых частот.


После этих слов протоиерей замолчал, а Симеон, обращаясь к половому, заключил:
– Надеюсь, хорошо слышал каким тебя Господь даром наделил? Живо неси ещё штоф настойки!

 
Под общий пьяный смех лопоухий половой, склонив голову, поспешил удалиться. 
Тот вечер в трактире завершился вполне спокойно и благополучно. Больше приятели особо ничего не заказывали, и потому полового никто из них не тревожил. А без четверти двенадцать довольная компания, доев последние куски осетрины и осушив из чарок последние капли настойки, отправилась восвояси.


Наутро отца Дионисия Ветковского, недовольного и сонного, ожидало неожиданное известие. Протоиерей Евграф так сильно занемог, что едва смог подняться с постели. Пришлось отцу Дионисию выручать тестя и вместо него служить заказную обедню.

 
В соборе издали он поприветствовал уже уведомлённого церковного старосту и стал готовиться провести исповедь.
Отцу Дионисию было неприятно, что запах спиртных паров могли почувствовать прихожане, поэтому он то и дело приклонял голову, стараясь ни на кого не смотреть.
«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя. Всё-таки помогаю больному тестю», – мысленно утешал себя он.


Украдкой отец Дионисий повернулся лицом к людям, и его охватили тревога и ужас. В первых рядах стоял вчерашний знакомый – лопоухий половой. Его большие голубые глаза всматривались в протоиерея, и, казалось, что это смотрит не лопоухий вовсе, а святой угодник с иконы.

 
Чтобы не потерять сознание и не упасть, отец Дионисий задержался одной рукой за ширму, качнулся на месте и быстрым движением направился к парню. Приобняв его за плечо, протоиерей склонил голову и тихо произнёс:
– Прости меня, добрая душа, если сможешь! Виноват я перед тобой и небом!
Всю обедню отец Дионисий старался, чтобы никто не заметил его слёз…

 
*Лат. «Пусть не вызовет неприязни сказанное».