Алькина война 9. На проспекте Спартака

   Мир вздрогнул, подпрыгнул и повернулся к Альке совсем другой стороной.   
 Теперь каждый день приносил столько новостей и событий, что Алька едва успевал понимать и раскладывать их в голове так, чтобы этим можно было как-то разумно пользоваться.

 Двор с его дровяными сараями и щелями между ними был изучен примерно за неделю с помощью Лоры, которая с радостью взяла шефство над Алькой на время отсутствия Риты.  Во дворе всегда во что-то играли: девочки специализировались на классиках, скакалках и игре в мяч о стенку, а мальчишки – на пятнашках, прятках и футболе. Алька пытался ввязываться во все возможные игры, но ему явно не хватало скорости, и здесь ему часта подыгрывала Лора. Увидев, что «запятнанный» Алька никак не может никого догнать, она поддавалась ему и сразу же догоняла кого-то другого и пятнала его. Кто-то из ребят не обращал на это внимание, а другие начинали кричать на Лору, что это нечестно, что она – «жила», и веселая Лора, защищаясь, иногда сама уходила из игры, чтобы не ссориться. Это слово «жила», означавшее что-то нечестное, Алька выучил во дворе первым, после слова амфибия, потому что оно звучало постоянно: кто-то вне очереди перехватил скакалку – жила, кто-то случайно ошибся в считалке и начинал спорить - жила; а уж когда начиналась игра в футбол и споры о забитом голе, то  это слово звучало со всех сторон, и обе команды доспаривались до того, что порой бросали игру и расходились раздосадованные и неудовлетворенные друг другом. Учитывая, что ни ворот, ни разметки поля во дворе не существовало, спорить, конечно, можно было бесконечно.

   Иначе говоря борьба за справедливость велась во дворе постоянно, однако именно здесь Алька столкнулся с явной возрастной дискриминацией. Если играть в пятнашки и прятки его еще принимали, то в футбол допускали только в качестве зрителя, да и то для увеличения группы поддержки. Когда же начинали играть в войну или в казаки-разбойники, его вместе с остальными малышами почти всегда отвергали. Это чувство недозволенности чего-то даже среди детей, остро огорчало его, и поэтому самым большим желанием для него на многие годы стало желание как можно быстрее вырасти и одеть длинные брюки с поясным ремнем, как у взрослого, а не короткие штанишки на лямочках.
Впрочем игра начиналось и проходила довольно весело.
Играют все вместе в прятки, а потом кому-нибудь из старших это надоедает и он кричит: «Давайте играть в войну!» Все сразу соглашаются и начинается выбор, кто будет русскими, кто немцами. Немцами быть, конечно, никто не хотел, и игра почти разваливалась, не начавшись, но тут кому-то другому приходило в голову светлая мысль, что можно играть в казаки-разбойники. Все с радостью поддерживали второго, и так выявлялись два  лидера: один, предложивший игру, другой – казаков-разбойников. Каждый из них начинал вербовать себе команду, причем уже здесь начинались разногласия: белобрысый лидер лет двенадцати звал кого-то в разбойники, а тот желал быть только казаком, и наоборот: тот, что рвался в казаки по индивидуальным особенностям совсем не подходил темноволосому атаману казаков, хотя сам атаман выглядел прямо сказать не очень-то воинственно.
Вполне откровенная и демократичная процедура прений заканчивалась тем, что все, пошумев и поспорив, всегда на что-то соглашались и распределялись по командам, но Алька к сожалению оставался не у дел. Белобрысый категорично заявлял Альке, что в разбойники ему еще рановато, а темноволосый вообще говорил, что в своих коротких штанишках на лямочках Алька коленки себе пообдирает, лазая по чердакам и по лестницам. Слышать это было обидно в двойне, тем более, что за нехваткой мальчишек в команды брали даже старших девочек, несмотря на их голые коленки.
Но события в игре развевались стремительно. Оказывается, как именно надо играть и кого ловить, толком никто не знал: то ли сразу брать в плен, то ли куда-то прятаться, а  борьба и плен будут уже потом. Наконец решали, что разбойникам надо прятаться, а искать и ловить будут казаки, но куда прятаться не знал атаман разбойников. Тогда атаман казаков – тот, что выглядел не очень воинственно, но был явно сообразительнее - предлагал разбойникам бежать вверх по лестнице парадной на чердак и прятаться там. Белобрысый атаман разбойников, не успев разобраться, где они там будут прятаться, с криком « Ура!!.. На чердак!» устремлялся к какой-нибудь парадной. К этому моменту многие, участвующие в игре, уже забывали кто из них казак, а кто разбойник, и под действием боевого клича к парадной убегало большинство играющих. Атаман казаков пытался удержать свое войско, но успевал остановить только двух казаков и столько же разбойников, которых тут же зачислял в свою команду, чтобы пополнить поредевший ряды, а затем, поняв, что этих сил явно не хватает для равновесной борьбы, бросал свою ватагу на штурм  парадной, не выдержав положенного времени.
Что происходило в парадной было не известно, но уже через несколько минут двери парадной распахивались, и оттуда вываливались наружу возбужденные и раскрасневшиеся  воина. Атаманы махали руками и спорили о том, у кого было больше народа,  члены команд спорили о том, кто кого взял в плен, принимавшие участие в битве девочки выступали в основном свидетелями и арбитрами, и только одна казачка Лора вела за ворот рубашки одного из бывших казаков, сбежавших с разбойниками, и утверждала, что он – вообще предатель, переметнувшийся к врагу и поэтому должен быть осужден всеми. Все соглашались с ней, но как его осуждать тоже никто не знал.

      На улице происходили события не менее интересные, чем во дворе. Их улица называлась проспект Спартака, и когда Алька узнал кто такой Спартак, и что именно он устроил восстание рабов в древнем Риме против угнетателей, Алька почувствовал прилив гордости за то, что живет на улице такого смелого и справедливого человека. По мнению Альки улица вполне соответствовала своему наименованию «проспект» и имени Спартака, потому что несла в жизнь явное прогрессивное начало по сравнению со всем тем, что Альке приходилось видеть раньше.
   Она была прямой, с асфальтированной проезжей частью, с деревьями, посаженными  вдоль нее и с тротуарами для пешеходов. Пятиэтажные дома с балконами стояли вдоль улицы, между ними были оставлены проезды во дворы, а недалеко на улице был даже широкий сквер с кустами, дорожками и скамейками для отдыха. Живя в их бывшем бараке на пустыре, даже представить себе такое было не возможно.
По проезжей части проезжали грузовики то с грузами, то с солдатами, проскакивали редкие, но очень ловкие мотоциклы, или строем ходили солдаты, то с винтовками, то без них. По тротуарам тоже было движение людей причем гораздо лучше одетых, чем в бараке, иногда даже в шляпах и шляпках, которых Алька до сих пор еще не видел. Рядом проносились мальчишки на жужжащих самокатах, конструкцию которых Алька сразу же оценил очень высоко, и со звоном каталось какое-то чудо игровой техники - простой металлический обруч, который подталкивали сзади крючком, похожим на кочергу. Надо было толкнуть диск рукой, чтобы он катился и бежать, поддавливая его. Тогда диск катился как бы сам собой, разгонялся до такой скорости, на какую только были способны ноги бегущего, и даже укатывался вперед, если ноги бегущего отставали. Мальчишки постарше умели управлять этим дисками так ловко, что виляли между прохожих, как звенящие жуки и даже умудрялись описывать вокруг ног идущих замысловатые петли, за что испуганные прохожие ругали мальчишек и даже обещали поймать  их и нарвать им уши. Алька даже попросил Лору, чтобы она попросила одного знакомого мальчишку дать попробовать Альке пробежаться с диском. Но у Альки с диском ничего не получилось: сколько он не запускал диск, тот то подал, то убегал далеко перед, и Алька не мог его догнать. А мальчишка – владелец диска стоял рядом и глядя на Альку скептически ухмылялся.
Зато самокат был обследован Алькой и проверен в действии досконально. К обычной горизонтальной доске на заднем конце крепился шарикоподшипник, к переднему концу этой доски вертикально на двух петлях из гвоздей крепилась еще одна доска тоже с подшипником внизу, а наверху ее - поперечная палка в качестве руля, и - все. И этот самокат носился по асфальту на своих подшипниках стремительно и самоуверенно, то с грозным воем, то со звонким жужжанием в зависимости от состояния подшипников, и всегда так быстро, что взрослые, заслышав его издали, заранее отходили в сторону, чтобы пропустить какого-нибудь подростка, летящего на нем высокомерно и неотвратимо.
  Кроме этих быстроходных средств Алька впервые увидел здесь вполне цивильные, оставшиеся еще «до войны» игрушечные машинки и тележки, которые маленькие дети возили за собой  на веревочках (что показалось Альке верхом благовоспитанности), бабочку на палочке с колесиками, машущую крыльями, и один раз даже – игрушечный танк. Правда танк был деревянный, на колесах, а не на гусеницах, и вез его маленький мальчишка тоже на веревочке, что показалось Альке несколько унизительным для танка. При этом самого мальчишку тянула за руку женщина, мальчишка тянул танк, а танк  почему-то не желал катиться прямо, и все время вилял то влево, то вправо, словно хотел сорваться с веревочки и убежать. И мальчишка, который тащил танк, хотя и выглядел несколько заносчиво, все время опасливо оборачивался на него и на прохожих, словно боялся, что танк действительно убежит от него к другому хозяину.

Не менее интересные события происходили в квартире. В ее устройстве Алька разобрался быстро. Сначала надо было подняться по лестнице на четвертый этаж (так с помощью Лоры Алька сразу же научился считать до десяти и далее), потом с лестничной площадки надо было повернуть налево в прихожую (где у него сердце и где лево Алька еще раньше узнал от мамы), а войдя прихожую,  можно было увидеть сразу все двери комнат. Налево в углу была всегда открытая дверь, ведущая на кухню, где стояла большая плита, уставленная примусами, и по вечерам собирались и готовили  еду  женщины. После двери на кухню шла расхлябанная дверь в туалет, выступающий в прихожую отдельной кабинкой, еще дальше по левой стене была дверь в комнату, где жили Городничины: Лора, дядя Саша, тетя Валера и мать дяди Саши, кругленькая и маленькая, как Лора, бабушка Городничина.  На противоположной от входа стене, рядом с дверью Городниченых была дверь в комнату, где жили Алька с мамой, справа по той же  стене -  дверь в комнату, где жили дядя Володя, его жена и их дочь Валя, беленькая девочка с косичками на год моложе Лоры. На правой от входа стене находилась дверь в комнату, где жили татары: взрослая девочка Флюра, которая уже кончила школу и работала, ее мать, имя которой Алька не запомнил, и маленькая сестра Флюры Гуля, которая уже ходила, но почти ничего не говорила и от смущения чаще всего пряталась за юбку матери. Флюра одевалась, как все женщины, а ее мать и Гуля всегда были в головных платках и длинных юбках – мама сказала, что так полагается у татар. Флюра, Гуля и их мама жили без отца, потому что отец Флюры и Гули был на фронте. (Так Алька узнал, что в их стране, которая называется «эсэсэсэр», живет много разных народов: и русские, и украинцы, и татары, и казахи, а вовсе не одни только русские, и у многих народов свои обычаи.) Семья Флюры жила здесь еще «до войны», а все остальные жильцы квартиры были «эвакуированными» и «подселенцами».    
 Таким образом и дверей, и людей в квартире было много, но все как-то умудрялись  не сталкиваться друг с другом даже в прихожей, видимо потому, что днем все взрослые, кроме  бабушка Городничиной работали, а после работы все расходились по своим комнатам, забирая с собой детей, и уже в комнатах продолжалась частная семейная жизнь.
Все это не помешало любопытному Альке побывать во всех комнатах и поближе познакомиться со всеми детьми и взрослыми, а дядя Володя, отец Вали, даже иногда зазывал Альку к себе в комнату днем, когда приходил с ночной смены, и играл с ним в войну и даже однажды разрешил поездить на себе верхом, изображая кавалериста и крича «ура».

В комнате у Альки тоже происходили большие изменения.  На следующий день после переезда Городничены подарили Альке лорину детскую кровать, из которой она уже выросла, и которая стояла разобранной где-то у них в углу. О том, что ему нужна отдельная кровать, Алька даже и не помышлял: до сих пор он вполне  обходился большой маминой кроватью, где спал вместе с мамой и считал, что так и полагается. Но Городничены, особенно деловая тетя Валера, решительно заявили, что теперь Алька уже не маленький, что спать вместе с мамой давно пора бросить, тем более, что есть детская кровать, и есть куда ее поставить. Эту же мысль поддержал дядя Саша, и хотя мама была чем-то смущена и даже спросила у Альки, не будет ли он боятся спать один, он решительно заявил, что бояться не будет, поскольку он уже действительно не маленький и в яслях всегда спал один, так что ничего страшного в этом не находит.
В целом кровать Альке понравилась, особенно как она быстро и ловко собиралась из четырех плоских стенок, хотя, когда он залез в нее, он был несколько разочарован. Высокие решетчатые стенки кровати из круглых палочек создавали ощущение клетки, а размеры кровати были гораздо меньше маминой, так что Алька сразу почувствовал некоторую ограниченность в пространстве. Одновременно у мамы встал чисто практический вопрос: а как он будет залезать в кровать с высокой стенкой и вылезать из нее, если ему захочется на горшок? Ведь раньше он прекрасно освоил простой способ сползания с маминой кровати на животе, придерживаясь руками за одеяло, а теперь?.. Но Альке очень хотелось показать всем, что он уже действительно не маленький, и он тут же предложил поставить рядом с кроватью табурет, и тогда Алька сможет залезать сначала на табурет, а потом уже через стенку в кровать и так же вылезать из нее. Для подтверждения, Алька тут же подтащил к кровати табурет, вскарабкался на него, перевалился грудью через стенку, шлепнулся в кровать, полежал в ней и так же вылез обратно. Все присутствующие посмеялись, но зато Алька получил лестное подтверждение своему взрослению.
Через два дня в комнате  произошло еще одно важное событие: после работы дядя Гриша принес домой  радио и карту. Уже когда дядя Гриша распаковывал из газет большую черную тарелку с перекладиной посередине, Алька вертелся под ногами, стараясь засунуть нос как можно ближе и разглядеть все подробно. Но дядя Гриша, объясняя Альке и маме, как работает радио и как настраивать громкость, взял с Альки обещание, что сам он никогда не будет трогать радио, а особенно мембрану, чтобы не повредить ее, потому что она сделана из бумаги, уже прорвана и заклеена в одном месте, - иначе радио вообще перестанет работать. Но не потрогать что-то своими руками было для Альки невыносимо, и, понимая, что он этого не выдержит, он все же упросил дядю Гришу хотя бы один раз в его присутствии осторожно потрогать мембрану пальцами и покрутить колесико для настройки громкости, что и состоялось к обоюдному удовлетворению сторон.
Радио повесили справа от двери рядом со столом и тут же включили проводами в высокую розетку, но радио молчало, только шипело, когда увеличивали громкость, и дядя Гриша объяснил, что пока не настало время передачи.
Пока ожидали передачу, рядом с радио над столом повесили карту. Карта оказалась листом бумаги размером со стол, с какими-то сложными линиями и надписями на нем. Дядя Гриша объяснил, что так на ней изображена вся страна, в которой они живут, и показал где находятся моря и океаны, большие реки и озера, большие города и поменьше. Алька был восхищен таким мудрым изобретением и немедленно захотел узнать, где находится на карте их город Челябинск, где столица Москва. А когда Альке сказали, что вообще-то земля круглая, как шар, и карта изображает только часть земли, а всю землю можно увидеть только на глобусе, и там будет виден и северный полюс,  и южный, а здесь не видно даже экватора, который идет по середине земного шара где-то внизу, под картой,  Алька даже вздохнул от восхищения : мир действительно стремительно раздвигался во все стороны.
 Он моментально захотел достать где-нибудь глобус, но ему сказали, что глобус достать сейчас трудно, идет война, и их даже в магазинах нет, придется подождать. Ждать Альке не очень нравилось и взамен он захотел  узнать, где идет та самая война, которая все не кончается, где находится Германия и Берлин, куда подходили немцы к Москве, где родились Алька, мама и Рита (оказывается их город уже освободили, а город, где родился сам дядя Гриша – еще нет), и тогда дядя Гриша, достал из конверта маленькие красные флажки с булавками и начал накалывать их на карту, в те города, которые уже освободили от немцев, где уже нет войны, и сказал, что это и есть фронт и война. И, глядя на карту, поражаясь такому удивительному и простому изобретению человечества, и  невольно сравнивая размеры Германии и Советского Союза, Алька удивился тому, как это такая маленькая Германия решилась напасть на такую большую страну? Кому это в голову пришло, что Германия сможет победить такую страну? И как это им все же удалось захватить такую большую территорию и подойти к самой Москве? Он, конечно сразу же начал задавать эти вопросы дяде Грише, но в этот момент заговорило радио, дядя Гриша стал подстраивать громкость, а мама побежала за Городничиными, и Алька решил отложить вопросы на потом.

…Трое взрослых столпились у тарелки репродуктора: высокий и курчавый дядя Саша, высокая светловолосая тетя Валера и чуть поодаль невысокая мама, а дядя Гриша из-за больной ноги сидел рядом на табурете, - и все с напряжением вслушивались в то, что говорило радио. Репродуктор то крякал, то сипел, слова то вырывались из него, то пропадали вовсе -  дядя Саша даже пытался подкручивать колесико громкости, но лучше не получалось. По напряженным лицам и глазам взрослых, Алька понимал, что говорят что-то важное, и дядя Саша, который стоял ближе и разбирал слова лучше других, начал коротко пересказывать всем, что он слышал, а когда радио говорило яснее, замолкал и даже останавливал тетю Валеру, которая порывалась что-то переспросить у него. Потом сообщение кончилось, заиграла музыка, и хор запел : «Встава-ай страна огромная,  встава-ай на светлый бой… с фаши-истской силой темною, с фаши-истскою ордой... Пусть ярость благородная… вскипа-ает, как волна-а-а-а… идет война народная… свяще-енная война». Этот многоголосый хор и ритмичная музыка словно всколыхнули Альку и повели его за собой, хотя он никуда не собирался идти, но ощущение этого марша и всеобщего шага людей было так сильно,  что  Альке показалось, что и он идет вместе со всеми куда-то вперед побеждать врага. И хотя Алька не понимал многих слов: и орда, и ярость благородная, и священная война, - этот многоголосый хор и музыка, так поразили Альку своей мощью, своей уверенной и неколебимой поступью, что навсегда застряла в его памяти вместе с этой сценой взрослых у репродуктора и голосом Левитана.
…  Только позже, учась в музыкальной школе, он понял, почему эта музыка так сильно действовала на него. Эта песня, «Священная война» Александрова, Написанная  с четким ритмом марша, в отличие от других маршей, которые писались на размер две четверти или одна вторая, была написан на размер три четверти, как вальс или мазурка. И Получалось, что если маршировать под него, акцент сначала приходился на левую ногу, а через три шага - на правую и еще через три шага - снова на левую, и так все время, словно вся колонна людей шла в такт, покачиваясь слева направо и снова справа на лево и словно у всех у них от этого  раз, два, три, появлялась еще третья нага и как бы вбивала и музыку и ритм песни в землю. И двигалась только - вперед.
    Взрослые начали что-то возбужденно и радостно обсуждать, и Алька вместе с песней услышал много новых и непонятных для него слов, которые понял и запомнил гораздо позже:
«второй фронт», «Нормандия», «Рузвельт», «Левитан», «Черчилль», «Молотов», и другие, и которые он уже хорошо знал: «Сталин», «Гитлер», «Берлин», - и по возбуждению взрослых понял, что на войне что-то произошло.
Когда Городничены ушли, Алька сразу же начал спрашивать у дяди Гриши, что же там говорили по радио, и ему объяснили, что американцы и англичане высадились где-то с другой стороны Германии, появился второй фронт против немцев, а это значит, что немцев теперь будут бить с двух сторон, и война пойдет быстрее. 
Если судить по датам  и верить Алькиной памяти на события это произошло где-то в начале июня.

    И все же самые главное для Альки событие  этих дней было еще впереди.


Продолжение: 10. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ