Алькина война 10. Первая любовь

                ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

    Разумеется он любил и раньше, хотя и не подозревал этого. Он любил мать, не отдавая себе в этом отчета, любил естественной любовью ребенка, рожденного ею: ее тепло, ее голос, ее лицо, руки,  мягкие и ловкие движения, ее светлые глаза и не очень темные волосы, ее знания, ее гитару и песни, и вообще все, что было связано с ней. Он любил сестру, ее непоседливость и уверенность в себе, любил даже не потому, что они ему очень нравились, а по привычке, по данности того, что было ему близко с рождения.  Он любил отца, хотя почти не знал его. Но то, что запомнилось ему во время коротких встреч с отцом: его серые глаза и светлые волосы, улыбающееся лицо, подтянутое тело и сильные руки, сразу же внушили ему ощущение доверия к этому человеку и чувство уверенности в нем. Когда взрослые в бараке спрашивали его: «А кого ты любишь?», он уже уверенно отвечал без запинки: «Маму Аню, сиситку Литу и папу Леню». Позже Он даже подумывал, а не следует ли добавить к этому перечню еще и Витьку-свистуна, потому что и к нему он относился с симпатией, но к этому моменту вопросы о любви почему-то прекратились.
Альке понравились Городничены: строгая тетя Валера, без жеманства и сюсюкающих улыбок, спокойный курчавый дядя Саша, их тихая  улыбчивая бабушка, всегда приветливо смотревшая на Альку из-за очков, и особенно конечно Лора, радостная и любопытная ко всему, что было перед ней. Но влюбился Алька не в тетю Валеру, и даже не в полюбившеюся ему веселую Лору. Алька отчаянно влюбился в дядю Гришу.

Это началось незаметно, вовсе не предвещая каких-то сильных чувств. Дядя Гриша был вовсе не ярким человеком, заставлявшим сразу же обратить на себя внимание. Напротив, он был нетороплив, даже медлителен иногда, говорил неторопливо, аккуратно подбирая слова, довольно сильно прихрамывал при ходьбе, и внешне вовсе не был так симпатичен, как отец. Но Алька почти сразу понял,  что дядя Гриша несет собой какое-то совершенно новое начало, ранее неизвестное ни ему, ни Рите. И Митрошины, и то незабываемое кино, и это переселение из барака сюда на проспект Спартака, и удивительные знания, - все это было от дяди Гриша и все только благодаря ему.

    Через пару дней после прослушивания передачи по радио и изучения карты, дядя Гриша вернулся с работа вместе со своим племянником Сеней, чтобы тот постарался починить им радио. Сеня работал в цехе у дяди Гриши в модельной мастерской у какого-то очень хорошего мастера-краснодеревщика, но одновременно разбирался в электричестве и чинил многие электрические вещи, поэтому дядя Гриша и попросил его посмотреть радио. Отец Сени умер во время блокады в Ленинграде, старший брат воевал на фронте, а мама – сестра дяди Гриши выжила и оставалась жить в Ленинграде.
    Сеня понравился Альке еще у Митрошиных, и теперь он с интересом наблюдал, как вежливо Сеня, словно взрослый, отказался от предложения мамы поесть, снял со стены радио,  сел за стол, достал из принесенного чемоданчика несколько мало понятных предметов: щипчики, какую-то жесткую бумагу, еще что-то неизвестное и, внимательно взглянув на Альку, принялся за работу. Дядя Гриша с Алькой сидели напротив, и Сеня объяснял  им, что вот эти проводки не припаяны и наверное расходятся, мембрану надо бы подклеить лучше, потому что новой мембраны конечно не достать, но главное – катушка у радио застревает и не двигается к магниту свободно, и скорее всего от этого радио так хрипит и крякает. Дядя Гриша, несмотря на Сенин возраст, отнесся к его словам со всей серьезностью и, пока Сеня осторожно подчищал и скручивал тонкие, как волоски, провода, сам с интересом следил за его работой и только изредка задавал ему какие-то вопросы и, выслушивая его ответы, одобрительно кивал головой.
Алька наблюдал за Сеней, его тонким красивым лицом и аккуратными движениями и, понимая серьезность происходящего, вел себя так спокойно, что Сеня пару раз с интересом взглянув на него, начал отвечать на вопросы дяди Гриши одновременно как бы и для Альки, словно принимая его в свою компанию. Когда Сеня кончил работать и включил радио,  оно, ко всеобщей радости,  сразу же заговорило вполне разборчиво и достаточно громко. Только тогда Сеня, собрав свой чемоданчик, улыбнувшись маме и сам как-то повеселев, скромно согласился поесть, и мама налила ему и дяде Грише по тарелке супа. Сеня еще долго сидел у них, отвечал на вопросы мамы и шутливо рассказывал какие-то забавные истории из своей жизни в общежитии, чем еще больше понравился Альке: как их там кормят, как спят в перерывах и как они научились стирать белье без мыла при помощи какой-то специальной глины, которая применяется в литейном цехе. Потом они с дядей Гришей ушли, потому что было уже темно а Алька с сожалением сказал маме, что как бы было хорошо, если бы и Сеня тоже жил с ними. Мама, конечно, смеялась.
А еще через день дядя Гриша принес с собой чемодан и костыли.
Костыли несколько испугали Альку, но дядя Гриша объяснил, что сейчас он с ними уже не ходит, но иногда у него сильно болит нога, и на всякий случай он решил их сохранить. Алька моментально  попытался освоить ходьбу на костылях, что ему конечно не удалось, а затем попытался применить их в качестве ружья или пулемета, после чего костыли были с сожалением отставлены за печку. Зато, когда дядя Гриша открыл чемодан, алькиному восхищению не было предела.
Здесь была та самая парадная гимнастерка с орденами, медалями и красными эмалевыми прямоугольниками на воротнике, которая была на дяде Гриши у Митрошиных, и Алька моментально стал гладить ее и перебирать на ней все награды. Здесь был очень интересный пиджак защитного цвета, с высоким воротом и нагрудными карманами на пуговицах, который назывался «сталинка», потому что такой же носил сам Сталин. Здесь был широкий офицерский ремень, прошитый по всей длине двойной волнистой строчкой, с желтой латунной пряжкой с двумя язычками и двумя рядами дырочек под эти язычки. Здесь была офицерская портупея, одевавшаяся через плечо, с петлями для ремня и пряжками поменьше, чтобы можно было подгонять ремни к поясу по росту человека. Здесь были офицерские сапоги с высокими кожаными голенищами, которые Алька моментально захотел одеть и походить в них, и необыкновенные военные брюки под названием «галифе», широкие вверху и узкие внизу, чтобы они свободно влезали в сапоги.
Затем из чемодана появились опасная бритва в коробочке, раскладывающаяся, как ножницы,  и множество разных бритвенных приспособлений: никелированный стаканчик, такая же чашечка, волосяной  помазок для намыливания с мраморно-полосатой ручкой, коробочка с квасцами, чтобы затирать ранки, если порежешься, и ручной станок с натянутой на него кожей, на котором эту бритву можно было затачивать и «править». Была еще коробочка уже со станком  для безопасной бритвы фирмы «Жилет» и набором очень тонких, почти как бумага, лезвий к нему, - подарок друга-американца, и еще одна коробочка величиной с небольшую книжку с удивительной машинкой, тоже американской, как сказал дядя Гриша для заточки этих бритвенных лезвий. Лезвие зажималось в тележку машинки, и когда тележку начинали двигать вперед-назад, лезвие двигалось вперед-назад вдоль каменного бруска и само переворачивалось то одной кромкой, то другой, затачиваясь со всех сторон.
Были еще множество разных вещей: коробочки и книжечки от наград, колодка с орденскими планками, немного белья, носки, сменные воротнички для рубашки  и запонки для манжет и воротничков, письма и фотографии в пакете, несколько тоненьких печатных  книжек на простой желтоватой бумаге в мягких обложках с рисунками из серии «Библиотека бойца», и наконец – удивительная вещь - плоский офицерский планшет для карт на тонком ремне, раскрывающийся во все стороны, как книжка, с прозрачными целлулоидными карманами внутри.
Все это невероятное богатство явилось Альке, как из пещеры Аладдина, хотя об Аладдине он пока ничего не знал, и он перебирал все это руками, любовался, трогал и пробовал примерять на себя. Получалось, к сожалению, не очень хорошо. Поясной ремень оказался слишком длинным, пришлось обернуть ремень вокруг себя дважды. Портупею удалось одеть сверху, но она все время сваливалась с плеча, потому что притянуть ее к ремню было невозможно: сколько не укорачивали ремешки, они висели ниже колен. При этом оказалось что надевать ремень портупеи надо было не через левое плечо направо, где на боку должна висеть кобура с пистолетом, а с правого плеча налево, потому что там должна висеть шашка, а она гораздо тяжелее пистолета, и портупею придумали именно для нее.  На его вопрос, а где же теперь шашка и кобура с пистолетом, дядя Гриша ответил, что шашки на этой войне ему уже не выдавали, потому что он был артиллеристом, и шашка только бы мешала у орудия, а  пистолет ему пришлось сдать, когда он был ранен, потому что  в госпиталь с оружием не пускали.
Алька был очень огорчен упущенной возможностью познакомится и с шашкой, и с пистолетом одновременно, но зато надел на себя планшет и сапоги и попробовал ходить в своей амуниции по комнате под смех мамы и дяди Гриши. Двигаться в таких доспехах было хотя и приятно, но трудновато, и пришлось снять с себя все ремни и даже планшет, который волочился по полу. В галифе Алька уже не полез, поняв, что утонет в этих широко-узких штанах с петлями внизу, но зато начал упрашивать дядю Гришу одеть эти галифе. И, хотя дядя Гриша смеялся и отказывался, Алька все-таки уговорил его снять брюки и натянуть на себя галифе, - сапоги дядя Гриша отказался одевать наотрез, потому что болела нога и одевать их и снимать с больной ноги было бы трудно.
Галифе не очень понравились Альке, но пока дядя Гриша снимал и одевал их, Алька обратил внимание на его больную ногу и был потрясен. Он и раньше видел обнаженные ноги детей и женщин, порой в ссадинах и ранках на лодыжках и коленках, и в этом не было ничего необычного. Но сейчас он увидел такую ногу, что испугался не на шутку. Вся правая нога дяди Гриши была изрезанна какими-то глубокими темными полосами величиной с человеческий палец. Они шли вдоль ноги от стопы вверх к бедру и их было так много, словно кто-то специально кромсал эту ногу ножом
- Что это? - со страхом спросил Алька, подходя ближе, чтобы разглядеть эти каверны. 
- Шрамы, - ответил дядя Гриша, - шрамы от гангрены.
   -  От гангрены? – переспросил Алька, не понимая этого слова. И тогда дядя Гриша рассказал, как ему во время боя попал осколок мины в ногу, осколок вынули, но началось заражение крови, гангрена, что врачи хотели ампутировать ногу, но он не соглашался, а заражение поднималось все выше и пришлось несколько раз разрезать ногу, чтобы выдавливать из нее гной и вычищать мертвую ткань. Так образовались эти глубокие шрамы.
      Алька слушал и, не отрываясь, смотрел на шрамы. Их было около семи. Похожие на стручки гороха и покрытые даже не кожей, а прозрачной пленкой, через которую просвечивали тонкие сосуду,  они шли вдоль ноги к животу, пугая свой лиловой синевой. Казалась, что там под этой пленкой нет ничего живого: не человеческое тело, а земля.
- А можно их потрогать? - спросил Алька. – Трогать руками было для него
                обязательной потребностью, и дядя Гриша понимал это.
- Только не сильно, - предупредил он.
       Алька осторожно, касаясь только подушечкам пальцев, потрогал эту пленку над синевой шрама, убеждаясь, что глаза его не обманывают, и эта пленка все-таки существует.
- Больно? – спросил он.
- Нет, - ответил дядя Гриша, - не больно.
                Потом он достал из спичечной коробки небольшой комочек марли, развернул его и показал им с мамой тот самый осколок, который попал ему в ногу: небольшой, меньше игральной кости кусочек металла в форме пирамиды с рваными краями, черный с одной стороны и зеленоватый с другой, с присохшей к поверхности маленькими волокнами ваты.
«Такой маленький, - подумал Алька, - и такие большие шрамы»?
         И после этого он больше не задавал вопросов.
     Дядя Гриша еще рассказывал маме о блокаде в Ленинграде, о том как  голодали и умирали люди, прямо на улицах, как в госпитале его выхаживала одна санитарка, о своем хирурге, о тот как его вывозили потом по льду озера из блокады. Мамы кивала головой, что-то спрашивала, а Алька переводил глаза с дяди Гриши на маму, на осколок, с осколка на ногу, на его вещи, разложенные на кровати, и пытался совместить в голове и осознать все, что узнал и понял о войне и людях за последние дни, все то огромное и невероятное, что свалилось на него так сразу и было связано в основном с одним человеком – дядей Гришей.

        С этого момента все и началось.
       Теперь он больше не отходил от дяди Гриши. Он с нетерпением ждал его прихода с работы, сразу же бежал к нему, хватал его за руку, шел с ним в кухню, смотрел, как он моется, как вытирает руки и лицо. Он не мог дождаться, когда дядя Гриша сядет за стол, и мама нальет ему супа. Он гладил его ноги, лез к нему на колени, подавал ему ложку, хлеб, даже начинал помогать ему есть, чтобы он смог быстрее освободиться. Альке все было интересно в нем: его крупное лицо, неторопливые движения, как он аккуратно подносил ложку ко рту, как медленно прожевывал пищу - он так привык, так было сытнее говорил он и учил Альку есть медленно и не торопясь, - как собирал со стола крошки хлеба, скатывал их в шарики и непременно съедал.  Мама уговаривала Альку дать дяде Грише спокойно поесть, но Алька не мог дождаться конца еды и снова залезал к нему на колени, отламывал для него кусочки хлеба, даже сам зачерпывал суп и начинал его кормить.
      Пока дядя Гриша рассказывал маме о прошедшем дне, Алька изучал его лицо, полные губы, ушные раковины, залезал в них пальцами, трогал мочки, лез в темные волосы, ощущая насколько они жестче и плотнее его Алькиных. Он залезал в нагрудные карманы его гимнастерки, пытаясь выяснить, что в них лежит, и в десятый раз перебирал орденские планки на груди. Взрослые смеялись, и Алька, довольный их смехом, начинал смешить их и даже жульничать в шутку: подсовывал дяде Грише в тарелку с супом кусочки хлеба,  выдавая их за мясо, и очень радовался, когда дядя Гриша обнаруживал подмену..
      Алька постоянно просил его рассказывать что-нибудь о войне, об оружии, о машинах, - о чем угодно, лишь бы рассказывал дядя Гриша. Жаль только, что дядя Гриша всегда рассказывал очень неторопливо, словно доставал слова откуда-то из глубокого мешка своей памяти. Только много позже Алька понял почему …
      Он много раз просил дядю Гришу снова и снова показать, то ремень, то портупею, и опять сожалел, что он еще не взрослый и никак не может вырасти до нужных размеров, чтобы их носить.   
И случилось то, что и должно было случиться.

 Спустя несколько дней, видимо в воскресный день после завтрака, они пошли гулять втроем с мамой по проспекту Спартака. День был теплым, светило солнце, Они прошли далеко вдоль улицы, зашли в сквер, погуляли по песчаным дорожкам, посидели на скамейках. Дядя Гриша рассказывал то, что он читал о Спартаке, о его гибели, рассказывал так интересно, что и Алька и мама заслушались. Потом они перешли на другую сторону улицы и Альке показали его будущий детский сад, куда он пойдет осенью, - каменное трехэтажное здание с высокими окнами  среди кустов акации за зеленой решеткой в виде ромбиков. Садик был совсем близко и Алька даже предположил, что ему разрешат ходить туда одному, на что взрослые энергично запротестовали, поскольку надо было переходить улицу, по которой ездили машины. Затем они вернулись домой, сели за стол, поели. Алька, как всегда, ел мало, и сразу полез к дяди Грише на колени, но мама уговорила его слезть: у дяди Гришы от долгой ходьбы заболела нога. Алька слез,  но зато начал бегать по комнате от мамы, которая стояла у окна, к дяде Грише за столом,  развлекая взрослых. И когда в очередной раз он подбежал к маме, она спросила:
        - Тебе нравится дядя Гриша?    
Когда она сказала это слово «нравится», Алька даже опешил, настолько это слово не соответствовало тому восхищению, которое он испытывал
- Да! – удивленно ответил Алька, - конечно!
- А ты хочешь, чтобы он стал твоим папой? – спросила мама.
И тут Алька удивился еще больше:
- А это можно? – с недоверием спросил он.
- Можно, - ответила мама, улыбаясь.
- А как? – спросил Алька.
- А ты подойди к нему и скажи: «дядя Гриша, стань моим папой».
- И все? – спросил Алька, еще более удивляясь такой простоте.
- И все, - ответила мама, по-прежнему улыбаясь.
И тут Алька немного оробел. Он сразу вспомнил барак, селедку, папу Леню, и как он радостный подбрасывал его вверх и спрашивал: «Узнал?.. Не узнал?..», и его слезы тогда, и его командировки…
- А как же папа Леня? – спросил Алька: он вовсе не хотел расставаться с папой Леней.
- Ну, будет папа Леня и папа Гриша, - спокойно ответила мама.
- Два папы? - снова удивился Алька.
Он был вовсе не против двух пап, даже совсем наоборот, но в этом было что-то явно необычное.  У всех детей было вроде бы по одной маме и одному папе, у некоторых даже не было отцов, многие были на войне, некоторые даже погибли, а у него будут сразу два папы? В этом было что-то чрезмерное и Алька на всякий случай переспросил: -  -   А так можно?
- Можно, - ответила мама, глядя ему в глаза. И тогда он отбросил сомнения повернулся и пошел к дяде Грише.
Дядя Гриша все так же сидел у стола, повернувшись к маме, и с улыбкой смотрел на Альку, словно ждал его.
       Алька подошел, положил руки ему на колени и, заглядывая в его улыбку, в темные глаза снизу вверх, уже не робея, даже подозревая, что дядяГриша и мама о чем-то договорились, сказал, как учила мама: « Дядя Гриша, стань моим папой».
       И после этого с дядей Гришей что-то произошло. Он заморгал, его лицо начало розоветь, улыбка расширилась, руки беспокойно задвигались. Он  потом как-то вопросительно и даже как-то беспомощно взглянул на маму, словно ожидая поддержки, снова перевел глаза на Альку,  и наконец сказал: «Хорошо».
    Алька моментально полез к нему на колени и начал обнимать его, довольный тем, как просто решился вопрос, и тем, что у него теперь тоже есть свой домашний папа, папа Гриша, со всеми вытекающими отсюда удовольствиями.
        Вспоминая эту сцену в детстве и позже будучи уже взрослыми, Алька снова предположил, что скорее всего взрослые сначала как-то договорились между собой о действиях, поэтому и получилось все так просто, но неожиданная реакция дяди Гриши на его слова породила у него некоторые сомнения: уж очень дядя Гриша разволновался после алькиной просьбы. Однако более всего его удивило последующее поведение мамы: она утверждала, что не помнит этого эпизода, и вообще была несколько смущена, когда Алька рассказал ей о об этом. В сочетании со смущением дяди Гриши это наводила на мысль о том, что скорее всего взрослые уже говорили между собой на эту тему, а радостный день, проведенный вместе, подтолкнул маму к решению вопроса. И она  воспользовалась случаем, чтобы поставить точки над «и», хотя ей видимо не очень  хотелось в данном случае признаваться в своей решительности.
    Во всех случаях главное произошло. Их любовь с дядей Гришей была закреплена теперь словесным договором, и они оба  с честью пронесли ее через все перипетии своих жизней. 
    Как немного нужно человеку для счастья: всего лишь любовь того, кого ты сам
любишь и уважаешь.


ПРОДОЛЖЕНИЕ: 11.ПРОСТО ГРИГОРИЙ