Город у подножья Яглуджи

               

 

       Почти все прибывающие в тбилисский аэропорт самолёты, как правило, заходят на посадку с юго-востока. Медленно снижаясь на подлёте, они делают круг над Рустави, и тогда – в ясную безоблачную погоду – взору пассажиров открывается объёмная панорама раскинувшегося по обе стороны Куры некогда самого молодого и самого индустриального города нашей страны. В былые годы прилетая из очередной командировки, я смотрел в иллюминатор на дымившиеся доменные печи металлургического завода и, признаюсь, мало огорчался по поводу вполне вероятного, если не сказать, очевидного загрязнения окружающей среды. Да, печи коптили небо, зато я и страна были  спокойны за 1/10 часть жителей моего родного города с общим населением в 160 тысяч человек.
       Ровно столько, то бишь, 10% руставцев-работяг кормило свои семьи за счёт отлаженной жизнедеятельности крупнейшего в Закавказье предприятия непрерывного производственного цикла. На экспортную отгрузку шли нефтегазовые бесшовные трубы, листовой прокат, сталь, разновидовые металлоизделия, в бюджет производства – миллионные денежные суммы, в семейный бюджет производителей – немалые по тем временам зарплаты. Особо отличившимся производителям доставались особый почёт и уважение. Мой сосед по дому, горновой, он же мастер доменной печи Арчил  Дзамашвили звание Героя Социалистического труда получил за первую в стране ночную скоростную плавку. Орден Ленина впервые в жизни я увидел на лацкане его пиджака.
       Пышноусый дядя Арчил любовно гладил пальцем золотистую голову вождя и всякий раз сообщал, что орден прикрепил ему на грудь знаменитый актёр Павел Луспекаев, сыгравший одну из ролей в кинофильме про руставских металлургов «Они спустились с гор». Это сейчас название фильма режиссёра Николая Санишвили вызывает у нас, жителей перенаселённой столицы, ироническую улыбку. Но отбросьте иносказательную язвительность, перенеситесь воображением в пятидесятые годы прошлого столетия и постарайтесь верно оценить искренний трудовой энтузиазм строителей первенца грузинской тяжёлой индустрии.
       Собственно говоря, именно возведению металлургического комбината в жаркой гардабанской степи обязан Рустави своим появлением на карте страны. А если уж быть академически точным, - то возрождением. В 13 веке орды монголов окончательно смели людские поселения  на территории нынешнего Рустави. Лишь одно рукотворное свидетельство его древней истории дошло до нас из глубины семивекового небытия – останки крепости в окраинной части главного городского парка. В сотне метров от лесной, почти дремучей первозданности этого царства дубов, грабов и платанов стоял дом моего детства. Достаточно было пересечь дорогу, пройти краем озера к развалинам крепости, покопаться лопаткой у её стен – и вся будущая взрослая жизнь не мыслилась мне без археологии. Даром что раскопки подле старой крепости, впрочем, как и будущую взрослую жизнь я провёл в безуспешном поиске.               
       Каждое лето в парке открывали палаточный пионерский лагерь: утром детей приводили папы, вечером – забирали мамы. Или наоборот. Я ходил в лагерь один, без родительского сопровождения. Отец сказал: «Ты уже взрослый. Будь осторожен в дороге! А хождение под конвоем идёт на пользу только конвоирам». Мои родители исходили Рустави до кровавых волдырей на ногах. Обувь политзэкам выдавалась отнюдь не по идеальному размеру, а в пеших переходах с одной руставской стройки на другую они отмеривали не один километр.
       Рустави, разумеется, не возник по мановению волшебной палочки орденоносных сталинских архитекторов. Первые заводские корпуса отстраивали узники сталинских лагерей, отбывавшие сроки по печально известной 58-ой статье УК СССР. В преимущественном большинстве абсолютно безвинно осуждённым «антисоветчикам» активно помогали возводить жилые массивы строители иной «номенклатурной» категории – военнопленные. Подневольные немецкие каменщики, штукатуры и плотники оставили по себе весьма знатную память в виде плотно застроенных добротными кирпичными коттеджами левобережных городских районов, именуемых ныне «старым Рустави».
       Быстролётное время не вытравило из староруставских районов уютное очарование скромной городской провинции. Но только не тихой и сонной, а скорее – рабочей. Не зря в советской прессе тех лет самым ходовым эпитетом применительно к Рустави было слово «труженик». Доменщики, сталевары, трубопрокатчики круглосуточно работали в три смены. Кончалась ночь – и утром протяжный гудок возвещал начало нового рабочего дня. И новый поток людей вливался в заводскую проходную. И были между людьми лад да любовь, скреплённые интернациональным трудовым братством. Абхазы поставляли уголь из Ткварчели, азербайджанцы – железную руду из Дашкесана, русские – умных специалистов  из Свердловска и Нижнего Тагила.
       Металлургический комбинат был основным, но не единственным градообразующим предприятием города. Неизменную компанию ему составляли заводы «младшевозрастной» группы: краностроительный, азотно-туковый, цементный, ремонтно-механический, дерево-обделочный, домостроительный, «Металлоконструкция», «Центролит», «Химволокно»...  Пальцев обеих рук не хватит перечислить все значительные промышленные объекты, на которых трудились десятки тысяч руставцев вплоть до увядания и полного распада союзного государства.
      Я не намерен курить фимиам годам пребывания Грузии в составе могучей северной метрополии, хотя замечу, что они были не самыми худшими в трёхтысячелетней истории моей страны, а уж для Рустави они определённо были самыми лучшими. Город металлургов, химиков и строителей был нужен стране. Удивительно, но он перестал быть нужным с обретением страной независимости. Металлурги стали хлебопёками. Химики открыли сыроварни. Строители переквалифицировались в таксистов.               
       В досоветское время вольный ветер гулял по бесплодным солончаковым степям Квемо Картли, в постсоветское – он уже гулял по брошенных на произвол судьбы, раздраконенным цехам руставских заводов и фабрик. Перенеси советский художник-реалист эту малорадостную натуру на свои холсты, лучшим названием для них могло бы послужить  известное библейское выражение из книги пророка Даниила – «Мерзость запустения». Но реалисты всегда боялись обвинений в эстетизации «чернухи» и сюда не наведывались.               
       В Рустави приехал нью-йоркский художник-модернист Грег Линдквист, большой любитель и мастер подачи современного искусства в социальном контексте. Он перевёл руставский апокалиптический раздрай в инсталляции и дал работам общее, слегка претенциозное название – «Nonpasts». В приблизительном переводе на русский язык это арт-сленговое словцо самозачисляет работы Линдквиста в категорию  «нетленок». Но  оно же может обозначать и вневременное пространство, в котором размещены подверженные энтропическому, разрушительному воздействию времени модельные объекты.               
       Поди, пойми этих художников. У них на всё один ответ: «Я так вижу». Лично для меня осталось загадкой, то ли ужаснулся Грег Линдквист при виде пустых, обесстаноченных и обесточенных заводских цехов, то ли возрадовался крушению и полному разрыву промышленного Рустави со своим советским прошлым?!  Первое предположение представлялось более логичным, а у второго я позаимствовал метафоричность толкования творческих стараний заокеанского инсталлятора и озаглавил свою очередную, выстраданную статью о Рустави на стыке веков с прозрачной двусмысленностью – «Крест над городом».
       В отличие от Грега Линдквиста я не отнимал у Рустави прошлого, печалился о настоящем, надеялся на будущее и сугубо по делу критиковал городскую власть, почему-то считавшую водружение огромного железного креста на горе Яглуджа наглядным символом своей многолетней успешной деятельности. Совершенно иную, шутливо-гротескную символику в крестообразном сооружении над городом, лишённым воды, газа и электричества, видели его жители. Никто из них, прочитавших мою статью в малотиражной газете «Кавказский акцент», не обвинил меня в богохульстве или же тяготении к эсхатологическому сатанизму.
       Прочитали, выдали расхожий оценочный эпитет – «магариа», и забыли. Только у отдельных работников мэрии, включая самого мэра – заезжего ловца «счастья и чинов», память оказалась настолько крепкой, насколько прочной оказалась шкура автора вышеупомянутой статьи, на себе испытавшего, увы, в отрицательном плане, колоссальную действенность печатного слова. Оно, как известно, не воробей: выпустишь – не поймаешь. Поймать за шиворот власть иногда норовит выпустившего острокритическое слово в свободный полёт. Или хотя бы искусно подтравить. Меня не ловили, но подтравливали очень искусно. Когда-нибудь я подробно опишу весь арсенал негодных средств, которые власть использует в целях наказания не желающих держать язык за зубами словоохотливых критиков этой самой власти.
       Младореформаторы нового поколения, пришедшие к власти в 2003 году, в короткий срок изменили жизнь руставцев к лучшему, чего старая гвардия генерал-майора Шеварднадзе не совершила за предолгое время. Стыдно сказать, но даже при всемогущих коммунистах водоснабжение в социалистическом Рустави осуществлялось по строгому графику – утром и вечером. В эпоху правления опрезидентившегося Эдуарда Амвросиевича понятие графика для   горкомхозовских  служб исчезло вовсе: если вода в кране ещё как-то пузырилась, то электросчётчик упорно безмолствовал, а на газовой плите обычно размещалась керосинка. Необычным преобразованиям в жизни истосковавшихся по нормальному быту руставцев положила «революция роз». За возвращением в жилые дома газа и электричества последовал действительно революционный прорыв в службе водоснабжения: наконец-то руставцы обрели круглосуточную  возможность принимать душ и в том же режиме мыть посуду горячей водой.
       Эпохальное событие произошло в бытность коренного руставца Давида Надашвили мэром города. Наши домохозяйки воздают ему хвалу по сей день. К идейному вдохновителю и фактическому финансовому менеджеру благих перемен в стране Михаилу Саакашвили отношение у руставцев двойственное. За свет в наших окнах – искреннее спасибо, но тот, кто своими глазами видел выехавшую из ворот руставского полигона «Яглуджа» длинную колонну бронемашин, твёрдо уверен, что она вошла в Цхинвали раньше соединений 58-ой российской армии.
       Эту непродуманную игру на опережение руставцы вменяют президенту Саакашвили в непростительную вину. Он искупает её в борьбе с тем же внешним врагом, только уже на второй, украинской Родине. Но на первую, грузинскую, Мишико непременно вернётся, ибо жизнь его что кольцевые автогонки на руставской трассе близ Яглуджи – где старт, там и финиш. Когда-то на торжественном открытии руставского автодрома Мишико в гоночном болиде пронёсся по кругу от старта до финиша. С хорошим, кстати сказать, временем. Лучшего он уже не покажет нигде.
      Я уже давно не летаю в командировки самолётами «Аэрофлота» и посему удовольствие обозревать Рустави с высоты перисто-кучевых облаков сведено к минимуму. Но гора Яглуджа всегда рядом, - пожалуйста, взбирайся на восьмисотметровую макушку и любуйся любимым городом с его близкой и уходящей вдаль перспективой. Вблизи – огромный рынок подержанных автомобилей, выводящий Грузию на первое место в мире /!/ по уровню смертности на дорогах и выбросу углеводородов в атмосферу; вдали – без единой струйки дыма высоченные трубы доменных печей металлургического завода.               
       Но не надо сокрушаться. Грузинская чёрная металлургия жива! Оживили её забугорные инвесторы, заменившие домны на индукционные печи: в них сталь плавится без огня и дыма. Было бы только напряжение! И не только в электросети. В наших мыслях и действиях тоже.
И тогда у моего Рустави откроется сверхдальняя перспектива, в которой не будет места жгучей тоске по давно отшумевшей жизни некогда самого молодого и самого индустриального города нашей страны.