Надорванная паутина роман в двух книгах

Роман написан на основе нашей реальности.
Все события в нем и герои вымышленные.
Любые аналогии неправомерны.

АВТОР.

Книга первая

БЕЗ ПРАВИЛ

«...Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв».
(Откровения св. Иоанна (III, I).

Следователь УБОП майор Федоров после посещения кабинета полковника Севастьянова, готов был рвать волосы на голове. Вчера в изоляторе временного содержания повесился (по документам) практически расколовшийся Иван Григорьевич Козлов — трижды ранее судимый. Клички —  Лизала, Козел.
Козлов шел сразу по трем статьям Уголовного Кодекса — за кражу в особо крупных размерах, за разбой и за посягательство на жизнь предпринимателя Александра Иосифовича Мирошника, который исчез с поля зрения полтора месяца назад...
Местные, и не только местные авторитеты, и, тем более, воры в законе, Лизалу не признавали, и за человека не считали вовсе. Да и для всех других, познавших зону и нары, Иван Григорьевич Козлов не представлял никакого интереса. Ни после первого ухода Лизалы из мира суеты и склоки, в коем пребывали на свободе бывшие осужденные. Ни после второго и третьего его похода на зону. Почему, Федоров не знал, поэтому должен был, как говорилось среди зеков  «просветиться».
Во всех предварительно затребованных делах, по которым проходил Козлов, об этом не было ни слова.
По слухам, Козлов, впервые попав за решетку, еще в изоляторе временного содержания начал бить себя в грудь, хвастаться о своем бурном зэковском прошлом. Стал напропалую называть бугров и авторитетов — тех, с кем, мол, годы дружил, и был исключительно на «ты». Хвалился, как трахал с ними девочек на известных квартирах, как ходил с авторитетами на «дела»...
Наслышался Козлов, начитался бульварных книжечек, насмотрелся паршивых детективных фильмов, может, с кем из сведущих людей, бывавших в зоне разок поговорил за стаканом водочки, вот и молол, дурачок, что вздумается.
Добавил Лизала для пущей важности и парочку воров в законе, о коих был только наслышан. Он даже не знал, где названные воры в законе пребывают, живы ли поныне, но брехал, находясь впервые за решеткой, как последняя собака. Нес сплошную туфту.
Лизалу раскусили в ИВС через пяток минут, но все молчали. Бугор подал знак, чтобы сидящие в изоляторе временного содержания не расфуфыривались перед идиотом, и не перебивали. Поэтому все слушали лживого гада, улыбались пустомеле для блезиру, поддакивали, головами кивали, подначивали на «подвиги» покруче. Порой, расспрашивали, просили «живописать» поподробнее. Иногда задавали Козлову наводящие вопросы. Все в изоляторе ожидали, куда же занесет из «подлеска» Лизалу еще, в какие дебри?.. А, дурак стоеросовый распоясался не на шутку — язык, понятное дело, без костей! И после препаршивейшего обеда с баландой и куском черняги, да спитого  раз пять или шесть чая, снова продолжали слушать вновь прибывшего. Особо старички, по несколько раз на зоне пребывавшие, губами причмокивали, глаза к потолку деланно поднимали, разулыбчивыми донельзя были...
Когда надоела многочасовая пустозвонь придурка, Козлова хотели при всем народе «опустить», но за придурка... вступился бугор. Не потому, что бугор пожалел худого как жердь, чуть косоглазого Лизалу. А из принципа и по соображениям более приземленным.
К настоящему моменту в камере уже было две опущенных — молоденькие, восемнадцатилетняя «Зинулька» и двадцатилетняя «Ксения». Тоже за языки их бескостные и пакостливые, за продажность и тому подобное. Да и место у параши было занято ими же и слева, и справа. Третья «Зинулька», или как бы ее в изоляторе не назвали, могла только навредить здоровью всех. К тому же Лизала невзначай брякнул братве по изолятору, что он не так давно неделю кряду занимался любовью в одном из пансионатов Ялты с голубоглазой золотоволосой красавицей, сбежавшей из кожно-венерологического диспансера. Он, подцепив молодуху, не знал, что у нее вышла то ли «французская» болезнь, то ли еще что-то покруче... Когда дома «зачесалось», Козлов, мол, удачно вышел на известного врача. Кинул, по его словам, пару тысяч зелени... У этого врача по подобным болезням и подлечился... Может, тоже врал Козлов о голубоглазой да золотоволосой красавице, но «щи» хлебать из «ущербной» и «ржавой миски» кто захочет?.. Ведь перед ними «миски» почище и помоложе...
— Придет время, или надобность, пустозвона непременно опустят на зоне, — подвел черту бугор. — Мы по «почте» маляву всю как по нотам передадим. Вот когда понадобится очередной «петушок», нужные люди проверят всю подноготную этого ненормального ублюдка, контора запишет, тогда и дела нужные пойдут... А нам теперь незачем бадягу раньше времени разливать...
Наказание, теперь по-заячьи дрожащему хвастуну, с добротно связанными за спиной руками и с солидным кляпом из его же майки во рту, придумывали всем скопом. Никто не спешил — времени в камере все равно — вагон. Покурили, чифирю по кружке выхлебали, языки почесали... На все это ушло без малого два с половиной часа — до вечерней жратвы. Едва до потасовки не дошло... Хотели худого дуралея даже в карты разыграть, но затем, по подсказке бугра, бросили на пальцах. Решили, либо язык вырвать этому брехуну, либо заставить вылизать всем тридцати двум ныне присутствующим в камере обувку до блеска. Выпало последнее. И имечко ему сразу же и навечно приклеили.
Бугор с трудом угомонил всех, когда после нормальных пинков под зад, даже без «костедробилки», упирающийся Лизала, наконец, присмирел и, получив несколько нормальных зуботычин, споро принялся за дело.
Потеха была не хуже того, если бы Козлова в изоляторе быстренько «опустили» и превратили бы в пассивную Козлиху.
Два верхних передних зуба Иван Григорьевич Козлов, конечно, потерял, когда снова стал брыкаться. Не понравилась ему «обувная» процедура. Лизалу придержали под руки, вывели на середину изолятора, на аудиенцию к знатоку, объяснили, что и к чему. Затем костолом Гриша, даже не раздумывая, тыкнул двумя полусогнутыми пальцами по верхней губе Козлова. Тот, взвыв, выплюнул обломки двух передних верхних зубов вместе с кровью. После «профилактики», все пошло чередом, предусмотренным законами зоны... 
Федоров понимал, что, скорее всего Козлова, а по зонному, Лизалу, на этот раз порешили братки, поскольку зуб на самозванца имели практически все прошедшие зону. Все и давно. Хотя следователя по особо важным делам всё равно мучили сомнения: за что? За какие новые грехи?
Чем дальше вникал следователь в столь нашумевшее дело, то все больше и больше убеждался, что не Козлов-Лизала был главной фигурой. Он стал лишь приманкой. В этом столь запутанном деле, руководителем и запевалой был кто-то иной. Понятно, что Козлов в свое время начинал в Лучегорске пасти предпринимателя и владельца нескольких казино Александра Иосифовича Мирошника. Практически с того дня, как Александр Иосифович появился в городе. Этого у Лизалы не отнять, но дальше... Дальше Козлова бесцеремонно оттерли те, кто был покруче, да и посмышленнее Козлова...
Федоров мысленно ставил себе вопрос за вопросом, но не мог, как ни старался, определить, куда же подевалось «руководящее и направляющее» звено? Кто его непосредственный руководитель?
Дело расползалось и пухло ото дня на день.
Начиная третий том, Федоров сначала думал, что этот том станет последним, но не тут то было.
Ведя «раскопки», майор городского управления внутренних дел зачастую не мог поставить то в одном, то в другом месте данного дела не то что окончательную точку, но даже промежуточную запятую. Следствие то заходило в тупик, то снова, повторно пройдя по узкому заковыристому лабиринту многочисленных фирм и фирмочек, возможных свидетелей и исполнителей, опять выволакивало следователя УБОП и его команду на пустынные просторы неведения и ничего не стоящих данных.
Пешки, вылезающие, словно тараканы и муравьи со всех сторон и закутков и мельтешащие по делу, погоды не делали. Их сопливые, а порой и противоречивые данные позволяли следователям в эйфории «близкой победы» разве что на короткое время чуть-чуть расслабиться и передохнуть. Но, как только расставлялись точки над многочисленными «і», дебет с кредитом опять не вязался. Наворотов вновь было столько, что порой Федорову приходилось «свистать всех своих наверх», просить помощи.
И снова вся команда Федорова, потуже затянув «ремни безопасности», не зная дороги, рвалась с промежуточного финиша вперед.
 Окунаясь в волну неведения, ребята уже в который раз вели «раскопки» без надежды откопать в «песчаных холмах» и «лесных буреломах» руководящее и направляющее звено дела под номером 6668.
Федоров был уже почти у цели, но ниточка снова оборвалась вместе с ушедшим в мир иной Иваном Григорьевичем Козловым.

* * *
Крутой предприниматель, бывший владелец двух казино в Москве, одного в Санкт-Петербурге, и в трех городах поменьше Алекс Иосифович Мирошник приехал в Россию, на бывшую родину, из Израиля, где уже круто обосновался.
Уроженец Москвы он чувствовал себя в белокаменной как хозяин. Да и вел себя по-хозяйски. Месяца полтора «покрутился» он там же, в Москве, взял кредит на несколько миллионов долларов, открыл два крутых антикварных магазина в столице России, один в Лучегорске, набрал немалый штат гончих, которые рыскали по всем околоткам, за гроши скупая у бабок старинные книги, иконы, утварь и мебель прошедших столетий.
Затем дела у Мирошника пошли наперекосяк. Он что-то не поделил с местными мафиозными группировками Юго-Западного и Центрального округов, которые хотели накинуть петлю на его бешеные прибыли.
Сорвав огромный куш наличными в своих антикварных магазинах, Мирошник, не расплатившись с кредиторами, пошел «быком» и в один из дней смылся из столицы.
Затем был Санкт-Петербург, где его тоже вычислили и едва не отправили на тот свет. Алекс Иосифович отделался лишь испугом да потерял двух телохранителей после выстрелов киллера.
Крутой вояж по заметанию следов привел Алекса Иосифовича в сопредельное с Россией государство, то есть, в Украину. Понятно, в Украине Алекс Иосифович не дожидался, пока его снова накроют, поскольку там, на удивление, был беспредел еще похлеще чем в Москве, а буквально через пару дней с огромной суммой «зеленых» беспрепятственно укатил в Израиль...
Спустя полгода Мирошник снова пересек государственную границу одной из стран СНГ, откуда навестил сначала  Ростов-папу, затем побывал по старым нычкам в Воронеже, Лучегорске, Киеве, Харькове, Ельце и Липецке.
Мирошник исчез полтора месяца назад, а если точнее, двадцать пятого мая, вместе со своими тремя телохранителями. Словно его и не было вовсе... То ли снова подался в бега, то ли его вместе со знающими многочисленные виды рукопашных единоборств ребятами под два метра, живьем киллеры-могильщики, аккуратно закопали где-то в лесопосадке неподалеку от Лучегорска.
В тот день Алекс Иосифович уехал в девять тридцать из своего очередного «дома» в Лучегорске во временный «офис», снятый на проспекте Соколова. Здесь в одиннадцать он должен был подписать договор с представителями солидной германской фирмы. Договор касался поставки в Липецкую область вагонными партиями электротоваров и оборудования для нескольких заводов и хозяйственных магазинов. В обмен шел «невостребованный» никем из россиян металлопрокат Липецкого металлургического комбината и, опять же, нескольких металлургических заводов сопредельных государств.
В двенадцать тридцать менеджер Мирошника договорился о том, что шеф встретится с господином Дэвидом Шварцем. Алексу Иосифовичу нужны были новые столы для бильярдного зала во вновь открываемом «спортивном комплексе» с многообещающим названием «У Сани». Предыдущий недавно сожгли недруги Мирошника.
Мирошник в своем «офисе» к назначенному времени не появился. Его не смогли обнаружить ни по мобильному телефону, ни по спутниковой связи слежения... Да и машина Алекса Иосифовича — новенький «Вольво» — как сквозь землю провалилась...
За Алексом Мирошником, выехавшим в Израиль шесть лет назад на постоянное место жительства и наезжавшим в Россию и иные страны СНГ снять пенку, тянулась уже не ниточка незаконных валютных и бартерных операций, а канатище. Его взяли на мушку не только представители правоохранительных органов, но и иных, алчных на деньги, структур еще полтора года назад...

* * *
Лизала не назвал практически никого. Только заикнулся под конец вчерашнего допроса, что не он главный, и даже не Алекс Иосифович Мирошник, а те, кто над ним. Чуть поподробнее Лизала провел параллель Мирошник — Шилов.
Это была не только для Федорова, но и для всех следователей УБОПа и городского управления внутренних дел новая деталь в деле.
Мэр Лучегорска Константин Иванович Шилов на «крючок» никому ни из управления по борьбе с организованной преступностью, ни из городского управления внутренних дел не попадался.
О связях Шилова и Мирошника, которые Лизала изучал и по крохам вот уже полгода собирал — компромат к компромату подобно Остапу Бендеру из «Золотого теленка», третировавшего «бухгалтера» Александра Ивановича Корейко, Иван Григорьевич Козлов пообещал рассказать Федорову на следующем допросе.
Как понял Федоров, Лизала надумал выпотрошить бывшего владельца казино, но потом не по своей воле Козлову пришлось отойти в тень. Заставили сильные мира сего.
Ивана Григорьевича Козлова наняли только попугать зажравшегося предпринимателя, который поменял не только российский паспорт, став подданным Израиля, но и сделал себе на лице пластическую операцию... Однако это ему не помогло. Одиозную фигуру все равно вычислили нужные люди, которые, видимо, Мирошника и убрали.
— Черт попутал, гражданин майор, — оправдывался Козлов в начале следствия, сидя на привинченном почти в метре от стола табурете. — Даже не черт, скорее жадность... — Козлов смахнул ладонью щедрые капли пота, катившиеся по лицу. — Ну, на кой мне были нужны эти шоколадки... И потянул я всего пару коробок... Лучше бы замять все, а?.. От безденежья, господин майор я провернул все это, не от жизни хорошей... Знали бы вы, как мне на зону снова попадать не хочется... Наелся уже, насмотрелся... Это же по четвертому разу там пахоту открывать... Может, сможем все замять?  — Козлов, сидя на табурете перед Федоровым, уже канючил.
— Не заливай, Лизала, — сказал, поднятый глубокой ночью с постели, Федоров. — Киоск возле универмага ты для того, чтобы «отмазаться» ограбил? Нет, не по делу говоришь. Вранье все это, Козлов. Чтобы трижды побывавший за колючкой, обученный всем приемам воровства, так неграмотно пошел тянуть подобную мелочь... Ври кому другому, но не мне. Я за время работы следователем и не таких, как у тебя, признаний наслушался...
— Век воли не видать, гражданин майор... Я на подобное, гражданин майор...
— Не бузи. Давай, быстрее колись, Козлов. Тебе же лучше, — устало проговорил Федоров.
— Ни в жисть не бужу, — уже в который раз тихо пробормотал Козлов, поглядывая на сидящего напротив строгого Федорова.
— Значит так. Тебя видели двадцать третьего мая возле универмага в шестнадцать тридцать.
— Не может этого быть, — попытался прервать Федорова Козлов.
Майор не обратил внимания на замечание Козлова, продолжил:
— Все это запечатлено на видеокамеру телохранителями Мирошника, так что, не мути воду. Ты не меньше двадцати минут крутился у «Вольво» предпринимателя Алекса Иосифовича Мирошника. Разве я не прав? Если не ты прямо, решил посчитаться с данным гражданином, тогда меня интересует, кто тебя нанял, Козлов? Сколько заплатили за это?
— Кто он такой, этот Ми-рош-ник? Никто меня не нанимал, гражданин начальник!  — Козлов подскочил с табурета, снова сел на него. —  И никто мне ничего не платил... Я сам по себе совершил акт ограбления и первого, да и второго киоска, гражданин следователь. Хотя, какое это ограбление? Сотни тысяч, миллионы хапают да грабят, а кто и миллиарды... И ничего, на воле здравствуют, хоромы строят, псарни заводят, по курортам разъезжают, а на мне, Божьем одуванчике, словно клин сошелся...
Федоров только ухмыльнулся, медленно выдвинул ящик письменного стола, достал из него видеокассету, положил на столешницу и несколько раз постучал по коробке пальцами:
— Здесь, Козлов, все записано. И время, и то, как ты там крутился...
— Говорю же, не могли меня там видеть. Это вообще, грязная подделка, фуфло! Да, да, — Козлов почесал пятерней свою плешивую голову, — я в это время ехал на трамвае с Западного поселка. Даже специально засек время. Киоски чуть позже грабил... Ровно в семнадцать двадцать пять пошел на это дело, гори оно пропадом. Из-за этих шоколадок так лопухнуться. Хотел девкам знакомым по презентику... — Козлов болезненно взглянул на несокрушимого Федорова. —  Кто же думал, что рядом с этими киосками спецназ будет курсировать туда-сюда? Я со столика смахнул в сумку первую коробку, отошел от киоска. Смотрю, а рядом такая же ситуация — опять же, никто не смотрит. Сдедюлил и с соседнего столика... И надо же, продавщица, сучка, заметила, дикий крик подняла. Вот меня и того, спецназовцы захомутали... И пошло-поехало. Едва отмазался. Дурачком прикинулся. Мол, а не кладите так, милые дамы, чтобы можно было спереть. Коли уж так решили положить, то коробки надо привязывать, или держать за стеклом... Я тогда прилично был одет, при паспорте и корочки еще у меня были ликвидатора чернобыльской катастрофы. Спецназовцы по карманам моим шасть, шасть, а компромата никакого и нет. Коробки девкам назад отдал при спецназовцах-лопухах, мол, не хлопайте ресницами, девочки... Минут тридцать «лекцию» им читал. И спецназовцы-лопухи даже рты свои распахнули, все слушали, на ус мотали мою туфту...
— Прошло полтора месяца, и ты помнишь тот день до минуты? — спросил Федоров. —  Это зачем?
— Привычка, господин майор. С тех самых времен, как я по второй ходке на нары загремел... Я теперь каждые полчаса на часы зырю, и в памяти своей пишу, где был, что делал, с кем виделся, с кем, коли придется, спал... А как же, для алиби... Вы хапнете, и спрашивать тогда не будете. Такого навешаете, век не отмоешься... — Лизала грустно, почти отсутствующим взглядом посмотрел мимо Федорова в открытое зарешеченное окно, затем шумно вздохнул, снова смахнул с лица пот. — Жарища, — словно извиняясь, произнес он.
Федоров не обратил внимания на последнюю реплику Козлова и продолжал:
— И спустя десять минут после этого ты, Козлов, ограбил два киоска в центре, перебил в них окна? Как сказал бы мой бывший «подопечный» Константин Сорочкин, которому теперь вшей на нарах кормить не один год, не верю, Лизала. Не верю, хоть эту ручку шариковую с пастой при мне сожри, не подавившись... Кто нанял попугать Мирошника?
— Долгий след останется. Зачем ручку с пастой жрать, гражданин начальник,  — обиженно произнес Козлов и умолк.
Поскольку Федоров его не поторапливал, после молчания, продолжил:
— Я затем у завода сельскохозяйственных машин пересел на тачку, господин майор.
— Давай не будем волынку тянуть, Козлов. — Оттуда и на такси за десять минут не доедешь. Говорю же, что есть кассета с компроматом на тебя.
— Начихать мне на кассету. Это вы и тянете, гражданин начальник, а напраслину на себя вешать не буду. Какой универмаг, какая машина? Кто этот Ми-рош-ник? Не, гражданин начальник, я не лох... Хватит, лишнего на нарах поспал из-за своей же глупости... Не сладко довелось. Дай, Боже, не вспоминать. Почти год после выхода из зоны ночные кошмары мучили. Едва от них избавился, малость позабылось, и нате вам, как на тарелочке с голубой, вернее, с черной каемочкой. Не-ет,  не мое, и не про меня в сей раз, гражданин следователь. И кассету подделали... Короче, не стоит бунтить и гонять подливу да горбатого гнуть... К тому же, не имеете права давить на меня и все такое прочее.
Федоров молча уставился на Козлова, затем едва не взорвался:
— Значит так, Козлов, хватит сыпать словечками из языка блатного мира. Я к твоему сведению, не тасую карты, как мне того хочется, не фантазирую, не несу околесицы и не лгу... А о моих правах давай не будем распространяться. У меня к твоему сведению, прав больше, чем может быть на самом деле. Понял?
— Понятно, — недовольно проговорил Козлов-Лизала, —  Столько на зоне просидел, что эти слова сами собой рвутся на волю. Но это не про меня, гражданин следователь... Не фиг клеить, чего ни в жисть не было...
Козлов уже в который раз нерешительно поерзал на прикрученном табурете, затем медленно сложил ладони крышей и словно оттолкнул от себя вниз к коленям все, что на него «навешивал» здесь в небольшом кабинете с зарешеченным окном следователь. Затем вдруг поднял голову и почти серьезно сказал:
— Я, к вашему сведению, еще малость пожить хочу. За свое, как обозначили в суде преступление, которое не стоило и выеденного яйца, я сполна расплатился... С какой стати опять подгребать под себя чьи-то мокрушные, или иные дела?.. Тогда навесили столько, что... Да потому, что дурак я был, лох. И язык мой был страшным врагом.  Это теперь знаю, держать его надо за зубами...
Федоров не обратил внимания на разглагольствование Козлова и спросил:
— Ты, Козлов, тогда подскочил к Мирошнику и сказал, что, придет время и зарежешь. Было?
— А не докажете! Не было...  — Козлов даже приподнялся с табурета. — Зачем мне все это? Если бы хотел пырнуть — пырнул бы сразу, и концы в воду... После последней отсидки я, гражданин майор... ничего такого... — Козлов вздохнул. — Я практически полностью исправился, гражданин майор. Черт дернул на шоколадки, гори они огнем, и те киоски, где стекла побил... Со злости, а с остальным я...
— Ладно, я прекрасно понял, ты нынче, Козлов, тише всего на свете. Так?
— Конечно, — голос у Козлова сразу же повеселел. — Как же иначе... Как что, опять Козлов. Снова проверки-перепроверки. Участковый замордовал своими почти каждодневными визитами ко мне. Бывало, и среди ночи заявлялся удостовериться, дома ли я? Мол, в районе ЧП. А я что, как палочка-выручалочка? Сразу на меня! Как же, многократно судим, значит, может быть... Надоело. Словно на мне, господин начальник, свет клином сошелся... Участковый косо на меня поглядывает, и, как что — сразу ко мне на хату и допытывается, кто, мол, банк грабонул, кто подрезал того или сего, и все такое... А я что? Разве я обо всем могу знать? А когда и знаю, как на духу сейчас говорю — молчу. Попробуй хоть слово вякнуть, что, мол, например, Сашка-Артист все сотворил, или Фрол Мазанный ножиком помахал и девицу или пацана покамстролил — затаскают по следствиям да по судам, а то и, «невзначай», на баланду посадят... Кстати, господин следователь, можно попить? Ночь на исходе, а жарища-а, как в полдень в Африке где-то в пустыне... Внутри жжет, зар-раза, да и язык стал что тебе половая тряпка...
Федоров молча взял из ящика стола пластмассовую кружку, налил из графина воды, протянул Козлову.
Вода исчезла в два глотка. Козлов вытер рукавом рубашки губы, затем вернул кружку Федорову.
— Спасибо, гражданин майор. Век помнить буду. Но кто меня заложил? Я же от тех киосков, где окна бил, домой пришел, да и времени столько прошло. Под шафе я тогда был. Кайки1 наглотался прилично. Что-то мне не понравилось, вот я булыжником, который рядом подобрал,  и того... А потом смылся... Никто ничего, господин майор, — недоумевал Козлов. — Мой участковый? — Козлов подозрительно взглянул на Федорова.
1 Водки (жарг.). Здесь и далее прим. автора.
— Да нет, не участковый. Твои же, Козлов, и раскололи тебя, предали, можно сказать. Четко указали на тебя... — Федоров протянул Козлову протокол допроса взятого с поличным бывшего сокамерника Козлова Поливанова. Фамилию допрашиваемого в отксеренном куске убрали. — Видишь, все расписано, как по нотам. Выходит, что было, Козлов... И киоск с разбитыми стеклами, и предприниматель Мирошник... От этого тебе не отвертеться, сам понимаешь.
— Кто? — буквально выдохнул Козлов. — Кто это сделал?
Федоров забрал у Козлова протокол допроса, положил в папку и произнес:
— Так тебе и скажи, Лизала, да сразу же выпусти отсюда... Разборки между вами потом начнутся, поножовщина и прочая... Колись быстрее, Козлов, и никто — ни ты, ни я волынку тянуть не будем. Мы тебя из изолятора зачем вчера выволокли? Чтобы я среди ночи мог наглядеться на интересного человека, да поговорить с ним о погоде, о девочках из соседнего топлес бара?
Федоров сделал паузу. Козлов молчал.
— Нет, туго тебе придется в очередном походе на зону, Лизала. Вышку судьи тебе все равно не дадут — не за что, но ваша воровская братия не простит очередного предательства, уж поверь мне...
— Не въехал. Какого такого предательства? Я за всю жизнь никого не предавал. Язык мой хренов, в «младенчестве», перед первой ходкой на зону ходуном ходил, это действительно так, даже здесь признаю. Трепался налево и направо, не только на воле. И на зоне вначале пришлось, за что и поплатился... Но чтобы зонных предавать, или продавать их ментам за кусок колбасы, за лишнюю пайку... Нет, подсадной уткой, осведомителем, доносчиком, девяткой и тому подобное, я на зоне никогда не был, гражданин начальник, и ни в жисть не буду... Хоть землю заставь грызть, гражданин начальник, но в падлу не пойду, не  ссучусь... — Лизала вскочил с табурета. Карие глаза его гневно вспыхнули. — Никогда, гражданин майор. После всего, что было со мной вначале, никто не заставит меня это сделать...
— Сядь. Ведь это ты, Козлов, по-вашему, по-зековски,  ссучился, отдал ни за что, ни про что, в руки ментов поганых, то есть в наши руки, одного из авторитетов?
Лизала не сел — упал на табурет и уставился на Федорова с широко раскрытыми от удивления глазами, поперхнулся, затем с трудом сглотнул:
— Это же кого, гражданин следователь? — Козлов с трудом выдохнул вопрос. Его взгляд стал угрюмым и словно свинец, тяжелым.
— Знаешь Колянчика Черного?
— Кто сказал, что я его кинул? — снова взвился, так и не успев присесть Козлов. Взгляд его теперь стал к тому же свирепым. — Я, гражданин начальник, никого не сдавал. Тем более, Колянчика... Я что, псих ненормальный? — Козлов напрягся, почти изо всей силы ударил себя кулаком в грудь и нерешительно сделал шаг в сторону стола, за которым сидел Федоров. — Я пока не конченый псих, гражданин начальник, не идиот, хоть и пропустил через свой бедный желудок не одну цистерну баланды.
— Сядь, на табурет, Лизала, — неторопливо, но властно проговорил Федоров, —  не мельтеши перед моими глазами, не то позову сержанта усмирить. А по поводу цистерны с баландой, то уж будь спок, тебя еще одна ждет, не дождется. Лет на пяток, как минимум потянет, а то и больше поглотаешь. Это уж как колоться станешь, Лизала. Поэтому, мой тебе дружеский совет — нечего поднимать волны. Они невзначай могут и утопить тебя...
— Повторяю, я никогда никому из воровской элиты западло не делал, и десятому докажу, что это именно так!
Федоров молчал, посматривая на расхорохорившегося, но вернувшегося на место Козлова и продолжавшего в таком же, подчеркнуто-предупредительном тоне:
— Я научен, что брехать на авторитетов не резон, а западло делать, и вовсе кранты...
— Так сделаешь, Козлов, — все так же, с расстановкой проговорил Федоров. — Мы, менты поганые, поможем. Колянчик уже сидит. Что стоит пустить молву, кто его нам подкинул? Назвал главную хату, где он мог пребывать на момент задержания, и все такое прочее... А? За тобой по зонам ниточка тянется не столь прерывистая, да и жизнь там отнюдь не была райской. Смотрю, зубы вставил золотые, Козлов... За какие шиши? Полтора года не работаешь, а на «подхвате», на такие не зашибешь... Уж поверь мне, следователю УБОП, никому из ваших не докажешь, что не ссучился... Колянчик сидит, Лизала! На пожизненку тянет. Групповое изнасилование с отягчающими обстоятельствами, затем поножовщина... Ты знал, что Колянчик участвовал в групповом изнасиловании? Знал! Помнишь, играл Колянчик в картишки в гостинице с заезжим лицом кавказской национальности... Ты его и подсунул Колянчику, —  Федоров улыбнулся и для виду удовлетворенно потер рука об руку. — Так что здесь не отвертеться. Подумай хотя бы чуток, куда клонится чаша весов? Явно не в твою пользу, Козлов. Недовес идет в ту, другую от тебя сторону. И никуда от него не денешься — нечем крыть, нечего добавить туда...
— Это грубое нарушение уголовного законодательства, — снова подскочил с привинченного табурета Козлов.
— Кто тебе это сказал? О каком законодательстве ведешь речь? Пока ты здесь, у нас за окошком в крупную клеточку, для тебя никакого законодательства не существует — ни бывшего советского, к которому вы почему-то все до сих пор тяготеете, ни нынешних российского, украинского, белорусского, ни европейского — да никакого... — Федоров все еще играл на взвинченной психике Козлова. — Мы потихоньку сделаем все, подозреваемый Лизала... Комар носа не подточит. Не на чем... А твои собратья, еще до твоего прихода за решеточку, по дороге1, а затем и по зонам весть о дюже продажном величестве мигом разнесут. Не всю, конечно... Самую малость... Ну, например, как ты за бутылочкой коньяку одному из сержантов внутренних дел, низкопробному черному менту, за энное количество долларов рассказал, как Колянчик проиграл трех четырнадцатилетних девочек лицу кавказской национальности. Как потом приказал привести их в номера и там Колянчик вместе с вышеназванным лицом, которое, кстати, тоже основательно сидит, трахал в неприродной форме этих девочек... А затем как Колянчик пырнул ножом под ребра это лицо кавказской национальности. 
1 Тюремная почта (жарг.).
— Ну-у, — только и выдавил из себя Козлов, Федоров же продолжал дальше:
— Надеюсь, ты прекрасно понимаешь, чем это пахнет от сокамерников? На этот раз лизуном от них не отвертишься... Подобное даже раньше на зоне каралось крепко... А сейчас и подавно... Ты понял, Лизала? — на последнем слове Федоров поставил ударение на первом слоге. Именно так Козлова прозывали в зоне. — Ты непосредственный и единственный свидетель этого паскудного дела... Разве не так? Больше никого в номерах не было. А девочек приводил Шар.
Козлов зло сверкнул глазами на Федорова. Увидев опаляющий взгляд, майор улыбнулся краешками своих полных губ, и тихо произнес:
— Разве я что-то сочинил? Лишнего чего намолол? Как видишь, ничего. Что было — то было.
Лизала скукожился, нетерпеливо заерзал тощим задом по табурету, мелко повздыхал, затем поднял на Федорова, теперь уже беспокойно бегающие, выцветшие, похожие на зеленый крыжовник глаза, сложил, словно в молитве мозолистые ладони друг к дружке. Долго тер их, словно пытаясь согреть:
— Ладно, по Мирошнику расскажу, что знаю, но, чтобы никто... И в протокол не вносите, гражданин майор. Можно? Тогда о том, что Колянчика... я, так сказать... зонные не проведают? Но Колянчика действительно не я сдавал. Зачем брать грех на душу?
Федоров улыбнулся.
— Грех понятие человеческое.
— Но ведь вы же не считаете, что перед вами на этом табурете сидит робот? Еще одной зоны я просто не перенесу.
— Будто бы тебе на воле давали спокойно жить, — ухмыльнулся Федоров.
Козлов, видимо вспомнив что-то свое, недовольно  хмыкнул.
— Не лезь в дебри, — снова сказал Федоров, вставая из-за стола. — Обещать не могу. Весточка, кажись, уже просочилась. Но попытаюсь хоть что-то сделать, замять, ошибка, мол, вышла. Не ты именно, а другой Козлов, твой однофамилец сдал ментам Колянчика. Короче, кто тебя нанимал следить за предпринимателем Алексом Мирошником и попугать его?
— Я понял, — Козлов нервно мял свои худые вспотевшие пальцы. — Только прошу, гражданин следователь, ничего не записывайте... Все равно протокол не подпишу. Даже не притронусь к нему, чтобы на листах не было отпечатков моих пальцев... — голос у Козлова срывался, переходя, порой на шепот. — Гадом буду, сукой распоследней, свиньей уродливой, но не подпишу. Ничего не хочу по этому вопросу после себя оставлять... Никаких улик...
— Не мельтеши, Козлов и постарайся хоть сейчас не быть плаксивой бабой. Даю пару минут, чтобы собрался, потом начнешь рассказывать. — Федоров встал, вышел из-за стола, прошелся к зарешеченному окну, через запыленные стекла взглянул на длинную очередь у бочки с квасом.
«Уже с утра занимают, чтобы на весь день кваском баловаться, а не ржавой и вонючей водопроводной водой», — подумал Федоров. Затем вернулся на место, включил старенький вентилятор, налил из графина воды в пластмассовую кружку, протянул Лизале. —  Промочи горло, Козлов. Думаю, полегчает. Еще не лето, а жарища и духота уже достали что называется. Будто всего пятнадцать дней назад по ночам лужи не замерзали...
Лизала схватил дрожащей рукой почти полную кружку и опрокинул в рот. Его зубы застучали о ее пластмассовый край.
— Рад что, ты все понял? Теперь твоя очередь...
Путаный рассказ Козлова был длинным и утомил не спавшего всю ночь Федорова, поэтому следователь по особо важным делам решил прерваться, чтобы дальше «побеседовать» с Козловым на следующий день.
Дежурный отвел задержанного в изолятор временного содержания, и...

* * *
Федорова вызвал  к себе полковник Севастьянов ровно в девять. Зная крутой нрав начальника, который вызывал на головомойку, только появившись в кабинете, следователь собрался.
— Привет, Павел. К нему топаешь? — спросил Переверяну, увидев Федорова, поднимающегося по лестнице на третий этаж.
Федоров молча кивнул: то ли поздоровался, то ли так ответил Ивану.
— Интернет к тебе сегодня не заходил?
— Не было, — бросил Федоров.
— Не завидую, но ни пуха, — догнал Федорова голос Переверяну, когда майор, преодолев последнюю ступеньку, завернул направо.
— Здравствуйте, Вера Ивановна, — сказал Федоров, зайдя в приемную. — У себя? — он кивнул на закрытую массивную дверь, обитую кожей.
— Проходите, Павел Федорович, — улыбнулась привставшая из-за монитора Вера Ивановна, секретарша Севастьянова. — Владимир Семенович уже с утра в Управлении, вас ждет.
Любимец  всего городского управления внутренних дел огромный, разжиревший от постоянных подачек котяра Интернет, свесив свои непомерно толстенные задние ноги, мирно посапывал на подоконнике. Увидев Федорова, он сначала скосил на него свои заплывшие крыжовниковые глаза. Затем, не торопясь, привстал, потянулся на все четыре, сладко зевнул, соскочил с подоконника, лениво подошел к следователю, потерся о ногу и, словно зная, куда необходимо идти Федорову, чинно направился к двери в кабинет полковника.
— Как Владимир Семенович? — спросил майор.
— Темнее тучи, Павел Федорович, — откровенно ответила секретарша, снова присаживаясь к компьютеру. — Когда я пришла, он уже был на работе. Бесконечные звонки, вы уже четвертый к нему...
 — Спасибо, Вера Ивановна, произнес Федоров и осторожно отодвинул ногой рвущегося к Севастьянову кота, затем пригладил упрямую прядь волос, набрал полные легкие воздуха — словно это могло помочь — и тронул ручку двери.
— Разрешите войти, господин полковник? Здравствуйте! Вызывали? — словно вынул обойму из пистолета, протарахтел Федоров.
— Моли бога, Павел, — даже не поздоровавшись, сказал Севастьянов, подняв от стола свою уже седую голову, — что дела Козлова и Александра, тьфу, Алекса Иосифовича Мирошника затребовали у нас в столицу. Долго бы нам возиться с ним да копаться по шею в дерьме пришлось. Сейчас напиши короткие выводы о проделанной работе. Вызовешь посыльного Полетова. Сдай ему это паршивое дело, и иди отдыхать. Столица пульс на Мирошнике держит. Посол Израиля тревогу забил — их гражданин бесследно исчез... Почему-то думается мне, что не исчез он пока... Скорее всего, Алекс Иосифович Мирошник, бывший советский инженер-химик, где-то химичит. Он пока просто затерялся на необъятных просторах России. Может укатил либо в Белоруссию или в Украине деньги «молотит». Да мало ли где еще... Или где-то у крутых в подвале сидит, если «напросился» на неприятность... У него, как ты сам докладывал, по несколько квартир. И в Одессе, и в Москве, и Санкт-Петербурге, и в Харькове, Киеве, Днепропетровске, Минске, Гомеле... Я не говорю уже о фешенебельных апартаментах у нас в городе, которые его клерки никак не могут  продать даже по себестоимости, без навара... Наворотил такого, что и Богу не приснится.
— И в Новосибирске, Владимир Семенович, для Мирошника в свое время приобрели особнячок на четыреста с лишним метров жилой площади. Полезную никто не считал....
— Ну вот. Поэтому аккуратно заверши дело, поставь проходную точку и пусть себе либо летит оно на самолете, либо по железке со спецкурьерами  катится — лишь бы от нас подальше...
— Не понял, Владимир Семенович, — удивленно проговорил Федоров. — К чему такая неопределенная спешка? Я ведь только-только начал тянуть уже не за ниточку, а за шпагат...
— Который тут же оборвали. Надеюсь, тебе, Павел Федорович, доложили?
— О том, что Козлова в нашем изоляторе повесили? Знаю, доложили. Вернее, для «галочки», Лизала самостоятельно  повесился. Нары были поставлены на «попа», за ножку зацепил сплетенный «канатик» и — хоп! Разве что узелок у меня сомнение вызвал. Не мог Лизала такой завязать. Это особо сложный узел. Обычно, чтобы повеситься, жертвы вяжут проходные узлы, а такой мог завязать только знаток морских узлов. Ведь так, товарищ полковник?
Севастьянов кивнул головой.
— Его кто-то повесил. Я опросил всех сокамерников Лизалы. Их набралось на время прецедента в изоляторе тридцать шесть человек. Семеро в морфлоте в свое время служили, теперь же — отпетые уголовники. И никто не слышал ничего, не видел ничего... Врут, господин полковник. Нар не хватает, чтобы поспать. Да и одному двухэтажные нары не поставить на попа, будь ты даже накачанным мордоворотом. Сначала надо их ножки сорвать с цементного пола, а уж потом выдедюлить посредине изолятора.
— И что ты этим хочешь сказать? Нашел исполнителей среди тех, семи «морских волков»?
— Пока нет, — словно оправдываясь, Федоров отрицательно повел головой из стороны в сторону. — Думаю, найдем... Я допрашивал всех семерых, да и к остальным дойдет черед...
— То-то и оно, господин следователь по особо опасным делам.  Говоришь, допрашивал свидетелей случившегося в изоляторе временного содержания, и что?
— А нет, товарищ полковник свидетелей. Никто ничего не видел, ничего не слышал. Лишь после побудки усекли и растрезвонили...
— Раз сразу не сказали, значит и не скажут. Смерть у Козлова наступила не в результате повреждения спинного мозга, а вследствие асфиксии от сдавливания трахеи. Вес Козлова был недостаточным, чтобы сразу произошел перелом позвоночника.
— Технология повешения весьма «несовершенна», товарищ полковник. Вы же знаете, когда в 1944 году в Японии повесили советского разведчика Рихарда Зорге, медицинский протокол, составленный тюремным врачом, зафиксировал такую подробность: после того, как заключенного сняли с виселицы, его сердце еще билось восемь минут. Кстати, прокуроры японского города Иокогамы, завершили расследование «дела Зорге» и результаты более, чем десятилетней работы служителей закона стали настоящей сенсацией. Прокуроры пришли к выводу, что приговор, вынесенный советскому разведчику Рихарду Зорге в ноябре 1944 года несправедлив. По их мнению, необходимо оправдать шпиона, фигурировавшего в донесениях Главного разведывательного управления Красной Армии, поскольку он не выдавал никаких государственных тайн, а только анализировал информацию, которую получал от других...
— Ладно, малость уймись, энциклопедист,  — недовольно покосился на Федорова полковник. — Не знаю, сколько времени билось сердце у Лизалы, но когда его сняли, Козлов был мертв.
— В пять утра дежурный поднял с постели. Я сразу же в Управление, затем в изолятор. Там накоротко «побеседовал» с сокамерниками Козлова. Ясно как божий день, что Лизала не мог повеситься собственноручно. Понятно, чтобы не искать «стрелочника» лучше все списать на погибшего «машиниста», что капитан Кривоспинов и поспешил сделать, — Федоров улыбнулся и сразу же стал серьезным.
— Работа у нас такая, хлипкая, Павел... — недвузначно сказал Севастьянов. — Ты у Лизалы хоть что-то успел выудить стоящее?
Федоров вздохнул, затем приподнял руку, махнул.
— Наплел много. И о Шилове у Лизалы был полный короб. Мэр тоже по уши в дерьме. Связь Мирошник — Шилов, думаю, очень сложная, но в то же время, Владимир Семенович, крутая... Я отложил более основательный  допрос Козлова по мэру на сегодня — невмоготу было. Козлов только-только начал колоться, и на тебе, явление в коробочке...
— Ясно, — с недовольством в голосе пробормотал Севастьянов. — Короче, подготовь дело к передаче, пусть посыльный отнесет в канцелярию.
— И о мэре тоже черкнуть?
— Да на фиг он тебе надо. Махни рукой. С Шиловым только свяжись... Затаскают. И наши, и столичные... Не хватало нам еще одной болячки, Паша. Ну их всех на фиг, пусть варятся, как говорят, в собственном соку... Придет время, сварятся...
Федоров метнул на Севастьянова недовольный взгляд. Впервые полковник отошел от своего правила: если есть зацепка, копать до конца.
— Да не смотри ты на меня так, словно я тебе должен миллион или больше. Этот Мирошник вот где у меня сидит, — Севастьянов резко черкнул большим пальцем по огромному кадыку. — Короче, Павел, оформи все как можно быстрее, и передай через посыльного. У тебя уже три тома?
— Четвертый вчера начал.
— И предостаточно! Пусть копают. Нам перерасход командировочных незачем... Ищи-свищи этого сучьего авантюриста, бывшего казиношника. Половину Европы, поди, придется отмотать, по заграницам мотаться... Нами и без этого те, кто повыше, будут довольны — эк, сколько намотали-нацарапали за полтора месяца — три полных тома... Пусть канцелярия спецпочтой по адресу их отправит. Скорее всего, сразу на столицу... Вот там пусть и занимаются бывшим совком. У них и штат побольше, и ребятки покруче, и деньжат на командировки куры не клюют... А нам... Дело с хилых плеч долой, дышать полегче станет... Благодари Всевышнего, что все так нормально повернулось, Павел, и ты не угодил под каток следствия...
— Хорошо, — ответил Федоров, все еще не понимая, почему нашумевшее дело забирают у него. Раньше такого не было... — Конечно, журналисты, как всегда, раньше времени пронюхали, по газеткам рассовали, свои идиотские, ничем не подкрепленные версии наплели... Представители четвертой власти, все могут. Даже ноги на голову приставить, и не только сказать, но и доказать, что так оно есть, и непременно должно быть... Вот в столице и заинтересовались, рьяно затылки начали чесать... Нет, я все же думаю, что журналисты здесь, товарищ полковник, ни при чем... Мирошник, скорее всего, наступил кому-то на преогромную любимую мозоль... Погоня, киллеры и все прочее... Может, и не стоило бы и раздувать все?  Если захватили Алекса Иосифовича, то где-то в подвале держат... Таких, как Мирошник, либо сразу, при всем народе, чтобы молва на всю страну пошла, пришибают, для острастки остальных крутых, либо держат до выяснения по подвалам и погребам. Пока не согласятся на условия или львиную долю неправедно нажитых денежек не отдадут в «нужные руки». Либо сам смылся, сучий сын, дабы поволновались за него, попахали....
Мирошник еще жив. Чует моя душа. Где-то скрывается, Владимир Семенович... Ну и что, что на самолет в Израиль билеты были куплены, а он не сел? Ну и что, что исчез вместе с телохранителями... Такую фигуру не убили бы исподтишка. Подняли бы такую шумиху, что никто не остался бы в накладе... Мирошник нынче не та фигура, о которой будут молчать и сопеть в две дырочки. Если бы его укокошили, то непременно нашли бы и киллера, которого тоже пришили бы. Нашлись бы и очевидцы... Скорее всего, он пыль пустил. Тонны пыли...
— Много у тебя еще нераскрытых дел, Павел? — вернул на землю Федорова Севастьянов.
— На сегодня — сорок два с половиной процента.
— Многовато, — Севастьянов покачал головой, — но все равно, после дела с предпринимателем Мирошником, разрешаю тебе, Паша, отдохнуть пару деньков. О Шилове мне расскажешь в понедельник. Думаю, в двух словах нам с тобой не уложиться, а у меня все, кризис, — полковник посмотрел на часы. — На оперативку в администрацию вызывают. Раз. Через час нужно быть в мэрии. После нее — на заседание комиссии по правам человека в горсовет, так что не раньше, чем к пяти в Управлении буду, — виновато проговорил Севастьянов.
— Хорошо. Отдых на субботу и воскресенье, Владимир Семенович? — уточнил Федоров.
— Вот именно. В понедельник чтобы как штык, к девяти ноль-ноль.
— Ясно, господин полковник, упавшим голосом сказал Федоров и подумал, что «расщедрился» Севастьянов на целых два дня отдыха, которые и так по закону положены каждому гражданину.
Федоров уже собрался идти, но его остановил Севастьянов:
— Ты не подумай ничего такого, Павел. Забрали у нас это вшивое дело, и с плеч долой. Глядишь, и тебе полегче, и всем нам. Сколько его копал?
— Ничего себе, вшивое, — возмущенно возразил Федоров. — Я ним почти полтора месяца параллельно с остальными занимался.
— Вот видишь. Поэтому, не бери много в голову, майор.  В свое время я где-то вычитал, по-моему, в «Комсомолке» или, может, в другой газете, что один старый прокурор все время любил повторять: «Я знаю три вида права. Римское: если ты виноват, это надо доказать и наказать по закону. Русское: если ты виноват, это надо доказать и наказать по совести. И советское: если тебя подозревают, значит, ты виноват»...
— Советов давно нет. Мы почти все бывшие советские праздники уже позабыли. А советское правосудие как было, так и осталось. Разве что нынче повольготнее судьям стало... Наша Фемида стала продажной шлюхой. К чему все это, Владимир Семенович?
— Да просто так, к слову, Павел. — Севастьянов вздохнул. — К слову. Судьи сейчас разве что не Боги. Им все подвластно. Я о коррупции не говорю вообще. Виноват человек — не виноват, какая разница. Словно им план сверху спускают... И ни о какой совести и речи даже нет... У кого деньжат побольше, тот и прав... Так что, отдавай  дело по Мирошнику, и концы в воду. Не то мы с тобой окажемся по ту сторону баррикад.
— Разрешите идти, господин полковник, — чуть обиженно проговорил Федоров.
Ну конечно, когда он уже почти «зацепился», дело сразу  забрали. Там пахло не тысячами, не миллионами, даже не одним десятком миллиардов... По предварительным данным сумма, вывезенная за границу Мирошником и его окружением, и на которую вышел майор, была с таким количеством нолей, что Федорову даже страшно становилось. Но потом понемногу «страх» притупился...
Следователя по особо опасным делам Городского управления внутренних дел не особо подгоняло начальство с окончанием данного дела, но, несколько раз стращали мужички неопределенного вида занятий, да и «пацаны», подходившие к нему «поговорить по душам», порой, прямо на улице...
Одного майор запомнил неплохо. Это случилось в Москве. Федоров приехал, чтобы уточнить немало деталей по закрытому согласно постановлению казино и антикварному магазину, которые Алекс Мирошник обчистил под «ноль». Упитанный «бомж» — грудь вразброс, мышцы наружу, как раз в канун дня рождения Федорова, с ленцой подошел к нему при выходе из метро на станции Белорусская, попридержал под руку и простужено просипел:
— Ты, майор, занимался сявками, мелкими сошками, вот и продолжай дальше им мозги полоскать, да вывешивать на солнышко, чтобы просохли, а о владельце бывшего элитного казино и держателе антикварных магазинов, мой, да и не только мой тебе совет, напрочь забудь. Не было его. Понимаешь, не было израильтянина, и все. И не фиг тебе, майор, в Москву за этим ездить. Зачастил ты в белокаменную. Смотри, как бы чего в первопрестольной не вышло чего неприятного с тобой. Не забывай, что здесь, майор, частенько постреливают... Это тебе не в Лучегорске, да по ближайшим заграницам фити-мити крутить. Мой тебе совет, майор, спихни это дело под любым предлогом вашему капитану Кириллину. Будет повод у твоих отцов-командиров, коли что, этого зарвавшегося, всегда на подпитии капитана, турнуть куда подальше. Возможно они же «позволят» Кириллину быстренько лишиться капитанских погон и угодить за решетку на энное количество годков, естественно, без положенного «выходного пособия». И, знаешь, поспеши, майор, не то...
— Не то что? — поднял глаза на заросшего трехдневной щетиной мужика Федоров, освобождая руку. Мужик так же  нахально продолжал разглядывать следователя. Майора даже передернуло.
«Надо же, я даже неким в Москве приглянулся», — подумал он.
«Бомж» кисло улыбнулся, не спеша развел руками, а затем резко полоснул себя скрюченным большим пальцем по кадыку:
— Не то каплуна1 в один распрекрасный день из тебя  наши мальчики организуют, пока еще уважаемый Павел Федорович. Тогда поймешь, что был не прав, но будет поздно... Твоим родным, если операция пройдет неуспешно, так сказать с негативными последствиями, придется певчую со священником нанимать, да музыку заказывать... А при ином исходе, майор, жене твоей, Валентине Васильевне, доведется шустро любовника искать. Так что ты взвесь все на свободе, подумай, и реши, что лучше... Ты, надеюсь, нас понял, и не выпендривайся там далее...
1Кастрированный петух, которого откармливают на мясо (местн.).
Пораженный Федоров даже не заметил, как «бомж» ретировался... Нет, майор не бросил заниматься отходными по поводу дела о Мирошнике, не стал передавать его, как того советовали, капитану Кириллину. В Москве Федоров пробыл два с половиной дня, хотя «накопал»  мизер. Все необходимые ему документы либо были уничтожены, либо переписаны... Подобное было с ним и в Киеве. Правда, там к нему подкатился почти что мальчонка. Ну и что, что мальчишку он задержал, да сдал в милицию, спустя пару часов того выпустили, а Федорову начальник райотдела показал от ворот поворот, мол, не суйся, майор, ре в свое дело. Мы выпустили базлавшего на тебя пос только, поскольку он, видите ли, пошутил...
— Иди, заверши дело о Мирошнике, поставь точку и отдыхай, Павел, — снова долетел к Федорову, как из подземелья, голос полковника Севастьянова. — Кстати, Козлова к нему не приплетай. Пусть сами раскапывают... Зацепка с Лизалой неплохая, но... его уж нет, и он далече... — Севастьянов улыбнулся. — В понедельник к одиннадцати тридцати жду с докладом, — полковник раскрыл свой служебный блокнот, взглянул в него, — о двадцатом и семьдесят втором деле. Учти, Павел, — Севастьянов снова перевел свои ставшие невыразительными глаза на майора. — Оба данные дела на контроле у мэрии...
Лицо Федорова передернулось как будто он незрелого крыжовника напихал полон рот и начал его усердно жевать. Опять эти проклятые дела... Поговорили по душам... Майор вздохнул.
— Ума не приложу, майор, — продолжал уже не друг. Это был абсолютно иной, преобразившийся буквально в минуту человек. Полковник сидел развалясь в кресле, разве что не курил сигару. Севастьянов предстал перед Федоровым заскорузлым начальником, дуболомом, — на улице Калинина средь бела дня ограбили мэра города — Шилова Константина Ивановича. И смех, и грех... Не найдешь со своими ребятами настоящих грабителей, выставьте куклу. Разве непонятно... Полторы недели прошло, и ноль без палочки... Кто там ведет мэра?
— Кириллин, — сразу же отчеканил Федоров.
Севастьянов, хмыкнул и скривился, словно у него заныли все зубы:
— Нашел кому поручить, — недовольно проговорил полковник. — Капитан, судя по докладу Ашукина, не прокисает уже неделю. — Передай это дело кому другому...
— Хорошо, Владимир Семенович, но, боюсь, что к понедельнику...
— Подбейте кого из неблагонадежных или бывших зеков. Некоторые из тех, кто пробыл определенное время за ёжиком1, сами рвутся на зону — и вовремя накормлен, и вовремя напоен, и вовремя в баню, и... Максимум пару лет схлопочет, а, может, и того меньше... Все будет зависеть от судьи... Думаю, я договорюсь... Если не в понедельник, то чтобы во вторник дело об ограблении Шилова закрыли и передали по инстанциям. Мне надоело от бывших партократов ежедневные тычки получать. К шестьдесят восьмому делу Шилова ни-ни. Тебе ясно? Не ходил он и близко с Мирошником...
1 За колючей проволокой (жарг.).
— Я понял, Владимир Семенович. Разрешите идти? — в голосе Федорова послышались упрямые, металлические нотки.
— Иди. Но главное, сегодня — закруглись с Мирошником и передай тома в канцелярию.
Федоров молча кивнул и вышел из кабинета полковника.

* * *
— Александр Лаврентьевич! Я нашел кучу почтовых марок! — К Свешникову, руководившему сломом двенадцати уже дряхлых, не подлежащих ремонту домов на улице Матросова, подошел семнадцатилетний веснушчатый Коля Коцаренко. Он был одним из шестнадцати присланных к строителям на практику учащихся строительного техникума или, как теперь называли, колледжа.  Учащийся протянул прорабу продолговатую, местами поржавевшую железную коробку. — Марки в ней старые. Нашел в одной из квартир под грудой газет. Вот, Александр Лаврентьевич, возьмите.
Свешников, улыбнувшись практиканту, вспомнил свои «археологические раскопки», которые он, как и этот пацаненок, тоже неоднократно «проводил», будучи тогда второкурсником строительного техникума. Затем Свешников посерьезнел, как и его тогдашний наставник, поправил на голове каску:
— Ты бы не в этой модной шапочке ходил, «маэстро археолог», а в каске. Зачем их вам дали? Забыл о правилах безопасности? Сдавал ведь! Здесь тебе, Коцаренко, строительная площадка, а не танцевальная... Да не лазил бы по бывшим квартирам. Ненароком пришибет...
— Я осторожно, Александр Лаврентьевич, — смешался Коцаренко.
— Знаем мы вашу осторожность. Так и норовите в беду какую попасть, а мне потом за вас, пацанов, отвечай... К тому же, ты без разрешения оставил свой наблюдательный пост. А если какой-то идиот или мальчонка забредет на стройплощадку, да попадет под падающую стену?
Практикант покраснел еще пуще:
— Я не думал... Строительная площадка обнесена забором... Пыли на ней море, гром от бабы стоит, словно взрывают чего... Кто туда сунется во время работы экскаваторов и бабы? И там сейчас, Александр Лаврентьевич, Володя Шевцов... Возьмите, — уже просящим голосом проговорил практикант, все еще держа в протянутой руке поржавевшую коробку.
— А что я с ними делать буду, Коля, — чуть подобрел прораб. — Я марок не собираю. — Свешников пожал плечами. — Зачем они мне?
— Я тоже не коллекционирую, Александр Лаврентьевич. Но не выбрасывать же их. Жалко...
— Жалко у пчелки, — снова улыбнулся Свешников, вспоминая, как его перекривлял еще дедушка-пчеловод, и думая о том, как бы наверстать сетевой график. Они уже на два дня опаздывали со сломом. Понятно, непредвиденная ситуация. Кто же из расчетчиков думал, что это старье будет так «сопротивляться»... На десятый дом вместо трех дней, угробили пять с половиной... — И пчелки не кусают, а жалят, потому, что им нечем кусать...
— Может эти марки кому и пригодятся. Для обмена, или как там еще, Александр Лаврентьевич...
— Хорошо, Коля, положи, пожалуйста, ее в моем вагончике. На тумбочку, которая у двери. Там посмотрим. И каску одень немедленно, — отмахнулся Свешников, а сам подумал, что пацаненок прицепился к нему с этими идиотскими марками, как пиявка...
Практикант, словно с него свалился огромный груз, облегченно вздохнул и быстро прошел к вагончику прораба. Оставив на тумбочке коробку с марками, Коцаренко забежал в бытовку рабочих, надел свою каску и через три минуты был на вверенном ему посту — у северных ворот, в которые въезжали пустые КамАЗы и выезжали со строительным мусором...
«Нужно будет спросить у Карповича, он, чудак, монеты собирает. Говорил, что у него лучшая коллекция монет в городе. Может, ему это добро и пригодится, — подумал Свешников, когда практикант ретировался на свое место. — Ну, пацаны! Им бы полазить по нужникам, свалкам — везде... Пацаны... А привалит — горя не оберешься... — Свешников вздохнул. — Да разве за всем углядишь?
Прораб прошел в вагончик, нацедил из огромного десятилитрового сифона газировки в стакан, выпил и, расстелив на столе чертежи, углубился в графики. Затем, когда нашел просчет разработчиков слома очередного дома, даже повеселел — это ему было на руку и давало почти четыре часа экономии времени.
Уже выходя из вагончика, взглянул на коробку. Задержался, раскрыл. Действительно в ней лежало с полсотни или чуть больше марок. Выцветших, совершенно невзрачных...
Подержав в руке несколько почтовых миниатюр, прораб снова положил их к остальным, и закрыл коробку.
День был жаркий и суетный. Все буквально задергали прораба: там то не получается, там — другое. Одному одно нужно, другому — «заумные» чертежи расшифровать.
Мастер Михайлов был в отпуске, вот и приходилось Свешникову и за себя работать, и за Михайлова вкалывать... Да и управляющий трестом Воскобойников наведался сразу после обеда — просил со сломом двенадцатого дома поторопиться, чтобы со следующего четверга Свешников сдал чистую площадку под забивку свай под высотки.
Оправдания с опозданием слома десятого дома Воскобойников даже слушать не захотел. Все правильно, на то он и управляющий... И в то же время, как поступать в данном случае Свешникову, ни Воскобойников, и никто другой, советов не дал. Ты прораб, выкручивайся. За это деньги платят... А сейчас, при нынешней обстановке, когда море предприятий стоят на приколе и неизвестно когда заработают это манна небесная — и работа есть, и зарплата вовремя... Как здесь кивать на разработчиков. В нынешней обстановке подобное не проходит! «Просьба», а, считай, приказ управляющего, внесли свои непредвиденные корректировки в сетевой график. Начало слома двенадцатого дома раньше Свешников планировал на понедельник, а теперь...
Сегодня он не начнет. Дай-то Бог справиться с навалившейся работой и без этого домины со стенами толщиной как в крепости — в четыре дореволюционных кирпича...
Только к вечеру, увидев коробку на тумбочке, Свешников вспомнил о ней. Пригласил в бытовку уже собиравшегося домой после душевой Карповича.
— У меня к вам дело, Матвей Карпович, — улыбаясь проговорил Свешников, когда в бытовку вошел низенький, лысоватый, с загорелым, как смоль лицом такелажник.
— Ну, ну, — присаживаясь у стола на деревянную лавку, тихо сказал Карпович, и подумал, что Свешников опять, как и в прошлый четверг, попросит остаться поработать во вторую смену. Как было уже не раз. Конечно, дополнительная копейка никогда лишней не бывает. Особенно в такие непонятные дни, когда цены скачут, но не сегодня... У друга день рождения. Шестьдесят, на пенсию провожать... Какая сверхурочная работа... Пусть даже уволит прораб... Друг специально на пятницу на вечер пригласил, чтобы всё было чин по чину...
— Дома у вас все нормально, Матвей Карпович? —  спросил Свешников. — Как Антонина Петровна поживает?
«Как в воду смотрел», — недовольно подумал такелажник, поглядывая на Свешникова, который, скорее всего,  будет просить поработать. Факт! Хоть пару часов сверх положенного. Но, нет! Ни минуты не останусь... Как потом добираться отсюда к другу? Это же на другую сторону реки... А так — трестовский автобус довезет...»
— Нормально. А Антонина Петровна... Да что с ней станется? Пенсионерка, внуками и внучками обселась, Александр Лаврентьевич, плюс дача: поливка, прополка, посадка... — ответил такелажник, а у самого кошки на душе когтями заскребли.
— Вот какое дело к вам, Матвей Карпович, — начал, как показалось такелажнику издалека Свешников. — Знаю, что коллекционеры — фанаты своего рода. Готовы пойти на всё, чтобы раздобыть нужный экземпляр. Так вот, Матвей Карпович, нашли ребята-практиканты марки. — Свешников кивнул в сторону коробки. — Не смогли бы вы оценить, стоят ли они чего?
Карпович вздохнул, мол, пронесло, затем взглянул в сторону тумбочки, на которой лежала коробка, покачал головой.
— Посмотреть-то можно, а уж оценить... увольте, Александр Лаврентьевич, — извинительно произнес такелажник, пожав широкими плечами. — Вот если бы вы мне коллекцию монеток показали — другое дело. А в марках я такой же профан, как и в оловянных солдатиках или значках... Правда, — такелажник на время задумался, — есть у нас в обществе два-три человека, которые разбираются в марках. У них та-акие коллекции... — Карпович привстал со стула и подобно завравшемуся рыбаку, широко расставил свои загрубевшие на ветру и в работе руки.
— А как с ними познакомиться? Не выбрасывать же на свалку! — поинтересовался Свешников. — Может, кому и пригодятся...
— Зачем выбрасывать? — Карпович снова присел и поднял на прораба удивленные глаза. — Завтра зайду в общество и скажу знатокам о найденных марках.
— Если заинтересуют кого, вы им мой домашний телефон дайте, Матвей Карпович. — Свешников вырвал из блокнота листик и написал свой телефон. — Я завтра целый день дома буду. Пускай позвонят. — Дописав на листике фамилию, Свешников протянул его такелажнику.
— Хорошо, Александр Лаврентьевич. — Обязательно сделаю, но, чур, только где прослышите о монетах — первому мне. Договорились? — Карпович спрятал листок во внутренний карман летней курточки и встал со скамьи. У него отлегло от сердца: первый раз за все время работы Свешников вызывал его не для того, чтобы такелажник работал сверхурочно.
— Конечно, конечно, Матвей Карпович, — заулыбался прораб и протянул руку такелажнику, крепко пожал.
Завернув коробку с марками в газету, Свешников взял ее с собой. Вышел вслед за Карповичем из бытовки. Автобус уже стоял на всех парах.

* * *
Управившись с делами, скопившимися за неделю, Федоров пришел домой около восьми вечера. Он был зол на Севастьянова, зол на всех...
«Чего я мельтешу? — подумал он, возвращаясь домой в переполненном троллейбусе. — Ну, забрали у меня это гнилое дело, туда ему и дорога. Меньше забот, колготы... Пусть теперь столичные его «крутят»... Как почуяли, что дело о Мирошнике не только вареным, тушеным и жареным пахнет, но и хорошими премиальными, зашевелились, крысы конторские. Я уже почти все раскрутил. Теперь им остается только тянуть за ниточку, которая не оборвалась, как сказал Севастьянов, а только малость укоротилась... Конечно, Лизалу с того света не вернешь, но ведь Козлов намекнул, кто, что и почем. А намек... Намек иногда в следственном деле значит куда больше, чем раскованная ложь... Да, я не упомянул в четвертом, да и в предыдущих томах о связи Шилова с Мирошником. Ну и ладно. В столице докопаются. Им взять нашего мэра — как чашку кофе выпить... А нам бы пришлось...
Может Севастьянов и прав. На кой ляд еще и Шилова приплетать. Не отмоемся, коли что... Местные замнут. Еще и на «вид» поставят. На то и власть, на то у нас и суды да судьи продажные...»
— Рано ты сегодня, — удивилась жена, целуя вошедшего мужа в щеку. — Колючка. Тебе надо по два раза на день бриться. Во, какую щетину вымахал за день... — женщина рассмеялась.
Валентина Васильевна ожидала прихода своего благоверного, как обычно, к десяти вечера. Не раньше. Только в редких исключениях он приходил домой чуть пораньше.
Федоров бросил портфель на тумбочку в прихожей, чмокнул жену в ответ для приличия и стал расшнуровывать туфли:
— Поедем на дачу завтра утром, Валя, — сказал он, положив на полку туфли и надевая комнатные тапочки.
— В субботу?  — Валентина Васильевна удивленно вскинула на мужа глаза. — Но ведь ты по субботам всегда работаешь, Павел. На даче неизвестно когда был... Как же это?
— Меня ушли, — отмахнулся Федоров.
— За что, Паша? — Валентина Васильевна опешила, прислонилась к косяку.
— Севастьянов сказал, что справится со своими без меня. И в субботу, и воскресенье...
— Говори понятливее. Я уж думала... У меня, Павлик, душа в пятки...
Женщина помнила, как два года назад ни за что, ни про что, «ушли» из Управления подполковника Фролова. Кто тогда «посодействовал»? Осколков или Переверзев? Да, да, генерал Переверзев из столицы. Тогда всех перешерстили. А ведь Фролов, как выяснилось через год, и ни при чем был...
Валентина Васильевна повеселела. У нее сразу отлегло от души.
— На дачу, так на дачу. Все правильно, Павлик, нельзя быть следователем все двадцать четыре часа в сутки. Пора хоть чуть отдохнуть. Возможны сбои, — жена улыбнулась, ласково посмотрела на осунувшегося за последний месяц мужа. — Ты извелся на работе. Я тебя почти не вижу, одна скучаю... Коленьку тоже возьмем на дачу, Павлик? — переключилась Валентина Васильевна на более приземленное, близкое ей?
— А как же без внучка, — улыбнулся в ответ Федоров. — Позвони Люсе, чтобы пришли с Колей пораньше. Пусть на воздухе побегает...
До программы «Подробности» Федоров успел поужинать и, удобно расположившись в кресле, включил телевизор. Передавали, уже набившую оскомину рекламу о жевательной резинке без сахара, защищающей «зубы от кариеса с утра до вечера».
«Вот бы еще изобрели такую резинку, которая бы защищала зубы и по ночам, — съязвил про себя Федоров, подумав о своих уже четырех паршивых зубах, и о том, что все никак не решится наведаться в стоматологическую поликлинику. Затем следователь постарался забыть о своих дырках в зубах. — Не мучают, пусть пока побудут без пломб и коронок» — и снова окунулся в привычный для него преступный мир, не дававший покоя ни на работе, ни дома.
И опять это же пухлое трехтомное дело, которое он, передав по описи через курьера, отправил «на доследование» в область. Скорее всего, оно уже в субботу со спецпочтой «уйдет» из области  в столицу. Федоров понимал, что и областные «ищейки», и столичные, еще не раз будут звонить ему, приглашать для пояснений, поэтому пока не «убил» в голове ничего.
До других, как он считал, плевых дел, у него пока руки не доходили. Хотя, ими было не интересно заниматься. Ну, ограбили квартиру заведующего магазином «Колумбия» Новодворова, ну взяли у него вещей, как заявил потерпевший, как минимум, на пятьдесят пять тысяч долларов в эквиваленте — этот подождет. Судя по почерку, квартиру Новодворова брали не профессионалы, а мелкие сошки, которые вышибли плохо укрепленную дверь, оставили везде уйму своих «пальчиков», даже орудия взлома — топорик и два изогнутых для выбивания замков трехгранных напильника... Конечно, никто из похитителей на дактилоскопическом учете не состоял...
Ничего, придет время, выплывут... То ли будут вещички директора магазина спускать на барахолке, то ли на другом деле завалятся... Вот тогда их и возьмут... А что, директор подождет... Ведь не за праведные, не за кровные Новодворов все нажил. Два чересчур «навороченных» компьютера... Были ли они у него вообще? Новодворов мог и чуток добавить, чтобы мало не показалось... С его официальной зарплатой лет пятнадцать или побольше надо вкалывать, не тратить за эти же годы ни копейки, чтобы иметь в наличии такие деньги... Самого Новодворова следовало бы посадить за решетку и возбудить против него дело. Откуда у него за полтора года взялась такая масса денег? На новый «БМВ» для себя, «Ниссан» — для сына, на трехэтажную дачу с импортной сантехникой и бассейном с подогревом и тому подобное?.. Это двадцатое дело.
А о мэре, и говорить не стоит... Забрал некто двести долларов, часы... Потеря... Да найдут они его грабителя. Опять же какого-то сявку. «Крутые» на мэра быком не полезут и на обновку, то есть на грабеж не пойдут. Они Константина Ивановича знают в лицо. «Крутым» Шилов нужен всегда... Даже такому, как Мирошник мэр пригодился... Вот с делом Мирошника крутить было намного интереснее»... Ничего, он и Шилова потихоньку покрутит. Лизала не врал. К чему это ему?.. Говорят, что будущие покойники за день или за два перед смертью говорят обо всем, как на духу...  Признаются даже в смертных грехах...
Федоров даже не заметил, что за размышлениями, почти полностью пропустил программу «Подробности». Уже передавали «Спорт».
Валентина Васильевна сидела рядом с мужем и, время от времени бросая на него короткие взгляды, видела, что Федоров полностью погружен в свои мысли. Поэтому не мешала мужу. У нее было отличное занятие — вязала для внука свитер. Не такой, какими сейчас запрудили все приватизированные магазины и лотки да бутики, а настоящий, из верблюжьей шерсти, которую ей прислала еще во времена бытности Союза подруга из Туркмении — просто шерсть залежалась, да пока она из ее напряла ниток... И еще Валентина Васильевна знала — придет время и Павел поделится с ней, и, как бывало не раз, может, даже спросит совета...
Неожиданно в прихожей зазвонила междугородная. Федоров подскочил с кресла как ужаленный и тотчас бросился к телефону.
— Слушаю. Да, квартира Федоровых. Здравствуйте. Майор Федоров у телефона. Простите, с кем разговариваю? Откуда? Он действительно жив?
В голосе мужа было столько удивления и радости одновременно, что Валентина Васильевна, отложив на колени вязание, стала прислушиваться.
— Хорошо, хорошо, сейчас перезвоню. Через минуту. Ждите, — хрипло бросил Федоров и положил на рычаги трубку. Сразу же снял ее с телефонного аппарата и стал лихорадочно набирать, видимо названный номер, бормоча себе под нос:
«Чуяла моя душа, Мирошника никто не убивал. Он в очередной раз... смылся. Что я говорил Севастьянову... Награбил Мирошник миллионы долларов и по поддельным документам улетел или уехал в... Таллинн, чтобы затем инкогнито если повезет, перебазироваться куда-то дальше. Вот Каллас узнает... Завтра не Севастьянову, а Юури  первому и доложу, что Мирошник, возможно уже под другой фамилией где-то ходит по старинным узким таллиннским улочкам, а на него взирает с ратуши городской страж Старый Тоомас»...
На той стороне, долго не брали трубку и Федоров, нетерпеливо дав отбой, снова стал накручивать на диске код и названный неизвестным номер телефона в столице Эстонии...
Так ничего и не добившись, Федоров позвал:
— Валюша, запиши, пожалуйста, телефон, — он продиктовал жене номер. — Не дай Бог, забуду, — добавил взволнованно он, снова нетерпеливо накручивая на диске номер. Валентина Васильевна знала — ее муж нужные телефоны, факты, клички преступников и многое другое, держал в памяти подобно хорошему компьютеру, но, раз попросил записать, значит, это очень нужный телефон...

* * *
На следующий день около двенадцати в прихожей зазвонил телефон.
— Добрый день. Извините, это и есть квартира Свешниковых? — Голос в трубке был несколько хрипловатый, словно простуженный...
— Вы не ошиблись, Свешниковых.
— Мне Александр Лаврентьевич нужен.
— Это я.
— Здравствуйте еще раз. Зовут меня Борис. В филателистическом обществе сказали, что вы хотели показать старые марки. Проконсультироваться по их поводу. Давайте где-то встретимся. Марки прихватите с собой.
— Приезжайте, если вас не затруднит, лучше ко мне домой, Борис, — сориентировался Свешников. — Сейчас никак из дому не могу выйти. Жду звонок из Калуги. — Свешников взял телефон и, чтобы не мешать матери, которая прикипела к телевизору, смотря очередную «мыльную оперу», перенес его в другую комнату. — Кофе попьем.
— Да нет, неудобно, Александр Лаврентьевич. Где вы находитесь?
Свешников назвал адрес. Через минуту договорились, что встретятся у входа в городской парк в четырнадцать тридцать.
— Меня узнаете сразу, — чуть грубовато, или, может, простужено, сказал  Борис Петрович. — Я, как говорят, трехпалый — на левой руке двух пальцев недостает... Буду в сером летнем пиджаке, с большим коричневым портфелем. — Незнакомец  посопел в трубку, затем, словно провинившийся школьник, спустя минуту добавил, — в белой фуражке.
— Хорошо, договорились, буду, — сказал Свешников, и с юмором подумал: «Главное, чтобы встретил ты меня не в гробу и белых тапочках», — и после этого положил трубку.

* * *
— Как так не получали? — поразился Федоров. — Не может такого быть, товарищ полковник. Все три тома дела я отправил, как вы и приказали. В семнадцать двадцать с нарочным в канцелярию. — Федоров, которого дежурный по прямому телефону вызвал в кабинет Севастьянова, стоял перед шефом, который не предложил даже сесть. Полковник уже дважды вскакивал из-за стола и раздраженно измерял своими огромными шагами свой обширный кабинет.
— Вот, почитай, — Севастьянов решительно подошел к столу и, взяв с него полученное по факсу сообщение, протянул Федорову.
Буквы плясали перед глазами. С трудом майору удалось прочесть, что затребованное дело о предпринимателе Мирошнике в канцелярию не поступило, и она, канцелярия, требует немедленно доставить дело для дальнейшей отправки нарочным в вышестоящую инстанцию.
— Разреши войти, Владимир Семенович, — запыхавшись, хриплым голосом проговорил, показавшись в двери, заместитель Севастьянова, подполковник Ашукин. — Вызывал?
— Проходи. Чего так долго? Садись.
— Кашель замучил. Опять горло простудил. Жара, а я с горлом. И смех, и грех, — присаживаясь в предложенное кресло, продолжал Ашукин.
— Говорил тебе, пива из холодильника надо меньше пить, параллельщик ты наш, предприниматель... Как с магазином?
— Да все нормально, а с горлом... Виновато не пиво — молоко подвело... Что случилось? — Ашукин достал из кармана платок, вытер выступившую на лбу испарину. — В жар бросает.
— Иди на больничный, — недовольно бросил Севастьянов. — Нечего хвори разные по Управлению разносить...
— Да я уже практически оклемался, Владимир Семенович. Это уже, так сказать, отходняк...
— Ладно,  — мирно проговорил Севастьянов. Затем, увидев кровь на руке у Ашукина, спросил:
— А это у тебя что? Где же ты умудрился руку поранить, Борис? На даче? Хотя, постой, Ашукин, ты будто бы на работу пришел свеженьким, без, так сказать, травмы. Что, производственный травматизм? Где же ты у нас подставился?
— Да так, пустяки. Ящик стола закрывал, палец о гвоздь зацепил. Ничего, как у собаки заживет... А на больничный в нашей системе... Это же смешно, Владимир Семенович. Как же, пойдешь, — пробормотал Ашукин и будто только сейчас заметил стоящего Федорова в кабинете Севастьянова, сдержанно улыбнулся и негромко поздоровался:
— Здравствуй, Павел.
— Здравия желаю.
— Что случилось? — подполковник поднял глаза на Севастьянова.
— Три тома с делом о предпринимателе Мирошнике и иже с ним в канцелярию не поступали. Факс десять минут назад пришел.
— Ну и... — Ашукин положил свой толстенный блокнот на край стола, достал ручку, затем взглянул на Федорова. — Ты что, Паша, до сих пор его не отправил? Поторопись, не то нам штаны...
— И не только задницы надерут, — недовольно сказал Севастьянов, перебив своего заместителя. Полковник снова нервно заходил по кабинету.
— И что прикажете делать? — Федоров взвинтился. — Я дело Мирошника под номером  6668 отправил. Еще в пятницу, а где оно «бродит» по нашим коридорам, кто с ним носится, мне теперь, наплевать.
Ашукин вздохнул, и стал не спеша перелистывать средним и безымянным пальцем свою толстенную записную книжку и, как показалось Федорову, про себя ухмыльнулся.
— Вот мы с Василием Петровичем и хотим у тебя спросить, майор, как так получилось, что в канцелярию попали только пустые папки от дела, а не само дело за номером 6668? Понимаешь, пустые папки. Без единого листика...
— Такого быть не может, Владимир Семенович, — Федоров лишь взглянул на Ашукина.
Подполковник привычно прикрыл своей записной книжкой изуродованную руку. Он лишился двух пальцев лет пятнадцать назад. В привезенном на дачу песке взорвалась мина времен второй мировой войны.
— Данное дело о предпринимателе Мирошнике я заклеил, зашнуровал и скрепил сургучом. На нем поставил свою личную печать, Владимир Семенович. Затем положил все тома в дипломат для переноски, и тоже поставил сургучную печать. Затем передал его посыльному по описи.
— Кто был посыльным? — подняв голову, простуженным голосом хрипло спросил до этого молчавший Ашукин. Новенький? Новоселов?
— Да нет, как всегда, сержант Полетов.
— Опись у тебя? — снова обратился к Федорову Ашукин, нервно подергивая пуговицу на рубашке.
— Естественно. Первый экземпляр в сейфе. Как положено...
— Занеси книгу передачи дел сейчас же к Владимиру Семеновичу. Мы подождем. Так? — Ашукин повернулся к нервно расхаживающему с зажженной сигаретой по кабинету Севастьянову.
Полковник, продолжая вышагивать, в ответ молча кивнул.
— Слушаюсь, — сказал Федоров и быстро прошел к выходу из кабинета полковника.
Уже сбегая по лестнице на второй этаж, майор только поднял в приветствии руку, поздоровавшись таким образом с товарищем — непревзойденным в Управлении дактилоскопистом Александром Собровиных, умудрившимся родиться двадцать девятого февраля, на день позже Федорова.

* * *
Когда следователь по особо важным делам майор Федоров открыл дверь в свой кабинет, то едва не упал от неожиданности.
— Ё, моё, — только и смог произнести он.
Оба письменных стола были перевернуты, все бумаги и канцелярские принадлежности из ящиков вывалены на пол. На полу в беспорядке валялись также и множество книг, журналов, сброшенных неизвестным или неизвестными с прикрепленного к стене стеллажа.
Тут же взобравшись на верхушку кучи, вбежавший следом за майором в кабинет кот Интернет, словно учуяв под грудой бумаг и книг мышь, усердно принюхивался.  Лишь когда Федоров громко прикрикнул: «Бр-рысь!»,  Интернет, почуяв неладное, прожогом метнулся в приоткрытую дверь из кабинета.
— Давно пора тебя, кошачье отродье выпереть из Управления. Так терпим же, подлеца раскормленного... — вырвалось у Федорова, который разглядывал свой сейф. Обе пломбы на нем были сорваны, дверца на сейфе помята, металлическую махину сдвинули с привычного места за дверью. Видно было, что над ним «поработали» основательно, но дверца с особо секретным замком, жаждущим открыть его, не поддалась.
Дрожащими руками Федоров достал из кармана связку ключей, попробовал открыть сейф, но ни с первого раза, ни со второго, ни с последующих, эта операция ему не удалась.
Доложив по прямому телефону полковнику Севастьянову о случившихся неприятностях, Федоров затем позвонил друзьям — майору Ивану Переверяну и капитану Юури Калласу, справился у дежурного о возможных «гостях» или «госте» и, получив от него отрицательный ответ, остался в кабинете ждать оперативную группу.
Первыми в кабинет Федорова  ворвались Переверяну и Каллас.
— Привет, Павел. О, да тут у тебя проходил некультурный обыск, — улыбнулся Переверяну. — Это же надо, столько работенки подкинули... Бедняга... Пока наведешь порядки в бумагах, глядишь, и скоротаешь день до вечера...
— Здравствуй, Федоров. О, курадилугу1... — Каллас  кашлянул в кулак. — Удивляюсь, как ты, Павел Федорович, уважаемый следователь по особо важным делам, до такого бедлама в своем кабинете допустил с самого утра? Ладно бы, после обеда. Тогда и думается легче, и что-то можно почерпнуть новенького в наших суетных делах сыщиков. А с утра, Павел Федорович, даже лошадей, и тех, пока они как следует не войдут в ритм, долго приходится кнутом погонять, — с неприсущим ему юмором, на растяжку, произнес Каллас.
1 Чертовщина (эст.).
— Привет, интернационал, — сказал Федоров молдаванину Переверяну и эстонцу Калласу. — Все шутите... Как видите, ребята, сия дермотина случилась именно в моем кабинете и с моим сейфом.
Буквально следом за Переверяну и Калласом, в кабинет Федорова быстрым шагом вошли полковник Севастьянов и подполковник Ашукин.
— Здравия желаю, — чуть запинаясь, произнес Каллас, посторонившись. Переверяну в знак приветствия только кивнул головой вошедшим головой. Буквально несколько минут назад с него и Севастьянов и Ашукин уже сняли «стружку».
Севастьянов и Ашукин молча кивнули в ответ. Полковник сразу же обратился к Федорову:
— Как это произошло? Когда?
Федоров только пожал плечами, вздохнул.
— Конкретнее, — нетерпеливо бросил Севастьянов, когда молчание затянулось. — Что вы молчите майор, как баба? Когда не надо — слова из вас так и прут, а сейчас... — Глаза полковника разбежались по страшному бедламу, творившемуся в кабинете Федорова.
— Я оставил кабинет в пятницу. Опечатал сейф, дверь, сдал ключи под расписку сержанту Свекольникову...
— Ты сегодня утром был здесь? Входил в кабинет?
— Перед тем, как идти к вам докладывать. Я только открыл кабинет, как дежурный вызвал к вам, товарищ полковник. Я снова закрыл дверь на ключ, но уже не опечатывал ее. Все было нормально. Пломба на двери утром была на месте. Когда пришел от вас — застал в кабинете этот бедлам и кота Интернета.
— Выходит, за время вашего пятиминутного отсутствия, майор, кто-то хорошенько успел поработать здесь? — язвительно спросил Ашукин, снимая очки. — Или все спишем на Интернета?
Ашукин, видимо единственный из сотрудников Городского управления внутренних дел не любил кота, который, чувствуя неприязнь к нему, тоже не любил подполковника. Как только появлялся в его кабинете, Интернет сразу же бросался ставить во всех углах кабинета и на мебели свои метки. Не помогало ничего — ни освежитель воздуха, ни французский одеколон, которым Ашукин пытался хоть как-то перебить острый неприятный запах меток Интернета. Даже строгий негласный приказ и Севастьянова, и Ашукина не пускать в Управление кота, тоже не помогал. Интернет, будучи выгнанный вечером, правдами и неправдами ежедневно поутру просачивался в Управление и появлялся не только в многочисленных хмурых коридорах, но, как закон, хотя бы раз за день, и во вверенном Ашукину кабинете. Это Интернет  проделывал регулярно с завидным постоянством.
Федоров снова виновато пожал плечами.
— Кто? — поднял глаза от искореженного сейфа на майора Севастьянов.
— Судя по докладу дежурного, посторонних в Управлении не было. Значит, кто-то из наших, господин полковник, — сделал вывод Федоров.
— О, курадилугу, — снова повторился капитан. — Этого дерьма нам еще недоставало. Он еще что-то пробормотал на эстонском языке, но что именно, Федоров не расслышал. Да и не знал он эстонского языка, который по словам Калласа имел четырнадцать падежей, но иного, присутствующего в русской грамматике, не имел вообще.
— А вы почему молчите, майор? — недовольным голосом обратился Севастьянов уже к Переверяну.
Молдаванин, как и Федоров пару минут назад, сдвинул плечами, но голос подал:
— Пока ничего не могу сказать, господин полковник. Для того, чтобы выдвинуть хоть какую-то версию любому следователю нужно время, господин полковник, а я, как и вы, об этом только что узнал.
— Хорошо, — на удивление быстро согласился Севастьянов, затем схватил трубку служебного телефона и резко бросил:
— Вера! Сержанта Свекольникова и дежурного ко мне, немедленно, — приказал он и тут же бросил трубку на рычаги. — Пойдем ко мне, Борис Петрович, — обратился он к Ашукину и, не дожидаясь подполковника, быстро прошел к выходу, затем повернулся и, уже выходя из кабинета, чуть потеплевшим голосом, произнес:
— Вызовите слесаря, майор, пусть вскроет сейф. На раскрутку даю два часа, нет, час. — Сказал и решительно, весь пунцовый, вышел. За ним, словно привязанный, торопливо засеменил Ашукин.
— Я думал, меня вызывают к тебе вместе с Калласом, чтобы выпить с кофе по тридцать грамм ликера «Старый Таллинн», Павел, — сказал Переверяну, а оно... Держим в Управлении этого придурка сержанта Полетова... Может это он, Паша? — Переверяну поднял на Федорова глаза.
Федоров хмыкнул.
— Дебил, пусть простит меня Полетов и иже с ним, так и останется дебилом. Не додумается он до всего этого, Ваня. Да и зачем? Он сколько у нас работает?
— Да лет двенадцать. А, может и больше.
— Ты, конечно прав, Паша, но не забывай о руководящей и направляющей, — неожиданно подал голос долго молчащий Каллас.
— Ладно, замнем об этом, — отмахнулся Федоров.
— И обязательно выпьем, когда найдем покушавшегося на документы нашего уважаемого следователя  по особо важным делам майора Павла Федоровича Федорова, —  мягко произнес, улыбаясь Каллас. — Я обязательно выставлю бутылочку ликера «Старый Таллинн». С чего начнем? — тут же спросил он.
— С чего? Да сначала, — произнес Федоров, все еще пребывая в трансе. Затем майор вдруг преобразился:
— А ты знаешь, Юури, Мирошник объявился.
— Ну! — в один голос произнесли Каллас и Переверяну.
— Жив? — спросил уже Переверяну.
— Сказали по телефону, что жив. Но звонили-то откуда, ни за что не догадаетесь! — в глазах Федорова впервые за это утро заиграли чертики.
— Из Таллинна, — тихо, но уверенно проговорил Каллас. — И звонил ни кто иной, как эстонец. Я прав?
— Поймал. Вот телефон, — Федоров достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, — попробуй сегодня перезвонить в Таллинн, Юури. Поговоришь с эстонцем. Вернее, с эстоночкой. Голос такой приятный-приятный. Думаю, тебе будет приятно на своем языке потрепаться. А мне все равно времени на это не будет. Я вчера пытался, но ты же знаешь, какая у нас связь... Да и в кабинете несусветное творится...
— Конечно, Павел, — сказал Каллас. — Как только, так и сразу...

* * *
Незнакомец был точен. Свешников заметил его, еще подъезжая к парку. 
Борис Петрович  прохаживался у колоннады с огромным коричневым портфелем и был, несмотря на жару, в пиджаке и, как  и говорил по телефону, в белой фуражке, так что ошибиться прораб не мог.
Аккуратно поставив у бордюра машину, Свешников взял коробку с марками и, выйдя, закрыл на ключ дверку. Сразу подошел к Филателисту. Познакомились.
— Для вас, Александр, я просто Борис, без отчества, если можно.  Договорились?
— Простите, неудобно, без отчества, — воспротивился Свешников. — Я всегда привык по имени и отчеству людей называть.
— Борис Петрович, — Филателист, как показалось Свешникову, хитро улыбнулся.
Прошли вглубь парка под сень листвы, сели на давно некрашеную скамью.
— Ну, показывайте, что там у вас, простуженным голосом произнес Борис Петрович и близоруко прищурил глаза.
Свешников вызволил из газеты коробку, протянул ее Борису.
— Боже, я не думал, что они в таком ужасном состоянии, — разочарованно пробормотал  Борис Петрович, открыв крышку и одевая очки.
Проведя пальцами по верхним маркам, Филателист подозрительно шумно засопел, достал из наружного кармана пинцет и ловко выхватил ним из коробки небольшую, пожелтевшую почтовую миниатюру. Затем быстро приблизил ее к близорукому лицу, положил на колено, нетерпеливо снял очки, непослушной рукой достал из портфеля лупу, снова взял марку пинцетом и стал лихорадочно рассматривать ее. Спустя минуту или две Борис Петрович поднял марку кверху, посмотрел на просвет. Наконец обратил свой восторженный взгляд на Свешникова, который молча взирал на поистине «магические» деяния Филателиста, вздохнул:
— Вы знаете, Александр Лаврентьевич, что это? — Руки у мужчины дрожали.
— Ну?! — неопределенно не то спросил, не то ответил Свешников.
— Да ведь это... Это, — хриплый голос у Филателиста на время пропал. — Перед вашими глазами знаменитая Британская Гвиана.
— Ну и что? — обыденно сказал Свешников, пожимая плечами. — Да пускай хоть Французская Гвиана или нечто в этом роде. Вы скажите, Борис Петрович, эти марки, — прораб кивнул на коробку, стоят что-то?
— Раритет это, Александр Лаврентьевич. Понятно? — чуть не вскричал, задетый за живое Борис Петрович. — Он снова одел очки. — Потом, будто спохватившись, что сказал Свешникову лишнее, приумолк, положил марку в маленький кляссер. Его он вместе с лупой вынул перед этим из портфеля.  Спустя минуту,  Борис Петрович  снова стал торопливо перебрасывать пинцетом оставшиеся в коробке марки. Достал еще одну, тоже положил в кляссер.
По-видимому, не найдя там больше ничего стоящего, он аккуратно сложил марки в коробку, взял кляссер, еще раз раскрыл и снова приблизил к марке лупу, а потом поднял лицо на Свешникова:
— Вы продадите мне эту маленькую коллекцию марок, Александр Лаврентьевич? — тихо, чтобы не спугнуть продавца, спросил он. Голос у Филателиста чуть дрожал. То ли от нетерпения, то ли от переживания.
— Н-не знаю, как вам и сказать, Борис Петрович, — пробормотал Свешников, и сам удивился своему неуверенному тону.
— Я дам вам за нее десять тысяч.
— ?!
— Не смотрите так на меня, Александр Лаврентьевич. Эта марка, если говорить правду, стоит больше десяти тысяч долларов, но у меня сейчас нет таких денег. Вы подождете месяц-два? — как можно убедительнее проговорил  Борис Петрович .
Свешников опешил. Он не мог сказать ни слова. Сначала прораб подумал, что ослышался, и Борис Петрович хотел посмеяться над ним, предложив не десять тысяч, а всего десять долларов... Тогда, стоило ли за такую сумму ехать почти через весь город на машине? Да он бензина на больше сжег. А тут...
— Хорошо, подожду, — ошарашенно ответил Свешников Филателисту.
Деньги Александру нужны были позарез. Он полгода назад купил  машину, влез в долги — хоть и прораб, но какая на стройке зарплата — кот наплакал... Дай Бог, чтобы на еду хватило, да за квартиру расплатиться... Конечно, он не знаток марок, отдал бы их первому встречному мальчишке и так, за спасибо, а тут предлагают бешеные деньги! Кто же откажется от манны небесной. Для этого надо быть круглым дураком, если не сказать большего.
О купле-продаже этого клочка выцветшей бумаги он не скажет пока ни слова. Никому. Ни Анне, ни матери — никому. Когда получит деньги от свихнутого Бориса Петровича сполна — тогда другое дело. Спустя некоторое время, он ошарашит всех. И практиканту, которого отчитал по первое число о нарушении правил техники безопасности, тоже полтинник даст. Не обеднеет. А больше Коцаренко все равно ни к чему. Сосунок...
Увидев, что Свешников задумался,  Борис Петрович  с опаской взглянул на продавца — не дай Бог, передумает — и чуть сдавленно прохрипел:
— Ну что, договорились, Александр Лаврентьевич? — Голос у него к концу стал едва ли не елейным.
 Борис Петрович, когда Свешников поднял на него отсутствующий взгляд, понял, что прервал приятные мысли. Его новый знакомый, владелец Британской Гвианы, уже считал и в который раз пересчитывал «свои» десять тысяч «зеленых».
— За остальные марки я, пожалуй, дам вам еще баксов сто — сто двадцать. Эти деньги могу даже сейчас отдать, если не возражаете. А Британская Гвиана... — Он глубоко вздохнул, взглянул на маленький кляссер, затем похлопал по нему трехпалой рукой, — Гвиана пускай побудет пока у вас. Или, если доверяете, можете отдать мне. Она никуда не денется. У меня, как в сейфе, Александр Лаврентьевич...
— Пусть лучше побудет у меня, Борис Петрович, — сказал, улыбнувшись, Свешников.
— Ладно, — в голосе Филателиста проскользнула нотка сожаления. Он разочарованно взглянул на кляссер, вздохнул. Еще раз раскрыв коробку, поправил сползшие на переносице очки, пошевелил в ней пинцетом, потом опять поднял голову на все еще ошарашенного Свешникова, который до сих пор не мог прийти в себя:
— Нет, Александр Лаврентьевич, тут, пожалуй, на сто пятьдесят «зеленых» потянет. Вот, если вы не возражаете, возьмите, — сказал Борис Петрович и протянул Свешникову новенькие сто и пятидесяти долларовую купюры, которые, приятно хрустя, быстро перекочевали из одного кармана в другой. — Только уж никому Гвиану-то не продавайте, пожалуйста, — до этого почти что обыденный голос у Бориса Петровича стал просящим. — Договорились? —  Филателист неохотно протянул прорабу маленький кляссер, в котором на левом листке за целлофановой полоской лежал единственный клочок бумаги, стоивший таких бешеных денег. Правда, там еще была одна марка, но ее Филателист, выхватив пинцетом из-за целлофановой полоски и бросил в коробку.
— Договорились, — только и смог пробормотать в ответ Свешников.

* * *
«Внутреннего» преступника так и не нашли. Ни через час, как того хотел полковник Севастьянов, ни через  два... Видно было, что в кабинете действовал не профессионал высшего класса, а впервые принявшийся за такое дело человек. Отпечатков пальцев на лежащих на полу книгах, папках, листках, на выдвинутых из письменных столов ящиках, да и на сейфе, дактилоскописты Собровиных и Петренко «накопали» немало. Их унесли в компьютерный центр на сканирование и сверку.
Было странно и  другое: кто же все-таки мог проникнуть в кабинет Федорова, когда, при каких обстоятельствах? Да и времени на все было кот наплакал. Федоров пробыл в кабинете Севастьянова не больше пяти минут... Ну, семь...
На запрос полковника, дежурный сообщил, что никого в управлении в субботу и воскресенье из посторонних не было.
«Да, ну при чем здесь суббота и воскресенье, — снова подумал Севастьянов. — Сам Федоров сказал, что сегодня утром в кабинете все было в порядке, и печать майора на двери никто не вскрывал... Но ведь не  было посторонних в Управлении и сегодня, в понедельник... Получалось, что здесь «поработал» кто-то из «своих».
«Но зачем? И... «море» отпечатков пальцев... Не мог же сам Федоров все это совершить? — размышлял Севастьянов, прихлебывая очень горячий кофе. — А почему не мог. Ему и карты в руки... Но отпечатки пальцев... Это уже иное дело...».
Снова вызвав «на ковер» всю розыскную элиту, полковник был в ярости. Он, как отлично зарекомендовавший себя бомбовоз, долго молча расхаживал по кабинету, зло поглядывая из-под густых, почти сросшихся на переносице бровей на каждого, сидящего в кабинете. Зная крутой нрав полковника, все молча мерили взглядами маршрут Севастьянова, ожидая, пока первым подаст слово шеф.
— Молчите, — наконец-то разразился Севастьянов. — У вас под носом работает шайка преступников, а вы и ухом не ведете. Дожили, как говорят, до ручки. Исчезло главное, совершенно секретное дело, которым занимался майор Федоров. Так недолго, и вас с потрохами вынесут из Управления, а вы и не пикнете... Сколько вам дать времени на расследование? Час? Два? Месяц? Год? Работнички хреновые...
Севастьянов еще долго ругался, затем утих, сел за стол, перебросил с одного конца стола на другой кипу папок с бумагами, выдернул из нее два толстенных записных блокнота, затем поднял на всех голову. Взгляд его был строг и суров. Полковник прокашлялся, снова окинул всех розыскников своим колючим взглядом, и проговорил уже тоном ниже:
— В кабинете Федорова мог «поработать» только «свой». Понятно, за большие деньги. Но кто предложил преступнику деньги? Ради чего? Чтобы избавиться от дела, которое потянет за собой еще энное количество людишек, завязанных на нем?..  — непонятно к кому обращался Севастьянов, зачем переворачивать все у Федорова вверх дном, когда дело уже где-то в надежном месте? Кстати, вы, майор, — теперь Севастьянов конкретно обратился к Переверяну, — проверили, не давал ли кто ничего на документоуничтожитель?
— Так точно, проверили, господин полковник. Никто к Люсе, простите, к  младшему сержанту Лабезновой по данному вопросу за последние три дня не обращался.
— Я не спрашивал о других, майор. Ясно. Хорошо. — Севастьянов побарабанил пальцами по крышке стола, показывая этим, что чуть угомонился. Первая волна приступа ярости у него окончательно прошла, и все облегченно вздохнули.
— Расскажи, майор, все по порядку. Мне и своим товарищам.
— О чем? — спросил Федоров, вставая. — О том, что исчезло дело, которое я передал через рассыльного? Это и так всем известно, господин полковник. — А больше мне не о чем докладывать, — Федоров развел руками.
Севастьянов вновь взметнулся над столом.
— О вашей безалаберности! — резко почти прокричал полковник и, перейдя на «ты», продолжил:
— Ты почему, майор, не опечатал кабинет, когда шел ко мне? Забыл о своих прямых обязанностях? Тебя только за это надо лишить возможности...
Севастьянов не находил нужного слова, споткнулся и покраснел еще больше.
«А что было бы, если бы я опечатал кабинет? Да разве преступник обратил бы на это внимание? Фигня все это! Настоящая туфта!» — подумал Федоров, но, зная, что дальше пререкаться со взбешенным полковником бесполезно, сдержал закипающую злость, сжал губы. Никто и никогда днем не опечатывал в Управлении свои кабинеты. Даже сейфы. Затем, поскольку Севастьянов все еще зло поглядывал на него, начал сугубо канцелярским языком:
— По вашему приказу, господин полковник, я вручил  дело номер 6668, посыльному под расписку, перед этим прошил, выступающие тесемки залил сургучом и поставил свою печать. Затем в присутствии посыльного я вложил данное дело в малый, обшитый белым металлом «дипломат», поставил в углублении пластилиновую печать. Рассыльный расписался в получении дела номер 6668, и, забрав, вышел из кабинета.
— В котором часу? — Севастьянов для видимости подтянул поближе к себе блокнот, раскрыл, достал из кармана авторучку и застыл в неудобно наклоненной над столом позе.
— В семнадцать пятнадцать.
Ручка в толстой руке полковника скользнула по блокноту.
— Канцелярия закрывается в семнадцать тридцать, — Севастьянов оторвал взгляд от блокнота, выпрямился. —  Какое вы, майор, имели право отдавать дело рассыльному Полетову в столь позднее время. Нужно было подождать до утра. Я предвижу дальнейший ход событий. Рассыльный ушел от вас поздно. «Поцеловав» закрытую дверь канцелярии, вынужден был вернуться назад и отдать дело вам до утра. Так?
Федоров кивнул и, поскольку полковник молчал, решил отчитаться сугубо официально, но «правильно», как того требовала инструкция:
— Поскольку я еще работал, то предупредил Полетова, если дело номер 6668 он не успеет сдать в канцелярию, пусть принесет назад ко мне... Я работал до семи. Рассыльный не вернулся. Значит сдал дело в канцелярию. Только сегодня утром я узнал, что сержант не дошел до канцелярии, расположенной в левом крыле здания. Документ о получении от меня дела, находится в моем сейфе. Что с рассыльным случилось дальше — не знаю.
— Рассыльного ищут... — неожиданно подобрел Севастьянов. — Дома его нет, на даче тоже... Жена подозревает, что Полетов у любовницы...
— А, может, рассыльного «пришил» какой-то заезжий киллер? — бросил реплику всегда горазд на подобные выходки заместитель Севастьянова подполковник Ашукин. — Либо он сам, так сказать, поработал в кабинете Федорова...
— Борис Петрович, попрошу не перебивать, — сказал, чуть повысив голос, Севастьянов.
— Прошу прощения, — сразу же ретировался подполковник.
— Так вот, — продолжил полковник, стоя у своего стола, —  рассыльный Полетов не мог незаметно выйти за пределы Управления с огромным «дипломатом» восемьдесят на восемьдесят сантиметров. Поиски дипломата в Управлении никаких результатов не дали, как и розыск рассыльного...
— Не мог же он пройти сквозь стены, Владимир Семенович, — снова подал свой хриплый голос Ашукин.
«А Интернет в твой кабинет, словно сквозь стены проходит», — подумал Федоров.
 Севастьянов не обратил внимания на реплику Ашукина и продолжал:
— Нашли одну из трех папок, в которых было нужное нам дело. Она была пуста. На ней тоже масса отпечатков пальцев. Ими занимаются наши дактилоскописты. Значит так, пока этого дела не кинулись в области и в столице, попрошу ускорить поиски. Задействуйте весь личный состав. Кстати, — Севастьянов снова обратился к Федорову, — вы, Павел Федорович, сможете возобновить все?
— В общих чертах, да, господин полковник.
— Хорошо, поработайте. А все остальные займитесь поиском дела и рассыльного Полетова. Свободны.

* * *
Борис Петрович после встречи в парке со Свешниковым появился дома в расстроенных чувствах. Открыв все еще трясущимися руками входную дверь, вошел в квартиру, поставил портфель на тумбочку, коробку положил рядом и стал развязывать непослушные шнурки на ботинках.
— Есть будешь, Боря? — спросила жена, выглянувшая в прихожую.
— Нет, спасибо, — нетерпеливо бросил  Борис Петрович, вступая в тапочки.
— Пельмени остынут, а разогревать их, сам понимаешь, — остановила его на ходу жена.
— Сказал, не хочу! Сама ешь, — отмахнулся Борис Петрович. Прихватив портфель и коробку, прошел в комнату. Сняв пиджак, бросил на диван.
Зная сварливый характер мужа, женщина ничего не расспрашивала, молча прошла на кухню, в свою вотчину, где Борис Петрович ее никогда не доставал.
Перед тем, как сесть к столу, Борис Петрович привычно застелил его чистым листом бумаги, взял со стеллажа каталог почтовых марок «Ивер», основной кляссер, подставил свое любимое кресло и расположился в нем. Затем открыл коробку, высыпал из нее марки. Из портфеля достал несколько рабочих кляссеров, нетерпеливо раскрыл каталог и на нужной странице отыскал почтовую миниатюру. Когда еще раз увидел Британскую Гвиану, все внутри у него вскипело и тут же, буквально через секунду, сковало холодом. Филателист затрясся, как в лихорадке. Вскоре отпустило. Он задумался.
«Это же надо, чтобы у совершенно несведущего в почтовых миниатюрах человека, совершенного профана, оказалась Британская Гвиана! Марка, о которой я знаю бесчисленное множество легенд, столько рассказов «бывалых» филателистов, маленький невзрачный рисунок которой видел до сих пор только в этом каталоге почтовых марок, —  Борис Петрович  провел рукой по странице «Ивера»... — Да ведь на ее оригинал я даже и не мечтал взглянуть, и тем более... иметь эту драгоценную марку в своей коллекции...
Нет, черт рыжий! Дурак стоеросовый! Ну, кто, спрашивается, тянул меня за язык говорить о десяти тысячах баксов, которых у меня и в помине нет? Да и будут ли в дальнейшем, тоже бо-ольшущий вопрос! Где я их теперь возьму, чтобы уплатить этому счастливчику за Гвиану? Дал бы ему за всё сто пятьдесят «зеленых», ну двести, он был бы рад до невозможности, может, даже в ножки мне поклонился, а так, я — дурак! Дурак!!! Правда, за те, что в коробочке были, я даже по каталогу, все пятьсот долларов возьму, если не больше! Но где раздобыть десять штук? Марку, естественно, я не буду продавать ни за сто с гаком тысяч зеленых, как по каталогу, ни за двести — купили бы! На такое покупатели всегда найдутся... Упустить подобный раритет... Дураком надо быть еще большим. Из-за одной марки обо мне, о моей коллекции узнает весь филателистический мир... Затем ко мне зачастят «забугорные» миллионеры и миллиардеры... Чтобы если не купить, то хоть взглянуть на Британскую Гвиану... Откуда она здесь, в нашем городе взялась? Конечно, ее захотят заиметь и воры, рэкетиры, мафиози, киллеры...»
Борис Петрович шумно вздохнул, затем провел рукой по странице каталога, словно хотел смести оттуда на стол эту марку и подумал, что о последних он ни видеть, ни слышать ничего не хочет...
«Так, Борис, подумать надо... В долг такую сумму никто просто не даст. Это не пятьсот, не тысяча... Под проценты брать — гиблое дело. Кредиторы так потом прижмут, что дышать больно станет, если не отправят на тот свет, как полтора года назад Кольку Мышанова. Взял он пять штук «зеленых» «на раскрутку», купил в столице двести пятьдесят старых олимпийских серий и вчистую прогорел — как раз, на его голову новоделы в филателистические магазины поступили. Кто же после этого старые марки брать-то будет, когда новоделы почти в пятьдесят раз дешевле первотиражных. Да, их напечатали с тех же клише, что и первотиражные, но через десять лет после первого выпуска... Вот Мышанов и не рассчитался с кредиторами. Проценты на проценты... Колька продал машину, квартиру... Все равно не хватило рассчитаться. Его и пырнули ножом в подъезде. Чтобы другим не повадно было... Берешь в долг — отдай вовремя и сполна. Как договаривался... Это закон бизнеса! Да, суровый. Но ты сам на него пошел...
Нет, надо что-то другое придумать... Ведь нет такого положения, из которого нельзя найти выход. Пускай даже...»
Пригладив свои непослушные рыжие вихры, Борис Петрович встал из-за стола, прошел к стеллажу, взял еще два небольших свободных кляссера, снова сел и, уже не спеша сортируя по каталогу высыпанные на чистый лист бумаги марки из коробки, начал осторожно вкладывать их под целлофановые ленточки. С десяток миниатюр, хоть и старых, пришлось окончательно забраковать — кто-то давно поработал с ними силикатным клеем. Но это был привычный процесс. Без подобного не обходилась ни одна оптовая покупка. Все равно и сегодня он  был не в «прогаре».
Это занятие всегда успокаивало его, направляло ход мыслей в нужное русло.
«А если взять и убить этого Cвешникова?» —  у филателиста мелькнула нахальная, злая мысль и сразу же уплетнула куда подальше.
Конечно, Борис Петрович понимал и знал, что подобное — криминал, а он, как и Остап Бендер, с юношеских лет особо чтил Уголовно-процессуальный Кодекс. Вернее, старался его чтить. Так, по мелочи изредка промышлял, не без того. Свободная копейка никогда не была лишней, но чтобы пойти на убийство...
«Постой-ка, рыжий ты черт, — Борис Петрович, положив очередную марку в кляссер, отодвинул от себя каталог, кляссер, бросил на стол пинцет и уставился в стену, — а что, если взять деньги, которые Дарья из банка в Новоивановку каждый месяц возит? Ведь она немало на всех работающих получает. Как-то говорила, что в пересчете на доллары, везла под пятьдесят тысяч зеленых сразу. И так каждый месяц! В один и тот же день... И никакого убийства и прочего. Только ограбление».
 Борис Петрович, улыбнулся про себя, потер от удовлетворения подбородок, шумно вздохнул.
«А ведь это неплохая идея, — отметил он. — Только кого в исполнители взять? Сам-то не справлюсь. Да и появись я перед Дарьей, даже с пушкой самого большого калибра, не отдаст деньги кассирша. Факт. Знает меня как облупленного. Да и менты все зают... Тут надо подставное лицо. Нет, нужно даже, чтобы налетчиков было, как минимум, двое. Одному даже справному мужику не управиться... А машину... Хм, какая мелочь... Ее остановить можно точно так же, как рассказывал мне подсобный рабочий Корней Павлович Воробьев, четыре раза отбывавший наказания на зоне за разбой...
Но кто согласится? Конечно, жаждущих взять банк, да деньжата посчитать — море, но... На улице не крикнешь, мол, «идите и возьмите бешеные деньги, которые сами просятся к вам в карманы»... Нужны исполнители. Рэкетиров — да, исполнителей такой сложной миссии, кроме как покойный Воробьев, раз два и обчелся. Говорить с «крутыми знатоками» — себе в убыток. Ни шиша не оставят... Понятно, мне нужно тысяч тридцать. Остальные двадцать пять, или чуть поменьше можно безболезненно отдать исполнителю или исполнителям. Но кто пойдет на подсудное дело? Десятка как минимум светит... Да нет, больше... Разбойное нападение и тому подобное...»
Вздохнув еще раз, Борис Петрович вновь принялся за марки, затем, оставив их на столе, прошел в ванную. Освежившись, направился на кухню, где его уже давно ожидал вкусно приготовленный женой обед. Особо он любим малехонькие мясные пельмени со сметаной...

* * *
Не успел Каллас зайти к Федорову, тот сразу спросил:
— Ну что Таллинн, Юури?
— А ничего, — в голосе эстонца было полное разочарование. Может ты ошибочно записал не тот номер? Это касса продажи билетов Балти яам — Таллиннского железнодорожного вокзала. Даже не эстонка попалась. Говорили с ней по-русски...
Федоров еще раз назвал коллеге Таллиннский номер телефона.
— Лажа это, Павел, — отмахнулся Каллас. — Кто-то пытается нами покрутить.
— Зачем?
Каллас хмыкнул, развел руками.
— Разве тебя в первый раз посылают по ложному пути? Думаю, что нет. И мне кажется, что не в последний...
— Версии какие-то новые есть, Юури?
— Да нет. Пока. А у тебя? Прояснилось что? — Каллас присел на стул.
Теперь уже пришлось развести в стороны руками Федорову.

* * *
Только перед обедом в кабинет к Федорову заскочил растерянный дактилоскопист Петренко:
— Здравствуйте. Здесь... Здесь... У вас в кабинете Павел Федорович,   усердно «работал» Клепа. Везде его пальчики... И на книгах, и на покореженном сейфе... Его же пальцы и на папке от дела номер 6668...
— Кто такой Клепа? — вскинул на дактилоскописта  брови Федоров. Он сидел у единственного поднятого стола. Ничего из разбросанного по полу, ни он, ни его помощники, «отдыхающие» на стульях рядом и строящие версии, пока не убирали.
— Матерый уголовник. Иван Иванович Клепанков, прозвище Клепа, он же Куроед. На воле пробыл, начиная от рождения не более двенадцати лет... Родился в колонии. Мать Клепанкова тоже преступница. Убила ножом  любовника. Первый раз Клепанков попал за решетку в... десять лет за разбойное нападение на инкассаторов. Странно, что столько отпечатков он, уже и на нарах долгое время поспавший, и не на одно дело «ходивший», оставил в вашем кабинете, Павел Федорович.
— Десятилетним напал на инкассаторскую машину? — удивленно переспросил Каллас.
— Был подсадной уткой. Сейчас Иван Иванович Клепанков отбывает наказание в колонии усиленного режима. Последний раз получил пятнадцать лет за изнасилование. Отсидел из них девять. Считается одним из самых опасных преступников. Двоих отправил на тот свет... Наркоман со стажем... Кроме того, что накопал в компьютере, я дал запрос по спецсвязи...
— Пальнули бы его, и весь сказ, — бросил реплику Переверяну.
— Этого и мне хотелось бы, Ваня, чтобы таких не держали, — произнес Петренко... Попал человек за решетку раз, бывает, оступился. Ну, во второй, в третий... А дальше, чтобы не совершил — смертный приговор. Да еще и с убийствам и... Знали бы, что больше все, конец. Может, остепенились бы, ворюги закоренелые... Все из Дальнего зарубежья как только СССР распался,  вообще потребовали, чтобы у нас и в России, и на Украине, в Белоруссии и во всех странах СНГ отменили смертную казнь... И что тогда будет? Они об этом и знать не хотят, а мы им в ножки кланяемся, да все время потакаем... Как же, Запад нам поможет, Запад нас рассудит... Побыли бы они в наших шкурах... Они за свое ратуют, свою политику нам пихают... Нам надо жить своим умом... Только в Болоруссии, молодец батька, оставил смертную казнь, а все остальные  из бывших советских республик, как и мы отказались от нее. В США почему-то не отказались, а с нас требуют...
— Ладно, не тебе, Саша, решать... — тихо, с рассудительностью и свойственной ему медлительностью сказал Каллас. — Пусть, Александр, в верхах депутаты об этом думают. Им мы отдали бразды правления, им и карты, и козыри в руки...
— Они только о себе и подумывают, — недовольно бросил Переверяну. — Зачем им думать о быдле?
— Если Клепа сидит, то откуда здесь появились его пальчики? — начал было Федоров...
— Вот именно, что должен сидеть. Я в компьютерный, отпечатки пальцев на сканер, а там мне, буквально за минуту, все как на ладони: пальчики Клепы. Это раз. Во-вторых, вся его подноготная. И последние сведения — Иван Иванович Клепанков девять дней назад подговорил группу заключенных из шести человек и бежал из колонии усиленного режима, находящейся в Приморском крае. Вот данные и его фотография, — Петренко протянул Федорову два стандартных листа распечатки на лазерном принтере.
— Это уже интересно, — бегло просмотрев листы, Федоров отложил их на стол и потер руки. — Быстро же он добрался до Лучегорска. Считай, с другого конца России. Значит, сумел... И чего он в нашу глубинку тогда приперся? «Работал» бы в Москве или Санкт-Петербурге, ну, Ростове-папе, Киеве...
— Это его очередной побег, Павел Федорович, — добавил дактилоскопист Петренко...
— Все побывавшие в местах не столь отдаленных, и не только они наше здание десятой дорогой обходят, а он — поперся к черту на рога. И надо же, чтобы забрался ко мне в кабинет. Но каким образом? — Федоров сдвинул плечами. — Окна по четвертый этаж зарешечены. Это раз. Через дежурку не пройдешь. Это два. За десять минут моего отсутствия преступник натворил здесь такого...  Он прекрасно знал, что нужно искать...  Странно все...
Внутри нашего заведения исчезает рассыльный с делом, в котором замешаны высшие чины. Преступник, как это ни странно, проникает в мой кабинет, чтобы убрать улики, и оставляет столько отлично читаемых узоров папиллярных узоров своих пальцев, что диву даешься... Ладно, допустим, что Клепа, непонятным образом просочившись в Управление, пришил Полетова и забрал у него дело. Куда он мог деть труп? Сыскники все нычки нашего здания обшарили — пусто. Рассыльный Полетов словно сквозь землю провалился.
— Расчленили его, и в унитаз...
— Не смеши людей, Иван. — Федоров поднял на Переверяну глаза. — Дай закончить мою версию, а уж потом выскажешь свое предположения, выдашь замечания.
 — Усек, прости.
Федоров продолжил:
— Затем Клепа побывал в моем кабинете именно сегодня. Тоже странно, не находите, коллеги? Два дня — и субботу, и воскресенье зек просидел, либо в наших коридорах, или еще где-то, дожидаясь, пока я дверь оставлю не опечатанной, и заявился ко мне в кабинет в понедельник?.. Абсурд! Я бы на его месте после поимки дела и убийства рассыльного, мотал отсюда куда глаза глядят...
— Но двадцать восемь отпечатков пальцев, Павел Федорович, говорят об ином, — подлил масла в огонь асс дактилоскопии Петренко. — Мне даже не пришлось долго с ними возиться... По моим прикидкам — в основном оставлены на вещах указательный и большой пальцы Клепанкова.
— Других отпечатков пальцев здесь не нашли? — поинтересовался Федоров, исподлобья поглядывая на Петренко.
— Ваши, Павел Федорович, почти на каждом шагу, затем два старых отпечатка на письменном столе принадлежат майору Сидоренкову, еще три — подполковнику Ашукину — на столе, бедняге сейфе и ручке двери... По одному — отметились майор Переверяну — на столе,  полковник Севастьянов — на косяке двери и рассыльный Полетов — на стене... Но ведь все это отпечатки наших сотрудников и их брать во внимание...
— Прямо коллекция отпечатков пальчиков, целая демонстрация, — сказал Переверяну, поставив на столешницу два своих пальца. — Топы, топы, топы, — он «пробежался»  пальцами по столу. — Моих пальчиков уже не один здесь, и не два, Сашенька, а больше дюжины. Смотри, какой путь они по столешнице пробежали. Прямо-таки бег на длинные дистанции со всевозможными  препятствиями и с возможными неприятными последствиями...
— Не балуй, Ваня. Эдак тебя в преступники запишем и скажем, что так и было... — бросил Федоров.
— Это нам как два раза плюнуть, господин майор, — заулыбался Переверяну.
— Только, пожалуйста, не становись против ветра, — добавил Федоров. — А вообще-то, ребята, довольно странно выходит...  Ты не находишь, Юури? — спросил под конец своего короткого монолога Федоров у эстонца, словно пропустив мимо ушей последнее замечание дактилоскописта Петренко. — Клепанков прекрасно знает, что оставленные отпечатки пальцев — сродни визитной карточке. Они давно в электронной картотеке. По папиллярным узорам можно Клепанкова не только вычислить, но и разыскать. Не вяжется все. Клепа, будто бы специально оставляет в моем кабинете их, так сказать, массу — и на шкафу, и на сейфе, и на столах... Как бы ты поступил, Юури на месте преступника? Оставлял бы свои папиллярные узоры, да и к тому же, везде?
Каллас ничего не ответил майору и только глубоко вздохнул, затем хмыкнул.
— Вот, вот, и ты молчишь...
— А что я должен говорить, Павел Федорович? — Каллас пожал плечами. — Конечно, не оставлял бы. Я ведь не враг себе. Вернее, постарался бы не оставить ни одного... Преступник, он и в Африке преступник. Слышал такое? Вот тебе и все... Это тебе, Павел, не варгапоисс1, а курьятегийя2. Вага веси сюгав пёхи3. Понятно?
1 Воришка (эст.).
2 Преступник (эст.).
3 В тихом омуте черти водятся (эст.).
Федоров уже запомнил отдельные эстонские слова и выражения, которыми порой пересыпал свою речь Каллас, поэтому только утвердительно кивнул головой. Он почти понял, что сказал Юури.
— Мне можно идти, Павел Федорович? — спросил Петренко.
— Как только что новое прояснится...
— Конечно, конечно, Павел Федорович, — торопливо сказал Петренко, уже выходя из кабинета Федорова.
Переверяну недовольно хмыкнул:
— Опять ты, Юури своими дурацкими, прости, словесами сыплешь. Сколько можно тебя просить говорить по-человечески, чтобы тебя понял каждый. А если я возьму и начну ни с того, ни с сего, по-молдавски чесать, Павел по-русски, ты по-эстонски, Петренко по-украински... Да мы только Павла одного и поймем, ну, может, еще, с горем пополам Петренко... А Федорову-то как? Хотя ты по-русски с таким акцентом говоришь, что... Словно и не прожил почти всю жизнь в России... У вас, наверное, это мягкое эстонское произношение на русском языке совершенно неискоренимо...
Каллас ничего не ответил, только молча вскинул на Переверяну свои огромные, навыкате глаза. Взглянул на Ивана с обидой.
— Ладно, Юра, не дуйся, — Переверяну улыбнулся. — Это я так, по дружески, разве не понимаешь?
— Не понимаю, майор, — едва ли не зло произнес Каллас, сжав свои тонкие бескровные губы. — Если уж на то пошло, ты тоже по-русски с акцентом говоришь, — добавил эстонец, все еще дуясь.
— Во, во, давайте, подеритесь тут. Не хватало мне еще одного — разнимать вас, — недовольным голосом произнес Федоров.
— Думаю, до драки не дойдет. А то, что он, — Каллас кивнул, — дуется на меня, пускай. Я это не специально... Как мне хочется, так и говорю. Ты же понял, Павел, что я сказал?
Федоров хмыкнул, затем поднял глаза на капитана, улыбнулся:
— Чего не понял — домыслил. А, в общем, за те многие годы, что мы с тобой рука об руку работаем, думаю, что уже и с настоящим эстонцем смогу поговорить. Ну, хотя бы кушать да воды попить по-эстонски попросить...
— Я будто не настоящий эстонец. И мама моя — эстонка, и отец тоже... Я и родился в Тарту на улице Тяхе. А потом родители уехали из Эстонии. Служба отца — военного летчика — побросала по всей России... Мне и три года не исполнилось, как отец перебазировался с Тартуского военного аэродрома сначала на аэродром под Тулой, затем был Ленинград, Дальний Восток, Украина, Москва, теперь — Лучегорск... Так, между собой родители иногда по-эстонски говорили, а больше по-русски. Отсюда, можно сказать, что я, ребята, настоящий эстонец, но почти в русском исполнении.
— Не понял, — подал свой голос Переверяну. — Если у тебя и отец, и мама эстонцы, то почему ты тогда в «русском исполнении»? У тебя что, отец другой был? А этот, теперешний, ну, летчик, так сказать, тебе — отчим?
— А, понял, Ваня. Мехе кохта1, — Каллас рассмеялся, — я употребил не то выражение. — Я, настоящий эстонец, проживший в России почти все время. Разве что родился в Тарту, и все...
1 Дурак я. (эст.).
— Прости, я не так выразился. Я имел в виду, что с незнакомым эстонцем, Юра. Он только войдет, а я сразу ему «Тере тулемаст!»2 Правильно? — наконец-то смог вставить Федоров.
2 Добро пожаловать. (эст.).
Юури, улыбнувшись в ответ, кивнул.
— Ну да ладно, о филологии мы, грамотеи хреновые, поговорили, теперь вернемся к нашим баранам, то бишь, к тому, что нам особенно «близко к сердцу»... Что будем делать дальше? Преступник известен. Когда же слесарь придет? — начал волноваться Федоров. Встав со стула, он подошел к сейфу, все еще пытаясь своим ключом открыть дверцу. — Хоть ты бы, Интернет, под ногами не крутился, — недовольно проговорил Федоров, отстраняя настырно лезущего под ноги кота.
— Как только, так и сразу, — в кабинет Федорова ворвался, испугав кота, здоровяк Кириленко. — Привет, честная компания. Что, опять заел, родимый?
— Интернет, бросил беглый взгляд своих, похожих на перезрелый крыжовник глаз на вошедшего, и сразу же ретировался в приоткрытую дверь.
— Ты куда, Интернет? — крикнул Каллас вдогонку? — Господин Кириленко не забирать тебя пришел. Он по другим делам...
— Интернет подался к Ашукину, метки ставить, — рассмеялся Переверяну. — Время пришло. Разве не видел, бросился словно на пожар.
— Вы еще не на пенсии, Михеич? — спросил Федоров, пожимая Кириленко руку и не обращая на реплику Переверяну.
— Через два месяца и восемь дней, Павел Федорович. Хотя что толку от этой пенсии? Подачку государевы исполнители дают, а не заработанную пенсию. Разве что ножки не протянешь, хотя до этого — полшага. Документы-то я на оформление подам, но работу свою не брошу. Таких как я, в городе и области единицы, и мы, официальные медвежатники, во все времена нужны. Сколько людей ключи теряют... Вызов за вызовом. Это раз. Бывает, замки летят. Это два. Ну, там профилактику, и все такое... Это же понятно. — Слесарь не торопясь, подошел к сейфу. — Боже, кто же тебя, бедненький, так? Сейчас мы откроем тебя, миленький, — ласково сказал Кириленко, раскрывая свой небольшой саквояж и вытаскивая из него целую связку отмычек. — Паразиты, даже отверстие для ключа погнули. Гады, ломиком орудовали... Сами, мол, не поживились, чтоб и хозяин, открывая, помучился. И придумали, где грабить... И при чем тут сейф? Разве его так трудно открыть? Простейшая конструкция сороковых годов... Зачем долбить? Две проволочки да небольшая отвертка или шпилька... На худой конец, и ножницы подошли бы... Здоровые гады... Спортсмены... Хилому такого не совершить... Эко, сталь как помяли...
Буквально через минуту дверца сейфа со скрипом распахнулась.
Федоров сразу же ринулся к сейфу и вынул из него массивную папку. Нетерпеливо раскрыл и тут же вытер выступившую на лбу испарину: книга приема и передачи дел была на месте, именно в этой папке.
Майор лихорадочно перелистал прошитые листы. Последней на сороковой странице под обширной описью, стояла размашистая подпись рассыльного Полетова, а чуть ниже — его личная печать.
— Ну вот, а ты, Паша, переживал, — почти в один голос произнесли Переверяну и Каллас, заглядывавшие через голову Федорова. — Теперь ты ни при чем. Пусть ищут рассыльного и пропавшее дело сами...
— Мы и искать будем, — ухмыльнулся Переверяну. — Вы что, полковника не знаете?
— Спасибо, Михеич, —  радостно сказал Федоров. — Давайте, пропуск подпишу. Хотя для вас следовало бы постоянный пропуск заказать... С меня бутылка.
— Да не за что, Павел Федорович. — Кириленко достал из кармана пропуск, протянул бумажку Федорову. — Это моя работа. А ему, бедняге, теперь уже не профилактику нужно  делать, а полностью менять не только мозги, но и дверцу... — Кириленко вздохнул. — А еще лучше, заменить новым. Больше пятидесяти лет потрудился, сколько в нем тонн бумаг перебывало, пора и на покой... А за бутылку — спасибо, давно уж как в рот не беру...
— Это же почему, Михеевич? — спросил пораженный Переверяну.
— А уж отпил свое, — Кириленко развел руками. — Врачи сказали...
— Либо пей — умрешь, либо не пей, тоже умрешь, — уже смеясь, проговорил Федоров.
— Во, во, ребята, — Кириленко загоготал. — Ну, я пошел. А сейф-то все, хоть и хорош был, но отработал свое, Павел Федорович. А жаль. Этой модели и сносу не было бы, если бы не идиоты... Был бы музей сейфов, так его туда, трудягу. И на видное место... Таких сейчас не делают, — сказал Кириленко, аккуратно подсовывая под резинку свой инструментарий. — Ну, кажись все, — он еще раз подошел к сейфу, похлопал рукой. — Ну-с, до свидания.
— До свидания, Михеевич. И спасибо, — сказали все втроем в один голос Каллас, Переверяну и Федоров.

* * *
Два дня Борис Петрович ходил сам не свой. А уж о сне ночью и не думал. Филателист ложился спать, как всегда, ровно в одиннадцать, но впервые изменил своей привычке засыпать буквально тотчас, как только его голова касалась подушки.
Эти две длиннющие, как ему показалось, ночи он практически не сомкнул глаз. Даже давление у него, на которое никогда не жаловался, подскочило до катастрофических размеров. Конечно, Борис Петрович не знал, до каких именно, но то, что у него стучало в висках и ломило черепушку, это был неопровержимый факт.
Работа тоже валилась из рук. Уж очень хотелось Филателисту любыми путями заполучить Британскую Гвиану. Не потому, что стоила она по каталогу почтовых марок «Ивер» много больше ста тысяч долларов. Нет. Прежде всего, он, как и всякий настоящий коллекционер, воспылал желанием обязательно приобрести данный экземпляр. Для того, чтобы эта старая почтовая миниатюра находилась у него в коллекции. А еще, как говаривал его школьный друг, чтобы другим завидно было.
Борис Петрович понимал и знал: любой человек по своей натуре жаден и предел жадности у него не существует, отсутствует напрочь. У одних это проявляется более зримо, у иных, совершенно незаметно для постороннего взгляда... Но сия дилемма никогда и ни при каких обстоятельствах дела не меняла...
Филателист никогда не стремился к тому, чтобы стать самым богатым человеком если не на планете, то хотя бы в своем родном городе. Нет! Ему просто хотелось стать хоть чуть побогаче, чтобы не думать о деньгах, как думают о них безработные, не думать, будет ли у него, когда выйдет на пенсию, на сегодня или на завтра несколько монет, чтобы купить кусок хлеба и стакан молока. Конечно, Борис Петрович, переступил через эту черту, и о куске хлеба с маслом не печалился — это у него на столе уже было и будет до его кончины. И окорока, и коньячок... У Филателиста нынче существовали иные запросы...
Вот и сейчас, сидя в отвоеванном из одной спальни кабинете за письменным столом, Борис Петрович не отвечал даже на прямые телефонные звонки. Ни по городскому телефону, номер которого знали лишь шеф и приближенные, ни надоедливые сотрудники, ни по мобилке, которую он вообще отключил. А жене запретил к городскому телефону подходить, чтобы чего не ляпнула невзначай...
Он хотел, чтобы его не трогали.
Ни сегодня, ни завтра — до того времени, пока он не раздобудет нужную сумму денег. Пока не положит в свой лучший, заветный кляссер раритет — известную на весь мир Британскую Гвиану.
Филателист думал лишь об одном — где взять деньги?
Этот неотступный вопрос терзал душу, не давал спокойно жить и на работе. Даже когда в его кабинет впорхнула всегда входящая без стука бухгалтерша Ниночка Переверзева, Борис Петрович только недовольно поднял от кипы бумаг на столе голову и отмахнулся — о каком квартальном отчете могла идти речь?.. Отчет мог и подождать с подписью. Могла и к шефу подойти, чтобы тот подписал...
Ниночка, увидев, что нынче Борис Петрович «на взводе», не стала настаивать. Женщина, сразу же вздохнув и вильнув упругим задом, который Борис Петрович всегда любил приласкать не только взглядом, но, порой, и рукой, аккуратно, змейкой выскользнула за дверь.
Она только смеялась, когда Борис Петрович проводил рукой по ее ягодицам, да, будто невзначай залезал под юбку, и, изворачиваясь, всегда глазки свои голубые, стерва, строила что надо. Далее этого дело не продвигалось, что еще больше распаляло Бориса Петровича, который дал себе слово все равно ее «распечатать». Чего бы это ему не стоило. Здесь уже преобладал отнюдь не ум, а спортивный азарт. Но, конечно же, не сегодня.
Сегодня ему было противно все. Даже всегда до этого желанная, но совсем неподдающаяся, грудастая Ниночка-разведенка...
«Если решиться на разбой, то как найти «исполнителя»?..
Взяв со стола, уже четвертую с утра чашку, в которой был налит двойной кофе по-турецки, Борис Петрович  сделал пару глотков и снова шумно вздохнул, собрал разложенные бумаги в стопку, положил их на конец стола, встал из-за него, прошел к окну и посмотрел вдаль.
С четвертого этажа открывалась изумительная панорама посаженного в бывшей балке лет двадцать или двадцать пять назад рукотворного леса. Он уже поднялся, скрывая «раны» — поточенные эрозией балки и буераки. Но даже свежая зелень листьев деревьев не успокоила его. Мысль Филателиста загнанной птахой повергла его в страшное уныние. Затем он вынужден был отвлечься от тяжких дум — настырный телефон, звонивший вот уже не менее минуты, вывел его из себя.
Схватил трубку.
— Слушаю, — раздраженно и хрипло бросил он и подумал, что бросил бы все это к такой матери, и закатился бы куда подальше, так нет, надо было хоть на что-то рассчитывать. Конечно, на перепродаже почтовых миниатюр Борис Петрович имел много больше, чем платили на работе, но до пенсии ему было еще сравнительно далеко...
— Ты что, уже, Петрович, и к телефону не подходишь? Случилось чего?
— Да нет, ничего такого, — успокоил звонившего  Борис Петрович.
— Понял. Как и договаривались, товар прибыл клевый. — Голос на том конце провода повеселел. — Как всегда, пятьдесят на пятьдесят. Пару сотен наваришь на пересортице как пить дать, да и я столько же... Приезжай ко мне. Жду тебя, Петрович, через час.
— Не до навара сегодня, Женя, — буркнул Борис Петрович знакомому посреднику и, даже не подумав, что этим может здорово насторожить, а скорее, даже напугать Финта, бросил трубку на рычаги.
Что эти две сотни по сравнению с десятью кусками. Да и товар на двести зеленых он должен будет распихивать по точкам да по палаткам как минимум недели две. И чтобы все шито-крыто... Нет, сейчас не до товара... Раньше бы — польстился не задумываясь, а нынче ему нужно десять тысяч долларов, а не какие-то там две сотни... Конечно, как понимал  Борис Петрович, для некоторых крутых десять кусков были мизером, кто-то проигрывал в карты, или до закрытия, на автоматах в казино за вечер и намного больше, но это был, к сожалению, кто-то, а не он... Не он...
 
* * *
— А ты боялся, Павел, — хлопая Федорова по плечу, сказал Переверяну. — Неси шефу эти идиотские «бумаженции», за которые ты так переволновался сам, и заставил перепонтоваться нас, и сразу назад. Думаю, Юури сейчас раскопает в своих анналах бутылочку «Старого Таллинна», а мы ее тут же оприходуем. А остальное, Паша, раскрутим, как в лучших домах... Как в Скотланд-Ярде, если это лучший сыскной «пункт» в мире, хотя, я, может, и ошибаюсь...
— Но как оказался в моем кабинете Клепа? Ведь он не невидимка! — все еще недоумевал Федоров, хотя голос его уже повеселел, напряжение, не покидавшее его на протяжении последних полутора часов, спало...
— Да пошел он лесом, этот Клепа. Потом разберемся, неси книгу шефу, чтобы он убедился, что ты ни при чем. Думаю, обойдешься без сопровождающего... Или, может, с тобой пойти, Павел? — совершенно серьезно спросил Каллас, соскакивая со стола.
— Не забудь об оружии, Юра. Лифтом пользоваться не будем — как бы чего не вышло. В них и преступники бывают, и обрываются лифтовые кабины ни с того, ни с сего. Мы возьмем Павла Федоровича Федорова с двух сторон под караул и проведем в торжественном марше по лестничным ступенькам на два этажа вверх, а затем направо и через пятнадцать метров упремся в дверь приемной полковника Севастьянова, — уже смеясь, говорил Переверяну. — Раскроем ее, впустим следователя по особо важным делам Павла Федоровича Федорова, войдем сами, отсалютуем Верочке Захаровне... Дальше Павел Федорович сам. Но учти, Интернета ни-ни — как бы чего не вышло. Даже в приемную не впустим. Мы уж постараемся...
— Мы застынем перед дверью полковника как истуканы в ожидании твоего возвращения, Павел Федорович, — перехватил инициативу чаще всего немногословный Каллас.
— Ты лучше сопроводи свои ножки, которые сегодня не в сапожках, в свой кабинет за бутылочкой. Надеюсь, твой сейф в порядке, не выпотрошен? А я со своей стороны, так уж и быть, настоящий «Букет Молдавии» организую. Не суррогат...
— Сопьетесь, — в кабинете Федорова послышался зычный говор полковника. — Ну, что, и здесь пусто? — спросил Севастьянов.
— Я как раз к вам собирался, товарищ полковник, — в голосе Федорова проскальзывала радость. — Михеевич открыл сейф. Я только что отпустил его...
— Раз собрались такую пьянку устраивать, значит нашлась книга регистрации?
— Так точно, — торжествуя, сказал Федоров и протянул Севастьянову книгу регистрации входящих и исходящих дел.
— Ну и, слава Богу. Мне через час докладывать по инстанциям. В верхах, — Севастьянов привычно поднял голову к потолку, — взъерепенились не на шутку. Им даже из Думы звонили. Москвичи сообщили, что головы наши как пить дать, полетят, если что не так...
— И в Думе знают о пропаже? — спросил удивленный Переверяну. — Откуда?
Севастьянов ничего не ответил, только насупил свои густые брови, затем повел головой, словно ему мешал туго завязанный галстук и, закрыв книгу, взял ее подмышку и вышел из кабинета.
— Ты бы с полковника тоже расписку взял, — прыснул со смеху Переверяну.
— По идее, так и должно было бы быть, — тихо произнес осторожный во всем Каллас. — Мало что Севастьянову может прийти в голову, или его кабинет возьмут, и тоже ограбят...
— Ладно, перестраховщик, неси свой ликер, не зажимай, — улыбнулся Федоров. — А я поставлю воду для кофе... — Кстати, зови на пирушку и Интернета. И ему пару кружочков колбаски перепадет...
— По-пи-руем! — весело сказал Переверяну и, взяв под руку Калласа, потянул его к двери.

* * *
С работы Борис Петрович ушел, не сказав куда, на час раньше. Все, даже баба Шура, подозрительно посмотрели на Петровича. Его снова потянуло в Центральный парк. На ту скамью, где он «сел в лужу».
«Свято место» было пусто. Лишь рядом со скамьей валялась бутылка из-под тормозной жидкости и заплесневелый, наполовину сгрызенный сухарь. Видно, кто-то из бомжей, заливал здесь свое горящее нутро...
Опустившись на скамью, Борис Петрович бросил рядом свой, на этот раз пустой портфель. Его он носил, как и Михаил Жванецкий, неизвестно с коих времен. Снова, уже в который раз задумался. Он даже не заметил, как к нему подошел парень и спросил:
— Батя, извини, если что не так, у тебя копеечки для меня не найдется?
— Не понял? — Борис Петрович поднял глаза на подошедшего, бритого наголо молоденького парня.
— У тебя, батя, копеечки не найдется, и закурить? На танцы собрался, а, откровенно, финансы... А танцевать, ну позарез, позарез...
— Не курю, и тебе не советую, а на танцы... — Борис Петрович полез в карман, достал купюру. — Возьми, раз прижало позарез, — сказал он, протягивая парню деньги, — беги, но туфли свои побереги, — уже с юмором добавил Борис Петрович, кивнув головой на избитую обувь парня, да и девок не сильно-то тискай. Они любят это, но когда норма.
— Усек, — весело проговорил бритоголовый.
— Этого тебе хватит? — спросил у парня Борис Петрович.
— Ну, спасибочки, батя, — искренне улыбнулся тот. — Если честно, не ожидал. Вполне хватит... Тебе надо что будет, спроси на Западном Сивого Володьку. Там меня любой пацан, да и каждая собака знает. — Парень сплюнул сквозь зубы на асфальт. — В самый что ни на есть нужный момент выручил...
«Неужто, как в сказке, на ловца и зверь бежит? — подумал Борис Петрович. Проскользнула искорка надежды: Филателисту будто кто неведомый подсказал, что перед ним нужный ему человек. Именно он — «исполнитель». Не сильно крутой, а только начинающий, но это было намного лучше. Такого при необходимости, можно и к стенке прижать, если что...
— Слушай, Володя, погоди малость. Ты, случайно, не Федора Григорьевича сын? — поинтересовался мужчина, когда парень уже хотел показать пятки.
— Его. А что? — Сивый, повернувшись, удивленно  взглянул на Филателиста.
— Знаешь, — Борис Петрович вздохнул. — ты мне нужен сейчас. Десять тысяч зеленых заработать хочешь?
— Десятку?  Это нужно обмозговать, — сказал Владимир, подойдя к скамье. — Присесть желательно. Тут рубить с плеча, батя, знаешь... А если возьмешь и куда надо пойдешь, так сказать, легавым на ушко пару слов шепнешь... Чего стоит заложить такого, как я? Хотя за западло по головке, на которой, — Сивый провел рукой по лысому черепу, — сам понимаешь, что растет, не дюже гладят, но и такое бывает. Так?
Борис Петрович развел руками, что, мол, Сивый, естественно, прав.
— За это можно и перышко под ребрышки схлопотать... — продолжил лысый.
Помолчали. Затем Борис Петрович, повздыхав, сказал:
— Нет, Володя, не заложу. Знаю, что ты уже вшей на нарах да комаров вволю покормил. Слава Богу, хоть туберкулез не подхватил... Федор, царство ему небесное, мне столько про тебя рассказал. Было дело... И ведь ты тогда по глупости попался...
— Судья, несговорчивая досталась. Подлянку подсунула, чтобы побыстрее все завершить... Я бы ей после приговора горло, несмотря на то, что мокрянки на мне не было, перерезал... Думал, как выйду, горло резать, так уж и быть, не буду, но ноги ей, очкастой, переломаю... Засадила ни за что, ни про что... Не было у меня свидетелей. Сучий коммерческий ларек, гори он пропадом... Опередили меня ребята. Я еще в колонии вшей кормил, да лес валил, как ее к праотцам Вовка Шило отправил. За это он, правда, и сам загремел туда же, но... — Сивый вздохнул и спросил: — А ты, хочу поинтересоваться, невзначай, не ссучился, не ссученный?
— Не понял? — Борис Петрович поднял на Сивого глаза.
— На западло не пойдешь, спрашиваю?
— Я дело предлагаю стоящее, а ты начинаешь, носом крутить...
— А не подошел бы к тебе нынче я...
Борис Петрович хмыкнул:
— Иному десять тысяч досталось бы. Я и сам взял бы кассу — сама в руки просится, да не могу. — Борис Петрович махнул трехпалой рукой. — Что с такой рукой сделаешь?
— Говори, что и как, но на мокрое дело не пойду. — В голосе парня послышалась нотка упрямства. — Хватит того, что ни за что трешник отсидел. Во где эти нары у меня, — Сивый провел большим пальцем по кадыку. — Снова зеком быть не хочу. Погоннички пе-ре-вос-пи-та-ли. Как говорят, почти что завязал...
— Глупенький! — Борис Петрович рассмеялся. — Да кто тебя на мокрое дело посылает? Ты вот, послушай...
 Филателист выложил свой план парню, которого видел в первый раз. Душа горела, вот и расплескался. Словно дернули до краев налитый кувшин с вином.
«Конечно, у Володьки Сивого, за плечами хоть какой, да разбойный опыт есть. Киоск — не киоск, но... статья висела, и на примете он. Клеймо на всю жизнь осталось... Сам-то я руководящий работник, первый раз с такими делами связываюсь... Все, что раньше, когда налоговую полицию обводил вокруг пальца — эти грешки можно было при случае на неопытность или еще как списать... На работе у меня все нормально. Ниночка Переверзева такой шмон всегда в документах наводит, что, конечно же, комар носа... А я... Если когда и выпиваю чуть-чуть, так сейчас многие пьют, и не так, как я, а помногу... А вот, чтобы в такие дела, как ограбление кассы, с государством играть, ну, пусть, не с государством, но с огромным коллективным сельскохозяйственным предприятием — тут я до сегодняшнего дня чист, как  стеклышко только что выпитой бутылки водки. Даже наоборот, мне часто приходится даже бороться против тех, кто нечестно «играет» с государством или подобными предприятиями...»
Судя по тому, как загорались у Сивого глаза,  Борис Петрович подумал об ином, правильно ли он поступает, доверив такое сыну покойного грузчика? Борис Петрович  вздохнул. Деньги ему были нужны позарез. Да и парень этот, так сказать, уже меченый, поспавший на нарах...
— Без брэ1, без мокрого2? — еще раз поинтересовался Владимир, покосившись на Бориса Петровича, и, когда тот утвердительно кивнул, продолжил:
1 Не врешь (жарг.).
2 Без убийства (жарг.)
— Ну, раз батю моего знал, другое дело. Верю. Листай3 расклады дальше... Только деньги за «промысел» сразу на кон.
3 Рассказывать о плане действий (жарг.).
Борис Петрович только хмыкнул, затем потер руки, подтянул к себе портфель и похлопал по нему трехпалой рукой:
— Нет у меня сейчас денег. Только идея...
— Идея не катит, — ухмыльнувшись, бросил Сивый и уже порывался встать, как его остановил тихий, но уверенный голос Филателиста:
— Нет у меня нынче денег, Володя, — Борис Петрович  снял фуражку, смахнул внутренней ее частью с лица выступившие капельки пота, снова нахлобучил на голову. — Говорю как на духу. Так, пару сотен баксов. Остальные — в деле...
— Это твои проблемы. Нет башлей, нет и дела.
— Я разве говорю, что не мои. Конечно мои. А этими, что сейчас в наличии, ты не надышишься. Но, верь, будут! Правда, нашими, но в пересчете на зелень — тысяч пятьдесят — шестьдесят можно взять.
— Мешок, — хмыкнул Сивый.
— Может и два — смотря, какими купюрами они в банке получат.
— Тогда больше нужно отвалить, — без обиняков бросил Владимир. — Будут подручные, которых мне выбирать. Им тоже отстегнуть чего надо... Что останется? Кроха, на зуб паршивый...
— Всем хватит, — перебил его трехпалый. Короче, как ты спрашивал, Володя, все обойдется без «мокрого». План мой уже проверен в тридцатые годы. Его не раз и не два по России прокрутили. И все ребятам сходило с рук. Они даже инкассаторские машины брали.
— Каким образом?
— Вот видишь, сразу заинтересовался, а говорил... Значит так, Володя. Я знаю как сделать одну «дьявольскую» машину. Про нее, уж поверь, напрочь забыли даже старые следователи — сколько лет с той поры прошло. Ставится установка, которую назовем, к примеру, «Стоп-кран».
— Где ставится? — не вытерпел Сивашев.
— Не мельтеши и не перебивай. — Недовольно проговорил Борис Петрович. — Это такой штырь, одетый благодаря приспособлениям на пружины. Закапываете установку на дороге, оставив дырку диаметром сантиметров в десять лишь для штыря. К «Стоп-крану» привязан шнур. Едет машина с деньгами. Дергаешь за него, штырь выскакивает и... как раз между передним и задним мостами машины. Естественно, машина останавливается.
— На всем ходу? — Сивашев хмыкнул. — Ты представляешь, что будет с пассажирами и водителем? Это же не тридцатые годы, когда машины едва-едва ползли, да и какой штырь нужен, чтобы на ходу машину остановить! Этот штырь «пропашет», вернее «распилит» машину надвое. Уж лучше огромную специальную пилу... И попасть нужно точно между, как ты сказал, мостами... 
— Не возникай. Машина в том месте будет ехать медленно. Километров десять в час. Не больше.
— Ладно, а ты прикидывал, какую яму нужно рыть под «Стоп-кран»? — Сивый хмыкнул. — И на дороге? Ну, извини, ты... поехал. Я тебе не экскаватор и не подряжался асфальт долбить.
— Этого и не нужно. Там речушка полтора метра шириной. «Стоп-кран» установите под мостиком. Правда, закрепить придется. Но копать... это же и дураку понятно.
— Согласен, но денег мало. Нужно сделать твой «Стоп-кран», установить, «сорвать кассу», и все прочее...
— Я уже подумал об этом, Володя. Еще тысяч пять — семь долларов дружкам твоим... Сам все равно не справишься, я понимаю... Но чтобы подобрал таких...
— Обижаешь, — Сивый сплюнул. — А если, — он поднял на Филателиста свои небольшие, ставшие хитрыми глаза, — а если, — повторился Сивый, там всего на пятнадцать тысяч касса потянет?
— Быть такого не может. Всегда больше возят. Если я прогадал, — Борис Петрович вздохнул, — значит все твои будут...
— А ты не подумал, что я с деньгами того, могу слинять после дела?
Трехпалый рассмеялся.
— Тебя не знаю, будут ли искать, но деньги далеко не уплывут. Если что, кому надо брякну, так что, сам понимаешь, дорогой... Деньги счет любят. И... — Борис Петрович чуть приостановился, — и хозяина. Надеюсь, понимаешь, о чем я веду речь?
Владимир кивнул.
— Ладно, давай, делай чертежи машины своей. Вот только о веревочке... Смешно. Дружки электронный ключ пристроят, дистанционное управление. Это тебе не тридцатые годы... Ребят я найду, слесаря-токаря тоже. Есть у меня на примете один. Толковый слесарь! Молодой, но руки не из заднего места, так сказать... Да, кстати, сейчас я на Ломоносовской, 64 живу, квартира 16. Вот даже паспорт покажу, чтобы не думал, что с кем попало разговоры тарабанишь...
Владимир и впрямь вынул из кармана паспорт и, к удивлению Филателиста, раскрыл его на графе прописки, протянул Борису Петровичу:
— Можешь взглянуть. Я с тобой по честному играю. — Сивый встал со скамьи. — Уважаю понятливых людей, которые не трясутся за копейку. За эту бумажку, что ты дал, спасибо, пошел я, ногами подрыгаю... Да, слушай, — уже отойдя от скамьи, Сивый повернулся, — и когда же встретимся, где? — заинтересованно спросил он. — Я чуть не забыл об этом. Вот была бы хохма... Поговорили, посудили, и разошлись, а об основном — тю-тю...
Договорившись с Филателистом о предстоящей встрече, Владимир свернул в сторону танцплощадки.

* * *
Вода для кофе еще не вскипела, но ребята уже пошли по второй рюмке, а Интернет с удовольствием наяривал третий кусок колбасы. Неожиданно в кабинет к Федорову ввалился полковник Севастьянов. Китель его был порван, с головы текла кровь... Севастьянов ничего не сказал, только махнул рукой в сторону выхода из Управления и кулем повалился на пол. Интернет, увидев, что дело пахнет кровью, прихватил недоеденный кусок колбасы и сразу же выбежал из кабинета Федорова.
Первым пришел в себя Переверяну. Он вскочил со стула и бросился к упавшему полковнику. Федоров и Каллас выскочили за дверь.
В коридоре было тихо. Мигом вернувшись в кабинет, Федоров схватил трубку, тыкнул пальцем на кнопку выхода на дежурного.
По громко говорящей связи сразу же раздался голос старшего лейтенанта Усольцева:
— Дежурный по Управлению, слушаю вас.
— Серьезно ранен Севастьянов. Вызови скорую помощь. Дверь выхода блокируй. Никого в Управление не впускать и из Управления не выпускать. Вплоть до моего распоряжения.
— А если мне даст распоряжение заместитель начальника Управления Ашукин? — голос в микрофоне засомневался. — Как поступать в данном случае? Или кто из наших попросится выйти? Не открывать, господин майор?
— Слушаться только моего приказа. Вы поняли, старший лейтенант, — резко произнес Федоров. Лицо у него побагровело от злости, хотя этого не видели ни Севастьянов, ни Каллас, ни Переверяну. Севастьянов лежал без сознания, а Переверяну и Каллас пытались привести полковника в чувства.
— А что дальше, господин майор? — голос у Усольцева стал непривычно хриплым, дрожащим, словно его язык и гортань основательно продрали крупнозернистой наждачной бумагой.
— Я же сказал, вызови скорую помощь. Это первое. Затем обзвони всех по списку номер один. Это второе. Объяви тревогу про Управлению — третье. И в четвертых, соедини меня с заместителем Севастьянова подполковником Ашукиным...
— Сейчас? — голос у Усольцева был несколько неуверенным.
— Немедля, — проорал Федоров и подумал:  «Боже, каких же недалеких дебилов держат у нас... И они дослуживаются не только до сержантов, но зачастую носят и офицерские погоны, как старший лейтенант Усольцев, капитан Кириллин и иже с ними...»
— Дак подполковник Ашукин только что выехал, господин майор. — Бежал со своим толстенным портфелем к машине словно на пожар... Ашукина сейчас нет в Управлении, господин майор. Соединять с кабинетом подполковника?
Федоров сначала растерялся, затем зло выругался в трубку:
—  Ты хоть думаешь о чем говоришь? Зачем мне пустой кабинет,  Александр?
— Значит, не соединять, — Усольцев вздохнул, чуть посопел в трубку и недовольно пробормотал «Понял».
Лишь потом, когда дежурный положил трубку на рычаги, Федоров усомнился в том, что он, второй заместитель, плюс ко всему, следователь по особо важным делам, приказал дежурному не исполнять приказы первого заместителя начальника Управления. Имел ли он на это право? И тут же отбросив все сомнения, Федоров подошел к лежащему на кушетке все еще не пришедшему в сознание Севастьянову, возле которого возились Переверяну и Каллас.
— Вы сами справитесь? — спросил Федоров, посмотрев на часы, висевшие над дверью.
«Так, сейчас без двадцати двенадцать», — отметил он про себя. Затем уже машинально поднял руку и бросил взгляд на свои наручные часы. На них было ровно десять минут первого.
Капитан Каллас, заканчивая перевязывать пробитую голову полковника полотенцем, лишь кивнул головой. Переверяну уже расстегнул на Севастьянове китель и делал полковнику искусственное дыхание.
— Который час, Юра? — спросил Федоров, встряхивая часы.
— Десять минут первого, — ответил, посмотрев на свои наручные, именные Каллас. Плюс-минус полминуты, — добавил он.
— Странно, — пробормотал Федоров. — Настенные показывают без двадцати двенадцать.
— Отстают, однако, — произнес Переверяну. — На моих тоже десять минут первого, Паша.
— Ясно, — сказал Федоров и, выскочив в коридор, побежал сначала в сторону кабинета Севастьянова, но затем свернул и, перескакивая через три, а где и через четыре ступеньки, словно юноша скатился вниз к уже заблокированной двери входа и выхода из Управления.
Старший лейтенант Усольцев, наконец-то поняв, что дело приобрело серьезный поворот, не сидел сложа руки. Вызвав «скорую помощь» и объявив по управлению тревогу, названивал по списку номер один.
— Сколько времени наши электронные ходики натикали, Саша? — спросил Федоров у дежурного.
Усольцев оторвался от огромного пульта, просунул через окошко свою голову и взглянул на висящие напротив окошка дежурки часы:
— Без семнадцати двенадцать, — сказал он.
— В котором часу уехал Ашукин?
— Сейчас, — Усольцев открыл книгу. — В тридцать пять минут двенадцатого.
— Спасибо. В первую очередь, Саша, найди, пожалуйста, по рации подполковника Ашукина, — попросил дежурного Федоров.
— У него со вчерашнего дня рация не работает, господин майор. Уже в который раз отдали в починку.
— Хоть из-под земли достань подполковника, — голосом, не терпящим отлагательства, почти рявкнул Федоров, зло взглянув на старшего лейтенанта.
Усольцев дебильно уставился на Федорова и быстро заморгал:
— Как я его достану? Он только что уехал, — старший лейтенант потер сухие руки и опять лупоглазо посмотрел на Федорова. — Он же только что уехал...
— Куда?
— Начальство мне никогда не докладывает, господин майор.
— Сообщи в ГАИ, пусть разыщут, — уже на бегу бросил Федоров. — Чтобы немедленно позвонил и ехал в Управление. У нас ЧП.
— Хорошо, — догнал Федорова уже на лестнице на удивление спокойный голос старшего лейтенанта Усольцева, который поднял трубку и набирал номер ГАИ. — Господин майор, а куда врачей посылать?
— Ко мне в кабинет. Поторопи скорую помощь, — громко бросил Федоров, уже выбежавший на второй этаж.

* * *
Три ночи в строгой конспирации от семейных, Борис Петрович, проходил на кухню и запирался там. Он, практически никогда не занимавшийся черчением и не бравший линейку в руки, корпел над чертежами машины. Вернее над эскизами, которые он с трудом изобразил на нескольких листках, вырванных из школьной тетради. На работу Филателист ходил как на каторгу. Чтобы отметиться перед подчиненными. Отпуск решил отгулять после того, как приобретет Британскую Гвиану. Даже бухгалтершу Ниночку, к ее превеликому удовольствию, «для приличия», пару раз шлепнул по заднице...
А теперь он, довольный, стоял у трамвайной остановки в ожидании первого номера, который ходил буквально еще два месяца назад как часы, а сейчас начал давать после пуска очередной линии метро такие сбои, что, порой, приходилось простоять и минут по десять.
Но это не тревожило сегодня Филателиста. Он, наконец, приступил к исполнению своей задумки... Единственно, чего он боялся, что Сивый к назначенному времени не явится и все нужно будет начинать с начала. А, поди, в такой короткий срок найди нормального исполнителя... Хотя владелец Британской Гвианы может еще немного и подождать...  Где ему знать, что делать с этой маркой, и куда обращаться...
Борис Петрович, хотя и был начальником, но не был вплотную знаком с солидным воровским миром. Таскал Борис Петрович в карман по мелочи и о том, чтобы связаться хоть с кем по крупному, боже избавь... Ему и не хотелось проворачивать крупные махинации, поскольку этот «деловой» мир затягивал что называется... Раз сбоишь, и все пойдет по нисходящей. Либо с работы полетишь и угодишь сам на нары вшей кормить, либо полоснет нанятый киллер ножом по горлу и даже рука не дрогнет...
Несмотря на положение, которое он занимал, Борис Петрович своевременно платил сборщику обозначенные магазину левые налоги. После этого ни Филателиста, ни его работников, которых он нанял, не трогали. Но дальше Борис Петрович не «ходил». Да и не хотел, как ему однажды предлагали, полностью вливаться в когорту самых настоящих, отсидевших в тюрьме людишек с наколками, и без... Правда, Борис Петрович вышел на Сивого, который тоже посидел, но это как бы единовременное предложение пацану, почти что сопляку... Здесь должно все быть без проколов...
Трамвай, как всегда, был переполнен, но Борис Петрович мог не опасаться за свои карманы, в которых на этот раз была лишь мелочь...
К Центральному парку подошел ровно в пять, как и договаривались с Сивым. Он уже развалился на лавочке. Увидев спешащего Филателиста, встал, пошел навстречу:
—  Люблю деловых людей. — Сивый рассмеялся. — А я уж думал, что вы это всё от нечего делать фантазировали тогда, при нашей первой встрече...
— Ну! — Борис Петрович поднял на парня глаза. — Разве я похож на того, кто...
Сивый, взглянув на Филателиста, только хмыкнул, мол, кто вас знает, затем достал сигарету, закурил.
— Кстати, я тоже немного пошурупал мозгой, пока вы там соображали, — сказал Сивый. — Пойдемте, присядем. Наш «сторожевой пост» свободен.
— Пойдем, — согласился Борис Петрович, топая со своим видавшим виды портфелем следом за Сивым. — Ну и что у тебя вышло?
— Есть на примете один парнишка. Он и чертежи сделает по всем правилам, и рассчитает до миллиметра... Кроме того, у него друг — слесарь-инструментальщик. Хоть и молод, но уже добился пятого разряда. Тот и черта выточит... А уж потом они вместе нужной электроникой нашпигует этот агрегат
— Это хорошо. Значит, я не ошибся, — проговорил  Борис Петрович, доставая из кармана сложенные вчетверо листки с эскизами.
— Вы только скажите когда, где, и кого. Мы, — Сивый чуть замялся, словно подыскивая нужное слово, затем поднял голову, взглянул на сидящего на краешке лавки Филателиста, добавил, — мы сделаем...
— Об этом, Володя, потом. Когда соорудите «Стоп-кран». — Борис Петрович развернул листки и показал Сивому. — Ориентируйся на пятнадцатое. Но, не забудь, нужно еще пару дней на установку под мостом... А, может, и больше. Это уж как пойдет. Не успеете — провал. Так что нужно успеть даже через не могу, сам понимаешь.
— Ясненько. Договорились, — Сивый кивнул. — А как вам сообщить, что все готово? — спросил он, пряча эскиз в карман.
— Позвонишь по этому телефону. — Борис Петрович  протянул Сивому клочок бумаги с номером. — Запомни и выброси... Как только сделаете «машину», тогда и договоримся о встрече...
— Лады, — произнес Сивый, и они расстались.

* * *
Врач скорой помощи и медсестра долго ворожили над пробитой головой все еще не пришедшего в себя Севастьянова: состригли ножницами волосы со спекшейся кровью на всей правой стороне. Затем девушка по приказу молодого врача, как показалось Федорову уж очень усердно мыла голову полковника каким-то зеленоватым, неприятно пахнущим раствором, мазала йодом, еще чем-то. Голова Севастьянова снова щедро начала кровить. В ход пошли марлевые и ватные тампоны, которыми девушка вытирала и промокала кровь. Потом работали в четыре руки — врач и медсестра. Они обкололи голову Севастьянова и быстро застучали металлическими инструментами, меняя их. Что-то резали скальпелем, прикладывали, часто меняя тампоны, что-то на ней шили, два или три раза кололи какую-то жидкость в руку полковника. Затем дюжие санитары по просьбе врача принесли носилки.
— Что там? — подойдя поближе, спросил Каллас у гривастого врача, который, наконец, отошел от Севастьянова.
Полковник лежал на кушетке без движения. Федорову казалось, что Севастьянов даже не дышит. Медсестра заканчивала перевязывать голову полковнику.
— Жить, думаю, будет. Рассечена кожа в левой височной части, большая вмятина в черепе, в одном месте подозрение на пролом, — словно нехотя бросил усталый молодой парень. — Извините, где у вас можно помыть руки? — спросил он. — Мы сделали, что могли. Сейчас больной спит. Самое опасное у него, думаю, уже позади, но...
— Юури, проведи, пожалуйста, врача в туалет, — попросил Федоров.
— Пойдемте, э-э...
— Василий Михайлович Золотов, — улыбнувшись, ответил врач. — А мою милую помощницу зовут Алла Васильевна.
Каллас тоже чуть улыбнулся в ответ.
— И вы, Алла Васильевна, руки мыть?
— Я сейчас, — оторвала взгляд от бинтов девушка, чуть покраснев. — Одну секунду, если можно. Я сейчас. Заканчиваю, — она уже приклеивала лейкопластырем конец бинта.
...Каллас с врачом и медсестрой вернулись буквально через пару минут. Врач сел к столу, положил на него свою записную книжку и принялся что-то молча записывать в нее. Медсестра, аккуратно протирая спиртом каждый предмет, складывала свой саквояж.
— Извините, куда можно выбросить использованные одноразовые шприцы? — спросила она, обратившись к Калласу.
— Да куда угодно. Хоть в урну, хоть на пол, Алла Васильевна, — ответил Каллас. — Здесь все равно черт ногу сломит.
— Зачем же на пол, если существуют для этого урны, — сказала девушка и понимающе улыбнулась. Она быстро собрала использованные шприцы, окровавленный перевязочный материал, сложила все в появившийся из ее саквояжа полиэтиленовый пакет, нашла взглядом урну, положила пакет в нее, затем щелкнула саквояжем:
— Я уже готова, Василий Михайлович, — сказала медсестра.
Врач кивнул.
— Так значит, все обойдется, Василий Михайлович и полковник Севастьянов поправится? — еще раз спросил Федоров у врача, чтобы удостовериться в желаемом.
— Мне сейчас трудно ответить, — сказал врач, не поднимая глаз от записной книжки и продолжая там что-то усердно строчить. — Мы обезболили, оказали первую помощь. Но у пациента, возможно, задеты важные центры... В больнице ответят конкретнее. Думаю, после реанимации... Скорее всего, пациента ожидает серьезная операция. Травматологи и хирурги скажут. Извините, но я только врач скорой помощи...
Поставив в своем толстенном блокноте на листке точку и положив ручку между страницами, врач захлопнул его. Грузно встал из-за письменного стола, окинул глазами страшный бедлам, творящийся в кабинете Федорова, и приказал двум дюжим санитарам осторожно переложить по всем правилам перевязанного бинтами полковника Севастьянова с дивана на носилки. Переверяну бросился помочь, но врач решительным жестом остановил его:
— В вашей помощи, товарищ майор, нет необходимости. Ребята справятся сами. Мы сейчас отвезем пострадавшего в шестую городскую больницу. Кто-то будет его сопровождать? — спросил врач, повернувшись к  Федорову.
— Я поеду, Павел, — сказал, поднимаясь по стула Переверяну. — Ты не против?
— Хорошо, поезжай, а мы с Калласом здесь помозгуем, что и как. Да и ты не расслабляйся, валяй сразу же сюда. Кстати, позвони Марии Федоровне. Обо всем не рассказывай, не поддавай страху, а так, легонько сообщи, что, мол, ничего серьезного не случилось. Ну, чуть поцарапало нашего шефа, и тому подобное... Телефон знаешь?
— Обижаешь. О чем разговор, Павел Федорович.  Все отменяется. И культпоход в театр с Машей тоже. Я сразу приеду.
Санитары подняли носилки и понесли Севастьянова к выходу.
— Останься здесь, Юури, — попросил Федоров. — Я проведу врачей и побеседую с дежурным.
— Без оружия? — всегда строгого в своих суждениях эстонца неожиданно потянуло на юмор. — А вдруг и меня, пока ты будешь там ходить, кокнут? Хотя, может, киллер и смилостивится, да утянет с собой? Как-никак, я пройду у них как импортный свидетель... Эсто-о-нец...
— С российским гражданством... Все равно, оставайся, — уже не таким натянутым голосом сказал Федоров, поняв, почему ответил с юмором Каллас. Это Юури сделал для того, чтобы снять дикое напряжение. И у себя, и у Федорова. Конечно же, ни ему, ни Федорову нынче было не до юмора.

* * *
— Подполковника нашли? — возвращаясь с управленческого двора и наклонившись к окошку, спросил у дежурного Федоров, когда машина скорой помощи с полковником Севастьяновым выехала за ворота Управления.
— Буквально минуту назад, господин майор, позвонили из Госавтоинспекции, — извинительным голосом произнес Усольцев, поглядывая на густо исписанный листик и даже не поднимая глаз на Федорова. — Гаишники сообщили, господин майор, что нашли пустую машину Ашукина. — Ни сержанта Смирнова, ни Бориса Петровича в ней не было. Машина в полном порядке, никаких вмятин, царапин и прочего...
— Где нашли?
— На трассе у деревни Новоивановка. Там немало плотин, два озера, рыбалка отменная, господин майор... Я сам там раза три рыбачил... Караси и плотва. Огромные...
— Не понял, — удивленно проговорил Федоров, поднимая на дежурного свои чуть притухшие, без обычного задиристого блеска глаза.
— Чего не поняли, господин майор? — теперь в голосе Усольцева проскользнуло удивление.
— За двадцать минут, да нет, даже того меньше, Ашукин ни при каких раскладах  не мог оказаться у Новоивановки? Туда езды почти полтора часа. Он же не на вертолете... И почему его машина оказалась на трассе, а не где-то припаркованная?..
— Как-то оказалась, — бесстрастно проговорил Усольцев, чуть поведя головой. — Борис Петрович  еще в пятницу говорил, что на будущей неделе опять поедет туда удить рыбу, меня приглашал, но я сказал, что сегодня дежурю... Видимо Борис Петрович и поехал... А, может он туда и не на своей машине поехал, а на какой-то другой? А свою с водителем послал в Новоивановку заранее? Гаишники обещали отбуксировать машину Ашукина к посту ГАИ. А, может его водитель на рыбалку, а Ашукин поехал за марками?
— Не понял.
— Борис Петрович говорил мне, что у кого-то заприметил стоящую почтовую марку. Может и помчался с ее владельцем за ней? Он все деньги сшибал, чтобы хватило купить. Нашел одного предпринимателя, который дал ему нужную сумму.
—  Чрезвычайное происшествие в Управлении. Серьезно ранен полковник Севастьянов. Какая рыбалка, какие марки, какие улитки? Немедленно доложи о случившемся в область, Саша, — устало, но с ноткой нетерпимости, злости, произнес Федоров, поворачиваясь к лестничному маршу.
— При чем тут улитки? — пробормотал Усольцев и спросил:
— Кому докладывать, господин майор?
«Дебил всегда останется дебилом», — подумал Федоров. Буквально тут же поймал себя на том, что, что на дебильный вопрос непременно должен последовать либо ответ с юмором, либо вопрос той же категории дебильности. Если собеседник абсолютно лишен чувства юмора, и извилины его созданы лишь для того, чтобы кое-как общаться, и уметь более или менее аккуратно донести свою руку с ложкой ко рту.
— Ладно, я сам доложу. Соедини меня с генералом Осколковым.
— Сейчас у них обед, — воспротивился Усольцев, выглядывая из окошка.
— Буквоед, — зло бросил Федоров. — Тебе сказано соедини. Я через две минуты буду у телефона. ЧП, а ты о жратве...
— Не понял, господин майор, при чем тут буквоед? Я только сказал, что у них в это время обед.
— Значит, оторвешь Осколкова от трапезы. Потом дообедает, если захочет после всего этого есть. Обед у них должен давно закончиться, — взглянув на свои наручные часы, добавил Федоров.
— Хорошо. Но вы же генерала Осколкова знаете. Он по головке не погладит...
— Тебе сказано, Усольцев, делай свое дело и не рассусоливай. Что в Управлении с часами?
— Откуда мне знать. Вроде все в порядке, идут...
— Вызовешь коменданта, пусть проверит.
— Хорошо, — безразлично произнес Усольцев, делая пометку на листочке, который лежал рядом с пультом.
Выругавшись про себя, Федоров взбежал по лестнице в свой кабинет.
— Мне то что, я соединю, — бормотал себе под нос старший лейтенант, но генерал... Сыт голодного — не поймет... Генерал Федорову сделает мертвую петлю, то есть вызовет на ковер и как следует пропесочит. Ну и хрен с ним, с майором... Сам напрашивается... Еще и кричит...  Как власть почувствовал, так сразу орать...

* * *
Феликс, как и обещал Ивану Гребенюку, пришел рано и буквально с порога набросился на Ивана, который встретил его в одних плавках:
— Ты еще не собрался? Ну, даешь... Точность, говаривали, любит даже королей...
— Не знаю, как говаривали, но позавчера мне такая девочка подвернулась... Такая цыпочка... В университете учится... Да проходи ты, чего застрял в двери... Я сейчас, — засуетился Иван. — Не позже, чем через три минуты буду готов. Мы с ней и позавчера целый день по городу шлялись, и вчера... Почти в три часа ночи домой пришел. Она в общежитии сейчас обитает. На той стороне. Транспорт того... Понимаешь, вот и проспал...
— С ней баловался?
— Честно скажу, — донеслось из спальни, — не трахался, но потискал ее, как сам Бог велел. Да я бы и того, она вся горела, вся мокрая была, но дома — предки, в общежитии, сам понимаешь... Хаты другой нет... Не в подворотне же... Хотя, я бы и там, ее трахнул, так нет, заупрямилась. Договорились и сегодня вечером с ней встретиться. Цыпочка, скажу, Филя, — кричал из спальни Иван. — И самому не верится, что такую подцепил. Белокурая, вся воздушная... Думал, такие уже давно перевелись...
— Крашеная?
— А кто их разберет. Но фигурка у нее, и все остальное, потрясное... — слышно было, как Иван шумно вздохнул. — Вся такая лапочка...
— Долго ты там еще возиться будешь? спросил Феликс.
— Сейчас, — Иван выскочил из спальни уже одетый. — Я побреюсь, — он провел рукой по вылезшей на бороде щетине. —  Забыл. Ты мне все мозги запудрил...
— Кто бы пудрил, так на это ты мастак, — Сказал Феликс. — Ладно, брейся, я на улице подожду, — уже недовольно проворчал Коньков и, попыхивая только что прикуренной сигаретой, игнорируя лифт, пошел вниз по лестнице.
Через несколько минут Иван, захватив с собой портфель, был на улице и подошел к Конькову, который уже прикурил вторую сигарету.
— Надушился. На километр несет, — сказал Коньков.
— Да ладно тебе, заладил, — смешался Гребенюк. — Ты бы хотел, чтобы я всю жизнь небритый ходил? — Чертежи принес?
— Еси-тес-твенно, — покуражился Коньков, похлопав по спортивной сумке. — Издесь оне, родимыя, — умышленно коверкая язык, произнес он, ухмыляясь. — Издесь оне... Дружок вчера получил у «заказчика», а я постарался подправить по-человечески, и...
— Могли и у меня посмотреть.
— Дома опасно. Твоя Витка могла придти...
— Витка? Да она в лучшие дни после трех из университета заявляется. Это когда с последней ленты слиняет.
— Все равно, мне нужно быть в одном месте. У Автозаводской, — Феликс взглянул на часы, — через сорок минут важная встреча, на которую опоздать никак нельзя. Пойдем.
— Отдал бы здесь. Чего тянешь? Я сразу на заводе и приступлю к работе...
— Так уж и сразу? — засомневался Коньков, — тут без закуски хорошей не разберешься. Чертежник из меня, липовый. Так, одни наброски. — Феликс хмыкнул. — Туговато тебе придется. Это не девок нашенских или приезжих из села дурочек тискать...
— Можно и наброски. Разберусь. Мне, бывает, мастер такое дает, сам черт ногу сломит. И ничего, разбираюсь, — улыбнулся Иван.
— Пойдем. Посидим в скверике, я покажу, расскажу, — сказал Коньков.
— Пойдем, — чуть кивнув головой, сказал Гребенюк, и они зашагали к остановке троллейбуса.
Сев в полупустой троллейбус, парни расположились на заднем сиденье.
— В общем, Ваня, как в лучших домах. Свинья, попавшая под штырек, и не пикнет. Мне Заказчик говорил, что штырек внезапно выскакивает, как только кабанчик или свинка, короче, хавронья, станет ровно по центру. А это заставят ее сделать направляющие и, конечно же, поставленная там кормушка с деликатесами. Побегут с голодухи и бац! Свинобойка, Ваня, классная. Знаешь, сколько за нее Заказчик может денег потом отхватить. Даже Государственную премию. Представляешь, никаких тебе загонщиков с ножами, никакого электрического тока. Сами свиньи все и делать будут. Жрать-то хочется. Вот они будут переть по проходу. Каждая свинья под своим весом заряжает свинобойку. А штырек бац, и ни гу-гу, следующая...
— Потише, услышат, — прошептал на ухо Феликсу Гребенюк. — Про свиней развез волынку. На нас уже прохожие косятся. Давай чертежи, и ретируйся куда надо. Я сделаю...
— Да ничего, никто не слышит, и никто не косится. Это тебе так кажется. Здесь такой лязг, никто не слышит.
— Наверное такую машину, зарегистрировать надо. Если это изобретение, за которое государственную премию дадут... — засомневался Гребенюк.
— Ты что, с Луны или с Марса свалился? Сначала нужно сделать свинобойку, а потом ее будут тестировать, регистрировать и все такое прочее. А «если чего» — и не будет. И при чем тут ты? — в ответ зашептал на ухо Ивану Коньков. Только машину сделаешь. Об этом кто знать будет? Считай никто... Только я. «Заказчику» ни к чему ведать, кто сверлил, точил, фрезеровал... Свои десять процентов от наших десяти тысяч получишь сполна. А это штука долларов! Представляешь?
— Автозаводская, — прохрипел в громкоговорителях голос водителя.
Выскочив из душного троллейбуса, ребята сразу же окунулись в привычный круговорот улицы, спускавшейся к реке.
— Вот здесь и присядем, — предложил Коньков.
— Ты что, сдурел? Возле милиции?
— Дурак, зато лезть через плечи, чтобы заглянуть что там у нас никто не будет. Подумают, студенты. А то, о чем говорить будем, только мы, да еще господь Бог, если он существует, услышит. Ну, кто, скажи, из милиции подумает, что у них на глазах замышляется такая машина?
— Легавые вообще тугодумы.
— В самую точку. Никто, Ваня.
Коньков расстегнул замки спортивной сумки и вынул из нее несколько небольших, неровно отрезанных листиков ватмана, развернул, быстро пролистал их. Найдя нужный, протянул Гребенюку.
— Вот ее общие черты. А здесь, — он выудил еще один листок, — машина в разрезе. Тут — пружины жигулевские и вдобавок приварят сверху еще какие-то. Это уже не твоя задача, где их достать да приварить. «Заказчик» постарается. Пружины будут толкать стержень в трубе. Нужно, чтобы он легко ходил. Ну, как, сам понимаешь что, — Коньков ухмыльнулся. — Вот здесь тросик. Должно получиться как в сказке: дернул за веревочку — черт и выскочил...
— Где я такой огромный штырь найду? Его же вынести с завода нужно. Вернее, вывезти. Он-то цельнометаллический... Ломище в два с половиной метра!..
— Целиком твои заботы, Ванечка, — улыбнулся Коньков. Хочешь и все со стола съесть, и чтобы желудок у тебя, так сказать, не болел да не кручинился...  Как хочешь, так и вывози... Приври что-нибудь вахтеру. Бутылку водки предложи. В общем, придумаешь... Деньги, старик, даром не даются. Хоть какие... А эти, — Коньков поднял голову от чертежей, улыбаясь, взглянул на Гребенюка... — Их отработать нужно...
— Я вот что тебе скажу, Филя, оно-то все хорошо, но зачем такой ворох воротить?  Та-акую махину сооружать... Можно намного проще все.
— Ну и...
— В нашей деревне у одного, если хочешь, ну, почти нормального предпринимателя Владимира Владимировича Сумарокова, свадьба намечалась. Его дочь София, симпатичная, ну, просто лапушка, подцепила где-то на вечеринке крутого, ну очень крутого молодого мужика. Бабок у того вагонами...  А Сумароков свиньями занимался. Ну, почти что круто. Их у него немеряно было. Кто ни придет, и не спросит у  Сумарокова, сколько, мол, у тебя свиней, так тот только руками разводит и говорит, что не считал — то ли сто пятьдесят, то ли двести... Они у него в стаде. Сами плодятся, сами растут. Только корм машинными нормами давай, да вовремя коли какими-то стимуляторами... Сумароков по пятницам выхватывал из стада до десяти свинок, и на базар...
— Короче, Ваня. На фик мне его свиньи, пусть разводит, и продает...
— Понял, буду короче. Так вот, свадьба в разгаре, сваты упились хорошенько. Тогда Сумароков и предложил свату устроить сафари у себя в свинарнике. Понятно, ружье, патроны, вышли к свинарнику и началась поочередная пальба. Только на следующее утро к Сумарокову дошло, что «свадебное сафари» обошлось ему в сто тридцать восемь свиней и свинок. Вся свадьба разделывала туши, все в крови купались, все базары в городе и в супермаркетах потом свинятиной завалили... Помнишь? И никакой тебе свиноубойной машины. Ружье и всё чин чинарем. Вот и нам можно ружье присобачить, и никаких тебе, Феликс, штырей трехметровых, никаких ломов, пружин... Куда такую махину нужно?
— А оно тебе надо, Иван, куда будут применять? Твое дело сделать предлагаемую машинку, получить денежки, и  — гуд бай, май лав, гуд бай...
— Да понятно, — и сам не зная почему, промямлил Иван. — Все сделаю, а вот натягивать как штырь этот громадный будем? Пружины нужно на завод привезти... Кто этим займется?
— Это уже не твоя забота. Я же тебе говорил, свиньи сами ее заряжать будут. Своим весом так сказать. Первое натяжение берет на себя Вовка. И пружины, как я уже сказал, он раздобудет. Поставит на твою «пушку» у тестя в мастерской. Там и проверять будут. Так что ерунда от тебя, Гребенюк, требуется... Все детали выточить. За такие бабки, я бы и сам, но руки не оттуда выросли, — Коньков шумно вздохнул и сразу же заливисто рассмеялся — а о свинках Сумарокова складно у тебя получилось. Это правда, или очередной анекдотец?.
— Да какой там анекдотец! Все село почти месяц гудело...
— Ну, бери чертежи, и чеши, ну, то есть, строгай, пили, сверли...
Хорошо, — Гребенюк понимающе кивнул головой и тут же спрятал их в свой портфель.
— Смотри, если где сболтнешь... Можешь западло заказчику устроить. Прослышат его конкуренты, пиши, пропала премия...
— Я что, враг себе? — улыбнулся Иван, застегивая портфель.
— Когда конструкция будет готова?
— Все детали... — Гребенюк, с полминуты подумал, прикидывая сроки, затем улыбнулся и сказал: — Думаю, дней через двадцать.
— Поехал?
— Раньше, чем через пятнадцать не сделаю, — в голосе Гребенюка послышалась твердость.
— Ладно, поспеем, — сказал Коньков и протянул Гребенюку руку. — Позвоню через десять дней. Только не балуй там с белокурой, подумай о своем здоровье, которое, как говорил кто-то из умных, беречь нужно...  И чтобы она не завела тебя в тартарары, не то свихнешься... А там... — Коньков прищурил правый глаз... — Трахай с умом... Не проколись... Не то, враз захомутает, прописку потребует, свору детишек навешает... А у тебя же свинок нет, чтобы расплатиться за одёжку, хавчик и все такое прочее...
— Ладно, постараюсь, — смешавшись, чувствуя, что краснеет, пробормотал Гребенюк. — Пока.

* * *
Федоров после  непонятного и  к тому же внезапного отъезда, а затем и исчезновения подполковника Ашукина вместе с водителем, остался в Управлении за старшего. Он решил действовать напролом. Время играло против майора, против всех в Управлении. Ему доложили, что везде настенные часы показывали правильное время. Лишь у него в кабинете и висящие напротив дежурного часы отставали на тридцать минут.
«Словно специально кто-то переставил стрелки», — подумал Федоров перед тем, как приказать всему личному составу немедленно явиться в кабинет Севастьянова. Затем, вкратце доложив генералу Осколкову о ЧП, случившемся в Управлении, оставил Калласа в своем кабинете, поднялся по ступенькам на третий этаж.
— А полковник вышел, Павел Федорович, — Вера, секретарша Севастьянова чуть привстала из удобного стула на колесиках. — С час как вышел. Где-то по Управлению...
— Ну, дебил, — вслух произнес Федоров.
Секретарша подняла на Федорова глаза, привстала из-за компьютера:
— Я не поняла вас, Павел Федорович, — пролепетала женщина.
— Извините, Вера. Это я... Вырвалось... Я не о Владимире Семеновиче... Его три минуты назад на скорой помощи увезли в больницу, Вера Ивановна. Вам что, старший лейтенант Усольцев до сих пор ничего не доложил о случившемся?
— Как? Что с Владимиром Семеновичем случилось? Сердце? — глаза у секретарши округлились и она быстро заморгала...
«Ясно, дебил Усольцев забыл сообщить все секретарше Севастьянова. Ему только нужно подсказать кому позвонить, кому сообщить и прочее, и прочее... Сам ни шагу не сделает без подсказки...»
— Извините, Павел Федорович, — вывела Федорова из раздумий секретарша Севастьянова, — с Владимиром Семеновичем что-то случилось?
— Да ничего такого, чтобы сразу петь отходную, Верочка, — Федоров отобразил на своем суровом лице подобие улыбки. — Видно наш полковник где-то невзначай ударился головой о косяк двери, или оступился... Крови, если честно немало потерял, но, думаю, все обойдется... — Федоров  вдруг, сам того не желая, перешел на строгий тон. — Вызовите сейчас всех в Греческий зал.
— Управленцев?
— Я же сказал, всех, Вера Ивановна! — голосом, не терпящим возражения, сказал майор. — Кроме дежурного и капитана Калласа. Чтобы через три минуты все сотрудники были в «Греческом» зале. Даже Татьяну Георгиевну пригласите.
— Хорошо, Павел Федорович, сейчас открою дверь в Греческом зале, и всем сообщу, — секретарша достала из ящика стола ключ. — Еще что-нибудь? — спросила она, выжидательно уставясь на Федорова.
— Нет, спасибо. Пусть все поторопятся, Вера Ивановна, — сказал Федоров и прошел мимо кабинета полковника к «Греческому» залу.

* * *
— Ты чего, Ваня, спозаранку — на работу? В кои-то веки? — удивленно выглянул из оконца заспанный вахтер дед Ермолай, увидев Гребенюка, который нес под мышкой завернутую в газету выстиранную матерью спецовку и еще что-то. — Ну, иди, ежели, наконец, остепенился. Я тебя уже четвертый день как не вижу... — Дед кивнул мелкой бороденкой и, отпустив тормоз, открыл вертушку. — Не пьешь больше, Ванька?
— Нет, деда, хватит. А видеть... Ты же не каждый день на посту стоишь...
— Через три на четвертый...
— То-то и оно. Значит я на работе тогда, когда тебя нет...
— Может быть, — чуть посомневавшись, беззубым ртом прошамкал вахтер. — Так ты точно не пьешь более?
— Решил с позавчерашнего дня за ум взяться. Девушку повстречал хорошенькую, а она перегара не переносит. Ей, знаешь, дед, муж-пьяница ни к чему...
— Так по стаканчику-то можно всегда. Разве это питье? Просто для сугрева нутра, Вань. — Вахтер вздохнул. — Мне еще мать, как я на ноги становился, торочила, что без чарки за стол русскому человеку садиться не пристало. — Пригубишь чарку, водочка она, коли своя, всамделишная, по губам расплывется, огнем разметается... А затем пополощешь во рту остатками, щи да студень знаешь как идут... Как по маслу... — Старик, прикрыв своей сухонькой рукой воспаленные десны, зевнул. — С водочкой, оно, Ваня, сподручнее... А по утрам белого кваску на мяте да на чабреце заведенного... Из погребка, холодненького, на похмелку, у-ух! Словно мед пьешь...
— Нет, с водкой все, дед, — рассудительно проговорил Гребенюк.
— Молодо-зелено, — пробормотал вахтер и вздохнул, смотря вслед удалявшемуся в сторону раздевалки Ивану. — Переводится русский люд, переводится...
Уже через несколько минут Гребенюк был в еще пустом цехе. До начала смены успел выточить две несложные детали к машине, заказанной Феликсом. Спрятал тут же, за огромным аквариумом, в котором, выпучив свои большущие глаза, плавали несколько вуалехвостов и телескопов.
— Пропажа объявилась, — удивленно произнес мастер Шведченко, увидев у станка Гребенюка. — Здравствуй, если так. — Зайди, объяснительную напишешь, где валандался почти четыре дня?
— А можно без объяснительной, Захар Валентинович? — потупив голову, спросил Иван. — Я отработаю прогулы... Присмирел я. С водкой все, полностью завязал, Захар Валентинович.
— Ладно, — подобрел мастер. — Я тебе, зная твоего отца, восьмерки на свой страх ставил... Крутая запарка у нас, Ваня...
— Вот и хорошо, — начал Гребенюк, но его оборвал мастер.
— Чего уж хорошего... Через месяц пресс надо сдать под ключ. Смежники, гады, подвели капитально...
— А мне приодеться надо, Захар Валентинович. Не все же время с отца да матери тянуть... Слыхал, что уже задолженность по зарплате завод сократил до трех месяцев... Вот я и...
Шведченко поднял удивленные глаза на Гребенюка, который до этого ходил в чем придется.
— Раньше ты, помнится, вообще о деньгах не заикался.
Гребенюк опустил глаза.
— Так то раньше... Девушка завелась у меня, Захар Валентинович... Валей зовут. На втором курсе университета учится. Вот, — краснея, но поделился радостью с мастером Гребенюк. — Потому и с водкой завязал. Решил даже пива не сосать.
— Ну что же, рад за тебя, Ваня. А работы... — мастер подобрел, — и по правде, по завязку. Хоть в три смены, хоть в четыре работай — всего не переделаешь. А где столько рабочих после полугодового простоя найдешь? А наших половина разбежалась по фирмочкам... Вот мне и выкручивайся, как хочешь, — сознался мастер.
Цех, словно с ленцой, как не выспавшийся мужичок, стал заполняться рабочими. Приветствия сыпались отовсюду.
— Я сейчас, Ваня, работу тебе дам, — сказал мастер.
— А сверхурочные будут, Захар Валентинович? — поинтересовался Гребенюк у мастера, который уже отошел от станка на несколько шагов. — Если что, я прихвачу часик-другой...
— Ну конечно, — повернувшись к парню, сказал мастер.
— Вот и договорились, Захар Валентинович, — обрадовано улыбнулся Гребенюк. — Раз сверхурочные будут, все преотлично — догоним, как говорят, и перегоним. Я и за прогулы отработаю, ведь восьмерки-то мне ставил. И еще прихвачу... — Сказал и подумал, что теперь у него будет железное алиби, да и причина, почему он остается в цеху после работы. А то, что он постарается показать свою работу — он это может. Сократит перекуры, если что, да по минуте на каждой детали еще сэкономит...
Взяв у мастера чертежи многотонного пресса, Гребенюк прошел к своему станку.

* * *
В «Греческом» зале — так с легкой руки восьмидесяти пятилетней уборщицы и курьерши бабы Дуси, пережившей многих начальников Управления, называли небольшой конференц-зал Городского управления внутренних дел, собрались все сотрудники за исключением майора Сидоренкова.
Он, как обычно, проигнорировал приказ и остался в своем кабинете. Отсутствовал и уже полторы недели болеющий капитан Правобережный.
Федоров, обежал взглядом присутствующих. Заметив, что Сидоренков снова не пришел, попросил секретаршу еще раз сообщить майору, что все ждут только его «сиятельство».
С трудом разместившись, все шушукались. Подобный полный общий сбор в Управлении за последние лет десять был всего-то четыре-пять раз — когда умер Леонид Брежнев, а затем, когда воссел на «престол» Андропов... 
Позже с оркестром провожали на покой бессменную бабу Дусю, которая полгода назад с боем ушла на пенсию и через месяц умерла... 
После — ГКЧП... Тогда тоже заставили явиться в «Греческий» зал всему личному составу....
Если бы напротив сейчас восседали полковник Севастьянов со своим заместителем и профсоюзным боссом подполковником Ашукиным, всё бы приняли за должную монету, но... за длинным столом, покрытым красной тканью сидел лишь хмурый майор Федоров.
Сидоренков нехотя вошел в переполненный «Греческий» зал и, обведя присутствующих испытующим взглядом, громко бросил:
— Что, у нас в стране опять переворот затеяли власть предержащие, или кто-то из дальних верхов почил, и, простите,  организовывается новый ГКЧП?
— Садись,  майор, — нетерпеливо проговорил, пунцовея Федоров. — Все тебя ждут.
Сидоренков деланно вздохнул:
— Я лучше постою, господин майор, — с издевкой в голосе ответил Сидоренков Федорову. — Придет время, все равно посадят. Хоть виноват, хоть чист, как стеклышко. У нас ведь это запросто... Кстати, почему прессу и кота Интернета не пригласили на конференцию? Что-то их не видно...
— Кончай базлать, Гриша, — недовольно прогундосил только что вышедший после болезни капитан Кривоспинов. — Время деньги. Садись. — Кривоспинов подвинулся на диване, хлопнул рукой подле себя на освободившееся место.
— Как придет время, непременно посадят, — хмыкнув, еще раз сказал Сидоренков, продолжая стоять и оценивающе окидывая взглядом всех.
— И не только деньги, но и улики, — добавил кто-то из глубины. — Не хочет садиться, пусть постоит. Начинайте, господин майор!
Федоров встал. Голоса и шелест шушуканья прекратились сразу.
— Мы не часто собираемся все вместе, товарищи, — сказал Федоров, обращаясь к сотрудникам Управления. Каждый из нас в своих кабинетах, ведет бой в выделенных ему враждебных обществу мирках, прокручивает различные версии того или иного начала событий, ловит преступников... Довожу до вашего сведения, товарищи, — Федоров обвел взглядом всех присутствующих, — что в нашем Управлении случилось ЧП. Полковник Владимир Семенович Севастьянов с открытой раной верхнего отдела черепа отправлен в больницу. Его сопровождает майор Переверяну. Заместитель Владимира Семеновича подполковник Ашукин выехал буквально через пять минут после случившегося и исчез вместе с водителем. Его машина через двадцать минут найдена сотрудниками Госавтоинспекции у деревни Новоивановка. На крыльях перелететь туда Ашукин не мог... Как оказалась у этой деревни машина подполковника к которой езды почти полтора часа — неизвестно. Это, во-первых, товарищи.
— Может, ошиблись сотрудники ГАИ? — поинтересовался кто-то из собравшихся. — Это бывает...
— Нет, все точно. По номеру проверили. Машина Ашукина.
— Значит, тогда он уехал из Управления не на своей машине, — подал несмелый голос сержант Колобов.
— Выходит, что так, — согласился Федоров.
— Но подполковник  никогда никому свою машину не давал, Саша, — встрял капитан Кривоспинов, — обратившись к сержанту.
— Хорошо, перепроверим, — сказал Федоров и продолжил:
— Исчезло дело о предпринимателе Мирошнике и обо всех подозреваемых, связанных с ним. Это, во-вторых. В Управление никто, судя по докладу дежурного, не проходил, хотя в моем кабинете обнаружены отчетливые отпечатки пальцев матерого уголовника Клепанкова, пять дней назад сбежавшего из мест лишения свободы.
— Что-то не припомню такого. Он проходил у нас по какому-то делу?
— Нет.
— Хорошо, тогда такой вопрос, товарищ майор. Если старший лейтенант Усольцев заявляет, что никто в помещение Управления из посторонних сегодня не входил, откуда тогда отпечатки пальцев уголовника?
Федоров только развел руками.
— Может он пробрался к нам много раньше? Например, вчера... Усольцев заступил на дежурство в шесть вечера. А утром, днем...
— Прошлые сутки дежурил я, — раздался нетерпеливо-осторожный голос молоденького Петренко, который был буквально месяц назад назначен в Управление со студенческой скамьи. — За время моего дежурства было двенадцать посетителей. Четыре мужчины и восемь женщин. Все они вышли...
— А тринадцатого мы и не заметили, — с издевкой в голосе произнес Сидоренков.
— Не может такого быть, — чуть засомневавшись, тихо пробормотал Петренко. — Все по пропускам... И сюда, и назад...
— Мышка пробежала, хвостиком не зацепила... — опять съязвил Сидоренков. — Да где там мышкам у нас завестись — наш Интернет их быстренько...
— Помолчи! — Федоров бросил на Сидоренкова гневный взгляд. — Я еще не закончил. Мы работаем в отделе по расследованию убийств, поэтому извольте, господин майор, заниматься тем, что вам поручили и не лезьте в бутылку через горлышко... Оно узко...
— Но мне пока ничего не поручали, — снова съязвил Сидоренков. — А по поводу узкого горлышка...
— Такой пролезет, — бросил капитан Кривоспинов, — перебив Сидоренкова.
— Бутылка эта полна, и в ней хотите вы, или нет, можно запросто утонуть, — не обращая внимания на реплику капитана Кривоспинова, продолжал Федоров. — Вы не у тещи на именинах, господин майор. Исчезло дело о предпринимателе Мирошнике. Это, как я уже сказал, во-вторых. В третьих — исчез рассыльный Полетов, которому передано это дело. Была совершена попытка взлома сейфа в моем кабинете.
— И это все о нас... Не много ли свалилось на наши головы, господин майор? Точно, переворот... — снова с язвинкой в голосе произнес стоящий у колонны Сидоренков. — Это рок, господа, рок... При таких раскладах, о которых нам соизволил доложить нам товарищ майор, порешил полковника кто-то из наших... А, может, к нам наведались пришельцы из каких-то иных миров или, как пишут писатели-фантасты, параллелей? В мой сейф, — Сидоренков деланно вздохнул, — не лазили ни наши, ни пришельцы, а вашим, господин Кривоспинов, тоже никто не интересова...
— Я бы попросил не комментировать и не перебивать меня, — резко оборвал на полуслове Сидоренкова Федоров. — С выдвижением личных версий прошу повременить. Ими займетесь позже. Книга входящих и исходящих документов, отданная мной полковнику Севастьянову тоже исчезла... Возможно, из-за нее и пострадал Владимир Семенович...
— Свидетели были? Или все это вы и подстроили, товарищ майор? — опять же уколол не любивший всех и вся в управлении Сидоренков.
— Были. Переверяну и Каллас, — Федоров поймал себя на том, что начал оправдываться. И не только перед Сидоренковым, которого взаимно не любили все в управлении и считали затесавшимся чужаком, но и перед всеми остальными. — Нам не известно, кто в Управлении покушался на жизнь полковника Севастьянова. Значит, среди нас завелся киллер.
— Как во многих детективах Агаты Кристи, сядем в кружок и будем методом исключений искать «внутреннего» преступника... Жаль только, что у нас в «Греческом» зале нет камина, и баба Дуся уже померла. Вот она бы сразу вычислила и убийцу, и похитителя дела о Мирошнике... Хотя, нынче лето, жара, зачем нам, этот камин надо. Здесь бы пару кондиционеров подбросить. Вы, Иван Иванович, подсобили бы нам, раз уж бабы Дуси нет, завхоз все же. Вызовите службу, пусть поставят кондиционеры. Затем мы сядем в кружок, и долго-долго, чтобы не дай Бог не ошибиться, будем гадать на кофейной гуще, кто же из наших Севастьянова пришиб, кто уволок дело о предпринимателе Мирошнике и все такое прочее.
— Не паясничайте, Сидоренков, — оборвал Федоров.
— Все правильно, — не обратив внимания на реплику Федорова, продолжал Сидоренков. — Вы, господин майор, не у дел. С вами вместе были Переверяну и Каллас. Значит, вы не могли убить Севастьянова.
— Он пока еще не мертв.
— Да какая разница! А, может, вы всё и подстроили. Прекрасная связка — Федоров, Каллас, Переверяну... Дружки, можно сказать, с пеленок. И дело у вас того, и посыльного Полетова куда-то спровадили... Да и Севастьянов, естественно, не в мой, а в ваш кабинет свалился, господин майор... Не много ли неожиданностей вокруг одного кабинета и вокруг вашей личности?
Присутствующие в «Греческом» зале зашикали на Сидоренкова, но он не прекращал:
— Я что-то ляпнул лишнее? Ведь могло же случиться подобным образом... Разве я не логически рассуждаю?
Федоров скрипнул зубами, с его уст едва не сорвалось ругательство. В это время дверь в «Греческий» зал чуть скрипнула, отворилась и в проеме появился взопревший Переверяну.
— Разрешите? — спросил он, протискиваясь внутрь. — С трудом прорвался через Усольцева. Встал на пороге как столб и заладил, приказано «не пущать»...
Федоров перевел взгляд на вошедшего в «Греческий» зал Переверяну, разрядившего неприятную обстановку, которая складывалась не в пользу Федорова. Ополчившийся на него Сидоренков мог заклевать:
— Что? — только спросил Федоров.
Все перевели свои молчаливо-вопрошающие взгляды на вошедшего майора Переверяну, который прошел к столу, взял графин, налил полный стакан воды, залпом выпил, отдышался:
— Севастьянов в операционной шестой городской больницы, — выпалил он. —  Ранение очень серьезное. Череп проломлен тяжелым тупым предметом. Похоже, что ударили либо куском гальки, либо гантелью...  или еще чем-то тупым и тяжелым... Может, ручкой пистолета, хотя это проблематично. Как говорят врачи, при таком раскладе место удара было бы намного меньшим... Короче, экспертиза покажет... Полковник в сознание не приходит. Врачи ничего не обещают. Молчат... Марии Федоровне я позвонил. Она в курсе дела. Говорила мне, что сразу же приедет в больницу. Я отправил за Марией Федоровной машину...
— Наши дальнейшие действия, товарищ майор? — спросил сидящий на диване капитан Кривоспинов, обращаясь к Переверяну.
— Это не ко мне, — Переверяну улыбнулся. — У нас есть третий заместитель... — Переверяну налил еще стакан воды, выпил и, порыскав глазами, прошел к Кривоспинову, сел на диван.
— Дальнейшие действия, — Сидоренков взглянул на Кривоспинова, хмыкнул, — да какие действия, коллега? Искать не знаю кого, как всегда. Искать и найти... И, конечно же, не бросать навешанных на наши бедные головы остальных дел и делишек...
Федоров на очередной укол майора Сидоренкова не отреагировал, снова сел на стул, достал из бокового кармана записную книжку:
— Все сотрудники управления на казарменном положении. Расследованием занимаются майор Переверяну, капитан Каллас, вы, господин майор, — Федоров метнул огненный взгляд на ухмыляющегося Григория Сидоренкова, — капитан Кривоспинов, дактилоскописты Собровиных и Петренко... Поскольку все связано так или иначе с делом о предпринимателе Мирошнике, которое я вел, я не имею права дальше вести следствие. Назначаю старшим группы майора Переверяну.
— Вы забыли, что нам еще понадобится кинолог с собачкой, — снова бросил колючку Сидоренков.
— Романов с Рексом, — даже не взглянув на Сидоренкова, сказал, словно отмахнулся, Федоров. — Остальные занимаются своими делами.
До приезда следователей из области, а, может, и из столицы, ударная группа должна выяснить причины и, возможно, следствия покушения на полковника Севастьянова. Вы, товарищ капитан, — Федоров обратился к Кривоспинову вместе с дактилоскопистами Собровиных и Петренко еще раз займетесь проверкой отпечатков пальцев в моем кабинете. А также сбором вещественных доказательств. Из управления без особого на то разрешения только что назначенной следственной группы, приказываю не выходить. Все свободны, товарищи.
— Вот вам и пироги с пирожными, — Сидоренков был в своем ударе. Направляясь к выходу, он еще громко лил масло в огонь:
— Мне интересно знать, распространяется ли данный приказ и на вас, уважаемый следователь по особо важным делам майор Федоров? Я имею ввиду казарменное, так сказать, содержание... Выходит, господа, с этого момента мы все находимся, хотим того или нет, под арестом... Кто же нас кормить-то будет? За какие шиши? Общепитовские тоже на крючке и почти что за решеткой... Эх, нет с нами бабы Дуси. Она бы сразу вычислила и похитителя дела о Мирошнике, и покушавшегося на полковника, и много кой чего другого...
«Вмазать бы тебя основательно, Гриша, да носом в это дерьмо», — подумал Федоров, но опять промолчал, наблюдая, как рассасываются из Греческого зала сотрудники управления.
Переверяну, собрав опорную следственную группу, уже вел ее к себе в кабинет на первый инструктаж.

* * *
Всеми правдами и неправдами, Иван Гребенюк таки выпросил на складе у тетки Марьи болванку нужной длины и диаметра для штыря. На подгонку по чертежу ушло более трех часов: неудобной оказалась она для обточки и шлифовки. Тем более, что точить пришлось на станке соседа — таком же дряхлом, как и его шестидесяти четырехлетний хозяин Фомич. Оставалось одно — вывезти махину с завода.
За аквариумом уже лежала семьдесят одна деталь, сработанные Иваном до и после работы. Штырь был семьдесят вторым. С десяток деталей можно было вынести подмышкой, в кармане, но что делать с остальными? Аванса ему Коньков не дал, сказал, что после завершения всей операции, так что Иван пока работал «на дядю».
 Разузнав, когда на проходной будет дежурить любитель водочки дед Ставковой, Гребенюк решил действовать напролом.

* * *
Отпустив всех, Федоров, не выходя из «Греческого» зала, решил еще раз прокрутить все, что случилось в Управлении, начиная с момента, как он отдал дело Мирошника посыльному...
Полетов пришел вовремя, но был какой-то заторможенный, задерганный. Он получил дело, долго крутил его в руках, придирался к оттиску личной печати Федорова. Пришлось рядом налепить дополнительный  «пятачок» из пластилина и поставить еще одну. Затем Полетов, как показалось Федорову, неохотно расписался о приеме в книге входящих и исходящих дел. Положив увесистое дело в дипломат, Полетов хватанул палочкой из баночки, стоящей на специальной «бане» сургуча. Аккуратно намазал сургуч на концы шпагата и припечатал своей овальной медной печатью. Раньше он никогда не ждал, пока застынет сургуч, но в этот раз долго еще топтался в кабинете, словно решая, что же делать ему дальше?
Все прошло, как проходило и раньше. Разве что Федорову не понравился в глазах Полетова нездоровый блеск. Словно сержант укололся какой-то наркоты, либо наглотался колес1.
1 Таблетки наркотического действия (жарг.).
— Ты что, заболел? — спросил Федоров у посыльного, на что сержант в ответ пробормотал что-то малопонятное. Следователю нужно было еще кучу дел завершить, поэтому он не придал этому значения и облегченно вздохнул, когда соломенная голова Полетова исчезла за дверью кабинета.
Затем были относительно спокойные суббота и воскресенье. Следователя по особо опасным делам никто не тревожил. Впервые за последние четыре месяца. Федоров повозился в свое удовольствие на даче. Мобильный телефон, который он по привычке прихватил с собой, промолчал все выходные, разве что звонила дочь, интересовалась сынишкой... А затем наступил сверхтяжелый понедельник, который наконец-то показал свой норов...
«Информации о Мирошнике и иже с ним, никакой, — размышляя, Федоров встал со стула, обошел длинный стол президиума, остановился рядом с широким окном. — Осталась лишь моя голова, которая хранит практически все об этом деле. Но на нее могут «невзначай уронить» нечто тяжелое, как это сделали с Севастьяновым и... Кому-то архиважно, чтобы этот мой живой компьютерный монстр, — Федоров пригладил волосы на голове, улыбнулся про себя, — не смог возобновить все утраченные «файлы» и снова не разложил их по полочкам...
Мобильный телефон требовательно зажужжал.
— Слушаю, Федоров, — майор поднес к уху трубку.
— Павел Федорович, звонят из приемной первого заместителя генерала Осколкова. Просят соединить с вами предпринимателя Иванцова Василия Степановича, — послышался голос секретарши Севастьянова.
— Хорошо, Вера, давай.
В трубке раздался едва слышный щелчок и тут же послышался неторопливый, чуть с хрипотцой незнакомый голос:
— Майор Федоров?
— Да, слушаю вас.
— Выслушай, мент все до конца и не перебивай меня. Утихни и не разводи бодягу по поводу Мирошника. Ты ни при чем. Дела нет. Исчезло, и концы в воду. С нас — пять штук зелени за твой язык, который без костей. С москвичами мы сами, как приедут, разберемся. Они ни тебя, ни твоих подчиненных за дело Мирошника больше таскать не будут. Тебя, если и дальше будешь вякать, да дело номер 6668 раскручивать по новой, дожидается стандартное изделие из добротной сороковки. Два тридцать на восемьдесят плюс крышка, обитая отличным импортным атласом. Можем обить и китайским бархатом, если выразишь сейчас такое желание. Поверь, не поскупимся коли что. К сведению, эта же услуга предусмотрена и всем твоим родственникам до третьего колена. Разве что на тещу твою предполагаемое изделие будет несколько пошире. Надеюсь, понял?
— Не сдюжите, сявки, — почти крикнул в трубку Федоров и, бросив ее на стол президиума, затем в волнении потер свои сухие руки. — Пошли вы все подальше, ублюдки. Как народ грабить и гробить — пожалуйста. Беззаконие развели... Я принципиально восстановлю все. Ночей спать не буду, остальное все заброшу, но вас, заразы продажные, выведу на чистую воду.
Доживу, гадом буду. Доживу до того времени, пока не пересажаю всех, замешанных в деле Мирошника за решетку, если это позволят сделать власть предержащие... Здесь затормозят — до Москвы дойду, до Генеральной прокуратуры, Конституционного суда... Что до названного изделия, так оно все равно когда-то дождется меня. Только несколько позднее. Если крематорий к тому времени у нас не достроят.
До следователя наконец-то дошло, как глубоко и серьезно проникла мафия во все структуры. Даже правоохранительные... Ему звонили из приемной генерала Осколкова... Или не от него, а только сработали под приемную Осколкова...
Федоров, покусывая нижнюю губу, нервно расхаживал по «Греческому» залу. До смерти захотелось закурить. Рука машинально полезла в карман, но Федоров тут же одернул ее — последний раз сигареты он носил при себе двенадцать лет назад.

* * *
— Ну, все, — послышался в телефонной трубке сиплый голос Сивого. — Свинобойка готова. Так твою штуковину «окрестил» мой друг. Кстати, слесарь-инструментальщик, который ее мастерил знает только о том, что это действительно машина для, прости, убиения свиней, — Сивый рассмеялся. Теперь дело за тобой. Где, когда и кого?
— Это хорошо, — улыбнулся Борис Петрович. — Встречаемся на старом месте через час.
— Лады. Я буду ждать, — сказал Сивашев, и в трубке запиликали гудки отбоя.
...Снова сидели в парке, на той же скамье и  Борис Петрович  подумал, что она становится как бы соучастницей приближающегося преступления.
Почти час потребовался ему на то, чтобы толково науськать парня на добычу. Сумка кассирши Дарьи Половинкиной сама просилась в руки. Борис Петрович по полочкам разложил, казалось, все, но Сивый вдруг пошел на попятную:
— Рассказ-то интересный, но это лишь цветочки. Только цветочки... — Владимир ухмыльнулся.
— Не понял, — Борис Петрович поднял на Сивого свои удивленные глаза. — Ты отказываешься?
— Нет. Твоя машина готова и дожидается удобного часа.
— А чего же тогда? Не понял, — снова, растерянно произнес Борис Петрович.
— А что тут непонятного. Наверное, тебе нужно собраться и, так сказать, со мной провести рекогносцировку местности. Одно дело, на пальцах показать, другое — убедиться, что это именно там, а не в ином месте...
— Перед Новоивановкой только один мостик... — Борис Петрович постарался вложить в свои слова как можно больше убедительности.
— Все равно.
Борис Петрович не хотел даже показываться в Новоивановке перед делом. Да, и на работе сейчас у него была запарка. Ниночка Переверзева накуролесила, пока он был «не у дел» — забыла с налоговой службой как следует договориться, а те, поскольку очередной дополнительный паек не поступил вовремя, прислали бумагомараку Швецова... Но, несмотря ни на что, Филателисту пришлось на поездку согласиться.
— Мотоцикл-то у вас хоть есть? — спросил напоследок  Борис Петрович.
— А то как же без него, — Сивый сплюнул сквозь зубы на асфальт.
— Один есть, будет и про запас. Угоним. Есть на примете.
— Только не это... — сам не зная почему, ужаснулся  Борис Петрович.
— Об этом у тебя спрашивать не будем. Твое дело было рассказать, завтра покажешь, где именно, и... жди своих полукровных. Понял?
И тут Борис Петрович понял, что Сивый, до этого казавшийся смирным, начал уже качать права. У Филателиста даже закралось сомнение, что, забрав деньги у Дарьи, Сивый покажет ему только кукиш.
— Смотрю я, с тебя, семь потов уже сошло, — ухмыльнулся Сивый, когда они, договорившись о завтрашней поездке в Новоивановку, встали со скамьи.
— Да приболел я, — начал отнекиваться Борис Петрович. — И на работе...
— Не наложи прежде времени в штаны, — снова ухмыльнулся Сивый. — Извини, не бери много в голову, это я так, по-дружески, — добавил.
Это запанибратское поведение Сивого еще больше взволновало Филателиста.
— Только, мальчик мой, — выдавил из себя Борис Петрович, номера на мотоциклах обязательно смени. И про спортивные костюмы не забудь, да про очки и маски тоже. И еще: непременно работать в перчатках, чтобы никаких отпечатков пальцев. Деньги сразу же мне. Не домой. Позвонишь, по тому же телефону, я буду ждать...
— Здесь и поделим, — ухмыльнулся Сивый, похлопывая ладонью по скамье. — А еще лучше — найдем где-то скамью напротив милиции...
— Ладно, не бузи, — взял себя в руки  Борис Петрович, вспоминая по кинофильмам и прочитанным детективам, как ведут себя в таких случаях «боссы» воровского и преступного мира. — У меня есть где схоронить, Володя. И еще одно, там не мельтешить, не мечите, как говорят, бисер. Делайте все расчетливо и точно. Чуть что — осечка, и плакали тогда ваши денежки...
— И твои...
— О моих, не твоя забота. Но, если они, не дай бог, попытаются уплыть мимо моего кармана, мои друзья... Авторитеты тебя из-под земли... Понял? — чуть повысил голос Борис Петрович.
— Понял, — удивленно и в то же время, как показалось Филателисту, растерянно пробормотал Сивый. — Чего же тут не понять. Договор дороже мани, то есть, денег.
— Ну, вот и хорошо, завтра, значит, приступаем к подготовке операции. Когда с тобой будем ехать в автобусе, я кивну головой, посмотришь на тот мостик. Но, чтобы со мной никаких разговоров. Половина автобуса если не родственники мои, так знающие меня как облупленного. Автобус отправляется от Центрального автовокзала. В кассе станешь за мной. Билет купишь только себе, на восьмичасовой. Ясно?
Сивый молча кивнул.
— Тогда, с Богом, — только и сказал  Борис Петрович  и,  не сильно хлопнул Владимира по плечу своей изуродованной рукой.

* * *
Встав под острые струи холодного душа, Федоров пытался забыть обо всем, что произошло сегодня в Управлении, но ничего не получилось: перед глазами следователя стоял бедлам в кабинете и почти ввалившийся с проломленным черепом и осевший на пол, как при замедленной киносъемке, окровавленный полковник Севастьянов.
— Ты опять холодный душ включил, Павлик? — донеслось из-за двери. — Сколько можно тебе говорить, предупреждать — простудишься. Вода — ледяная... Погоди, я сейчас колонку зажгу.
— Не надо, Валя, я уже, — громко ответил Федоров, закручивая кран.
Растирал почти оледеневшее тело до тех пор, пока оно не стало жечь огнем.
Мысли одна мрачнее другой не оставили его, а еще пуще впились в мозговые извилины. Федоров норовил восстановить все, что на протяжении более, чем месяца копал он в деле исчезновения предпринимателя Мирошника.
Подхлестнул следователя по особо опасным делам городского управления внутренних дел и телефонный звонок, заставший его сегодня в «Греческом» зале.
Как ни странно, Федорову сильно захотелось выпить водки. И много. Стакан, а, может, и два. Да, нет, не меньше бутылки. Чтобы хоть на время в пьяном угаре забыться. ...
— Никто не звонил, Валя? — спросил он, выйдя из ванной.
— Никто. Ты уже в четвертый раз за сегодня спрашиваешь. Что случилось? Ты, Павлик, сам не свой... Садись, поешь.
Федоров отмахнулся. Жена, зная взбалмошный характер мужа, дальше не настаивала.
— Опять у тебя неприятности? — Она ласково взглянула на мужа. — Выпей грамм тридцать, может полегчает, Павлик? Я принесу из бара. Хорошо?
Федоров кивнул головой.
— Успокойся. Все пройдет. Найдется твой предприниматель... — Женщина засуетилась. Погоди, я сейчас. На кухне будешь ужинать или в зале? — спросила она.
— Не хочу, — бросил Федоров.
— Хорошо, хорошо. Я только огурчик солененький принесу и рюмку. Садись в свое кресло, Павлик...
— Возьми и себе. Сам пить не буду.
— Хорошо, — кивнула Валентина Васильевна и метнулась на кухню.
Едва слышно стукнула дверцей холодильника и уже через минуту была в комнате с двумя рюмками и, мелкой тарелкой в которой лежали ломтики нарезанного соленого огурца и пара бутербродов. Поставила на журнальный столик у аквариума.
Взяв бутылку «Русской» из бара, присела в соседнее кресло. В тишине комнаты, успокаивающе тонко забулькало.
— За что сегодня выпьем, Валя? — спросил Федоров.
— Давай, за нашу доченьку. Она уже почти на сносях... Почему-то не звонит... Еще за одного наследника!..
Федоров кивнул жене, опрокинул рюмку в рот, взял с тарелки ломтик огурца, положил на язык и поднялся из кресла.
— Ты куда собрался? — подняла на него глаза жена, отставляя пригубленную рюмку на журнальный столик.
Федоров улыбнулся, обошел журнальный столик и попросил:
— Подвинься, Валюша...
Сел в кресло рядом с женой и крепко прижал ее к себе, поцеловал. Затем плеснул в рюмку еще «Русской», выпил, не выдержал и, как это было не раз, рассказал ей, что произошло в Управлении.

* * *
Сивашев нанял у пивбара четырех безработных бездомных барыг, один из которых в свое время был бригадиром бригады дорстроя. Они страдали без опохмелки. За пару бутылок на брата и хорошую закуску, Сивашев договорился, чтобы те, когда понадобится были «как огурчики». Буквально на следующий  день заявился в Новоивановке к председателю колхоза.
План проработал на все сто. Как и предполагал, председатель колхоза с утра был на месте и секретарша сразу же пустила Сивашева к нему, вспыхнув после того, как Сивашев положил перед ней шоколадку.
Молодого человека, появившегося с первым автобусом в легком летнем костюме в кабинете, Николай Иванович Поповский не знал. Представившись председателю колхоза имени Мичурина бригадиром частной передвижной дорожно-строительной бригады, парень, сев в предложенное кресло, сразу предложил почти что задаром отремонтировать мостик и подъездные пути к нему.
Отказаться от манны небесной мог только набитый дурак.
Расчет с шабашниками договорились произвести наличными после окончания работ. К нему причиталось еще трехразовое питание пятерых рабочих, на что Николай Иванович Поповский согласился с радостью — пять дополнительных человек для поварихи Нины, готовившей каждый день на огромную ораву сельских механизаторов, птичниц и четырех огородных бригад, погоды не делали.
Ударили по рукам.
 Как и договаривались, ребята приступили к работе уже после обеда, в воскресенье. Председателю даже не пришлось думать о расквартировании — строители-шабашники, для экономии времени, спали тут же, в ста метрах от рабочего места, в разбитой рядом многоместной палатке.
Председатель дважды сам во вторник проезжал мимо, когда вызывали в район на совещание, и назад, и остался доволен сделанным.
Шабашники, несмотря на вид бомжей, трудились, не разгибая спины. Правда, с бригадиром Николай Иванович не виделся, но ни первое, ни второе его не волновало: работа спорилась и без присутствия бригадира. Последний же, по словам чуть поддатого старшего, поехал за специальной опорой под мостик.
Пусть хоть бомжи, хоть беспробудные пьяницы, хоть кто угодно, но сделают, наконец, этот проклятый пятидесятиметровый участок. Да еще и за такую смехотворно малую цену! Дорожники из районной дорожной службы вконец обнаглели, загнули в два с половиной раза больше... Эти же ребята споро выворачивали ломиками камни просевшей мостовой, тут же подсыпали песок, которого рядом было «море», и камни, словно солдатики, водружались на место, прибивались широкими трамбовками...

* * *
Федоров неожиданно увидел резво двигающуюся в его сторону рубиновую точку лазерного прицела размером в десять копеек. Она «бежала» по тенту КАМАЗа, стоящего у продовольственного магазина.
Следователь, даже не раздумывая, тут же опрокинулся навзничь.
Пуля, пущенная по Федорову киллером с крыши соседнего дома, или из открытого окна какой-то квартиры, пискнув где-то в районе левого уха, впилась в толстенную деревянную дверь, ведущую в захламленный подвал.
«Начали, сторожевые псы охоту и на меня, — мелькнула мысль у Федорова. — Заразы! Ничего, это не та «дичь», которую можно тут же пристрелить. Если выживу, я все равно выведу вас, собаки, продажные на чистую воду», — пробормотал он вслух, отползая вглубь коридора.
Здесь ни с крыши соседнего дома, ни из окон, снайпер достать следователя не мог — мешала эстакада из железобетонных плит, подведенная к магазину продуктов. Именно к ней часто подъезжали на разгрузку машины.
«Слава Богу, что я вышел чуть позже, когда все разошлись на работу... и никто не видит этого цирка... Разве что баба Катерина? Этот домашний глашатай знает обо всех в доме всё и даже больше того. Ну да ладно, фиг с ней, с бабой Катериной... Хотя, конечно, слушок, если видела все это, пойдет... Да кто поверит ей?..»
Федоров спешно отполз внутрь подъезда. Уже внутри отряхнул с брюк и рубашки пыль, достал из кармана трубку телефона мобильной связи и набрал номер Переверяну.
— Привет, Павел. Как продвигаются дела? Много накрапал? — спросил Переверяну, услышав чуть с хрипотцой голос Федорова. — Ты дома? Как Валя поживает? Я думал, ты на у себя на даче заперся и восстанавливаешь по крупицам дело по Мирошнику...
— Звоню по мобилке. Охота на меня началась Ваня. Всерьез. Киллер. Пришли машину. К дому.
— Даже так? — Переверяну присвистнул. — Тебя он не ранил ненароком? В дальнейшем не испытывай судьбу. Тебе следует ходить до завершения дела о Мирошнике с телохранителем...
— Все правильно. — Федоров хмыкнул. — Приставим ко мне двух или пятерых громил. Ну и что? Если захотят недруги, да заплатят за мою черепушку кругленькую сумму, снайпер с расстояния в километр, а то и подальше, аккуратненько укокошит меня в два счета. Пук, и все дела... Нынче практически никто в рукопашную «нужных» людей не убирает. Хлопотно, Ваня. Опасно и хлопотно...
— Ладно, в Управлении поговорим. Жди машину.  Кстати, меня сегодня поутру тоже стращали по телефону. Ну и каша заварилась с этим Мирошником, пропади он пропадом. Севастьянов до сих пор в реанимации... Из-за чего, спрашивается, пострадал? Из-за клочка бумаги... Короче, Паша, иди домой и жди. Не высовывайся и не испытывай еще раз судьбу. Ты понял?..
— Договорились. Послушаюсь твоего совета, Ваня, — пробормотал в трубку Федоров и, сложив ее, бросил в карман.
Вернувшись домой, Федоров снова достал из своего портфеля постепенно наполняющуюся папку, положил ее на кухонный стол, раскрыл. Хотел, пока приедет дежурная машина, восстановить хотя бы еще одну цепочку, но ничего не ум не шло.
«Если меня так основательно «пасут» даже снайперы и с таким совершенным оружием, значит, за мою голову кто-то отвалил солидное вознаграждение. Вернее за то, чтобы я замолчал. Лучше всего, чтобы навсегда. Мне бы вообще не стоило высовывать свой нос. Окопаться где-то в облюбованном месте и подальше отсюда. Там, о котором никто понятия не имеет. Пару недель посидеть, восстановить все до буковки и выдать на гора сто процентную копию похищенного дела, вокруг которого разгорелось столько страстей... Но, увы, Павел Федорович. На это вольны лишь пинкертоны Запада. У нас же такое обширное поле деятельности, что не знаешь за что тебя, когда и откуда пришибут».
Понимая, что ничего в ближайшее время не «создаст», Федоров снова положил свои «заметки» в портфель. Отодвинув стул, прошел к окну. Из него наискосок была видна крыша соседнего дома, и Федоров подумал, что в него могут пальнуть и через окно, поэтому нужно будет осторожнее ходить по квартире и, по возможности, не подходить к окну, которое, естественно, тоже может просматриваться снайпером.
Не успел Федоров развить свою мысль дальше, как в кармане пискнул телефон.
— Федоров.
— Павел Федорович, я подъезжаю, — сказал знакомый голос водителя Управления.
— Хорошо, Борис, спускаюсь, — ответил в трубку Федоров.
Буквально через три минуты он был уже внизу.

* * *
Дождь, прошумевший над Новоивановкой во вторник, а затем щедро полоскавший в среду и четверг, едва не помешал операции. Штырь, стараниями забулдыг, был установлен под мостиком заблаговременно и добротно. Машина как две капли воды была похожа на еще одну, только не деревянную, а металлическую подпору под основательно накренившимся, аварийным, единственным в этом районе мостиком.
«Молодцы», — только и сказал приехавший принимать работу председатель колхоза Поповский, даже удивившись что с него ничего «лишнего» больше бригада шабашников не «скачала».
Все было сделано на славу, с умом, аккуратно и, главное, быстро. Райдоровцы растянули бы волынку на все лето, да и осень прихватили бы.
Молодого предпринимателя словно сам Бог послал к нему. Единственное, что удивило Николая Ивановича, так это наличие небольшой дырки практически по центру мостика.
— Для стока воды, — пояснил предприниматель, когда его спросил о дыре председатель.
«А ведь ребята правы, — подумал он. —  Проделана поистине адская работа. Им ничего не стоило «залепить»  эту дырку. Ан, нет, сделали ее со знанием. Простоит долго. И  впрямь она нужна — для стока воды. Мостик-то крив все равно. От воды и «косится»...
Рассчитался Поповский, как и договаривались, наличными. И еще председателю понравилось то, что бригадир, сразу же отсчитал причитающиеся деньги шабашникам, не обидев никого.
Председатель предлагал подвезти бригаду к городу на своем транспорте, но бригадир отказался напрочь, сославшись на дела в другом районе, и шабашники, сытно пообедав в колхозной столовой, естественно, прилив сделанное, отбыли рейсовым автобусом.

* * *
В больнице, куда заехал Федоров, майора по приказу главного врача Сорокина пропустили на второй этаж сразу же.
Его остановила в приемном покое лишь пожилая санитарка:
— Оденьте, товарищ майор, — женщина протянула ему белый халат.
— Спасибо, — поблагодарил Федоров и по лестнице прошел на второй этаж.
Когда Федоров вошел в палату, жена Севастьянова, Мария Федоровна кормила мужа из ложечки. Голова у Севастьянова была забинтована практически полностью. Остались свободными лишь виски и уши, лицо.
— Здравствуйте, — произнес он, подходя к кровати и присаживаясь на пустой табурет. — Как самочувствие, Владимир Семенович? — поинтересовался Федоров. — Вижу, идешь на поправку не по дням, а по часам... И, слава Богу, Владимир Семенович.
Севастьянов с трудом оторвал свой сосредоточенный взгляд от ложки, лицо его мучительно искривилось, глаза расширились. Видно было, что Севастьянов пытается что-то сказать, но полковник только едва слышно промычал нечто нечленораздельное.
Федоров пододвинул табурет поближе к кровати, выдавил улыбку. — Я вот тут вам... тебе, Владимир Семенович, апельсинчиков, пару бананов принес. Чтобы быстрее поправлялся. Нечего на дармовщинку больничные харчи проедать да давить казенную подушку.
— Да он скоро сбежит домой, Павел. Вернее сразу на работу. Ты же его, как облупленного знаешь. Правда, Володя? — Мария Федоровна ласково взглянула на мужа. — Посмотри, как он мучается здесь в палате.  Привык руководить, да урками заниматься. А здесь все ни-ни... Даже думать обо всем заставляют забыть... Сорокин напрочь от посетителей отгородил Володю. Удивляюсь, как это он тебя пустил?
— По старой дружбе, Мария Федоровна, — произнес Федоров. — Мы когда-то с ним на одной улице бегали, в мяч гоняли, вот и пропустил... Кстати, мы все ждем вас... тебя, Владимир Семенович, — поддакнул напоследок жене Севастьянова Федоров. Да, Мирошник нашелся сам по себе... И по делу Константина Ивановича Шилова все чин чинарем. Надеюсь, на суд уже придете, Владимир Семенович...
Глаза Севастьянова самую малость улыбнулись, но почти сразу затянулись дымкой печали. Севастьянов снова хотел что-то сказать Федорову, но изо рта полковника снова послышались только всхлипывающие звуки заплетающегося или словно чугунного языка.
— Лежи, лежи, Володя, не переживай. Видишь, как все хорошо в твоем Управлении. И Мирошника взяли, и мэру угодили... — Мария Федоровна осторожно отвела глаза, на  которых проступила прозрачная капелька, собравшаяся внизу и едва не сорвавшаяся на постель Севастьянова, слезы.
— Ну, я пойду, а ты, Владимир Семенович, выздоравливай побыстрее и держи хвост пистолетом. Мы ждем тебя с нетерпением. Да, кстати, Интернет за тобой тоже безмерно скучает, все у двери твоего кабинета молча ходит. Ждет хозяина...
— Я проведу Павла, Володенька, и сразу вернусь. Хорошо? — спросила женщина.
Севастьянов в знак согласия закрыл глаза.
— Не говорит, как следует, сердешный, память напрочь отшибло. Слава Богу, хоть с сегодняшнего дня стал меня узнавать. И тебя, Паша, видишь, Володя признал тоже, — тихо проговорила женщина, как только плотно прикрыла дверь в палату. — Ну почему, Павел, — жена Севастьянова — немыслимый комок нервов. — Почему напали именно на него? — Боль в глазах женщины шилом уколола и Федорова. — Это все из-за тех твоих документов? Вернее, из-за тех, которые украли из Управления?  Мне все рассказали! — голос женщины все такой же тихий, посуровел и тут же она полушепотом виновато пролепетала:
— Прости, Паша. Вырвалось, у меня, погорячилась я...
— Ничего, я прекрасно понимаю, Мария Федоровна, — Федоров чуть покраснел. — Извините меня, Мария Федоровна...
Женщина была на пределе. Она еще не успела оклематься. Два месяца назад похоронила сына — капитана милиции Александра Севастьянова, которому неизвестный и до сих пор не найденный преступник выстрелил в упор из обреза в голову.
Саша тогда вместе с ребятами по УГРО участвовал в привычном плановом рейде по Юго-Западному округу Москвы. Как обычно искали оружие, наркотики, угнанные автомобили, путан и прочую шваль.
Совершенно случайно ребята напоролись на угнанный ГАЗ-3110 с калужскими номерами. Погони за ним практически не было. Водитель как раз вышел купить в киоске сигареты и уже садился в машину. Капитан Севастьянов, приказал сержанту Колядину перекрыть своим «Фиатом» пути к отступлению краденой машине, выскочил из автомобиля и спустя миг был у «Волги». Рванул дверь и тут же прозвучал оглушающий выстрел из обреза... Трое напарников Севастьянова-младшего растерялись и позволили угонщикам скрыться. «Волгу» нашли через четыре квартала, преступники же, или преступник, как в воду канули...
Севастьянов-старший тогда тоже сдал, но буквально через несколько дней после приезда из Москвы, взял себя в руки.
И вот новое горе... 
И у Федорова на душе было неуютно: сплошные вопросы малые и покруче, мучили его, а ответы на них, порой скудные, маловероятные и граничащие с авантюрой, не давали никаких гарантий верного решения.
— Если позволишь, я еще посижу возле Володи, — виновато поглядывая на Федорова, произнесла женщина.
— Я не доктор, Мария Федоровна, пожалуйста, — тихо произнес Федоров, поглядывая на сдавшую буквально на глазах, почти смертельно уставшую женщину.
— И то правда, Павел, — опять же тихо произнесла она. — Извини, что я «наехала» на тебя. — Ты не обиделся на меня?
— Нет, что вы, Мария Федоровна, — покачал головой Федоров. — За что обижаться? До свидания.
— Ну и, слава Богу, Павел. До свидания.
Федоров, отдав халат санитарке, выскочил из белых стен больницы, которые раздражительно действовали на него, как ошпаренный.

* * *
Резкий телефонный звонок, раздавшийся в прихожей, оторвал Свешникова от интересной передачи. По телевизору шел захватывающий, полный драматизма для хозяев футбольный матч двух итальянских команд. Команда хозяев поля к концу первого периода проигрывала гостям уже один два.
С трудом оторвавшись от экрана, Свешников прошел в прихожую.
— Да, я вас слушаю, — недовольно произнес он в трубку, поглядывая из-за двери на экран. В  это время судья практически ни за что, к восторгу болельщиков на трибунах, назначил пенальти в ворота гостей.
— Александр Лаврентьевич, здравствуйте. Видите, уже по голосу узнал, что это вы. Вас беспокоит Борис Петрович. Вы еще не раздумали продавать марку?
— Нет, а что?
— Я бы хотел с вами встретиться. Деньги за нее уже у меня. Так что берите этот кляссер в миниатюре и ко мне, если не возражаете.
— Да нет, почему же, можно и к вам, — обрадовано сказал Свешников. Он уже забыл и о футболе, и обо всем на свете. Теперь перед его глазами была огромная пачка долларов. Сто купюр по сто зеленых... Целых десять тысяч долларов! — Куда ехать?
Борис Петрович, посопев в трубку, назвал свой домашний адрес:
— Возьмете такси, Александр Лаврентьевич, за мой счет. Договорились? Я сегодня тороплюсь. Так уж получилось, рейсовый автобус ждать не будет...  Если сможете, приезжайте не позже двух часов. Еще лучше, к часу дня. Вам удобно?  — спросил под конец  Борис Петрович.
— Удобно. Договорились. К часу. — Свешников положил трубку и, выключив телевизор, где счет между командами, благодаря судье, уже сравнялся, и прошел в ванную. Умывшись и наскоро перекусив, прораб вышел через черный ход: так было ближе к гаражу, построенному еще тогда, когда у него был только старенький мотоцикл и о машине лишь забрезжила мечта.
«Как бы не так, на такси, — ухмыляясь, пробормотал он. — Да на кой оно мне, такси, когда у меня, слава создателю, есть собственное средство передвижения...
Машина завелась с пол-оборота.
Улицы были пустынны. Это располагало к отдыху и к приятным размышлениям:
«Вот приеду сейчас к Филателисту, отдам клочок пожелтевшей бумажки, а он за нее выложит мне сразу десять тысяч. Ведь это деньги! Постой, Сашка, а почему не двадцать, не двадцать пять? — осенила Свешникова мысль. — Ведь он сам говорил, что этот клочок бумаги есть ни что иное, как раритет — редкость... Да, не меньше двадцати пяти возьму с него. Выложит! Не даст сразу — возьму по частям. Все равно ему деньги девать некуда, раз за одну марку кидает столько... Дурак я, ну почему по Интернету не посмотрел, сколько такая марка стоит на самом деле? Ну да ладно, уж не посмотрел...»
Свешников притормозил перед светофором.
— Сашенька, здравствуй, — задняя дверца вдруг открылась, и в машину впорхнула Аннушка. Вот уж не ожидала здесь встретить тебя...  Стою я, значит, на перекрестке, а тут гляжу — машина твоя, и за рулем сам Александр Лаврентьевич восседает. Собственной персоной. А раз я свободна, значит, я с тобой. Все равно куда — в ресторан, кино, на футбол... Да, Саш? — Девушка поцеловала Свешникова в щеку.
— Да, — Свешников кивнул и рванул на зеленый с места.
Через десять минут были у дома Филателиста.
— Ты, пожалуйста, подожди в машине, Анечка, я сейчас... Вот только кляссер отдам. А ты музыку послушай. Хорошо?
 Свешников включил магнитофон, чмокнул девушку в выставленные губки и, оставив ключи в замке зажигания, взял кляссер и вышел из машины.

* * *
— Добрый день, Павел Федорович! Мне бы хотелось встретиться с вами без свидетелей и без прослушивающих и записывающих устройств, которым нашпиговано ваше заведение. Естественно, без лишних свидетелей. Быть может, мы установим некие дружественные отношения.
— Кто вы? — Этот грубоватый голос Федоров слышал впервые.
— Неважно. Мне понравилось, что ты не в первый раз отказался от денег,  неизвестный перешел на «ты». Надеюсь, то, что я сообщу тебе, Федоров, при личной встрече, прольет елей на твою душу. Будь один, лучше в гражданке. Чтобы не привлекать лишних глаз. Безопасность гарантирую. Кстати, мои парни уже два раза спасли тебя от неминуемой смерти. Один раз ты даже не знал, что за тобой охотятся представители ФСК. Во второй раз убедился в этом, как говорят, на своей шкуре, когда снайпер едва не вышиб у твоего дома тебе мозги. Вычислить второго киллера, засевшего со снайперской винтовкой на соседней с твоим домом крыше, было моим ребятам настолько сложно, что это удалось лишь в последний момент. Спасибо, москвичи вовремя подсказали. Поэтому он и не достал тебя пулей. Встречу со мной разрешаю назначить тебе. Место подберешь тоже, как и время. Подумай, Федоров. Я перезвозвоню через час. Хотя твой телефон и подключен к прослушивающей системе, она на мои звонки реагировать не будет. Можешь проверить. Мои электронщики ребята не робкого десятка, знают, где какой проводок провести, какую плату поставить... Жди звонка... Безопасность на конфиденциальный разговор гарантирую. Мы тебя найдем по сотовой связи.
— За кого вы, ты... меня, — гнев спазма так сжал горло, что Федоров лишь с трудом договорил, — принимаешь? Думаешь, у тех, кто имеет...
И тут он понял, что говорит в пустоту — трубка на том конце дробно пикала.
Федоров, ошарашенный, еще долго держал у уха трубку, в которой звучали короткие сигналы отбоя. Неизвестный заинтриговал его. Сначала хотел было рассказать обо всем Переверяну и Калласу, но затем решил действовать ва-банк.

* * *
— Добрый день, — улыбнулся Свешников, когда Борис Петрович чуть приоткрыл входную дверь, но цепочку с нее не снял.
— А, это вы, Александр Лаврентьевич, здравствуйте. Я жду вас. — Филателист снял цепочку, — проходите, пожалуйста, не стесняйтесь. Я дома один. Мои сегодня на дачу утром уехали. В комнату проходите. У нас туфли снимать не принято. Как хорошо, что вы много раньше двух часов приехали... Я чаек организую, или что покрепче?
— Мне, простите, во-первых, некогда. А во-вторых, пить нельзя — за рулем. Ну что, — усаживаясь в предложенное кресло-качалку и оглядывая со вкусом обставленную комнату, заявил Свешников, — марку я принес, а с чайком... Меня ждут в машине, — Свешников кивнул соломенным чубом в сторону окна.
— Друзья? — спросил Борис Петрович.
Свешников улыбнулся:
— Будущая жена.
— Сейчас, сейчас, — заторопился Борис Петрович. — И как же зовут, если не секрет, вашу будущую жену?
— Анной
— Хорошее имя, древнее.
— Да, — тихо пробормотал Свешников, нетерпеливо барабаня пальцами по маленькому кляссеру, в котором лежала всего одна марка. Он всё еще корил себя за то, что не узнал по Интернету, сколько же стоит на сегодня эта почтовая марка?
— Погодите минутку, Александр Лаврентьевич, — попросил Борис Петрович. — Вот только деньги достану. Они у меня в спальне. — Он было уже направился туда, но у двери, как обухом по голове, Филателиста остановил тихий, уверенный голос Свешникова:
— Только я, знаете, за десять тысяч долларов эту марку я вам не отдам. Вы же сами сказали, что она стоит много дороже...
Борис Петрович кивнул.
— Отсюда — вывод.
— Как же так? — упавшим голосом произнес Борис Петрович, — поворачиваясь от двери. — У меня только десять тысяч долларов... Мы же договаривались о сумме в десять тысяч долларов...
— Мало ли чего, — только и проронил Свешников.
— Это не по-честному, не по-бизнесменски. Больше у меня, Александр Лаврентьевич, нет. Да и те у по всем знакомым одалживал. Некоторым из них отдавать буду с процентами... Мы же предварительно договаривались с вами, Александр Лаврентьевич... Договор дороже денег. Вы же прекрасно знаете... Это аксиома нормального общения между бизнесменами...
— Ситуация изменилась. Гоните двадцать пять и забирайте этот клочок бумаги, — Свешников нахально посмотрел на Филателиста. — Нет, до свидания. Я вас не знаю, вы — меня... Я найду того человека, который даст требуемую сумму...
— Но у меня, к сожалению, больше нет, — в ужасе произнес Борис Петрович, еще пуще белея на лице.
— Можно будет по частям. Через месяц-полтора — остальное. Так сказать, должок...
— Да где же я возьму такую огромную сумму, Александр Лаврентьевич? — голос у Филателиста упал. — Больше нигде ни копейки никто не даст. Мой знакомый одолжил десять тысяч со «скрипом». Нет у меня таких друзей, которые выложили бы больше, Александр Лаврентьевич... Честное слово...
— Хватит врать. Если сейчас не заберете, завтра — пойду в милицию и расскажу, как вы нечестные деньги раздобыть на днях собираетесь... — взял на «пушку» Филателиста Свешников. — Выложу ментам обо всем как на духу...
— Х-хорош-о, — заикаясь, весь в поту, едва выдавил из себя Борис Петрович. — Но не больше двадцати пяти... Договорились? Если позволите, Александр Лаврентьевич, я сейчас десять тысяч принесу...
— Валяйте, только пошустрее, — уже в предвкушении получить значительно больше, потер руки Свешников.

* * *
Незнакомец позвонил ровно через час — в девятнадцать двадцать.
— Ну что, Павел Федорович?
— Простите, с кем разговариваю, — спросил Федоров, хотя и сам понял, с кем именно.
— Называй меня Володей или Владимиром. Можно Вовиком. Единственное что скажу откровенно, я, Федоров, крутой. Это без брэ, железно. Все остальное... Извини, конечно, что с тобой разговариваю на «ты», но такой я по натуре. Не люблю выкать и бить поклоны несуществующим божкам. Это мое железное правило, Федоров. Так ты согласен на нашу встречу, или я всё, спускаю тормоза? Тебя, Федоров, пришьют после этого если не сегодня, то через день-два... По прикидкам моих пацанов, за тобой, майор, вернее, за твоей головой, которая очень много знает, сейчас охотятся четыре киллера, и сумма, отваленная каждому из них за твою голову зашкаливает на четыре нуля...
— Если все оборачивается таким образом, я не согласен, Владимир, — упрямо произнес в трубку Федоров. — Я, Володя, простите, не одинокая, отбившаяся от отары овечка, которую собрались пасти сразу несколько пастухов или стричь, я не выгнанный из берлоги зимой шатун1...
1 Не залегший в спячку, бродящий по лесу медведь.
— А каким же образом? Без баранов отара — не отара, майор, — сказал Владимир. — Надеюсь, ты прекрасно понимаешь, о чем я, Павел Федорович.
— Баранов, Володя, нынче хоть отбавляй, — Федоров хмыкнул.
— Я понял. Ну и...
— Завтра я скажу, Володя. Встретимся, если тебя  устраивает, завтра в девять утра у фонтана возле Универмага. Я буду с потертым коричневым портфелем в правой...
— Павел Федорович! Мы твое физо прекрасно знаем, и твой портфельчик тоже. Время и место устраивает. Хвост, надеюсь, не приведешь? Хотя, это твое дело, наш разговор тогда не состоится, и все дела.
— Хорошо, что вы знаете меня. А на счет хвоста — главное, чтобы его не было у вас, Владимир.
— Договорились, жду.

* * *
«Что же делать? Ведь он, скотина рыжая, и впрямь может меня заложить, — думал Борис Петрович, пройдя в спальню. — Но откуда Свешникову стало известно о Новоивановке??? Ладно... Видимо, произошел где-то прокол... Милиция начнет копать, а когда... Да ведь здесь пахнет такими годами, что... Денег больше нет... И эти пока что занял на неделю у Константина. Надо что-то придумать. Надо придумать, но что? Что? Ну, думай, мысли, ты старый хрыч! Ну же!! Мало ли разбойных дел совершается за день даже в Лучегорске? — Для видимости, Филателист с шумом, не приподнимая, подвинул диван. — Такое дело почти провернул чужими руками, а теперь не сладишь с... молокососом?»
Вдруг  Борис Петрович словно извне услышал голос не то, чтобы чужой, с хрипотцой голос:
«От такого «свидетеля-всезнайки» тебе надо избавиться пока не поздно. — Филателисту словно кто-то нашептывал. — И тебе, мой милый, и карты в руки. Не ты ли в свое вьюношеское время был мастером спорта по вольной борьбе. Да почему тогда? Ты ведь и сейчас мастер спорта, хотя подтоптанный... Избавьс я, пока не поздно. Разве ты мало трупов повидал за свою жизнь? Бахни чем-то по голове, чтобы меньше крови было, и... Ведь он, получив свои двадцать пять тысяч долларов, и дальше может меня шантажировать... Этот собака Свешников знает об ограблении Дарьи...»
«Откуда? — Филателист снова подвинул диван назад. — Сивый рассказал кому, и дальше расплескалось, пошло?» — мысленно спросил Борис Петрович у своего «собеседника» И тут же как бы спросил:
«Что же делать? — от страха и отчаяния у Филателиста подкашивались ноги. Как же избавиться от этого ублюдка?!
«Я же тебле уже подсказал. Убей? Мертвые молчат... В определенном смысле.
«Нет, нет...»
«Но, как говаривал Козьма Прутков1 «начав — окончи!». Не лишать же себя, во-первых, раритета. И потом, неужто ты сам себе подпишешь приговор?! Абсурд! Да ушлют тебя комаров и гнус кормить. Даже не задумаются. Как же, ограбление кассы... А уж про этих маленьких кровопивцев разве ты от Воробьева не наслышался... Придется таки... Не ты его того, так Свешников тебя...»
1 Коллективный литературный псевдоним, под которым в 50 — 60-е гг. XIX в. выступали  поэты А.К. Толстой, и братья Жемчужниковы. Сатирический образ Козьмы Пруткова пародировал умственный застой, политическую «благонамеренность» и др.
«Фу ты, ч-черт, убедил! Связался на свою голову... Хорошо, что хоть моих два дня дома не будет, авось...»
Взяв в руки из-под кровати гантель сына, Борис Петрович стал за дверь и, стараясь, чтобы голос его не дрожал, громко позвал:
— Александр Лаврентьевич! Подойдите, пожалуйста, помогите мне отодвинуть шкаф. Ник-как с ним не слажу...
Как только в дверном проеме показалась соломенная голова Свешникова, Борис Петрович со всего размаху ударил по ней гантелью.

* * *
Федоров прошел в быстром темпе еще два квартала, завернул за угол, затем через подворотню вышел на проспект Кутузова. Остановился у вычурной витрины небольшого частного магазинчика «Леонид и К0», минуты три постоял. За ним никто не следил. К Универмагу было еще три квартала по прямой. Времени было тоже немало, поэтому Федоров прошел этот путь не спеша. Свой неразлучный портфель он прихватил и в этот раз.
Струйки фонтана едва прыскали вверх. Федоров пришел в условленное место в гражданской одежде на пять минут раньше, но никто не подошел сразу к нему.
Он присматривался к сидящим на бордюре фонтана парням и мужикам, к прохожим, стоящим у еще закрытой двери Универмага, открывающегося в половине десятого. Затем майор перевел свои глаза на медленно двигающуюся очередь на маршрутное такси. Его профессиональный взгляд следователя не находил нужного человека. Понятно, крутой сам не придет, пришлет вертухаев, но…
Посмотрев на квадратный циферблат часов, установленных у фонтана три месяца назад, Федоров еще раз укололся сомнением: правильно ли он сделал, что пришел сюда, на встречу неизвестно с кем, не сообщив об этом даже Переверяну. Может это западня?
Додумать Федоров не успел. Из-за спины донесся незнакомый приятный молодой женский голос:
— Давно ждете, Павел Федорович?
Федоров повернулся на голос. В метре от него стояла стройная голубоглазая с крашеными в соломенный цвет волосами девушка лет девятнадцати-двадцати. Ну, может, чуть постарше.
— Здравствуйте, Павел Федорович, — произнесла она и улыбнулась. На щеках девушки появились симпатичные ямочки.
— Здравствуйте, — ответил он. — Извините, не признал... — Федоров еще раз бегло пробежался глазами по массе народа у Универмага.
— Простите. Вчера с вами договаривались по телефону о встрече. Вас ждут почти рядом, Павел Федорович, — взглянув на потертый портфель, девушка мило улыбнулась, чем совсем обезоружила Федорова. — Меня зовут Тамара. — Я вышла за вами.
— Очень приятно, — произнес в ответ Федоров, окидывая взглядом не следователя — мужчины стройную фигурку девушки, ее прямые ноги, чуть выпирающую из-за тонкой ткани блузки свободного покроя, грудь... Его сердце почему-то екнуло. Свой портфель он попытался убрать за спину.
— Я наблюдала за вами, Павел Федорович, со времени вашего прихода, — кокетливо проговорила Тамара. — Вы без хвоста. — Она улыбнулась, снова показав на щеках аппетитные ямочки.
— Естественно, — Федоров провел рукой по своим ягодицам. — Эта необязательная деталь присуща лишь единицам из рода людского. Я только с портфелем. — Федоров поднял на Тамару на этот раз смешливые глаза. — А что, сейчас вошло в моду повсюду искать хвостатых?
Девушка зарделась и тут же рассмеялась, обнажив свои ровные белые зубы.
— Извините, я не это имела в виду, — оправдываясь,   проговорила она. — Пойдемте, Павел Федорович, нас ждут. Это недалеко, или вы уже передумали?
— Я-то? За вами, Тамара, простите, не только такой как я, побежит, но даже полумертвый... Хоть на край света, Тамара, — весело произнес он избитую фразу, снова пряча портфель за спиной.
— За мной — пожалуйста, Павел Федорович, но зачем  на край света? Я-то здесь живу, в Лучегорске... — девушка откровенно улыбнулась.
— Так говорят, Тамара, — Федоров замялся. — Идемте. Я готов. А меня там не того? — спросил он, шагая за девушкой, которая обходила лужу.
— Не знаю, — чуть повернув в сторону Федорова голову, серьезно произнесла Тамара. — Думаю, что у Володи, нет... К тому же у вас, Павел Федорович, такой отменный страж... Мне говорили о вашем портфеле, с которым вы не разлучаетесь много лет.
— Восемнадцать.
— Вот видите. — Девушка подождала, пока пройдет трамвай. — Нам, Павел Федорович, в соседний домище, — тихо сказала она.
— Согласен, — сказал Федоров, поняв, что речь идет о Министерстве черной металлургии.
Прошли мимо швейцара, который даже не пошевелил головой. Видно было, что он знал Тамару. Лифтом поднялись на седьмой этаж.
— Вас ждут в семьсот седьмой, Павел Федорович, — извинительно произнесла девушка.
— А вы со мной не пойдете? — поинтересовался Федоров.
Тамара отрицательно мотнула головой.
— Рад был с вами познакомиться, Тамара. Ну что же, спасибо вам, и на этом, — с искренним сожалением в голосе произнес Федоров.

* * *
— Простите, девушка, вы не Александра Лаврентьевича дожидаетесь в этой жаре? — склонившись над приоткрытым окном машины, спросил, улыбающийся  Борис Петрович.
— Да, — приветливо посмотрела на него снизу вверх  Анна. — А что?
«Красивая цыпочка. Оттрахать бы такую по первое число, — подумал Борис Петрович. — Смогу ли я ее... так, как и Свешникова?
— Пойдемте, Аня. Кстати, извините, можно вас так называть? — спросил он.
— Да, пожалуйста, — девушка улыбнулась.
— Александр Лаврентьевич не удержался, коллекцию мою смотрит, а я за вами. И вы взгляните на нее... Не дышать же вам смрадом от машин. Чайку попьем с печеньем. Может, чуть-чуть сухого вина. Правда, Александр Лаврентьевич отказался — за рулем, но вам, надеюсь, можно. Не возражаете, Аня?
— Ну почему же, я не против... — на удивление быстро согласилась Анна и, хлопнув дверцей, вышла из машины. — Пойдемте, — сказала она, привычно поправив юбку.
— Нет, уважаемая, машину надо на замок закрыть, — посоветовал Борис Петрович. — И ключи обязательно с собой взять.
— Да, конечно, — Анна открыла дверку, нагнулась, оголив свои прекрасные ноги, взяла из замка зажигания ключ, подняла стекла, закрыла дверцу.
— Вот теперь другое дело, — с трудом отводя глаза от красивой фигуры девушки, произнес Борис Петрович. — Еще угонят. Всякое бывает. Береженого, Аня, и Бог бережет. Хороша пословица. Правда же?
Она, согласно кивнув, вся воздушная, светящаяся в лучах яркого летнего солнца, прошла следом за беспалым в прохладный подъезд...
Уже стоя в лифте, пытаясь унять дрожь в руках, Борис Петрович пригладил свои огненно-красные вихры. Он подумал, что столько раз видел и знал, как переступают через грань убийства, а теперь и сам оказался в когорте убийц. Убить доверчивого Свешникова было не сложно, а вот теперь... перед ним стояла такая миленькая девушка, еще девчушка. Тоненькая, грациозная... Навалившийся на него страх сковал по рукам и ногам.
Лифт, пару раз дернувшись, остановился. Створки, скрипя и позвякивая, разъехались в обе стороны. С трудом оторвав ставшие словно чугунные ноги от пола, Борис Петрович вышел их лифта и прошел к двери. Долго возился непослушными руками с замком, наконец, открыл.
— Проходите, Аня, — хрипло сказал он, приоткрывая дверь пошире и подумал, что хорошо, что соседей по площадке тоже никого нет — ринулись на дачи спасать от жары посаженное...
Анна смело шагнула в прихожую, за ней, как показалось Филателисту самому, уж очень поспешно он.
Хлопнула входная дверь, отгородив их от суеты городской жизни.
— Проходите в комнату, Аня, я сейчас, — сказал, Филателист, когда девушка, не смотря на его возражения, сняла чуть жавшие ноги туфли.
Он уже знал, что будет делать. Пока спускался вниз к девушке, Борис Петрович просчитал свои действия. Они вместе с ней войдут в комнату. Затем он, извинившись, выйдет на кухню, а вернувшись,  Анну сразу же трахнет, как и Свешникова по голове гантелью, и все.
Неожиданно в эти планы влетела шальная мысль — перед тем, как ее порешить, стоит попробовать юное тело. Ей-то уже все равно, собираться на «свидание» с Богом, а ему... Чего бы не попробовать... Красивая, молодая... Может, она и мужчины пока не знала. Хоть и редко в данном возрасте, но бывают и целомудренные... Грех отправлять на тот свет не познавшую мужской ласки...

* * *
Федоров не стоял у двери под номером семьсот семь, и не стучал, а сразу же вошел в нее. В небольшом предбаннике его встретили два огромных коротко стриженых громилы, с бульдожьим лицом. Один из них тут же чуть приподнялся из кресла и настороженно взглянул на вошедшего Федорова.
— Федоров? — лениво поинтересовался на удивление тонким голосом детина. Если у него в голове присутствовала пара нормальных извилин, то это было хорошо. Но, скорее всего, он был избавлен и от этого. Просто работал как заведенный автомат.
— Да, Федоров.
— Оружие?
Федоров развел руками. В правой руке был практически пустой портфель. Амбал подошел, деловито провел руками по брюкам Федорова, затем кивнул на портфель.
— Что здесь?
— Бумаги.
— Открой.
Федоров щелкнул замками. Громила заглянул внутрь.
— Обувь, — сказал он.
— Что обувь? — сначала спросил Федоров и потом вспомнил, что в одном из детективных фильмов видел, как сыщик прятал миниатюрный пистолет в правом каблуке, а нож и разнообразные отмычки — в левом, приподнял к бульдожьему лицу мордоворота сначала одну ногу, затем другую. «Сейчас бы врезать каблуком да пошире расплескать морду этому ублюдку», — подумал Федоров, но, понятно, этого делать не следовало.
Удостоверившись, что все чисто, громила отошел в сторону, снова сел в кресло и кивнул Федорову головой, мол, проходи. В это время соседняя дверь открылась. В ней показался симпатичный, хорошо выбритый сорокалетний мужчина.
— Ты, как всегда со своим неразлучным другом, — то ли съязвил, то ли сказал с юмором неизвестный, кивнув на потертый портфель. — Проходи, Павел Федорович. — Коньяк? Водку?
 — Если можно, кофе.
— Пусть Тамара принесет двойной кофе с ложечкой сахара, — обратился неизвестный к одному из телохранителей. — Ты же любишь такой кофе? — этот вопрос уже относился к Федорову.
Федоров кивнул. Внешне он был совершенно спокоен.
— Кроме Тамары, никого ко мне не впускай, — снова бросил мужчина одному из телохранителей. Второй был нем как рыба. Федоров заметил, что он лишь чуть напрягся. — А ты, господин Федоров, проходи. Разговор у нас с тобой, думаю, будет не коротким и довольно интересным.
 ...Присаживаясь на предложенный диван, Федоров почувствовал, как прохладные подушки бережно охватили его разгоряченное уличной жарой тело.
Буквально через минуту в затененной жалюзями комнате появилась Тамара. Девушка вкатила небольшой столик на колесиках. На нем стояли две миниатюрные чашечки и огромный приплюснутый кофейник, сахарница, чайные ложечки. На нижней полочке на продолговатом подносе из нержавейки на двух фаянсовых тарелочках лежали ломтики ананаса и, словно монеты, кружочки бананов. И справа, и слева в специальных поддержках несколько банок со «Спрайтом», пивом и «Кока-колой», бутылка настоящего «Наполеона» две рюмки, коробка конфет.
Тамара подкатила столик к дивану. Налив из кофейника кофе в обе чашечки, девушка положила в ту, которая стояла ближе к Федорову одну ложку сахара и не говоря ни слова, вышла.
Хозяин сел рядом с Федоровым, взял чашечку с кофе, отхлебнул.
— Ну, что, ближе к делу? Ты, кстати, не торопишься, Павел Федорович?
— Не тороплюсь, — ответил Федоров, улыбнувшись и беря чашечку с кофе. — Как вас называть. Мне кажется, что вы знаете обо мне все, я же о вас — ничего. Практически ничего.
— Думаю, что держать мне язык за зубами не пристало, поэтому раскрою почти все карты. Я хочу быть с тобой, уважаемый господин Федоров, на «ты» и в расчете.
— Думаю, я никому ничего не должен. Вам, — Федоров улыбнулся, — тем более...
— Мы же договорились, на ты. Не переношу, когда мне выкают. Я — вор в законе. По поводу твоего последнего замечания, мне тоже кажется это, но факты говорят о другом, Павел Федорович. Может, все же, коньячку по грамульке? — спросил незнакомец.
Ошарашенный Федоров отрицательно кивнул и мысленно ухватился руками за голову: «Боже! Я же попал в «осиное гнездо», которое немедля обязан снять и сжечь».
— Как знаешь, — хозяин кабинета взял рюмку, плеснул в него чуть-чуть «Наполеона», посмотрел на свет, затем надпил и, держа рюмку в руке, продолжил:
— Я представляю, как все привыкли говорить, организацию «Ломбард» по вышибанию нечестно добытых баксов и прочей валюты от тех, кто решил, что они цари и боги на этой грешной землице. Моя организация, Федоров, не большая и не маленькая. Но суть не в этом. Мои бойцы не трогают ни предпринимателей, которые сражаются с налоговой службой, налоговой полицией, милицией и прочей бандотой, готовой обобрать бедных старающихся жить честно налогоплательщиков до нитки, чтобы и ту оборвать у самого начала. Мы боремся с теми, кто крадет у государства, а, значит, и у всех нас не кровно заработанные... Естественно, что они в обязательном порядке должны поделиться. Не только с нами — мы берем мизерный процент — но и с власть неимущими... Отвалить, скажем, детдому энную сумму, или детскому хору, ветеранам войны, чернобыльцам, камерному оркестру, бедствующим художникам и писателям... Надеюсь, тебе понятно, Павел Федорович? Поэтому ни твоя организация, ни те, кто над вами о нас практически ничего не знают. Теоретически мы на виду, но практически... нас не взять. Под прикрытием нескольких совершенно официально зарегистрированных фирм мы «честно» платим, Павел Федорович, все налоги до единого. Расплачиваемся мы и с заезжими рэкетирами, и с хозяевами территории, на которой находятся эти фирмы. Конечно, здесь обходимся без денег, а несколько отличными от бытующих — чисто своими методами, так сказать... Я уже не говорю о взятках вышестоящим чинам... Все, как и заведено в этом мире. Короче, живем, следователь Федоров,  по законам писанным им... И прочее и прочее... С вашей же организацией, господин майор, отношения совершенно иные. Мы знакомимся лишь с единицами. А я, как шеф...
— К примеру, решили познакомиться только со мной. А как же третья блатная санкция1?
1 Смерть вора в законе за связь с милиционером или правоохранительными органами. Даже умирающему менту вор в законе не имеет права протянуть руку помощи.
—  О ней, Федоров, не беспокойся. Данное может коснуться только меня.
— Чем же я приглянулся вам, простите... тебе... — Федоров поднял на собеседника удивленные и в то же время любознательные глаза.
— На сегодня в миру я Владимир Павлович Поддубный. Иногда в узких кругах меня называют сокращенно — Дубик. Но это так, к сведению. А организация моя носит архаичное, хотя и зарегистрированное в государственных органах, как я уже называл, имя «Ломбард». Завтра имя мое и все прочее может быть, по известным причинам изменено, Павел Федорович. Да и это довольно уютное пристанище тоже. Надеюсь, ты понимаешь, почему?
Федоров кивнул.
— Вот и славненько. В нашем мире много правд, майор Федоров Павел Федорович, но еще больше неправд...  Это как посмотреть в окуляр калейдоскопа. — Поддубный привстал с дивана, подошел к окну, отхлебнул из рюмки чуть-чуть коньяка. — Камешек, вернее цветное стеклышко бросаешь одно, а их там уже четыре, двенадцать или больше. Так и в нашем мире... Конечно, я прекрасно понимаю, что правда правде рознь, майор, как и неправда. Разве не так?
Федоров снова понимающе кивнул.
— Честно говоря, — Поддубный вздохнул, — я бы не хотел, чтобы бесконечно продолжался мой монолог. Жажду услышать твое мнение по разным поводам, но, думаю, это случится чуть позже, когда я раскрою некоторые карты... Ведь так?
— Так, — согласился Федоров. Допив кофе, поставил чашечку на столик.
Поддубный медленно отстранился от окна, прошел к столу:
— Этот листочек, — он взял бумажку со стола, — надеюсь, заинтересует тебя, майор Федоров. — Не только как офицера городского управления внутренних дел, но и как временно руководящего вверенным тебе коллективом сыщиков. — Поддубный снова прошел к дивану и, улыбаясь, протянул Федорову отпечатанное на лазерном принтере сообщение. Хочешь — прочти сейчас, хочешь — после. Лучше, конечно, сейчас. Это много времени у тебя не займет.
Федоров пробежал глазами несколько строчек и поднял удивленный взгляд на Поддубного.
— Да, да, не удивляйся, пожалуйста, Павел Федорович, нашему, так сказать, подходу к делу о Мирошнике и иных новых русских. Надеюсь, ты теперь понял, на что мы горазды?
Федоров кисло улыбнулся и кивнул. У Поддубного было краткое изложение последнего совещания в кабинете Севастьянова, которое было вчера вечером.
— Вот именно, наш человек в поте лица трудится и в городском управлении. Естественно, за хорошее вознаграждение. Тебе интересно узнать, кто он?
Федоров отрицательно кивнул, хотя душа его возмутилась до предела.
— Странно, — с видом  некоего превосходства сказал Поддубный. — Обычно сразу допытываются, где взял, от кого получил сведения и так далее. Если честно, я бы карты не выложил. Даже тебе, Павел Федорович. Зачем? Для того вы и существуете, чтобы раскопать все. Разве не так? — Поддубный улыбнулся. — Конечно, найдете.
— Вы... Ты для этого пригласил меня сюда? Для обнародования, так сказать, свершившегося факта? Хочешь сдать завербованного агента? — с небольшим нажимом поинтересовался Федоров. В его голосе послышались железные нотки.
— Нет! — вдруг став серьезным, сказал Поддубный. —  Откровенно говоря, хотелось ближе познакомиться с человеком, который никогда и ни при каких обстоятельствах не играл с законом, не брал взяток и тому подобное.
Поддубный остановился, выдержал непродолжительную паузу и, поскольку Федоров не перебил его и ничем не поинтересовался, продолжил:
— Я, конечно, прекрасно понимаю, что это сообщение для тебя, Павел Федорович, неприятный сюрприз, но иначе поступить не мог. Мы играем почти в открытую. Я долго размышлял, показывать ли тебе полученную мной информацию или нет? Но затем решил раскрыть и эти  карты.
— Чтобы меня, так сказать, если неподкупен, сразить новым методом воздействия? Таким образом завербовать? И большой у вас на меня и моих сотрудников компромат, господин Поддубный?
— Не называй меня господином. Не переношу. Буду предельно откровенен, Павел Федорович. Конечно, есть кое-что. По нынешним временам, почти пустяк. Вот если бы это случилось при Леониде Ильиче или при Андропове, в бытность «разгула» комитета госбезопасности, и наше досье о тебе попало бы куда следует, простым «уходом» из органов ты бы не отвертелся. Да и сейчас над тобой, Павел Федорович, тоже висит дамоклов меч. Ты не косвенно, а прямо называл и называешь вещи своими именами. Сейчас подобное стало не в почете, но пока терпят те, кто над тобой довлеет или пытается довлеть... До поры — до времени... Разве я не прав, майор Федоров?
— Возможно...
Поддубному показалось, что следователь проговорил робко, но все же дипломатично уходя от прямого ответа.
— Ладно, ближе к делу, Павел Федорович. У меня, вернее, у нашей организации к тебе и просьба и...
— Требование, — поймал продолжение разговора Федоров.
— Вот именно. Понимаю, это не ординарная задача, Павел Федорович, но время требует и от тебя, и от нас решительных действий.
Неожиданно на столе трелью запел телефон. Разговор прервался.
— Извини, — Поддубный поднялся с дивана, прошел к столу, взял трубку. — Я же говорил, ни с кем меня не соединять! — в голосе у Поддубного послышалась угроза. — Чего? Кто? Хорошо. Приму. В семнадцать.
Наблюдая, как изменился в лице Поддубный, Федоров понял, что у назвавшегося вором в законе, произошли крупные неприятности. И тут же Федоров подумал, что до сих пор не знает, кто же Поддубный на самом деле? Он назвался вором в законе. Но это может быть лажа. Может, Поддубный — «отец» местной мафии? Нет, «отца» наши знают и круто пасут. Главарь одной из группировок, которых в последнее время расплодилось по всему околотку, хоть пруд пруди? А, может, это действительно новый вор в законе, о котором пока ничего не известно в Управлении? Да, Владимир говорил о «фирме» по выбиванию денег, но ведь это...
— Ну, так вот, — вывел из раздумий Федорова Поддубный, — нам бы хотелось, чтобы ты отстранил Переверяну от дела о предпринимателе Мирошнике. И чем быстрее, тем лучше.
— Так это ваши ребята умыкнули дело из Управления? — Федоров даже рот открыл от изумления.
— К сожалению, не я, и не мои, как ты говоришь, ребята. Хотя мы готовились к этому. Кто-то опередил нас, Павел Федорович. Не дошли томики данного дела до нашей канцелярии... Вот такие пироги. — Поддубный снова подошел к дивану, сел, взял бутылку с коньяком, плеснул в свою рюмку, наполнил почти до краев и вторую рюмку, взял ее и протянул Федорову. — Выпей,  пару капель этого живительного напитка, расширь сосуды, полегчает. И кусочек ананаса...
Федоров машинально опрокинул жидкость в рот и даже не почувствовал, что пьет коньяк, словно хлебнул глоток простой воды. Затем взял, как того предлагал Поддубный ломтик ананаса, положил на язык. Жуя его, тоже ничего не почувствовал.
Поддубный не подгонял.
Наконец Федоров взглянул на нынешнего хозяина  кабинета:
— И кого же поставить вместо него? Какого-то дурака? Дебила?
— Зачем дурака? С дураком нельзя договориться, майор. А о таких, как, например, ваш капитан Кириллин или старший лейтенант Усольцев, я не хочу и говорить, Павел Федорович.
— Как вы... ты себе это представляешь, Владимир Павлович? — спросил Федоров, все еще держа в руке пустую стопку.
Поддубный снова налил коньяка сначала Федорову, затем долил себе:
— Если ты, Павел Федорович, оставишь все, как прежде и сам дальше будешь копать, ты, извини, труп. Мы проверили, что у Переверяну трое деток. Мал-мала меньше... И не проливали бы лишней крови...
— Я что-то не понял, к чему ты клонишь, Володя,  — Федоров поднял на Поддубного глаза.
Поддубный улыбнулся лишь краешками губ:
— Надеюсь, ты уже убедился, Федоров, что наша разветвленная группа может практически все... Короче, оставьте дело о Мирошнике... Москвичи несколько раз звонили Севастьянову, а вчера и тебе, чтобы ты, так сказать, завязал, поставил точку и передал дело в верха... Хотя, я уверен, Федоров, ты не согласишься ни на наши условия, ни на условия москвичей, поэтому у меня одна просьба: убери подальше от греха Переверяну. Как бы чего не вышло. И не смотри на меня так, будто я заставляю тебя съесть лягушку. Он не наш, а ваш, поэтому мне не жаль майора-молдаванина. Мужик как мужик. Крепкорукий, вернее, крепкоголовый следователь-тугодум. Если откровенно, Павел Федорович, мне жаль его детей, которые в один из черных для него и его семьи дней могут остаться сиротами. Нет, мои ни тебя, ни Переверяну, да и всех твоих парней трогать пока не собираются, но поди уследи за приезжей братией. Уже две трети моих людей задействованы на том, чтобы… охранять вас. Ты  даже не можешь себе представить, как это нынче стало сложно и накладно. Для подобного никакого общака1 не хватит...
1 Воровская касса (жарг.).
— Вам жаль? — Федоров хмыкнул, — слабо верится.
— Напрасно ты не веришь мне. Я не поц и никогда им не был. Мы с тобой, Павел Федорович, нынче в такой ситуации, из которой практически выхода нет. Даже теоретически. То есть, и ты со своими ребятами, да и я со своими, попали в патовую позицию. Разве что смести рукой с шахматной доски все шахматы и доказать сопернику, что ты победил не игрой, а кулаком... Вот тут-то и начнется... Мои люди оставят охрану после происшествия двух дней. Все вы останетесь беззащитными.  Что будет после, я даже ума не приложу. На погоны и защиту государства не рассчитывай. Короче, ожидается беспредел... Так что решай.
— Сила силу ломит, — сказал Федоров.
— Как знать, Федоров, как знать, — Владимир оценивающе взглянул на следователя. — Но все равно, ты хоть и чужак, наш противник, но ты мне нравишься, мент. Если тебе надо стрелочник — и искать не надо, сегодня же предоставим. Даже с подлинным рассказом обо всем. — Поддубный подошел к столику, поставил на него рюмку, затем пошевелил пальцами в нагрудном кармане рубашки — наверное нажал какую-то кнопку. В кабинет, словно стоял у двери, в следующую секунду вошел мордоворот, и тупо уставился на Поддубного.
— Котенка, — нехотя кинул Поддубный.
Мордоворот кивнул головой и тут же вышел.
— Вы... ты шантажируешь меня, Поддубный? — спросил Федоров, поставив пустую рюмку на столик.
— Я? Боже упаси. Так складываются обстоятельства, Павел Федорович, — проговорил, широко распахнув глаза Поддубный.
Буквально в этот же момент в помещение вкатился низенький с небольшими проплешинами ушастый мужичок. Он лупоглазо уставился на Поддубного и быстро-быстро заморгал глазами. Руки у него сплошь были покрыты татуировками. Тяжелый почти квадратный подбородок вошедшего, казалось, оттягивал всю нижнюю челюсть к тощей груди.
— Садись туда, — чуть грубовато, или это так показалось Федорову, практически приказал Поддубный вошедшему, кивком головы показывая на кресло, стоящее прямо перед диваном, на котором сидел Федоров.
Мужичок сел, бросил осторожный, но цепкий взгляд на Федорова, сидевшего напротив, нахально скользнул по его лицу, словно ощупал каждую морщинку, затем снова повернул голову в сторону Поддубного.
— Здесь сейчас разрешаю говорить обо всем, — спокойно ответил на немой вопрос Котенка Поддубный. — Послезавтра пойдешь на зону.
— Понято, — сразу же согласился лупоглазый, больше ни разу не взглянув на Федорова, словно тот для него не существовал вовсе.
— Через три-четыре месяца из зоны вызволим, хотя тебе на зоне, знаю, лучше, чем давить одинокую подушку в общежитии... О Мирошнике что? — спросил Поддубный, медленно расхаживая по комнате.
— О нем на зоне ништяк1. На воле тоже полный облом. Потеряли. Замел следы. Сука Мирошник хороший. Переиначился, стал гражданином Израиля... Забашлял по всей округе, и смылся неизвестно куда. Никто из наших его не шил. Не было команды. Ни от тебя, ни от иных. По России, всему СНГ почта прошла — ништяк, Дубик. Как в воду сиганул, падло. — Лупоглазый отер жилистой рукой выступивший на лбу пот. — Ребята сейчас занимаются загранкой. Тоже пока ништяк. Ничего, вычислим... Сперва чуть притихнем. А потом еще пару ходок по околоткам, и вычислим его. Знаный хрыч, денежный, многим насолил... На ништяк не пройдет... Обязательно вычислим. Долго не протянет в отлучке. Захавает наживку...
1 Пусто, никаких сведений (жарг.).
— Ну и...
— Бабник заблаговременно провел беседу с нашими, Дубик, и приказал пока не ввязываться в это дело, не лезть в сучье отродье. Там такая тягомотина, такой кисель с перцем... Москвичата и киевляне тоже молчок... Лизалу по твоему слову прибрали в аккурат, сам ведаешь... Ссучился, падло... Никто ему команды, падле, не давал, так он по собственной инициативе заложил Батю Центрального района. И не только его, но, зараза, и всех его заместителей в один момент сдал ментам в придачу. Ссученным одна дорога... Костистого нажучили основательно. Он, не зная у кого, пару тысяч зеленых да видушку у Мирошника на одной из хаз случайно взял. Позарился, сука, на мелочевку, спугнул управленцев Мирошника. Копали почти месяц, вычислили, все чин по чину, и нате вам, Костистый все лямзнул...
— Костистый? Кто он? — Поддубный подошел к окну, двумя пальцами раздвинул жалюзи, выглянул на улицу. — Не даром сегодня парило — дождь идет, — произнес он.
— Да Хрящ это. Кликуху недавно сменил.
— Оставь его. Короче.
— Через Хряща вышли на Шнурка, можно сказать, от левого ботинка Мирошника. Квартиры этой суке у нас в городе нанимал. Шесть квартир по всему Лучегорску разбросаны...
— Местный?
— У Озерного рынка нынче живет, — даже не взглянув на Федорова, сразу же выпалил лупоглазый. — С одной шалавой. Дом двадцать девять, квартира сто пятьдесят шестая.
— Хорошо, Котенок. Послезавтра придешь к, — Поддубный взглянул на Федорова, — к десяти ноль-ноль в городское управление внутренних дел. К майору Федорову. Расскажешь все поподробнее о Хряще и Шнурке. И про Лизалу не забудь. До послезавтра все через своих разведай, и выложи как на духу майору или кому он скажет. — Надеюсь, Павла Федоровича устраивает это время. Так? — обратился Поддубный к Федорову.
Федоров машинально кивнул.
«Так вот кто приказал повесить Козлова, — подумал Федоров, пропуская дальнейший разговор между Поддубным и неким Котенком, о котором Федоров ничего вообще не знал. — Но кто же пустил в зону о Лизале ненужный «слушок»? Я его только стращал. Стращал пешками... А здесь подкинули Батю... Так... Кто занимался Батей? Брал Батю подполковник Ашукин. Кто вел дело? Я тогда даже удивился, что так легко все прошло. Батю без единого выстрела, без трусов с любовницы сняли... А дело... Дело вел капитан Кириллин... Кириллин? Этот пьянчуга  вышел на такого босса? Так, Ашукин, Кириллин... Кто-то из них сдал Лизалу? Зачем? Чтобы обезопасить верхушку? Лизала знал многое о Мирошнике? А, может, некто третий, четвертый?.. Подполковника Ашукина на последней летучке не было. Кириллин присутствовал. И все накрапал. Под хорошим хмельком, а дело знает... Он, скотина, не иначе, продался ребятам Поддубного...»
— Так ты все понял, Котенок? — донеслось снова до Федорова.
— Хряща тоже сдавать? — заерзал по креслу своим костистым задом Котенок.
Поддубный кивнул.
— Майор Федоров Павел Федорович перед тобой, так что познакомься.
— Понято, Дубик. Десять ноль-ноль. Послезавтра. Сдать Хряща и Шнурка, — Котенок наконец-то еще раз удосужил коротким взглядом Федорова, кивнул, словно знакомому, улыбнулся и снова вылупил свои глазищи на Поддубного.
— Присовокупи к ним и Подкорытова. Зажрался, скотина. Исподтишка начал давить на авторитетов...
— Усек.
Поддубный снова пошевелил в нагрудном кармане рубашки. Как и в первый раз, буквально через пару секунд показалась голова громилы.
— Тамару, — коротко бросил Поддубный. — Пусть войдет через три минуты, — добавил он.
Когда громила скрылся за дверью, хозяин кабинета подошел к столу, выдвинул верхний ящик, достал из него вязаную шерстяную шапочку и бросил ее Котенку.
— Одень.
Лупоглазый тут же, словно это делал не первый раз, нахлобучил на голову шапочку с прорезями для глаз и рта, натянул ее к шее.
«Почти что ниндзя, — с сарказмом подумал Федоров. — Все правильно, Тамара не должна знать в лицо лупоглазого. — Но ведь она запросто может вычислить Котенка по татуировкам», — дальше развил мысль Федоров, молча поглядывая на щедро разрисованные руки Котенка.
Словно угадав мысли Федорова, Поддубный, командным голосом произнес:
— Руки! — и тут же бросил Котенку нарукавники, в которые, словно в женскую муфту, сразу же спрятал свои руки лупоглазый.
В это время без стука, уже в другой кофте и пышной юбке вошла Тамара.
— Водку, Томочка, — как показалось Федорову, ласково произнес Поддубный, словно извиняясь, что заставляет девушку быть на побегушках.
— Сейчас, Володя, — произнесла она, улыбнувшись только краешками губ. — И стакан?
Поддубный кивнул.
— Что тебе, Котенок, известно о Клепе? — спросил Поддубный, когда Тамара вышла.
Глаза у Котенка вспыхнули:
— По почте  передали, что Куроед, зараза еловая, тоже ссучился. Подговорил на побег, а потом продал ментам четверых наших и растворился. Как только вычислим — пришьем.
— Как Клепа оказался в нашем городе?
— Не было его здесь, Дубик. — Голос у Котенка стал погрубее, быть может потому, что мешала маска. — Не могло быть никак.
— Проморгали?
— Все схвачено, Дубик.
Поддубный только открыл рот, чтобы что-то спросить еще у Котенка, но так и застыл с открытым ртом — в комнату с уже открытой запотевшей бутылкой водки и стаканом в руке вошла Тамара.
— Спасибо. Поставь, Тамара, пожалуйста, на столик. — Поддубный поднял голову, взглянул на висящие на стене часы. — Зайдешь через семь минут, — сказал он, провожая девушку до двери взглядом.
Она, ни слова не говоря, тоже взглянула на часы, и вышла.
— Хорошо, Котенок, — Поддубный налил почти полный стакан водки и протянул его лупоглазому. — Спасибо. Все что станет известно о Клепе, мне. После твоего отхода в зону, передашь по рангам.
Лупоглазый понимающе кивнул, освободил руки от муфты, с благоговением взял стакан с жидкостью, долго смотрел на него, затем приподнял кверху маску и опрокинул водку в рот.
— Закуски не предлагаю, ты ведь все равно не закусываешь. И маску сними.
Котенок послушно кивнул головой, тут же содрав с взопревшего лица шерстяную маску, занюхал рукавом рубашки, встал.
— Спасибо, Дубик. Послезавтра в десять ноль-ноль в городском управлении у майора Федорова, — словно заучив все, сказал Котенок. Затем он поставил стакан на столик. — После этого — на зону.
Поддубный кивнул и отмахнулся рукой.
Как только Котенок, оставив в комнате Поддубного и Федорова одних, вышел, Поддубный улыбнулся и, подойдя к дивану, на котором сидел Федоров, сел рядом и спокойно проговорил:
— Хватит копать, Федоров. Все равно вы не там копаете... Только сопли... К основному руки не дотянуть ни тебе, Федоров, ни твоим подчиненным... Я не предлагаю тебе, Павел Федорович, руку дружбы, как сам понимаешь, не вербую. Это было бы смешно. — Поддубный снова потянулся к столику, взял бутылку с коньяком, рюмку, налил, посмотрел на свет, но не выпил, а отставил ее на столик. Извини, что вызвал тебя на рандеву со мной из стен временно вверенного тебе учреждения. Я мог бы прийти к тебе в кабинет и побеседовать. Но, скажи, здесь же несколько приятнее. Разве не так?
Федоров не ответил.
— Я бы сидел у тебя в кабинете на привинченном табурете, и все прочее. Ты бы рвался к трубке, затем донимал дежурного, почему и каким способом капитан Кривоспинов, а ведь сегодня именно он дежурит по Управлению, пропустил меня, вора в законе, к тебе. Он пострадал бы за несоответствие. Хотя Кривоспинов был бы ни при чем. В ваше Управление кроме основного, то есть, центрального, есть, по крайней мере, еще один подземный ход. О нем не догадываешься ни ты, ни Севастьянов, которого едва не укокошили придурки из вашего же ведомства, либо их знакомые... Когда строилось это здание, оно планировалось под КГБ, поэтому и тайный подземный ход соорудили... Я знаю лишь об одном. Вернее, мои люди. Этот ход начинается в стоящем напротив твоего здания через дорогу в кинотеатре. Вернее в его подсобке. Лабиринт подземелья ведет сначала к реке, а затем поворачивает к вашему зданию. Его «охраняют» по крайней мере, семь «ловушек». Можешь проверить. Коды всех ловушек — три семерки две пятерки. Последняя многотонная махина открывается на код пять пятерок шестерка. Необходимо стучать с перерывом кулаком или ногой по четвертому кирпичу снизу слева от двери. Сначала пять раз. Затем по пятому кирпичу снизу еще пять и так далее.  Надеюсь, я понятно рассказал?
Федоров кивнул
— Так вот, Павел Федорович, — Поддубный погладил рукой по штанине, я бы сидел перед тобой на табурете. Не кукла — настоящий... Короче, я в последний раз предупреждаю тебя, Федоров. Если ничего не изменится через два дня — пеняй на себя. Мы сами пока еще стоим на подходе к делу предпринимателя Мирошника. Но мои службы, будь уверен, докопают его... Скорее вашего. Подумай. Либо мы соединимся и, так сказать сообща это дело провернем, либо, опять же, не боюсь повториться, пеняй на себя. И смени Переверяну. Жалко его деток...
— Ты предлагаешь кого-то поставить на это дело взамен Переверяну? Кого именно? — голос у Федорова посуровел.
— Нет, нет, уволь. Это твое дело. И подумай. Было бы прекрасно, если бы мы, так сказать сообща копнули Мирошника. Если его кто и пришил уже, выйдем на тех, кто повыше. Нет — найдем сообща именно этого хлыща. Тебя не убудет...
— Ты хочешь, Володя, чтобы я стал проституткой? — вспылил Федоров.
— Боже упаси, Павел Федорович. — Поддубный потянулся за бутылкой. — Еще этого не хватало. Ссученные, прости за терминологию, получают по заслугам, как и насильники детей. С ними в зоне не цацкаются, а отправляют немедля к праотцам. Таков закон зоны...
— Но мы ведь не на зоне, Володя.
— Это как сказать, Павел Федорович, — Поддубный хмыкнул. — Как сказать, — повторил он еще раз. — Думаю, — вор в законе долил свою рюмку, наполнил рюмку Федорова, взял обе со столика, одну из них протянул майору. Когда Федоров отказался, поставил на стол, со своей чуть надпил. — Как по мне, Павел Федорович, мы живем нынче на такой зоне, среди таких матерых волков, что даже тявкнуть порой страшно. Разве я не прав?
Федоров молча уставился на Поддубного.
— Можешь не отвечать, не надо. Я не жду на это у тебя ответа, Павел Федорович. Они, все как один готовы не только нам, вам, но и всем перегрызть горло. За паршивую копейку, за паршивый зеленый... Именно здесь сплошной бедлам... Законы на настоящей зоне пока соблюдаются. Лишь иногда там случаются проколы, но все пока, выходящее за рамки, слава Богу, вовремя пресекается паханами. И, слава Богу, что они, законы зоны существуют... Человек по своей натуре, Павел жаден, разве не так? Лишь единицы плюют на деньги. Им честь превыше всего, но таких всюду зовут дураками и неполноценными...
— Значит и я неполноценный дурак, — незлобиво сделал вывод Федоров, поднимаясь с дивана и протягивая руку Поддубному.
— Я этого о тебе не говорил, — словно извиняясь, пробормотал Поддубный, тоже вставая. Поставив недопитую рюмку коньяка на столик, он в ответ крепко пожал руку Федорову. Погоди минутку, сейчас придет Тамара и, если не возражаешь, проведет к трамваю.
Федоров не возразил, взял свой портфель. Уже направляясь к двери, следователь повернулся к стоящему Поддубному и сказал:
— Этот уютный кабинет, Володя, можешь не менять. О нем из наших буду знать только я. Если же кто из милиции или Федеральной службы контрразведки, иных структур невзначай сюда нагрянет, так это не по моей наводке.
— Спасибо и на этом, — уже весело произнес Поддубный. — Я через два дня найду тебя, Павел Федорович. Подумай о том, что я сказал. И пройдись по подземке. Это интересно. О ней пока, просьба, тоже никому. Короче, если ты и твоя команда всерьез продолжите «игру» с Мирошником без козырей, пеняйте на себя.  В дальнейшем больше помощи от нашей группы не жди. Котенок придет к десяти утра. Его гражданской фамилии я узнать не удосужился — сами раскопаете. Ты уж посодействуй, чтобы его, так сказать, побыстрее посадили. На повременку.
— Не понял, — Федоров поднял на Поддубного свои удивленные глаза.
— Извини, столько лет в угрозыске, и на тебе. По-вашему, теперешнему — в ИВС — изолятор временного содержания.
— Зачем это тебе нужно.
— Мне? Скорее тебе, Федоров, чтобы при возможности замять дело. А мне... — Поддубный улыбнулся, выдержал длинную паузу. — Если бы это было нужно мне, чтобы Котенок или кто иной попал на зону, я бы не прибегал к твоей, так сказать, помощи. Нужный нам человек очистил бы пару киосков и, напившись в стельку в одном из них, попался бы к вящей радости твоих ребят, которые навесили бы ему, сговорчивому, еще пару вшивых дел. Главное, Павел, что на Котенке нет убийств, и руки его не замараны кровью, хотя на зоне и не только на зоне его уважают. Договорились?
Федоров кивнул
— А вот и твоя провожатая, — улыбнувшись вошедшей девушке, сказал Поддубный. — Проводи гостя, пожалуйста, Тамара, — попросил он.
Пройдя мимо другого верзилы, вскочившего со стула при появлении в «предбаннике» Федорова и Тамары, вышли в длинный, извивающийся змеей неухоженный коридор, где у стены рядами стояли вынесенные из кабинетов и припавшие древней пылью кульманы.

* * *
Встреча у Поддубного затянулась. Разговор был не из приятных, но в то же время Федоров почерпнул из нее немало ценного. Выйдя в сопровождении милой Тамары из здания Министерства черной металлургии, следователь подумал, что так как эта почти безразмерная махина с сотнями теперь никому ненужных кабинетов давит на твердь земную, так давят и жмут на него, на каждого следователя не только по всей России, Украине, Белоруссии, но и во всем мире. Давят со всех сторон. А ведь прав Поддубный — это огромная Зона размером в город, область, страну, в которой творится сплошной беспредел... И виноваты во всем деньги...
— Будем прощаться, господин Федоров? — вывел следователя из раздумий голос Тамары.
— Да, да, — Федоров пожал ее протянутую руку. Затем, не отпуская, вдруг спросил: — Мы сможем с вами встретиться, Тамара, еще раз?
Ему показалось, что девушка взглянула на него хладнокровно. Взглядом убийцы или отъявленной стервы, хотя, как тут же понял, это было не так...
— Да вы меня не слушали, Павел Федорович, — снова донесся до него голос девушки. — Меня сможете найти по этому телефону, — она, улыбаясь, протянула Федорову визитную карточку. — Только, пожалуйста, чтобы об этом Поддубный не знал... До свидания, Павел Федорович, — Тамара неожиданно приблизилась к Федорову и чмокнула его в щеку. Я буду ждать звонка.

* * *
— А где Саша? — удивленно спросила девушка, когда в комнате никого не увидела.
На столе были разложены кляссеры. Один из них лежал на подставке раскрытый. В нем были красочные марки о животных.
— Не знаю, — Борис Петрович сдвинул плечами. — Пока я за вами ходил, может, пошел в туалет. Вы, Аня, пока посмотрите марки, никуда ваш Саша не денется, придет... Садитесь, —  Филателист пододвинул к столу кресло. — Располагайтесь и смотрите. — Борис Петрович для виду заглянул в спальню. — Ну, конечно же, Александр Лаврентьевич в... туалете... Больше некуда в квартире спрятаться, — сказал он, и деланно рассмеялся.
Хозяин квартиры был прав на все сто процентов. Свешников находился именно в туалете. Уже убитого прораба Филателист оттащил в туалет и посадил на унитаз. Для возможного алиби. Если что-то и могло случиться непредвиденное, прокол в убийстве девушки, либо она не захотела бы подниматься в квартиру, у Филателиста могло оказаться почти железное алиби. Он был на улице, звал девушку, она не согласилась, он вернулся домой и не застал никого в комнате. Затем Борис Петрович побежал бы к машине, и уже вместе с девушкой вызвали бы милицию, а та наткнулась бы на мертвого Свешникова. Значит такова судьба: гантель сама упала Александру Лаврентьевичу на голову. Борис Петрович даже положил обе гантели на полочку над унитазом и оттуда катнул одну из них. Она четко «упала» на голову Свешникова, пробив ему череп почти в том же месте, куда ударил Филателист несколько минут назад...
Но девушка согласилась, и теперь Борис Петрович  вынашивал несколько отличный от продуманного план. Он хотел сразу же, не отходя от кассы, оттрахать эту красавицу, а уж затем отправить ее к праотцам — зачем добру пропадать... Это не его пятидесятидвухлетняя толстозадая сварливая жена, а самый смак...
— Если вы не возражаете, Анна, посмотрите, пока Ваш Саша выйдет из туалета,  марки, а я пойду на кухню и поставлю чайник, — сказал Борис Петрович. Голос у него чуть дрожал. То ли от нетерпения, то ли от страха, но девушка не заметила этого и, увлеченная красочными почтовыми миниатюрами, только тихо сказала:
— Конечно же, идите, я посмотрю. Это так увлекательно...

* * *
Кто-то пытался, чтобы дело о предпринимателе Мирошнике замяли, а, если точнее, забыли о нем вовсе. Кто, пока было неясно. Вера Ивановна, неизменная секретарша Севастьянова уже четвертый или пятый раз на протяжении дня сообщала Федорову, что звонили из Москвы и интересовались как продвигаются поиски, звонили из Санкт-Петербурга, из Киева, Минска. И тоже по делу Мирошника.
— Я же сказал, Вера, что меня нет. Я где угодно, хоть на том свете. Пока ни с Москвой, ни с Киевом или Минском, ни с кем бы то ни было из области и города не соединяй ни при каких обстоятельствах.
— Я поняла, но москвичи после последнего телефонного звонка грозились приехать к нам и навести надлежащий порядок, Павел Федорович.
«Им слать угрозы, что бросить окурок мимо урны», — подумал Федоров и, подняв на секретаршу ставшими смешливыми глаза, тихо проговорил:
— Вот как приедут москвичи к нам, тогда и рассудят, Верочка. А пока они далеко...
— Кстати, Павел Федорович, — секретарша поторопилась, — полтора часа назад еще одно сообщение из Центра по модему пришло в областное Управление на имя подполковника Ашукина. Сейчас работают их дешифровщики. Дежурный обещал перезвонить.
— Борис Петрович, кстати, не объявлялся? — спросил Федоров.
Женщина отрицательно мотнула головой и виновато взглянула на майора.
— Странно, — пробормотал Федоров и взглянул на часы. Стрелка показывала уже половину седьмого. — Вам уже давно пора домой, Вера...
— Кофе принести, Павел Федорович?
— Если можно, но не такой горячий, как вы приносите всегда.
— Извините, я по привычке. Севастьянов любил только такой, горячий.
— Как он? Вы не связывались с Марией Федоровной? — спросил Федоров.
— Вчера было чуть лучше. Целый день был в сознании, но говорить не мог. Сегодня Владимира Семеновича опять отправили в реанимацию — стало хуже.
Федоров молча кивнул.
— Я постараюсь, чтобы кофе был не горячим, — сказала секретарша и вышла, чтобы через пару минут внести чашку и большой кофейник. На подносе лежали два бутерброда с сыром и колбасой.
— Спасибо, Вера, — голос у Федорова потеплел. — Скажите дежурному, чтобы вас отвезли домой.
— Я как-то привыкла сама. На троллейбусе, — смешалась женщина. — До свидания. — Да и вам пора бы отдохнуть, Павел Федорович. Вы уже второй день не выходите из кабинета. Кстати, звонила Валентина Васильевна. Говорила, чтобы я передала вам, что с дочерью все в порядке...
— Спасибо за приятное сообщение и за совет. Я скоро последую вашему примеру, Вера Ивановна, — оторвавшись от толстого дела, сказал Федоров и провел взглядом покидающую кабинет секретаршу. — А вы все-таки воспользуйтесь машиной. Минут на двадцать раньше будете дома.
— Благодарю, Павел Федорович.
Когда дверь за секретаршей закрылась, Федоров снял трубку, набрал номер дешифровщиков. К телефону долго не подходили, затем раздался недовольный голос:
— Слушаю, старший лейтенант Воробьев.
— Добрый вечер, Владимир Савельевич. Это Федоров из городского управления. С шифрограммой для Ашукина справились?
— Доступ к файлу закрыт.
— Откуда она? Кто адресат?
Воробьев шумно вздохнул:
— Из Москвы. Конфиденциально. Федеральная служба контрразведки. Вам необходимо что-то отправить?
— Пока нет, спасибо, Владимир Савельевич.
— Не стоит благодарности, Павел Федорович, — так же безразлично ответил Воробьев и дал отбой.
«А ведь Севастьянов был прав, — подумал Федоров, тоже положив трубку. — Порой я, как последняя тягловая лошадь, одновременно вешаю на себя до двадцати дел, а мои подопечные несуществующих мух на  потолке пытаются ловить. Все, с завтрашнего дня навожу порядок в Управлении. Хватит языками чесать. За что они деньги получают? Половину разогнать пора. Дебилов и недалеких в первую очередь отправить на все четыре стороны... И обязательно найти в Управлении стукача...»
И тут же следователь поймал себя на том, что подобные выводы у него возникали уже не в первый раз, и не в первый раз он отмахивался от них рукой и взваливал на себя все то, что, как он думал, не под силу его сослуживцам.
На этот раз Федоров решил действовать более решительно. Когда практически все из Управления ушли, Федоров взял фонарик и решил проверить потайной ход из Управления, о котором ему рассказал Поддубный. Сегодня снова дежурит старший лейтенант Усольцев. Вот рожу скорчит, когда я, не выходя мимо дежурки, снова зайду в Управление... с улицы.

* * *
Лабиринты сырого, но не мокрого, почти прямого тоннеля, без крыс и мышей, да и грязи, как он ожидал, Федоров прошел минут за двадцать. Было, правда, темно, и он корил себя за то, что не взял с собой фонарик. Повозился у одной двери — не мог найти заглушку цифрового замка. Затем он оказался в небольшом помещении кинотеатра, где были сложены старые афиши. Кодовый замок Федоров открыл без труда, словно его постоянно смазывали знающие люди-хранители, и спустя минуту, после того, как дверь автоматически захлопнулась, вышел через «служебный ход» на улицу.
Перебежав проезжую часть, позвонил в дверь городского управления внутренних дел, вход в которую Усольцев уже успел заблокировать.
Вскоре шевельнулся глазок и удивленный Усольцев открыл входную дверь:
— Ведь вы не выходили, господин  майор, — голос у Усольцева был донельзя удивленный.
— Вот так-то мы несем дежурство, товарищ старший лейтенант, — взял на мушку Усольцева Федоров, а сам подумал, пусть старлей немного помучается. — Слона-то не заметили... 

* * *
Уже подходя к дому, Федоров подсознательно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Портфель, с которым следователь не разлучался вот уже восемнадцать лет после того, как  его кожа спасла Федорова от ножа особо опасного преступника, на сей раз был практически пуст. Разве что там лежало пару десятков страниц, исписанных убористым, мало разборчивым почерком. В них, по крохам восстанавливая дело, Федоров успел дойти лишь до трети пути. Немало нового дал ему и вор в законе Владимир Поддубный. Особо Федоров поразился наличию тоннеля. Вот как мог проникнуть в Городское управление внутренних дел зек Клепа и «уйти» из него незамеченным.
Федоров не остановился, продолжая идти все тем же размашистым шагом, но весь собрался, и был готов в любую секунду при надобности принять оптимально верное решение. Правую руку опустил в карман пиджака, нащупав пальцами прохладную сталь пистолета. Оружие он взял с собой по требованию Ивана Переверяну, который после того, как по майору стрелял киллер, опасался за жизнь друга.
Привычно сняв с предохранителя, Федоров чуть повернул дуло пистолета вперед, чтобы, если придется, стрелять прямо, не вынимая пистолет из кармана. Он почувствовал, как в крови повышается адреналин.
«Н-да, — подумал Федоров, — на меня устроили настоящую, основательную охоту. Я не знаю когда, где и с чем они нападут на меня, и это самое страшное. Хотя, против каждого «яда» должно существовать и противоядие»...
Киллер пока не высветил себя, но был где-то рядом и Федорову показалось, что он уже ощущает сдерживаемое дыхание, учащенное биение сердца подлеца, который охотился на сей раз за ним.
Хотя Федоров чувствовал и знал о присутствии где-то в ограниченном сотней метров пространстве охотника на него, ожидал, но киллер появился неожиданно. Вернее, не сам киллер, а дуло его пистолета.
Киллер высунул пистолет из окна соседнего дома напротив буквально на пару сантиметров, но этого оказалось Федорову достаточно, чтобы он успел заметить в сгущающихся сумерках вороненую сталь.
Федоров не упал на землю, как это он сделал, когда в него целился снайпер и не дал стрекача, а, быть может, неожиданно не только для киллера, но и для самого себя, прикрываясь уже выручавшим его портфелем, рванулся к подъезду дома, где находился платный убийца.
Это столь неожиданное решение следователя по особо важным делам настолько вывело из себя киллера, что он, хоть и успел нажать на курок, но пуля вжикнула где-то далеко за спиной Федорова.
Выхватив из кармана пистолет, Федоров предупредительно не пальнул в воздух, как того требовала инструкция, а первую пулю послал в темный проем окна  из которого целился и стрелял в него киллер.
Подбежав к сорванной с петель двери подъезда, Федоров услышал гулкий топот ботинок убегающего вверх по лестнице киллера.
«Врешь, собака, гадом буду, но я тебя достану!» — подумал Федоров, врываясь словно ошалелый зверь в незнакомый подъезд дома, из которого три недели назад выселили последних жильцов.
Топот убегавшего неожиданно стих. Тишина больно ударила следователя по ушам.
— Н-нет, простаками мы были после училища, скотина, — едва слышно пробормотал вслух Федоров, тоже остановившись.
Затаив дыхание, майор прислушался. Впереди и вверху было подозрительно тихо. Откуда-то — то ли сверху, то ли снизу, несло гарью и плесенью. Неделю назад кто-то поджег распотрошенную многоэтажку и пожарные залили все водой.
Лестница была скользкой. Деревянные перила на ней уже оборвали, и Федоров осторожно цеплялся за толстую покореженную металлическую полосу, к которой ранее были привинчены перила, стараясь не поранить левую руку об остатки древесины или торчащую железку. Свой портфель он зажал под мышкой.
Крадучись, почти в полной темноте, следователь медленно переставлял ноги со ступеньки на ступеньку, стараясь не зацепить ногой разбросанных по ступенькам осколки битых бутылок, кирпичей, и иного хлама, и преждевременно не выказать киллеру место своего присутствия, поднимался вверх.
Неожиданно, прямо впереди от него скрипнула дверь. Недолго думая, Федоров рванулся вперед, но было уже поздно. Киллер, поняв безвыходность положения, бросился к разбитому окну и выпрыгнул из здания в палисадник. Тот час что было мочи, побежал.
Федоров, выскочив из затхлого подъезда, метнулся за ним, но тут раздался выстрел, заставивший следователя поумерить свой пыл поимки киллера.
Сжимая пистолет в руке, Федоров побежал петляя, за выпрыгнувшим со второго этажа киллером, который начал отстреливаться.
— Ах ты, сучье отродье! — вслух прокричал Федоров, —  Стой! Убью, заразу!
Обогнув стену дома, Федоров, срезав угол, отбиваясь от веток, выбежал со двора и едва не сбил с ног молоденькую парочку, которая целовалась, спрятавшись за кустом сирени.
Девушка, увидев в метре от себя бегущего на нее мужчину с пистолетом, испугавшись, взвизгнула. Паренек тоже дернулся в страхе, но прикрыл телом осевшую на землю девушку.
— Извините, — пробегая мимо, успел пролепетать Федоров.
Отбежав метров на двадцать от парочки, до него дошло, что почти в смерть испугал Светлану, дочку соседа, проживающего этажом выше.
В тишине заблудшей, зажатой каменными громадинами, почти без деревьев улочки, очередной выстрел из пистолета киллера прозвучал как гром.
Федоров не слышал визга пули, которая улетела неизвестно куда.
«Про меня-то, пускай, но шальная пуля киллера может кого-то убить на улице», — мелькнула мысль у Федорова. Она-то и осадила следователя.
Поняв, что преследовать молоденького длинноногого убегающего пацана, который был уже за квартал от него, глупо, Федоров уменьшил «обороты» и, наконец, резко остановился.
«Нанимают недоделанных, — подумал следователь, ставя пистолет на предохранитель. Затем он положил его в карман пиджака. — С десяти метров попасть в человека не может. Или это все специально подстроили люди вора в законе Поддубного, чтобы как следует попугать меня?»
Остановился у фонаря. Натыкав на кнопках мобильного телефона номер Переверяну, Федоров нетерпеливо ждал, когда Иван снимет трубку. Но майора в кабинете не оказалось и через пять длинных гудков включился автоответчик, который голосом Переверяну попросил оставить ему сообщение после сигнала.
Словно послушный школьник, Федоров, бросив короткое приветствие, в «двух словах» сообщил Переверяну о происшедшем на него очередном нападении киллера-мальчишки, которого наняли, скорее всего, попугать. Затем Федоров сказал, что попытается перезвонить Переверяну сегодня домой в двадцать два тридцать, сложил трубку и сунул ее в карман.
«Завтра нужно будет еще отчитываться за два выстрела, которые я произвел сегодня из своего табельного оружия», — возвращаясь домой, подумал он. И Переверяну отчитать за то, что, по-привычке, снова не взял с воего мобильного телефона с собой.
Чувствуя свою вину, Федоров отбросил все связанное с Мирошником,  Поддубным, киллером, покушавшимся на него, на задний план, решил сразу же зайти к соседям — Марии Михайловне и Михаилу Карповичу, успокоить их. Слава Богу, если Светлана заикой из-за меня не останется. А паренек у нее ничего, хоть и растерялся, но Светку телом прикрыл. Хотя, будет ли он еще к ней ходить после всего этого? Если будет, на всю жизнь это происшествие останется у них в памяти...
Проходя мимо осиротевшего куста сирени, Федоров про себя уже отметил, что молодежь уже ретировалась из облюбованного ими места и, наверное, нагоняют страху на Светкиных родителей.
«К месту ли я буду? Может, оставить все на завтра? Нет, зайду сегодня, и сейчас!»
Лифт, как обычно, «отдыхал».
«Больше приключений на мою голову сегодня, скорее всего не предвидится», — медленно поднимаясь по темной лестнице, думал Федоров. Его потянуло на юмор и он, вспомнив анекдот о чукче, который решил продать свою жену на время — лет эдак на пять-шесть сутенеру-чукче, чтобы жена родила ему сыновей всех рас и народов, и чукча, таким образом пополнит свой генетический фонд, заулыбался.
Веселое настроение как рукой сняло, когда Федоров увидел у своей двери испуганного и заикающегося Михаила Карповича.
— П-паш-ша! Я к т-те-ббе. Из-вини, но больше не к             к-кому. Светку мою с Вовиком... Ну... В-валя сказала, что ты ск-коро с работы придешь, и в-вот ты-и...
— Я, знаешь, тоже хотел сразу к вам... — начал было Федоров, но увидев взволнованную жену у двери, прикусил язык.
— Я... Я... Я все расскажу. Может ты... Ты же следователь, Павлик... — сосед задохнулся.
— Проходи, Михаил Карпович, не стой у двери, на пороге, — Валентина потянула соседа за рукав. — В квартире Павлу все и расскажешь, что случилось.
— Дома Маша, Света, Вовик. Они...
— Хорошо, я иду к вам, — сказал Федоров. — Валя, возьми, пожалуйста, — он протянул жене портфель и мобильный телефон, которыю вынул из кармана пиджака. — Надеюсь, я скоро. Если позвонит Переверяну, пусть сообщит, где он, я перезвоню.
— Ты надолго? — спросила Валентина Васильевна.
— Как получится, — бросил Федоров. — Ты же видишь, дела... Пойдем, Карпович. — обратился он уже к соседу, беря его под руку.
— Да, да, пролепетал сосед. — Только не звони. Я сам открою. Они все в ужасе. Какой-то мужик наскочил на детей. Метра под два с половиной, с пистолетом. Почему не перестрелял их — неизвестно.
 Поняв, что Светлана не узнала его — у страха глаза велики — Федоров решил не раскрывать карты и не подливать масла в огонь — только успокоить.  Если бы он сказал, что испугал молодежь именно он — навсегда остался бы для соседей врагом...

* * *
Борис Петрович подкрался к Анне сзади и практически бесшумно и тут же, больше не раздумывая ни минуты, набросил на ее шею удавку.
Толстая кордовая нить, сплетенная в «косичку» из шести слоев — готовили для смены порвавшейся бельевой веревки — нахально впилась в тонкую нежную шею девушки. Руки Анны, сидевшей у стола, на короткое мгновение взметнулись к шее, пытаясь схватиться за удавку, оторвать ее от шеи, но практически тут же обмякли.
— Твоего Сашки уже нет, — непонятно чему улыбаясь сказал он, потуже затягивая петлю на шее у Анны. — Мне свидетели не нужны, сама понимаешь. Твой Свешников пытался после договора качать свои права. Начал шантажировать меня. Вот и получил. Его уж нет, и он далеко... Так что, извини... Хотя... Знаю, что жизнь и у него одна, и у тебя. Но, думаю, тебе хватит и того, что ты прожила. Уж лучше умереть молодой и красивой, чем сгорбленной старухой... Скорее всего, у тебя на роду написано, сколько тебе прожить... Если бы намного больше, ты бы не поехала со Свешниковым сюда. Это раз. Во-вторых, если бы и поехала, то не шла бы ко мне. Это два. И так далее...
Борис Петрович не собирался ее полностью придушить. У него были свои, далеко идущие планы. Он отнюдь не хотел трахать хоть и красивое, но уже мертвое тело. Поэтому, когда девушка, казалось, уже практически не дышала, Борис Петрович немного отпустил удавку и, как только опавшая на бок голова девушки стала подниматься, засунул кляп в рот, чтобы Анна не могла позвать на помощь. Затем, уже не очень церемонясь, связал у нее за спиной руки и поволок почти бесчувственное тело в спальню, бросил на широкую кровать.
— Видишь, ты еще жива... Значит, твою «песенку» те, кто над нами, просчитали именно до этого вот часа. Даже нет, Анна, твой час уйти из мира сего еще не настал. Ты еще поживешь малость. Но не более, чем до вечера... Что же, живи, красавица... Пока живи... Если бы мне не захотелось тебя, уже бы вышивала где-то в поднебесье, а так... Значит, то, что я трахну твое величество со всеми вытекающими обстоятельствами, тоже у тебя на роду написано... Так что...
После этого он стал зверем.
Разорвав на едва пришедшей в себя девушке кофточку и нетерпеливо сорвав, даже не расстегивая, лифчик, и не думая о том, что рвущиеся тесемки порежут у Анны кожу на плечах и спине, Борис Петрович жадно впился своими губами в ее высокую упругую грудь, красивый темный сосок, который, несмотря ни на что, смело торчал солдатиком вперед.
Борис хотел сожрать ее всю. По кусочкам...
Затем, сбросив штаны, Борис Петрович долго рассматривал ее, обнаженную и такую близкую. Спустя минут десять-пятнадцать, наглядевшись и полапав вдоволь юное, столь прекрасное тело, нагло вошел в Анну.
Хозяином.
Борис Петрович измывался над девушкой долго, растягивая свое удовольствие. Анна два или три раза теряла под ним сознание и возвращалась вновь в эту ненавистную спальню. Она чувствовала у себя под спиной пружины, а на себе — противное, мерзкое, липкое, вонючее тело своего мучителя, и, видимо, думала о том, что лучше бы она вообще не приходила в сознание.
Уже под конец, когда, сполна удовлетворив свою скотскую плоть, Филателист, соскользнув с девушки, лег рядом и, положив руки под голову, сказал в потолок:
— Мне было хорошо с тобой, Анна. Надеюсь, ты без заразы... Хоть я у тебя и не первый мужчина, но, все равно, самый смак... Уж поверь... Это правда. Конечно, если бы ты умела держать язык за своими ровными зубками, я бы оставил тебя для себя. Жила бы царицей, в масле купалась. Но ведь ты сразу же побежишь в органы... Но все равно, мне было хорошо с тобой. Можно, конечно, еще одно... Сделать тебя незрячей, то есть выколоть или выжечь паяльником глаза. Но зачем? Ты станешь не той... Я тогда не смогу тебя трахать...
Борис Петрович потянулся до хруста в суставах, зевнул. Он бы еще понежился рядом с молодым женским телом в чем мать родила, но время поджимало.
Он встал, подошел к письменному столу. Отодвинув ящик, взял сигарету, неумело щелкнул зажигалкой, закурил, затянулся и тут же закашлялся. Затем, потушив сигарету в пепельнице, опять с улыбкой двинулся к кровати и, нагнувшись, взял с пола брюки.
— Как жена курит эту гадость? — то ли спросил, то ли сказал он. — Ну что, хорошо было со мной? — вдруг поинтересовался он у девушки.
Неподвижно лежащая на кровати Анна раскрыла глаза, из которых катились крупные слезы и так посмотрела на него, что Филателисту вдруг стало не по себе. Он понял: жертва сейчас же плюнула бы ему в лицо, но, во-первых, у девушки вовсе не было сил, и, во-вторых, этого все равно не позволил бы сделать кляп.
 Натянув брюки, Борис Петрович сел подле обнаженной Анны, долго елозил по ее телу, груди рукой, но так и не взглянул больше в глаза девушки, которая в немом ужасе уставилась на своего мучителя. О чем думала в тот момент Анна, он не знал, да это его совершенно не интересовало.
Наконец Борис Петрович встал с кровати, прошел на кухню, нацедил с крана воды и долго пил ее маленькими глотками. Зубы, стучавшие о край граненого стакана, занемели, словно от холода. 
Понимая, что непременно надо кончать с ней, Борис Петрович снова прошел в спальню. Затем он бросил взгляд на безвольно лежащую, связанную по рукам и ногам обнаженную девушку, подумал, что мог бы еще раз оттрахать Анну, но затем, боясь, что уже спустя минуту или две не сможет порешить ее, схватил со спинки стула нахально свисающую удавку.
Анна в это время опять пришла в себя. Она посмотрела на орудие убийства Филателиста не со страхом, а с облегчением.
Заметив этот пренебрежительно-насмешливый взгляд девушки, Борис Петрович снова вышел из себя.
— Не смотри на меня, не то вырву сначала твои зенки, а уж потом, — прорычал он.  — А вообще-то нужно было бы поиметь с тебя еще и денежки. Знаешь, сколько сейчас за органы человеческие платят... Ну, там печень, почки и все такое прочее. Но не успел я договориться с нужными людьми. Они бы тебя еще и выпотрошили. Тебя и твоего суженного, который, как я уже говорил, далече... И я же сказал, не смотри на меня, все равно не пожалею... Я уже переступил тот порог...
Девушка послушно закрыла глаза. Борис, словно в этот миг из него вырвался дьявол, ни на секунду не раздумывая, забежал за спинку кровати, накинул петлю на шею девушке и решительно затянул. Анна несколько раз дернулась. Борис Петрович не отпускал петлю до тех пор, пока тело Анны не застыло в неподвижности... Для верности, подержал петлю затянутой на шее девушки еще несколько минут, отвязал раскинутые на кровати, все в кровоподтеках ноги Анны, достал из-за спины девушки еще теплые руки. Долго возился с узлом на них, чувствуя, как руки Анны холодеют, а, может, это только так казалось ему. Затем он еще раз провел своей изуродованной рукой по обнаженному телу девушки, вздохнул.
Эйфория полной «победы», пришедшая к Филателисту на несколько минут, вдруг сменилась страхом, который, как ему казалось, в считанные мгновения, забрался во все его «я».
Борис Петрович почувствовал себя как закоренелый пьянчуга с похмелья: руки у него снова затряслись, голова раскалывалась от многочисленных вопросов, лавинообразно навалившихся на него. Ушло, как в небытие, и наслаждение, которое он испытал буквально несколько минут назад. Борис Петрович думал после траханья с незнакомой, такой молоденькой, милой девушкой, оставить его в своем мозгу если не навсегда, то, по крайней мере, надолго, но ничего не вышло. Горький осадок налетел на него словно изжога после выпитого горячего компота...
...Анна лежала на кровати совершенно нагая, задушенная им, и чуть приоткрытыми мертвыми глазами взирала на своего убийцу. Ему показалось, что делает она это с невысказанным презрением.
«Что же я наделал, дурак!?» — промелькнула у него мысль.
Промелькнула и словно осталась за неким невидимым, еще неосознанным барьером.
Не тяжелую Анну поднял с кровати и отнес в ванную комнату. Со Свешниковым пришлось повозиться намного дольше. Трупы забросал тряпьем.
Затем Борис Петрович долго, с порошком, замывал следы крови на паркете у двери спальни и на кафеле в туалете, оставшейся после Свешникова. Вскорости Филателист был в спальне, где собрал все вещи Анны и тоже отнес их в ванную комнату. Вернулся в гостиную, сел в свое излюбленное кресло у стола, чтобы успокоиться, но все равно, Филателиста то трясло, как в лихорадке, то на время отпускало. Он — убийца! Дважды убийца!!!
Скажи ему об этом неделю назад, даже сегодня утром, что он станет убийцей, притом дважды убийцей, Борис Петрович заплевал бы говорившему глаза, а теперь он на самом деле убийца. Сразу двоих лишил жизни... Конечно, Британская Гвиана стоит не пять-десять тысяч долларов, за которые нанимают киллеров, а судя по последним данным Интернета... около миллиона долларов... Он, видевший столько смертей, теперь лично поднял руку на... человека...
Как ни странно, сомнения не долго мучили его. Как только он поймал взглядом раскрытый маленький кляссер, лежащий на столе, отлегло.
Борис Петрович встал, прошел уже своей твердой, привычно-решительной походкой к стеллажу, снял с него несколько кляссеров, освободив доступ к дверце встроенного в стену сейфа. Долго не мог попасть пластинкой-ключом в узкую щель. Наконец внутри сейфа едва слышно проскрежетал металл о металл, и дверца бесшумно открылась. Борис Петрович достал из темной ниши сейфа кляссер с самыми редкими марками. О нем знали единицы — жена и несколько его закадычных друзей-коллекционеров.
Не закрывая сейф, направился к столу, сел.
В быстром темпе перелистав кляссер, Борис Петрович не спеша освободил первую страницу.
Достав пинцетом из небольшого кляссера, принесенного ему теперь уже покойным Свешниковым марку, не смотря на солнечный день, Филателист включил настольную лампу. Долго, подобно хищнику, рассматривал Британскую Гвиану под лупой. Его сердце то учащенно билось от радости, поскольку это был не новодел, недавно напечатанный в Великобритании, а настоящая Британская Гвиана, которая до этого была лишь в одном экземпляре. Сейчяас же их — две. Понятно, цена несколько упадет, но все равно... не на много, то снова на Филателиста накатывал туман страха... Страха, сомнения и интереса: он стал убийцей. А не пострадал ли кто еще из-за этой почтовой миниатюры? Может, именно этот экземпляр  Британской Гвианы уже был свидетелем иных убийств? Одна из легенд о данной марке говорила о нескольких загадочных убийствах, поводом которым послужила Британская Гвиана.
Не найдя ответа на поставленный вопрос, Борис Петрович аккуратно подсунул почтовую миниатюру под целлофановую ленточку ровно по центру и неподвижно застыл, уставясь на кляссер.
...Он владел этим раритетом. Был его хозяином, и... убийцей. Если за Британскую Гвиану никто не отдал свои жизни, тогда Борис Петрович стал первым, кто оценил раритет двумя человеческими жизнями.
Спохватился он через час с небольшим. Звонок в дверь заставил его вскочить как на пружинах.
«Милиция», — со страхом мелькнуло у него в голове. — Неужто... милиция? А, машина... Свешников же оставил практически под окнами машину... Может, покойный Свешников заблаговременно сообщил в органы о предстоящем визите ко мне, и... только играл со мной в кошки-мышки? А я, дурак, поверил, что все шито-крыто. Даже не спросил у него ничего на счет этого. А мог же, старый дурак, быстренько все разузнать, пока Свешников был жив... Хоть намеком...»
Борис Петрович бросился к окну. Возле машины Свешникова никого не было. Она сиротой стояла на том же месте, где ее оставил владелец. Правда, позади нее кто-то пристроил «Пежо».
Чуть отлегло.
Сначала хотел было махнуть на звонок рукой и не открывать, затем осторожно, на пальчиках прошел к входной двери и выглянул в глазок.
Перед дверью стояла соседка.
Громко, словно пушечные выстрелы, в гробовой тишине квартиры, щелкнули два замка.
— Здравствуй. Благоверная-то твоя дома, Боря? — громко спросила соседка.
Он недолюбливал сующую всюду свой нос Татьяну Владимировну. Недолюбливал, но потискаться и потрахаться с этой сочной женщиной, несколько раз, ради интереса, Борис Петрович себе позволил.
Даже не ответив на приветствие соседки, Борис Петрович сухо прокашлялся, и сказал:
— На даче.
— Передай, пожалуйста, как придет, что я заходила. Она мне нужна в убийственно щепетильном деле, Боречка. Хорошо?
Филателиста как наждаком по душе дернуло.
— Завтра или послезавтра с дачи приедет — передам, Тань.
— Так ты, оказывается, сам сегодня на хозяйстве, Боря? — Татьяна Владимировна нахально просунула нос в полуоткрытую дверь. — Варвара мне вчера не говорила о том, что уедет... А как там твое «хозяйство» поживает?
— Как видишь, сам, — чуть отстранившись от нахальной руки соседки, которая норовила схватить за брюки, проговорил Борис Петрович
— Вижу. Возился будто кто-то с тобой, или ты с кем-то... Не успела Варвара из дому, ты с молодухой пришел... Я из окна видела... Вот и позвонила...
— Шпионишь за мной, Татьяна? Тебя Варя за мной шпионить приставила? — голос у Филателиста стал злым.
— С какой стати, Боря? Зачем это мне. А признайся, возился с белокурой стервой? Хороша, хоть и баба...
— Да никто не возился. Может, это я по комнате да спальне ходил, вот тебе и показалось, Таня. А девушка, с которой я поднимался, не стерва. Она почти сразу ушла. Я ее знакомому марки обещал, через нее и передал, — соврал  Борис Петрович, хотя от слов соседки, живущей как раз под ними, ему стало еще больше не по душе.
— Так ты и правда сам? Я что-то не видела и не слышала, чтобы белокурая от тебя выходила...
— Ты что и впрямь проверять меня будешь? — деланно расплескал свою улыбку Борис Петрович. — Заходи, если не веришь. Никого. А ее уход ты, видно, пропустила...
— Может быть, Боря, может быть, — неуверенно проговорила своей скороговоркой соседка. — Ну, так ты, Боречка, передай, своей благоверной Варваре Семеновне, когда с дачи вернется, что нужна она мне. Не забудь, пожалуйста. Хорошо?
— Ладно, передам, — уже спокойно ответил Борис Петрович, пытаясь закрыть дверь.
— А она когда вернется?
— Я же сказал. Скорее всего, послезавтра. У нее отгулы. — Борис Петрович еще раз улыбнулся соседке. — А, может, и через три дня, утром, — добавил он.
— А, ну тогда, не надо, Боря. Сама управлюсь, — соседка для виду разочарованно вздохнула. — Если что, на чаек ко мне заглянул бы вечерком. Я сама буду. Дети разъехались. Вовка на курорт с внуками вчера укатил, невестка — к родителям за харчами... — Глаза у незамужней Татьяны Владимировны, которая давно на Филателиста глаз положила, знала его, как настоящего мужчину, который многим фору даст в любовных делах, елейно замаслились. — Я пельменей мясных, сегодня решила побольше налепить... Хотя, можно и сейчас... Дело мое подождет, и пельмени тоже... — Соседка понизила голос. —  Хочешь — у тебя, Боря, а хочешь — пойдем ко мне... Извини, что сама предлагаю, но, думаю, нам с тобой с субординациями всем остальным цацкаться нечего, Боря. Знамо друг друга...
— Некогда сегодня, — тоже тихо ответил Борис Петрович. —  Извини, конечно, Тань, я как только, так и сразу, ты же знаешь... От такой женщины как ты только дурак может отказаться... Может, завтра... — неуверенно и тихо произнес он. — Позарез некогда, поверь... Или сегодня вечером, если все сделаю, на пельмени заявлюсь. За мной, конечно же,  не заржавеет, Тань. А сейчас у меня, Тань, страшный бардак в марках, да и вообще, — Филателист махнул рукой. — Обещаю, как только справлюсь, не откладывая, к тебе...
— Ну, смотри, Боречка... Может, моя помощь тебе нужна? Я всегда рада помочь...
Женщина хотела было просочиться к нему в квартиру на какой-то десяток минут, хоть потискаться, но Борис Петрович как стоял нерушимо на пороге, так не отступил внутрь даже на полшага...
«Шла бы ты, стерва, куда подальше, — подумал Борис Петрович, ничего не ответив женщине. — Не видишь, не до тебя сегодня».
Соседка, словно прочтя мысли Филателиста, быстро ретировалась.
Конечно, если бы не ситуация, в которую он  попал,  Борис Петрович не преминул бы наведаться не только к Татьяне, но, быть может, съездил бы если не сегодня, так завтра и к Зинаиде, переехавшей два месяца назад в новую квартиру на новый жилмассив Тополек...
Закрыв за соседкой дверь, он положил заветный кляссер в сейф, закрыл дверцу, забаррикадировал другими кляссерами. Минут пять нервно прохаживался по комнате, еще раз наведался в спальню — все ли там в порядке. Окинув взглядом кровать, на которой трахал Анну, подошел, поправил на кровати покрывало. Затем Борис Петрович решил избавиться от трупов пока не поздно и не откладывая на потом.
Еще раз пройдя в ванную, Борис Петрович уже не спеша  отер не только тела убитых, но и их одежду, влажной тряпкой. Вернулся в комнату, прошелся по ручкам кресла, кляссерам, затем то же проделал и в спальне. Особо тщательно «обработал» косяк двери. К нему тоже могли прикоснуться пальцы Свешникова и Анны. Уверенный, что не оставил в квартире ни единого чужого отпечатка, долго паковал трупы в два огромных мешка, набивая разным тряпьем, чтобы позже вывезти и поджечь их где-то за городом.
Когда основное в квартире было сделано, Борис Петрович, положив в карман плетенку из кордовой нити, которой задушил Анну, а гантели в свой, видавший виды портфель, вышел из квартиры. Долго закрывал входную дверь. Использовал даже третий «потайной» замок, ключ от которого был только у него. На всякий случай, если вернется, не дай Бог, жена не вовремя с дачи. Она, не открыв входную дверь, сообщит Татьяне о приезде, и, понятно, сложив у той вещи и позвонив ему, надолго побежит по подругам трепаться...
Выбросив по пути гантели в реку, Филателист оставил малюсенький сверток в мусорном ящике, затем поймал такси, и поехал на поселок Западный.
Долго искать Сивого не пришлось. Борис Петрович, отпустив в центре района такси, прошел несколько кварталов, затем спросил у мужчины, как пройти на Ломоносовскую.  Оказалось, что он был в тридцати шагах от перекрестка, где начиналась улица Ломоносовская.
Владимир был дома.
— Подождите у гастронома, я сейчас выйду, — шепнул он Филателисту. — Семья вся в сборе, начнутся вопросы, — сказал он.
— Кто там, Вова? — послышался женский голос.
— Какой-то мужчина. Ошибся домом, мам, — тут же ответил Сивашев. — Я на минутку, покажу ему, как пройти  в Ломоносовский тупик... Подождите, пожалуйста, у гастронома, я только оденусь, — уже громко сказал Сивый, чтобы его услышали все в квартире.
Борис Петрович, выйдя из подъезда, прошел к гастроному.  Сивого долго не пришлось ждать. Он появился у гастронома буквально через несколько минут.
— Случилось чего? — спросил Владимир. — Операция откладывается?
— Да нет, Володя. Другое дело...
Рассказ Филателиста был короток. Сивый долго отказывался, но когда Борис Петрович пригрозил ему милицией, Владимир вконец раскис и согласился вывезти трупы подальше за город и, облив бензином, сжечь в придорожной канаве.

* * *
Всё сделали под вечер и быстро, почти профессионально. Ноша в мешках оказалась тяжелой, но когда, даже не озираясь по сторонам, мешки погрузили в «жигуленок», оба облегченно вздохнули.
— Водить, знаю, умеешь, твой отец мне в свое время хвастался, — тихо сказал Борис Петрович, когда они сели в машину. — Возьми вот ключ. Канистру с бензином поставил?
— Поставил.
Двигатель завелся с пол-оборота.
— И куда теперь? — спросил Сивашев и дальше перескочил на другое. — Тяжелый, гад. Удивляюсь, как сладил-то с ним? Я бы, наверное...
— Умеючи делать легко, — сказал Борис Петрович, так и не сняв с рук перчатки, и затем добавил:
— А то что тяжеленный, и агромадный, ты прав. Долго пришлось повозиться, пока на две части делил, — соврал Филателист. Он скрыл, что убил и девушку. — Ты можешь представить? Ножовкой пилил. Кровищи — море. Всю ванную испаскудил. Пока отмыл, трижды взопрел...
Сивашев вздохнул.
— Куда везем?
— Да подальше за город, сбросишь в канаву, или где еще, подожжешь, и дело с концом. Мешки не раскрывай. Карманы я ему выпотрошил. Только измажешься кровью. Сам понимаешь, это ни к чему. Завтра утром — на дело. Так что, отдохни обстоятельно. С ребятами порядок?
Свешников кивнул.
— Возьмешь свою часть и, естественно, помощникам от той суммы отстегнешь. Думаю, что деньги будут в пачках, но уже имевшие хождение — для деревни никогда новеньких купюр не дают.
Сумку с остальными деньгами уже на обратном пути возьмешь с собой. Поступаем дальше, значит так, — размеренно заговорил Борис Петрович, когда машина медленно двинулась с места. — Отвозишь труп. Завтра заедешь ко мне, вернее, — Борис Петрович взглянул на часы, — к этому гастроному, — Филателист кивнул, — к четырем, нет, к пяти часам вечера, чтобы не спешил. Потом подбросишь меня к автовокзалу. Я двину на автобусе на дачу, а через пару дней по путевке в Крым. Ты же на машине тоже гони в Ялту. Встретимся там, на троллейбусной остановке, тоже в пять часов. Не забудешь?
— Да нет, — сдвинул плечами Сивашев. — И тут в пять, и там в это же время.
— Лишнее на машине, пожалуйста, не вышивай. Ее с неделю, никто не кинется разыскивать — владельца же нет. В Ялте отдашь мне деньги, и машину оставишь... Вернее, даже не в Ялте... Свезешь ее затем в Алушту или еще куда, там и оставишь... Денег получишь не пятнадцать тысяч, как договаривались, а половину суммы. Понял?
— Естественно, работы-то добавилось, — дрожащим голосом произнес Сивашев.
— Давай, тормози, я выйду. Да, не забудь об отпечатках пальцев. Чтобы все протер мокрой тряпкой — и руль, и переключатель скорости, и ручки дверей и так далее. Не забудь!
— Ладно, не мальчик, — недовольно пробубнил Сивый. — Заладил, как школьнику...
Сивый резко нажал на тормоза. Колеса неприятно запищали на асфальте.
— Да уймись ты, тютя. Не ты убивал. Езжай дальше спокойнее. Не то гаишники заподозрят неладное. В пути тоже правил не нарушай, чтобы не остановили. Тормознут, долго придется отмазываться...
Борис Петрович дернул ручку, отворяя дверь.
— Ясно? — спросил Борис Петрович и, достав из кармана носовой платок, тщательно вытер ручку. — Лучше перестраховаться, чем недостраховаться. Тебе, надеюсь, понятно, Володя?
Сивашев кивнул, вобрал голову в плечи и покрепче взялся за руль.
— Тогда, в путь. Жду завтра, в пять, — сказал  Борис Петрович  и, ухватившись носовым платком за ручку, хлопнул дверцей.
Проследив за скрывшейся за поворотом машиной,  Борис Петрович  наконец-то вздохнул — с него словно тяжесть с плеч долой...
«Нужно будет таки заскочить к Татьяне, чуть побаловать ее, — подумал и, потерев руки, бодро зашагал домой. — Хватит дрожать как осиновый лист. До пяти еще ог-го-о. Подержусь сегодня и за пышечку, и все пройдет, все позабудется...».





* * *
Когда Борис Петрович вернулся домой, ему вдруг страшно захотелось выпить, но пить в одиночку было не в его правилах, поскольку подобное он считал извращением. Поэтому, прихватив с собой из бара бутылку коньяка, он спустился этажом ниже, позвонил.
За дверью была лишь тишина. Он уже собрался уходить, как дверь распахнулась и, как ему показалось, огромная рука хапнула его за отвороты рубашки и втянула внутрь.
— Я уж думала, что ты не придешь, — едва ли не прохрипела Татьяна, прижимаясь к нему всем телом. — Все сделал?
Она была в халате на голое тело. На губе и лбу остались прозрачные капельки воды, волосы у соседки были мокрые — видно было, что Татьяна только что выскочила из ванны.
— Я хотел выпить с тобой, Тань, — виновато пробормотал  Борис Петрович.
— И выпьем тоже, — она потянула его, не упирающегося в комнату, почти что бросила на диван. Тот час упала на него сверху. — Я уже вся истерзалась, Боречка! Истерзалась... Низ живота, Боречка, огнем печет со вчерашнего дня... Я и сегодня приходила утром к тебе за этим же, но ты не понял. Все утряслось у тебя?
Борис Петрович улыбнулся, кивнул.
— Ну и, слава Богу, Боренька. Слава Богу. Значит, поддадим огонька?
Филателист снова кивнул.
— Да, да, да, — расстегивая на нем брюки, почти что в беспамятстве бормотала женщина. — Да!

* * *
Кофе снова был сильно горячим и Федоров, обжегшись, мысленно послал секретаршу Севастьянова ко всем чертям.
Отодвинув чашку на край стола, майор достал из портфеля папку с материалами о Мирошнике, положил ее перед собой, задумался.
Нынешняя встреча с глазу на глаз с Сидоренковым не сулила ему ничего приятного, но в то же время Федоров понимал, что время настало и пора расставить все точки над «і».
Перезвонив Переверяну по прямому, Федоров спросил:
— Привет! Чем занимаются нынче твои подопечные Кириллин, Сидоренков, Кривоспинов?
— Если честно, Кириллин снова в запое, Кривоспинов пашет, не покладая рук, а Сидоренков перекладывает бумаги с места на место. — В голосе майора Переверяну чувствовалось неприкрытое недовольство. — Заявление Сидоренков утром накрапал об увольнении... Короче, отсиживает... Лучше бы ты кого-нибудь другого мне, Павел, в помощники дал, чем этого... — голос Переверяну стал резче, злее. — Все Григорию не так, все ему наперекосяк...
— Ты хочешь, чтобы я его вообще отстранил от всех дел?
— Выходит, что так. Я Григория, Павел, когда-то пришибу, скотину, и скажу, что так и было. Честное слово. Последнее время мне кажется, что Сидоренков кровно заинтересован в приостановке дела о Мирошнике и передаче его в верхи. Кстати, меня только что посетила шальная мысль: Сидоренков либо сам замешан в этом грязном деле, либо его... купили.
Федоров, продолжая слушать и зная Переверяну, улыбнулся.
— Чего лыбишься? — обиженно бросил в трубку Переверяну.
— Ты и мою ухмылку почувствовал, Ваня? Хвалю, хвалю. Но это к делу не относится. Просто вспомнил один интересный эпизод с Сидоренковым. Помнишь, шесть лет назад? Музейное дело. Тогда наши думали, что его тоже купили, но ведь, подлец, как раскрутил все... Тянул, тянул, а рыбище выудил...
— Да помню, — недовольно пробормотал в трубку Переверяну, затем вздохнул.
— Ну, так вот. А сейчас передай Сидоренкову, чтобы сразу пришел ко мне.
— На ковер? Учти, Паша, что я майора не продавал. А лучше, забудь наш с тобой нынешний разговор о нем.
— Я прошу прийти его на приватную беседу. Пусть его на ковер вызывает Ашукин или начальство повыше. А потом мы поговорим с тобой, что дальше делать с пресловутым Мирошником.
— Хорошо, передам. Мне тоже, господин майор, явиться к вам на ковер?
— К десяти сможешь?
—  Если шеф приказывает или вызывает, обязан быть даже через не могу. — Переверяну деланно вздохнул и положил трубку.
Сидоренков не заставил себя долго ждать. Федоров лишь успел бегло пробежать пришедшее по модему расширенное сообщение о матером уголовнике Клепанкове, исчезнувшем из исправительно-трудовой колонии особо строгого режима две недели назад. Папку с делом о Мирошнике он так и не раскрыл.
— Разрешите, господин майор? — в двери показался Сидоренков. Несмотря на жару, на нем был застегнутый на все пуговицы китель.
— Проходи, Григорий, садись. И, давай отбросим всё накипевшее, поговорим по душам. Я тебе не начальник, ты мне не подчиненный. Просто мирно побеседуем. Не против?
Сидоренков сел на предложенный стул, чуть кивнул в знак согласия головой, хотя подозрительность свою не отбросил.
— Кофе будешь? — спросил Федоров.
— Не откажусь.
— Снимай китель. Жара...
— И портки? Бить будете? Пороть? — Федоров почувствовал, что напряженность в голосе Сидоренкова чуть ослабла.
— Давай на ты. Запомни, Гриша, я тебя не на ковер вызвал, не наставления читать, не отчитывать...
Сидоренков чуть повел головой, расстегнул китель, хотя все еще был собран. Федоров тем временем попросил Веру принести две чашки кофе.
Секретарша Севастьянова словно ожидала, сразу же внесла «дымящийся» кофе, молча поставила на стол и повернулась к выходу.
— Прошу никого не впускать и ни с кем меня, пожалуйста, не соединяйте, — догнал женщину уже у двери голос Федорова.
— Хорошо, Павел Федорович, вполоборота произнесла женщина и тут же скрылась, плотно прикрыв за собой дверь.
Сидоренков потянулся за чашкой.
— Осторожно, Гриша, не обожгись, — предупредил Сидоренкова Федоров.
Сидоренков растерянно уставился на следователя. Протянутая рука к чашке с кофе застыла на полдороги.
— Извини, я не так сказал. Вера готовит такой горячий кофе, что впору обжечься. Мой язык уже попадал под ее «гильотину». Едва не сварился.
Сидоренков, наконец, протянул руку к столу, взял чашку, чуть отхлебнул кофе.
— И впрямь горячий, — почти мирно произнес он, но скованность в нем все же осталась.
— Ты чего, Григорий, все время ставишь палки в колеса? — спросил Федоров, поглядывая на набычившегося Сидоренкова. — Сколько тебя знаю, ты все время упрямо гнешь свою линию неприятия никаких команд... Особенно в последние три года.
Сидоренков, поставил чашку на поднос, и нервно барабаня по стеклу подушечками пальцев, молчал. Глаза его вспыхнули.
— Насколько мне известно, дел у тебя на сегодня четыре-пять, поэтому больше времени, прошу, удели делу Мирошника.
— Знаешь что, Паша. — Сидоренков на время замолчал, но Федоров не торопил. Когда молчание затянулось, Сидоренкова, словно прорвало. — В Управлении Севастьянов на моей карьере давно поставил крест, так сказать, перевел в неперспективные.
— Это ты напрасно, Григорий. Видит Бог, напрасно, — через непродолжительное время добавил Федоров.
— Все налицо, Павел. Как самое паршивое дело, вернее, вшивое — так нате вам, господин Сидоренков, сопли растирайте. То «крутой» бросился с кулаками на судью, который будучи водителем, не уступил ему левого ряда. Или молокосос во время ссоры избил до смерти своего тридцатилетнего собутыльника. Помнишь, на улице Мукачева... два пятнадцатилетних проникли в мастерскую средней школы и избили сторожа... Это же смешно. Подобными делишками должны заниматься желторотики, а не следователи по особо важным делам...
— Хоть при мне не выпендривайся, Гриша. Пожалуйста! — вдруг резко сказал Федоров. — Мы здесь с тобой одни. Вшивые и сопливые дела вешают не только тебе — всем. И я занимаюсь подобными делами. Тебе привести примеры? Их у меня полон короб и тележка в придачу...
— Ну и... Я в майорах уже семь лет. Пацаны подполковниками вышивают. Видишь ли, преступную группу раскрыли, нашли полторы тонны наркоты, вызволили заложников... Один даже — полковник!
— Я прослужил более твоего, и тоже майор. И не тужу, Гриша. По твоим прикадкам я должен был бы носить генеральские штаны с лампасами, но, скорее всего, не дорос. В Управлении штаны протираю...
— Ну и, прости, дурак. А заявление, уж будь спок,  свое я не заберу. Через энное количество дней по законодательству —  тю-тю... Меня уже давно ждут в двух частных фирмах. Работа не пыльная, зарплата в три раза выше и тому подобное, Павел. Надеяться на то, что меня, наконец, «увидят» после стольких лет «слепоты», по крайней мере, глупо. Разве не так? Мне надоело, Павел, жить по звонку и под козырек. Опять же, кто мне стоящую работу за последние пять лет предложил? Севастьянов? Ашукин? Ты? Поэтому и имеешь... Естественно, отдача ноль целых ноль десятых. О сотых говорить не будем.
— Думаешь, тебе понравится новый хозяин?
— У меня отродясь хозяев не было. Наниматель — да, но не хозяин. И зачем, чтобы наниматель нравился мне? Главное, чтобы он вовремя платил положенное...
— Ну вот, пришли к тому, от чего плясали.
— Не понял.
— И там работать надо, и, как ты говорил, «под козырек», да спину гнуть, а не трепаться языком. Твой язык — враг твой, Гриша. Как и мой. — Федоров хмыкнул и тут же вздохнул.
— Хоть работай, хоть баклуши бей, все равно отсюда выгонят взашей. — В словах Сидоренкова проскользнула обида.
— Оттуда тоже. Хозяин церемониться не будет. Чуть что, иди гулять...
— Понятно, — Федоров снова вздохнул. — Все это мне понятно, хотя непонятно, Гриша, другое. Зачем тогда шел в органы?
— Молод был, по глупости.
— Тебе до выслуги осталось всего ничего. — Федоров  положил локти на край стола, уперся в скрещенные пальцы подбородком.
— На кой ляд она мне, выслуга? Ты хочешь, чтобы я и дальше «под козырек»?
— Значит, тогда ты собственноручно поставил на себе крест.
— Вот именно Паша. Ты прав на все сто, и даже больше процентов. Я поставил огромный крестище, в два, а то и в четыре-пять раз больший, чем ты думаешь. Я уже не надеюсь на удачливый поворот, господин майор, и не в том возрасте, чтобы мнить себя если не Господом Богом, то хотя бы Императором или Следователем с прописной буквы... Не только скорый поезд ушел, но и колымага давно уже показала мне свой замызганный зад.
— Ладно, Гриша, не перегибай. Об этом поговорим чуть позже. Придет время. А сейчас мне интересно, почему ты часто потакаешь преступникам?
— Я то? — Сидоренков взметнул удивленные глаза на Федорова. — Кому именно? Говори прямо и конкретнее, — снова взвился Сидоренков.
— Я же тебя не на ковер вызвал, Гриша, запомни. Мне просто интересно... Как любому простому человеку. Далекому от следственных дел, экспериментов, поимки преступников и прочего, и прочего...
— Понятненько, интересно покопаться в грязном бельишке? Вдруг пятнышко подозрительное там можно заприметить или чего похлеще...
— Ты не так понял меня. Я тоже, Григорий Николаевич, якшаюсь со многими. Бывает и с уголовными элементами. Не без того. Иначе как же поддерживать связи, проводить «параллели» и «перпендикуляры»... И, конечно, беру «грех» на душу не сажу иных за мелкие провинности за решетку. Но с некоторыми нужно держать ухо востро, других оберегать всеми мыслимыми и немыслимыми способами, Гриша. Например, почему до сих пор разгуливает на свободе Зомби?
— Значит, так надо, Паша. Ты, как и Севастьянов с Ашукиным против этого?
— Думаю, что Зомби, Гриша, давно пора упрятать за решетку. И подальше отсюда. Он многим насолил...
— А я думаю...
— Честно говоря, ни Севастьянова, ни меня не интересует, что ты думаешь по этому поводу. Зомби, скорее всего, уже труп. Его охранять надо, а не оставлять самому себе.
— Поговорили, — Сидоренков опять набычился, затем съежился, и надолго, вобрав голову в плечи, как это он умел, замолчал. Что творилось у Сидоренкова под черепной коробкой, Федоров не знал, но чувствовал, что там нынче проносятся возмущенные ураганы, огромные волны цунами пытаются смести все те доверительные мостики, которые восстановились здесь в кабинете несколько минут назад. — А вообще я не понял, Павел, к чему ты клонишь, — наконец-то подал неуверенный голос Сидоренков.
— Упрячь его подальше от кого бы то ни было, пока Зомби не пришили раньше времени. Он нам может ой как пригодиться...
— Мне что, садиться вместе с ним в камеру? — возмущенно спросил Сидоренков.
— Да хоть бы и так, Гриша. Ты же знаешь, что случилось с Лизалой?
— Козлов много знал, вот его и повесили. Свои же.
— Зомби знает не меньше. Ты же сам докладывал вчера на оперативке...
— Но я против... Против подсадки в камеру Зомби. Против этого и Кириллин.
— Что касается Кириллина, я бы таких горе следователей из органов внутренних дел, Гриша, взашей гнал драной метлой. Губошлеп он, а не следователь. Неисправимый пьяница... Ему бы только стаканчик водки поутру опрокинуть. Вот тогда он герой...
Сидоренков сделался красным как рак. Кириллин был его воспитанником, и камень снова полетел в его огород. Гнев душил и Федорова.
— За два месяца от Кириллина не поступило ни одного доведенного до конца дела. Я даже удивляюсь, как он смог дослужиться до капитана? Кириллин, как ты этого не можешь понять, выдвинулся сугубо на твоих плечах. Понятно, слабому нужно подставлять плечо, Григорий, но не до такой же степени...
— Я опять не пойму, к чему ты клонишь, майор. Заявление свое я все равно не заберу. Для вас я, как говорится в закрытых сведениях наверх, неперспективен. Это я понял давно, но надо же когда-то решиться! Раз и навсегда! Разве я не прав, майор?
— Заберешь. Как миленький. — Федоров поднял голову, убрал локти со стола. — С сегодняшнего дня ты возглавишь расследование по делу Мирошника.
— Не понял. Им же занимается Переверяну. — Сидоренков даже привстал. — Он чего, руководство не устраивает?
— Еще как устраивает, но так надо, Григорий Николаевич. И для него, и для тебя. Тебе надо утвердиться и показать себя умным, опытным следователем в глазах коллег. Ты же сам говорил, что тебе подсовывают только сопливые дела. Надеюсь, что дело об исчезновении предпринимателя Мирошника для тебя будет не сопливым... Кстати, приказ об этом я подпишу в одиннадцать. Жду тебя к этому времени здесь в кабинете. Все остальные, как ты сказал, сопливые дела, передай старшему лейтенанту Усольцеву.
Федоров взглянул на часы. Стрелка неумолимо двигалась к десяти.
— Хорошо, — в голосе Сидоренкова чувствовалась радость, но в то же время в нем проскальзывала и определенная неуверенность, даже подвох.  Он встал следом за поднявшимся из-за стола Федоровым. — Ты это серьезно, Павел? — спросил Сидоренков еще раз.
— Я что, по-твоему, паяц? И сегодня ведь не первое апреля, — уже резко проговорил Федоров. Взяв со стола папку с практически по крупицам восстановленными фрагментами дела о Мирошнике, Федоров отдал ее Сидоренкову. — Здесь, Гриша, я почти все восстановил. Правда, фрагментарно. Дальше ставить мосты, перемычки, прочее, и копать тебе. — Федоров протянул правую руку. — Жду к одиннадцати. И заявление свое...
— Я вас понял, Павел Федорович, — отвечая на крепкое рукопожатие, пробормотал Сидоренков.
— Если что будет непонятно по Мирошнику, звони или приходи ко мне, вместе покумекаем...

* * *
Борис Петрович остался ночевать у Татьяны. Бурный день и вечер да стакан коньяку сделали свое дело. Как соседка не пыталась еще расшевелить его, Филателист захрапел почти сразу после траханья.
Проснулся он за полночь. В страхе вскочил. Ему снилось то, чего Борис Петрович больше всего боялся наяву: на «Жигулях» Сивый Володька вместе с дружками врезался в дерево и разбился у Новоивановки... И по ветру, как птицы, летят сотни, тысячи купюр, поднимаясь в темное, затянутое дождевыми тучами небо. А оттуда, из самой черной тучи вдруг ни с того, ни с сего, метнулась молния и концом своего зигзага прицельно ударила прямо в него, как в громоотвод. После удара, все в  мозгу Бориса Петровича перемешалось, заплясало, и жуткий холод в ничтожную долю секунды сковал все тело...
— Ты чего? — заворочалась в полусне Татьяна.
— Да так, паршивый сон, — едва проговорил дрожащими губами Борис Петрович.
— Сны бывают и вещими, Боречка, но паршивые, тьфу, тьфу — никогда. Как говорят, милый, куда ночь, туда и сон, Боря. — Женщина уже полностью проснулась, нажала кнопку на торшере и снова, уже при свете, полезла к сидящему на кровати и дрожащему как осиновый лист Борису Петровичу. Опалила жаром пухлой открытой груди. — Не бери много в голову, Боречка, мой Сильвестр Сталлоне... — Она медленно провела рукой по волосатой груди Бориса Петровича, огибая кончиками пальцев упругие бугры мышц. — Я хочу тебя... Где же ты был раньше, что успела заарканить тебя прежде меня твоя Варвара... Придет время, Боря, я тебе как на духу говорю, отобью тебя у твоей благоверной...
— Это зачем? — не понял Борис Петрович.
Соседка рассмеялась, затем, поджав свои пухлые губы, собрала их практически в линейку:
— После прошлогоднего курорта она, сучка, закрутила хвостом своим подколодным и теперь, даже не задумываясь, дает налево и направо, Боря. Это, поверь, я знаю. Варька словно с цепи сорвалась...   
«А ты?» — Борис Петрович попытался отодвинуться от Татьяны.
Женщина, словно прочитав мысленный вопрос Филателиста, тут же ответила:
— Я-то? А я даю только тебе... Никого не хочу... Уж лучше напропалую мастурбировать, чем ложиться под кого-то другого, Боречка... Только ты, мой неизменный повелитель, — женщина снова прижалась к пытавшемуся отстраниться Филателисту. Ты считаешь, что я каждую ночь ложусь в постель с первым попавшимся мужиком? Ошибаешься.
— Мне как-то все равно, — начал было Борис Петрович, но его перебила Татьяна:
— Нет, ты дослушай, — ее голос как-то сразу стал угрожающе предупредительным, или это так показалось Борису Петровичу, — то, что я сейчас с тобой сплю, не говорит о том, что меня тут же следует выбросить на помойку как старую тряпку… Поэтому тебе не может быть, да и не должно быть все равно...
— Ладно, замнем, Тань, — попросил Борис Петрович. Он пропустил мимо ушей то, что, по словам Татьяны, его жена изменяет ему. На Филателиста снова «наехала» мрачная стена недавнего сна...
— Так ты не хочешь даже знать, кому она, сучка, дает, с кем шашни крутит? Тебе бы было интересно знать, Боренька... А, Боря? Я бы, поверь, никогда не сказала тебе. Мы, женщины, что до этого скрытны, даже подругам ни-ни об этом.  Только за редким исключением... Но я же тебя люблю, Боря, и мне больно знать...
— Не надо, ля-ля, и так тошно на душе... — Борис Петрович смахнул усталость и неприятные воспоминания о сне, нетерпеливо высвободился из жарких объятий Татьяны, встал. — Только не сердись на меня, Таня. Я сегодня, ну сама понимаешь, не в духе, что ли?..
— Я хотела как лучше, Боря...  — у женщины обиженно вспухли губы. — С чего ты взял, что я сержусь? — пошла в нападение женщина. — Все нормально. Извини, конечно, если что... Как по мне, если мужик изменяет — это одно дело. Он, выражаясь медицинской терминологией, самец. Но женщина... Этого я, хоть и сама женщина, не понимаю, и не принимаю... Ладно, я даю, но ведь я совершенно без мужика... Когда был жив мой Виталик, я, Боря, никому... А сейчас, пойми меня правильно, тело даже не просит — требует... Я молода... Даже до «ягодки»1 еще не доросла... Я не могу с собой совладать... Но даю только тебе, потому, что люблю... Я даже своего Виталика, царство ему небесное, так не любила, как тебя, Боречка, уж поверь... Пусть он простит меня, если слышит мои слова. Припал ты, Боря, мне к издерганной душе, как пиявка медицинская к больному месту присосался и лечишь, лечишь меня, снимая дикую боль одиночества...
1 Женщина, моложе 45 лет.
Борис Петрович уже надел брюки, нетерпеливо застегивал рубашку.
— Может останешься, Боречка... Сам же говорил, что твоя Варвара на даче... И не на даче она сегодня вовсе... А с Митькой... Мне намекала, что у них вчера и сегодня встреча... На кой ляд ей этот дегенерат Митька? Связалась... Тьфу! У него даже голос по-женски писклявый, а детородный орган в самый пик не больше мизинца... Нашла мужика, дуреха! — Женщина тоже поднялась с кровати. Ничуть не стыдясь своей наготы, подошла к стоящему Филателисту. — Останься, Боря... Хоть до утра. Я тебя хорошенько погрею... Еще пельмешек твоих, любимых... Я уже заготовила. Они в холодильнике. Только в воду брошу и... Сам-то как? — Она попыталась расстегнуть уже застегнутые на рубашке пуговицы, но Борис Петрович решительно снял ее руки с рубашки. — Ну, конечно, как знаешь, иди, я тебя не держу, — деланно тихо, но с плохо скрытой обидой в голосе произнесла женщина, повернулась к нему спиной и отошла от Филателиста к темному ночному окну.

* * *
— Я никак, Павел, не могу доползти до истинных причин этого дрянного дела. Не дают. Бесконечные звонки, угрозы...
— Страшно?
— В нем замешаны такие суммы денег, что действительно становится страшно. Куда не сунусь — сплошной мрак. — Переверяну вздохнул. — Когда тебе к горлу приставили нож и ты ничего не можешь сделать, чтобы избежать дальнейших действий, страшно, Павел.
— Перебросить дело на другого? — начал исподволь подводить Переверяну к фактически решенному вопросу Федоров.
— Да разве это так важно? Я буду копать — кто-то другой? Никакой логики. Я, например, никак не выйду на мэра города.
— Ты что, звонил туда? — Федоров хмыкнул. — Он на нас зол как голодный пес.
— Да знаю, — отмахнулся Переверяну. Дело Мирошника вывело на горисполком, вот я и... По словам его секретарь-референта — смотри, как секретаршу возвеличили — мэр настолько «занят», что не примет меня даже через месяц. Секретарша елейно пригласила прийти и записаться на прием и все такое прочее...
— Ты действуешь, как школьник. На кой ляд было звонить секретарше? Иди напролом.
— ?
— Тыкни ей под нос корочки и скажи, что в кабинете у шефа — бомба.
— Но ведь я... Этого делать нельзя, Паша.
— Много кой чего делать нельзя... А как деньги брать? Только по полулегальным фактам на мэре висит почти полтора миллиона зелени. Это что, можно?
— Нет, я сойду от этого дела с ума, Павел. Я начитался и твоего талмуда до чертиков, и того, что мы докопали вместе с группой... Тону в бумагах, цифрах, связях... А ты, вижу, совсем посторонился, будто тебя оно не касается... Все, кажись, наступил конец.
— Это ты к слову, Ваня. Я как раз хотел тебе сообщить, что приказом по Управлению отстраняю тебя от дела Мирошника и передаю его Сидоренкову.
Переверяну как ужаленный подскочил в кресле:
— Чего? Я тебе что, кукла? Разве я пришел жаловаться? — голос его взвился. — Я не бездушная кукла, с которой можно вытворять все что угодно — ноги выдергивать, мозги, как у Страшилы из детской книги Волкова «Волшебник Изумрудного города», которые, возможно ты считаешь, из опилок, вытряхивать на землю? Я пришел посоветоваться. Думал, что мы вместе наметим планы на дальнейшее, а ты, Павел Федорович...
— Поутихни. Ты мне как был другом, так и остался, Ваня. Друзей на «переправах» не меняют... Ты же сам говоришь, что «наступил конец»... Как тогда это понимать?
— Понятно, был твоим другом, — понурил голову Переверяну.
— Быстро же ты, Ваня, отходную поешь, — с недовольством в голосе проговорил Федоров. — Сейчас займешься, — Федоров взглянул на часы, — Котенком. Если, конечно, придет, — в голосе Федорова проскользнуло сомнение.
— Значит этим приказом ты меня выводишь из дела Мирошника напрочь? Это не розыгрыш? — губы у Переверяну чуть дрожали.
— Разве сегодня первое апреля? К осени клонит, Иван... Временно. Так нужно для пользы дела. Я должен дать шанс Сидоренкову. Вконец Григорий изневерился. И еще, Иван, необходимо, чтобы ты на время ушел в тень.
— Кому-то запудрить мозги, Павел? Зачем? — Переверяну кисло улыбнулся. — Я только вошел в курс дела, начал копать, до истины, думаю, рукой подать, а ты о тени, и о прочем...
— Вот именно. Про мозги это ты прав, Ваня. Ты же сам говорил, что и тебе стали сыпаться звонки с угрозами? Так?
— Разве в первый раз меня стращают? И учти, что это не столь уж важно. После этого я не стал страдать манией преследования. Пусть угрожают... Фиг с ними. На то я и следователь...
— Герой выискался. Ты о детях подумал? Кстати, о паранойе... Я ведь тебе не говорил об этом, даже не намекал...
— Я на работе, Павел. О детях и жене думаю только дома.
— А дома бываешь после двенадцати и в шесть сматываешь удочки...  Если, конечно, бываешь дома. Знаю, что ты уже приволок в Управление подушку и старое одеяло, скоро перебазируешься совсем...
—  Это не запрещено, — резко повысил голос Переверяну.
— Я не говорю, что запрещено, Ваня. Короче, приказ я издал. Как хочешь, можешь жаловаться, но я тебя отстраняю от дела Мирошника.  Займешься Котенком, если придет...
Федоров едва смог сдержаться, чтобы не вздохнуть.  Он не мог напрямую сказать Переверяну, что последовал предложению некоего Владимира Поддубного, к совету которого, как ни странно, прислушался.
— Кто такой Кротенок?
— Котенок, — поправил Федоров. — Жмурик один. Решил кое-кого сдать по делу Мирошника. И не только Мирошника...
— Но ведь ты, как я понял, только что приказом отстранил меня...
— Для отмазки, — не выдержал Федоров. — Но учти, ты не кукла, не новый Страшила, и мозги у тебя на месте, Ваня. — Как копал, так и копай, но, прошу тебя, поосторожней...
— Ладно, время покажет, что и к чему.
— А сейчас передавай дело Сидоренкову. И не затягивай, пожалуйста.
— Вести его параллельно с Сидоренковым?
— Не афишируя. Об этом будем знать, Ваня, только мы. Иначе, как сказала бы невзначай поймавшая нас на дороге цыганка, «ждут тебя, чернобровый и черноволосый, молодой да красивый, пребольшие неприятности, а, может и смерть...».
— Тебя кто-то предупредил?
— Хуже, Ваня. Либо сегодня вечером, либо завтра утром расскажу... Если придет Котенок — одно дело, если не заявится — все будет по-другому...
Федоров встал, протянул руку.
— Интересно, — только и проговорил Переверяну, тоже вставая. Руку пожал Федорову не так как всегда, а мягко, по цыплячьи.

* * *
Лупоглазый Котенок появился в Управлении ровно в десять утра. Дежуривший Петренко сразу же доложил Федорову, что к нему рвется неряшливого вида, весь в татуировках мужчина. Некий Котенков.
— Пропусти, Саша, — сказал Федоров. У следователя отлегло. После неприятного разговора с Переверяну, на душе у Федорова было паршиво что называется.
— Вера, как только зайдет лупоглазый  мужичок, сразу пропусти ко мне, вызови Переверяну и больше никого не впускай, — предупредил секретаршу Федоров.
— Хорошо, — только и успела проговорить в ответ секретарша, как дверь приоткрылась и в кабинете появились вороватые, испуганные глазищи Котенка.
— Разрешите, господин начальник? — несмело спросил он, топчась на месте.
Федоров кивнул и подумал, что такой, несмотря на то, что ростом не вышел, и физо тоже кирпича просит, пырнет ножом или накинет сзади удавку на любого — на кого укажут. И не задумается.
— Я в твоем полнейшем распоряжении, начальник, — сказал Котенок и взглянул на Федорова.
— Садитесь, —  предложил Федоров. — И не волнуйтесь так.
— Да не волнуюсь я, начальник. С чего бы это? Ништяк, не впервой мне перед следователем, — прогундосил Котенок и, деланно плюхнувшись в предложенное кресло, снова, теперь уже посмелее, словно освоился, уставился на Федорова своими глазищами.
— Простите, как ваше имя и отчество? — спросил Федоров.
— Мое? — переспросил мужичок.
— Кроме нас ведь никого в кабинете нет.
— Да, да, — прошамкал, словно глубокий старик Котенок. Затем он поднял голову и сразу же выпалил, чуть глотая окончания слов:
— Александр Васильевич Котенков, на зоне — Котенок. Я пришел сдать сегодня органам Хряща, Шнурка и Подкорытова, ну и самому сесть на нары.
— Вы в чем-то виноваты, Александр Васильевич, чтобы так сразу садиться на нары? — вскинул на Котенкова удивленные глаза Федоров.
— Найдешь в чем, начальник. Разве мало у тебя нераскрытых дел? Какую-то мелочь отыщешь, чтобы повесить на меня. Можешь, и по крупному. Не возбраняется. Но, условие, без мокрого. За то, что много припаяют — ништяк, а вот зона за мокрое косо именно на меня смотреть станет — это да... Шеф при тебе мне приказал идти на зону. Значит пойду. Зона для меня что второй родной дом. Там даже проще и лучше, чем в общаге в одиночку койку мять, быть во всем законопослушным и все прочее... А бабы... Бабы мне уже опротивели, стервы продажные... До времени без них обойдусь... Вот выйду, снова отыграюсь...
— А не посадим?
Котенков скептически усмехнулся:
— Пару киосков очищу сегодня же, — просто произнес Котенков. — В одном из них, как это было в прошлый раз, пару десятков бутылок водки или вина покрошу и напьюсь там же до умопомрачения. Пусть оттуда фараоны меня того. Короче, начальник, свои деньки для зоны все равно, и без твоей помощи, если уж на то пошло, заработаю, так сказать, честь по чести. Ну, а тебе-то зачем? Честен донельзя? Списал бы какое висящее на тебе или на твоих подчиненных лишнее существенное или несущественное дело на мою голову, и все. Сам ведь предлагаю. Только договоримся сразу —  не мокруху1 и не трудодни2... Это мне претит... Знай, что на такие пасьянсы я ни в жисть не пойду.
1 Убийство (жарг.)
2 Изнасилование (жарг).
— Лишних дел не бывает, — произнес задумчиво Федоров, взглянув на Котенкова. — Если посадим тебя, Александр Васильевич не по твоему, пусть даже, как ты сам сказал, несущественному или существенному делу, значит, какой-то настоящий преступник будет продолжать гулять на свободе, а это, сам понимаешь...
— Буду знать, по какому делу, наши разыщут суку и воздадут по заслугам... Без вас... Хотя, тебе, конечно, из кресла виднее, начальник, но я все равно сяду мотать... Напряга. Ты, начальник, должен понять меня. За так я бы и не садился. Дубику надо, вот и сяду. При любых раскладах колоды и козырях. Это тебе, как сказал, помнишь, один в хорошем фильме, «не деньги по карманам тырить»...
— С вами, гражданин Котенков, дальше займется майор Переверяну.
— Ништяк. Мне громко начихать, начальник, кто у меня стенографисткой станет, — Котенков кашлянул в кулак. Главное, что я исполню слово Дубика, — в голосе Котенкова прорезалась уверенность. — Я тут, — лупоглазый пару раз стукнул костяшками пальцев по своей голове с проплешинами, — помозговал малость. Два дня из комнаты не выходил. Соседи по койкам думали, что заболел. Даже жратву принесли. А мне разве до жратвы? Вчера на кровати до трех ночи пасьянс малость раскладывал, ништяк выходит. Хряща и иже с ним засажу надолго и всерьез...  А на зоне наши им сделают веселенькую житуху... А вот с...
Котенков не договорил. В кабинет своей широкой походкой вошел черноглазый Переверяну:
— Вызывали, товарищ майор? — спросил он, остановившись на полдороги и уставившись на щедро разрисованного татуировками на руках мужичка, который небрежно сидел в кресле и хмуро поглядывал на вошедшего.
Федоров, не поднимая головы на Переверяну, поскольку ему было совестно после неприятного разговора тет-а-тет с Переверяну, кивнул:
— Это Котенков Александр Васильевич, — представил следователю сидящего в кресле мужичка Федоров. — Пойдете со следователем по особо опасным преступлениям майором Переверяну, — сказал он, тут же повернувшись к  необычному для Переверяну посетителю.
— Усек, — Котенков вскочил с кресла. Я завсегда готов, граждане майоры...
— Ну, пойдем, — с кислинкой в голосе проговорил Переверяну, еще раз обозрев замысловатую татуировку на правой кисти мужичка. Она сразу же рассказала Переверяну что лупоглазый четыре раза сидел на зоне, и он, конечно же,  не пешка, а уважаемый за решеткой человек.
— Да, да, идите, — произнес Федоров. Ему был неприятным, даже противным этот наполовину плешивый, с бегающими глазищами мужичок, который уже не раз сидел на нарах, и лишь тогда, когда Котенков в сопровождении Переверяну вышел из кабинета, вздохнул на полную грудь.

* * *
К началу охотничьего сезона Степан Николаевич Николаев опоздал, хотя готовился к нему загодя и основательно: и ружье свое, подаренное еще дедом — тульским оружейником, перебрал, смазал каждую деталь, и патроны дробью да порохом зарядил, и правый резиновый сапог, который протекал с незапамятных времен, наконец-то заклеил. Да и жена, Полина Тихоновна, естественно, была во всеоружии — напекла на дорогу его любимых пирожков с картошкой да с капустой, приготовила термос для горячего кофе — знала, что муж сегодня ляжет спать с вечера, чтобы завтра с рассветом быть уже в плавнях...
Но напрасно ожидала Полина Тихоновна своего Степана, напрасно разогревала суп да время от времени поглядывала в окно: старший инспектор ГАИ капитан милиции Николаев домой вовремя так и не пришел... Лишь где-то около двенадцати, когда уже привыкшая ко всяким неожиданностям Полина Тихоновна стелила постель, в прихожей тревожной трелью отозвался молчавший весь день телефон.
— Полюшка, извини, я сегодня домой не приду — у меня дело. Понимаешь? — голос мужа был тихий, оправдывающийся.
— Какое еще дело? Ты ведь на охоту завтра собирался! — недовольно начала женщина, громко вздохнув. — Что-то часто у тебя нынче дела. Не амурные ли? И все по ночам... Днем работа, вечером работа, ночью работа... Да, я конечно понимаю, но ведь ты же не двужильный, Степан. И не следователь по особо важным делам, а всего-навсего старший инспектор ГАИ...
— Опять упреки? — недовольно бросил он в трубку.
— Да ладно уж, работай.
— Опять, понимаешь, Поля, угнали. Да еще с разбоем, со смертным исходом, — устало объяснил жене капитан.
— Хоть откуда звонишь-то? — поинтересовалась Полина Тихоновна.
С телефона-автомата на Дзержинской.
— Ну и когда же домой? — привычно спросила вновь она, хотя знала, Степан вернется только тогда, когда расставит все точки над «і».
— Как только все выясним. Может, к утру, а, может, и раньше, — неопределенно сказал гаишник. — Ты уж не скучай сама. Хорошо? — попросил напоследок Степан.
— Ладно. Будь осторожен там, Степа, — тихо сказала Полина Тихоновна и, опять вздохнув, положила трубку. Затем пошла на кухню, поставила суп в холодильник и, вернувшись в спальню, легла на растеленную постель, выключила свет.

* * *
Знакомого следователя по особо важным делам капитана Кириллина телефонный звонок поднял с постели около двух часов ночи. Звонили из ГАИ.
— Извините, Анатолий Иванович, что так поздно, — послышался в трубке несколько виноватый голос Николаева, — но тут такое дело...
— Да, да, слушаю тебя, Степан Николаевич. Погоди, я сейчас переключусь на другой телефон, — попросил Кириллин и, щелкнув тумблером, прошел из спальни в прихожую, чтобы не разбудить жену.
Эту неделю он не пил совсем. Пообещал жене, уже собравшей все вещи и решившей уйти от беспробудного пропойцы, «завязать», поэтому был как «стеклышко», хотя голова раскалывалась и нутро просило хоть грамм алкоголя.
— Говори.
— У обочины в районе сто тринадцатого километра Второго шоссе водителем-дальнобойщиком около одиннадцати ночи обнаружены два трупа, завернутые в мешковину — мужчина и женщина. Мужчина — по паспорту Свешников Александр Лаврентьевич, двадцати шести лет, прораб строительного участка номер шесть, проживал на массиве Столичном в доме номер девяносто восемь. У него в двух местах чем-то тяжелым проломлен череп. Карманы не выпотрошены.
У женщины девятнадцати-двадцати одного года документов не было. Одежда на ней вся порвана, видимо женщину изнасиловали  перед тем, как задушить. Судмедэкспертов уже вызвали. Предположительно они ехали на машине «Жигули». Их либо остановили и попросили подвезти, либо убили где-то в другом месте. Убийцы скрылись на машине Свешникова за государственным номером А12-05 ДДР, которая найдена у деревни Новоивановка Казначеевского района, где попали в аварию. Водитель смертельно травмирован. Два пассажира живы. Один из них в бессознательном состоянии. В машине найдена крупная сумма денег в национальной валюте. За вами поехал Степанович.
— Хорошо, сейчас буду, — сон с Кириллина как рукой сняло. И о головной боли он тоже забыл почти сразу.
Через пять минут он уже вышел из подъезда. Милицейской «Волги» еще не было, но Кириллин уже включился в работу.
«Опять Новоивановка! Машину подполковника Ашукина приволокли в Управление, но его-то так и не нашли, как и водителя... Две недели в розыске. Второй случай за два дня. А, если вернее, за полтора... — думал он, медленно прохаживаясь по тротуару. — И что интересно, крупная сумма денег. Не эти ли похитили их у кассира Дарьи Половинкиной? Неужто монетки нашлись сами по себе? Нет, тут что-то не так. Бомба в одно и то же место два раза не попадает. Я только начал крутить дело с похищенными деньгами, как они вдруг объявились, да еще и с тремя трупами...»
Кириллин не успел развить своей мысли до конца — из-за угла показалась «Волга» с включенными подфарниками.
— Здравствуйте. Сначала в областную ГАИ, Василий Степанович, а потом в Новоивановку.
Водитель понимающе кивнул и рванул в ночь с места.

* * *
Настойчивый телефонный звонок поднял Федорова с постели в половину четвертого ночи. Валентина уехала в соседнюю область к дочери, которую забрали в роддом — вот-вот Люся должна была рожать. До половины второго Федоров не уснул, ожидая звонка.
— Что, Люся родила? Кого? — еще полусонно спросил Федоров, подняв трубку.
— Ты что, майор, с перепою? — на том конце послышался голос Поддубного. — Мирошник объявился. Мои ребята вычислили.
Сон, который пытался еще цепко держать Федорова в своих тисках, тут же, словно вор, укатил на задворки.
— Не понял. Вы меня разыгрываете?
— Опять выкаешь, Федоров? Мирошник в сауне. В бассейне плещется, гад. С двух часов ночи. Прибыл с эскортом лбов, ну, то есть, телохранителей. Девочек доставили раньше, чтобы они приготовились к встрече...
— Так он все же жив?
— Живее не бывает, Павел Федорович. — Разжирел  Мирошник еще больше. На физо солидную пластику навел... Все равно мои, как он не скрывался, вычислили, заразу. Сам в Лучегорск пожаловал. Любит он наш город, страшно любит... Коли б знал, что его ждет у нас, десятой дорогой объехал бы...
— Вы сами, Володя, его видели? — удивился Федоров. — Уже взяли Мирошника?
На том конце трубки Поддубный хмыкнул:
— Я же просил, не выкать мне. А  бывший шеф казино... Зачем он мне, Федоров? У меня для этого море глаз и ушей есть. Они и подглядели, и подслушали... А о том, чтобы брать... Я вот и звоню тебе, майор, чтобы Мирошника взяли твои ребята. Тебе он нужнее. Мои что надо с него чуть позже вышибут. В ИВС, зоне. Да где угодно. Хоть на Луне... Это я тебе, Федоров, подарок за то, что послушал меня с Переверяну. Думаю, мы и в дальнейшем с тобой сработаемся... А Мирошник — в Ледовом Дворце сейчас. Сауну заказал.
— Спасибо, — бросил в трубку Федоров. — За сообщение о Мирошнике большое спасибо, Володя, а о том, чтобы сработаться, как ты говоришь...
— Не стоит благодарности, майор. Я думал, ты отвергнешь мое предложение напрочь. Значит, ошибался, думая, что в органах только дубы и недалекие пытаются наводить порядки. Звони своим. Пусть берут... И отправь, по возможности, на зону Котенка.
— Тюрьмы и зоны и так переполнены. Этому не бывать, — голос Федорова посуровел. — Котенков что, у вас...  у тебя кукла, раб?
— И кукла, и раб, и нужный человек. По-вашему, можно сказать еще и посыльный... Ладно, садить Котенка — не садить, это твое личное дело. Я на последнем не настаиваю, Федоров. Он сам, если что сядет. — Удачи в поимке Мирошника, майор. Если что понадобится, звони. — Поддубный назвал телефон. — Тамара все запишет и передаст. Но опять же таки, не вздумай меня через нее вычислять, майор. Девчонку спалишь. — Запомнил телефон? — Поддубный продиктовал номер еще раз. — До встречи, Павел Федорович!
— Запомнил, Володя. Спасибо, — специально сухо ответил Федоров и положил трубку — этот телефон Тамары он знал. Девушка сама ему его дала, поэтому лишь после того, как положил трубку, рассмеялся...

* * *
Отправив группу захвата к Ледовому Дворцу, Федоров быстро оделся и, несмотря на неоднократные предупреждения Переверяну и Калласа, не дождавшись машины,  вышел из подъезда.
Ночь не принесла прохлады. Было по-прежнему душно. От асфальта и от панельных домов шел жар. За следователем через двадцать-тридцать минут должна была подъехать дежурная машина. Расхаживая у дома, Федоров еще раз по «верхушкам» прокрутил все три тома дела, которое теперь могло после поимки Мирошника разрастись как снежный ком до неопределенной толщины. Он уже составлял вопросник первого допроса господина Мирошника, с которым он будет «беседовать» в Управлении буквально через час, ну, при худших раскладах — через полтора. 
«Пора бы дежурной машине уже подъехать, — взглянув на часы, подумал Федоров. — Снова водитель будет грешить на плохую дорогу»...
 И точно, не успел он подумать, что машина задерживается, как на огромной скорости из-за угла вынырнула дежурная «Волга». За рулем был Василий. Он лихо «осадил» машину практически перед носом у Федорова, сразу же открыл дверь.
— Здравствуйте. В управление, товарищ майор? — спросил водитель.
— К Ледовому, а потом в Управление.
— Брать Мирошника, Павел Федорович?
Федоров вскинул удивленные глаза на водителя — откуда сержант мог знать о том, что Мирошник в Ледовом?
— Так Мирошника буквально только что подорвали, товарищ майор.
— Как подорвали? — голос у Федорова упал.
— Возле деревни Новоивановка Казначеевского района. В машине. Три минуты назад передали по рации. В Управление, Павел Федорович?
— В Новоивановку, — резко произнес Федоров и подумал, что вот уже в который раз он, следователь по особо важным делам, не успевает поставить хотя бы половину точки над «i» в этом нашумевшем и наделавшем столько хлопот деле. Он уже дважды, нет, трижды подходил к его завершению почти что впритык, но ниточка затем обрывалась, а продолжение выплывало само собой...
Машина рванула в темень.
«Когда же Мирошник успел добраться до Новоивановки? Хотя на иномарке да с классным водителем вполне возможно... Опять эта деревенька, будь она трижды, четырежды проклята! Возле нее как в воду канул подполковник Ашукин, затем были похищены деньги у кассирши деревни Дарьи Половинкиной, а теперь еще и эта неприятность, — зло подумал Федоров и, взяв трубку, вызвал по рации службу захвата:
— Орел, я Беркут, прием.
На том конце отозвались сразу же.
— Я Беркут. Капитана Калласа, — приказным тоном проговорил в трубку Федоров.
— Так точно, товарищ майор. Сейчас.
Буквально через минуту Федоров услышал тихий мягковатый голос Калласа.
— Беркут, я вас слушаю.
— Доложите обстановку, капитан, — сугубо официально потребовал Федоров.
— Мы ехали следом за машиной Мирошника, товарищ майор...
— По чьему приказу вы не взяли Мирошника сразу же, в Ледовом?
— Во-первых, мы почти что опоздали. Во-вторых, майор Сидоренков приказал в Ледовом Мирошника не брать, — в голосе Калласа чувствовалась растерянность.
— Мой приказ на вас не подействовал?
— Но ведь это он занимается делом о предпринимателе Мирошнике. Сидоренков и приказал.
— Сидоренкова! Он в Новоивановке?
— Его нет. Остался в Управлении, — товарищ майор.
— Почему не выехал с группой захвата?
— Этого я не знаю, — господин майор.
— Хорошо. Дальше, — нетерпеливо бросил Федоров.
— Предприниматель Мирошник вышел из сауны вместе с четырьмя полупьяными девицами и телохранителями. Девицы сели в белый «Опель», а Мирошник со лбами — в «Мерседес и «кортеж» отправился к выезду за город. Мы увязались за ним, поскольку был приказ Сидоренкова взять Мирошника в том помещении, куда он отправится ночевать. Вскоре его машина  вырвалась на трассу Москва — Симферополь. «Опель» рванул вперед, но мы за ним не особо охотились. Номера записаны.
Возле указателя на Новоивановку, машина с Мирошником притормозила, водитель «мерседеса» включил правый поворот, и тут же раздался взрыв. Правый передок машины у нас на глазах разнесло в клочья. От Мирошника остались лишь куски мяса да разбрызганные по салону мозги и много крови. Водитель и оба телохранителя отделались только испугом.
— Их взяли?
— Конечно.
— Допросили?
— Они в шоковом состоянии. Их отхаживают врачи в районной больнице.
— Чтобы и волосок с их голов не упал. Я буду на месте через, — Федоров взглянул на светящийся циферблат часов, — двадцать пять — тридцать минут.
— Ясно, товарищ майор, — проговорил Каллас. — Все будет нормально. Кстати, здесь и капитан Кириллин.
— А он чего по ночам там делает? Перепил, небось, и даже домой не поехал?
— Трезв, как стеклышко. Расследует дело об убийстве.
— Каком убийстве? Мирошника?
— Нет, другом.
— Почему я не знаю? — пораженный Федоров нетерпеливо прокричал в трубку.
— Я не успел расспросить. Кириллин тоже по горло в крови, Павел Федорович. Труп на трупе.
— Ладно, ждите, — бросил Федоров и положил трубку. — Поднажми, Вася, — попросил майор, пытаясь успокоиться. — И выключи фары, уже совсем светло.
— На пределе, господин майор, — привычно ответил водитель, но Федорову показалось, что двигатель машины, до этого довольно урчавший, теперь раздраженно «забормотал».

* * *
Информации у него практически не было. То же, что ему сообщил Поддубный, выйдя по рации, не лезло ни в какие ворота.
— Ты уверен, Юра, что это Мирошник? — Отвечая на рукопожатие, сразу же бросился в галоп Федоров.
— Я же говорил, мы вели его от Ледового.
— Ничего странного не заметили?
Каллас только отрицательно повел головой.
— Экспертов вызвали?
— Две группы, Павел Федорович.
— Ладно, показывай, рассказывай, что здесь и к чему, — устало проговорил майор, шагая к месту происшествия, — но только по возможности покороче.
Подойдя поближе, Федоров еще раз пробежал взглядом перегороженное машинами Госавтоинспекции почти пустое утреннее шоссе, на котором были разбросаны останки тела мужчины и понял, что «покороче» в данном случае не выйдет, как бы он ни хотел.
Полуобгоревшая рука от локтя висела, покачиваясь на лоскуте кожи либо на сухожилиях, зацепившись за обломанный сук ветки метрах в пяти-шести от земли. Искромсанное туловище, вернее то, что от него осталось, взрывной волной отбросило на обочину. Из него торчал рваный кусок покореженного металла то ли от крыши, то ли от капота машины. Затем Федоров заглянул внутрь взорванного «Мерседеса». Майора, привыкшего ко всему, едва не стошнило: развороченное с правой стороны машины днище, не вылетевшие стекла сзади, практически «нетронутое» кресло водителя, покореженный щиток — все было словно киселем, перемазано запекшейся кровью и мозгами пассажира.
Несмотря на огромные, в полмашины дыры, от нее все равно приторно воняло паленым мясом.
То, что все это осталось от Мирошника, еще предстояло доказать.
— Пусть тщательно поработают специалисты по взрывам, Юури.
— Слушаюсь, товарищ майор, — Каллас бросил руку к козырьку.
— Не выпендривайся, Юра, — недовольно пробормотал Федоров, сдерживая порыв рвоты. Чего здесь отсутствует капитан Кириллин? Где он?
— На другой стороне деревни. Вернее, при выезде из нее, Павел Федорович. Там труп. Еще два трупа нашел водитель-дальнобойщик неподалеку от деревни... Остановился по нужде и наткнулся на мешки с трупами. Кстати, и деньги, которые похитили у кассирши из Новоивановки тоже нашлись, господин майор.
— Надо же! — Федоров деланно всплеснул руками. — Одно к одному. Как магнитом. Словно у Новоивановки Всевершитель решил выполнить или даже перевыполнить план по мертвецам...
Каллас ничего не ответил майору и тот еще раз бегло оглядев местность, направился к «Волге».
— Я сейчас подъеду к Кириллину, а вы занимайтесь взрывом. Во сколько в районной больнице начинают пускать посетителей?
— Не знаю, товарищ майор, — тихо ответил Каллас. — Думаю, здесь не город, а в районной больнице, во сколько надо, во столько и пустят.
— Вот я и подловил тебя, Юра. Ты уже даже мыслишь не по-эстонски, а по-русски. У вас, в Эстонии, насколько я знаю, не только обычаи, но и все что заведено, даже в малюсеньком хуторке свято. Если с десяти утра посетителей пускают в больницу, в городе, никто и не подумает прийти в районную раньше. Даже следователь. Так, Юра?
Каллас густо покраснел, и ничего не ответив Федорову, взметнул свой взгляд из-под упавших длинных соломенных волос мимо Федорова: подъехали две машины оперативных следственных групп.

* * *
— Чем занимаешься, капитан? — спросил Федоров, выходя из «Волги».
— Да вот, трупами, товарищ майор, — виновато, как он это делал всегда, опустив голову, пробормотал Кириллин. На удивление, капитан был абсолютно трезв. — Объяснительные собрал. Наши дальше колдуют... А вы... Тоже по этому делу прибыли?
— Ты что, Кириллин, рацию не слушаешь?
— Сержант Павлов при ней.
— Ну и? — Федоров вскинул на капитана возмущенные глаза.
— Вот, товарищ майор. Пока все, что успел, — пробормотал Кириллин, протягивая Федорову два густо исписанных листка бумаги: объяснительная и докладная. Все остальное буду крутить дальше.
— Показывай, — Федоров взял протянутые листы и, читая на ходу, заспешил к месту происшествия.
Из объяснительной: «Машину, которую по вашим сведениям угнал Феликс, я раньше не видел. Если бы знал, что так получится, и десятому заказал бы. Честное слово! О том, что в сумке были деньги я не знал. Дружок мой, Феликс, ее ко мне утром принес. Договорились, что он подъедет ко мне  с другом на машине, передадим сумку и вместе махнем на юг, к морю. На субботу и воскресенье, чтобы к понедельнику на работу поспеть. Думали мы, что машиной быстрее будет... Парня, владельца «Жигулей», я не убивал, да и его попутчицу тоже. О них я тогда еще ничего не знал. Только сейчас мне милиция сказала об этом. Я стоял с сумкой на углу Некрасова и Чернышевского и ждал. Дружок мой подкатил на этой машине минута в минуту. Я сел, и мы поехали. Водитель из нового знакомого моего, Вовки, прямо сказать, почти что никудышный. Да, он водить-то машину умел, но лихачил, когда ехали, страшно. Вот и разбились мы. А так, если бы поездом, то уже загорали бы на песочке. Факт. А мужчину с девчонкой, которых убили, я и не видел даже. В чем и расписываюсь.
Иван Гребенюк».

* * *
Из докладной: «Разыскиваемые «Жигули» за номером 12-05 ДДР были обнаружены 18 августа с. г. инспекторами ГАИ сержантом Карповым и мл. сержантом Соколовым в ноль часов 55 минут в селе Новоивановка Казначеевского района, недалеко от трассы Москва — Симферополь. Был совершен наезд на дерево у дома номер четырнадцать по улице Кутузова. Водитель, Сивашев Владимир Иванович, 1970 года рождения, ранее судим на два года за кражу, обнаружен мертвым. Пассажир Коньков Феликс Степанович, 1972 года рождения, в бессознательном состоянии доставлен в ближайшее отделение клинической больницы. Второй пассажир, Иван  Гребенюк, 1971 года рождения, отделался несколькими ссадинами да испугом и сейчас находится в ГАИ. При обыске у пострадавших изъята сумка. Хозяйственная.  В ней найдена крупная сумма денег в отечественной валюте в разных купюрах. При подсчете денег в присутствии понятых Коваленко и Козловской, их оказалось в пересчете на доллары США сорок шесть тысяч триста долларов по курсу национального банка.
Старший инспектор ГАИ сержант Карпов.
Младший инспектор ГАИ младший сержант Соколов.

* * *
У места происшествия судачило несколько привыкших вставать еще до петухов, а тут еще и по поводу такого страшного дела, стариков и старух. Было здесь, несмотря на «запарку», почти все село.
Участковый милиционер лейтенант Соболев сидел на бревне, курил и не подпускал сельчан к разбитой машине. Даже рвущегося к ней председателя колхоза Николая Ивановича Поповского.
Увидев майорские погоны Федорова, идущего вместе с капитаном Кириллиным, лейтенант бодро вскочил, бросил наполовину выкуренную сигарету и, взяв под козырек, отрапортовал:
— Здравия желаю, господин майор. Никто к месту происшествия не приближался. Только дежурная группа района да работники ГАИ.
Федоров кивнул, подошел ближе.
«Жигули» были разбиты, что называется, основательно. Майор, обходя машину, даже удивился, как это Коньков и Гребенюк остались живыми. Не машина, а груда донельзя покореженного, невосстановимого металла. Ее разве что разрезать на части и отправить на переплавку...
За ним, почти что на цыпочках, шел участковый. На шаг сзади — Кириллин.
— Господин майор, извините, — обратился участковый к Федорову, — с вами хочет побеседовать председатель колхоза Николай Иванович Поповский.
— Да, да, — Федоров похлопал руками по карманам, словно отыскивая там сигареты.
— Возьмите, товарищ майор, — сразу же протянул Федорову полупустую пачку сигарет с фильтром лейтенант.
— Это ты напрасно так решил, — улыбнувшись, сказал Федоров, но все же беря из протянутой руки лейтенанта сигареты. — Подбиваешь меня на грех, — уже прикуривая от вспыхнувшего почти перед носом огня зажигалки. — Я ведь уже столько как не курил. Думал, бросил навеки.
— Извините, товарищ майор, — виновато пробормотал Соболев. — Не знал.
Федоров снова кивнул, мол, извиняю, и смачно затянулся, выпустил струю дыма.
— Хорошо, — только и сказал он, смакуя. — Веди председателя, как его там?
— Николай Иванович Поповский.
Поповский почти подбежал к Федорову, как только ему что-то сказал Соболев.
— Здравствуйте, Николай Иванович, — улыбаясь и протягивая руку, — сказал Федоров. — Павел Федорович, — отрекомендовался.
— Очень приятно, — не лебезя, но и чуть со страшинкой, сказал Поповский.
Разговор с председателем колхоза тут же, у места происшествия, был ни о чем. Федоров уже пару раз поглядывал на часы, а председатель не унимался...
Наконец Федоров не вытерпел и сказал:
— Извините, Николай Иванович, я не хотел бы беседовать с вами здесь, при таком скоплении народа, встретимся часа через два-три, если не против, у вас в кабинете, так сказать для конфиденциальной, обстоятельной беседы. Хорошо?
Председатель, на удивление майора, сразу же согласился, но предупредил, чтобы его разыскали по рации, он приедет сразу же.
— Договорились. Далеко не уходите. Здесь еще одно происшествие. Подъедем вместе, — улыбнувшись, сказал Федоров и снова углубился в работу по детальному осмотру места происшествия. Беглый опрос свидетелей оставил на капитана Кириллина. Затем Федоров взял несколько листов с записанными показаниями опрошенных, которые подготовил лейтенант Соболев, и  подошел к председателю:
— Поехали, Николай Иванович.
— Я на своей за вами.
— Как знаете, подходя к «Волге» сказал Федоров.
 Поповский вырулил следом.

* * *
Перед тем, как выехать в город, Федоров заехал в районную больницу. Главврача еще не было, но дежурный врач, узрев корочки следователя УБОП майора Федорова, едва не наложил в штаны.  Сразу разрешил посещение водителя «Мерседеса» и двух телохранителей Мирошника, лежавших в одной палате.
Зная, что нарушает законодательство, Федоров решил побеседовать сразу со всеми тремя.
Когда следователя привела молоденькая медсестра в шестую палату, шестеро глаз одновременно, словно по мановению волшебной палочки повернулись к двери.
— Здравствуйте, — стараясь быть веселым, произнес Федоров, однако его встретили молчаливо-угрюмые физиономии лежащих.
Один из здоровяков был перебинтован почти весь, у другого бинты были лишь на кисти правой руки, а лицо украшали несколько приклеенных лейкопластырем марлевых салфеток. Лежащий по левую руку от Федорова кареглазый брюнет слегка кивнул головой и скривился: его шею и правую половину груди запеленали в бинты, а правая рука, подвешенная на веревке, была в гипсе.
— Я рад, что вы остались живы, ребята, — присаживаясь на один из  табуретов, выкрашенных в голубую краску, прервал продолжительное молчание Федоров.
— Скорее не отдали Богу душу, — угрюмо проговорил один из здоровяков.
— Вы и говорить после всего этого можете? — для того, чтобы расшевелить лежащих в палате, деланно удивленно произнес Федоров. — Это в корне меняет дело, ребята. Кто из вас водитель? — поинтересовался он. — У меня к шоферу «Мерседеса» несколько вопросов. А затем я поговорю и с вами, если позволите.
Два здоровяка облегченно вздохнули, кареглазый наоборот, скукожился.
— Только поймите мой приход правильно, ребята. Я вас не садить за решетку пришел. Ну, случилось такое горе, господина Мирошника больше нет, но ведь он не от вашей руки погиб... — Федоров замялся. — Извините, кто из вас водитель «Мерседеса»? — спросил Федоров.
Один из здоровяков кивнул головой на лежащего с переломанной рукой, который попытался отвернуться к стене, но только охнул.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы не можете говорить?
Шофер даже не пошевельнулся. Медсестра растерянно взглянула на Федорова, подскочила к постели кареглазого, схватила его за здоровую руку и начала считать пульс.
— Да нормально у меня все, дочка, не мельтеши, — прохрипел он грубоватым голосом.
— Выйдем, Саша, — неожиданно громко сказал основательно перебинтованный здоровяк, поднимаясь с кровати.
— Вам лежать надо, больной, — вскинулась от водителя медсестра, растерянно отпустив руку кареглазого и нерешительно уставилась на перебинтованного. — Вам лежать надо...
— Лапушка, меня, прости за дерзость, может положить в постель только твое согласие... — он замялся, затем снова, почти в приказном порядке, с нажимом бросил:
— Я же сказал, Саша, выйдем, майору с Ивановым поговорить надо. Тет-а-тет. Разве не понятно?
Александр нехотя встал с постели и, обойдя ошарашенного Федорова, вышел, увлекая за собой и покрасневшую девушку-медсестру.
— Будем говорить, или дальше поиграем в молчанку? — спросил Федоров. — Вашим ребятам в коридоре, думаю, не сладко стоять...
— Только покороче.
— Постараюсь. Все зависит от вас, господин Иванов. У вас, простите, такая фамилия?
— Вы первый, кто назвал меня господином, — водитель «Мерседеса» улыбнулся. — А фамилия — моя самая... расфуфыренная, то есть, распространенная.
Федоров не обратил внимания на эту фразу водителя и сразу же спросил:
— Попытаемся все восстановить с начала. Вы вышли из Дворца через служебный ход и...
— Я ниоткуда не выходил, извините, — возмущенно проговорил Иванов. — Я сидел в машине и ждал босса с его телохранителями.
— Простите, господин Иванов, как долго вам пришлось его ждать?
— Часов шесть, хотя я не в накладе, за все уплачено сполна.
— И все это время вы были в машине?
— Да.
— Вы никуда не отлучались? Поесть, например.
— Да нет, вся еда была в машине. Разве что, отлить. Жара, выпил банок пять или шесть «Спрайта»...
— Ничего подозрительного не заметили после возвращения из двух нулей?
— Не понял, — Иванов вскинул на Федорова недоуменные глаза, но тут же зашелся смехом. — Да, да, то есть, нет, господин майор.
— Теперь я ничего не пойму.
— Ничего подозрительного я не увидел. Да и рядом стоял «Опелек» Кости. Ну, он, бля... — Иванов замялся, затем, кашлянув, поправился, — девок Мирошнику всегда  возил...
— И...
— Мой босс долго прощался у двери Дворца.
— С кем?
— Человек пять их было. Все степенные, холеные. Они на своих машинах уехали, мы на своей. За нами — «Опель».
— Вы все время ездили в Новоивановку? Там у вашего шефа дача, домик?
— Да нет, в первый раз. Он, считайте, по два раза практически никуда не ездил. Разве что к Полине своей... И то только два раза... Помню, осенью возил, а потом, как приехал, босс наведался... Лучше бы я не поехал в этот день с ним в эту проклятую Новоивановку. Теперь затаскаете.., — задумчиво произнес шофер. — Может все и обошлось бы. Конечно, его бы все равно укокошили, но не при мне...
— Почему вы так уверены?
— Там где много денег, подолгу не живут, — рассудительно ответил водитель.
— Вы знали адреса его квартир?
— Только двух. На Тополе и на третьем массиве. Там Полина живет...
— Полина в тот вечер была в Ледовом Дворце с вашим шефом?
Иванов отрицательно мотнул головой.
— Кто нанимал вас?
— В извозчики? Константин Петрович из фирмы «Кобра». Он и автомобиль мне выделил. Новенький. Только недавно растаможили...
— Где находится эта фирма?
— Знаю, что на улице Космонавтов. То ли в Липецке, то ли в Воронеже, или в Киеве? А вот, чтобы точно — не знаю, но где-то в том районе.
— Хорош разброс. А нанимали вас здесь?
— Какое это имеет значение, господин майор? Главное, что мне исправно и хорошо платили. Да и работа была по звонку. Мне сообщали кого, откуда  и куда везти, где встречать и прочее. Либо говорили, что я в распоряжении того или иного шефа. Бывало, что и по неделе — две не выезжал из гаража вовсе. Но это никогда не отражалось на моей зарплате. Мое дело быть всегда на стреме. Звонок — и поехал...
— Простите, я не утомил вас? — поинтересовался Федоров, увидев, что Иванов вытирает выступивший пот на лбу.
— Пока нет, — неуверенно проговорил Иванов.
— Хорошо, тогда позвольте еще несколько вопросов, господин Иванов. Вы не запомнили номера машин уехавших?
— А зачем запоминать. Шоферов всех знаю, местные они, а вот пассажиров... Редко одни и те же попадаются... Думаю, что двоих знаю. Один кажись Константин Иванович Шилов.
— Наш мэр?
Водитель кивнул:
— Но он был со своим водителем.
— Вы можете сказать, где найти водителей? — Федоров вынул из заднего кармана небольшой блокнот, коротенькую шариковую ручку.
— Конечно не всех. Гриша Косолапов живет на Солнечном. Ему все время «Вольво» дают, частенько крутых возит. Уже давно. Я по сравнению с ним — мальчишка. Он и порекомендовал меня шефу «Кобры» в извозчики... Знал бы я, что так закончится, вовек бы не сел, как говорили в фильме «Кавказская пленница» за баранку этого автомобиля. Слава Богу, хоть жив остался, господин майор...
Видно было, что Иванов порывался еще что-то сказать, но  замялся, словно прикусил язык. Наступила подозрительно тревожная, донельзя напряженная тишина, которую неожиданно прервал осторожный стук в дверь, которая тут же приоткрылась, и в нее вошел невысокого роста наполовину седой мужчина лет пятидесяти пяти. За ним вся пунцовая, держась за косяк, медсестра, которая впустила Федорова в палату и, видимо, только что получила добротную взбучку от своего непосредственного начальника.
— Здравствуйте, господин майор. Я главный врач больницы Дашкевич Петр Иванович, — отрекомендовался мужчина, приглаживая пышные кудри на голове.
— Здравствуйте. Следователь по особо важным делам майор Федоров Павел Федорович, — отрекомендовался в ответ следователь.
— Что же это вы, господин майор, наши больничные порядки нарушаете? — тихо, но внятно проговорил главный врач, осторожно поглядывая на Федорова.
Федоров, зная, что главврач прав, все же поднял виновато-удивленные глаза на врача:
— Извините, я всего на минутку, Петр Иванович. Лишь пару вопросов уточнить. А разве что, нельзя? — он попытался прикинуться несведущим.
— Больные, попавшие в такой жуткий переплет, должны, как минимум, неделю соблюдать строгий постельный режим. Особенно это касается вот этого молодого человека. — Врач указал на вошедшего последним. Это был улыбчивый коротко подстриженный парень. Он был основательно перебинтован. — У него вся грудная клетка помята. А он хорохорится. Воловье здоровье у него. Иначе не выжил бы... А вас, господин майор, не имели права впускать в палату для особо тяжелых пациентов без моего разрешения. Да еще и без халата. Зиночка, как же это? Ты же у меня самая...
Девушка вспыхнула еще пуще. Белизна халата особенно четко подчеркнула пунцовые пятна на ее лице.
— Извините, Петр Иванович, я с наскока. Застращал я ваших медиков и Зиночку, своими корочками, вот и прорвался, — начал было оправдываться Федоров, но его снова оборвал главврач:
— Будьте добры, товарищ... э... гражданин следователь, покиньте палату. Я приму вас у себя в кабинете через пять минут.
— Если позволите, Петр Иванович, я навещу вас в следующий раз. Я и так задержался, — Федоров деланно взглянул на часы. — Мне давно пора быть в городе, — добавил и заторопился. — Еще раз прошу извинить. И это милейшее создание, — Федоров кивнул на девушку, которая вся пунцовая стояла перед главврачом, — не сильно журите. До свидания.
— Это уже наши внутренние дела, до свидания, товарищ майор, — резко бросил главврач.  Он даже не посмотрел в след выходящему Федорову и, словно наседка, наводил порядок в палате.

* * *
Разговор с Иваном Гребенюком в областной Госавтоинспекции оказался на редкость коротким. Даже как-то странно было, что все так быстро окончилось. Буквально за десять минут Гребенюк рассказал майору обо всем, что интересовало следователя. Все в рассказе парня с короткими, словно выщипанными усами, было до того логично и убедительно, что у Федорова появилась мысль, а не прикрытие ли это чего-то более злостного, существенного? И еще об одном подумал Федоров, что он исподволь окунается в дело, которое ведет Кириллин. Зачем? Пускай бы и вел его капитан...
«То, что он сообщил только что, — это может быть обыкновеннейшим камуфляжем, туфтой, говоря погрубее, — подумал Федоров. — Самая что ни на есть туфта. Практически не под силу одному сделать такую адскую машину. Но что же тогда еще? В каком более страшном преступлении может быть замешан Гребенюк? Вспомним: кассир из Новоивановки — соседка его бабушки. Нет ли в этом чего общего? Допустим. Но почему тогда Гребенюк о «Свинобойке» своей выложил мне все как на духу? Почему?»
 Когда Гребенюка вывели из кабинета, который временно оккупировал Федоров, следователь окунулся в кипу, порой безграмотных не только с грамматической, но и с юридической стороны протоколов, составленных гаишниками и привезенных с места события. Заключения судебно-медицинской экспертизы еще не было. «Облаяв» последними словами «грамотеев», Федоров отложил протоколы в сторону, пододвинул к себе чистый лист бумаги и задумался: он привык каждое расследование начинать со схемы.
Затем решительно в центре листа написал фамилию слесаря-инструментальщика Гребенюка и по совместительству заместителя заведующего частным магазином на Флотской. Дальше по стрелкам, уже от него, поставил всех сопричастных к ограблению сельского кассира лиц, начиная с работников районного отделения Госбанка и кончая старейшим в селе, всезнающим дедом Пантелеем.
На другом листе вскоре появилась еще одна схема. На сей раз по поводу угона автомашины «Жигули» и убийства их владельца с пассажиркой. Как ни странно, в центре опять фигурировал тот же слесарь-инструментальщик Гребенюк. Эта схема была намного беднее и, естественно, непонятнее — кроме показаний водителя-дальнобойщика, который обнаружил трупы на обочине шоссе, в еще не оформленной тощей папке болталось всего несколько разноформатных листков бумаги, написанных корявыми почерками. И здесь фигурировали свидетели из Новоивановки.
Расположив две схемы вместе, Федоров подумал, что, если в первой ясно было, с чего можно начать допрос или расспросы, то во второй круг таких лиц попадали только Гребенюк, скорее всего пока выкрутившийся, находящийся в больнице в бессознательном состоянии Коньков, водитель-дальнобойщик, который к сказанному ранее, естественно, ничего существенного добавить не сможет, да, может, еще родители Гребенюка и родители покойных, о которых пока никто ничего не узнал.
Созвонившись с горсправкой, Федоров записал место жительства Гребенюка-старшего, а также Свешникова Александра Лаврентьевича, вышел из ГАИ и снова через час был в Новоивановке.

* * *
Возвращаясь из Новоивановки в половине десятого вечера, Федоров отпустил машину у подъезда. Поднимаясь по лестнице — лифт снова не работал, Федоров увидел этажом выше мелькнувшую на полутемной лестничной площадке едва заметную в полумраке тень. Если бы он не был погружен в неприятные думы о случившемся сегодня у Новоивановки, он бы повременил с подъемом, но его словно зациклило и он не торопясь, топал на свой шестой этаж.
Небольшого роста человечек метнулся Федорову  под ноги, пытаясь сбить, однако это ему не удалось. На «автомате»  отскочив с места предполагаемого удара, ошеломленный Федоров несколько секунд не мог прийти в себя, затем, перескакивая через ступеньку, а, порой и через две, помчался вниз — в темноте лестничной площадки могли быть еще киллеры со своими неразлучными пушками, а мужичок этот мог служить приманкой. На улице все становилось на круги своя... Здесь уже Федоров бы имел преимущество...
— Врешь, мент драный! Ты все равно уйдешь из этого мира не в отведенный твоим биологическим хронометром срок, а много раньше. Ребята скажут мне большое спасибо за это... — негромко прокричал мужичок, мчась за следователем.
Несмотря на то, что Федоров бежал изо всех сил, мужичок, на удивление, был проворнее следователя. Словно каскадер, пока Федоров скатывался по ступенькам вниз, догнал майора, рванул за рукав.
Тускло блеснувшее лезвие ножа следователь увидел в последний момент, падая на ступеньки лестничного марша, когда увернуться от холодного оружия было проблематично. И все же Федоров, сделав немыслимое ускорение, успел подставить под удар ножа кисть руки.
Боль тысячами, десятком тысяч сигналов в мозг, пронзила левую руку Федорова.
Обливаясь кровью, которая хлестала из рассеченной острейшим лезвием ножа руки, следователь успел увернуться от очередного удара, схватить правой рукой мужичка и уже вместе они, сцепившись, скатились по лестничному маршу на половину этажа.
— Врешь, с-су-кка ментовская, гадом буду, но я тебя сегодня укокошу! — ядовито прохрипел мужичок.
Коротышка успел первым вскочить на ноги и тут же сделал выпад влево, полоснул окровавленным ножом по воздуху, стараясь тем самым увлечь за этим движением поднимающегося на ноги Федорова, но тот уже был на чеку. Два растопыренных пальца киллера другой руки, направленных в глаза следователю, пронзили воздух и со всего маху врезались в штукатурку стены.
Федоров без особого труда перехватил левую руку с поломанными пальцами нападавшего и тонкой подсечкой уложил его на бетон лестничной площадки, выбил из другой руки нож.
— Наши тебя из-под земли достанут, выроют и сделают котлетный фарш! — зло талдычил мужичок. Он схватился правой рукой за свои поломанные пальцы.
— Кишка тонка! — Федоров, несмотря на свою раненую руку, уже набросил на руки мужичка выдернутый из штанов бандита ремень, завязал сзади, перевернул тело на спину.
Бросая злые взгляды, словно накрашенными ярко-красной помадой глазами, киллер-неудачник взвился всем телом и попытался укусить руку Федорова.
— Ну, ну, еще на неприятности клонишь, недомерок, — отдернув окровавленную ножом руку, прорычал Федоров, а затем со всего маху саданул нападавшего на него по губам. — Чтобы твоей морде не повадно было лезть не в свое корыто, — добавил Федоров, растирая ушибленные костяшки пальцев.
Кровь с рассеченной губы киллера щедро закапала на бетон лестничной площадки.
— Надеюсь, жевать останется чем, я ведь тебе только передок подмарафетил, — зло проговорил следователь, прижимая раненую руку к брюкам. — Скоро наши приедут, — сказал Федоров, с трудом, одной рукой набирая по мобильному телефону Управление. — Одним сявкой станет меньше.
— Падло, вот ты кто, — сплевывая кровь с рассеченной губы, отрывисто проговорил нападавший на Федорова и, извиваясь змеей, отвернулся к разрисованной местными пацанами стене.
— Ладно, там посмотрим, кто есть ху? — произнес Федоров. — Ты здесь малость полежи, остынь, недомерок фигов. За тобой сейчас приедут, — сказал следователь со злостью в голосе.
Связав уже своим поясом ноги киллеру, Федоров приподнялся, резким движением рванул на мужичке рубашку. Оторвав кусок ткани, как умел, одной рукой, неловко перевязал рану. Домой следователь решил не подниматься и подождать группу быстрого реагирования.
От потери крови Федоров почувствовал сначала легкий звон в ушах, затем в его глазах поплыли круги. Он едва справился с эйфорией слабости. Если бы не выработанная за годы работы в милиции сила воли, он бы потерял сознание еще раньше, когда киллер полоснул его по руке и тогда бы здесь на лестничной площадке произошла трагедия, на которую и рассчитывал мужичок...
По нему бы не звонили колокола, в местной церкви, но Федоров знал, близкие плакали бы. Особенно дочь. А ей волноваться перед самыми родами — гиблое дело...

* * *
— Что у тебя новенького, Ваня? — спросил, поздоровавшись Федоров. Он прошел к своему столу, сел.
— Торопимся, мой государь, торопимся. Хотя, беру слова назад. Это ваш вовек неизменный имидж, господин майор...
— Ладно, не паясничай. Тошно, Ваня. Вчера на меня дважды покушались. Слышал?
— Знаю, но ты же, насколько мне известно, родился в рубашке.
— Уж лучше бы сразу родиться в кевларовом костюме. — Федоров улыбнулся. — Не тяни. Что там?
— Как рука, Павел? Говорят, когда наши приехали по твоему вызову, ты от потери крови едва держался на ногах. Еще бы малость, и отдал, прости, Богу душу...
— Пусть говорят. Им бы, как бабам, только языки почесать. Нападавший чуть-чуть рассек ножом кожу на моей руке. Будем жить, дружище. Что с мужичком?
— Продажным ублюдком занимается Каллас. Пока ничего. Как в рот воды набрал. А у тебя, Павел, рука тяжелая. Ты его основательно отделал. Три верхних зуба выбил, два нижних...
— Заслужил. — Федоров улыбнулся. — Так что же у тебя интересного?
— Значит так. Ухохотаться можно, Паша. Пальчики Клепы в твоем кабинете совпадают на все сто процентов. Это их оставили в твоем кабинете.
— Оставили? — поднял глаза на Переверяну Федоров. Он сидел за столом, переплетя пальцы и поставив локти на крышку стола. На них положил свой почти квадратный подбородок. — Объясни поподробней.
— Вот именно, оставили. Самого Клепы в твоем кабинете не было и в помине.
— Это интересно. Каким же способом?
— Клепу, нашли убитым недалеко от зоны, откуда он сбежал. Только хвоей присыпали. Собачки унюхали. Некто убил Клепу, аккуратно, словно хирург отрезал ему все пальцы на правой руке и... сохранив в специальном растворе, доставил их сюда, чтобы оставить их отпечатки в твоем кабинете на мебели, книгах и всем прочем.
Федоров присвистнул.
— Это еще не все, Павел.
— Ну? — Федоров убрал локти со стола.
— Эти пальчики, завернуты в пропитанные какой-то вонючей дрянью бинты, а затем в позавчерашний номер газеты «Вести». Кстати, пальчики в препараторской у Ковалевой. Она колдует над раствором, в котором их хранили... Посмотришь на экспонаты?
Федоров отрицательно мотнул головой.
— Где их нашли? Кто?
— Не поверишь, Павел. Интернет. Пробрался, упрямый котяра снова в кабинет Ашукина. Стал перед плательным шкафом и так истошно орал возле него, что сыпь по коже у многих наших, да и у меня пошла. В нижнем ящике плательного шкафа в кабинете подполковника и нашли пальчики Клепы.
— Где же сам подполковник?
— До сих пор как в воду канул. Его водитель тоже. Либо оба в бегах, или кто-то пришил. Другого не придумаю... Рыбалкой здесь и не пахнет. Столько времени прошло, и ноль информации...
— Может утонули? Как ты считаешь?
— Знаешь что, не мели ерунды, Павел Федорович. Этого нам только недоставало — труп на трупе...
— Интересная петрушка получается, вихрастая, с семенниками...
— Но это еще не все, Паша. — Переверяну хитро, как это он делал лишь изредка, улыбнулся.
— Что же еще такого вы успели накопать за полсуток моего отсутствия?
— Ставь бутылку.
— Да хоть две, — Федоров был вне себя от ожидания.
— Севастьянов полностью пришел в себя. Едва говорит. Сказал, что ударил его по голове чем-то тяжелым  свой, то есть, наш, из Управления. Мария Федоровна звонила. Кто огрел, Севастьянов не помнит, хотя отчетливо видел преступника.
— Мало вероятно.
— Не помнит, Павел, полковник. Силится вспомнить, но пока провал.
— Так, так, так, — несколько раз повторился Федоров, затем почесал голову.
— Это меняет дело, — договорил за него Переверяну.
— Вот именно, Ваня. Собирай всех, работающих по делу покойного Мирошника на летучку.
— Ты опять вплотную занялся делом Мирошника, В кабинет Севастьянова?
— Да нет, зачем? Пусть идут сюда.
— Интернета пригласить?
— Да иди ты со своим котом подальше, — уже рассмеялся Федоров.

* * *
День для первого заместителя заведующего, Бориса Петровича Гребенюка с утра начался неприятностями. Он собирался податься на курорт в Ялту. Уже и отпуск выхлопотал себе у начальника, чтобы в августе понежиться на южном солнышке, а не идти гулять в конце октября, как было предусмотрено графиком отпусков, и отпускные вчера в кассе получил, да и лечебные... И на даче с семейством поработали на славу. И билет вчера, хоть и с трудом, но к вечеру раздобыл. Даже нижнее место досталось. Теперь только садись в скорый поезд, и езжай...
 Конечно, десять дней на море — не отпуск, но Борис Петрович должен был еще проведать в Новоивановке свою старую, вот уже третий месяц прикованную к постели мать, да помочь сестре Марии по хозяйству: накосить сена буренке, сладить уже валившуюся печь... После того, как Мария разошлась с мужем пьяницей, остались в семье одни женщины, а приглашать кого-то со стороны — накладно — не так уж много зарабатывает учетчица, чтобы налево и направо разбрасываться деньгами. Правда, Гребенюк, помогал сестре, но помощи той были крохи по сравнению со стоимостью лекарства для матери...
Но не уехал Гребенюк на курорт, да и с работой в деревне пришлось повременить... И билет его, с таким трудом раздобытый, жена Бориса Петровича, Варвара Семеновна, сдала в кассу — неожиданно в семь утра к ним приехали из милиции...
— Эх, ребятки, лучше бы вы завтра прибыли, — недовольно ворчал, надевая рубашку Гребенюк. — А так, вижу, плакал мой отпуск, ежели за мной на машине из такого учреждения приехали... На работе что? — поинтересовался у лейтенанта.
— Там скажут, — бросил лейтенант и недовольно добавил, — все скажут, все покажут...
Гребенюк глубоко, почти по-старчески вздохнул и махнул изуродованной рукой. Все ему после того страшного случая, когда он потерял всего два пальца, а не всю руку и голову в том числе, говорили, что у него хороший заступник.
Так оно, наверное, было и на самом деле. Ему практически всегда везло. Когда работал раньше, еще сопляком, на складе готовой продукции. Все загремели вшей кормить, а он отвертелся. Мол, ни при чем, хотя такие дела вместе с подельниками уже проворачивал, что следователи, узнав, охнули бы. Но подельников Гребенюка никто из складских не знал. Как не знали они и о том, что Гребенюк, этот мямля, недалекий, тоже потихоньку, полегоньку, гребет лопатой мимо их, да и работает еще в такой конторе, что все даже в гробу перевернулись бы, узнав, что он на самом деле отнюдь не шестерка и не пешка...
Так сложилось и после, когда работал по совместительству заместителем заведующего магазином... То ли подобрался в магазине клевый коллектив, то ли по иным причинам, но все сходило с рук не только заведующему и его заму — Гребенюку, но и всем остальным работникам магазина... Недостач не было, и это главное, сколько ревизоры не копались. И не только местные, но и залетные. Их коммерческим магазином занималась несколько раз и налоговая полиция, и КРУ, да кто только не занимался...
Заведующий и Гребенюк знали, что некоторые сотрудники берут понемногу продуктов, но мелочь эта покрывалась за счет естественной убыли — усушки, утруски, да и с левого товара, но делалось все это так, что комар носа не подточит, где уж налоговой полиции и прочим прихлебалам... Да и с гирьками на весах, как некоторые, у Гребенюка не баловались. Одну из «умелиц» сам Гребенюк выловил, и загремела нечистая на руку, естественно, без выходного пособия...
Считаясь на работе безгрешным, Гребенюк прослыл  «мужиком не от мира сего», хотя деньги у него бывали порой немалые, но как приходили, так и уходили...
— Зачем я вам? В магазине что? — Гребенюк снова поднял глаза на тощего лейтенанта.
— Долго объяснять, — сказал тот, как выплюнул жевательную резинку.
— Что случилось, Боря? — Варвара Семеновна испуганно смотрела то на мужа, то на лейтенанта, который так и не представился.
— Да, думаю, ничего серьезного, Варя. Может, магазин наш обворовали. Так? — он снова взглянул на лейтенанта, мол, если что, не выдавай меня, пожалуйста, перед женой...
Тот смилостивился, посмотрев на выцветшее, испуганное лицо женщины.
— Да ничего серьезного. Пока ничего, — добавил, все равно бахвалясь лейтенант. — Бориса Петровича вызвал следователь по особо важным делам, — добавил. — Ваш муж нужен нам как свидетель, и сегодня, к обеду, думаю, он уже будет дома. Так что, не волнуйтесь так, пожалуйста.
«Молодец, все-таки», — подумал Гребенюк и с благодарностью улыбнулся лейтенанту.
— Ну что же, я готов, — твердо сказал Гребенюк лейтенанту и, повернувшись, поцеловал жену.
— Видишь, Варя, все нормально, лейтенант сказал, что я к обеду вернусь...
Перед тем, как сесть в милицейский УАЗик, Гребенюк помахал Варваре Семеновне, которая смотрела из окна шестого этажа.
— Спасибо, товарищ... господин, — поправился, — лейтенант, — поблагодарил Гребенюк, когда УАЗик выехал со двора и уже хмуро пошутил: — А смену белья я на всякий случай хотел взять, мало ли что там...

* * *
— Мы крутим это паршивое, гори оно огнем и ярким пламенем, дело, почти месяц. А если приплюсовать и твои полтора... Сдвигов ноль.
— Не надо ля-ля, Ваня, — сказал Федоров, когда основная масса сотрудников, тем или иным образом связанных с делом о предпринимателе Мирошнике рассосалась по Управлению.
— За нами наблюдают, нами пытаются руководить противники, они наносят такие жестокие удары, что, порой, руки опускаются... А как тебе «нравится» давление из Москвы? Вчера снова звонил генерал Осколков. Тебя, Павел, разыскивал. Категорическим тоном сказал, если к пятнице мы не закончим дело и не найдем кого надо, тебя, меня и всех причастных к делу № 6668 следователей уволят из органов за несоответствие. Ты понял?
Федоров хмыкнул:
— Я не думаю, что он на это способен. Главное, Ваня, что ни мы, ни «молодцы» Осколкова, до сих пор не знаем, кем совершено убийство? Мирошника могли укокошить и свои, и заезжие гастролеры. Ведь перед смертью Лизала проговорился, что охотников на Мирошника было и есть хоть отбавляй, поэтому все могло случиться...
— Используй своих осведомителей, Паша. Может они хоть что-то тебе расскажут?
— Не хотелось бы.
— Вольному воля. А я боюсь, что ничего у нас к пятнице не получится.
— Чего ты боишься?
— Вот, вот, — Переверяну вздохнул. Его лицо было мрачно, как осенняя погода. — Конечно тебе легче, Паша. Скорее всего, тебя не уволят. Ты, как говорят, самоустранился.
— Ты прав, майор Переверяну. По приказу дело веду не я и не ты, а Сидоренков, а его Осколкову трудно будет достать. Ты же знаешь принципиальность Гриши Сидоренкова. К тому же Сидоренков, не забывай, человек эмоциональный и не всегда может сдерживать свои чувства. Он просто не может их контролировать. В последнее время он вел себя даже подозрительно.
— Ты хотел сказать пассивно?
Федоров улыбнулся, хитро прищурил правый глаз и посмотрел на Переверяну:
— Да нет. За кажущейся пассивностью в нем разворачивалась необыкновенная активность. В нем уже давно проснулся настоящий волчий гон, но только выхода у Сидоренкова на настоящее дело не было — не доверяли и прочее, и прочее... Как по мне, он сейчас «вошел в раж».
— Это как сказать, Паша. Приедут ребятки-здоровяки под два метра из столицы, а Сидоренков начнет выпендриваться и показывать свой пыл. Он даже не ознакомит москвичей с сутью дела, а сразу полезет в дерьмо. Ребятки церемониться не станут, возьмут и скрутят ему руки и уведут в неизвестном направлении. После него пройдутся по Управлению, а потом скажут, что так и было. Ведь у них девиз «докопаться до каждого». Будут бить смертным боем, добиваясь «чистосердечного» признания. Не получится это, пришьют дело о взятке. Подбросят в стол меченые пару тысяч долларов, и скажут, что так и было...
— Не мели чепухи, Иван, — уже сердито проговорил Федоров.
— Чепухи?
— Для обвинения о взятке требуется как минимум одна, нет, две составляющих, Ваня.
— Ну и... — Переверяну ухмыльнулся.
— Ты не лыбься.  С точки зрения юристов это должна быть скрытая запись разговора, которая бы зафиксировала  факт вымогательства. И вторая — задержание при передаче меченых денег...
— Надо будет, и три, и четыре составляющих, так сказать предоставят, десяток свидетелей приведут... Им только попадись в руки. Первая составляющая — оттуда уже не выйдешь с нормальным здоровьем. Вторая, естественно, под зад коленом, без погон. Третья...
— Ладно, я понял тебя. Давай все печальное носить при себе. Пока этого не случилось и, надеюсь, не случится с нами и в дальнейшем. Сидоренков взялся за это дело с такой силой, что... Сегодня вторник, и до пятницы еще четыре дня. Думаю, что у нас... Что Сидоренков поставит хоть промежуточную точку над «і», пока нас уволят «за несоответствие занимаемой должности».
— Кстати, вы знаете, ребята, кого нам администрация хочет поставить в начальнички, если Севастьянов в ближайшее время не очухается? — наконец-то подал голос до сих пор молчащий Каллас.
— Кого? — лицо Переверяну еще больше помрачнело. Федоров был непроницаем.
— Подполковника Козлова.
— Из районного?
Каллас кивнул.
— Сведения точные? — уточнил Переверяну.
Каллас опять же молчаливо кивнул.
— Приплыли, — пробормотал Переверяну, лицо его сделалось кислым. — Этого, думаю, можно запросто купить. Даже за сравнительно небольшие деньги. Он найдет и «преступника» и отправит его на эшафот. Без зазрения совести.
— Ты хоть раз видел, Ваня, чтобы он брал деньги? — спросил Федоров.
— Говорят.
— Вот именно, что говорят. И вы как попугаи повторяете. Да, он клизма! Козлов не нравится никому, но вешать на него ярлыки, думаю преждевременно. А то, что именно подполковник Козлов станет нашим непосредственным начальником проблематично...
— Ребенок ты, Павел, ребенок из детского сада, — сказал Переверяну.
— Хоть из яслей, но мы все равно найдем, настоящего убийцу, а не куклу, которую нас заставляют из Москвы найти сей же час.
— Главное, чтобы это не стоило наших голов, — рассудительно и медленно произнес Каллас.
— Ладно, ребята, поговорили. Что с Котенком, Ваня?
— Интереснейший субчик, ребята. Я с ним еще не докопал. Он столько мне рассказал, что, думаю, треть наших «законсервированных» дел раскроется. А, может, и половина.
— Ну и хорошо.
— Я одного не пойму, откуда ты выкопал его, Паша?
Федоров взглянул на Переверяну, улыбнулся:
— Хорошие люди порекомендовали ему обратиться к нам, вот он и пришел.
— Кто порекомендовал?
— Пока, Ваня, сказать не могу. — Федоров развел руками. — Думаю, что Котенок о протеже тоже не скажет, хоть каленым железом его жги.
— Все, поехали-приехали, опять секреты... — обиженно произнес Переверяну. — Ну ладно, понял. Когда ты собираешься в Москву?
— Поездка в первопрестольную откладывается. Что толку от моей встречи со столичными пинкертонами или от того, что я поеду в столицу России. На Красную площадь к Мавзолею пойти отметиться, как в былые времена? Облом. Эйфория детских грез давно прошла. Да и за колбасой, окорочками и сливочным маслом уже давно в столицу не ездят... Это мы уже проходили, Иван. А развозить казенные рублики... Я московскому начальству так и сказал, что пока не решу все накопившиеся по Мирошнику и иже с ним вопросы здесь, на месте, нечего ездить. Если у них есть желание — пускай дуют сюда сами...
— Смотри, нарвешься на неприятности, Павел Федорович...
— Ладно, пуганые, Ваня. И не раз. Думаю, что ребята оттуда, — Федоров поднял глаза кверху, — поленятся трястись за мной на вагонной полке. А то, что ты мне сообщил, интересно, но не меняет по сути своей дело. Оно должно идти своим путем, до конца.
— И где же конец? Ведь это, Павел, призрак, которого пока нельзя ни уличить, ни поймать, ни посадить за решетку. Уж если в деле Мирошника, пусть и покойного, замешано половину сильных мужей вплоть до четверых заместителей министров, что ты хочешь?
— Все равно ты не доведешь дело до конца. Не дадут. Уж очень много зелененьких за ними стоит, а это стоит, прости за каламбур, много, Павел Федорович!
— И все равно...
— Накличешь на себя беду. Тогда будет поздно, Паша.
— Снова в кусты?
— Думаю, что нам нужно на время затихнуть, господин старший следователь по особо важным делам.
— Будет стращать, хватит. Плох тот художник, который не умеет провести прямую линию без каких бы то ни было приспособлений.
— Ну, как знаешь, я бы, Павел Федорович, все же отдал это дело москвичам, как требуют. Ты же отдал его вначале...
Федоров так посмотрел на Переверяну, что тот словно подавился пельмешком.
— Встретимся в шестнадцать тридцать у тебя, Ваня. Успеешь? — спросил Федоров у Переверяну.
— Постараюсь, но боюсь, что...
— Тогда в семнадцать. И ты, Юра тоже приди. Нужно проанализировать все, ребята. Думаю, за это время вы успеете систематизировать новые данные. Хотя мне кажется, что мы уже тонем в бумагах...
— Хорошо, что только кажется, — кисло улыбнулся Переверяну. — Я уже утонул в них, — Переверяну хлопнул рукой по толстой папке. — Шестнадцатая и все о нем и иже с ним. Сидоренков перед твоим приходом положил мне на стол.
— Ладно, читай и всплывай. А у тебя, Юра как?
Каллас только махнул рукой.
— Все ясно. Не буду мешать, — сказал Федоров и поднялся. — Успеете к семнадцати?
— Постараемся, — ответил за себя и Переверяну осторожный Каллас.
— Удачи! Я к Сидоренкову, в Новоивановку, а затем к мэру. Надеюсь, на этот раз Константин Иванович Шилов меня примет и скоро не отпустит.
Выйдя из кабинета, Федоров смахнул с лица испарину. Он ничего не сказал ни Переверяну, ни Калласу. Ни о том, что ему рассказал водитель о связи Шилова с Мирошником, ни о том, что у следователя назначена еще одна встреча. Вечером он позвонил Тамаре и попросил связать с Поддубным, чтобы договориться о встрече. Через час получил добро.

* * *
— Я думал, ты отвергнешь наше предложение о совместных действиях и перемещениях в твоей группе. И рад, что ошибался, — Поддубный встал из-за стола и, протягивая правую руку пошел навстречу Федорову.
Несмотря на работающий кондиционер, в кабинете Поддубного было жарко. Как только Тамара вышла, Поддубный пригласил Федорова к дивану, сел рядом?
— Бандитские выходки? — Поддубный кивнул на забинтованную руку Федорова.
Следователь в ответ улыбнулся.
— Бывает, — словно хотел успокоить, сказал Поддубный. — Ни москвичи, ни тем более, местные не могли предположить, что ты как карты будешь менять следователей по делу Мирошника. Молодец! Даже меня удивил: ты сам, Переверяну, Сидоренков... Знал бы ты, Павел Федорович, как спутал им карты! Жаль, что не уберегли Мирошника. Немало сотен завуалированных миллиончиков зеленых он унес с собой. Вернее адреса держателей данной капусты. Но это мелочи, Федоров, по сравнению с тем, что мы нашли общий язык. Еще раз спасибо. Кстати, тобой заинтересовалось сразу три группы. Мои ребята с ног сбиваются, чтобы оградить тебя от неприятностей.
— Плохо стараются, — с небольшой язвинкой в голосе произнес Федоров, поднимая забинтованную руку. Один жмурик едва не укокошил меня вчера в подъезде. — Но это я так, к делу.
— Знаю. И у моих бывают проколы. Одного увели, так другой приперся. Картежник. До вчера мои никак не могли вычислить, кто же именно на тебя глаз, вернее, зуб «положил».
— Да ну их всех к лешему.
— Тебе не интересно знать, майор, кто охотится за тобой?
— Разве это так важно? — поднял глаза на Поддубного Федоров.
— Думаю, что да. Для того, чтобы знать как уклониться от того или иного дамоклова меча, нужно знать все, уважаемый Павел Федорович.
Федоров кисло улыбнулся.
— Да, кстати, твою руку не сильно задел Картежник? — начал было Поддубный, но его перебила вошедшая Тамара, закатившая столик с яствами, бутылкой коньяка, ломтиками ананаса, бананами и двухлитровой пластмассовой бутылкой «Фанты».
— Спасибо, Тамара, — сказал Поддубный.
— Я нужна буду еще?
Поддубный вскинул глаза на Федорова.
— Думаю, что на сегодня, мне нет. Спасибо. А вот Павлу Федоровичу, как знать, — Поддубный скосил свои ставшие смешливыми глаза. — Может, руку перевязать, или еще что...
— Нет, нет, спасибо, я выйду из Дома быта сам, и провожающие мне не нужны, — не принимая юмора, резко ответил Федоров.
— До свидания, — сказала девушка и, улыбнувшись, как показалось Федорову, только ему, вышла.
— Коньяку? — спросил Поддубный.
Федоров кивнул и, когда Поддубный налил в широкие рюмки грамм по тридцать, пригубил коньяк.
— Рассказывай, с чем пожаловал на этот раз? — заинтересованно спросил Поддубный, ставя рюмку на столик. Он словно забыл о том, что только что рассказывал Федорову об охочих вышибить следователю мозги.
— Я не надолго, Володя. Не хотел отвлекать от дел, и по телефону не хотел спрашивать.
— Когда человек, за которым в настоящую охотятся сразу три группировки, в том числе и московская тоже, жалует меня своим приходом, все мои остальные дела становятся такими скучными и необязательными, что я весь внимание, — снова взяв рюмку со столика и, плеснув в нее коньяка, улыбнулся Поддубный.
— В Новоивановке, Володя, разбились на «Жигулях» несколько парней.
— Ну и...
— Кассир Дарья Половинкина твоих ребят рук дело?
— Вряд ли. Не слышал. Сейчас узнаем. — Поддубный  подошел к столу, включил компьютер и, найдя нужный файл, аккуратно коснулся клавиши Enter. Его глаза быстро пробежали по таблице. — Нет, в нашем списке некая кассир Половинкина не значится.
— А Новоивановка, Володя?
— Погоди, — пальцы Поддубного снова замельтешили по клавиатуре. Затем он внимательно ознакомился с сообщением на мониторе. — Сообщение есть.
Федоров даже привстал с дивана, и тут же сел. Поддубный сообщил, что в компьютер введены данные лишь о том, что рядом с Новоивановкой взорвали автомобиль Мирошника с хозяином.
— Кто взорвал, ты хоть знаешь?
— Знаю, — уверенным голосом ответил Поддубный, доставая с тарелочки ломтик ананаса. — Москвичи бедного зяму лишили бренной жизни. Задолжал он им пятьсот пятьдесят тысяч зелени. А одесситы, харьковчане и днепропетровская мафия теперь рвут волосы на голове — москвичи попроворнее оказались...
— Смысл? Это же убытки, и какие!
Поддубный улыбнулся.
— А чтоб другим Мирошникам неповадно было. Многие из шишек, ведущих дела либо покруче Мирошника, либо чуть потише, уверен, вздохнули с облегчением — оборвалась, как они считают, ниточка...
— Напрасно так считают, Володя. А ты тоже этого же мнения?
— Я-то. Да мне почти пополам. Я практически ничего не потерял. Так, малость. Эти пару сот тысяч возьмем с подельника Мирошника.
— Ты хочешь сказать, что...
— Это не ваша прерогатива, гражданин следователь, — Поддубный впервые назвал Федорова на «вы», хотя Федоров не придал этому никакого значения, просто не расслышал.
— А чья же?
— Новосибирск далеко отстоит от твоей конторы, пускай и следственной. Этими жучками будут заниматься мои ребята, а, придется, местные или же москвичи... Это уж какая карта и на кого выпадет, Павел Федорович.
— Ну вот, твоим Новосибирск что дом родной,  а на мне, выходит, поставлен крест...
Поддубный почесал левой рукой затылок, отхлебнул из рюмки еще малость коньяка:
— Мой тебе совет, Павел Федорович, махни на Мирошника рукой и занимайся чем-нибудь попроще. Например, такими, как Половкина...
— Половинкина, — поправил Федоров.
— Да, Половинкина не моих ребят дело. Если хочешь, сейчас узнаем, что и к чему.
Федоров не успел ничего ответить Поддубному — Владимир уже набрал на клавиатуре своего компьютера командную строку с поручением и послал ее по модему неизвестно в каком направлении. — Думаю, что через пять-семь минут мы узнаем, кто ее и зачем прикончил.
— Ее, Володя, не убивали. Взяли только месячную зарплату колхоза.
— Ничего, сообщат. Весточка пошла-полетела по проводам да по процессорам. — Поддубный отошел от стола, приблизился к дивану, взял рюмку, бутылку. Сначала наполнил рюмку Федорову, затем себе. — Уж если мы работаем почти что в одной упряжке, нужно помогать друг дружке. Да, кстати, — Поддубный немного отхлебнул из рюмки, — спасибо за Котенка. Надолго его упрячут?
— Шилова ограбил среди бела дня, — развел руки Федоров.
— Константина Ивановича? Нашего мэра? — Поддубный рассмеялся. — Ну, вы даете. — И много он у него награбил?
— Мэр? — уже улыбнувшись, спросил Федоров, тоже надпивая из рюмки.
— Котенок.
— Да каких-то двести долларов, немного гривен и рублей насшибал.
— Понятно. А, знаешь, майор... — начал было Поддубный, как его мысль оборвал предупредительный сигнал компьютера:
Встав с дивана, Поддубный поставил на столик рюмку, подошел к столу.
— Все, что наши знают, сейчас узнаешь и ты, следователь по особо важным делам, или, как еще вас называют, старший оперуполномоченный по особо важным делам...  О, да здесь, смотрю, довольно  интересный прикид  получается. Сиди, отдыхай, Павел Федорович, сейчас данное сообщеньице распечатаю на принтере.
Буквально через минуту Федоров, прочтя сообщение в полстраницы, присвистнул и встал.
— Спасибо, Володя, — поблагодарил он.
Поддубный улыбнулся.
— Заходи, звони, через Тамару, Павел Федорович, если что, — предупредил он.
— Спасибо еще раз, — уже выходя из кабинета Поддубного, который теперь находился на втором этаже Дома быта, — сказал Федоров и, пройдя мимо молчаливого громилы, спустился на первый этаж.
Через три квартала от Дома быта, Федоров подошел к «Волге» и приказал водителю двинуть в Новоивановку.
 
* * *
Разбитые вдребезги «Жигули», погрузив на колхозный ЗИЛ, уже увезли, и об аварии, случившейся здесь ночью, напоминали только огромный, принявший на себя страшной силы удар дуб-страдалец с ободранной корой да небольшая, в ладонь, засохшая лужица крови.
— Никак с майором Шашка наш приехал, — послышался голос деда Пантелея, который жил в Новоивановке, казалось, даже тогда, когда и села-то не было. Знал он много, и о многом. Даже о том, чего никто в Новоивановке отродясь не знал. Правда, в последнее время, память деда Пантелея, начинала сдавать и он, порой, начинал завираться, нести околесицу...
 Дед сидел на бревне рядом с местом аварии, и, выставив свою лысину грелся на солнышке вместе с судачившими про что-то бабами.
— Да не Сашка это, а Борька. Сашка уже два годка, как в могиле, дед... — поправила Софья, утирая свой перекошенный годами и старостью рот, почти такая же старая, как и дед Пантелей, бывшая новоивановская почтальонша.
— Ладно, кто их теперича разберет. Городские. Пусть будет Шашка, — махнув жилистой рукой, прошамкал беззубым ртом дед Пантелей. — Это в следующий раз Борька, а нынче-то, Шашка.
— Здравствуйте все, — выйдя из машины, сказал Гребенюк.
Бабы, довольные, закивали.
— Как здоровьице? Уж Пантелей Романович вас здесь не обижает? — поинтересовался Гребенюк. За ним, наблюдая видимо привычную деревенскую сценку,  стоял майор Федоров.
Бабы беззубо заулыбались еще пуще, тихонько закашляли, только дед Пантелей разобижено пожевал деснами, взглянул на Гребенюка.
— С чего бы это я стал под юбки им лазить, да обижать... Они уже не в том возраште, Шашка. Понимать надо... Ты не этот, Шашка, не зловословь напраслину на мое естество... Матери как скажу про все, она тебя надерет, а то и я могу... По возрашту...
— Хорошо, хорошо, Пантелей Романович, беру свои слова назад, — мирно проговорил Гребенюк-старший.
— Вот здесь все и случилось, Борис Петрович, — сказал Федоров, когда казалось, Гребенюк со всеми сельчанами раскланялся.
Гребенюк только успел кивнуть головой, и раскрыть рот, чтобы спросить, мол, что и как случилось, но его огорошил вставший с бревна дед Пантелей, который, почти как старый, но все еще задирающийся петух, почти подскочил к ним.
— Ты, этот, милиция, отойди, а мне надо Шашке вше припаять. За его шлова. — Дед сказал таким тоном, что Федоров сначала опешил, а затем понял — старик не отвяжется, пока он не выполнит его указаний. — Здоровье у меня, Шашка, «во»! — сказал дед Пантелей, уже обращаясь к Гребенюку, показывая большой, желтый от табака палец. А при бабах же зачем? Стары они, труха шыплет отовшель... А ты вот, Шашка, — так же, не выговаривая букву «с», продолжал дед Пантелей, — шмотрю, начал шильно шдавать...
— Да не Саша я, Пантелей Романович, а Боря, Борис.
— А-а, вше равно, — дед махнул рукой. — И шиняки под глазами, и похудел как некормленый... А у наш тут, вишь, какое дело-о. И машину угрохали вчиштую, и шами разбились. Едвашь в дом Кольки Морозова не въехали. Клен пооштановил. Твой пацан ш ыми тоже был, дак ш ним вше нормально. И деньги Дашки нашлишь в этой машине.
— Какие еще деньги? — удивленно уставился на старика Гребенюк. — При чем тут мой Ваня, Пантелей Романович? 
— А почем я знаю. Говорят... — старик вздохнул. — Про твово Ивана говорят, что это он шошедку обворовал. Дашка-то видела вше-то, да пока молчит...
— Чего? — опешил Борис Петрович. — Что ты плетешь, Пантелей Романович?! Говорить — говори, да, знай, не завирайся. Можешь с бабами гутарить, версии строить, но не мне. Не хорошо напраслину на людей наводить, Пантелей Романович. И вообще, шел бы ты на бревно, или зад отсидел? — начал было Гребенюк, да вмиг спохватился, тихо спросил у Федорова:
— Это правда, что сынок мой там набедокурил?
Федоров утвердительно кивнул.
— Вот почему меня в свидетели! А я уже черт-те что  подумал. — Гребенюк почесал своей изуродованной рукой  затылок. — И что дело серьезное?
— Да. Серьезнее, наверное, не бывает.
— Но ведь выходит... — Гребенюк задумался, затем спросил:
— Можно? — Гребенюк кивнул на место происшествия.
— Теперь можно, — разрешил майор.
Гребенюк, как показалось следователю, робко подошел к дереву, у которого разбилась машина, зачем-то поковырял пальцем ободранную кору и опять вернулся к Федорову, что стоял на месте метрах в шести от места происшествия.
— Я-то, грешным делом, на своих работников подумал, что в наш магазин месяц назад устроились. А оно, горе, бьет всегда оттуда, откуда его меньше всего ждешь. Иван, сын, все на работу, да на работу. Чуть свет. И дома почти его не видели... А с работы — то на танцульки, то на концерт, а когда постарше стал, все по друзьям ходил... Друзья у него, знаете, господин майор, все степенные ребята, собранные. И никогда выпившим от них не приходил... Правда, в последнее время, бывало, но не часто... Что же он там натворил? Мне-то можно хоть знать, гражданин майор?
— Вам? — Федоров на мгновение задумался, отвел Гребенюка в сторону от ушей сельских трепал. — Вам, думаю, можно. Ваш Иван подозревается в ограблении соседки вашей матери — кассирши Дарьи Ивановны Половинкиной. А также, возможно, в убийстве водителя «Жигулей» и его пассажирки. Разумеется, это еще не доказано, но многие, очень многие улики, к сожалению, Борис Петрович, говорят против него...
— Понятно... — прошептал Гребенюк-старший. Он как-то сник и, казалось, сразу же постарел лет эдак на десять. Сказанное майором Федоровым, видно было, тяжелым грузом легло ему на душу.

* * *
Встреча с мэром затянулась.
После того, как Федоров заикнулся о том, что нечто знает о левых мелких делишках Шилова и о том, что мэра видели вместе с Мирошником, Константин Иванович строго настрого приказал секретарше никого с ним не соединять и никого не впускать. Отменил мэр и две поездки на открытие нового магазина на проспекте и посещение совместного предприятия по производству материнских плат и сборки семнадцатидюймовых мониторов из комплектующих к компьютерам нового поколения.
Шилов встал, медленно прошелся по кабинету, как бы демонстрируя перед Федоровым свою фигуру, затем снова сел.
«Да, твою фигуру, Шилов, нельзя уже назвать спортивной: уже опустились ниже положенного и до того не бывшие «классикой», плечи, все это обозначает, что признаки старения налицо. У тебя, Костя, появилось заметное пузцо, стали дряблыми мышцы... Нет, ты, Константин Иванович, уже не тот подтянутый молодой человек с горящими, полными решительности глазами. Ведь мы с тобой встречались в бытность когда ты был вторым секретарем обкома комсомола, рейды проводили... Время, время...»
Мозг Федорова по-черепашьи лениво перебирал поступившие к нему за последние два часа сведения, которые ему «любезно» предоставил мэр.
— Я, конечно, понимаю, Павел Федорович, — начал Шилов издалека, подыскивая каждое слово. То, что вы сказали, интересно, но это относится не ко мне. Я в команде Мирошника? Смешно, господин майор! Кто же такое мог вам обо мне рассказать? Да, совершенно верно,  недавно я был в Ледовом Дворце в сауне. Попарились. Выходили вместе... Поговорили.
— Вы были и раньше знакомы с господином Мирошником?
— Да, нет.
— «Да» или «нет»? — спросил Федоров.
— Нет, товарищ майор.
Федоров улыбнулся.
— Я серьезно, господин майор. Кто же вам рассказал об этом? — поднял глаза на следователя Шилов.
Федоров развел руками.
— Источник сообщил. — Федоров тоже решил поиграть с мэром. — Сами понимаете, Константин Иванович, профессиональная тайна. Мы источника не сдаем ни при каких обстоятельствах...
— Никакая тайна не есть тайна. Она со временем становится явной. Единственное только сроки... Я прав, Павел Федорович? — Шилов повернулся к Федорову и, пройдя от окна к столу, нажал на кнопку:
— Наташа! Кофе! Или вы пьете чай? — поднял от стола голову Шилов.
— Все равно. Но только не горячий, — ответил Федоров, подглядывая за чуть нервничающим мэром.
— Не горячий, Наташа. Конечно с парочкой бутербродов, — добавил Шилов и отпустил кнопку. Тут же улыбчиво произнес:
— А источник... Каким бы он профессионалом не был...  Он со временем и для нужных людей становится явным, господин майор, и его, как это у вас, э-э... убирают. Я правильно сказал?
Федоров кивнул.
— Вы правы, Павел Федорович в одном — Мирошник  получил по заслугам. Хорошо его взорвали... Вот если бы и водитель пострадал, было бы печально. Молодцы. Видно сразу, профессионалы. Такие деньги! Это же уму не постижимо... Половина России почти что голодает, а он, подлец, хамелеон, перекрестился, смылся в Израиль и вывез из матушки, давшей ему воспитание, взрастившей его, обучавшей, миллионы...
— Да нет, Константин Иванович, зачем мелочиться несколько миллиардов долларов. И здесь кое-кому понемногу оставил...
— Надеюсь, что вы, Павел Федорович, уже поняли, что я в этом деле чист, — с нажимом произнес Шилов. — Я его не знал и практически не встречался... Разве что...
Федоров чуть приподнял плечи, вздохнул.
— Ну, вот и ладненько, — сразу же ушел от неприятной ему темы разговора Шилов. — Надеюсь, все развеется. Какой-то идиот или идиотка сболтнули как бы между прочим, а вы сразу на карандашик? Это как в бытность НКВД или КГБ...
— Да нет, зачем же на карандашик. Это я к сведению, Константин Иванович.
— Хотите поймать меня на крючок? — хитро прищурив правый глаз, спросил Шилов.
— Зачем?
Шилов несколько оживился:
— Вот и я так думаю.
— У меня к вам помимо неприятной новости, думаю, есть и приятная, Константин Иванович.
— Я весь внимание.
— Мои сотрудники взяли вора, очистившего ваши карманы, Константин Иванович.
— Чудненько! Спасибо тебе, майор,  и твоим людям, что нашел злодея, который посмел меня ограбить. Я его упеку лет на пятнадцать. А до этого и ребра все переломаю... Чтоб не повадно было на мэра руку поднимать... Он мне еще и синяк, подлец, под глазом поставил. Недавно сошел... Я теперь без телохранителей ни-ни. Правильно?
— За ограбление без отягчающих, Константин Иванович, столько не дают.
— Прикажу — дадут. Разве ты не понимаешь, Павел Федорович, что здесь, в городе, у меня абсолютная власть, а не в суде? А вообще, кому я объясняю? Убоповцу! Следователю по особо важным делам... Смешно...
— Но это будет ничем не мотивированное решение, Константин Иванович.
— Разрешите? — в кабинет Шилова заглянула секретарша.
— Неси, Наташа, — пророкотал мэр. Голос у него был слащавый, расслабленный, почти довольный.
Девушка в сверх короткой облегающей юбчонке внесла небольшой поднос, на котором стояло две чашки, сахарница и тарелка с бутербродами.
— Поставь на столик, Наташа, — тут же распорядился Шилов.
Девушка испарилась буквально сразу, словно ее в кабинете и не было. Временное посещение кабинета милой особой напоминал лишь стойкий аромат французских духов.
— Прошу, Павел Федорович, — Шилов жестом пригласил следователя к журнальному столику.  — Что с рукой? — поинтересовался мэр.
— Бандитская пуля, — присаживаясь в низкое кресло, сказал Федоров, беря чашку.
«Легкие» бутерброды были царскими — поверх толстого окорока лежали ломтики ананаса и кружочки банана.
«Они что, сговорились с Поддубным тоже? — подумал Федоров, но тут же отбросил мелькнувшее подозрение. Поддубный несколько раз намекал, да и не только намекал, но и говорил Федорову о том, что ненавидит Шилова. — Вот если бы я поведал Константину Ивановичу о том, что сообщил мне Лизала, Шилов наложил бы в штаны, или я не вышел бы больше из его кабинета... Хорошо, что о том, что наш мэр ищет пути сбыта наркотиков, я пока никому не распространялся. В управлении работает подсадная утка. Или несколько. Может и от мэра... — Последнюю мысль Федоров тут же поддал сомнению и сразу же опроверг его: — А почему бы и нет? Работает же у нас в Управлении человек Поддубного...  Судя по всему, Шилов круто завяз с наркотиками... Причем даже с наркотиком, который не был до недавнего времени известен ни городу, ни области. Это не привычный героин, не марихуана, не кокаин, а фенциклидин1. Лишь несколько экспертно-криминалистических центров вычислили что это такое.  Конечно, Федоров мог рассказать об этом Переверяну и Калласу, которым доверял, как себе, но даже друзьям и жене не сказал об этом.
1 Фенциклидин был синтезирован в годы второй мировой войны в Германии. В России фенциклидин впервые синтезирован в 1981 году студентом-недоучкой  Игорем Фокиным. Наркотик универсален — его можно принимать внутрь, колоть, нюхать. Смертельная доза — одна тысячная грамма.
— Так вот, — продолжил начатый разговор Шилов. — Никаких отводов, никаких писем в кассацию... Все с этим ублюдком, который ограбил меня, будет мотивировано. Об этом не беспокойся, Павел Федорович. Загремит это быдло, как его?
— Котенков, — тихо произнес Федоров.
— Вот, вот, загремит этот Котенков, не мэром я буду, на всю катушку. Уж я, поверь, посодействую. Печенки ему отобьют раньше, чем будет суд. Позаботятся, чтобы сделало это же, сидящее в камере предварительного заключения ворье.
— Вы имеете в виду изоляторе временного содержания?
— Да какое это имеет значение, — отмахнулся Шилов. — В камере, изоляторе. Будто от этого названия что-то может измениться. — Уж зеки постараются отделать Котенкова, что потом его и мать родная не узнает...
«Вряд ли ты руками зонных это сделаешь», — подумал Федоров и тут же попросил:
— Помогите нам, Константин Иванович. — Федоров сделал паузу. — Если сможете.
— В чем. Просите все, что угодно, но только не деньги. Этого, к сожалению, у нас, — Шилов развел руками, — даже не зарплату с трудом натягиваем, сами знаете...
Федоров кивнул и тут же подумал, что Шилов нагло врет и в этом случае — вся обслуга мэрии получала зарплату как никто вовремя.
— Вот и прекрасненько. Во всем остальном можете опираться на мэрию, Павел Федорович.
— Если вы считаете, что я пришел просить у вас денег, тогда, извините, мне больше не о чем говорить, господин Шилов, — обиженно произнес Федоров, вставая с кресла.
— А жаль, — все так же тихо и уверенно произнес мэр. — Я думал, что сегодня мы, наконец, найдем общий язык с вами, господин Федоров.
— Если бы думали, — следователь, подыскивая нужное слово, нахмурился и Шилов, не дождавшись продолжения мысли Федорова, тоже встал с кресла:
— Я доволен личным знакомством с вами и думаю, что вы, — мэр «незаметно» взглянул на лежащую на столе бумажку, — что вы, Павел Федорович, и я придем к нужному решению. Конечно, не исключены и компромиссы. И с моей стороны и,  возможно, с вашей, — увидев, что Федоров «непробиваем», Шилов вышел из-за стола, — для пользы общего дела, — словно торопясь произнес Шилов, протягивая Федорову свою пухлую руку.
Подав в ответ руку мэру, Федоров молча повернулся и прошел к двери.
— Моя дверь для вас всегда открыта, господин майор, — догнал Федорова голос Шилова. — Приходите в любое время лично, Павел Федорович, но не присылайте своих помощников... И если что с рукой серьезное, у меня есть отличный врач…
Федоров сделал вид, что не услышал последних слов Шилова и решительно вышел из кабинета. Он ничего конкретного не сказал мэру о связи Шилов — Мирошник. Не о «случайной» встрече мэра с Мирошником, а о нескольких предыдущих, на которые у Федорова были собраны факты. Федоров чувствовал, что время раскрывать карты еще не подошло. Нужно было копать. И основательно...

* * *
Уставший от бессонной ночи, проведенной в поисках украденных «Жигулей» и всего, что произошло далее, Николаев вернулся домой к трем часам пополудни. Полины Тихоновны дома не было — она оставила на трюмо в коридоре короткую записку о том, что пошла к внукам.
Наскоро перекусив и побрившись, Степан Николаевич в сердцах вздохнул и прошел в кладовку, открыл ящик. Расчехлив  приготовленное загодя ружье, он подержал его в руках, ощущая приятную, чуть прохладную тяжесть ложа, и опять водворил двустволку в чехол. Да, праздник испорчен. На охоту он пойдет только завтра, если позволят обстоятельства. В последнее время вороватому люду не терпится совсем... Что поделаешь, работа... Но, ничего, охота — охотой, а сегодня хоть с внучатами позабавится.
Предвкушая приятную встречу с Сашенькой и «разбойником» — шестилетним Вовкой, Николаев зашел в «Детский мир», долго выбирал игрушку. Цены, правда, здорово кусались, но он все же отчаялся и купил давно обещанный ребятам паровоз с вагончиками. Сел в трамвай, чтобы уже через полчаса быть у дочери.
Он знал, что внуки встретят его гамом и бесконечными расспросами и рассказами. Четырехлетний Сашенька обязательно залезет к деду на колени и будет исследовать его карманы в поисках всегда имеющихся там конфет...

* * *
Следствие продолжалось. Кириллин как ушел в запой, так и не мог из него выбраться, поэтому ношу взял на себя майор Федоров. Капитан приложился к бутылке основательно и был ни рыба — ни мясо. Протоколы, написанные им, ни о чем не говорили. Их было неудобно даже читать, не то, что подшивать в дело... Разъяренный Федоров отправил пьяного капитана в город, и сам занялся «Жигулями», в которых нашли солидную сумку с деньгами.
Он опросил уже почти все село. Оставалось всего несколько человек. Многие, ничего не зная, пытались все же что-то рассказать, предлагали свои многочисленные версии, а, порой, и привирали хорошенько. От таких Федоров старался любыми путями побыстрее избавиться — только уводили следствие в сторону...
Отпустив на время Гребенюка-старшего к больной матери, Федоров, перекусив в колхозной столовой, вызвал к себе кассиршу, водителя грузовика, который вез ее в тот злополучный день и сторожа-охранника.
Первым решил отпустить водителя, спешившего на свадьбу, — у него женился сын.
— Вот незадача. — Толстой ударил по коленям натруженными руками. — И надо же мне было поехать по эти проклятые деньги. Согласился, дурак. Да будь они трижды неладны, — нервничал Толстой, комкая в руках фуражку. — Лучше бы меня вообще не трогали, лучше бы поехал Митька Стешанов... А то я... Уже затаскали меня, товарищ майор. Работать некогда. Да где там работать... Даже в свободное время, которое у меня сейчас на вес золота — свадьба... Сын женится... Неужто, думаете, что утаил? Или, может, мне новое что придумать? Чтобы поинтереснее было, да чтобы все хоть на время отцепились? А, товарищ майор??? Дел невпроворот — балаган надо ставить, продукты, кабанчика колоть...
— Да нет, Александр Сергеевич, вот придумывать ничего и не надо, а свой рассказ еще раз повторите, пожалуйста. Надеюсь, это в последний раз.
— Последняя чарка у пьяницы, — пробормотал едва слышно, одними губами Толстой.
Федоров услышал, но даже виду не подал.
— Ну, хорошо, — водитель коротко вздохнул, пододвинул стул ближе к столу. — Только я коротко, товарищ майор: свадьба у меня, сына женю... Дома дел невпроворот...
— Я вас не задержу, — Федоров улыбнулся.
— Ну, так вот. — Толстой достал из кармана папиросу, закурил. — Ехали, значится мы. Кассир наш, Даша, болтала со мной. О чем, сейчас не припомню точно. Кажется, сначала, что у Нюшки, соседки моей, двойня родится — врач так сказала, потом про новый фильм, который в клуб привезли. Какой-то эротический, как говорят. Ну, там, где голые девки это... Ехали мы с горки тогда — на спидометре километров под шестьдесят было. Да нет, меньше — я там, перед мостиком всегда торможу, чтобы в кювет не завалиться... И тут на полном ходу — остановка! Только железо заскрежетало... Я так в баранку и влип. Хорошо, что реакция у меня железная, а то бы и костей не собрал. Правда, ребра сильно помял... Хорошо, что Дарья Ивановна крепко за ручку держалась, а то бы насмерть разбилась... Это как раз на мостике случилось. Она так и навалилась на меня. Я от удара о руль и еще о что-то, не помню, потерял сознание. Не знаю, на сколько. Наверное, ненадолго. Когда открыл глаза, то увидел, как двое в масках выскочили из-под мостика и к двери. Не к моей, а к той, где Дарья Ивановна, кассирша наша сидела.
— Молодые парни? — сразу же вставил вопрос Федоров.
— А бес их знает. Будто не старые... К машине шустро подбежали...
Федоров кивнул и, поскольку Толстого словно заклинило, попросил:
— Продолжайте, Александр Сергеевич.
— Да, да, — Толстой затянулся. — Значит, рванули они ручку двери на себя, выхватили из рук Дарьи Ивановны сумку с деньгами. Что дальше было, честное слово, не помню. Кажется, мотоцикл завелся где-то. Вот это и все... Дарья Ивановна тоже без сознания была. Дед Онисим, сторож наш, с ружьем в кузове сидел. В кабину еще с города не захотел, париться, говорит, не хочу, с ветерком прокачусь... Может, когда бы сидел в кабине, и не так пострадал, а то разбил голову, но прежде нашего очнулся, видел, как те сели на мотоцикл и поехали... Пальнул он из ружья, но, наверное, мимо. Вот это и все, что знаю, товарищ майор. Да, ребята, по-моему, таки были молодые, в черных масках, как те, что в разбойных фильмах, и в темных очках...
— А вы не припомните, какие у них были очки, Александр Сергеевич? — поинтересовался Федоров, когда Толстой окончил свой короткий рассказ и опять полез в карман за папиросой. Руки у шофера дрожали.
— Не помню, товарищ майор. Честное слово не помню.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, Александр Сергеевич. Не помните, так и не надо. Что поделаешь... А теперь можете идти. — Федоров встал, улыбнулся. — Спасибо вам, Александр Сергеевич. Вашему сыну желаю побольше сынов и дочек, а вам внуков и внучек, джа и хорошую невестку...
— Спасибо на добром слова, товарищ майор, — сказал Толстой и вышел.
Выглянув в коридор, Федоров пригласил кассира колхоза Дарью Ивановну Половинкину.
В кабинет председателя колхоза вошла миловидная, невысокого роста женщина со слегка вьющимися черными волосами и чуть раскосыми, под калмычку, глазами.
— Здравствуйте, — сразу же пошла она в нападение. — Опять будете с пустого в порожнее переливать? — Ну, везла я деньги, ну забрали их у меня какие-то бандюги, слава Богу, что оставили в живых. Так что же, вешаться мне, что ли из-за этого? Всё равно и за всю жизнь столько не заработаю, чтобы их отдать...
— Зачем вы так, Дарья Ивановна? —  увидев на глазах у женщины слезы, едва не растерялся Федоров, что с ним бывало очень редко.
— А что мне прикажете делать? У меня двое детей, которых накормить, одеть нужно, в школу выпроводить, за мамой присмотреть — она в постели все время лежит... С меня предостаточно этого, простите, дебила, нашего участкового. Уж он-то спрашивал-переспрашивал, и так, и эдак. Все ловил, видите ли, меня: авось лишнее слово скажу.  Даже страшил, если не расскажу, сразу в каталажку, мол, отвезет. Но авось да небось — плохие слова, на них никогда не выезжали, да и нынче не выедешь. Вы бы лучше тех преступников ловили, бандитов, которые деньги наши, колхозные, у меня отняли... Там ведь только на пенсию нашим старикам столько... Они же уже без хлеба сидят, а вы все «ловите». И кого? Меня? — женщина опять всхлипнула. — И вам то же скажу, что и Соловьеву нашему битые два дня рассказывала. Опять слушать будете?
Федоров молча кивнул.
Дарья Ивановна, достав из рукава ситцевой кофточки платок, вытерла глаза и начала свой несколько путанный, но уже «отработанный» рассказ о происшествии:
— Получила я, значит, в банке деньги. У Тамары Васильевой. Я всегда у нее получаю. Почти мешок. Разными купюрами. Даже мелкими. Чтобы с людьми было полегче расходиться. Сумму называть? — подняла  на Федорова голову Половинкина.
— Не надо.
— Ну, хоть за это спасибо, — женщина сдержанно улыбнулась. — А то наш участковый заставил сумму повторить раз тридцать, да еще и рассказать, сколько пачек, да какого достоинства... Так... Мы вместе со сторожем нашим колхозным, как и всегда, получали. Стала я в сумку деньги складывать. А их-то сейчас, бумажек, много надо выдавать... Почти все в сумку влезли. Остальные пятнадцать пачек, как ни пихала — ну никак. Их-то я отдельно, в свою сумку положила. Попрощалась с Тамарой. Вышли мы из банка. Я — впереди. За мной, как привязанный, с ружьем, наш Ерофеевич. Благополучно добрались до машины. Да всегда так и было. У банка останавливаться нельзя транспорту. Вот мы за углом всегда оставляли машину. Никто на меня в райцентре, когда шла с деньгами не смотрел. Ну, может, какая женщина и глянула в мою сторону, или мужчина какой-то, не знаю. Мне не было охотки разглядываться по сторонам. Сами понимаете, когда дома мама при смерти лежит, разве до разглядывания модниц или витрин... Села я, значит, в кабину. Приглашали в нее и Ерофеевича, так тот наотрез отказался, сказал, что в кузове сподручнее — не так жарко, проветриться можно...
— Он так первый раз поступил?
— Не поняла?
— Первый раз в кузов полез?
— Кажись, в первый, — засомневалась Половинкина. — Да, точно, в первый. Да раньше-то как. Зимой, понятно, не полезешь, а то дожди полоскали все дни, когда мы ездили за деньгами...
Ерофеевич залез в кузов и мы поехали. Не знаю, сколько дороги проехали, я о чем-то рассказывала Александру Толстому, ну, шоферу, который вез, а потом — удар. Дальше ничего не помню. Только много позже Ерофеевич меня в чувства привел. Смотрю, а сумки большой, что с основными деньгами была, и нет. Моя сумка — при мне, а большой — нигде нет. Унесли ее те двое — в масках и в черных очках.
— А вы откуда, Дарья Ивановна, знаете, что деньги унесли именно двое в масках и в очках?
— Как? А вы что, до сих пор не знаете? — удивилась женщина. — Да мне же об этом сразу Ерофеевич рассказал. Сашка, водитель их почти что не видел, а Ерофеевич  даже стрелял по ним — одному, кажись в руку попал...
— А он что, ваш Ерофеевич, хорошо стреляет?
— Раньше, еще мой отец говорил, что Ерофеевич белку, чтобы шкурку не портить, в глаз целил... Что не выстрел — в десятку.
— Понятно, — тихо сказал Федоров и, незаметно поправил в кармане диктофон, пишущий с голоса, затем попросил:
— Позовите, пожалуйста, сторожа. А вам, Дарья Ивановна, большое спасибо за столь содержательный рассказ.
— И вам спасибо, — вскочила со стула женщина. — За то, что быстро так. Наш участковый продержал бы меня часа четыре.
— А, может вы ему нравитесь? — подзадорил женщину Федоров, чтобы поднять у нее настроение.
— Такое скажете... — Женщина вспыхнула. —  Он же пацаненок против меня...
Федоров понял, что сказал лишнее, но в то же время, женщина вышла из кабинета энергично, без того стеснения, которое у нее было перед тем, как она вошла сюда.
Сразу же за ней в приоткрытую дверь боязливо заглянул Ерофеевич, а уж потом, бочком, проскользнул на стул, что стоял у стола.
— Здравия желаю, товарищ майор, или как там теперь в армии и милиции-полиции называют? Может, гражданин, господин, или, как в Польше, пан, или братушка, как в...
— Это роли не играет, Онисим Ерофеевич, — перебил говорливого, уже пожилого мужчину Федоров.
— Ну, тогда, — сторож чуть замешкался, — тогда я по старому, по-советски, товарищ майор, если не возражаете. Вызывали?
— Вызывал, Онисим Ерофеевич, вызывал. — Федоров улыбнулся.
— А дымить-то тут не возбраняется, товарищ гражданин майор? Не знаю, правда, как вас величать по батюшке.
— Павел Федорович. — Федоров привстал и пододвинул сторожу пепельницу. — Председатель, если и выругает, так только меня.
Он подождал, пока Ерофеевич закурил, затем попросил его рассказать об ограблении.
Колхозный сторож охотно согласился и начал с того, что вот уже добрый десяток лет только ему и доверяют охранять деньги, которые раньше возила бывшая кассирша Степанида Лукьянова, а теперь, когда она ушла на пенсию, Дарья Половинкина.
Федоров слушал, не перебивая и ничего не записывая. Он прекрасно знал, что люди пугаются ручки, блокнота, и тем более, микрофона (правда, на смену всему этому пришел миниатюрный диктофон со спичечный коробок, но и его Федоров решил дальше не гонять) и потому закрываются в себе. А уж если человек закрылся, то из него не выудишь и сотой доли информации, даже слова толкового...
Наблюдая за Ерофеевичем, Федоров думал, что старик только с виду тихоня, сам же хитрее лисы... А, может это он и организовал все? Десять лет из месяца в месяц возил деньги, вернее, был словно приклеен к кассирам, знал, что по много везут, когда везут, кто, вот и «раскочегарился», наконец... А что, может быть...
 Федоров и решил, как только договорит с этим еще справным мужиком, то найдет стоящее место в нарисованном «генеалогическом» древе ограбления и для сторожа Онисима Ерофеевича.
«Странная вещь получается, — продолжал думать Федоров. — Все говорят о том, что старик этот, белку не только в глаз, но и в нос целил, и тут...  Два выстрела, и двойная осечка... Не попал в грабителей... Конечно, у него может быть оправдание: сильно ударился о борт машины, потерял сознание, а когда очнулся, времени для прицеливания не было... Но это не для стрелка... Да у него ведь даже шишки нет, не говоря уже о разбитой голове и тому подобном... Темнит что-то, старый, темнит...»
Когда Ерофеевич дошел до того места, как «машина дернулась и остановилась», Федоров словно встрепенулся, не выдержал, и залез во внутренний карман кителя, нажал на кнопку диктофона. На всякий случай, чтобы ничего существенного невзначай не пропустить.
— Так вот, машина наша дернулась, и остановилась, — вел свой медленный рассказ сторож. — Я, значится, левым плечом и головой так и влип в крышу кабины.
— Вы сидели спиной к кабине или лицом? А, может, стояли в кузове? — пытаясь поймать сторожа на «горячем», задал провокационный вопрос следователь.
Ерофеевич воровато взглянул на Федорова.
— Не припомню.
— Как это? — опешил Федоров.
— Честное слово, не припомню. Помню, что плечом и головой шебуршнулся сильно.
Федоров кивнул.
— Ружье от неожиданности выпустил из рук, в чем и сознаюсь, товарищ-гражданин майор.
— Ружье было ваше?
— Конечно. Я с ним знаете сколько проходил на охоту... И не только здесь, но и на северах... Ведь я охотником был... — сказав последнее, сторож едва ли не прикусил язык. Федоров заметил, как дед смешался и замолчал.
— Продолжайте, — попросил Федоров.
Сторож вздохнул, снова достал папиросу, долго разминал ее в пальцах, затем прикурил:
— Ударился я сильно. Но уже скоро пришел в себя. Подхватился. Смотрю, а от нашей машины двое в спортивных костюмах бегут с Дашкиной сумкой. Ну, с той, где деньги. Я поднял ружье и пальнул.
— И попали?
— Да кто там... Первый раз за всю жизнь осечка вышка гражданин-товарищ майор. Первый раз... Стыдно даже признаваться...
Ерофеевич сделал глубокую затяжку, выпустил клуб дыма и снова замолчал. Руки у него дрожали.
— Те грабители были уже далеко, и я, кажись, не попал. Пока я целился стрельнуть со второго ствола, они как раз за пригорком скрылись. Я спрыгнул с машины и туда. Ружье-то у меня двустволка, ни разу не подводило... Бегу. Слышу, мотоцикл завелся. Когда я выбежал на горку, то увидел, как те двое на мотоцикле здорово так давонули в сторону нашего села. Прямо по целине и поехали. Метров пятьдесят было, а, может, и сто... Я пальнул и со второго ствола, но тоже не попал... Вы представляете, что это такое для охотника? Это все, стыдоба, товарищ-гражданин майор... Старье. Бывший глаз-алмаз злую шутку со мной сыграл…
Федоров молча кивнул.
Бросил, я, значит, уже ненужное ружье, и бегом к машине...
«Ну, Ерофеевич, мастак заливать. Чтобы охотник и во второй раз не попал, чтобы охотник со стажем, который автоматически рассчитывает даже скорость ветра и дает поправку на выстрел, который никогда не оставит своего ружья ни при каких обстоятельствах... Нет, тут что-то не то... Не то... Нужно будет по архивах порыться... Дать команду, чтобы поискали нечто подобное... Что-то тут не то...».
— И куда же вы бросили после всего этого свое ружье? — спросил, чтобы показать, что он заинтересован рассказом.
— Да просто на траву. Уж потом побежал назад и подобрал... Прибежал я, значит, к машине. Смотрю, водитель наш, ну Сашка Толстой, без сознания, и Дарья тоже. Я сначала их по лицу наплескал. Потом мы побежали в деревню звонить в милицию. А телефон, как назло, не работает. И мобилка, что у Дашки, тоже не сработала... Мы тогда нашему участковому сообщили. Он по рации и вызвал всех вас... Вот и все.

* * *
Когда дверь за словоохотливым, но во многом непонятным Ерофеевичем закрылась, Федоров устало откинулся в кресле. Следователю хотелось хоть на пару минут отключиться от всего, отдохнуть, забыть обо всем — о похищенных здесь, под Новоивановкой, деньгах, о двух убитых, о непонятном рассказе сторожа, который иногда воровато поднимал на него глаза... Ему надо было поговорить еще с председателем колхоза, который находился неизвестно где.
Выйдя из накуренного кабинета, Федоров попросил секретаршу председателя, уже немолодую женщину, связаться с Поповским. Буквально через минуту в треске и писке раздался голос председателя:
— Слушаю, Олень.
— Николай Иванович, следователь Федоров хочет с вами поговорить.
— Передай ему трубку, Валя.
Женщина протянула трубку Федорову.
— Вы далеко, Николай Иванович? — спросил Федоров.
— Семь километров от правления.
— Я спешно выезжаю в область. Поговорим завтра?
— Если у вас найдется для меня несколько минут, буду ждать вас на трассе у развилки. Думаю, это вам интересно.
— Договорились.
«Волга» стояла у неработающего, давно запущенного  фонтана. Водитель, обхватив обеими руками баранку, дремал, но как только Федоров коснулся дверцы, открыл глаза и с готовностью включил зажигание.
— В область, Боря. Гребенюка-старшего пока здесь оставим. Нужно срочно проверить одну версию.

* * *
Уже было около пяти, и Федоров понимал, что не успеет к назначенному часу. Поэтому, перезвонил Переверяну, чтобы он и Каллас обязательно его подождали.
Выехав из Новоивановки, Федоров замкнулся в себе. Встреча с Тамарой перевернула все в его душе. Он только сейчас в кабине «Волги» понял, как одинок. Конечно, его окружали друзья, товарищи, жена, дочь, многие прекрасные знакомые, но в то же время одиночество преследовало его по пятам.
Сегодня Федорову показалось, что и Тамара донельзя одинока и он решил обязательно встретиться с девушкой.
Это была не любовь с первого взгляда, не железная логика «самца», увидевшего прекрасную «самку». Все было проще и намного обыденнее. Федорову нравилась эта молодая красивая женщина.
Наплевав на все, он несколько раз порывался позвонить Тамаре, но ее либо не было дома, то ли она не брала трубку м обильного телефона.
Следователь уже узнал через справочную, что Тамара живет на Западном поселке. Если городской телефон стоял в ее квартире, а не в специально нанятой.
Он не знал, что скажет ей, когда Тамара поднимет трубку или когда он приедет на улицу Ломоносовскую и позвонит в дверь. Однако Федоров хотел увидеть ее, поговорить. Уж очень девушка прикипела к его душе.
При воспоминании о жене, шевельнулся червячок сомнения: правильно ли он поступает? Но Федоров тут же его засрамил и заставил убраться восвояси.
Сознательно задержавшись после посещения кабинета Шилова в Новоивановке, Федоров теперь с удовлетворением отметил, что в данной ситуации поступил правильно.

* * *
Спустя полтора часа — в восемнадцать тридцать в кабинете Федорова собрались майор Переверяну, капитан Каллас, дактилоскопист Петренко, майор Сидоренков, вплотную занимающийся делом Мирошника, а также капитан Кривоспинов и «приползший на работу» Кириллин. От него несло перегаром «на километр».
— Сначала о деле мэра, — начал Федоров, но его тут же перебил Сидоренков, сидевший напротив:
— Простите, товарищ майор, это дело закрыто. Насколько мне известно, поц, очистивший Шилова, уже ждет суда.
Федоров улыбнулся.
— Все правильно, но Котенков — кукла, Григорий Николаевич, а нам, по возможности, нужно найти истинного грабителя.
— Ищи-свищи, — недовольно пробормотал Кириллин. — Новоивановским делом нужно заниматься, а не каким-то мэром. — На кой фиг было тогда подсовывать Котенкова. Пусть бы дело с мэром было пока открыто....
— А для того, чтобы нас поменьше дергали, Анатолий Иванович, — сказал за Федорова Переверяну, хитро прищурившись. — Котенков взял на себя это дело, и, слава Богу. Это, конечно, не то, что нужно, но при плохих раскладах игры, и хороший игрок, оставшись без козырей и при непрухе, может проиграть. Поэтому помолчи.
— Ладно, молчу, — согласился Кириллин и отвернулся к окну.
— Меня, а я думаю и всех нас, волнует вопрос, почему вы, господин майор, так глупо поступили? — вдруг спросил капитан Кривоспинов. — А вы, господин Переверяну, поддакиваете Федорову.
— Когда? — Федоров вскинул голову.
— Дав согласие на арест Котенкова по поводу того, что он, якобы ограбил Шилова. Ведь это грубая подтасовка фактов...
Федоров задумался, долго вертел в руках ручку, то открывал, то закрывал свой неразлучный толстый блокнот, затем сказал:
— Кто тебе... вам сказал, что я... Я поступил, не как хотел поступить, а так, как требовало дело. Наше дело, господа, — резко и упрямо произнес Федоров, сжав пальцы так в кулаки, что они побелели, — побыстрее сдать в руки правосудия всех, кто не чист на руку.
Кириллин присвистнул:
— Это сделать сможет лишь господь Бог, если, конечно, пожелает, — тихо пробормотал он и снова отвернулся к окну.
Капитан не боялся выглядеть смешным в глазах подчиненных. Это был именно тот случай, когда коллективный разум мог решить все быстрее и качественнее. Точно так же, как в упряжке два-три компьютера решали одну и ту же задачу, но разными путями. Неожиданно Кириллин отстранился от окна, повернулся ко всем:
— Я за то, коллеги, чтобы отобрать так называемые не глухие дела, добить их, а уже потом браться, простите, за лажу.
— Сейчас что ни дело, то самая что ни на есть, обыкновеннейшая лажа, — резюмировал Сидоренков. — А тебе, коллега, — майор съязвил, — я бы посоветовал сначала как следует побеспокоиться о своей печени, а потом уж  решать о перспективных и неперспективных делах.
— Разберетесь в курилке, кто из вас «правее», — Федоров встал, вышел из-за стола, подошел к сейфу и достал из его объемистого нутра почти толстенную распечатку, бросил ее на стол. — Наша работа за месяц. Больше проколов, чем существенных побед.
— Компьютерные козни. Ваш старенький-престаренький компьютер, с котором вы возитесь как с ребенком, много насчитает, товарищ майор. Благо, у него преогромный  винт — места море. Щаз! — Кириллин снова подал свой голос, а Федоров поймал себя на том, что именно «щаз» в свое время употреблял только покойный Козлов-Лизала, часто пересыпая свою речь этим наречием. — Будто с приходом компьютерной техники у нас в стране преступлений от этого уменьшилось. Вот если бы эта, как вы говорите, «умная машина» не только подсчитывала, но и ловила преступников...
— Искать нужно вам. И мне в том числе. А ищем мы плохо. Кстати, капитан, где ты слышал это наречие?
— Какое наречие? Я что-то не пойму, — Кириллин поднял на Федорова свои большие круглые глаза и следователь понял, что у Кириллина всегда были нелады с русским языком и где уж ему отличить наречие от глагола.
— Щаз.
— Так это вы и говорите, — опустил Федорова на землю Каллас. — Уже с месяц.
— Да?
Улыбающийся Каллас, развел руками.
— И нечего напраслину вешать на других, — недовольно пробормотал Кириллин.
— Беру свои слова назад. Послезавтра у нас будут представители из Москвы.
— К нам едет ревизор, господа, подмывайтесь, брейтесь и прочая, и прочая... — язвительно произнес Кириллин и встал по струнке «смирно».
— Не паясничай, — тихо, но внятно осадил Кириллина капитан Каллас.
Федоров не обратил внимания на очередную выходку Кириллина и продолжил:
— Ищем мы плохо, — повторил Федоров еще раз. — Совершенно никакой оперативности. С каждым разом дела накапливаются... Даю десять минут. Почитайте распечатку. Кто  не хочет читать на бумаге, возьмите ноутбук Севастьянова и почитайте в нем. Двоих «наших» преступников накрыли не мы, а наши соседи.
— Славненько, — снова брякнул Кириллин. — Оперативность и полнота собирания доказательств во многом зависят от четкой организации действий следователя и координации им различных служб органов милиции. Поэтому одним из условий успешного расследования преступлений, является планирование, — почти слово в слово повторил капитан любимое выражение полковника Севастьянова.
— Выйди вон! — вдруг взорвался Федоров.
Кириллин, не ожидая такого поворота, пробормотал:
— Извините, я к слову. — Голос у Кириллина сник. — Разрешите остаться, товарищ майор.
Федоров сменил гнев на милость и кивнул головой.
Молчали все, поглядывая друг на друга. Федоров понимал, что молчание может затянуться и на несколько минут, поэтому, отбросив эмоции, встал из-за стола:
— Я прекрасно понимаю капитана Кривоспинова. Его мнение совпадает с моим тоже, но не будем впадать в эйфорию. Наша задача во что бы то ни стало довести дело Мирошника до конца, а не петь отходную. Мы знаем, что на нас давит и местное начальство, областное, и Москва включила бешеные обороты, Министерство обороны на ушах, но держимся.
— Пока нас всех скопом не посадят за решетку. Уж очень много и о многих мы накопали сообща, товарищ майор, — снова, не сдержавшись, бросил реплику капитан Кириллин. — Да и осталось всего ничего — два дня. Это вам не девять с половиной недель, господа... И к тому же, нас всегда без конца кто-то опережает...
— Чья бы мычала, а твоя молчала, — не выдержал Сидоренков.
— Ты чё?
— А ничё. Пойди, проспись после вчерашней попойки, Толя. Весь кабинет сивухой провонял. Небось, еще и не опохмелялся сегодня.
— Изыди! — громко выругался Кириллин. Ему и так было муторно на душе, а здесь еще доставали и товарищи по работе.
— Ладно, ребята, еще поцапаетесь, — сгладил острые углы всегда дипломатичный и умело уходящий от неприятностей Каллас.
Федоров сверкнул глазами в сторону Кириллина, но решил больше сегодня не трогать капитана. Служба требовала решительных действий, а не вшивых внутренних разборок.
— Перед вами, товарищи, распечатка. На графике показаны наши многочисленные просчеты, — подойдя к столу и развернув огромный лист, сказал Федоров. — Проводя экспертную оценку особенностей личности Скоболева, похитившего вместе с подельником почти двести метров телефонного кабеля, вы, капитан, — Федоров обратился к Кривоспинову, — не учли то, каким образом Скобелеву и его дружкам стали известны подходы к колодцам на территории режимного предприятия? Вы не просчитали и того, и каким образом преступник мог пройти в круглосуточно охраняемую пультовую. Поэтому, мой вам совет допросить всех охранников, включая и внутреннюю охрану. Кстати, из протокола следует, что вы не побеседовали с управленческими структурами предприятия.
— Я просмотрю дело еще раз, Павел Федорович, — согласился Кривоспинов. — Спасибо за подсказку и совет.
— У тебя же, капитан, — Федоров посмотрел на Кириллина, — расследование дела о покушении на жизнь учащегося третьего курса промышленно-экономического техникума Ивана Скокова.
— Ну.
— Подковы гну! Расследование твое не показало, что конкретные индивидуально-психологические свойства тесно связаны с решением вопроса о наличии у обвиняемых на момент содеянного особенного не болезненного эмоционального состояния и состояния физиологического аспекта. Ты не установил, капитан, некоторые индивидуальные особенности, а также эмоциональное состояние Скокова. Именно с ним и связан вопрос о неспособности потерпевшего оказать сопротивление на момент совершения над ним насильственных действий. Поэтому учащийся Иван Скоков, хилый по своей конституции, никак не мог не только избить громилу Переверзева, но даже поднять на него руку, как это хотят показать обвиняемые и как все расписывают «свидетели» потерпевшего... Компьютер показывает, что у тебя были все основания назначить судебно-психологическую экспертизу. Во-первых, это сомнения в правдивости показаний свидетеля и потерпевшего, основанные на их несоответствии характеру ситуации. Во-вторых, асоциальное поведение потерпевшего Скокова, провоцирующее на совершение преступления. В-третьих — наличие отдельных признаков, предполагаемых сильное душевное волнение правонарушителей, и необычность поведения субъекта в момент совершения преступления. И в остальном — немалые странности во внешнем облике, мимике, жестикуляции, пантомимике, телодвижениях...
Федоров оторвался от распечатки:
— Я, остановился лишь на малой толике наших просчетов. Не подумайте, что ошибки были только у наших капитанов — Кривоспинова и Кириллина. На прошлой неделе они случались и у Переверяну, и, не скрою, у меня. Поэтому, думаю, нам следует еще туже затянуть ремни и пошире раскрыть глаза на происходящее. А сейчас я предлагаю всем в предельно сжатые сроки — в минуту, кто сможет и в меньший промежуток времени, изложить свои планы на ближайшие два дня. — Федоров сложил распечатку, раскрыл служебный блокнот. — С кого начнем? — спросил он.
— Если можно, с меня, — сказал, поднимаясь со стула, Переверяну.
Составив план работы на ближайшие два дня, Федоров выехал на завод двигателей внутреннего сгорания.

* * *
К заводу подъехали после пересменки. Федорову крупно повезло: на проходной стоял именно Ермолай Федорович Ставковой.
Вахтер был словоохотлив и уже через несколько минут, справившись, с кем имеет честь, и проверив, скорее бахвалясь, но, как он сказал сам, для порядку, у Федорова «документик», рассказывал следователю по особо важным делам:
— Да, да, припоминаю. Пятнадцатого числа это было. Точно... Я тогда дежурил. С Афанасьевной поменялся, чтобы семнадцатого не дежурить — у нас с женой — юбилей семнадцатого был...
Подходит ко мне, значит, Иван наш, ну то есть, Гребенюк, и говорит: «Слушай, дед, хочешь поллитровку заработать?» Прямо так и говорит. Без обиняков и всяких там уверток. — «Хм, конечно хочу, — отвечаю. — Но, против закона, сам понимаешь, Ваня, не пойду». Завод-то у нас детали к машинам дорогостоящие производит. — «Да я, дед, никаких заводских деталей и выносить не буду. Надо они мне больно». — «А как же с поллитровкой? За что я ее заработаю, по безмужним девкам, так писун уже не того, не фурычит», — вахтер рассмеялся, показав Федорову свои паршивые пеньки вместо зубов, — спрашиваю у Гребенюка, ну, Ивана, а он стоит, и ухмыляется. «Все законно, дед, и писун твой не понадобится в ближайшее время, — говорит. — Понимаешь, я смастерил  машину для убоя свиней. Ребята, дружки, мои чертежи сработали, а я выполнил. Испробуют ее в одном колхозе, а потом премию выпишут большую, если все испытания наша придумка пройдет нормально».
Иван даже показал мне эту свинобойку. Я и на машину, хоть и тяжело уже, но лазил, которой он вывозил ее. Бо-ольшая махина. Но ничего такого из деталей, которые наш завод делает, я не увидел совершенно. Я их, почитай, лет тридцать уже наперечет знаю... Еще когда мастером работал, делали мы их... А сейчас, как пошел на пенсию, разве с нее проживешь, вот на родной завод и устроился вахтером. Все какая копейка, а она, сами понимаете, не лишняя... А что, господин майор, я неправильно поступил?» — поднял на Федорова выцветшие глаза Ставковой.
Федоров успокоил вахтера и вернулся к машине. Минут через двадцать он уже был в своем кабинете, где в сейфе хранились два дела, которые неожиданно соединились в одно. Вне всяких сомнений, ограбление кассира Половинкиной, убийство, а затем и угон автомобиля — звенья одной цепи. И все же, чем дальше продвигалось это дело, тем больше и больше камней преткновения было у него на пути.
Открыв сейф и достав одно тощее, всего в несколько листков, дело, и другое, уже порядком потолстевшее, разбухшее, как сказал бы капитан Кривоспинов, «малость беременное, но еще не на сносях», Федоров положил их на стол и пристроил между ними чистый лист бумаги. Чтобы выписать из них все неясности.
Их оказалось немало: ни в первом, ни во втором деле пока не было главного — руководителя исполнителями. Трудно было поверить в то, что во всем виноват Иван Гребенюк, слесарь-инструментальщик. Да, парень неплохо начитан, ему пальца в рот не клади, но на такое... И в то же время, именно он смастерил, как обозвали штырь — свинобойку... Ну ладно, он прослеживается по двум параллелям или, перпендикулярам, — Федоров одну папку бросил на лежащую на столе — какая разница, но в то же время мне непонятен Новоивановский сторож Онисим Ерофеевич. Два раза стрелял, и оба в молоко... Что-то тут не чисто. Да если бы он захотел — охотник ведь, он бы в указательные пальцы беглецам попал... Что-то он юлил здорово... И Гребенюк-старший, тоже, как не от мира сего... Что-то у него не в порядке, видимо на работе... При виде милиционера, его сразу передергивает... Честные люди так не ведут себя... Да, узнав о том, что с сыном случилось, он бы сначала весь побелел, затем кинулся с расспросами, а он, как рассказали ребята, степенно оделся, и прочее...
Федоров хмыкнул.
Как выяснилось в ходе следствия, Гребенюк-младший  был связан с ограблением кассирши Дарьи постольку поскольку. Да, он смастерил штырь, остановивший машину на полном ходу. Но ведь сам парень во время ограбления был на работе, да и не светился в Новоивановке... Ну, конечно, все правильно, это же надо быть круглым дураком, чтобы грабить у своего села, где тебя, как облупленного все знают... Здесь у Гребенюка-младшего прокол... Он ехал или приехал за деньгами в Новоивановку, и, видимо, вез их куда-то... Или ему их отдали... Ну, ну, дальше тянись ниточка. Все правильно, сторож специально «попал в молоко», потому, что знал, что грабят свои... Что грабит тот же Гребенюк, или, если и не он, то его дружки... Нужно будет провести у сторожа обыск как полагается. Ведь денежек чуть больше, чем на десять тысяч зеленых недоставало в сумке, когда ее везли уже из села... Интересный ход получается, господин Гребенюк-младший. Вы нам этакую конфетку подсунули кислую, что жжет как огнем, словно ее еще и горчицей вместо варенья начинили...
Та-ак, — Федоров от удовольствия потер руки.
Дальше. Гребенюк приехал, забрал оставшиеся деньги, и, естественно, хотел показать «дяде» пятки, смыться на курорт, немного покутить, а затем залечь. Ну, кто бы подумал на него? Да никто. Не попадись он... Вернее, не разбейся он в Новоивановке, с ограблением кассирши Дарьи Половинкиной все было бы шито-крыто... Но тогда ладно, если уж так все здесь неплохо раскручивается, то как же быть с убитыми? Здесь... Допустим, Гребенюк... Опять этот Гребенюк. Да что, на нем все сошлось? Нет... Председатель во время нашего разговора говорил, что он узнал бригадира строителей... Вернее, землеустроителей, которые мостик их отремонтировали и подъездные пути к нему, и взяли с него по-божески... А ведь именно под этим мостиком и была установлена «свинобойка» Гребенюка... С «бригадиром» счеты свела смерть... Возможно, что он и убил этого прораба Свешникова и его попутчицу... Опять не все сходится. Не все... Красивая была медсестра Портнова... Жаль, — Федоров вздохнул... Ну почему смерть выбирает себе лучших из лучших... Вернее, я не так подумал, но многих красивых, нужных обществу людей... Ладно, убийце туда и дорога, а вот... Ладно, если Свешникова и Портнову убил Сивашев, он же, по нашей картотеке, Сивый, тогда выпадает Гребенюк-младший. При чем здесь тогда Гребенюк-старший? Ведь он подспудно на что-то намекал. Поведением своим. Что-то у него не чисто...
Не все не вяжется в стройную цепочку. И чем дальше я пытаюсь разорвать Гордиев узел, тем больше «почему» предстает предо мной... Будто все и нормально, все как по маслу, и на тебе, как обухом по голове, новое действующее лицо. И не одно... Да, я следователь по особо важным делам майор Федоров, должен как можно скорее решить все — меня уже не торопит, а рвет и мечет генерал Осколков, а его задолбали журналисты...
Бросив папки снова в сейф, Федоров закрыл его, и уставился на густо испещренный лист бумаги. Он и сам не заметил, когда успел столько начеркать. Стрелки, стрелки, стрелки. От одной фамилии — к другой. И везде, у каждой фамилии стояли огромные вопросительные знаки. Конечно, Федоров во многом рассчитывал на соучастника Гребенюка-младшего — Феликса Степановича Конькова, но тот, к сожалению, все еще был в бессознательном состоянии...

* * *
Федоров долго не спал. Ходил по комнате, забредал на кухню, много курил. Он не знал, как поступить дальше.
«Я же не курил столько лет! — зло подумал Федоров, — и вот нате вам...». Однако, как показалось следователю, каждая выкуренная сигарета хоть чуть-чуть притупляла боль, пожар, горевший внутри. У него ничего не получалось, а к делам по Мирошнику и убийству Свешникова и его девушки, а также об ограблении кассирши Дарьи Половинкиной приплетались все новые и новые люди. Оно, словно паутиной, обрастало сетями, которые Федоров не мог не то что развязать руками, но уже как казалось ему, и своим умом. Он зашел в «лабиринт» и все время попадал лишь в тупики. Следователь знал, что из этого лабиринта есть выход. Один. Но он не мог его найти.
Успокоился Федоров лишь после того, как совершенно ясно представил всё, что будет делать дальше. План дальнейших действий следователя УБОП был до того прост и выполним, что Федоров едва не захлопал в ладоши самому себе.
Неожиданный звонок в дверь заставил Федорова встрепенуться, прийти в себя.
Почему-то екнуло сердце.
Он подбежал к двери, щелкнул замком и распахнул ее.
— Вы уже даже в глазок не смотрите, господин майор? — перед ним стояла... Тамара. — Можно войти?
— Проходи, — едва выдавил Федоров из себя. Его душа забила «крыльями».
— Спасибо, — улыбаясь, проговорила девушка, проходя в прихожую. Поставив свой небольшой «саквояж» из искусственной «крокодиловой» кожи на трюмо, она повернула голову и наклонила свою щеку к губам Федорова. — Можете сюда чмокнуть, Павел Федорович, разрешаю, — кокетливо, или это так показалось Федорову, проговорила Тамара.
Федорову ничего не оставалось, как оставить на чуть разрумяненной щеке девушки свой поцелуй.
— Проходи в комнату, садись в кресло. Случилось чего? — осторожно спросил он.
— Ничего не случилось, — тихо, улыбаясь, сказала девушка. — Просто я захотела прийти к тебе. Сегодня и именно сейчас.
— Тебя прислал Поддубный? — продолжил дальше свой длинный вопрос Федоров, словно девушка ему перед этим ничего не ответила.
— Нет, — обидчиво произнесла она. — С какой стати?
— Кто же тогда? — в голосе следователя было лишь удивление.
— Можно об этом поговорить позже? — попросила Тамара. — И к тому же, разве я не вольна себе? Разве не вольна поступать, как  хочу?
Федоров поднял голову. Долго молча смотрел на Тамару. Она тоже молчала. Наконец Федоров не выдержал:
— Ты пришла ко мне с предложением...
— Вот именно, — Тамара улыбнулась.
Федоров вздохнул, достал из кармана сигареты, вынул одну, закурил, пачку снова отправил в карман.
— Мне не предлагаешь? — спросила Тамара.
— Ты тоже куришь? Извини, — Федоров снова достал пачку, вынул сигарету и протянул Тамаре.
— А вообще-то я не курю, но за компанию...
Федоров, наконец, улыбнулся.
— Устал? — Лишь сейчас Федоров заметил, что Тамара перешла на «ты».
Он кивнул.
Тамара встала с кресла, подошла к Федорову. Неожиданно девушка, сложив руки накрест, стянула через голову водолазку, затем почти сразу же, отбросив водолазку на диван, щелкнула застежкой лифчика и перед глазами Федорова разбросались юные, обалденно красивые торчащие груди.
— Не понял, — только и пролепетали его губы. Пересохший язык непослушно прилип к небу.

* * *
Тамара раскрыла свои большие томные глаза, посмотрела с улыбкой на Федорова, который, приподнялся на локте и разглядывал ее, обнаженную.
— Ну что, тебе хорошо было? — спросила она, откидывая лезшую в глаза непослушную прядь.
Он только кивнул головой.
— Не сердись, Федоров если что не так, — попросила она и, натянув простыню к подбородку, вдруг покраснела.
— Ты чего вдруг?
—  Подумала, что твоей жене всегда хорошо с тобой, — неожиданно произнесла Тамара. — Ты изменял ей прежде?
Приподнятое победное настроение Федорова как рукой сняло. Поскольку Тамара с женским упорством ждала ответа, Федоров достал с прикроватной тумбочки сигарету, оторвал фильтр, чтоб была покрепче, закурил, уставясь в одну точку. Затем он резко повернулся к молоденькой женщине:
— Не изменял, — с трудом выдавил он из себя. Горло его свело. Федоров вскочил с дивана, подобрал брошенные на пол плавки, одел, подошел к окну и снова умолк. Затем, когда сигарета догорела и обожгла кончики пальцев, бросил окурок в пепельницу и зло добавил, — ты этого добивалась? Хотела услышать от мента запоздалое признание в его слабости? В том, что все мужики быки, и все одинаковы?
— Нет, ты меня не так понял, милый мой Федоров. — Тамара отбросила с себя простыню и, нагая, виновато подошла к нему, властно повернула от окна, затем положила руки на могучие плечи и попыталась взглянуть в его полное сомнений лицо.
Федоров не отстранился от молодого горячего женского тела, ее упругой груди, которая уперлась соском в его грудь. Он лишь скосил в сторону свои глаза: Федорову было стыдно смотреть не только в глаза девушки, но и на ее красивую, такую притягательную обнаженную фигуру.
— Присядем, милый мой Павел Федорович? — вдруг ворвались в него слова грудного голоса Тамары. — Мне было с тобой чудесно. Почти никогда я не ощущала такого блаженства, как сегодня... Ты понимаешь, Федоров? — сказала Тамара, медленно таща его к дивану.
— Н-нет, — вдруг воспротивился он, увидев на нем «обнаженное нутро» смятых белых простыней.
— На кресло? — заметив его взгляд, спросила Тамара.
Он кивнул.
Когда они в обнимку подошли к креслу, Федоров вдруг освободился от объятий Тамары и неожиданно резко произнес:
— Здесь я сижу всегда один.
— Хорошо. — Тамара не обиделась, подошла к дивану, протянула руку к стулу, что-то взяла на нем. Свои пышные волосы сколола только что появившейся в руках заколкой «хамелеон», которая в притушенном свете бра на противоположной стене, выглядела сейчас кроваво-красной.
Федоров повернул голову к ней, обвел взглядом обалденную фигуру.
— И что ты мне хотел сказать, милый следователь по особо важным делам, — спросила она, поглядывая на Федорова и ничуть не стыдясь своей наготы. Ее глаза смеялись, но почти ежесекундно в них проскальзывала едва прикрытая грусть.
— Тебя провести? — глухим, словно не своим голосом спросил он.
— Я думала, что этой ночью...  — в голосе Тамары проскользнула нотка неуверенности и просьбы одновременно, — что мы пробудем вместе до утра...
Федоров ничего не ответил девушке и только виновато отвел глаза: раздевать на Тамаре было нечего. Когда он взглянул на девушку снова, она была уже полностью одета, губы обидчиво поджаты:
— Я ухожу, Федоров. Не провожай меня, если можешь, пожалуйста...

* * *
Размеренно запиликал электронный будильник. Федоров хлопнул ладонью по кнопке и посмотрел на него. Пять тридцать. Пора вставать. Сегодня у следователя был особо сложный день. Вчера, после ухода Тамары, которая поломала ему все карты и перевернула душу, Федоров долго ходил по квартире. Его путаные мысли спонтанно выхватывали картинки их жизни с Валентиной. Познакомились, до свадьбы он ее не трогал — сказалось воспитание. Она тоже была не избалована. Первое время, как не настаивали родители Валентины и его родители, решили детей не заводить, чтобы хоть чуть-чуть опериться. Лишь на пятом году жизни появилась дочь. Затем, и года не прошло — вторая дочь... Он даже и не думал изменять Валентине. Как-то даже в мысли этого не было... Друзья, правда, не все, бахвалились своими победами над женщинами, считали сколько, когда, и где трахали... Горазд на это был Кириллин, у которого «счет» перевалил за сотню побежденных, как он сам говорил, «телок»... Федоров пару раз одергивал выпивоху, но потом перестал — горбатого только могила исправит. Ловеласа тоже... Когда же поддергивали его, Федоров отмалчивался. И вот, на тебе... Столько прожили душа в душу с Валентиной, и... Да где она взялась, эта Тамара... Сама предложила, а он, подлец, пес старый, поддался. Как же, попробовать молоденькую, а, может с ней получше... Конечно, грех сказать, Тамара красивая, и фигурой вышла, и физо у нее в порядке, но... Что она нашла в нем, уже подтоптанном жеребце? У Федорова до вчерашнего вечера и в мыслях не было, чтобы кого-то, кроме жены трахнуть. Да, комплименты красивеньким женщинам он отвешивал щедро. Этого у него не отнять. Ради приличия... Но чтобы вот так... И на том диване, на котором они спали вместе с женой?
Сигареты закончились. После ухода Тамары он выкурил как минимум с полтора десятка сигарет. Думал полегчает — куда там. Достал из бара бутылку коньяка, раскрыл, налил в стакан, но пить не стал. Затем отбросил давящую на него совесть, взял портфель и достал из него свой рабочий блокнот и несколько чистых листов бумаги.
Уже далеко-далеко за полночь набрасывая предварительный план работы и встреч на предстоящий день, Федоров понял, что всего один не осилит, поэтому часть встреч следователь решил перебросить капитану Кривоспинову, зато дело об убийстве Свешникова и молодой девушки должен был с сегодняшнего дня взять на себя — Кириллин снова запил, а больше передать его было некому.
Привычную физзарядку решил не делать — сегодняшняя колгота будет ему и зарядкой, и немало потреплет нервы.
Пока брился, вскипел чайник. Чайная ложка «с горкой» «Нескафе» и ломтик батона — холостяцкий завтрак. Ровно в шесть у подъезда остановилась управленческая «Волга».
Его рабочий день начался не так, как планировал начать его Федоров.  Диалога с сотрудниками, которые вели дела, подлежащие сдаче в производство, не получилось. Половина следователей была в разъездах по новым адресам, Переверяну и Сидоренкова Федоров сегодня решил не трогать — оба майора строчили в две руки «окончание» дела номер 6668. Провалилась и назначенная на двенадцать тридцать встреча и с резидентом — как сообщили, он сегодня на работе не появлялся, заместителя же у «Кольцова», на которого мог переключиться майор, не было.
Федоров, переодевшись в гражданскую одежду, прошел к пивному бару на углу Калинина и Щепкина минут за десять до встречи с резидентом. Как только следователь вошел в полуподвальное помещение, в нос сразу ударил неприятный густой запах. Казалось все здесь — и столики, и стены, и пол — было пропитано прокисшим пивом и табаком. За столиками, захламленными до предела пивными кружками и бутылками, огрызками колбасы и костями вяленой рыбы, в густом табачном дыму галдела охмелевшая не только от пива, группа желторотиков, как называл еще неоперившихся юнцов Федоров.
Пока глаза привыкали к полутемени зала, Федоров подошел к стойке и стал в очередь. Бармен, увидев знакомое лицо, тут же налил кружку и пододвинул ее следователю:
— Вам, Павел Федорович, от бара.
— Федоров сначала не врубился и протянул деньги, но бармен денег не взял и уже наливал жаждущей братии пиво.
«Нужно будет поменять место встречи с резидентом — и здесь вычислили, — подумал Федоров, оставив на стойке деньги и, взяв кружку, прошел поближе к окну.
Как Федоров не растягивал удовольствие, одной кружки пива не хватило и следователь подошел к стойке и попросил повторить.
Бармен снова не взял деньги и протянул Федорову оставленные ранее:
— Вам, Павел Федорович, всегда здесь пиво будет бесплатным, — улыбаясь, произнес бармен. — Шеф распорядился, Павел Федорович.
— И кто же ваш шеф?
— Вы его прекрасно знаете и с ним не раз встречались, Павел Федорович. Он приказал, чтобы я прежде времени не раскрывал карты. Но пиво для вас в моем баре всегда бесплатно, так что приходите в любое время...
— Спасибо, — улыбнулся майор. — Я вашему шефу позвоню, — добавил. Вычислить кто являлся шефом этого пивного бара следователю не составляло труда. Стоило только дать команду компьютеру и тот сразу вывалит нужные данные...
...Резидент не появился, и ровно в час пятнадцать Федоров вышел на улицу. Следователь рассчитывал на эту встречу. «Кольцов», он же резидент, работающий на органы и завербованный еще старшим лейтенантом Федоровым двенадцать лет назад, продвигался «по служебной лестнице» вместе с Федоровым, исправно получал такую же зарплату, как и Федоров, но ни разу не переступил порог Управления внутренних дел. Ни городского, ни областного. Конечно, имея разветвленную сеть помощников, работал резидент до последнего времени неплохо. Сколько групп и группировок, убийств раскрыл Федоров благодаря тихому и всегда исполнительному рабочему сапожной мастерской Дома быта «Кольцову».
Сегодня «Кольцов» должен был просветить Федорова  о месте производства фенциклидина. На последней встрече резидент только намекнул, что будто бы наркотик производится в их родном городе, но где именно, назвать не мог.
— Мне доложат, Павел Федорович. На следующей встрече, надеюсь, о месте производства, вам будет известно, — сказал на последней встрече «Кольцов», пряча карие глаза куда-то в пол.
Федоров и сам подозревал, что фенциклидин производят не за горами, но вычислить, как не пытался, место изготовления универсального наркотика не смог. Вот тогда и прибегнул к помощи резидента.
«Может его «схарчили»? — думал Федоров, возвращаясь в «Волге» в Управление.
— Вы пили, товарищ майор? — неожиданно спросил обычно молчаливый сержант.
— Что, слышно? Пива хлебнул. Жара.
Сержант кивнул и взял в бардачке пачку какой-то жевательной резинки в темно-синей обертке, протянул Федорову.
— Пожуйте, перебьет.
Федоров послушно раскрыл пачку и бросил в рот две подушечки жевательной резинки, которая тут же приятно защипала мятой и охладила во рту.

* * *
— Послушай, Николай! Что мне делать? — спросил, зайдя в кабинет к участковому, Гребенюк-старший. — Уже не первый день здесь торчу. Зачем? Почему?
— Вы ко мне, гражданин Гребенюк, обращайтесь как следует, — строго заметил лейтенант, оторвавшись от бумаг.
— Да брось ты дурью маяться! — в сердцах сказал Гребенюк. — Корчишь из себя начальника. Забыл, что еще недавно под стол пешком ходил, да в штаны делал?..
— Перестаньте, гражданин Гребенюк. Пока следователь не приедет, никуда я вас не отпущу, — уверенно сказал Соболев и снова уткнулся в бумаги. — Раз он вас привез сюда, значит, так надо. Он сказал, что и заберет отсюда. Не  забудет.
— Так я тебя и послушаю, — зло едва не сплюнул на пол Гребенюк и выйдя из комнаты участкового, пошел к дому матери. Потом, повернувшись, взглянул на приоткрытую дверь пункта правопорядка и вслух добавил: — Захочу, без твоего позволения домой уеду. Я пока что не арестован и расписок никаких не давал. Понял? И вообще, я тебе, Николай, в отцы гожусь! Вот и говори со мной, как и полагается!
Гребенюк-старший поднял щеколду и, открыв калитку, вошел во двор.

* * *
Изучив дела, Федоров положил их в новый сейф и довольный вышел из кабинета. Предположение о том, что  ребята, разбившиеся на «Жигулях» и взрыв машины предпринимателя Мирошника каким-то образом связаны друг с другом, подсказывал профессиональный нюх следователя. И в первом, и во втором деле, прослеживался один и тот же почерк. Почерк, казалось бы, нелогичного, но в то же время, расчетливого и во всех мелочах продуманного преступления. Возможно, именно этим ребятам и предстояло послать сигнал и подорвать Мирошника... Но деньги в этой же машине... Знатоки подбросили парням, чтобы в конец запутать дело? Естественно, ограбление кассира Половинкиной, скорее всего, было лишь прикрытием. Но зачем убит прораб Свешников? Зачем? И куда он направлялся в тот злополучный для него день? А его девушка. Кто ее изнасиловал, а затем задушил?

 * * *
Через тридцать пять минут Федоров был в доме Свешникова. Его встретила слезами мать убитого, Екатерина Григорьевна Свешникова.
Рассказ женщины был долгим и путанным. И о самом Сашеньке, и о его многочисленных друзьях по институту, по работе. Исподволь направляя рассказ женщины в нужное русло, Федоров,  попросил ее показать альбом фотографий.
— Пожалуйста, — охотно согласилась Екатерина Григорьевна.
Листая альбом, Федоров слушал короткие комментарии к наклеенным на листах фотографиям, которые давала мать убитого.
— А чем занимался ваш сын в последнее время?
— Как чем? Работой. Она из него все соки выжала...
— А еще чем?
— Ой, не знаю, — комкая в руках платок, опять запричитала Екатерина Григорьевна. Потом, как-то сразу успокоившись, подняла на Федорова глаза:
— В день убийства он по телефону говорил с каким-то то ли Степановичем, то ли Ивановичем, или еще как... Да нет, скорее, Петровичем. Это точно. Они говорили о старых марках. Я, правда, не прислушивалась...
— Саша был филателистом? — поинтересовался Федоров у женщины.
Мать Свешникова подняла на Федорова непонимающие глаза.
— Он почтовые марки собирал?
— Нет. Говорил как-то, что практикант нашел коробку со старыми марками. Когда дом на Тимирязевской ломали...
— Саша говорил с Петровичем, или кем-то другим, часто?
— Да я не знаю.
— А с медсестрой Портновой?
— С Аннушкой они на будущей неделе хотели расписаться. Очень любили друг друга... Аннушка как-то пошутила: мол, куда ты, Сашенька, туда и я следом... Даже на тот свет. Провидицей была, сердечная... — женщина опять заплакала.
С трудом успокоив ее, Федоров попрощался.
Теперь дело, казалось, окончательно запуталось. Еще недоставало, чтобы марки приплелись к делу да некий Петрович... Попробуй, сыщи в миллионном городе Петровича. Наверное, до полусотни тысяч Петровичей точно выйдет...
«А уж не Гребенюк  ли это старший все подстроил — и взрыв машины Мирошника, и ограбление кассирши Половинкиной? — осенила Федорова догадка. — Почему у Гребенюка-старшего, Бориса Петровича, когда я познакомился с ним в первый раз, так глазки забегали? Зачем он бельишко прихватил с собой?.. А, может, это его сын? Ведь он...  Неспроста все это...»
Через час с небольшим после беседы с такелажником Карповичем и звонка знакомому филателисту, Федоров сидел в небольшой, но со вкусом обставленной комнате сестры Гребенюка-старшего — Марии. Борис Петрович, когда Федоров, извинившись перед хозяйкой, вошел в дом, неспокойно заерзал на табурете, зачастил скороговоркой:
— А, господин майор. Ну, наконец-то, проходите, проходите. Я уже, честное слово, заждался. Два дня, как вы меня оставили здесь. Правда, я без дела не сижу — сестрице помогаю, да и при маме побывал. Хотя, путевка пропала, ну, да ладно, как-то обойдусь, — Гребенюк-старший вздохнул. — Хозяйству, знаете, мужской глаз нужен. А мужика у Маши считайте, уже четвертый год нет... Проходите, присаживайтесь...
— Спасибо за приглашение, — коротко ответил Федоров и, пройдя в комнату, сел на предложенный стул.
В комнате, несмотря на жаркий день, были приятный полумрак и прохлада. Пахло лекарственными травами, сушившимися в запечье, мирно тикали ходики.
— Что, нашли преступников? —  поинтересовался Гребенюк-старший.
— Нашли, — кивнул Федоров.
— Разве? Ну и... — Гребенюк-старший, разыгрывая удивление, поднял на Федорова зеленые, похожие на крыжовник глаза. — Не интересуюсь кто, потому, что, наверное, это пока тайна. Хотя... Хотя, я бы хотел его не только увидеть, но и плюнуть ему в лицо.
— Эта тайна только не для вас, Борис Петрович. Не для вас. А плюнуть... понимаете, — Федоров замялся, плюнуть ему в лицо вам, наверное, будет проблематично.
— Это же почему? Позвольте спросить кто? Я его или их знаю?
— Вы и есть, Борис Петрович, — уверенно произнес Федоров. А плюнуть себе в лицо можно только на большом ветру, либо на свое отражение в зеркале... Главный преступник вы, гражданин Гребенюк!
— Вот это да! Не было ни гроша, да вдруг... алтын! Разыгрываете, гражданин майор.
— Ну, допустим, алтын этот будет сначала зеленым, а затем в ржавую клеточку, — парировал Федоров, а про розыгрыш, какой тут розыгрыш? Не до него, — теперь уже вздохнул Федоров, вставая. — Собирайтесь. Я жду в машине. И безо всяких там... Да, кстати, вы ведь собираете почтовые марки?
Гребенюк, набычившись, лишь утвердительно кивнул.
Федоров взглянул на осунувшегося и за минуту словно на десять или более лет постаревшего преступника и подумал, что для того, чтобы разобраться со всем этим делом, которое приняло совершенно новый поворот придется разбираться и разбираться. И не только ему. Его силенок для этого недостаточно... А времени до пятницы оставалось всего ничего — два дня...

* * *
Федоров быстро вошел в кабинет. Увидев сидящего у его стола Сидоренкова, нерешительно остановился на пороге.
— А, привет. С новым делом!
Федоров молча кивнул, стоя на пороге.
— Извини, Павел, — Сидоренков редко обращался к Федорову на «ты», — ничего, что я временно твой стол оккупировал? Ты же в кабинете Севастьянова сейчас в основном... У меня Кириллин с Переверяну разложили на двух столах «карту боевых действий»...
— Сиди, — отмахнулся, подобрев Федоров. — Кириллин вчера нализался снова.
— Он же кодировался, — удивленно произнес Сидоренков. Будто бы у врача Довженко.
Федоров ничего не ответил Сидоренкову, только отмахнулся. Два трупа. Это сначала. Затем еще один, уже в Новоивановке... Из-за марки.
— Из-за какой марки? Иномарки? — Сидоренков поднял на Федорова голову.
— Почтовой, Григорий. Самой что ни на есть, почтовой.
— Три трупа из-за обычной почтовой марки? Сомневаюсь, Павел Федорович. Сильно сомневаюсь.
— Можешь не сомневаться, Гриша. Марка стоит того, чтобы...
— Убить человека за клочок пожелтевшей бумаги? И к тому же, не одного...
— Ладно, дело, можно сказать, на мази. Много тебе осталось копать?
— Начать и кончить, Павел Федорович, — уже сугубо официально ответил Сидоренков. — Кстати, сегодня в мой адрес в тринадцать тридцать поступило «штормовое предупреждение».
— И за тебя взялись, скоты подколодные. Кто же? Назвались?
— Обещали башку глазами назад повернуть, если я не прекращу дело о Мирошнике и иже с ним. Отметились, что это, мол, группа новых русских вышибал «Орион»...
— Ты там поосторожней, Гриша. — Федоров стал серьезным. — Они редко слова на ветер бросают. У «Ориона», к которому нам не подкопаться, сколько ни копай, и не тужься — почти все схвачено... Четыре с половиной тысячи бойцов. Даже представить страшно...
— Знаю. И что, сразу в кусты, лапки кверху? Нет, Павел Федорович. Попугать — попугают, и, думаю, затихнут... А Шилов-то, оказывается, по уши... Взял сто пятьдесят тысяч зеленых и в знак «благодарности» позволил двум субъектам неизвестной национальности купить семь магазинов — целый квартал на центральном проспекте по бросовым ценам. За все они заплатили... двадцать восемь тысяч У.Д.Е. Ты представляешь? Семь магазинов в центре за двадцать восемь тысяч долларов! Смешно!
— Информация о взятке подтверждена? У тебя есть неопровержимые улики? — сразу же спросил Федоров и тут же подумал, что к возможному сбыту фенциклидина присоединилась и крупная сумма в инвалюте.
— Да ни фига пока у меня нет. К сожалению. Есть только вот это, — Сидоренков протянул небольшой листок и один свидетель. Из крутых, то бишь, новых русских. Его сильно крутанули, вот он и рассвистелся. Принес диктофонную запись. Так у него, как у взяткодателя на значительно меньшую сумму, диктофон барахлил при записи. И что не произвел ничего, кроме звука шагов и упоминания его же самого, что он готов дать двенадцать тысяч долларов, чтобы его мэрия не трогала на протяжении года. Еще на пленке — шум транспортного потока, и все.
Федоров хмыкнул.
— Считай, у тебя ничего нет, Гриша.
— Я и не говорю, что есть железно. Это лишь маленькая зацепка. Не бойся, будет, Павел Федорович. Покопаю и будет. Я Шилова сгною... Крутой сказал, что мэр денежки взял. Вернее, его секретарша. Вызвал ее к себе и на бумажке написал, чтобы она взяла презент.
— Смотри, чтобы тебя не закопали и не сгноили прежде, чем ты вычислишь все «презенты» мэру...
— Пуганые.
— Это я знаю, Григорий, и тебя прекрасно знаю. Будем копать... Кстати, я поспрошаю у одного хорошего знакомого, может он чего подкинет мне о мэре новенького?
Заметив мелькнувшее в глазах Сидоренкова недоверие, Федоров улыбнулся:
— Я вполне серьезно, Григорий.
— Понял, — все еще недоверчиво пробормотал Сидоренков.
— Ну, хорошо, работай, не буду тебе мешать, — сказал Федоров и вышел.

* * *
Разборка крутых в двадцати километрах от Лучегорска заставила вздрогнуть всех. Первую партию из девяти изувеченных трупов привезли в областной морг в пятнадцать часов.
На место преступления прибыли не только все сотрудники областного управления внутренних дел, но и городского.
На ноги подняли даже местный гарнизон.
Федоров с группой поддержки в восемь человек чуть припоздали — пожарные уже скатывали рукава. От трехэтажного особняка, стоящего на пригорке, остался лишь обугленный остов.
— Я же говорил, что здесь нечем дышать, — сказал Переверяну. — Нагнали по пятеро сыщиков на одного убитого. И по десять солдатиков... Уж они-то зачем? Кошмар. Крутые уже давно смылись на «мерседесах». Одни, если остались живы, зализывать раны. Другие — праздновать победу. Поди, теперь сыщи их...
— Долго едешь, майор, — грубый голос Осколкова вывел Федорова из транса. — Где твои люди? Еще добираются окольными путями?
— Это все, господин генерал.
— Как все? — Осколков поднял свои косматые брови. — Не понял. Была команда задействовать всех!
— Зачем, господин генерал? Здесь и так негде яблоку упасть. Посмотрим...
— Не рассуждать! Я приказал! Семнадцать трупов, а ты, майор, смотреть... Нечего здесь рассматривать! Ловить преступников надо. Где Севастьянов? Долго будет валяться в больнице? Куда делся Ашукин? Что у вас творится, майор? Кто замещает их?
— Временно я, господин генерал.
— Почему не доложил?
— Я докладывал, — господин генерал.
— Почему, майор, до сих пор занимаетесь делом Мирошника? У вас что, других дел нет?
— Но ведь дело украли.
— Мне плевать. Докладную записку на стол. Вкратце изложите суть, и закрывайте его. Дальше пусть москвичи его ведут. Разве непонятно? Нечего мусолить! Я приказываю!!!
— Понятно, господин генерал.
— Сейчас главное поймать преступников, которые оставили здесь столько трупов. Чья это дача, Федоров?
— Не знаю, господин генерал.
— Почему?
— Не мой участок.
— Чей?
— Сеньковского райотдела, — господин генерал.
— Кто руководит?
— Месяц назад Сеньковским райотделом командовал капитан Воробьев, господин генерал.
— Коля! — позвал генерал своего ординарца. — Капитана Воробьева. — А ты, майор, лови преступников, которые убили вот этих, — Осколков кивнул на прикрытые брезентом трупы, которые еще не увезли с места трагедии.
У Федорова едва не вырвалось, мол, ловите, на то вы и область. Происшедшее не относилось к Лучегорскому УВД.
— Разрешите обследовать местность и дом, господин генерал? — спросил Федоров.
Осколков сердито посмотрел на Федорова, кивнул.
Пройдя через пролом, развороченный взрывом, Федоров остановился. На почти трехметровой высоты ограде из железобетонных плит, поверх была нанизана в три ряда колючая проволока. 
«Настоящий концлагерь, а не дача», — подумал Федоров, чуть отступая назад, чтобы получше рассмотреть эту необычную стену.
— Осторожнее здесь, — товарищ майор, — перед следователем как из-под земли вынырнул солдатик. — Здесь противопехотные пластиковые мины. Вы идите по дорожке, отмеченной флажками.
«Даже так? — Федоров опешил. — Вот это да!» — Затем он взглянул на веснушчатого молоденького солдатика в кирзовых сапогах:
— Спасибо за предупреждение.
— Не стоит, — чуть покраснев, пробормотал солдатик и, встав смирно, негромко отрапортовал:
— Служу Отчизне!
«Новобранец», — мелькнула мысль. Федоров кивнул и по указанному саперами «коридору», направился к почти дотла сгоревшему особняку. Спустя минут двадцать, перепачканный сажей, вышел.
— Ну что? — спросил Осколков, увидев Федорова.
— Ничего. Следы если и были, господин генерал, пожарные смыли, да солдаты затоптали. Остальное — работа нашим и вашим следопытам... Может, что-то и найдут, господин генерал. В таких делах...
— Ты мне конкретно! Мне журналистам надо что-то сказать. Подготовь доклад.
— Это не мой район, господин генерал, пусть о докладе и о приеме журналистов позаботится Воробьев.
— Меня учить? Ты знаешь, майор, что я могу...
Зная, что спорить с генералом нечего, Федоров с трудом сдержался:
— Если позволите, конкретно я доложу вам завтра, господин генерал.
— Что же изменится до завтрашнего дня? Телевизионщики будут с минуты на минуту. Выступишь перед ними. Ты же был в доме, видел...
Сказать журналистам о том, что Федоров видел лишь обугленные стены и местами запекшуюся кровь — смешно.  А больше-то и нечего.
— Я не могу, господин генерал.
Осколков зло посмотрел на Федорова и открыл было рот, чтобы отругать, но Федоров опередил генерала:
— Голос у меня подсел. Как только разволнуюсь, срывается на шепот. — Пришлось соврать Федорову. — Вы представляете, как это будет выглядеть на телеэкране? Неудобно за нашу родную милицию. Я лучше побеседую, если позволите, с резидентами, господин генерал. Уж они хоть что-то об этом, да скажут...
— Хорошо, свободен. Завтра к восьми ноль ноль доложишь обстановку.
Генерал повернулся от Федорова и, поискав глазами ординарца, пророкотал:
— Коля! Я же сказал, капитана Воробьева ко мне! Немедленно!
Молоденький лейтенантик сразу же бросился исполнять приказание своего шефа, а Федоров, собрав своих за исключением дактилоскописта Петренко, и, пока не поздно, с места происшествия ретировался.

* * *
— Прости, Володя, что к вечеру звоню. Тамары дома не было. — Федоров начал издалека. — У меня есть к тебе предложение.
— Что за спешка? Завтра встретимся. Хотя, хорошо, что вышел на меня. Что там у тебя?
— Серьезный разговор по сегодняшней трагедии в двадцати километрах от города и по Шилову.
— По мэру? — удивленно спросил Поддубный, ни словом не обмолвившись о разборке.
— Именно. Примешь?
— Жду в министерстве. Найдешь.

* * *
— Здравствуй. Я почему обратился к тебе, — войдя в знакомый семьсот седьмой кабинет, и протягивая Поддубному руку, почти с порога проговорил Федоров. — Вы тоже копали, а, может, и до сих пор копаете дело Мирошника.
— Да не торопись ты, — сказал Поддубный, вставая с кресла и крепко, через стол, пожимая в ответ руку Федорову. — Садись, пожалуйста, — предложил он, — я весь внимание.
— Да нет, я ненадолго, — смешавшись, сказал Федоров. — По телефону не хотел сообщать. Могут особисты прослушать. Так вот, Шилов был связан с Мирошником канатищем. Ты знаешь об этом?
— Гм, — Поддубный вышел из-за стола, подошел к журнальному столику, сел на диван. — Это интересно.  Я об этом кое-что знал, но не так много, как хотелось бы. — Да ты садись, Павел Федорович. Как говаривали, в ногах, правды нет, и быть не может. Кофе, коньяк?
— Ничего не хочу. Я скоро стану кофеманом. Бывает, что по семь, а то и по десять чашек выпиваю.
— Думаешь, я меньше? — Вор в законе хмыкнул. — Коньяком балуюсь редко, а вот кофе пью как слон... Как знаешь, — Поддубный налил в чашечку кофе из кофейника, отхлебнул.
— О фенциклидине слышал? — неожиданно задал вопрос Федоров.
— Обижаешь, — Поддубный улыбнулся. — Мои говорят, вещь стоящая. Подбивали вступить в конгломерат по продаже, но я напрочь отказал. Не хочу ввязываться в наркоту. Это не по мне. Говорят, им колются, и он не хуже героина...
— Бери  круче. Это универсальный наркотик, Володя. Можно и колоть, и нюхать, и принимать внутрь... Тысячной доли грамма достаточно, чтобы, приняв ее, в тот же день или вечер отправиться к давно или недавно почившим прародителям.
— Что, Константин Иванович тоже им балуется? На иглу сел? Нюхает? Употребляет внутрь?
Федоров хмыкнул.
Опять же, бери выше, Володя. Ни первое, ни второе, ни третье. Ты, оказывается, плохого мнения о Шилове. Он... наркобарон не только Лучегорска. Через своих доверенных лиц, уважаемый определенной массой горожан, но не мной, Константин Иванович поставляет крупные партии фенциклидина в Москву, Киев, Ростов-на-Дону, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Харьков, Липецк, Воронеж, Одессу, Днепропетровск, Минск... А «кашу» готовит ему кто-то другой. Где — не знаю. Но то, что эту гадость синтезируют в России — факт... Может и у нас, хотя сомневаюсь. Шилов не позволил бы.  Думаю, он знает неписаный закон, не грабь соседа своего и не открывай на вверенной тебе территории подпольную фабрику... Нужно копать...
— Зачем ты мне об этом рассказал? — Поддубный отставил чашку с кофе. — Мои пацаны на сегодняшний день знают лишь о мелких поставках фенциклидина.
— Я хочу, чтобы твои, Володя, и занялись Шиловым всерьез.
— Сдаешь мэра нам? С чего бы это. Ведь это, Павел Федорович... За подобное можно схлопотать орден на грудь.
— Или пулю в ту же грудь, господин Поддубный. Хотя, дело не в пуле. Нам все равно не дадут ничего с Шиловым сделать, а твоим что? Копайте.
— За это, спасибо. Завтра, — Поддубный взглянул на часы, — в десять тридцать утра у мэра начнет тлеть зад. А вот тебе, майор, думаю, следует плясать: завтра же ваш Ашукин с водителем вернутся в Управление.
— Не понял.
— Мой отряд быстрого реагирования накрыл одно осиное гнездышко в двадцати километрах от Лучегорска. Надеюсь, тебе уже известны подробности, поэтому нечего вникать и переливать из пустого в порожнее. Разборка крутая. Даже по сегодняшним меркам. Моим ребятам пришлось не только хорошенько помахать кулаками, но и пострелять... При таком раскладе, без трупов не обойдешься. Но все они получили за дело. Жаль, что и мы четверых потеряли. Двое на противопехотных минах подорвались. Собаки, мин за забором до фига и больше наложили… Лучших потерял, но что поделаешь — стреляли. А там, где стреляют, льется кровушка...
— Ты не боишься, Володя, что вас какой-то следователь накроет. Раскопает и накроет. Шумное дело...
— Не переживай, стреляные, господин майор, — Поддубный улыбнулся. — Надеюсь, что данное дело не попадет в твои руки... А другие... Из общака, коли что, энную частичку бросим в пасть, и всё заглохнет...
— Как знать, что взбредет в голову генерала, — Федоров тоже улыбнулся. — Вызовет Интерпол. Тех не купишь...
— Да ничего этому тупице не взбредет. Он до сих пор работает дедовскими методами. Наш генерал даже «муху»1 от РПГ2 не сможет отличить, где уж ему додуматься, что можно вызвать Интерпол и так далее, и тому подобное. Разве, если кто-то подскажет...
1 Десантный гранатомет одноразового действия.
2 Ручной противотанковый гранатомет.
Поддубный еще плеснул в чашку кофе.
— Может, и ты хлебнешь? — поинтересовался.
Федоров отрицательно мотнул головой.
— Ну, как знаешь. Самое интересное, господин следователь, было потом. Мои ребята случайно напоролись на отлично замаскированное убежище. Именно там, в убежище, которое было оборудовано по последнему слову техники — с новейшей компьютерной сетью, системами слежения, массой  компьютеров, всевозможными мыслимыми и немыслимыми лабиринтами-ловушками и западнями, арсеналом новейшего оружия, и нашли вашего подполковника...
Моя группа уже собралась уходить, с «подарками», как наш новобранец услышал слабый крик. А представь, Павел Федорович, что бы произошло, если бы мои ребята не обнаружили пленников. Их бы, обессиленных, без пищи и воды, за несколько дней сожрали заживо полчища брошенных туда для острастки голодных крыс, либо они сгорели бы. Костерчик был на славу!
Двадцать минут ребята «колдовали» над люком с хитроумными запорами. Затем поступили проще — подорвали почти полуторатонную махину. Все «нужные люди» находились в бетонном склепе пять на шесть метров. Они были прикованы цепями к огромному крюку, прибитому к потолку. Там сидел не только ваш подполковник. Семь человек дожидалось определенного «внимания»... Троих из них, чтобы стали посговорчивее, посадили на иглу. Сия чаша миновала подполковника, его водителя и еще двоих — пожалели морфий. Шайку Бешеного мои ребята вычисляли несколько месяцев. Вышли же на нее... через польских коллег.
— Вы не поделили чего с ними? Прости, я имел ввиду с Бешеным? — поправился Федоров.
— И делить нечего. Бешеный не признавал ни ваших хлипких законов, ни устоявшихся наших.
— Имеешь ввиду — воровских?
Поддубный допил кофе, поставил чашку на столик, взял сигареты, протянул пачку «Кемела» Федорову. Следователь отмахнулся.
— Я ничего не имею ввиду Павел Федорович, — сказал Поддубный, прикуривая от зажигалки. — Бешеного никто не принимал на общем собрании воров в законе. Этот ублюдок напрочь презрел неписаное правило — вором в законе может стать только тот, кого приняли на общем собрании воров в законе, он не вправе иметь жену, должен хоть разок отведать зоновскую баланду... Раньше мог в исключительном случае стать вором в законе внесший немалую сумму денег в общак и признающий наши законы. Но, опять же, все равно покормивший вшей на нарах и не имеющий жены. Бешеный же провозгласил себя самолично не только вором в законе. Он дошел до того, что напялил на себя имя некоего Красного мага — в противовес Черным и Белым магам, и после этого, мол, стал Царем всех урок. Женат. Там такая уродина. Нацепляла на себя золотых побрякушек килограммы... А Бешеный именно так и именовал себя, Царем всех воров. Ты представляешь? Уму непостижимо — этот урод попрал наши  хоть и с трудом, но сдерживаемые законы.
— Это его дело, — сказал Федоров, чуть улыбнувшись краешками губ и потянувшись за сигаретой. Как он не пытался сдержать себя, ему тоже захотелось закурить. Увидев порыв майора, Поддубный взял пачку, выбил сигарету и протянул Федорову, тут же щелкнул зажигалкой, пододвинул поближе  пепельницу.
— Если хочешь чего — не отказывай себе. Любой отказ — во вред. А про Бешеного ты не прав. — Поддубный потушил сигарету в пепельнице. — Ты же следователь, Федоров, и так просто сказал, что это личное дело Бешеного. Он, навесил на себя все что было можно, и чего и в помине не было у нас с двадцатых годов, когда НКВДэшники придумали воров в законе. Он заставлял всех не вносить денег в общак, поскольку организовал свою, как он назвал ККК — Красную Кассу Королей. Сам был и... ее казначеем. И так далее, и тому подобное...
— Казны не поделили? — Теперь Федоров рассмеялся всерьез. — Ну, а Бешеного вы взяли?
— Обижаешь, Павел Федорович. — Поддубный снова поджал свои ставшие тонкими губы. — Ни одна волосинка с Бешеного, он же Мазуров Борис Борисович, не упала, хотя от его логова остался лишь покрошенный бетон. Перетрухал господин Мазуров, правда малость, в штаны наложил, но это пустяк. Хочешь на него взглянуть? Уже помытого, приведенного в божеский вид, так сказать. Чтоб парашей от него не перло.
— Бешеный что, здесь? — удивился Федоров.
Вор в законе что-то шепнул в карман рубашки. Буквально сразу же в комнату ввалился громила.
— Приведи Бешеного, Сашок.
Громила молча повернулся и вышел.
— Да не хочу я на него смотреть, — хмыкнул Федоров. — Дался мне Красный или Коричневый маг.
— Да нет, ты взгляни на «царька», не поленись. Не увидев и не познакомившись с ним поближе, многое потеряешь, Павел Федорович. В кои-то веки перед тобой предстанет самозванец. Взгляни все же, — настоял на своем Поддубный. — Он  ЧЧ1, господин майор. За ним, после того, как Бешеный объявил себя Красным магом, утвердилась еще одна кличка — Хомячокс2. Хотя, если покопаться в его анналах,  Бешеный несколько интересен своим ненормальным мировоззрением. Не знаю, как с ним поступят на общем собрании, но я бы его привязал на цепь, и водил по всем нашим законным местам. Надеюсь, ты понял, о чем я речь веду.
1 В данном случае подразумевается «человек чокнутый».
2 Производное от Homo sapiens (жарг.).
Федоров кивнул. Поддубный имел в виду основные «резиденции» воров в законе.
— Ладно, уговорил, — согласился Федоров, потушив сигарету.
— Тебе грамульку налить?
— Чуть-чуть. Если можно, коньяку, — попросил Федоров. — Работы сегодня еще воз и тележка...
— Да хватит тебе прикидываться. Думаю, что сегодня все работы следует отложить на завтра, а то и на послезавтра. Как говорили в свою бытность мудрецы, дни вечера мудренее и отложи на завтра то, чего не успел сделать сегодня. Разве не так, Павел Федорович.
— Так, Володя. Кстати, это твое настоящее имя, или вымышленное, так сказать, — поинтересовался Федоров.
— Настоящее. С какой стати крыться? — ухмыльнулся Поддубный, протягивая Федорову рюмку с коньяком.
— Фамилия Поддубный, тоже, стало быть, настоящая? — спросил следователь.
— Естественно. Неужто ты думал, что я, вор в законе, буду выпендриваться? Поддубный и есть моя настоящая фамилия, затрапезная, самая что ни на есть русская. Это уже, как говорят в нашей системе, без брэ, господин следователь.
— Круто. Не боишься?
— Тебя? Нет. Таких, как генерал Осколков следует остерегаться, — сказал вор в законе. — Для всех, и для Бешеного я — Поддубный, или еще Дубик. Данное прозвище мне на зоне дали.  А так — Владимир Александрович Поддубный. И паспортина на этот счет имеется. Не поддельная, а самая настоящая, выданная органами... Так, что, какой смысл. Некоторые скрывают свои образины за десятками, сотнями фамилий, кличек. Ну и что. Я от своей не отказываюсь, и вовек не откажусь. Надеюсь, ты понимаешь?
Федоров кивнул.

* * *
Бешеный вошел без сопровождающего, с высоко поднятой головой.
— Явление в коробочке, — деланно проговорил Поддубный. — Садитесь, Ваше Королевское Высочество и Красный маг. Пожалуйста, на диван или можете в кресло присесть — куда будет вам нынче угодно. Извините, скипетра и короны мои ребята в вашей резиденции не нашли... Видно, плохо искали. Конечно, я задал им трепки, но... Благодарите за костюмчик, который они прихватили вам для переодевания после того, что случилось...
Вошедший поджарый, лет сорока-сорока пяти мужчина вальяжно сел в кресло, подтянул штанину и положил нога на ногу:
— Ты слишком самонадеян, Вовчик. Авантюрист, вот кто ты, — поднял на вора в законе свои набыченные глаза Бешеный. На его лице не дрогнул ни один мускул. Да, я Красный маг, и этого не отрицаю. Что, с ментом, Вовчик, связался? — Огонь ненависти, вырвавшийся из-под ресниц Бешеного, когда он взглянул в сторону Федорова, попытался опалить майора, но следователь не отвел от Бешеного глаз. — Поц ты, Вовчик. Поцом был, поцом и остался, — Бешеный снова перевел свой взгляд на Поддубного. — Ты не боишься за третью штрафную санкцию?1 Подумал о себе? Твои же ребятки тебя и укокают...
1 Вора в законе коронует сходка. Она же и развенчивает того, кто провинился. Проводится с ведома сходки воров в законе. Третья блатная санкция — самая жестокая — смерть. Ею карают только за измену. Предателем становится тот, кто сдал подельников, пошел на сотрудничество с милицией, похитил общак, убил вора в законе без санкции сходняка, вышел из воровского клана или завязал.
— Я бы порекомендовал тебе быть поосторожнее в выводах, — негромко сказал Поддубный. — Я вор в законе, не забывай, Хомячокс. Я избранный на сходке, а ты...
— Не учи ученых, пацан. Да, по-вашему, я самозванец. А, плевал я на тебя, Поддубный, и на всех воров в законе. Это говорю я, Красный маг Мазуров Борис Борисович. Говорю при свидетеле, хотя он и мент паршивый. Ты думаешь, Вовчик, я не знаю, кто у тебя сейчас здесь сидит? Майор Федоров из городского Управления. Старший следователь УБОП. Даже диву даюсь, как он еще жив? От троих моих ребят недавно ушел, паразит. Его даже москвичи пытались снять — просчет. Уж не твои ли людишки постарались? Неужели твое кодло взяло этого вшивого мента под свое крылышко?
Федоров едва не психанул. Злость в нем вскипела, как борщ в казане, кулаки сжались. Он уже хотел сказать пару «теплых» слов в адрес Бешеного, но затем чуть попридержал свои эмоции, сжался, и в разговор между Поддубным и Мазуровым решил не встревать — они блатные, сами разберутся...
— Заткни свой рот поганый, — резко произнес Поддубный. — Не тебе решать мои проблемы и то, с кем разговаривать, и кого брать в друзья. 
— Друзья? — Бешеный сплюнул на паркет. — Плевал я на тебя и на всю твою воровскую братию вместе взятую, на твоих друзей. Я — Красный маг! И при них это же повторю. Моих денег, дубина ты, хватит, чтобы купить не только весь вшивый общак российских воров в законе, но и эсенгешных, и тех, кто за морями-океанами ошивается...
Поддубный был непробиваем:
— Чем плевать-то будешь?  Сходка тебе скажет, что к чему. А пока... пока я, вор в законе, даю слово, до общего сбора, который я сегодня буквально через пяток минут оглашу, и волосинка с твоей паршивой неумной головы не упадет. Смотри, как бы не обжегся... Получше поплюй на свои поганые пальцы, которые в дерьме...
Мазуров ухмыльнулся:
— И когда же сбор твоих несчастных урок? Я хочу посмотреть на их неумные физиономии. Как же, ха, воры в законе... Мельтешня все это, Вовчик. Настоящая мельтешня. Без прибамбасов... Вот ты бы ко мне на мою хазу пришел, да в ножки бухнулся после всего, я бы, может, оставил тебя пылесосить мои ковры, хотя, напрасно все это ты затеял, Поддубный. На свою голову все...
— И еще я даю слово, — не обращая внимания на угрозы Бешеного, продолжал Поддубный, — что посмотришь на все: на нас, настоящих воров в законе, а не самозванцев, на авторитетов, да и на свет божий в тот день в последний раз. Думаю, что и плевать напрочь перестанешь — нечем будет. Исполнители тебя в момент немым сделают.
— Пришьете? Врешь, сука! Не на того напоролся! Меня не достать. Вызволят. Менты. Москвичи. Спецназ уже на ногах. «Беркут» тебе и твоим бандюгам быстро и охотку, и печенки отобьет. Знай свое место, шалава. Понял, мальчик? Они уже ищут меня, и найдут с минуты на минуту... Половину генштаба страны уже на ушах. Первый замминистра у меня на цыпочках месяц назад лебезил за полтора лимона зелени... Всех через решето пропустят...
— Ну, ну, пускай поищут. Сходка состоится завтра. Я постарался, чтобы стечение народа было посолидней. Приедут не только на тебя, ненормального взглянуть. Думаю, что завтра вечером после сходки твои голубые глазки прикажут долго жить. Это сделает Колотый. Ты же лишил его в свое время ни за что, ни про что зрения. На всю жизнь незрячим инвалидом первой группы сделал.
— Ссученный. Он меня в свое время попытался предать. На кого руку поднял, мерзавец!
Поддубный подошел к развязно сидевшему в кресле Бешеному:
— Нет, он не ссученный и не мерзавец, — сказал Поддубный, — как ты соизволил только что произнести. Ты даже не знаешь наших правил, Бешеный... Это тоже будет стоить тебе обрезания твоего языка, который без костей. Относительно Федорова, ты бы поосторожней. Уж если он сидит у меня и не связан, без намордника, один на один, значит, он может быть в погонах, при власти, но и для тебя, и для всех вошедших ко мне на хазу это уже не мент. Если признал его я, вор в законе, значит, Федоров уже признаваемый в нашем уже, хочешь того или нет, сугубо профессиональном обществе человек. Вор это тоже профессия, Бешеный, что бы ты там не говорил... Конечно, Федоров не вор, и никогда ним не будет. Он человек службы, но даже он уважает наши воровские законы, а ты, выскочка, поц и место твое даже не у параши, а...
— Я, к твоему сведению, Поддубный, мина замедленного действия. Учти это. А за парашу, я тебе припомню. Не все воры в законе такие, как ты, дураки. Они поймут что и к чему, раскусят и сделают определенные выводы. Ты же будешь болтаться между небом и землей буквально через несколько дней. Это заявляю я тебе, Красный маг и Царь всех урок! — Бешеный чуть подкатился в кресле и потянулся к столику, на котором стояла бутылка с коньяком.
— Нет уж, это не для тебя, — произнес Поддубный и, взял бутылку в руку. — Ты, уже свое выпил. Больше тебе пить шампанское и коньячок не придется. Запомни. Это тоже сказал тебе не гражданин, не господин, а вор в законе Поддубный. Разве что простую водопроводную воду пока попьешь. И то, по случаю. Так что жди. На этом твоя аудиенция со мной и со старшим следователем по особо важным делам, закончена. — Вор в законе чуть наклонил голову к карману рубашки. Его губы шевельнулись. Спустя несколько секунд в комнату вошел молчаливый громила. — Уведи, Саша, это быдло в карцер, — сквозь зубы проговорил Поддубный. — До завтра только вода.
Глаза Бешеного снова вспыхнули огнем ненависти и тут же потухли. Кислая улыбка обнажила подступивший к нему страх.
Громила не спеша подошел к Бешеному. Тот даже не попытался встать.
Федоров думал, что парень со всего маху ударит Бешеного. Громила обошел кресло и буквально выхватил из него чужака.
— Не надо, я сам, сам, — запричитал Бешеный, сразу же превратившись в глазах Федорова серым, непривлекательным мужичком, который уже не кичился своими лично придуманными регалиями, а наконец-то понял, что был не прав, и что в ближайшем будущем его ждет отнюдь не манна небесная...
Накачанный парень медленно опустил Бешеного на пол и слегка подтолкнул к выходу.

* * *
— Поговорили, — сказал Поддубный. — Горбатого только могила исправит. И то, в глазах еще не усопших. Разве я не прав, Павел Федорович.
Федоров утвердительно кивнул и поднялся с дивана:
— Как говорили в старину, Володя, как ни хорошо в гостях, но пора и честь знать.
— Не держу. Кстати, спасибо за Шилова. Мои с него вытрясут все, на что соизволил позариться наш «любимый и всеми уважаемый» мэр. И Мирошника ему вспомнят, и наркобаронство, и фенциклидин... А вам, господин майор, — Поддубный улыбнулся, — после всей проведенной операции, будет полагаться гонорар — десять процентов от изъятого у «уважаемого» Константина Ивановича в пользу моей фирмы за вычетом так называемых накладных расходов.
— Ловлю на слове, — Федоров протянул руку, — хотя я не буду знать, куда их приспособить.
— Найдешь... А захочешь — свою часть передашь в общак. Думаю, этого вполне хватит, чтобы и ты стал еще более уважаемым человеком среди нас. Прости, но вором в законе, ты не станешь ни при каких обстоятельствах. Разве, что отсидишь чуток в зоне. Хотя, ты же женат, и… мент. Тут все, кранты...
— Принимаю и понимаю, Володя. А гонорар... Думаю, что этим гонораром ты распорядишься куда грамотнее, чем я, закоренелый мент, не державший в руках практически ни одного собственного зеленого... Хотя сколько через мои руки их поступило в кассу — не считано. Аллергия у меня к долларам, Володя. Чуть что, руки чешутся...
— Вольному воля, Павел Федорович, — сказал Поддубный. — Но учти, игра пошла по крупному. Цена выигрышу-проигрышу — твоя жизнь или смерть, да и моя тоже.
— Даже так? Ну, Бешеного вы взяли, значит, можно и вздохнуть. И тебе, и мне. Я прав?
— Вот именно, что нельзя. Если бы все дело заключалось только в Бешеном и его пацанах, пошедших по неверному пути, которые, кстати, тоже охотились на тебя — да. Но на тебя нацелены стволы еще, по крайней мере, с трех сторон, а на меня сколько будет известно после сходки.
— Короче, пулю могу ждать отовсюду. А уж если так, то плевал я на нее и буду работать, пока можется...
— Смотри. Я бы малость повременил, Павел Федорович. Честное слово. Мои ребята будут тебя оберегать, но, сам понимаешь, чем черт не шутит...
— Ладно, там посмотрим. За предупреждение благодарю.
Ответное рукопожатие Поддубного было по-дружески крепким.

* * *
Впервые за все время Федоров с не охотой шел домой. По сердцу и по душе словно крупнозернистым наждаком потерли. Он не знал, что скажет жене. Пока ее не было дома, все как-то притупилось. С Тамарой договорились больше не встречаться. Спасибо ей, девушка поняла его. Хотя какой болью отразилось все у нее на лице:
— Я ни на что не претендую, Павел, — тихо, с дрожью в голосе говорила она. — Я не претендую на то, что ты разведешься с женой и затем распишешься со мной. Нет. Совсем нет. Ты мне нравишься, Федоров. Я люблю тебя. Понимаешь, люблю! Где же ты был раньше? Где???
Федоров хотел ей ответить, но Тамара приложила к его губам свои красивые пальцы:
— Молчи, молчи, пожалуйста. Я знаю, что ты хотел сказать. Я словно читаю все твои мысли наперед. Еще до того, как ты произнесешь их вслух... Почему я родилась значительно позже... Когда ты женился на своей жене, меня родители еще и не планировали... Родись я вовремя и повстречай тебя, милый мой Федоров... Что бы это была за семья, Павел! Боже! — на глазах у девушки выступили слезы. — Что это была бы за семья!!!
— Тамара!
— Молчи, милый, пожалуйста! Я не хочу твоей боли. В твоих словах — боль, Павел. Я хочу, чтобы ты был счастлив... Нет, я не покончу с собой. Я не дура. Я хоть изредка буду видеть тебя, милый мой Федоров... Я не подойду к тебе, нет. Я найду место, где смогу видеть тебя, но ты — никогда не увидишь меня больше... Разве что совершенно случайно...

* * *
С момента последнего расставания с девушкой, в мозгу Федорова боролись две, три или больше систем, и все они хотели взять верх и победить, выхолостить из него все устоявшееся, правдивое и втемяшить вместо этого свое. Он словно перерождался. Федоров ощущал, что еще короткий миг и он, прежний Федоров-однолюб, совершенно правильный и рассудительный во всех отношениях, перестанет существовать вовсе, его захлестнет чужеродная, неподвластная ему инициатива постороннего, но приятного вмешательства. Уж тогда он не вырвется из этих пут никогда...
Федоров гнал от себя мысли о Тамаре, но они упрямо сопротивлялись и не шли из памяти, как Федоров ни старался. Он никак не мог списать ее со своего счета. Это было бы ударом ниже пояса. Тамара, вошедшая в него неожиданно и бесповоротно, не давала покоя ни днем, ни ночью. Он почти что влюбился в эту женщину неземной красоты, которая была создана именно для него, вот только создатели действительно намного опоздали... Хотя почему опоздали? Он жил в одно время с ней. Жил даже в одном городе. Федоров еще не был древним стариком и познал все прелести этой женщины... В нем лишь иногда просыпался следователь по особо важным делам городского управления по борьбе с организованной преступностью, отбарабанившего в Управлении внутренних дел не один десяток лет. Именно в это время он хотел представить Тамару иной — с взглядом хладнокровного убийцы, отъявленной стервозой, искусительницей, соблазнительницей, но ничего не получалось.
Основательно взбудоражился Федоров после вчерашнего утреннего звонка на работу от зятя. Славик  взахлеб наговорил тестю о сыне-красавце полный короб. Да и было, конечно, о чем рассказать: Павлуша родился богатырем —  четыре кило шестьсот граммов, и роста вышел богатырского — пятьдесят пять сантиметров... Под конец зять сообщил Федорову, что посадил тещу на поезд.
Встретить Валентину Федоров не смог — закопался в делах. Послал дежурную машину. Спустя полтора часа Василий, водитель, доложил, что уже привез ее домой.
Федоров изменил Валентине. Впервые. Молчать он не сможет. Они столько лет прожили вместе... Жена, конечно, поймет. А если нет? Женщины более привержены к сентиментальности... Что будет тогда? Что???
А, что будет, того не миновать и не избежать...

* * *
Удар, обрушившийся на голову следователя, нанесенный сзади чем-то тяжелым, застал Федорова врасплох. Удар был настолько сильным, что майор даже не удержался на ногах.
Уже падая, Федоров повернул окровавленную голову назад и увидел охотившегося за ним киллера. Знакомое улыбающееся лицо посыльного Управления Полетова уплыло вдаль и все: улица, перебегающая ее грязная дворняга, панельная стена дома, деревья, киллер перед глазами следователя сначала затуманилось, а затем покрылось сплошной стеной мрака. По ее краям радужно расплывались широкие цветные полосы и вскипали на их поверхности кроваво-черные пузыри.
Когда Федоров очнулся и зашевелился, он почувствовал, что его волокут за руки. При первом движении следователя, киллер остановился:
— Ты еще жив? Прекрасненько. Я думал, не рассчитал своего удара. Соображаешь?
Полетов попытался приподнять Федорова и поставить на ноги. Это ему удалось с трудом. Федоров простонал, когда Полетов поставил его под ствол дерева
— Ну, вот и чудесненько. Сейчас я буду тебя пырять ножиком, — видимо у Полетова проснулись садистские намерения. — Местечко здесь не людное, не пыльное, можно всласть поразвлечься...
Увидев, что Федоров раскрыл глаза, Полетов достал из кармана нож и приблизил лезвие к лицу майора:
— Я долго за тобой охотился, чтобы отправить к праотцам...
Глаза Федорова постепенно привыкали и сфокусировались на лезвии ножа, которым Полетов сделал неглубокий надрез на щеке майора. Боли Федоров не почувствовал. Он лишь осознал, как на подбородок потекла теплая кровь. Следователь попытался собраться, но ничего не получилось. Он был ни рыба — ни мясо. Скорее всего, удар по голове пришелся на какие-то важные центры.
— Ну, вот и пришел твой конец, мент, — сказал, кисло улыбнувшись Полетов и со всей силы всадил окровавленный нож в грудь следователя. — Тебя не раз и не два предупреждали, просили отойти от дел... Тебя легко убить... Это тебе только казалось, что будешь жить вечно... Все приходящее уходит. Всему свой срок, Федоров, — медленно вытягивая из груди майора нож, говорил Полетов. На кого на кого, но на меня ты никогда не мог подумать. Правда? Но именно я искромсаю тебя так, что и Создатель не узнает по твоему прибытию туда...
Федоров не мог увернуться от ножа, хотя боль пронзила все его тело, но буквально сразу же словно кто-то отрубил все и Федоров провалился в беспамятство.
Второй и последующий удары киллера Федоров уже не ощущал. Он не почувствовал, что Полетов нанес один за другим еще четыре удара ножом в бок и левую половину груди...
«Ну что же, я знал, что играю «на проигрыш». Не было у меня козырей. Слабо у меня темечко. За столько лет, так и не покрепчало... Не было и защитного шлема на голове, как не родился я и в кевларовом костюме, — еще медленно продиралась в его искалеченном мозгу ослабевшая мысль. — Не было!»







* * *
Первым при невыясненных обстоятельствах умер на скамье, рядом с железнодорожным вокзалом, двадцативосьмилетний парень. На опустившегося до бомжа бывшего старшего научного сотрудника НИИ «Металлургавтоматики», было страшно смотреть. Кандидат технических наук Павленко Константин Матвеевич, по кличке Кот, лежал в неприродной позе. Его давно небритое и немытое лицо было синим. Руки со скрюченными пальцами так и застыли у перекошенного рта, из которого полезла кровавая пена. Блеклые глаза бомжа почти что вылезли из орбит. Рядом с ним, в грязной луже валялась бутылка, на донышке которой плескалась какая-то прозрачная вонючая жидкость. Нехитрый бомжовский скарб лежал на скамье в полиэтиленовом пакете. Карманы у бомжа были практически пусты, разве что там нашли несколько монет и потертый прокомпостированный талончик на автобус.
Появившийся молоденький репортер «новостей» местной студии телевидения Борис Шишкин сразу подскочил к старшему оперуполномоченному следственной бригады городского управления внутренних дел майору Ивану Переверяну и нахально тыкнул к носу микрофон, мол, что случилось здесь, и все такое прочее...
Следователь по особо опасным делам городского управления внутренних дел майор Переверяну хотя и знал телевизионщиков, но отмахнулся — не хватало еще давать интервью, что-то комментировать. А что? Ну, насосался, зараза бомжовская, какой-то дряни, вот и преставился. Туда ему, скотине и дорога. Снимать-то на камеру что? Хоть раз бы на задержание особо опасного приехали, да под пули или нож... Какого рожна бомжа снимать? Нашел чего... Картинка, видите ли, ему понравилась, стоящая, натуральная...
Надоели...
А он, морда бомжовская, подлец, выбрал местечко, где откинуться. Будто не мог где-то «на природе», так сказать, за городской чертой, отдать Богу или дьяволу душу... Пусть бы голова у районных следователей болела... И так дел в Управлении невпроворот...
Не обращая внимания на крутившегося вокруг привокзальной скамьи оператора Лазарева и журналиста Шишкина, сующего всем кому попало из немногочисленной следственной группы микрофон, майор Переверяну, брезгливо осматривая труп, злился:
«Эта бомжовская зараза отжила свое, а мне акты, протоколы, вонючий морг... Судебной медэкспертизе тоже работы подкинул — распороть эту дрянь, покопаться в наполовину или почти полностью разложившихся внутренностях...  И опять же акты, протоколы, заключения... Если что не так, какая-то деталь, пусть даже незначительная проскочит, ищи майор Переверяну убийцу, и побыстрее, поскольку тебя ждут дела поважнее, покруче... А сколько ненужных бумаг уже накопилось... Слава Богу, хоть не подрезал кто, да и признаков удушья нет. Сам себя неизвестной горючкой укокошил... Бомжи, наркоманы... Я бы их всех до единого в кутузку и на исправительные работы на какой-нибудь безымянный остров. Навеки вечные за колючку. Хоть пользу бы государству приносили»...
 Пару раз этого бомжа в свое время приводили в милицию за нарушение паспортного режима, употребление и незаконное хранение наркотиков. Хотели даже отправить в места не столь отдаленные. Чего-то там не получилось. И в первый раз, и во второй Павленко выкрутился. Но это было три месяца назад. А нынче он умер не от передозировки наркотиков, хотя был уже наркоманом со стажем, и время от времени прибавлял по четверти, а потом и по полкубика...
Полиэтиленовый пакет с пожитками бомжа и бутылку для определения судебно-медицинской экспертизой ее содержимого, Переверяну приказал забрать в Управление капитану Калласу, выехавшему на место происшествия вместе с ним.
Забросив труп в бортовую машину, которую вызвали из ближайшего АТП, Переверяну распорядился следственной группе ехать в Управление, а сам повез бомжа в городской морг на вскрытие. Дальше все было за решением судебно-медицинской экспертизы.
За Павленко в тот же день преставились его дружки по игле — слесарь завода автотракторных агрегатов Рязанцев Никита Сергеевич — он же Резвый, и бывший завхоз Лучегорской средней школы Косолапов Валентин Николаевич по кличке Косолап. И тоже не от передозировки наркотиков. Им двоим нагло выпустили кровь в первом подъезде пятиэтажного дома номер девяносто один по улице Мартынова.
И снова пришлось крутиться дежурной следственной группе городского управления внутренних дел, которую по графику сегодня возглавлял майор Иван Переверяну. Следователь не успел даже пообедать в соседней столовой.
Здесь все было сложнее. Если бомж Павленко по предварительным данным следствия, «почил в бозе по собственной инициативе», то на лестничной площадке дома по улице Мартынова преступление было налицо.
Знал Переверяну и этих  наркоманов, убитых неизвестно кем.
И Косолапов, и Рязанцев тоже были частыми гостями в милиции.
Предварительная версия о том, что бомжи передрались между собой «за место под крышей» или за передел территории, как это иногда случалось и о которой подумывал Переверяну, когда ехал на место преступления, при первом же осмотре трупов сразу отпала. Признаков драки не было. На заросших грязной щетиной лицах обоих не нашли свежих синяков и кровоподтеков. Видавшая виды одежда была грязна, вся в крови, но не порвана. Трупы — один с перерезанным горлом, а второй — с рассеченными на руках и ногах венами, лежали рядышком, словно кто-то взял их, сначала прирезал, а уж потом подтянул друг к дружке. В карманах мертвецов, следователь обнаружил сто пятьдесят пять долларов, десять евро, несколько тысяч рублей, пачку белорусских рублей и сто сорок украинских гривень. Отсюда следовало, что это было не ограбление, а настоящее убийство.
Убийца не позарился даже на просроченные, но настоящие паспорта. Как ни странно, никакого другого «скарба» при убитых не было. Что сие означало, майор Переверяну пока не знал.
Из этого выплывало, что их кто-то сюда заманил, или пригласил прийти, возможно, за порцией наркотиков, а уже потом кокнул.  Но зачем было убивать бомжей? Да, они были наркоманами, ну и что из того?
Преступник после себя явных улик не оставил. Пустая пачка от сигарет «Мальборо» и несколько свежих окурков, валявшихся чуть в стороне от трупов. И почти все.
Окурки по приказу майора Переверяну дактилоскопист Петренко собрал пинцетом и аккуратно положил в полиэтиленовый кулечек. Они не говорили следователю о том, что их курил преступник, но все могло быть. Окурки, как и пачку от сигарет могли оставить и жильцы дома, и юнцы частенько базарящие «ни о чем» на площадках, а мог «забыть» и преступник.
На этой же лестничной площадке на окне была найдена баночка из-под майонеза. По осевшей на нее древней пыли, данный предмет явно не имел никакого отношения к преступлению. Возле одного из трупов лежал кусок вынутого из окна окровавленного стекла, которым можно было укокошить бомжей. На стекле отпечатки пальцев кем-то были тщательно стерты.
Беглый опрос по квартирам не представил майору возможных свидетелей. Никто из жителей всех тридцати шести квартир подъезда ничего подозрительного не заметил.
Ни Рязанцева, ни Косолапова в этом доме никто не знал.
Позвонивший в милицию жилец квартиры номер пятнадцать Александр Филиппович Путилин смог лишь сбивчиво рассказать дежурному о том, как, сбегая вниз по лестнице, наткнулся на втором этаже на трупы. Уже по приезду на место следственной группы, он даже показал Переверяну свой правый ботинок, которым невзначай наступил на кровавую лужу.
Обрыскав почти все лестничные марши и площадки вплоть до девятого этажа, а также подходы к подъезду и отщелкав на цифровой фотоаппарат с полсотни кадров, следователь положил его в следственный портфель.
Ему снова пришлось клянчить в близлежащем автотранспортном предприятии бортовую машину. Миссию везти трупы в морг на этот раз майор Переверяну предоставил капитану Калласу...

* * *
Судебно-медицинская экспертиза не торопилась с ответом. Если с первым трупом Переверяну было почти все ясно как божий день — Павленко хотел поймать кайф, вот и отравился, то с двумя остальными ничего такого, чтобы сразу отправить дело в архив, не получалось. Все говорило о том, что и на Рязанцеве, и на Косолапове был поставлен крест кем-то третьим.
Переверяну готов был дать не чужую, а свою голову на отсечение, что их подрезал не какой-то залетный бомжара или финтифлюшка, не только что «оперившийся» сморчок, а профессиональный киллер.
Сначала киллер сделал «отметину» на телах убиенных  остро отточенной финкой или ножом, а уже потом «для пущей важности», вернее, для отвода глаз, по разрезам, наотмашь полоснул куском стекла, которое вытянул из разбитого окна.
Сделай киллер иначе, кровь от двух убитых бомжей непременно бы расплескалась по всей лестничной площадке. А так была «аккуратная», хотя и большая лужа, которая неширокой струйкой пробежав по лестничным маршам, просочилась и на параллельную второй, первую лестничную площадку.
Сидя за старым скрипучим письменным столом, который достался Переверяну в наследство еще со времен Октябрьской революции, следователь прокручивал сотни дел, прошедших за пятнадцать лет через его руки, тысячи раскрытых преступлений, которые прошли через руки его товарищей по работе, но так и не находил нужного ответа. Подобного варианта он не вычислил.
После очередного «бзика» нервной системы, которая отказала в поиске киллера, Переверяну потянулся к трубке и набрал номер дежурного судебно-медицинской экспертизы. И снова, уже в четвертый раз следователю буднично ответил незнакомый мужской голос, что, мол, пока ничего не готово и пару часов следует подождать.
Переверяну после того, как ему дали судебно-медицинские эксперты от ворот поворот, запсиховал.
Следователь пребывал нынче как на горящих углях: его дежурную бригаду могли еще не раз вызвать на очередное место преступления, а он, понимая, что неизвестный убийца с каждой минутой ускользает от него, к сожалению, не продвинулся в расследовании нового дела ни на шаг.
Напротив корпел и вернувшийся из городского морга капитан Каллас. Он, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, что-то рисовал карандашом и записывал на огромном листе бумаги.
Майор не отвлекал капитана. Прямолинейный, флегматичный эстонец Юури Каллас, когда надо что — спросит, когда найдет выход — скажет.
Каллас тоже занимался убиенными...
Когда Переверяну изнервничался, и готов был всех судебно-медицинских экспертов крыть последними словами, раздался звонок из лаборатории. Трубку взял Каллас и тут же протянул ее Переверяну.
Ровный, приятный голос Настеньки, которая, поздоровалась с майором, сразу успокоил следователя: он знал, что девушка не только прочтет предварительное заключение, но и подскажет ему нечто такое, о чем Переверяну даже не догадывается.
Двадцативосьмилетняя Настенька уже давно стала докой по поводу всяких там изысков в судебной медицине в Управлении. Она заткнула за пояс четырех своих непосредственных начальников предпенсионного возраста, и если бы на то была воля Переверяну, он давно повыгонял бы их взашей, а Настеньке не только сразу майорскую звездочку на погоны нацепил, но и поставил девушку во главе лаборатории.
Не вдаваясь в «глухие» подробности, которые Переверяну пока были не нужны, Настенька довольно ясно, доходчиво и коротко доложила следователю по особо важным делам о том, что, судя по разрезам на трупах, преступник, убивший бомжей, молод, правша. Изначальная линия рассечения тканей ровная, четкая. Разрезы были сделаны остро отточенным холодным оружием. Судя по ним, убийца — профессионал.
Далее данные экспертизы говорили о том, что это не первые его жертвы. Не исключены в применении финка или нож. Порывы внутренних тканей стеклом очевидны. Произведены после того, как основная масса крови уже вытекла. Кровь, в которой «плавали» трупы, принадлежала не мертвецам. Киллер или киллеры разлили в подъезде кровь парнокопытного животного. К ней лишь в малом количестве примешалась кровь Рязанцева и Косолапова.
Отсюда следовал не утешительный для Переверяну вывод — убиты Рязанцев и Косолапов были в ином месте. Судя по пыли, оставленной на ботинках, это могло произойти в подвале. Нынешних мертвецов сначала накачали наркотиками, а уже после этого убили. Поэтому возни киллеру с ними было не так уж и много. Разве что необходимо было притащить трупы на площадку. Но зачем понадобились киллеру какие-то бомжи? Что могло привести к подобной ситуации?
Дальше Настенька, по просьбе майора, еще минут десять рассказывала Переверяну «примечательные» стороны интересующего его убийства.
Девушка сделала важную «наколку» на то, что бомжей могли убить и в какой-то квартире в этом же доме, а потом вынести на площадку. В крайнем случае, в подвале. Хотя Настя мало верила в последнее предположение — одному справиться с мертвецами было бы тяжело, да и небезопасно: жильцы дома могли увидеть киллера или киллеров. Поэтому, скорее всего, работали убийцы споро и вдвоем. Если же все совершил один — значит, он укокошил Рязанцева и Косолапова на месте, либо практически рядом с местом обнаружения убитых.
Поблагодарив Настю, Переверяну вызвал дежурную машину и, прихватив с собой капитана Калласа, дактилоскописта Петренко и кинолога Маслова с Рексом, снова поехал к дому на улицу Мартынова.
В квартиры решили пока не соваться. Сначала нужно было обследовать обширный подвал под домом.

* * *
Дверь в подвал была нараспашку, поэтому слесаря двадцать шестого ЖЭКа вызывать не пришлось. Сержант Маслов сразу спустил Рекса с поводка и умный пес, понюхав ботинок одного из убитых, который перед тем, как приехать на место преступления, прихватили в морге, сделал «круг почета» вокруг следователей и прожогом рванулся в открытую подвальную дверь, словно на пожар. За ним побежал Маслов. Буквально через двадцать секунд послышался зазывный лай собаки.
Все сразу «ринулись» в черное затхлое нутро подвала. Спустились по осклизлым ступенькам. Под ногами неприятно зачавкала вода. Над головой носились спугнутые собакой и массой людей полчища комаров.
Маслов прокричал, чтобы брали правее, по доске, проложенной на кирпичах, и не брели в воде.
Чертыхнувшись про себя, что не обул на дежурство сапоги, Переверяну быстрым шагом шел по холодной воде, которая местами доходила ему до щиколоток. Первый раз, набрав через «верх», Переверяну теперь уже не разбирал дороги, и не искал проложенную на кирпичах доску, о которой запоздало сообщил Маслов. Ноги все равно уже стали мокрыми.
За стеной нетерпеливо и, как казалось,  робко и испуганно, прыгал мощный сноп света от фонаря Маслова, на противоположной от прохода влажной стене, корежились многочисленные тени. Подойдя к повороту, следователь едва не натолкнулся на Рекса, который, прыгнув на ящик, даже не обращая внимания на появившихся Переверяну и Калласа, внимательно следил за тремя огромными полиэтиленовыми кульками, у которых стоял сержант Маслов.
Переверяну подошел поближе, осторожно, двумя пальцами раскрыл первый пакет. В нем были какие-то пластмассовые побрякушки, вонючее тряпье. Во втором обнаружили то же самое. Когда следователь развязал тесемки на третьем пакете, то пораженный застыл на месте: в нем лежали два кулька... наполненные кровью.
Майор не мешкая более ни минуты, подозвал дактилоскописта Петренко, который сразу же, на месте, обработал пакеты и кульки. На всех ручках он обнаружил несколько отпечатков пальцев. На кульках, наполненных кровью, отпечатки пальцев отсутствовали.
После этого кульки с загустевшей кровью вместе с пакетами вынесли из подвала. И капитан Каллас, и майор Переверяну поняли: киллер убил Рязанцева и Косолапова здесь же, в подъезде, на лестничной площадке второго этажа, «скачал» их кровь в полиэтиленовые кульки и бросил кульки в подвале. Вместо нее на лестничной площадке разлил кровь парнокопытного животного.
Зачем неизвестный киллер совершил подобную операцию, которая была намного опаснее, чем просто подрезать жертвы и тот час скрыться с места преступления, что он хотел этим доказать — для следователей пока оставалось загадкой. Может, сдать кровь в какой-то подпольный цех по ее консервированию? Но годится ли она спустя несколько суток или, даже несколько часов для этого, Переверяну не знал. Об этом он решил спросить по приезду в Управление у всезнающей Насти. 
 
* * *
Старшего группы продавцов травки и иной наркоты  —  неизменного «диспетчера» Андрея Щербатюка (Клопика) — веснушчатого, рыжего коротышку, киллер Паша Николаев, он же Ксива, выловил в привычном месте, при съезде со Старого моста.
Место это было оживленное, бойкое — выход из подземного перехода на остановку четырех основных городских трамвайных маршрутов. Рядом была конечная остановка нескольких автобусных маршрутов. Отсюда под острым углом ветвились две неширокие с прошлого года исключительно пешеходные улицы. Одна через квартал упиралась в старинное здание железнодорожного вокзала, которое давно просило капитального ремонта, другая, пропетляв, уводила прохожих прямо к недавно отгроханному из сборного железобетона междугородному автовокзалу.
Клопик крутился в десяти метрах от кондитерского ларька. Здесь он последние четыре месяца топтался практически ежедневно. Да и как не покрутиться — каждая минута, проведенная здесь, приносила ему денежку. Не такую уж большую, как хотелось, но когда Андрей Щербатюк заканчивал свое «топтанье» здесь, в кармане уже позвякивала не мелочь, а приятно похрустывали зелененькие...
По поводу убийства Клопика, у Ксивы был «на руках» устный заказ.
Паша Николаев, как и прежде не интересовался у людей Хозяина, с которыми после телефонного звонка на мобилку, он встретился вчера в шестнадцать двадцать между остановками автобуса маршрута № 54 и 21-го троллейбусного, почему дичью стал Андрей Щербатюк и за что? 
Данный вопрос Пашу не  волновал совсем, хотя Николаев догадывался, за что именно на Щербатюке поставлен крест. Скорее всего, Клопик наследил.
Заказчик давал наводку на дичь.
Значит, так было нужно.
У Паши Николаева была такая работа.
Не требовал Паша и предоплаты. Когда Ксиве давали заказ люди Хозяина, Паша Николаев шел на дело без аванса. Он знал, что Хозяин в оплате после «чистки» обязателен. Сбоев отродясь не было. Николаеву сообщали  кого надо кокнуть —  Ксива завсегда предмет охоты чистенько убирал. На следующий день после успешной охоты, люди Хозяина Паше Николаеву в обязательном порядке безропотно платили наличными энную, давно оговоренную сумму...
Люди Хозяина и вчера во время кратковременной встречи, были предельно пунктуальны. Их Паша Николаев уже знал в лицо и по имени.
Олег и Саня с небольшими полиэтиленовыми пакетами, на которых была красочная реклама сигарет «Мальборо», появились между остановками точно в назначенное время. На ребятах — обыкновенные серые рабочие курточки, не первой свежести джинсовые брюки, видавшие виды кроссовки...
Не сговариваясь, отошли к пустующей скамье. Олег, поставив у скамьи пакет, достал из бокового кармана курточки пачку с сигаретами, за целлофановой оберткой которой была фотография «дичи» размером 4 х 6 сантиметров.
Беря сигарету, Олег, как бы невзначай, вытряхнул из-за целлофана сигаретной пачки фотографию на скамью рядом с Пашей. Фотография упала на давно некрашеные доски скамьи лицевой стороной. На фото киллер Паша Николаев увидел предмет охоты. Это было знакомое лицо диспетчера по продаже наркотиков Андрея Щербатюка. Полная физиономия расплылась в довольной улыбке как раз перед тем, как фотограф нажал на кнопку. Она  показалась на этот раз Николаеву на подобие кошачьей.
Не «заметив» посеянной фотографии, Олег  протянул сигарету Сане. Николаеву не предлагал, словно они были незнакомы. Щелкнула зажигалка. Олег и Саня закурили.
«Правильно ребята делают, — подумал Николаев. — Просто вытряхнули снимок, как бы невзначай подле себя на скамью, и все. Чтобы не оставить на фотографии своих отпечатков пальцев».
Паша не хватал фото, на лицевой стороне которого была физиономия предмета охоты — Клопика, а на обороте, Николаев это знал, были зашифрованы исчерпывающие данные о предмете охоты, вплоть до номера домашнего телефона. Как обычно, в самом низу, стояла конечная дата убийства. Николаев тоже достал сигарету, попросил у «незнакомых» ребят зажигалку, прикурил.
На этот раз Ксиве люди Хозяина, пока Николаев прикуривал, предложили на выбор пистолеты Макарова и Стечкина с лазерным целеуказателем, от которых он сразу же сознательно отказался: зачем? Он и так, без огнестрельного, укокошит Клопика, а «светиться» лишний раз с оружием — себе же лишние хлопоты и беспокойство.
Вот, если бы речь шла об охоте на какого-то крутого бизнесмена с массой мордоворотов-телохранителей, бронированной машиной и всем таком прочем, Ксива, конечно же, не пренебрег бы и взял оружие, которое люди Хозяина определили порознь среди тряпья. Он бы в таком случае даже попросил у них предоставить в пользование либо «Муху», либо РПГ. В одном из пакетов ребят лежал пистолет Макарова, во втором — пистолет Стечкина. И в первом и во втором были полные обоймы.
После того, как Паша Николаев отказался от огнестрельного оружия, Олег и Саня сразу же поднялись и, прихватив с собой полиэтиленовые пакеты, медленной походкой никуда не спешащих молодых людей, направились к троллейбусной остановке.
Николаев остался сидеть на скамье, и, вяло докуривая сигарету, «созерцал» речную гладь еще минут пять после ухода людей Хозяина. Затем он, прихватив со скамьи фото, незаметно положил его в карман и прошел на автобус. Уже дома он узнает, что Андрея Щербатюка ему необходимо обязательно убрать не позднее среды...

* * *
...Ксива посмотрел на часы. Затем, подложив под брюки журнал, сел в тени липы на влажную от дождя скамью. Она стояла как раз через дорогу, напротив киоска. Обзор отсюда был великолепным. Затем Ксива достал из кармана коробочку аллергодила, бросил в рот капсулу.  Аллергия, что называется, достала Пашу Николаева в последние дни основательно. Он привычно, даже не запивая, проглотил капсулу. Спустя минуту выудил из кармана брюк ментоловую сигарету, закурил. Ему спешить было некуда. До расчетного часа «свидания» с Клопиком, который Ксива определил уже сам, без указания на то заказчика, оставалось почти двадцать пять минут.
Клопик лениво жевал жвачку и держал в правой руке согнутый пополам журнал «Приусадебное хозяйство», служивший для «узнавания» покупателями «диспетчера». 
Раскланиваясь перед смазливыми девчонками, подскакивающими к нему, юнцами и пацанами постарше, Андрей Щербатюк что-то коротко говорил им. Затем на прикрепленном к обложке журнала листике, коротышка ставил условный значок скольких жаждущих и к кому послал. Для последующей «бухгалтерии».
Клопик давал «живцам» наводку на продавцов наркотиков, которые, для профилактики ежедневно меняя свое место продажи, крутились неподалеку.
Паша Николаев был уверен на все сто процентов, что близорукий Клопик сейчас не видит его. Поэтому Николаев минут пятнадцать спокойно и с интересом наблюдал за уверенными действиями на пятачке рыжеволосого коротышки, которые дошли у него уже до автоматизма.
Наконец, коротышка, «расправившись» с очередной, нахлынувшей из трамвая группой охочих уколоться, покурить, понюхать, подышать, теперь бросал нетерпеливые взгляды по сторонам, часто поглядывал на свой будильник.
На пятерых ментов, лениво снующих время от времени по пятачку для видимости работы по профилактике правонарушений и нахально цепляющихся к бабкам, разложившим на картонных ящиках и подставках вдоль тротуара кучки моркови, картошки, горки яблок, стоящих с жареными семечками и сигаретами «на развес», Клопик не обращал внимания. Менты, обслуживающие пятачок у Старого моста, были давно куплены с потрохами.
Подошел очередной трамвай. Видимо, из него вышел тот, которого так нетерпеливо ожидал Щербатюк.  Клопик радостно потер рука об руку.
Когда к нему от трамвайной остановки быстрым шагом подошел какой-то худющий как осиновая жердь пацан, Щербатюк сразу приосанился. Коротышка, приподнявшись на цыпочки, и дружески хлопнув длинноногого по плечу, что-то пошептал ему на ухо. Длинноногий расплылся в улыбке, закивал. Судя по поведению, это был не «живец», а «свой». Его Паша Николаев видел впервые, поэтому насторожился. 
Спустя минуту, Андрей Щербатюк, снял с задней страницы обложки свою «бухгалтерию», перегнул листок несколько раз и положил в карман. Под скрепку перекочевала пустая бумажка. С этого часа «бухгалтерию» должен был вести незнакомый Паше Николаеву пацан.
Передав журнал «Приусадебное хозяйство» вновь прибывшему сменщику, Щербатюк оставил пост на новобранца. Тут же Клопик прошелся по ряду с цветами и остановился возле бабки с розами. Выловил из эмалированного ведра несколько роз на длинных черенках, протянул старухе, которая завернула их в целлофановую пленку.
Взяв букет, Клопик отсчитал бабке несколько бумажек, понюхал розы и отошел от своего пятачка метров на пятьдесят. Не дойдя до трамвайной остановки, Щербатюк взглянул на часы, взял букет под мышку, достал сигареты, прикурил.
Видимо Щербатюк ждал крутого оптовика-покупателя, с которым предварительно договорился о встрече. Хотя, почему именно покупателя? С розами-то? Пашу Николаева Андрей Щербатюк, конечно же, не ждал, да и не мог ждать. Он даже не знал, что Павел Николаев наблюдает за ним вот уже минут двадцать.
«Спешит, однако, Клопик, — подумал Паша Николаев. — Придется раньше времени его пришить...»
Понимая, что поломает Клопику и иже с ним все планы, Паша Николаев сделал последнюю затяжку и поднялся со скамьи, потянулся.
Он был Охотник, и перед ним была Дичь.
Сигарета «недовольно» затрещала. Николаев бросил под ноги окурок, растер каблуком, достал из кармана телесного цвета перчатки, привычно одел их, забрал со скамьи журнал, на котором сидел — зачем «сорить». Затем он подошел к проезжей части дороги, подождал, пока пройдет огромная вереница автомобилей, спускающихся с моста и, игнорируя подземный переход, споро, лавируя перед мчащимися одиночными машинами, перебежал наискось через дорогу.
— Поговорим? — гундосо бросил Паша Николаев, медленно проходя мимо Клопика. Он даже не взглянул на Андрея.
— Мо, — выплюнув жвачку, спокойно сказал коротышка, даже не удивившись. — Только ненадолго. Мое время дорого стоит. Сам прекрасно знаешь, — негромко добавил Щербатюк вслед уходящему Паше Николаеву, и все той же походкой вразвалочку, проследовал в первую подворотню, куда перед этим свернул Ксива.
Гундосого Андрей знал уже полтора года. Щербатюк в последнее время остерегался Паши Николаева. О нем шла дурная слава. Николаев буквально на глазах вырос из шестерки в «посла» по особым поручениям. За какие такие заслуги Паша стал правой рукой Хозяина, Андрею Щербатюку знать не полагалось, да он и не ведал. По понятиям Клопика, Гундосый был удачливее, пронырливее, вот и «дослужился до «погон».
В последний раз они виделись месяц назад. Тогда Николаев хоть малость и повыпендривался, но все было по делу. Андрей, конечно, согнал с себя семь потов, но выполнил строгое предписание Хозяина, наладил нормальный сбыт наркотиков и теперь был уверен, что Паша Николаев послан не приструнивать и указывать. Видимо, пришла новая партия травки или чего другого, и Паша Николаев, представитель работодателя, хотел побеседовать с ним о предстоящей торговле и о будущем наваре. О том, что Паше Николаеву Хозяин приказал убрать его, Щербатюк не мог предположить даже во сне.
Остановились недалеко от контейнера с мусором и трех мусорных баков, которые скрывали их от шумной улицы. Напротив стоял деревянный двухэтажный домик, с давно унесенными оконными переплетами и дверями. Он  врос в землю еще задолго до того, как его определили на снос. Чуть поодаль, боком «дворик» загораживал жилой девятиэтажный дом со «слепой торцовой стеной.
— Может, где-то место получше выберем, а, Паша? — спросил подошедший Щербатюк. — Воняет здесь ну просто до безобразия, — Клопик поддернул своим огромным носом, чем-то похожим на картошку. — Зайдем в эту хавиру, — Щербатюк кивнул на распахнутые черные зеницы окон.
— На фига, спрашивается, мне эта хавира?  Словно это блатхата. Я все равно ничего не слышу своим заложенным агрегатом, а ты потерпишь малость, — недовольно пробормотал Паша Николаев и, вытянув из кармана платок, попытался прочистить свой нос. — Хочешь, чтобы мы беседовали с тобой на проспекте, при ментах и прочих ушастых?
— Да нет, можно и здесь, — уклонился от прямого ответа Щербатюк.
— Что за пацан у тебя появился на подмене? — строго спросил Николаев.
Андрей Щербатюк поднял на Пашу Николаева свои удивленные глаза, которые буквально сразу же полыхнули огнем возмущения:
— Не понял. Я сам давно подбираю для нашей работы шестерок... Их у меня уже вагон, Павел, поэтому, не боись, все чин по чину. Колония растет, растут, как на дрожжах и прибыли Хозяина, а, значит, как я понимаю, так и надо поступать... Не вечно же мне на этом пятачке у Старого моста и в снег, и в слякоть стоять... Уже почти полгода и так... Летом еще можно и постоять... Конечно, менты, кстати, дюже зажрались... А новенький лейтенантик, который появился две недели назад, все цепляется, с-сука...
— Не забивай мне баки ментами и пространственными размышлениями ни о чем, а отвечай на поставленный вопрос. Ты кого только что поставил вместо себя? — не слушая Андрея Щербатюка, снова строго спросил Ксива.
Коротышка недовольно взглянул на Пашу Николаева, чего, мол, цепляется не по делу. Ему было от чего возмущаться. Последние четыре месяца у Андрея Щербатюка существенных проколов не было, его бизнес, как и бизнес Хозяина, благодаря нововведению Андрея, особенно в последний месяц, шел как по накатанной. Щербатюк не гнался, как было раньше, за бешеной сверхприбылью, не рисковал парень и продажей наркотиков лично. У него для этого была создана сеть обученных продавцов.
Как понял Андрей Щербатюк, бешеная сверхприбыль всегда криминальна и уходяща. Андрей сейчас работал всего на полпроцента. Брал массой, и круто, практически ничем не рискуя, выигрывал.
Утопив в финансовой и наркотической круговерти не одного «крутого» продавца наркотиков, который пытался подставить ему подножку, Щербатюк уверенно шагал вверх по трупам, сколачивая из «ничего» огромный капитал, который исчислялся уже многими нолями.
— Я тебя спрашиваю, ты кого, падла подколодная, поставил на пятачок? — во второй раз спросил у Клопика Паша Николаев.
— Да одного нарика, — чуть понурив голову, но с вызовом, мол, никогда не становись передо мной, как пить дать, сей же миг отбрею, ответил Щербатюк. — Этот готов за пару кубиков весь день на пятачке простоять. Кстати, ты, Николаев, мне не указ, кого ставить, а кого — нет, — еще больше расхрабрился Щербатюк.
— Не я, конечно, — согласился Николаев. — А Хозяин? Он знает о замене?
— Пока нет. Я недавно привлек эту жердь к полезной нам работе. Решил проверить в деле, а потом доложить наверх. Кому, как не мне начинать развиваться? Разве не понятно?
— Понятно, понятно, — Николаев косо, сверху вниз посмотрел на Щербатюка. — Опять нариков к работе привлекаешь? Тебя уже предупреждали, чтобы ты с наркоманами ни-ни... Ниточка потянется, и... Сам говоришь, что лейтенантик к тебе какой-то рьяно принюхивается. Не с добра это. Может, этот долговязый, сменивший только что тебя на пятачке, — Николаев кивнул на выход из подворотни, — и продал тебя, суку, ментам с потрохами. Возможно, он и сам один из них, только залетный?
— Не он... Алексей недавно сел на иглу. Пацан действительно приезжий, его никто здесь не знает... Из Перми, а это далече от Лучегорска... Подыщу лучше — сменю. Пусть Хозяин зря не переживает, да и ты тоже. Передай, что меня ментам вычислить сложно. Я не колюсь. Это первое. Наркотика при мне опять же никакого — второе.  Даже неожиданная облава, залетных ментов ни фига не добьется. Я не меченый, в ментовку в последнее время не приводили, провокационных данных у них на меня нет... А то, что сидел год в свое время, так оно уже давно быльем поросло... Вот, если бы я продавал наркотики — другое дело. У меня никогда на руках не было ни единой порции. Денег тоже — раз два и обчелся. И на сотню зеленых не потянут... Охочих понюхать или кольнуться практически всех знаю в лицо. Если новенький или новенькая попадаются в сети, их приводят «старички». Абсолютно незнакомых, гоню в три шеи... Это, Паша, третье или четвертое...
— А если все же тебя возьмут менты или мордовороты по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, и в один прекрасный момент вычислят, чей ты правила? — Николаев сделал ударение на среднем слоге, — к тому же, тебя... «бухгалтерия» под рукой...
Клопик ухмыльнулся:
— С журналом «Приусадебное хозяйство»? — Щербатюк разулыбался. — Я же сказал тебе, Павел, все менты этого околотка давно куплены. И их шеф, майор Сивоконь, тоже. На два месяца вперед мзду и ему, и его пешкам по распоряжению Хозяина отдал... Им в ментовке по столько не платят ни при каких раскладах. А «бухгалтерия» моя — что она скажет фараонам? Черточки да крестики... Разве что этот драный принципиальный молодой ментяра-лейтенантик... Взять да пришить бы его где-то невзначай...
Николаев стрельнул глазами на Клопика:
— Пришить? Чтобы менты обозлились? Нет, Щербатюк, так дело не ладится... Значит, ты мало предложил лейтенантику... Но, учти Андрюша, могут заявиться залетные фараоны... Диспетчеры и продавцы должны быть напрочь чисты от нарика... Эта оглобля за пару лишних кубов на шину1, которые ему предложат менты, да и дадут пару раз в качестве презента, расколется вмиг. А затем будет, как пить дать, потихоньку сдавать фараонам наш отсев2... Ты об этом подумал, Щербатюк, или работаешь на «авось»? Что, ментов не знаешь? Кормушка — кормушкой, но на «авось» надеяться — последнее дело, Щербатюк. Таких, как твоя мнимая замена, бояться надо, на пушечный выстрел к себе, а тем более, к делу, которым занимаешься ты, не подпускать...
1 Порция (жарг.).
2 Продавцы наркотиков (жарг.).
— Чего взъерепенился? Нормальный он пацан. Не боись напрасно. Пусть малость покрутится. Приживется. Да и меня, сечешь, давно пора понять. Не все же время мне в диспетчерах на пятачке крутиться... Надоело и в снег, и в дождь...
Николаев поднял свои вконец удивленные глаза на Щербатюка.
— Надоело? —  Тебе надоело? Ты это серьезно выдал, или так, пошутил малость?
— Конечно, серьезно, — уверенно проговорил Щербатюк. — Этот пацан мало кого знает, да и с ним в городе никто не знаком. Залетный одуванчик. Сам он — почти дипломированный психолог — четыре курса университета окончил, — уверенно проговорил Клопик, опустив глаза.
— Но нанятый знает тебя, — в нос проговорил Ксива, не ответив на вопрос Клопика. — Вот это уже не только сугубо твои проблемы, поц захереный. Именно через твое рыло, Клопик, в один «распрекрасный» день заезжая коломенская верста может ментовку вывести и на меня, да и на Хозяина. Сечешь мысль, зараза?
— Ты че, Паша, бочку гонишь? Выбирай выражения. Я, если уж на то пошло, возьму и при случае тоже пожалуюсь Хозяину на тебя. За то, что ты меня сукой и захеренным обозвал, — стрельнув глазами, обиженно пробормотал Клопик и кашлянул в кулак. — Я до сих пор еще никого не подводил...  Говорю же, ментовка давно куплена с потрохами... Два процента от своей прибыли им отстегиваю регулярно. Семья наших, я подчеркиваю, именно наших наркоманов неуклонно растет, приход увеличивается с каждым днем...
— Ну, ну... А сам-то ты не того? — Ксива строго посмотрел на Клопика, не спеша массажирующего правой рукой свою левую руку, в которой аккуратно держал цветы, завернутые в целлофан.
— Я что, совсем поехал? — Щербатюк вызывающе взглянул на Николаева, но на Ксиву этот взгляд не подействовал:
— Слухи из достоверных источников  пошли, что ты, Андрюша, феню потихоньку начал из порций при расфасовке таскать да нюхать... Кайфуешь на дурнячок? Ты, почему без спросу стал заявляться на хазах по комплектации шин?  Кто тебя навел на хазы на Комсомольской и Водопьянова? Не Косолап ли постарался? Хозяину не нравится, когда суют нос не в ту щель... Надеюсь, ты понимаешь, о чем я сейчас тебе толкую? Это тебе не замочная скважина в бордели.
Глаза у Щербатюка забегали по лужам, расплывшимся от мусорных ящиков.
— Давай не будем, Паша, фигней заниматься, — попытался уйти от прямо поставленного вопроса Щербатюк. — Я... что... Все это наговоры моих недругов?
— Чего расплескался? Боишься? — спросил, ухмыльнувшись Николаев.
— Да не боюсь я ничего, — отмахнулся рукой Щербатюк. — Ты, кстати, с чем ко мне пришел, Паша? С нотациями? С инспекцией? Грядут новые поступления? Говори быстрее. Здесь до паскудства воняет. Еще пару минут, и мои розы, которые я купил для любимой девушки, превратятся в вонючку, да и Виктория моя, — Щербатюк поднес левую руку к глазам, близоруко посмотрел на часы, — меня уже ждет возле остановки трамвая. Она у меня точная, как часы... Здесь можно даже заразиться, Паша, так что давай не будем лапшу на уши друг другу вешать... Ты согласен со мной?
— Ладно, согласен с тобой, давай не будем, как ты говоришь, фигней заниматься. Время — деньги. Иногда это даже большие деньги... — Паша Николаев, будто поняв, чего добивается от него Клопик, обвел взглядом пустую подворотню, улыбнулся, кивнул головой, подошел поближе, обнял коротышку. — Раз у тебя, Андрюша, так мало времени, и ты очень спешишь покинуть сей мир...
Где уж было Клопику знать, что именно здесь и именно сейчас, рядом с вонючими мусорными баками оборвется его жизнь.
Паша Николаев, не говоря Андрею Щербатюку больше ни слова, тыкнул указательным пальцем в нужную точку и «обесточил» коротышку.  Затем он, зажав на всякий случай левой рукой рот Щербатюку, и аккуратно всадил Клопику под левую лопатку «перо». Не отрывая левой руки ото рта Клопика, Паша Николаев  пару раз провернул и поддернул внутри пышного тела коротышки вверх-вниз отточенную до бритвенного состояния финку.
Для пущей надежности.
Затем, медленно, чтобы его не обрызгало, вытащил ее из раны. Кровь могла хлынуть потоком вслед за вынутым лезвием, вымазать одежду Ксиве. Чтобы этого не произошло, Паша Николаев, придерживая обмякшее тело рыжего коротышки, прижал спину Щербатюка к мусорному баку. Кровь потекла по грязной поржавевшей металлической стенке к луже, выплескиваясь с каждым ударом сердца.
Андрей Щербатюк пришел в сознание от боли лишь на короткое время. Быть может, он бы закричал, но его рот был зажат пятерней Николаева. Крик Клопика застрял где-то за кадыком. В глазах его отразился предсмертный ужас, и они закрылись.
Менее чем через минуту, Николаев аккуратно положил еще дергающегося в предсмертной агонии Щербатюка с намертво зажатым в правой руке букетом роз на землю.
За средним мусорным баком рядом со зловонной черно-коричневой лужей, наплыла еще одна, алая...
Брезгливо взглянув на затихающего коротышку, Николаев вытер носовым платком кровь на стальном лезвии финки, и привычно бросил ее в специально вшитый в широкий пояс брюк «карман».
Снять почти незаметные на руках перчатки телесного цвета и положить их в правый карман брюк вместе с водруженным в полиэтиленовый пакетик окровавленным носовым платком, было делом нескольких секунд.
Убийство диспетчера Андрея Щербатюка Паша Николаев провернул, как всегда, спокойно. Из заброшенной грязной подворотни он вышел на улицу Космонавтов к кондитерскому ларьку, чтобы купить у ларечницы Ольки пару французских шоколадок «без торговой наценки».
После тяжелой работы ему следовало подкрепиться.
Сегодня «рабочий день» для Паши Николаева начался практически с первыми петухами. Для одних все это было бы невыполнимо, но Паша Николаев, мог это сделать. На него и рассчитывал Хозяин. На вечер было еще одно дело, но готовиться основательно к нему Паша не стал.

* * *
На убитого диспетчера по продаже наркотиков у Старого моста коротышку Андрея Щербатюка наткнулись где-то около десяти утра две замызганные вонючие донельзя бомжихи. Они, приехав из пригорода на какой-то электричке, пришли сюда, чтобы опорожнить раздобытую ночью чекушку денатурата и покопаться в отбросах.
Увидев за мусорными ящиками скрюченный труп парня, бабы, побросав свои «саквояжи», со страшными воплями мгновенно ретировались.
На крики бомжих первым обратил внимание дворник Сергей.
Он только-только продрал глаза и думал, сидя на кухне, где бы опохмелиться. Вчера хорошо приложился у друга. Затем дома «чуток» поддал. Долго буянил. Жена усмирила Сергея только к шести утра... А нынче у него башка раскалывалась...
«Чего они, суки бомжовские, спозаранку? Ладно бы, к вечеру... Передрались за фиговину какую-то, что ли? — подумал Сергей, с неохотой поглядывая в окно. — И пожитки свои со страху побросали. Никак ребенка зараза какая-то, подпольно родившая в соседнем бабском общежитии, в мусорный бак вышвырнула».
Дворник Серега, вздыхая и понося последними словами бомжих, которые не дали ему выспаться, медленно натянул на голое тело рубашку и спортивные брюки. Долго не мог найти носки, махнул на них рукой и вступил в рабочие ботинки босиком. Прихватив с собой кусок мешковины побольше, чтобы завернуть, если что, выброшенного ребенка, направился к мусорным бакам.
Когда он увидел за мусорным баком убитого парня, не до опохмелки стало. Мучившая Сергея голова, мигом прошла.
Телефона на квартире у дворника отродясь не было, да он и не стремился его поставить — на кой хрен ему еще одна головная боль — все как что, будут к нему сползаться звонить. Мобилкой тоже не разжился. Бросился к соседу и тот вызвал милицию.
Подоспевший наряд констатировал смерть.
В карманах убитого была найдена бумажка, испещренная какими-то значками, практически пустой блокнот, где было небрежно набросано несколько корявых стихотворений, а также семьдесят долларов и двести двадцать рублей, немного мелочи, тридцать гривен, паспорт на имя Андрея Сергеевича Щербатюка, проездной билет на все виды транспорта, ключи.
Спустя час приехавшие на место преступления судебно-медицинские эксперты установили, что смерть коротышки наступила от колото-резаной раны в области сердца.
Дежурная следственная бригада городского управления внутренних дел тут же выехала по месту прописки Щербатюка, который жил сам в однокомнатной квартире.
Соседями Щербатюк рекомендовался положительно. Ранее был судим по мелочевке и это как-то промелькнуло у следователей как бы между прочим, не вызвав никаких подозрений.
В данное время Щербатюк нигде не работал — пять месяцев назад попал под сокращение штатов и получал пособие по безработице...
Проведя беглый осмотр, квартиру опечатали «до лучших времен»...

* * *
...О привязанном к столбу бельевой веревкой, с кляпом во рту и с перерезанными ножом венами на ногах и руках, директоре частного предприятия «Окна и двери» Степане Ильиче Лубенцове  в милицию сообщили чуть позже — приблизительно около двух часов дня...
Еще двоих наркоманов отравили в пивбаре часа через полтора. На все это киллерам или киллеру понадобилось чуть меньше двух дней...

* * *
Поддубный, вор в законе, поставленный в известность  первым помощником Корольком о диком беспределе, до этого рассудительный, спокойный, буквально взбесился:
— Что за ерунда творится с наркоманами на нашей до сих пор «свободной зоне»? Понимаю, все они не мои люди, даже не шестерки наших соседей, но этот беспредел в момент может коснуться и нас, а это при данном раскладе нежелательно. Усек, Королек, о чем я веду разговор?  — Сухопарый сорокалетний Поддубный, сидя за столом у компьютера, задвинул в стол клавиатуру и уколол своего первого помощника возмущенным взглядом.
— Не могу пока знать.
Королек, стоял перед вором в законе посреди огромного квадратного кабинета почти по стойке «смирно». Он знал, что Хозяин не любит недосказанностей. Помощник Поддубного виновато опустил глаза, привычно вобрал огромную почти лысую голову между своими узкими худыми плечами, будто некто первый раз «промахнулся» и лишь больно чесанул пудовой гирей по затылку... Королек разве что раболепственно не гнул перед Поддубным спину, но «живчик» в нем играл отнюдь не веселую мелодию всепрощенчества. Казалось, Королек предполагал, что сейчас его попытаются огреть по голове еще раз. Но уже сзади. Чтобы этого не случилось, он и принял данную позу.
Поддубный, поставив локти на столешницу, сложил ладони чердачком друг к дружке, потер. Лицо его совершенно не изменилось. Оно было все таким же непримиримо строгим и непроницаемым.
—  Ты, обо всем должен знать раньше всех... У тебя такая работа. Что, мало шестерок? Добавь парочку, хотя их и так хоть пруд пруди. Вот и черпай от них информацию. Городские менты из-за данного беспредела в Лучегорске если не сегодня, то уже завтра круто зашевелятся. Откупного уже с нас потребуют, заразы. Как же, у них куш урвался, и неплохой! — Поддубный потер большим и указательным пальцем переносицу. — Я не привык тратить деньги на то, что не сулит нашей кассе прибыли.  А ты мне ля-ля. Не заплатим мзды ментам — как пить дать, навешают все трупы на нас. Сколько откинули за вчерашний день и за сегодняшний?
— Пятерых, — виновато пробормотал  Королек, но позы своей не сменил.
—  Ну, ну... — Поддубный достал из лежащей на столе пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. Затянувшись, бросил сигарету в пепельницу. — Не менты ли нариков вычеркнули из списка живущих?
—  У фараонов по этому поводу все «спокойно», — осторожно начал Королек. —  Не они пришили всех. На фиг им все это надо? Сам же говоришь, что куш урвался. Теперь сами в мыле по городу носятся. Что звери стали — всюду свой нос суют... Во все щели и возможные, да и в невозможные нычки, по хазам и блатхатам шмон попробовали наводить. С трудом отмазались. Не они, точно. Если бы менты кокнули всех, был бы иной пасьянс, и у фараонов очко бы так не играло. Кто-то перцу им на хвост сыпанул, мало не покажется...
Поддубный, взял из пепельницы сигарету, затянулся.  Выпустив тоненькую струю дыма, улыбнулся краешками губ. И было не понятно, то ли он сменил гнев на милость и порадовался данному сообщению своего первого помощника, то ли наоборот, улыбка была с хитрецой.
— Им? А не нам ли?
Королек промолчал.
— Нашли исполнителя и его хозяина? — все так же повысив голос, что с ним случалось не часто, спросил Поддубный, в упор смотря на Королька.
Королек виновато вздохнул, развел руками. Затем он чуть приподнял глаза, но только мельком взглянув на дымящего, как паровоз, Поддубного, тут же виновато опустил их вниз.
— Шкурой чувствую, рука заботится одна. Пытается посеять и меж нас, и в городе смуту. — Поддубный не докурив, с раздражением затолкал сигарету в пепельницу, оторвал свой тяжелый взгляд от стола, но посмотрел не на Королька, а мимо него, словно хотел увидеть надобное ему через толстенную кирпичную стену. — Поэтому приказываю бросить на поиски тех сволочей, кто пошел против правил. Свяжись с братками соседних околотков. Узнай, что и почему. Найти киллера или киллеров, если их несколько. Сегодня! Крайний срок — завтра к обеду. Это первое. Второе. Не позже, чем к четырнадцати часам сегодня доставить сюда пару наркоманов, которые употребляют наркотик фенциклидин. Будет больше — гребите всех. У меня все. Кстати, Тамара Иванькова из Питера на базу не звонила? Или, может, уже прибыла домой?
Королек отрицательно мотнул головой и наконец-то облегченно вздохнул. Главная угроза, нависшая над ним, к счастью, миновала.
— Как прибудет Иванькова, чтобы нашли меня и сразу доложили, а пока свободен. Вместо себя оставишь Кроля, — сказал Поддубный и вновь выдвинул клавиатуру. Этим вор в законе показал, что разговор окончен. Пальцы Поддубного привычно легли на клавиши и быстро забегали по ним.
Королек понимающе кивнул и вышел из загородного кабинета вора в законе. Спустя непродолжительное время, отдав распоряжения, выехал с базы на неприметной «Таврии» в сторону Лучегорска. Он должен был расплескаться в лепешку, но выполнить все распоряжения шефа.

* * *
К телефону долго не подходили, и Паша Николаев, матерясь про себя последними словами, уже хотел повесить трубку. Он чувствовал, что аллергодил скоро перестанет действовать, и он снова будет страшно гундосить, как на том конце пикнуло:
«С вами говорит автоответчик. Оставьте, пожалуйста, свою информацию после сигнала», — послышался чуть приглушенный голос Хозяина, и музыка сыграла пару приятных аккордов.
«Опять где-то ****ствует. На работе его нет, дома тоже».., — подумал Николаев и измененным, грубоватым голосом пробубнил:
— Здравствуйте.  Это Павловский звонит. Наконец-то у меня появились деньги на ремонт. Как вы и советовали, я купил три плиты ДСП и два квадратных метра импортного кафеля. Цемент куплю и привезу домой сегодня вечером. Можно присылать ваших знакомых мастеров ко мне. Большое спасибо, и до свидания. В ближайшие два дня по вечерам я буду дома, пусть мастера, если будут свободны, позвонят мне. Мы с ними договоримся и о цене, и о времени работы. До свидания, и еще раз спасибо...
Повесив трубку на рычаг, Ксива, обойдя смазливую мамашу с коляской, которая ждала, чтобы позвонить, улыбнулся ей, наклонился к малышу в коляске, посюсюкал... Эта напомаженная молоденькая белоголовая дамочка ему была незнакома.
«С такой бы переспал и перепихнулся бы  с удовольствием», — подумал Николаев, но тут же вздохнул — с этого дня ему было не до баб.
Ксиве «предложили» в ближайшие день-два убрать еще двоих зазнавшихся сявок южной группировки. Ясное дело, с ворами в законе связываться — себе же в падлу, но, но Николаев проворачивал и не такие крендельки. Затем Паше приказали  постращать, и пырнуть в бицепс руки или в мышцу ноги, капитана Калласа из городского управления внутренних дел. Уж очень-то рьяно и совершенно конкретно занялся наркоманами капитан. «Горячий эстонский парень» с погонами лишь чудом не вышел на подвал хазы на улице Комсомольской, где фасовали феню на порции. Если бы не получилось с Калласом, что маловероятно — у Николаева была еще одна наводка — майор Переверяну, который достал Хозяина что называется...
Но это были почти пустяшные дела, о которых сегодня Ксива даже думать не хотел. Он решил лишь забежать на работу. Паша Николаев скажет «господину» Переворотову, что занят донельзя и сразу же ретируется. Ну его все на фиг — на самом деле, устал. Паша придет домой, ляжет на свой любимый диван, который, как всегда приятно скрипнет под его уставшим телом.
И Паша, прикрыв глаза, попытается еще раз представить угол улиц Шевченко и Космической.
Именно там, у двух подлежащих сносу и месяца полтора назад выселенных домов он поджег доставленный туда практически новый автомобиль «Вольво», в котором был с уже убит его владелец.
Порешил тучного мужика Паша Николаев до предельного просто, не в Лучегорске и по-своему, а не так, как этого хотел Красный Маг.
Зная, что его могут ждать «штрафные санкции», Николаев «спрятал» машину с убиенным в заброшенном сарайчике.
Холуи Красного Мага вызвали Пашу Николаева на разборку к киноконцертному комплексу. «Гонцы» не подкатили к огромной трехъярусной махине на «мерсе», а подошли на своих двоих ровно в тринадцать тридцать.
Паша уже топтался у афиши.
Увидев «гонцов», Николаев оторвался от созерцания месячного репертуара, перешел через дорогу и углубился за ними в переулок, который горожане называли «Переулком трех черных котов».
По узкому, петляющему словно нехоженый лабиринт переулку мало кто пользовался, поскольку за ним слыла слава гиблого места. И месяца не проходило, чтобы там кого-то не подрезали или не избили до полусмерти, не раздели, не изнасиловали...
Паша не очень боялся мордоворотов Красного Мага, но все же, на душе было неспокойно. Олег шел впереди, поигрывая на указательном пальце длинной кожаной петелькой, которую применяли известно зачем. Иван, поотстал, будто завязывал развязавшиеся на ботинках шнурки и пропустил Николаева вперед. Паше ничего не оставалось делать, как обойти Ивана. Конечно, Паша Николаев был не из робкого десятка, но «живчик» у него малость заиграл. Он нащупал на кармашке пояса брюк финку и малость успокоился: если что, пырнет кого-то из гонцов и смоется. Пусть потом разбираются, кто виноват. Отмазку найдет...
В сумраке наклонившихся шатром листатых кленов Олег остановился и повернулся к Паше:
— Ты что же это делаешь, падла? Тебе же сказано было, как и где убить качка.
Как раз в это время подошел и Иван. Он держал левую руку в кармане. Паша знал, что Иван — левша, и, видимо, поигрывал в кармане ни чем иным, как финкой.
— Я вам не мальчик на побегушках, — обиженно пробормотал Николаев. — Пырни одного, укокошь другого, завали третьего...
— Не дури, дурилка! — нахально, с нескрываемым превосходством проговорил Иван. — Тебе сказано, дана наводка — убирай.
— Хотите, чтобы я засветился? — спросил Николаев, зыркая на шестерку, который напыжился так, словно сам был и верхушкой айсберга, и ее подводной частью. — Я устал, ребята...
Произнеся последние слова, Паша Николаев поймал себя на том, что сказал так же, как и Андрей Щербатюк, и его кокнут мордовороты Красного Мага, может даже здесь в переулке Трех черных котов. Конечно, назывался он Тополиным, но тополей на нем отродясь не росло, а название прижилось к нему не официальное, а кем-то брошенное... Мордовороты Красного Мага, отправив Пашу Николаева на тот свет, даже глазом не моргнут. Вон как крутит на пальце да подбрасывает в руке кожаную петельку Олег. А Иван что, даром левую руку из кармана не вынимает? Тут все четче не бывает... Погуторили малость, пора и «честь» знать...
Однако Иван не пырнул Николаева, а Олег не накинул на шею Паше свою коронную кожаную удавку. Амбалы Красного мага практически в один голос, заученно, словно стих, произнесли:
— Устал... Во, во, как сказал кто-то из умных или дураков, отдыхать, Паша, будешь уже на том свете, если там позволят.
Дальше продолжал Иван:
— Короче, тебе было приказано убрать этого качка так, чтобы менты списали это дело на чеченов. Тебе что, не ясно было сказано? Чего голову качку не отрубил и не выставил на шоссе на всеобщее обозрение?
— Не-ет, ребята! — Николаев запротивился. — У чеченов свои разборки и методы, у меня — свои. Если надо было под чеченов все сделать, следовало нанять чечена. Я что, не говорил? Поэтому, не надо ля-ля!
— Ты еще будешь права качать? — Иван вынул руку из кармана и свирепо взглянул на Пашу.
Поняв, что Красный Маг не приказывал своим шестеркам  отправить Павла в расход, Николаев чуть расхрабрился:
— Не сверкайте так своими глазищами и не бурчите. Я предмет охоты убрал? Убрал. И не вам учить меня, как это сделать.
— Короче, Ксива, — прохрипел, едва ли не с пеной у рта Иван. — Красный Маг приказал шестеркам доставить убиенного в Лучегорск. Ты должен трупик сжечь у нас в городе в его же машине. Понял?
Паша кивнул. Это было нетрудно.

* * *
Ксива не знал, да и не хотел знать, кто перегнал к Лучегорску автомобиль с трупом. Это ему не поручалось. У него нынче была иная цель, совершенно мелочная — сжечь, но не полностью, а «более или менее порядочно» почти новую иномарку с уже убитым. Это сделать Паше Николаеву приказал через своих мордоворотов  Красный Маг.  Попутно, об этом же, как ни странно, в свое время «попросил» Пашу и... Хозяин.
Как Паша провернул все классно! Николаев не хотел пачкаться и светиться на протяжении всей операции. Его задача теперь состояла лишь в том, чтобы поджечь машину на углу улиц Шевченко и Космической и оттуда доставить остатки по указанному адресу.
Нанятые Ксивой помощники — пара бомжей  в присутствии Николаева сначала подожгли, а потом, аккуратно потушив наполовину сгоревший «Вольво», уже самостоятельно отволокли машину по указанному адресу. Затем они башлянули сторожам. Чтобы поставить автомобиль на место.
Паша Николаев, дав аванс бомжам, в дальнейшей процедуре не участвовал. Бомжи справились на славу и спустя несколько часов получили из рук Николаева сполна остальные причитающиеся им денежки. Куда они потом слиняли — в Орел или в Липецк, а может, и в Курск или Тулу, в какой электричке, Павла Николаева не интересовало. Главное, что с ними был уговор в Лучегорске больше не появляться не менее года.
Николаев знал, что бомжи по этому делу народ обязательный. Исполнители в Лучегорске действительно не появятся не только через год, но и позже, если не замерзнут где-то в подворотне зимой или не отдадут коньки уже через неделю, нажравшись какой-то давно просроченной и выброшенной на свалку дряни или налакавшись политуры...
А сегодня после обеда, Ксива посидит дома за столом в тишине. Подумает и четко спланирует, как лучше поставить сбыт фенциклидина на новые рельсы.
Этот наркотик, если ним заниматься осторожно, чтобы менты либо ребята из отдела по борьбе с организованной преступностью не вычислили, или федералка, не дай Бог, невзначай не пронюхала — уж ФСК докопается до сути, найдет и то, чего никогда не было, сулил ему бешеные прибыли...
Паша Николаев был знаком не только с Красным Магом,  его подчиненными. Ксива служил не только Мазурову... Он выполнял поручения еще как минимум четырех хозяев. Об этом Красный Маг даже не догадывался.
Николаев через подставных лиц знал и двух «коллег» Красного Мага по наркобизнесу. Они в свое время пытались от него отколоться, раскрепоститься, но не вышло.
Теперь Паша был несказанно рад, что знал «коллег» Мазурова. После его смерти оборвалась бы и ниточка, которая связывала Пашу Николаева с верхушкой. Знал Николаев и Хозяина, что еще больше укрепляло его позиции в данном предприятии.
Паша не вдавался в подробности, кто разгромил крутую группировку Мазурова. Москвичи или петербуржцы, а, может, и кто-то иной — ему было почти все равно. Разве что, с исчезновением Красного Мага, Паша Николаев потерял неплохого заказчика. Владелец едва ли не самого большого подпольного состояния не только в Лучегорске, но и в России, Борис Борисович Мазуров как минимум раз в месяц давал Паше Николаеву наводку на «санитарную чистку».
Не обязательно в Лучегорске. Чаще Паша выезжал за пределы города. В Москве прошлым летом уделал бывшего казиношника. В Воронеже и Новосибирске, с интервалом в три дня — курьеров, которыми заинтересовались в УБОПе — управлении по борьбе с организованной преступностью.
Вояж Николаева через полтора месяца после Воронежа и Новосибирска в Красноярск и Сочи заключался в том, чтобы постращать двух крутых бизнесменов, которые надумали отколоться от Красного Мага... Не проминул Николаев и двух украинских городов — Днепропетровска и Харькова. В дружественном соседнем государстве Паша тоже наделал шороху — никому мало не покажется...
Во всех пунктах Николаев аккуратно справлялся, потихоньку пополняя свой валютный запас.
Николаев понял, что ему следует поторопиться и создать альтернативную специальную группу по добывании и распространении наркотиков.
Чтобы не опоздать.
«Свято место» пусто не бывает.
Паша уже устал убивать. Он хотел только делать деньги. Да и двух возможных киллеров худо-бедно, но Николаев заприметил. Пареньки были с виду хиленькие, неприметные, но стреляли из любого оружия — пистолет ли, винтовка с прицелом, автомат — как боги.
Курьеры вновь организованной Павлом Николаевым альтернативной специальной группы должны были основательно позаботиться о пополнении когорты охочих кольнуться порцией фенциклидина или понюхать его. Павлу перед этим пришлось расплатиться с кредиторами и отмазать попавшего три дня назад «ни за что»  в СИЗО городского отдела по борьбе с организованной преступностью Пинцета. Вызволить его из ментовки через посредников просил Пашу Николаева Хозяин.
Многое в  иерархическом «расписании» не нравилось Ксиве, но он пока стоически терпел. Конечно, Паша Николаев уже встал на ноги, малость набашлял в свою мошну зеленых, но пока еще не мог подняться на подобающую высоту — мешали не только конкуренты, но и «свои», не хотевшие ни за какие деньги отпускать «приглянувшегося» им исполнительного и сверхосторожного киллера-одиночку.
Трудился Паша Николаев действительно один. Виртуозно, профессионально, безбоязненно, каждый раз придумывая новые, все более изощренные способы устранения объектов охоты. Чтобы менты и спецназ, если придется, не нашли его по почерку. Об этом он говорил и со своей возможной «заменой»...
Работа киллером — была второй «специальностью» у Ксивы, если не первой. Она-то и приносила молодому, но уже опытному в данных делах, Паше Николаеву определенные круглые суммы, о которых иные даже не могли и подумать.
На основной работе — фирме по продаже компьютеров и аксессуаров к ним, принтеров, сканеров, лазерных проигрывателей и прочего, Ксива, он же Павел Сидорович Николаев, слыл отличным мастером по «навешиванию» на «голые» компьютеры и их винчестеры всевозможных, в основном ворованных, а не лицензионных программ. Хотя с хозяев он брал оплату как за лицензионные, на чем имел как минимум по триста долларов чистогана с одного заказчика, из которых половину должен был отдавать Стасу Переворотову....
Заказчиков у Павла Николаева было хоть отбавляй. Не только в офисе, но и по вызову. Заодно Ксива присматривался к крутым, которые ставили сверхнавороченные компьютеры в своих фешенебельных офисах и на квартирах не только для работы, но и для своих избалованных чад.
Через месяц-другой Николаев давал наводки диспетчеру подельников, и ребята аккуратно и со знанием дела чистили крутых, отстегивая Ксиве причитающиеся по негласному договору пятнадцать процентов от проданной похищенной компьютерной начинки, денег, драгоценностей, старинных картин, а также прочего импортного шмотья, которое можно было без проблем «сбросить» на рынках соседних городов...
Вытянув из кармана перчатки, Ксива достал второй носовой платок, громко высморкался. Он не любил ни летнюю жару, когда его доканывала аллергия, ни, тем более, осеннюю слякоть. В это время у Николаева тоже был основательно заложен нос. Ему больше нравилась зима. С морозами под тридцать и метелями... И отдыхать Ксива ездил не летом, не за тридевять земель, не  за границу, не  в Сочи или Ялту.
У него был иной маршрут.
Раз в два года он обязательно «брал отпуск». Когда зима запуржит, разлютуется не на шутку, наведывался Паша Николаев в глубинку России, как сам любил своим ближайшим друзьям — в «яму».
«Ямой» Павел называл деревеньку Ямская Пустошь. Из этой сибирской глуши ни разу не выбирался «на Большую землю» его дед Захар по материнской линии. Здесь деда Захара и похоронили в восемьдесят девятом. Рядом со всеми сродственниками, которые лет семьдесят или сто назад положили начало деревенскому кладбищу на пригорке.
Если Павел не наведывался в «Яму», где после смерти деда осталась только тетка Варя, значит он на пару недель таборился в пригороде Новосибирска, где жила старенькая тетка Паши Николаева по отцу, так и не нашедшая себе пары, Анастасия Сергеевна...
Ксива притормозил возле урны и бросил телесного цвета перчатки, с несколькими каплями застывшей крови на них, в ее огромное, практически пустое нутро. Туда же полетел и пакетик с первым носовым платком, которым он вытирал «перо». Сверху он проложил пару скомканных газет. Затем прошел еще  квартал, остановился.
Аллергия давала о себе знать.
Паша снова положил в рот капсулу с лекарством, перешел через улицу и сел в подошедший троллейбус. Мог взять и такси, но зачем. В троллейбусе поспокойнее. Ему нужно было наведаться на работу.

* * *
Непосредственный начальник Павла Николаева — Станислав Переворотов, как только Ксива переступил через порог  фирмы, обрадовано подал руку Николаеву и повел его мимо улыбнувшейся секретарши Нинки к себе в кабинет.
— Садись. — Переворотов взял со стола бланки заказов и  протянул их Ксиве. — Ты где был, Паша? Четыре вызова! Я уже изнервничался весь... Домой тебе звонил, на твою мобилку.... Глухо как в танке.
— Не беспокойся, Стас, все сделаем как в лучших домах, если аллергия меня сегодня еще сильнее не прижмет... Я уже так нажрался всяких таблеток и капсул, что скоро ум за разум споткнется, а все равно чихаю, слезы из глаз ручьем... Ты же сам, Стас, прекрасно это видишь, — присев к столу, прогундосил Николаев.
Переворотов кивнул головой:
— Но ты все равно, постарайся, Паша, прошу тебя. Надо позарез!
— Старание, Стас, — самое последнее дело в любом гнилом деле, — улыбнулся своему афоризму Николаев, который он привлекал и к месту, и не к месту почти при каждом разговоре. — Все, пошел выполнять заказы.
Николаев, прихватив бланки, решительно встал и мимо загадочно улыбнувшейся ему Нинки, направился к двери, которая вела в другую комнату. Там располагалась его мастерская. За ним, как привязанная собачонка, пошел и Станислав Переворотов.
Достав из нижнего ящика стола набор инструментов, Николаев положил их в дипломат, стоявший за столом, плюхнулся в кресло.
— Так, и что же от нас хотят заказчики? —  пробормотал себе под нос Николаев и взял первый бланк заказа. Быстро побежал глазами. Ясно. А что этим? — Ксива бегло взглянул на второй и последующие бланки заказа.
Прочитав фамилию заказчика и сфотографировав его адрес, Николаев продолжал бормотать, — Свистунову надо практически то же самое. Понятно. А мосье Розенталю что? Ясно... Машины навороченные купили, думали, что все у них будет ажур? Дураки стоеросовые... На компьютеры надо хорошую математику поставить, жизнь в них вдохнуть, а уж потом игрушками и финтифлюшками  развлекаться...
Еще раз просмотрев последний заказ, Николаев достал из тумбочки стола две пачки с дистрибутивными дисками, коробку с флешками каждая за десять долларов, на которых были ворованные программы,  тоже положил всё в дипломат, поднялся из кресла и взял за ручку дипломат. — Как говорят, во всех уважающих себя и клиентов домах, покедова, Стас, — уже громче произнес Николаев, взглянув на Переворотова. —  Я до конца дня у заказчиков.  Буду завтра. Часам к двум.
— Да погоди ты, Павел. Еще шесть пустых компов нужно «зарядить» у нас. Фирмачи приехали, бабки на стол, сказали, что им работающие компьютеры нужны уже сегодня. Я пообещал, что к половине шестого все будет в ажуре. Они заедут за машинами.
— Нет, сегодня при всем уважении к твоим заказчикам и при их диком желании, поставить математику на шесть компьютеров, — Николаев поднял кверху указательный палец, — никак не успею, хоть зарежь меня. Не надо раньше времени обещать. Пора мозгами шурупать, Стас! Посмотри, сколько времени уже натикало на твоих наручных. Ты соображаешь? Одному мне ни при каких раскладах не управиться. У меня не шесть рук и не две головы... А если бы я вообще не пришел? Что тогда? Болею я, господин Переворотов. Круто болею. Аллергия, собака, капитально достала. Хоть вешайся...
— Но ты же здесь! Хоть два-три компа обустрой, — проканючил Переворотов.
Николаев почесал за ухом, взглянул на часы, затем поднял свои слезящиеся глаза на Переворотова:
— Добавишь по тридцатке?
 — Сотню долларов за все, только ты уж постарайся, пожалуйста. Мне крутые фирмачи заказ поставили. Круче не бывает. Такие навороты на свои компы приказали навесить, что у меня почти что волосы дыбом на голове встали... Может, будут у нас постоянными клиентами. У них там какая-то крутая фирма организовывается, море компов нужно поставить буквально через пару недель, так что, будем мы с тобой, Павел, и с деньгами, и с дивидендами...
— И сразу все фирмачи сядут за компьютеры и начнут клепать свои мани?  Ну, ладно, это их проблемы. Отваливай как минимум по тридцатке за каждый. Постараюсь. Начинка готова? —  вдруг неожиданно для Переворотова спросил Николаев.
— Не знаю, — развел руками Переворотов.
«Плохо, когда твой непосредственный начальник совершенно ничего не фурычит в делах и практически ничего не знает. Плохо, а в то же время и хорошо, — Николаев мысленно улыбнулся. — Можно на его уши столько лапши навешать, что они не выдержат ее, несмотря на то, что слоновьи вымахали», — подумал Ксива и, взяв дипломат, прошел в небольшую соседнюю комнату. За ним, как привязанный, Переворотов.
Там на трех столах уже стояли распакованные двадцати  девяти дюймовые профессиональные мониторы «SONY». Рядом в огромном пластмассовом ящике лежали сваленные в кучу сорока терабайтные винчестеры, материнские платы последней конфигурации, лазерные проигрыватели.
В коробочках были лишь коврики с мышками, крутые видеокарты... Короче весь заказанный набор, который Паше Николаеву нужно было собрать, привинтить, настроить и записать на винчестеры необходимые программы. На все это у него как минимум могло уйти от четырех до шести часов.
— Я уже больше года говорю тебе: пригласи в фирму пару пацанов. Я бы их обучил элементарному. Хотя бы все платы и детали поставили на место да привинтили, — недовольно проговорил Николаев стоящему за его спиной Переворотову. — Это прекрасно, что у тебя в Америке дядя и он тебе практически задаром поставляет комплектующие к компьютерам, а ты отмываешь денежки. Мне же, дорогой шеф, от этого становится лишь жарко, когда запарка, как сегодня...
— Ты работаешь у меня, я плачу тебе за это бешеные деньги.
— Триста-пятьсот баксов в месяц ты считаешь бешеными бабками? — Николаев хмыкнул. — Не смеши, господин Переворотов. Это в наше время мизер, сопли! Мне надо платить за такую работу раз в пять, а то и десять больше. Попробуй, найди за подобные копейки такого специалиста, как я, — язвительно проговорил Николаев, раскрывая дипломат.
Переворотов знал, что Николаев гундосо побрюзжит, побрюзжит, но дело свое сделает, как было уже не раз.
— Я и доплачиваю, как сегодня, и не говорю, что ты должен приходить на фирму ровно к девяти утра и работать как минимум до шести вечера...
— Еще чего не хватало, — недовольно пробормотал в нос Николаев, ставя на стол первый компьютер. Рядом он положил лист заказа и осторожно стал доставать из вместительного пластмассового ящика нужные детали и платы. — Сколько можно говорить, чтобы все собирали отдельно, не бросали в кучу, и, тем более, не распаковывали. Это не камни и даже не куриные яйца, — снова недовольно проговорил Николаев. — Скажи, Стас, об этом твоей неумёхе Нинке, не то я возьму и оттрахаю ее, если она не исправится в ближайшее время. Понял? — Николаев поднял на Переворотова свои смеющиеся глаза. — В наше неспокойное время за все нужно платить, господин Переворотов. Кому деньгами, а кому... передком.
— Ты, Паша, давай, давай, но не очень, — недовольно проговорил Переворотов. Его глаза и без того небольшие, сузились, зло сверкнули, а ушищи, как показалось Николаеву, едва ли не захлопали. — Можешь, Павел, трахать кого угодно, когда угодно, где угодно, но Нину не трогай, не то выпру тебя из моей фирмы, несмотря на то, что ты спец и дока в компьютерах, за пять минут. — Голос Переворотова стал угрожающим. — Я не остановлюсь ни перед чем...
— Ладно, на время уговорил, но попроси чтобы  Нинка все со склада отдельно складывала: материнские платы — к материнским, винчестеры — к винчестерам и так далее. И чтобы ничего не распаковывала. Сам коробки раскрою.
— Хорошо, я распоряжусь, — сказал Переворотов и направился к двери. Он знал, что Николаев расшибется, но сделает всё.  — Кстати, Павел, — уже от двери Переворотов вернулся в мастерскую, —  у меня к тебе вот какой вопрос. Ты мне свою финку не продашь? Понравилась мне. Ты, смотрю, ею и хлеб режешь, и все такое прочее, а у меня бы она на ковре висела вместе с ятаганом мечами и финками. Я начал коллекционировать оружие... Предлагаю двести долларов за нее.
Николаев отрицательно мотнул головой.
— Я уже говорил тебе, Стас, ни за какие деньги не продам... Это мой талисман, если хочешь...
— За деньги, которые предлагаю тебе я, можно несколько подобных талисманов купить... Мне приглянулась именно она...
— Приглянется и другая. Вот ее и купи, — коротко, и резко ответил Ксива. — И не мешай, а то не успею сегодня по домам заказчиков прошвырнуться. Купи на базаре другую. Там такие камуфляжные финки сейчас продают, что твои друзья только лязыками о зубы свои зацокают, — сказал Николаев и отвернулся к столу.
Переворотов подышал пару минут в спину Николаева, наблюдая, как мельтешат над столом его руки и как оживает монитор первого компьютера, малость повздыхал и прошел в свой кабинет, где зазывно звякнул телефон.
«Знал бы ты, сколько человек благодаря этому «перышку» Яши-мастера я уже отправил по России, да и не только по России, на тот свет, сразу бы, милый, заткнулся... Не исключено, что наложил бы даже в штаны. И с Нинкой, пошел ты, Стас, на огромный фиг, — думал Ксива, «автоматически» изучая лист заявки на очередной компьютер.  Не одному тебе с ней шуры-муры крутить, закрываться средь бела дня в кабинете, чтобы как следует полапаться да всласть потрахаться... Ладненько, пусть Переворотов помельтешит. Если Стас начнет сильно выпендриваться, а Нинка мне основательно понравится, пришью его, падлу, а Нинку увезу в сибирскую глухомань к тетке на блины.
Семью Стас забросил основательно, сука. На молоденькую позарился... Конечно, Нинка — девка видная, молоденькая, тугонькая, вся в соку. У нее этого не отнять, не то, что раскормленная заморскими деликатесами Катерина — жена Переворотова»...
Паша Николаев  даже крякнул, представив, как придет время, и он разложит Нинку на этом же огромном, почти на всю комнату, монтажном столе, или сдвинет вместе все три небольших столика и...
...Смахнув обильно выступивший пот, Ксива, качая программы на пятый, только что собранный и впопыхах отрегулированный, компьютер — фирмачи все равно не поймут. Лишь бы комп малость дышал. Затем хапнул ртом капсулу аллергодила, проглотил и одновременно начал собирать шестую машину. 
Он сильно торопился.
На сегодняшний вечер Николаев, по заданию Хозяина, наметил «культпоход» к не расплатившемуся с долгами Кондитеру — Александру Сергеевичу Агафонову, владельцу ресторана «Русский лес», который сдал легавым ни за что, ни про что, сборщика «налогов» Пинцета. 
Конечно, Николаев мог плюнуть на все и всех — на Хозяина с его постоянными выпендрежами, на других зарвавшихся «боссов», да и на Переворотова... Павел мог быстренько смотать удочки в сибирскую глухомань и там, на время залечь. Денег у Паши Николаева хватило бы надолго, а достать его в «Яме» было бы ой как проблематично. И вообще, на фиг там много денег? В магазинчике все равно почти что хоть шаром покати — водка да черствый хлеб, а заезжие «бизнесмены»  со своими бананами и прочими заморскими яствами «Яму» еще не освоили. Зачем им три калеки? С бабулек — божьих одуванчиков, которые по полгода и больше не получают пенсии, много бабок не слямзишь, а себе в убыток кто будет работать?..

* * *
Разборка с Кондитером, на удивление тощим сорокалетним мужичком, была недолгой. Александр Сергеевич Агафонов, открыв бронированную дверь и узнав, чего от него хочет Паша Николаев, наотрез отказался платить дань:
— Да пошел он твой шеф, бегать, — налетел на Пашу Николаева Агафонов, который смело вышел на крыльцо своего дома. Следом за ним в дверном проеме показалась огромная голова дога. Пес внимательно изучил взглядом Пашу Николаева, его объемистый черный дипломат, и зло зарычал.
— Иди в дом, Матрос, на свой диван. Спасибо. Я сам с этим долговязым разберусь.
Пес прекратил рычание, но, словно чувствуя опасность, исходившую от Николаева, хозяина не послушал. Он  остался у двери, недоверчиво косясь на незнакомца и роняя на лестничную площадку тягучие слюни.
— Еще раз от Хозяина припрешься — сдам тебя, холуя, в милицию, как и вашего холуя Пинцета. Вот тогда попляшете, рэкетиры вонючие. Через тебя менты и на Хозяина сраного выйдут, с которым я ни разу не встречался. Да и встречаться не хочу. 
— Как хочешь, — улыбнувшись, не торопясь, сказал Паша. — Я не принуждаю. Это твои дела. Не хочешь платить — не надо. В таком случае, я пришел к тебе от Хозяина с последним приветом.
Паша Николаев, краем глаза наблюдая за догом, оценил обстановку. Пырнуть финкой в сердце Кондитера и тут же метнуться к двери, чтобы всадить финку в глаз уже собравшейся броситься на него собаке для Паши не составило труда.
Привычно отерев оружие носовым платком, Николаев пробежал через темный проходной двор. Во время пробежки он успел снять перчатки, бросить финку в дипломат.
Окровавленный платок и перчатки оставил там же, в проходном дворе. Они, как бабочки-однодневки, «попорхали» в мусорный контейнер. По Пихтовому переулку Николаев уже шел быстрым шагом, а, выйдя на проспект, и вовсе сбавил темп. Дело было сделано, теперь ищи-свищи киллера...
Паша Николаев решил, что после того, как поставит математику на компьютер нового русского  Розенталя — и закончит наладку, сможет провести вечер как подобает человеку, который славно потрудился вчера и сегодня. Шесть собранных, отрегулированных компьютеров на фирме, четыре на хазах крутых, несколько трупов за два дня без применения огнестрельного оружия — нормалек.
Хотя на таких клиентов, которых он убрал с дороги, и пули тратить было жалко.
Единственное, чего не учел Ксива, что все трупы появились в одном районе и, что за них уцепится дотошный следователь городского управления внутренних дел майор Иван Переверяну, на помощь которому придут друзья — флегматичный, но уж чересчур правильный прибалт Юури Каллас и майор милиции Григорий Николаевич Сидоренков...
Не учел Николаев и того, что в этом Управлении не покладая головы, работают и буквоед старший следователь по особо важным делам майор Павел Федорович Федоров, и побывавший «у черта на рогах» подполковник Борис Петрович Ашукин...
Паша Николаев даже подумывал затащить сегодня на ночь одну из знакомых путан по прозвищу Полная Клеопатра, но она на звонок не ответила, значит, была занята. С другими же проститутками Ксива в данный момент связываться не хотел. А Нинкой... Нинкой он займется буквально через несколько дней... Как елейно она сегодня строила ему глазки... Ее непременно надо трахнуть! Не потому, что уж очень она ему нравится, а просто так, из принципа. Другие трахают, а он что же, не у дел оказывается? Да нет уж...  Нинка, конечно, малость повыдергивается, как все бабы повыпендривается, но главное, Паша это уяснил — слово. Придет время, расплывется перед ним и недотрога Нинка. Как заведенное на тонкие блины тесто на пышущей жаром сковородке. Вот тогда он ее и того, зажарит, и схарчит...
В переполненный троллейбус Ксива решил не соваться — богатенький Буратино господин Розенталь жил в четырех кварталах от места, где только что «отработал» Николаев, убив финкой Кондитера — владельца ресторана «Русский лес» Александра Сергеевича Агафонова...

* * *
Пятничный рабочий день близился к обеду. Как ни странно, сегодня, после двух дней дурдома, в городе было относительное затишье.
«К грозе, не иначе», — отодвинув от себя стопку бумаг, подумал следователь по особо важным делам — по новому  штатному расписанию, которое так и не прижилось в Управлении — оперуполномоченный уголовного розыска, майор милиции Григорий Николаевич Сидоренков.
Его, не говоря уже о майоре Иване Переверяну, который дежурил со следственной группой, в среду и о капитане Калласе, принявшему дежурство от Переверяну в четверг, за последние два дня так достали, что Сидоренков, хотел он того, или нет, начал вздрагивать от каждого звонка.
К тому же добавляли напряжения и бесконечные угрозы, сыпавшиеся в адрес следователя по личному номеру телефона от группы новых русских вышибал «Орион», насчитывающей по России и СНГ не менее четырех с половиной тысяч бойцов.
Ее представители  требовали немедленного прекращения дела по крутому предпринимателю, гражданину Израиля Алексу Мирошнику, которого вместе с автомобилем взорвали возле деревни Новоивановка.
Телефоны в городском управлении внутренних дел были раскалены до предела. Что ни звонок — то труп или несколько трупов: за два дня — владелец и директор ресторана «Русский лес» Александр Сергеевич Агафонов, очень давно «светившийся» в органах Андрей Щербатюк, бомж Павленко Константин Матвеевич, слесарь завода автотракторных агрегатов Рязанцев Никита Сергеевич и бывший завхоз Лучегорской средней школы Косолапов Валентин Николаевич... Возможно, что «список» убитых был не полным...
А сегодня, с самого утра — тишь да гладь, да Божья благодать... Ни единого телефонного звонка.
Спустя три часа после начала рабочего дня, Сидоренков даже справился у дежурного — капитана  Калласа, не отключили ли в Управлении телефоны. С телефонами было все нормально.
Не было сегодня и повальных выездов на места происшествий. За исключением двух, выпавших на дежурную бригаду — утром передралась пьянь в районе пригородного автовокзала. Чуть позже, не успела дежурная бригада приехать в Управление, как последовал вызов на улицу Жуковскую. Там, в частном доме любовница двадцати шести лет от роду, некая Козинова, напилась до чертиков и не смертельно порезала кухонным ножом своего сорокалетнего любовника Евгения Привратова, который чем-то не угодил ей... Но это не относилось к Сидоренкову, и он был «не у дел».
Сняв телефонную трубку, Сидоренков пригласил на обед майора Ивана Переверяну и капитана Юури Калласа. Федоров с утра отправился в СИЗО уточнить какие-то детали у подозреваемого Гребенюка. Капитана Анатолия Кириллина в Управлении не было уже вторую неделю —  он, как водилось после получки, капитально запил.
Каллас, оставив свой «пост» на помощника, догнал Переверяну и Сидоренкова уже на улице.
Обедали в столовой через дорогу, где с каждым днем повышались цены, а готовили все хуже и хуже.
Следователи собирались перебазироваться тремя кварталами дальше, где и кормили получше, да и цены были божескими, но выработанная за годы привычка, несла ноги именно в эту, пахнущую кислыми щами и пережаренной капустой, столовую, которая в последнее время превратилась в задрипанную забегаловку. Пообедали привычным борщом, рыбными котлетами с гарниром из жареной капусты, запили не сладким, давно спитым чаем.
Вернувшись в Управление, разошлись по своим кабинетам: у каждого был непочатый край работы. Каллас снова занял место дежурного.

* * *
Помощник дежурного сержант Колобов втолкнул упирающегося, заросшего шестидневной щетиной мужчину в грязной куртке в кабинет следователя по особо важным делам, усадил на табурет. Извинившись, положил на стол Переверяну завернутый в газету сверток и сказал, что в нем  лежат две перчатки, забрызганные, скорее всего,  кровью. Затем Колобов сообщил Переверяну, что у Кирилла Ивановича Морозова по поводу данного пакета есть довольно интересное сообщение, которое может быть касательно «поездок» следователя по недавним адресам.
Поблагодарив сержанта, Переверяну отпустил его. Когда дверь за Колобовым закрылась, следователь развернул сверток, в котором лежали перепачканные кровью телесного цвета перчатки. Спустя минуту Переверяну поднял голову и посмотрел на необычного посетителя.
Всем своим видом мужик, которого привел в кабинет сержант, вызывал у Переверяну неприятное ощущение, однако, несмотря на это он приветливо улыбнулся Морозову:
— Я вас слушаю, господин Морозов. — Переверяну едва не передернуло после того, как он назвал этого небритого замызганного, давно немытого мужика господином, но, выработанная за годы привычка брала свое.
— Я коротко, чтобы не отрывать от дела. У меня глаз-ватерпас, — хрипло проговорил посмелевший Морозов, поерзав по табурету. 
— Значит, сижу я на скамье, созерцаю все вокруг. Оно хоть и жарковато, но в то же время — благодать Божья. Никуда не надо спешить. Ни на работу, ни домой. Никуда. Вчера нашел на улице кошелек — раззява какая-то потеряла — а в нем несколько сотен, да и еще пятьдесят долларов, куча мелочевки. Не украл, а, честное слово, нашел. Первый раз за все время такая удача выпала...
Сижу, значит, пищу потихоньку перевариваю — до отвала пельменей в столовой, что на Арбузовской улице, наелся, бутылочку пива в жажду выхлебал. Вижу, быстро так идет щеголь. Худой, как жердь. Неожиданно этот дылда притормаживает, останавливается у урны, достает что-то из кармана в небольшом полиэтиленовом пакете... Зырк налево, зырк направо, и раз, бросил пакет в урну. А потом сверху еще несколько газет мятых. И  быстренько так пошел. Больше он даже не оглянулся.
Интересно, думаю, что этот щеголь положил в урну, да еще при этом и оглядывался. Обычно бросают в урну, не оглядываясь. Вот это и заинтересовало меня. Хотелось узнать, что же щеголи выбрасывают такое в полиэтиленовых пакетах? Может, жратву какую-то, чуть просроченную?
Конечно, я не сразу к  урне пошел — спешить-то куда? Посидел еще несколько минут. Щеголь уже смылся. Потом я к урне, достал, значится, тот пакет. Смотрю, а в нем — перчатки, как новенькие, только как бы красной краской перепачканы. И тут меня стукнуло, что это не краска, а... кровь...
Переверяну недоверчиво посмотрел на Морозова, но ничего ему не сказал и продолжал слушать теперь уже словоохотливого Кирилла Ивановича.
Бомж еще минут двадцать рассказывал следователю о своих сомнениях, о том, что, увидев на перчатках кровь, снова бросил их с перепугу в урну, а потом подумал, что стоит их снести в милицию. Уж очень новенькие они, только со стороны ладоней вымазаны в кровь... А вдруг пригодятся? И ночь плохо спал, все во сне...
— А пакет полиэтиленовый где? — перебил словоохотливого посетителя Переверяну.
— Да я оставил его там, в урне. Зачем он? Тоже перемазан кровью...
Переверяну едва не выругал Морозова — на пакете могли, да и не только могли, а обязательно остались отпечатки пальцев худого, как выразился Морозов, щеголя. Если эти отпечатки есть в нашей базе дактилоскопических данных, это могло пролить свет на некоторые детали...
Расспросив у Морозова, где находится урна, Переверяну вызвал по телефону помощника дежурного следственной бригады и вместе с диктилоскопистом Петренко отправил по адресу, а самого Морозова «передал» из рук в руки компьютерному «богу» Управления лейтенанту Алексееву, чтобы тот составил фоторобот щеголя.
Как только Алексеев забрал Морозова с собой, Переверяну позвонил Насте и, удостоверившись, что она на месте, прихватил с собой принесенные Морозовым перчатки, и спустился двумя этажами ниже в лабораторию. Анастасия пообещала отложить все дела и в первую очередь «поколдовать» над доставленной находкой.
Едва успел Переверяну вернуться в кабинет и только погрузиться в работу, как его достал звонок дежурного по Управлению капитана Калласа:
— Ваня, я отправляю к тебе женщину, у которой пропал муж. Извини, что вешаю на тебя еще одну работу, но Сидоренкова нет на месте.
— Давай, — сказал Переверяну. Одним делом больше — одним меньше, какая разница...

* * *
В кабинет, постучав, вошла миловидная, явно взволнованная молодая женщина. Извиняясь за вторжение, переспросила у Переверяну, туда ли попала. 
Оторвав взгляд от бумаг, следователь предложил ей сесть. Затем попросил подождать пару минут, пока он закончит.
Женщина послушно присела на стул. 
Дописав в деле мысль, Переверяну закрыл папку, и обратился к скучающей женщине:
— Слушаю вас, — сказал он, хотя уже знал, с каким вопросом пришла Ирина Михайловна Мазурова в Управление. Каллас все сообщил еще до того, как она вошла в кабинет.
— Я хочу заявить, может это вас и шокирует, товарищ майор, о пропаже моего мужа. Зовут меня Ирина Михайловна Мазурова, жена пропавшего. Боря, простите, Борис Борисович Мазуров пропал вместе с автомобилем, телохранителем и водителем, — женщина постаралась придать своему лицу приличествующую мину ужаса. — Вы представляете себе такое?
— Когда и где Борис Борисович пропал? — задал вопрос Переверяну, не ответив Мазуровой.
— Я точно не могу сказать. — Борис Борисович — бизнесмен, ему часто приходилось ездить по делам фирмы практически по всей России, да и не только по России. Случалось, он выезжал и в Германию, и в Украину, и в Эстонию... Дома Боря отсутствовал и по неделе, и по две, а иногда и больше. Но я всегда могла, при необходимости, найти мужа по телефону, где бы он ни был. Я уже целых два дня не могу дозвониться ни к Борису, ни к его личному телохранителю Саше, ни к водителю.
Неожиданно для следователя женщина заплакала. Лицо ее осунулось, отчего Мазурова как-то сразу постарела лет на десять. Она была на грани нервного срыва. Это Переверяну заметил не только по слезам, но и по ее нервной улыбке, которую Мазурова пыталась выдавить из себя. Добавлял «впечатление» и чуть дрожащий, со всхлипыванием голос. Следователь налил из графина воды, протянул стакан женщине.
— Выпейте и успокойтесь, а потом вы всё мне расскажете, как было. Договорились?
Женщина неуверенно протянула руку к стакану с водой, чуть запоздало кивнула головой, почти улыбнулась, но по звуку цокающих о стекло стакана зубов, Переверяну понимал, что напряженность, сковавшая жену пропавшего Мазурова, неуверенность и нервное напряжение еще полностью не прошли, да и не могли спонтанно пройти...
— Какой у господина Мазурова автомобиль? Если можно, об автомобиле конкретнее, Ирина Михайловна.
— «Вольво», — отдавая стакан обратно, пробормотала женщина. — А при чем здесь автомобиль? — удивилась она. — Меня автомобиль абсолютно не интересует. Я — о муже, господин следователь... Муж у меня пропал...
— И все же, — настоял Переверяну, понимая, что именно этим вопросом сможет привести посетительницу в чувство.
— Не знаю. Что можно сказать конкретнее о машине? «Вольво», и все. На четыре двери... Черного цвета... Простите, — женщина достала из сумочки носовой платок, вытерла слезы, — я совершенно ничего сейчас не соображаю, товарищ майор. Ничего... — Это так существенно? — Мазурова снова вскинула на следователя удивленные глаза.
— Куда господин Мазуров в последний раз направлялся? — спросил следователь. — Кстати, напишите заявление на имя начальника Управления, мы поищем вашего мужа.
Женщина уставилась на Переверяну своими теперь уже совсем не грустными глазами, спрятала в сумочку платочек, затем нетерпеливо поправила рукой прическу, выбившуюся из-под шляпки, и ее понесло. Она рассказала Переверяну о том, что никогда не интересовалась этим. Главное, для нее было то, что у мужа бизнес шел хорошо.
Считая, что бизнес это сугубо привилегия мужчин,  Ирина Михайловна никогда не лезла «в неженские дела», поскольку для нее это было глупо. Борису Борисовичу было нужно — он ехал, подписывал контракты, договора и все такое прочее, а она никогда не вникала во все это...
Сообщила Мазурова, что ее муж  прекрасно во всем разбирался, и, слава Богу. Зачем ей лишнее? Она считала, что женщина должна не торговать, не зарабатывать деньги, а уметь потратить их с умом.
Голос у Ирины Михайловны уже не дрожал и приобрел обычную тональность мадам, которая привыкла всем и всеми повелевать. Она пододвинула стул и уселась поудобнее, положив нога на ногу.
Переверяну тут же про себя отметил, что у Мазуровой были изящные ноги, да и сама женщина была отнюдь не уродиной. Она снова выглядела молодо, привлекательно...
—  Я очень волнуюсь о Борисе, товарищ следователь. Кстати, вы скажите мне прямо, честно, — госпожа Мазурова, как показалось Переверяну, придирчиво посмотрела на него. — Вы, вернее, ваше Управление сможет найти в ближайшее время мужа? Или мне лучше обратиться с этим вопросом к частному детективу? Что вы посоветуете?
Переверяну чуть улыбнулся. У него едва не вырвалось, что нового мужа найти ей, сравнительно молодой, симпатичной женщине — не проблема, а вот, как разыскать пропажу — другое дело. Здесь — какой расклад выпадет...
— Вот вы, господин майор, улыбаетесь, а мне как поступить? — Мазурова надула губы и растерянно посмотрела на Переверяну. — Если нужны будут деньги — пожалуйста, не стесняйтесь, я их вам сразу же предоставлю. Конечно, в разумных пределах. Сколько необходимо заплатить... для ускорения находки?
— Простите, э... — Переверяну взглянул на листочек перед собой, на котором по привычке сразу же написал имя и отчество женщины, которое ему сообщил Каллас, — Ирина Михайловна, разве я что-то говорил вам о деньгах? Я сказал только о том, чтобы вы написали заявление...
— Я это прекрасно слышала, и все же... Ведь я знаю, что без денег сейчас... — Мазурова, оставив ручку сумочки в покое, чуть-чуть развела руками, и снова схватилась за нее своими тонкими пальцами.
Переверяну так и подмывало спросить у Мазуровой, зачем она отрастила себе такие длинные ногти? И сразу же ответил за нее сам: да для того, чтобы хорошо оцарапать морду любому, кто станет на ее пути.
Судя по тому, как она небрежно мнет ручку сумочки, следователь определил, что ногти на пальцах у госпожи Мазуровой отнюдь не мягкие, и не дай Бог кому бы то ни было попасться в ее когти, когда она пребывает в ярости.
— Кстати, товарищ следователь, я надеюсь, что наш разговор с вами сугубо конфиденциален и не выйдет за дверь вашего учреждения. Я бы, откровенно говоря, не хотела, чтобы все знали о моем заявлении. Особенно, когда найдется Борис, простите, мой муж... Чтобы не дай Бог, не навредить его бизнесу. Договорились?
Переверяну тут же заверил женщину, что сотрудники Управления не привыкли трепаться языком. Это претило профессии следователя.
Ирина Михайловна сразу успокоилась и сказала Переверяну, что будет ждать звонка и протянула Переверяну свою вычурную визитную карточку. Спустя минуту, когда следователь изучил ее «визитку», Мазурова подняла на Переверяну глаза:
 —  А о деньгах, вы, пожалуйста, не стесняйтесь, товарищ следователь — только скажите, сколько это будет стоить. Я абсолютно никаких расписок за это с вас брать, конечно же, не буду... Боже упаси... Это, как говорят в бизнесе, наличными. Из рук в руки. И никаких налоговых и прочих дел... Вам в национальной валюте нужно, или в евро, долларах?
— Прежде, Ирина Михайловна, вам необходимо написать заявление, иначе мы не сможем начать расследование по факту исчезновения вашего мужа, — словно не расслышав о предлагаемых деньгах, сказал Переверяну и, выдвинув ящик стола, достал оттуда несколько листов писчей бумаги, протянул их женщине.
— Что я должна писать?
«Начальнику городского управления внутренних дел полковнику Севастьянову В.С. от гражданки Мазуровой Ирины Михайловны, проживающей в городе Лучегорске по улице Шмидта, двести двадцать восемь...»
Женщина писала под диктовку, на удивление быстро. Пока Переверяну «готовил» очередной «блок» заявления, жена Мазурова уже успевала поставить точку и, подняв голову, сосредоточенно смотрела на следователя.
Побеседовав с ней еще не менее получаса после того, как было написано заявление, Переверяну провел женщину к выходу и пообещал, как только хоть что-то прояснится, сразу же сообщить ей.
Вернувшись в кабинет, Переверяну еще раз прочел свои беглые заметки по поводу «пропавшего мужа гражданки Мазуровой». 
Все было непонятно, и в рассказе женщины как-то завуалировано: Мазуров все время куда-то надолго уезжал, делал большие, даже очень большие деньги, а она, как ни странно, совершенно не интересовалась делами мужа. 
Второе, что поразило Переверяну — то, что Ирина Михайловна вела себя не растерянно, как ведут попавшие в подобный «переплет» женщины, а, порой, с каким-то предубеждением, даже превосходством.
Да, она всплакнула, разнервничалась, но, может, это сделала для виду? Что-то непонятное было и в поведении женщины, и в ее рассказе.
Мазурова словно играла роль актрисы, к тому же, незаурядной...
Иногда, отвечая на «безобидные» вопросы следователя, женщина могла на долгое время задуматься, или тут же попытаться увести майора в «иную степь».
Это тоже заставляло Переверяну несколько подозрительно относиться к сидящей перед ним женщине, ее скользким ответам, которые можно подчас отнести к известной формуле «а как хотите, так и понимайте, мне по фигу, что следствию непонятно, что все можно повернуть и «вашим», и «нашим»...
«А не мог ли Борис Борисович взять, да «бросить якорь» на энное число дней у своей любовницы? Или податься с ней на юг, к примеру, пусть даже не на песчаные пляжи Рио-де-Жанейро, Анталии, а в Сочи или на галечник Ялты. Мог, конечно. И в связи с этим, чтобы не беспокоили, отключить все свои телефоны. А водителю и телохранителю приказать залечь на дно на время «отдыха». Отдыхайте со мной, пацаны, и вы, миленькие...
Разве что, Мазуров задолжал энную сумму кредиторам и где-то сейчас скрывается? Да нет, с его деньгами это смешно... Мальчики Бориса Борисовича Мазурова при желании хозяина могут за несколько дней если не половину, то четверть России, Украины и Белоруссии за наличку скупить с потрохами...
Отодвинув заявление посетительницы к левой стопке листов, Переверяну набрал внутренний номер телефона Сидоренкова.
— Ну, наконец-то, появился? Куда свои мощи бросал, коли не секрет?
— Давно не виделись, давно не слышали друг друга, — со смешком сказал Сидоренков. — Заходил к дактилоскопистам. А у тебя чего там сногсшибательное стряслось? Несварение желудка после общения с нашей занюханной столовой? Накопал новое что с Мирошником? Или...
— Или, Гриша, — сказал Переверяну. — Заявленьице у меня только что появилось на столе интересное: пропал известный бизнесмен Борис Борисович Мазуров вместе с телохранителем и водителем.
— Это какой такой Мазуров? Тот, что после выхода из исправительно-трудовой колонии особо строгого режима в 1998 или 1999 году, развернул у нас в Лучегорске бурную деятельность и нажил солидные капиталища?
— Он самый.
— Давно пропал? Кто заявил?
— Жена.
— Же-на! Все ясно. Скорее всего, у любовницы твоя, прости, ее пропажа. Все они, бизнесмены, новые русские, ударились если не в беспробудную месячную пьянку, то зовет их иная труба!
— Вот именно, что труба. Мне почему-то кажется, Гриша, что это его сожгли в том черном «Вольво», которым занимаешься ты.
— Ну? — Сидоренков присвистнул. — В таком случае, я немедленно бегу к тебе!

* * *
Переверяну не пришлось долго ждать. Сидоренков, спустившись на этаж ниже, вошел к коллеге.
— Почитай, — Переверяну протянул следователю заявление жены Мазурова и свои первые заметки.
В это время зазвонил внутренний телефон. Переверяну взял трубку. Звонила Анастасия, которая сообщила, что анализ крови на перчатках совпал с кровью убитого в четверг Андрея Щербатюка. Она обещала после повторной контрольной проверки составить акт.
Поблагодарив Настю, Переверяну «поворожил» у себя  на столе и вынул со стопки недавно заведенную папку по делу убийства Андрея Сергеевича Щербатюка. Это становилось особенно интересно. В деле об убийстве Щербатюка появился некий «просвет» и возможность продвижения вперед. Еще утром Переверяну думал, что оно практически безнадежно. Теперь следовало подождать возвращения помощника дежурного следственной бригады сержанта Ганулича, который с дактилоскопистом Петренко должен прибыть с добротной уликой, а также фоторобот. Его по показаниям Морозова составлял сейчас лейтенант Алексеев...
... Бегло пробежав взглядом по бумагам, Сидоренков поднял глаза на коллегу, который что-то усердно записывал в тощую новенькую папку.
Сидоренков положил листы на стол.
— Ну что, интересно? — спросил Переверяну, оторвавшись от бумаг.
Сидоренков кивнул и спросил у Переверяну, не слышал ли он ничего нового о рассыльном сержанте Полетове, пропавшем в Управлении с томами дела по предпринимателю Мирошнику?  И тут же добавил, что по Управлению пошли слухи, будто кто-то пару дней назад звонил и интересовался Полетовым.
— Самое странное, что я не могу найти, кому именно звонили, я уже не говорю о том, какая зараза звонила и откуда?.. Или мне уже мерещится?
— Не слышал. Мы с Калласом с ног сбились. Пусто. Как в воду канул наш сержант. Словно сквозь стены прошел, или его по кускам аккуратненько «прошли» через унитазы. Из Управления Полетов в тот злополучный вечер не выходил...
— Что-то много в последнее время стало людей пропадать, не находишь, Ваня? Не пришельцы ли из иных миров в этом виноваты?
— Не майся дурью. Все это — глупости.
— Глупый мир толкает на глупости. Если не можешь ответить глупцам нормальным языком, или они тебя напрочь не понимают, отвечай им глупостью. Учти, майор, что я не тебя имел в виду.
— Я не придурок, чтобы так подумать?  Кстати, вот я о чем вспомнил, Григорий, — помолчав, сказал Переверяну. — Пока я ждал твоего прихода, промелькнула мыслишка. Я как-то сделал замечание Полетову, что он, порой, нахально ведет себя. Ему это явно не понравилось, и, видите ли, сержант взъерепенился и раздраженно бросил тогда, что, мол, это не мое дело, — и тут же, перейдя на «ты», с перекошенным от злобы лицом, прохрипел не своим голосом:
«Будешь, майор, лезть не в свои сани — прибью или прирежу. Здесь же, в Управлении, на твоем, так сказать, рабочем месте... А до этого еще поиздеваюсь над тобой так, как ты и твои приспешники издеваются над теми, кого приводят и привозят к нам. Особенно по второму и больше раз... Здесь ты, мент поганый, передними зубами и отбитыми печенками не отвертишься...».
Я посчитал его выходку шуткой, поскольку Полетов вмиг преобразился, заулыбался: «Ну, что, господин майор, как я вас взял на пушку? Вижу, испугались, однако... Простите, если что... Я так, пошутил немного»... Представляешь, шуточки? Тогда я не придал этому «инциденту» значения, но сейчас... выплыло и это. К чему бы он так базлал?
Сидоренков поддернул плечами:
— Он всегда был немного того, ненормальным, свихнутым. Думаю здесь он и того... Понавидался всякого... Ему часто приходилось присутствовать при допросах, которые вел  капитан Иванов, вот и...
— Ладно, согласен, — сухо ответил Переверяну. — Ведь ты, кстати, связывал исчезновение Полетова с попыткой убийства или покушения на убийство нашего полковника Севастьянова с делом Мирошника. Так? А что, Григорий Николаевич, если здесь совершенно иной расклад, и исчезновение сержанта просто совпадение, случайность?
Переверяну так посмотрел на Сидоренкова, что тот  сначала чуть смутился, но потом почти сразу же ответил:
— Откровенно говоря, Иван, не думал, но параллельно с тобой, об этой версии тоже следует поразмышлять. Федоров связывал, и не раз, но из  этого ничего не получалось.
Помнишь, тогда выплыл сбежавший из колонии строгого режима особо опасный преступник Клепанков, и все переключились на него. Такая огромная масса отпечатков пальцев Клепанкова — и в кабинете Федорова, и по Управлению — увела и майора Федорова, и всех нас в сторону и еще больше запутала следствие...
Но опять же, Ваня, мы так и не нашли того, кто отрубил пальцы у Ивана Ивановича Клепанкова. До сих пор неизвестно,  кто наставил их потом практически по всему кабинету Федорова, а затем и по Управлению? Не имеем мы никаких данных и о том, кто отрубленные пальчики подбросил в шкаф к подполковнику Ашукину? Чужой, Иван,  этого сделать не мог, факт! Значит, среди нас, ментов, затесался некто, «чужой»! Скорее всего, эта дрянь, зараза, носит погоны, ходит рядом с нами. Посмеивается и потихоньку полегоньку сдает своему хозяину все, что творится в нашем Управлении.
Ты, кстати, не замечал, что в последнее время у нас в Управлении случалось очень много проколов? Как какое-то основательное дело начинаем разрабатывать — прокол. «Крутого» необходимо посадить за решетку — снова прокол...
Кто-то ставит нам палки в колеса?.. Но кто? Мы до сих пор не знаем, кто огрел по голове полковника Севастьянова? Чужой этого сделать не мог ни при каких раскладах.
Во-первых, в Управлении посетителей, по сообщению дежурного, на момент покушения на полковника не было. Во вторых, Иван, чужой должен был скрыться. Это два. Мы предполагали, что это «проделки» нашего подполковника Ашукина...
— Было такое, — согласился Переверяну. — Не помню кто, но такую версию на экстренном рабочем совещании мы выдвигали. Неожиданный отъезд Ашукина из Управления, а затем и его исчезновение...
— А кто пытался открыть сейф в кабинете Федорова? Подполковник Ашукин? Опять же нет. Подполковник в то время был у себя в кабинете, гонял нахала Интернета. Это подтвердила Вера Ивановна. И, учти, инкогнито открывал не сейф Кириллина. Не занимался он и сейфом Кривоспинова. Он подолбал ломиком только старенький сейф Федорова! Значит, знал, где нужное лежит... Кто все сделал?
Переверяну пожал плечами.
— Вот и я не знаю. Не иначе, как у нас в Управлении либо орудовал, а, может, и сейчас орудует, да малость поутих, чужой... Возможно, это был именно сам исчезнувший сержант Полетов? Хотя...
— Может быть, — перебил Сидоренкова Переверяну, — но меня,  если откровенно, сейчас больше интересует исчезновение «твоего» Мазурова и его «Вольво», а не Полетова. Федоров дома продолжает основательно копать дело с Мирошником и Полетовым, пусть копает... Там та-акие раскопки получаются, что могут позавидовать даже в Интерполе... А нам... Судя по сообщению Мазуровой, Борис Борисович сверхбогатенький Буратино. Чем он занимается, вернее, занимался в последнее время? Видишь ли, его жена не знает, ни чем, ни где его отделения и сколько их. Не ведает она и откуда, и за что капают ее муженьку любимому денежки. Ну, прямо-таки незнайка в женском обличье.
Сидоренков улыбнулся, достал из пачки сигарету, но, поймав уничтожающе-гневный взгляд Переверяну, не прикурил:
— Знает она, Ваня. Прекрасно обо всем знает, но боится, сердешная, чтобы чего лишнего не сболтнуть. Это мы ничего о нем пока не знаем...  Лишь одно, что в свое время — пару лет назад, да нет, почти три — помнишь, майор Федоров копал это дело, так тогда Мазуров занимался металлом Липецкого металлургического комбината и Запорожского инструментального завода № 2102, что в Украине.
По Липецку у Мазурова, как ни странно, абсолютно все чисто. Федоров ничего не нашел тогда. А уж если Федоров не нашел, значит, там действительно было все чисто. Ну, разве что какие-то небольшие грешки, на которые можно было махнуть рукой. А вот по Запорожскому инструментальному № 2102 были немалые «прокольчики», но Мазуров улизнул от следствия. Сам понимаешь, другая страна, несостыковка законов, таможенная неразбериха...  Подмазал там, дал на лапу в другом месте... Тогда дело у Федорова забрали, отправили майора в отпуск, а затем передали в белокаменную, и, дорогой ты мой, шито-крыто, но с металлом после случившегося прокола Мазуров завязал практически полностью. Хотя, не исключено, что он мог перекинуть все на своих знакомых, друзей, и уже с них качать денежки. Не верится мне, чтобы вот так взял и сразу полностью «завязал»...  Это первое. Второе — жена исчезнувшего Мазурова боится невзначай проговориться, чтобы не навлечь беды: а вдруг, ее Борис Борисович крутит свои, пускай и не темные, в чем я, конечно, категорически сомневаюсь, дела, и не проводит львиную часть их по документам в полном объеме, чтобы не платить лишние мани в казну? Большие деньги всегда пахнут криминалом. Я уверен, что такие люди не доживают в большинстве своем до реальной смерти...
— Не понял, — Переверяну поднял глаза на Сидоренкова, который все еще медленно крутил в пальцах не зажженную сигарету.
— А что тут понимать? Где ты видел, чтобы человек... Поц с крутыми деньгами и большими перспективами и не меньшими возможностями взять и сорвать еще больший куш, доживал до своего физического старения и смерти? Выскочку уложат в гроб намного раньше либо киллер, нанятый конкурентами, либо подставят и упрячут за решетку те же конкуренты, чтобы с ним расправились или мы, или зеки... Вот и фраер Мазуров... Ты не находишь, Переверяну, что наследил он хорошенько где-то, его и убрали. Чтоб жизнь фраеру малиной не казалась... Ну ладно, — Сидоренков взглянул на часы, — мне сейчас должны привезти из изолятора одного жмурика, который по предварительным данным, натворил немало, так что, пора и честь знать. А заявление об исчезновении хмыря Мазурова, отдай в приемную Верке на регистрацию. Оно все равно нас не минует.
— Так уже рабочий день почти что закончился, Гриша! Какой может быть жмурик? Как никогда тихий денек. Даже чувствую себя не в своей тарелке. Ты представляешь. Сегодня еще никого, не убили, не взорвали, не сожгли? Да когда такое в нашем городе было? Давно не помню подобного... Я думал, что мы с тобой, как белые люди, хоть сегодня уйдем вовремя домой. Федоров уже давно потопал.
— Федоров? Домой? — с сомнением пробормотал Сидоренков.
— Жена приехала. Месяц дома не была, а, может и больше... Время летит бешено. Весна-лето, весна-лето... — Переверяну улыбнулся:  — И не крути ты свою сигарету, кури, потерплю.
— Нет уж, — сказал, как отрезал Сидоренков и сломал сигарету пополам, бросил в урну.
— Я Федорова не понимаю. Сколько времени не виделся с женой, и...
— Давай не будем «о грустном». Управление для него — дом родной. Он, пока все намеченное и выплывшее попутно не окончит, вряд ли появится дома. Что бы там ни случилось. До полуночи будет наводить справки, копаться в архивах, мотаться по участковым да в райотделах шорох наводить... Это у Федорова в крови... Валентина Васильевна знает. Конечно же, не обидится, поймет...
— Ладно тебе, защитничек хренов нашелся. Главное,  господин майор, уйти вовремя с работы!
Сидоренков ухмыльнулся:
— Уйдем, Иван, вовремя, когда нас попросят «не вовремя». Неси заявление Мазуровой в приемную Ашукина, и тотчас, не дожидаясь, сматывай удочки, пока не поздно. Чует мое сердце — не к добру сегодняшняя тишина в городе...
— А по мне, век бы тишина была...
— Тучи исподволь сгущаются. Как старая собака, чую... А по поводу исчезновения Полетова, поспеши. Еще раз пройдись по всем анналам. Думаю, тут не только криминалом пахнет... Я тоже прикину, что к чему еще раз... Чего, спрашивается, Ашукин не торопит нас с Полетовым, как с остальными делами? Может подполковник...
— Как раз тот чужой в Управлении, о котором мы все время судим-рядим? А? Как я выдал информацию к размышлению? — Глаза у Переверяну загорелись бесиками, он хмыкнул и уже серьезно добавил, — хорошо, подумаю, Гриш. Хотя, Полетовым  занимается майор Федоров, с какой стати, Ашукин будет вешать это дело на нас?
— Это ему, пока нет на «президентском» кресле Севастьянова, как раз плюнуть и не растереть. Пока, — сказал Сидоренков и прикрыл дверь.
Буквально сразу же в кабинете Переверяну появились дактилоскопист  Петренко вместе с Гануличем. Они опоздали. Указанная урна уже была пуста, а мусорная машина по показаниям ближайшего дворника уже минут тридцать, как показала хвост и умчалась на городскую свалку.
Отпустив Петренко и Ганулича, Переверяну, позвонил в компьютерный лейтенанту Алексееву. Тот сообщил майору, что фоторобот получился ущербным. По созданному со слов бомжа, принесшего пакет с окровавленными перчатками, рисунку можно было хватать в кутузку любого худощавого сутулого и костистого парня с выпирающими скулами и «утопленными» глазами. Хоть и утверждал Морозов, что у него глаз-ватерпас, однако стоящего фоторобота не вышло.
Поблагодарив Алексеева, Переверяну сказал лейтенанту, чтобы тот к утру распечатал с десяток «портретов» воображаемого преступника и, сложив дела и прочие бумаги в сейф, пошел в приемную, чтобы отдать на регистрацию всегда прихорашивающейся секретарше Вере, заявление Мазуровой.
Записки о первой беседе с Ириной Михайловной, Переверяну оставил у себя.

* * *
Слух о том, что старшего следователя по особо важным делам майора Федорова убили, разнесся по городскому управлению внутренних дел мигом.
Неизвестный позвонил в двадцать один час пятьдесят три минуты дежурному и сообщил, чтобы на улице Матросова у дома номер пятьдесят восемь забрали труп зарвавшегося мента Федорова.
Дежурил капитан Кривоспинов. Он сразу же сообщил всем сотрудникам по списку номер один о случившемся и направил на место происшествия скорую помощь ближайшей подстанции и дежурную оперативную группу.
Первым, еще до прибытия скорой помощи, к пятьдесят восьмому дому, в спортивном костюме прибежал подполковник Ашукин, который жил как раз напротив.
Ашукин со дня получения квартиры не любил своего «спального микрорайона» — сильно загазованного от расположившихся вокруг него двух металлургических, механического и чуть подальше, за механическим, инструментального заводов.
«Чего майора нелегкая понесла сюда, в тьмутаракань, в такой  дождь? Добегался, довыпендривался, — думал подполковник, подбегая к лежащему в луже воды и крови майору Федорову. — Жена приехала еще утром, почти месяц не виделись, какого хрена он  «лазил» в такую пору в другом конце города. Другой бы в этот день послал все на фиг и двинул домой даже раньше положенного, а этот ненормальный...
А почему ненормальный? Он хороший служака. На таких как майор Федоров и держится не только наше Управление. Вся милиция...».
Ашукин схватил Федорова за руку, пытаясь прощупать пульс. Рука майора была уже практически холодной. Следом за подполковником появились «Скорая помощь» и дежурная оперативная группа городского управления внутренних дел.
Молоденькая белоголовая девушка — скорее всего медицинская сестра, выбежала с саквояжем из остановившейся возле лежащего Федорова машины, тоже взяла следователя за руку в поисках возможного пульса, но через минуту подняла на сгрудившихся вокруг милиционеров виноватые глаза, развела руками.
Фельдшерица, а может, и врач, почти что бабушка, вылезшая, покряхтывая из машины, не смотря на тучную комплекцию, спешно подошла к уже приподнятому из лужи и перенесенному  на сухое место Федорову. Его положили на расстеленный брезент. Женщина тоже завозилась у тела следователя, сначала взяла его за безжизненную руку, потом положила свои полные пальцы на шею майора, сосредоточилась, словно умерла, и вдруг встрепенулась и коротко бросила:
— Таня! Его немедленно в машину, кислород. Она назвала помощнице еще что-то по латыни. Что именно Ашукин не знал, но это возымело действие на белоголовую девушку, и та побежала к «скорой помощи». Буквально сразу же вернулась с носилками и с кислородной подушкой. — Что стоите истуканами? Помогите положить его на носилки и отойдите на полметра, — тоном, не терпящим отлагательства, произнесла женщина. — Быстрее и поосторожнее, за руки не берите... Хотя, минутку подождите...
За то время, пока белоголовая бегала за носилками, толстуха, подложив под голову Федорову свой саквояж, с трудом опустилась на колено, и успела впопыхах перевязать изрезанное тело майора.
— Он будет жить? — спросил Ашукин у женщины, которая уже вложила в рот Федорова мундштук от подушки с кислородом, и делала ему в грудную клетку какой-то укол.
— Все, милые, в руках Бога. — Женщина,  вздохнула и, чуть повернув голову в сторону подполковника, продолжила. — Только Творец небесный знает, сколько этому мужчине времени на жизнь отведено. Мы будем бороться. Жизнь в нем еще теплится, но довезем ли до больницы? Раны средней тяжести, но много крови потерял. Приедь мы минут через пять, ну, десять, ему бы уже ничего не помогло.
Женщина, сделавшая Федорову укол с натугой поднялась с асфальта. Она передала стоящей рядом с ней помощнице одноразовый шприц, пустую ампулу.
 — Поторопитесь. Кладите на носилки. Я же сказала, за руки не берите. Лучше под плечи и с двух сторон. Осторожно, — не суетясь, властно командовала женщина. — Голову держать чуть повыше.
Носилки подняли и осторожно понесли к «скорой помощи».
— Двое в машину, принять носилки, — снова по-военному скомандовала толстуха, когда Федорова поднесли на носилках к машине. — С пострадавшим поедет кто? — быстро спросила она, взглянув на подполковника.
Ашукин подозвал сержанта:
— Коля, езжай. Сообщай о его состоянии каждый час.
— Слушаюсь, товарищ подполковник, — отчеканил буквально месяц назад окончивший среднюю школу милиции сержант Ганулич.
Ашукин захлопнул дверь.
Машина «скорой помощи», включив мигалку и жалобно завывая, рванула по мокрой безлюдной улице, словно на пожар, а подполковник сразу же собрал вокруг себя всех прибывших на место происшествия.
Сообщив оперработникам о том, что не будет их долго инструктировать, буквоед Ашукин в то же время проторчал перед выстроившимися подчиненными не меньше получаса.
Когда «наряды» и ценные указания он раздал, подполковник сообщил, что появится в Управлении минут через сорок, и приказал держать с ним постоянную связь.

* * *
Рекс, с тех пор, как понюхал вещи Федорова, вел себя странно. Как не науськивал пса взять след кинолог — старший сержант Маслов — Рекс то приседал на задние лапы, то подхватывался, чтобы снова, виновато опустив голову, и чуть поджав хвост, сесть.
— Чего твой Рекс выпендривается, как вошь на гребешке? — спросил у Маслова следователь по особо важным делам майор Переверяну. — Рекс, что с тобой? — Переверяну нагнулся к собаке. Рекс, виновато взглянув на Переверяну, едва слышно проскулил и опустил голову.
— Не знаю, — извинительно ответил Маслов. — Такое с моей собакой случилось в первый раз. Рекс либо берет след, и тогда его не остановишь, либо отказывается напрочь. Во втором случае, не заставишь взять след.
— Это как раз тот, второй случай?
— Да нет, Рекс сегодня ведет себя совершенно по-иному, не так как прежде. Совершенно не так... Я не могу его понять...
— А ты пойми, и заставь его, ну, попроси, — встрял в разговор между Переверяну и Масловым еще не покинувший места преступления подполковник Ашукин. — Ты у нас кинолог, или так, для проформы числишься? Выматери его хорошенько, сразу помчится...
Маслов присел на корточки, потрепал собаку по загривку и приказал:
— След, Рекс! Ищи след!
Рекс, еще раз понюхав место, где только что лежал Федоров, сел, чтобы буквально сразу же привстать на задних лапах. Затем он неожиданно завыл.
— Тихо, — резко приказал Маслов, дернув поводок на шее собаки. — Беду накличешь. След ищи...  След, Рекс! Ты же у меня умница!
Рекс не обратил внимания ни на окрик Маслова, ни на рывок поводка, ни на затем ласковые слова растерянного сержанта.
— Не слушается хозяина? — подойдя к Переверяну, сидевшему на корточках перед собакой и Маслову, спросил капитан Каллас.
Маслов махнул рукой. Переверяну попытался погладить Рекса по голове, но собака оскалилась, и зарычала. Майор тут же отдернул руку.
— И, правда, что с ним?
— Переживает за Павла Федоровича, — вздохнул Каллас. — Рекс животное умное, и работяга. Сколько пойманных преступников на его счету?
Рекс, вывалив свой огромный язык, который в ночи казался еще больше и страшнее, и, чуть скосил свои плачущие глаза на Калласа, перестал выть и снова начал тихо поскуливать.
— Вот видите, я прав, — сказал Каллас. — Не скули,  Рекс. Врачи, даст Бог, вырвут Федорова из лап смерти... Ты же умница, Рекс, я знаю, что сильно любишь Федорова, переживаешь, как и мы, но кроме тебя, никто не найдет того, кто пытался убить Павла Федоровича. Верю, что и тебе больно, но постарайся, Рекс! Понюхай еще раз... Пожалуйста...
Пес напрягся, нагнул к земле голову и начал рьяно принюхиваться. Затем вдруг, словно с цепи сорвался и, рванув за поводок, потянул за собой Маслова.
— Петренко, Каллас, за мной, — прокричал Переверяну и побежал следом за кинологом и Рексом, который, перебежав через пустую в это время дорогу, мчал теперь по тротуару в сторону механического завода.

* * *
В Лучегорск Тамара Иванькова приехала в начале первого ночи. Последний рейсовый автобус к фабрике игрушек, по расписанию ушел десять минут назад.
Поддубному решила не звонить. Выйдя на привокзальную площадь, где во всю развернулось строительство третьего в городе «Макдональдса», Иванькова подошла к стоянке такси.
«Государственные» таксисты тоже решили податься на отдых. Отсутствие пассажиров, а, значит, навара, сделали свое дело. Они не стали дожидаться и круто опаздывавший поезд из Санкт-Петербурга. Частники заломили непомерную цену.  Тамара отказалась ехать не потому, что не было в кошельке денег, а из принципа. Правда, один подозрительный типчик, осмотрев Тамару с ног до головы, кивнул, садись, мол, по государственным расценкам доставлю, чтобы вхолостую не переться в центр.
Девушка, уже решившая  достать из сумки мобильный и позвонить Поддубному или Корольку, чтобы прислали к железнодорожному вокзалу машину — не топать же пешком одной через Старый мост, через весь город — обойдя «Жигуленок», села в открытые двери. Водитель выскочил из машины, услужливо поставил чемодан в багажник, сел к рулю.
— Подождем еще кого? Электричка должна через три минуты подойти. Вы не против? — спросил он, вернувшись в машину и нахально, словно раздевая, разглядывал ее.
Тамара, привыкшая к подобным мужским взглядам, не возразила. Она так устала с дороги, что ей было пополам.
И действительно, буквально через пять минут на привокзальную площадь вышли человек тридцать пассажиров электрички. Парочка из них — парень с девушкой, подошли сначала к одному частнику, потом к другому.
Настала очередь и синих «Жигулей», в которых сидела Тамара.
— Старичок, — наклонившись к приоткрытому стеклу двери со стороны водителя, поинтересовался парень, — отвезешь нас на Флотскую?
— Да чуть не по дороге. Мне сначала надо девушку закинуть к фабрике игрушек. Если устроит, потом вас оттарабаню на Флотскую.
— Лады, вези хоть в тартарары, но нас доставь по адресату и побыстрее. Баиньки хочу зверски, а до этого надо еще и оттянуться, сам понимаешь, — проговорил хрипловато молодой громилоподобный парень и, уже обратившись к своей девушке, недовольно сказал, — садись, Клавка, покатаемся, и не канючь. Достала по самое во! — Парень провел указательным пальцем по кадыку.
Тамара чуть подвинулась. Сначала рядом с Тамарой села размалеванная Клава. Парень, как ни странно, сел не на переднее место, рядом с водителем, не со своей девицей, а обошел «Жигуленок» и открыл дверь с другой стороны, чуть потеснил Тамару к севшей девушке. Знала бы Иванькова, что с ней произойдет дальше, вовек бы не согласилась ехать в этом синем «Жигуле».
Как только машина рванула с места, громила, протянувший Тамаре руку, решил познакомиться.
— Меня Гришей с детства мамка величала, — сказал он, дохнув на Иванькову крутым перегаром, а тебя как называть?
Тамара не ответила мордовороту, только отвернулась от него, хотя и от рядом сидевшей с ней девицы несло перегаром не меньше.
— Ты че, не хочешь познакомиться со мной? — дернул Иванькову за рукав мордоворот, который едва умещался в машине.
Тамара ничего не ответила незнакомому Грише и попыталась еще отодвинуться от него.
— Ты гляди, Клавка, она мной брезгует.
— И правильно делает, — злорадно бросила Клавдия.
— Остановите, я пересяду на переднее сидение, — сказала Тамара водителю.
— Сиди уж, краля, — полуобернувшись от руля, процедил водитель. — Не бойся, куда надо, привезем. Гриша это, поняла?
Кто такой Гриша, Иванькова не знала, да ей было на это наплевать.
— Остановите, я выйду, — резко произнесла Тамара.
Водитель, глянул в зеркало заднего вида, хмыкнул:
— Остановка на проезжей части проспекта запрещена. Не боись, привезем к нам, пошерстим малость, побалуемся, небось, по возрасту, не целка, если будешь хорошей девочкой,  убивать не будем, так и быть, отпустим... Сама ведь села к нам...
Назревало непоправимое. Назвавшийся Гришей, вынул из кармана финку и начал играть ею в своих огромных руках. Девица, сидевшая справа от Тамары, бросая короткие взгляды на Иванькову, сначала ехидно пьяненько улыбалась, а потом достала сигарету, прикурила:
— Действительно, ты чего из себя целомудренную строишь. Ну, надоела я им. Да и дела женские у меня сейчас некстати, — девица порылась в сумочке и вынула пакет с прокладками. — Видишь, сказала и отправила пакет назад в сумочку. — Надеюсь, у тебя делов женских нет на данный момент, так что, чего теряешься? Они так не полезут. С резинкой. Факт!
— Вы знаете, кого взялись подвезти? — вдруг созрела у Тамары мысль. — Я сестра Поддубного. — Она приоткрыла сумочку и достала мобильный телефон.
— А вот этого не надо, — увидевший трубку, Гриша выхватил ее из руки Иваньковой. — Мы ишо и крутые, с такими аппаратами ходим. Ну, ниче, мой аппаратец увидишь, сразу посмирнеешь.
— Я сестра Поддубного! — теперь уже несколько растерянно произнесла Тамара.
— Да хоть самого Сталина Иосифа Виссарионовича  правнучка! Все равно оттрахаю! — прорычал Гриша, приставляя нож к боку Иваньковой. — Клавка,  раздевай ее, сучку! Побыстрее!
— Ну, ну, давай, рассказывай сказки, — ухмыльнулся водила, забирая у Гриши трубку мобильного телефона. — Много их, Поддубных расплодилось по белу свету. — Может, ты еще и внучка или правнучка дрессировщика Дурова, ну того, который в цирке со своими животными рекорды всякие там ставил? Или правнучка лейтенанта Шмидта? А, может, у тебя папик в генералах ходит с лампасами? Вишь, трубочка-то какая имеется... Крутая. Ничего, мы и не таких ломали. —  Водитель рассмеялся и, обращаясь уже к Клавдии, выкашлял, — давай, Клавка, че ты заторможенная такая? Раздевай ее. На ходу по трассе все равно никто ни черта не поймет. Ночь... Я, может, тоже потом, после Гриши приложусь... Хороша собой, деваха-то...
Тамара оттолкнула от себя полезшую к ней Клавдию, затем влепила ей кулаком по морде:
— П-пошла, сучка пьяная! За это вам светит, мало не покажется...
— Раз ты заговорила так, то живой от нас не уйдешь. Чтобы потом эксцессов никаких не было, — сквозь зубы проговорила Клавдия, держась за скулу. — Ты же слышала, что у Гриши на тебя встал? Он от своего не отступится.
— А если я больна СПИДом?
— Ему по фигу. Все равно приложится... Как бабенка? — спросил водитель, повернувшись к «пассажиру».
— Ништяк. Молоток, что ты ее в тачку заволок. Оттрахаем, мало не покажется. Еще и спасибо весь оставшийся на ее роду век благодарить будет. Оттянусь по первое число, откайфлюсь... А ты, Клавка, говорю тебе, готовь ее, сучку. У меня уже чешется невмоготу...
— Смотри, чтобы тебе за меня Дубик потом не намотал кишки на ближайший столб или у себя в крематории не устроил показательное представление по сжиганию лишь одной из самых оберегаемых тобой частей тела, шнурок. Чтобы ты не дергал больше  своего гуся, да не сунул его куда вдумается, — резко проговорила Тамара, отбиваясь от незнакомого дебила, который, поигрывая финкой в левой руке, правой  упрямо лез под платье.
— Это интересно, — водитель резко затормозил. — Это про какого ты Дубика опять заговорила?
— Да про того самого,  козявка, — пошла в нападение Тамара, — отбросив в очередной раз со своих ног руку нетерпеливого Гриши. —  Зарубите себе на носу, я вам не давалка, не камбала, не флика и не камелия. Володя не только даст всем вам фаца, он даст прикол на наколку Стреляному или Корольку, а уж там все по дороге разметается. Дубик из-под земли вас, суки, вычислит. Водилы скажут, кто меня взял на тачку, — резко и впервые на чистом воровском жаргоне заговорила Тамара.
Гриша поумерил свой пыл и, практически протрезвев, уставился на Тамару, словно на икону:
— О-она и вправду, мои уши не шлифует. Вези, Зяма, куда она тебе говорила, и... — Пьяный малость «притормозил» и повернулся к Тамаре:
— Ты уж извини меня... Нас...
— Ты чего, Гриш, не хочешь эту молоденькую сучку оттрахать? — удивленно спросила Клавдия. — Я ведь болею, не могу, оттрахай ее. Не бойся, ревновать не стану. Так, случайное знакомство. А кто к случайным знакомым ревновать будет? Бери и трахай ее. Я разрешаю. Разве что с удовольствием посмотрю. Оно со стороны, так интересно... Порнуха вживую. Это не то, что по видушке... Та-ак возбуждает... Давай, начинай. Ты же на взводе, Гриш! Все равно, «Жигуль» ворованный, никто не вычислит, даже если она номера запомнит... Ни менты, ни... Да и не местные мы. Пусть попробует вычислить, откуда мы и так далее. Да никто этим и заниматься не будет... Уж поверь... Давай, впер-ред!
— Иди на хрен, змея драная,  — резко произнес громила, — Дубик вычислит, — бросил он почти что протрезвев, и тут же обратился к Тамаре, — ты... Вы уж извините, мы довезем домой вас... Отдай трубку, — обратился он к водителю, который и сам уже протягивал трубку мобильного телефона Тамаре.
— Говорю, трахайте ее, — пьяным голосом канючила свое Клавдия. — Я прик-казываю! Она меня по морде врезала! Да больно-то как! Я ей всю морду исцарапаю, как выйдем из тачки...
— Да пошла ты! —  водитель, отдав трубку мобильного Иваньковой, потянулся со своего сиденья и со всего маху левой рукой ударил полупьяную женщину по лицу.
Клавдия захныкала.
— Я выйду, — сказала Тамара настойчиво.
— Как хотите, но мы, честное слово, довезем до дома в целости и сохранности.
— Нет уж! За мной приедут, — резко сказала Тамара и попыталась выйти из машины.
— Теперь мы будем настаивать на своем, — произнес водитель. Через десять минут будете дома. Не дай Бог, что-то случится. Вы одна, с вещами, посреди моста... Только вы Дубику не...
— Все равно расскажу, — упрямо проговорила Тамара. И тут же добавила, — разве что не упомню, что это было у нас, в Лучегорске... А теперь, вези домой, но поостынь и осторожнее, чтобы не разбиться нам где-то на повороте...
После этого Тамара почему-то повеселела. Она положила трубку мобильного телефона в сумку. Иваньковой  почему-то стало так весело и свободно, словно она сбросила со своей груди огромный камень. Даже мысль о том, что ее две или три минуты назад могли изнасиловать два мужика, провалилась, словно в небытие.
Водитель и Гриша облегченно вздохнули, а Клавдия все время, размазывая по лицу идущую кровь и сопли, пьяно хныкала, мол, за что ее саданул Зяма, и обещала с ним обязательно расквитаться.

* * *
Трех пацанов-доходяг  внесли на плечах. Их с трудом усадили на диван. Пацаны были никакими. Зрачки ребят были сужены до предела, головы болтались, руки висели плетями...
Последней «посетительницей» загородного кабинета вора в законе стала худенькая симпатичная девушка лет семнадцати, а, может, и того меньше. На ее сухощавом лице неуместной заплатой расплылись от глаз огромные багрово-красные, скукожившиеся почти у висков синяки. Тощая фигура незнакомки двигалась неуверенно, рвано. Видно было, что и она «сидела» под основательным кайфом. Девушка чем-то напоминала мастерски сработанную, но пока еще не доведенную до совершенства куклу. А кукловодом у нее сейчас стал недавно принятый наркотик.
Поддубный подошел поближе.
— Хороши, хороши, — только и сказал вор в законе, когда наркоманов рассадили.
— Нарики что надо, — торжественно произнес Королек. — В самый кайф их взяли...
Поддерживаемые с двух сторон диванными подушками, наркоманы, едва дыша, сидели на диване и действительно были под основательным кайфом. Их коротко остриженные по последней моде головы были запрокинуты кверху, почти стеклянные, совершенно неподвижные глаза всех четверых, казалось, остановились на определенной точке, внимательно изучая ее где-то в далекой неизвестности белого потолка. Лица мертвенно белые, как и побеленный потолок кабинета, осунувшиеся, вызывали у привыкшего практически ко всему вору в законе, и отвращение и, одновременно, сожаление.
«Севших» на фенциклидин уже ничего не могло остановить. У них оставалось лишь одно — как минимум трехразовая подкачка в сутки со все увеличивающимся количеством принимаемой дозы.
— Вы оба уверены, что все употребляют именно фенциклидин, а не опий или геройку1? — спросил Поддубный, строго взглянув на оставшихся в кабинете своего помощника Королька и старшего группы захвата наркоманов Нескромного, когда рядовые исполнители вышли. — А, может, эти ребятки просто нюхают марафет2?
1 Героин (жарг.).
2 Кокаин (жарг.).
— Кокаина, в Лучегорске уже месяц не водится. Проверено. Да и после приема марафета, такого с нариками не бывает... Те, кто нюхает его, во время ломки готовы на стенки лезть, убить любого, кто под руку попадется, лишь бы завладеть его денежками. Они готовы бешеные башли кидать, в Москву как заведенные куклы мотаются. А эти... Чурки  не из богемы, не новые русские они, —  тут же ответил Нескромный. — Одежка у них не ахти какая, дрековская, Отец. Значит, на грамм за 175 или даже побольше долларов практически ежедневно вряд ли где они наберут... А феня пока для подначки — практически даром. Всего пятерочка порция. Ну, у некоторых продавцов наркотиков, правда, недавно цена на феню малость подскочила, но порция стоит все равно не сто семьдесят пять долларов!
— Ты точно осведомлен? — упрямо допытывался Поддубный. — Может неизвестные нам курьеры из Москвы или еще откуда все-таки марафет привезли, и его тоже сейчас «раздают» для подначки?
— Все схвачено,  ¬— встрял в разговор Королек. — Братва не далее, как час назад доложила мне, что привоза кокаина в Лучегорск не было и пока не предвидится. Эти наркоманы зафенены на все сто процентов. — Следов колоты ни у кого из них и в помине нет. Даже у этой красивой сучки, — помощник кивнул на сидящую в отпаде девушку. — Только что проверено.  Профессором. Разве что у одного из них — вон того, рыжего дылды. Но это все старье... Он не кололся как минимум с полгода. Даже в тех местах, которые предназначены делать деток, давно не мыто, грязно, но от колоты, уверяю — «стерильно». Фенциклидин, суки наркоманные вовсю ивановскую нюхают, Дубик. Можешь спросить и у Нескромного... А потом еще малость и на язык кладут. Видно так намного кайфовее. 
Нынче, судя по словам тех, кто попробовал фенциклидин, для погружения в нирвану, для солидного кайфа нужен был новый всплеск. И нарики его сполна получили. Феня всплеск не только кайфа, но и бизнеса. Говорят, от фенциклидина кайф железный, что называется, клевый...
— А хотел бы попробовать? — Поддубный вопрошающе и с хитринкой уставился на Королька. — Хотел бы найти определенное убежище своим ощущениям, впасть в нирвану?
Королек состроил мину:
— Я не основательно поехал? Хватит того, что почти два года, дурак, просидел на игле. Спасибо тебе, что на цепь в подвал на время ломки посадил, да надоумил. Щепка выведал все. Он же и доложил Нескромному. Поскольку марафетом у нас и не пахнет, значит фенциклидин. Кстати, Щепка и засек их, и сразу же ближайшей группе захвата сообщил.
— Где взяли нариков? На хазе? — поинтересовался Поддубный, взглянув на Нескромного.
— Не дотерпели. Купили, пару кварталов от продавца прошли и закайфили прямо на скамье во дворе. Их хазы где-то по городу разбросаны... У нарика конура всегда пуста: все вынесено, продано, обменяно на наркотики... Поэтому, вряд ли, там что-то интересненькое осталось, — быстро затараторил Нескромный.
— Щепка узнал, где они добывают нарик? — строго спросил Поддубный у доставившего по его приказу сразу в кабинет четверых наркоманов. — Кто торгует, где? Место?..
Нескромный виновато прокашлялся. Несмотря на худосочность, квадратное лицо и давно перебитый нос, который сейчас смахивал на невзначай обрезанную лопатой при копке картошку, жесткий, тяжелый подбородок, острый взгляд, он все равно выглядел перед Поддубным если не мальчишкой, то исполнительным рабом.
— Пока нет. Геройка, опий, соломка, план и прочее — никаких проблем. Хоть все шестнадцать городских точек. А фенциклидина там нет и в помине, как и марафета.
— Нет или не было до сих пор? — строго взглянул на Королька и Нескромного Поддубный.
— Фенциклидином даже прохвост дед Костя не занимается, — ответил за двоих Королек. — Его наши основательно порасспросили. Они у деда проверенные, не раз порции покупали... Дед слышал, что такое «зелье» существует — голос пошел гулять, да и желающие приобрести появились — но пока старик не вышел на «работодателя». Дед все свои каналы подключил — ничего. Обещали деду узнать о новой наркоте, из Москвы привезти, но пока... Скорее всего, не доверяют деду Косте феню.
И у Клавки косоглазой спрашивали, и у Катьки — да у всех штатных торгашей. Я вчера и позавчера шестерок  по нычкам порастыкивал. Покупая на одну-две шины, они попутно спрашивали и феню. Пусто, как в тщательно выпотрошенном кабане. На стоящих не вышли. Ни позавчера, ни вчера...
— Прямо не называли, что хотят получить именно фенциклидин? — поинтересовался Поддубный и тут же спросил, не колются ли шестерки?
— Пока Бог миловал. Если бы кололись, я бы их давно отправил по дорожке в пропасть. Короче, заколол бы. Увеличил бы дозу морфия или чего другого... Так из-под кайфа и не вышли бы...
— Хорошо, оба свободны.
— Их... — Королек показал большим пальцем через плечо на безучастно сидящих на диване наркоманов.
— Оставьте пока здесь. Охотка позовет на подвиги, как пить дать, выведут наших ребят и на торговца, — сказал Поддубный. — Не я буду!
Королек  вышел последним, а Поддубный вернулся к компьютеру.
Минут через двадцать девица на диване зашевелилась и что-то невнятно пролепетала. Поддубный, оторвавшись от приготовлений к сходке воров в законе, записал соображения на компьютере. Привычно поставив монитор на защиту, вышел из-за стола, подошел к дивану.
— Как тебя зовут, — наклонился он к девице.
— Таня. Татьяна, — едва выдавила она из себя. — Где я? — спросила девушка, осматриваясь.
— У меня в кабинете. Не оставлять же тебя на улице, когда ты была никакая.
— Да? — глаза у девушки чуть-чуть округлились.  — А вы меня здесь не изнасилуете?
— Бог ты мой, Таня, разве я похож на насильника? — спросил Поддубный, расплывшись в деланной, но артистической улыбке человека, который ни разу в жизни не совершил ничего плохого.
— Полный провал. Ничего не помню. Я хочу сказать вам... тебе, что ты-и... — язык у Татьяны снова заплелся, и она что-то неразборчиво пробормотала дальше, затем голова ее опустилась и девушка повторно закайфила. Поддубный подождал пару минут, затем потряс ее. Татьяна не удивилась и только раскрыла глаза, взглянула на Поддубного и неожиданно даже для него, мило улыбнулась, вся напряглась, словно пытаясь что-то произнести.
— Ну, ну, и чего мы хотели такого интересного или сногсшибательного нам рассказать? — спросил он, наклонившись к начинающему слабо розоветь лицу неизвестной молоденькой наркоманки.
Девушка повертела головой и ничего не ответила Поддубному. Зрачки у отходившей от кайфа, наконец, задвигались, синяки стали поменьше: видно было, что она села на фенциклидин сравнительно недавно. Потом ее голова снова опустилась на грудь.
Трое парней, присоседившихся рядом с ней на диване, все еще были безучастными, никакими.
Поддубный шепнул в «пуговицу», спрятанную за лацканом пиджака, и в его кабинет буквально через минуту вошел рыжебородый мужчина лет сорока.
— Взгляни на нее, Профессор, — бросил, отстранившись от девицы, Поддубный. — Она не откинулась?
Бородатый подошел к дивану, приподнял своей огромной ручищей упавшую на грудь голову девушки, заглянул в зрачки, затем, не спеша, расстегнул кофточку, запустил свою пятерню в «запределье», не без удовольствия потискал обе небольшие торчащие груди.
«Дай ему прав побольше, он бы ее тут же, при мне, и трахнул. Все равно она не соображает», — подумал Поддубный, наблюдая за нахальными действиями Профессора.
— Понятно, понятно, ее зрачки сужены до предела, обе груди напряжены, соски набычились...  Милашка не откинулась, жива, но кайфует до сих пор... — пробормотал Профессор и, не без сожаления застегнув пуговички на кофточке, беззастенчиво дал назвавшейся Татьяной пару громких пощечин.
— В-в-во-ды-ы, — едва пролепетала наркоманка, и ее голова снова безвольно упала на грудь.
— Почти все они почему-то при выходе из транса просят воды. Может, их сушит, как после многочасовой попойки? — пробормотал Профессор. — Почему? — уже вслух спросил он, обращаясь неизвестно к кому.
Поскольку в кабинете, кроме трех ничего не соображающих наркоманов и наркоманки, а также Поддубного и Профессора  никого не было, Поддубный понял, что данный вопрос относится именно к нему.
— Это твои трудности. Ты врач, ты и разбирайся почему, — негромко, недовольным голосом  бросил Поддубный. — Мне они все нужны как огурчики не позже, чем через час. Делай с ними что хочешь. Можешь накачать любой дрянью, но чтобы через час...
Бородатый поднял на Поддубного свои маленькие, но удивленные глаза:
— Не знаю, — тихо проговорил врач, пожимая плечами. — Может, и не успею за час... Первый раз встречаюсь с наркоманами, которые употребляют фенциклидин. Как их вызволить за такой короткий срок из оков данного нарика — пока не знаю. Приводить в чувство здесь, или...
— Или. Пусть отнесут их в подвал. Как только начнут  соображать, сообщишь. Я приду туда. Здорово отвлекают, скоты, что-то бормочут, всхлипывают, причмокивают, посапывают, бывает — поругиваются... Короче, забери их, — сказал, словно отмахнулся Поддубный и прошел к столу, сел в кресло, повернулся к монитору и начал что-то бойко набирать на клавиатуре. Этим он дал понять бородатому, что разговор окончен.
Спустя пару минут наркоманов и наркоманшу вынесли из кабинета Поддубного.

* * *
Поддубный заметил, что в последние год-два ему стало катастрофически не хватать времени. Если раньше он успевал всюду, держал всё и всех в узде, то сейчас он даже не мог выкроить лично для себя несколько минут, чтобы расслабиться, посидеть в кресле и подумать.
Новые времена диктовали новые требования...
Раньше он представлял, что будет если не гением, то, по крайней мере, сможет показать себя перед всеми отнюдь не последним в иерархии.
Теплые воспоминания о детстве лишь на короткое время завладели Поддубным. Он вспомнил свои первые шаги, школу, где не срывал шипы с роз... Детские мечтания ушли, как в небытие: учеба в техникуме, а затем практически ни за что — срок, лишение свободы на суде, зона...
И поехало, и помчалось...
Поддубный понимал, что он еще сравнительно молод, но в то же время с каждым прожитым днем замечал, что... стареет. Пока что не телом — душой, которая все больше и больше ожесточалась, черствела, как оставленная на столе под летним палящим солнцем буханка хлеба.
Душа его становилась все кондовее и кондовее...
Как у всех, прошедших зону.
Порой Поддубный чувствовал, что иногда сам себе противоречит, а это было архипаршиво. В последнее время слишком много мелких задач и вопросов приходилось решать самому. Не потому, что не было кому их перепоручить. Просто Поддубный, как это было ни странно даже ему самому, не хотел казаться тираном.
Прекрасно понимая, что он, как руководитель подобного ранга, обязан распределить работу так, чтобы ее выполняли не он, а шестерки, все же взваливал на себя практически неподъемную ношу.
Характер был у него крутой, но в то же время, вор в законе был и отходчив. Все больше и больше склоняясь к тому, что необходимо опираться на своих помощников, требовать от них беспрекословного выполнения, Поддубный пытался охватить всё. Короче, чувствовал, что больше и больше создает себе репутацию циркового клоуна — за все берется, но все получается почти что на смех курам...
Поддубный, последнее время практически непьющий, ощущал, что нынче бы хлопнул целый бокал водки, даже не крякнув, и не занюхав корочкой. Хлебать из бокала водку, как считал он — то же самое, что любить никогда не пробовавшую мужчины отъявленную активную лесбиянку, но в то же время, Поддубный никогда бы не выпил ее, даже сейчас не то, что с горла, но и из привычного граненого стакана. Разве что пару раз хлебнул бы из обыкновенной алюминиевой кружки...

* * *
Было около четырех часов дня, когда в кабинет к Поддубному вошел помощник Королек и доложил, что прикатил вор в законе Крапленый.
«Странно, почему он приехал ко мне без предупреждения?» — подумал Поддубный, но тут же отдал распоряжение Корольку, чтобы тот встретил гостя лично и провел в кабинет.
— Королек, здоров. А что, — выходя из «Волги», тут же спросил Крапленый, — Дубика, наверное, на месте нет? Укатил куда?
— На месте он. Только что нариками, которых сюда по его приказу из города привезли, занимался, а сейчас чего-то на компьютере ворожит. Проходите, пожалуйста, он в кабинете, — пригласил Королек вора в законе Крапленого. — А ты, Костя, подожди здесь, на улице, пока шефы поговорят, о своем потолкуем, — обратился Королек к личному телохранителю и первому помощнику Крапленого мордовороту Косте.
— Ты так занят, что даже воздухом подышать не вышел? — спросил, проходя в просторный кабинет вора в законе Поддубного, Крапленый.
— Уже не здороваешься? — Поддубный встал из-за компьютера, пошел навстречу Крапленому, протянул руку. — Проходи, садись, — пожимая огромную мясистую пятерню крепко слаженному вору в законе, сказал Поддубный. — С ревизией приехал?  Или что случилось посерьезнее? — в голосе Поддубного чувствовалась напряженность и особое внимание.
— Привет, привет, — усаживаясь в предложенное кресло, сказал Крапленый. — Ты смотрю, за нариков принялся. С каких таких, друган? Не твои пацаны их начали шерстить по околоткам? И потом, напрашиваешься, Дубик, на третью блатную санкцию? Чтой-то не пойму тебя. Вот смотрю, и не усеку...
— Нарики почти что баловство, хотя, как по мне, некто пытается натравить на нас ментов. Мыслищу одну проверяю. А вот по третьей блатной, напрасно так смотришь и думаешь, напраслину на меня вешаешь. Ты все с ведома сходки заводишь?
— Да при чем тут сходка. Ты имел контакт с ментом! Подумал о своем будущем?
— Я еще живу своим настоящим, и оно мне нравится. А думать о возможном будущем, самый что ни на есть нонсенс. — Поддубный взметнул глаза на Крапленого. —  Я просто придерживаюсь простой, как мир формулы «Живи, пока живется-можется! Наслаждайся жизнью, какова уготована именно тебе и никому другому в данный момент».
— Сам до этого додумался, или прочел об этом у какого-то философа древности? Мент, что, обещал тебе нечто стоящее?
— Сам.
— Ну, ну, философ, — Крапленый почесал пятерней  затылок.
— Хотя, — Поддубный, будто не услышав  сказанной поддевки, продолжал, — если честно, сколь-нибудь интересного конца для себя, Крапленый, я все равно не вижу, потому что уже давно не принадлежу себе. А по второму вопросу о ментах, доложу, что я уважаю честных оперов.
— Я тоже, Дубик, уважаю, — хитро ухмыльнувшись, сказал Крапленый, — но у них своя работа, у нас — личное мнение по этому поводу и несколько иная, чем у них работа. Бухгалтерия малость поинтересней, позаковыристей, дебеты-кредиты не тем концом повернуты. Ты, насколько мне известно, приветствовал фараона в своей резиденции. Это правда?
— Почти. Но не в моей резиденции, а в рабочем кабинете, который общак снимает для меня в центре Лучегорска. А это, как ты понимаешь, разные вещи. Дорога к моему дому ментам заказана.
— Все равно, — недовольно произнес Крапленый. —  За это, дружбан, знаешь, что грозит тебе?
— Думаю, братва поймет. Понятно, не из житухи хорошей происходила эта, нежелательная на первый взгляд, встреча с ментом. Но она нужна была. Без нее не получилось бы то, о чем расскажу на сходке.
— Мог и шестерок к ментам подослать.
— Нет, они не то...
— Смелый ты человек, Дубик. Ворам в законе нельзя руки подать даже умирающему менту, не говоря уже о следователях и прочих «погонничках», а ты — протягиваешь фараону обе руки, почти что обнимаешь его... Менты были, Дубик, и остаются тупорылыми ментами. От рядового и до генерала. Они, за редким исключением, не только пытаются, но и создают вокруг себя столько шума, неразберихи и сутолоки, столько соплей навешивают, что, порой, диву даешься, как потом из всего этого выпутываются и отмываются...
— Вот-вот. Времена меняются, дружбан. Иногда, думаю, что необходимо пересматривать некоторые положения. Даже у нас... Ты же сам подчеркнул, что менты «за редким исключением...» и так далее. Так вот, следователь по особо важным делам майор Федоров из городского управления внутренних дел именно то «редкое исключение»...
— Не понял? — Крапленый с изумлением уставился на Поддубного. — Ты, смотрю, стал потихоньку зарываться?
Это была самая, что ни на есть, исконно российская косность.
Понимая сие, Поддубный чуть улыбнулся краешками губ, пока не решившись доказывать сидевшему напротив него вору в законе Крапленому, что все уже в далеком прошлом, и нужно шагать в ногу со временем...
— Так ты что, ревизию пришел ко мне править или объявить блатную санкцию, да не решаешься пока? — натянуто спросил Поддубный.
— Какая ревизия? Какая санкция?  — Крапленый недоуменно уставился на Поддубного. — Я тебе уже объяснил, что никто меня не уполномочивал этого делать. Хотя, откровенно скажу, обстроился ты отнюдь не плохо. Смотрю, и компьютер даже освоил. Я его никак не осилю — темный лес, ноль без палочки, фуфло. Файлы, шмайлы, дискеты, каталоги, сидеромы, шмодеромы... Посадил паренька, так тот шарит в нем, как хороший карманник в карманах и сумках лохов... Я бы и без компьютера прекрасно обходился, так то сообщение принять, то еще что... Почта на словах круто запаздывает. С этим как-то быстрее. Р-раз, и здеся, на мониторе... А у меня, Дубик, с радостью признаюсь, все чин чином. Просто ехал по дороге, дай, думаю, загляну к тебе на часик. Чай, не прогонишь старого друга...
Поддубный присел рядом с Крапленым на диван.
— Новое время требует новых подходов. Именно этой отличной машиной, — Поддубный кивнул на стоящий на столе компьютер, — я, уважаемый коллега, экономлю себе как минимум половину времени.
— Чтобы остальную половину, дружбан, тратить на...  баб-с? — Крапленый хитро улыбнулся.
— Ну их на фиг! И остальную половину времени трачу на наши дела. И все равно, говорю как на духу, времени катастрофически не хватает.
— Хочешь, как сказал Козьма Прутков, объять необъятное?
— Хочу! И объять необъятное, и зреть, по словам того же Козьмы Пруткова, в корень! — Поддубный поднял на Крапленого свои горящие глаза. — Знаешь, иногда мне кажется, нечто получается. Выпьешь чего? — спросил Поддубный.
— Да, жить стало веселее. Новые выскочки не хотят признавать ни наших воровских законов, ни псевдозаконов, предписанных всем власть предержащими... Соку виноградного или яблочного, мог бы чуть хлебнуть.
Поддубный встал, подошел к столику на колесах, взял пару упаковок с виноградным соком, вернулся назад, снова сел, одну из них протянул Крапленому.
— Спасибо, уважил, — сказал  Крапленый,  протыкая соломинкой упаковку.
— Что же привело тебя ко мне, если не с ревизией приехал? Про то, что по дороге заглянул, другим сказки рассказывай.
— Если откровенно, попутно поинтересоваться как ты Бешеного и его крутую команду брал. Слухи разные ходят... На компьютере — ноль. Даже «сухопутная» почта неточна. В одной пищалке — одно, в другой... Бешеный меня, зараза, тоже в свое время круто достал. А менты-то после того, как Бешеный исчез, как зашевелились... Как во время и сразу после ГКЧП... Заметил?
Поддубный понимающе взглянул на Крапленого, который сидел в кресле положив нога на ногу.
Вор в законе хотел получить информацию не через почту, а напрямую —  из рук в руки.
— Может я, Дубик, к тебе не вовремя заявился? Не предупредил ведь тебя, прости... Ехал из Воронежа, уже в дороге, дай, думаю, заскочу... Каких-то семь километров гаку... Не в обиде, что прервал работу?
— Обижаешь, Крапленый. А взять Бешеного помог все тот же умный «дядя», твой «ноль без палочки», «фуфло», — Поддубный повел головой в сторону компьютера.
— Бухтишь?
Поддубный перехватил недоверчивый взгляд Крапленого и тут же спросил:
— С какой стати? Ты что, не веришь?
— Да нет, почему же, верю, — сказал Крапленый — Ты, насколько мне известно, никогда не врал и никого не предавал. Кстати, в последнее время ребята давали тебе вышку1.
1 Имеется ввиду не расстрел, а высшее почтение за то, что вора в законе никогда не уличали во лжи.
— Спасибо и на этом, — удовлетворенно произнес Поддубный. — Я бы поклонился всем в ноги, но, наверное, к их великому сожалению, с детства не привык раболепствовать, и не умею.
Крапленый покряхтел, как столетний старик, затем посмаковал сок и вдруг неожиданно уколол Поддубного пристальным взглядом:
— А вот мне ты, Дубик, попытался если не соврать, то, по крайней мере, не сказать всей правды.
— Я почти неделю угробил на Бешеного. Если бы не компьютер, мои потери были бы несомненно большими. Думаю, что с наскока не взяли бы мы его бетонных бастионов...
— Мог подкрепление у меня попросить, — обиженным тоном проговорил Крапленый. — Думаешь, я поц, и не помог бы своими?
— Помог бы, но... мой компьютер все просчитал и... как видишь, Бешеный у меня, его отродье больше не существует... А шестерки мало-помалу расплескаются...
 — И куда же они расплескаются? — Крапленый хмыкнул. — Уж не сомневайся, нового божка придумают, и будут мстить. Как же, без папеньки остались, без направляющей и руководящей руки...
— Поэтому я и не привлекал никого со стороны.
— Лучше перебдеть, чем недобдеть? — поднял на Поддубного свои глазки Крапленый. — За кого ты меня принимаешь? Я что, забоялся бы швали, которая охаживала Бешеного? Смешно! Мои ребята вышколены не хуже хренов Красного Мага, да и стволов у меня немало...
— Вот и я не забоялся. Осиное командное гнездо мы уничтожили, а шестерки Красного Мага, если уж на то пошло, никуда не денутся, расплескаются, рассосутся. Ко мне уже на поклон пяток приходило повиниться...
— Взял? — заинтересованно спросил у Поддубного Крапленый.
— Сказал, что подумаю, но напрочь не отказывал. Глядишь, пригодятся...
Крапленый хитро взглянул на Поддубного и спросил:
— Ну, ну, а Бешеный, значится... Как же ты его брал, Дубик, если не секрет? У него — крепость. Конечно, знаю о ней по разговорам... Он меня в своих апартаментах не принимал, водки мы с ним не пили, в дружбанах отродясь не ходили, но и того, что слышал...
— Мои ребята ее взяли по всем правилам современного военного искусства. — Поддубный встал. — Пойдем к столу.
Подведя Крапленого к столу и пригласив его сесть в стоящее рядом с рабочим, еще одно кресло, Поддубный тронул «мышь».  Экран монитора чуть мигнул и перед взором вора в законе вспыхнула заставка, на которой среди огромного зеленого поля стоял одинокий раскидистый дуб. Лишь на горизонте его окружала нехилая рощица еще не окрепших, но уже идущих в «зрелость» березок. С верхушки дуба сорвался орел, взмыл в небо и закружил над полем...
— Прямо как в настоящем кино! — бросил восхищенную реплику Крапленый.
Поддубный не обратил внимания на реплику Крапленого,  нашел нужный файл и тут же на экране монитора появилась небольшая заставка. Она требовала у пользователя ввести пароль. Поддубный быстро набрал на клавиатуре какую-то комбинацию из едва заметных на появившейся плашке внизу монитора звездочек. Спустя секунду перед вором в законе Крапленым распахнулся многоцветный график.
— Вот это и вся операция по разбомблежу осиного гнезда Красного Мага, то бишь, Бешеного. Хочешь, могу скачать на многоразовый диск, чтобы ты разобрался на свободе конкретнее. Там много кой чего интересного... Никому пока не давал, но тебе, соседу, с которым мы никогда горшков не били, грех отказать. Да и не секрет это уже... Дело сделано, помыты руки...
Не поверишь, но натолкнула меня на мысль поимки Бешеного... компьютерная игра. Королек как-то играл, я заинтересовался. Она и стала как бы основным пособием для разработки и проведения этой сложнейшей операции по поимке Бешеного в его же логове.  Да и посуди сам: и в игре, и у Бешеного почти одинаковые «показатели» в боевой силе. Это раз. Техника, конечно не та, и оружия тоже у нас не тот арсенал, что оставляло мне лишь сожалеть. Но, благодаря смоделированному равновесию, все пришло в норму, и наши потери были сведены к минимуму. А ты на предыдущей сходке говорил, что компьютеры для нас роскошь, выпендрежь и ненужная вещь, фуфло, лишняя трата денег...
— Говорил, Дубик. Я и сейчас пока не отказываюсь от своих слов, — твердо произнес Крапленый, все же с интересом наблюдая за постановкой решения казалось бы неразрешимой задачи по взятию сверхнавороченной  «крепости» Бешеного и самого его.
— Вот тебе и пример, — Поддубный кивнул на экран монитора. — Взгляни, не поленись. —  Он взял карандаш и показал на две синие плашки в правом углу монитора: одну длинную, вторую — короче. Что это, по-твоему?
— А фиг его знает, что? — Крапленый пожал плечами. — Сам расскажешь. Чего мозга свои напрягать даром? Мозга для другого предназначены, Дубик.
Поддубный не обратил внимание на издевочку Крапленого и продолжил:
— Первая, та, что подлиннее — предполагаемое минное поле соперника, а над ней — огромный красный круг — потери. Вторая — минное заграждение у Бешеного и, как видишь, она короче, да и диаметр этого круга практически на порядок поменьше...
Поддубный тронул мышку, навел стрелку на короткую плашку, щелкнул левой кнопкой.
Неожиданно для Крапленого на экране развернулось поле, опоясанное высоченным кирпичным забором, за которым просматривались красные черепичные крыши нескольких строений. Еще одно нажатие кнопки на мышке и кирпичный забор как бы растворился, превратившись в практически прозрачный. Здания приобрели «законченный» вид, но взор Крапленого был прикован к вспыхивающим кружочкам, хаотично разбросанным вдоль забора. Вору в законе не надо было объяснять, что обозначали кружочки. Это было хваленое неприступное минное поле Бешеного...
 Крапленый, с интересом наблюдал, как на мониторе компьютера разгорается сражение между «белыми» и «красными» воинами.
Показывая Крапленому ход «игры в войнушку», Поддубный параллельно сообщил вору в законе, что ребята, которые планировали и расставляли ловушки вокруг резиденции Красного Мага, тоже играли в эту игру. Вот они и «постарались». Поддубный послал людей, которые проверили, на самом ли деле все с минированием подходов к форпосту Бешеного обстояло именно так?  А остальное было делом техники.
Крапленый оторвался от экрана, на котором то в одном, то в другом углу, по центру, вспыхивали взрывы, слышалась перестрелка и погибали то «белые», то «красные».
Увидев, что вор в законе с некоторой предубежденностью поглядывает на экран монитора, Поддубный, чтобы привлечь к нему внимание, надсадно покашлял и как только Крапленый повернул в его сторону голову, сказал:
—  Поимка Бешеного при помощи компьютера, как по мне, будет для многих выскочек наукой, а для Бешеного и его команды — совершенно новой реальностью. Хотя, — Поддубный взял со стола сигареты, достал одну, протянул пачку Крапленому, тот тоже взял. Прикурили. — Хотя почему новая, — продолжил, задымив сигаретой как паровоз, Поддубный. — Бешеный уже давно переступил грань, определенную...
— Кем определенную? — Крапленый, который тоже дымил не хуже Поддубного, хмыкнул. — Нами? Но это смешно. Как по мне, он уже давно определил свою грань дозволенного и недозволенного.
— Просто нужно было, да и пришло время, поставить выскочку на место.
— Ну, ну, плети свою хитрую паутину дальше. — Крапленый хитро посмотрел на Поддубного. — Смотрю на всё, и частенько приходится думать о том, что мы сами для себя создаем проблемы, и потом нам же приходится их решать. Мне, честно говоря, Дубик, нравится, когда ты мыслишь сверхвысокими категориями и материями. Нравится, но иногда данное меня досконально пугает.
—  Меня забоялся? — В глазах Поддубного заиграли чертики.
— Я не согласен с некоторыми постановками дела, с тем, как ты его ведешь, с тем, что связался с ментом, а это недопустимо вору в законе, но мы с тобой приходим к общему мнению, которое устраивает и тебя и меня.
— А вот Бешеный наотрез отказался даже выслушать. Не только меня. Он положил на всех нас все, что хотел положить...
Да, я переступил, как ты, Крапленый, заметил грань общения между вором в законе и ментом, но этот мент и вывел меня  не только на распространителей фени, но и на наркобарона, база которого, почти что рядом с нами, и который тоже... положил на нас.
Наркоделец думает, что ему хорошенькое и тепленькое место уготовлено и в нашей реальности, и в запрещенной...  Бешеный несколько иного расклада, поэтому и переступил грань, понимая, что в запрещенной реальности ему места не уготовлено вовсе.
Этот ущербный ублюдок взял да и придумал себе шизофреническую реальность. Эта дрянь решила, что всем этим отхватила козырную карту. Ни фига.
Бешеный, несмотря на самолично навешенные на себя псевдотитулы, как то: «Красный Маг», «Король всех урок и блатных», и все такое прочее, как был, так и остался непроходной пешкой, шестеркой. Правда, с огромными деньжищами...
— Согласен, — твердо сказал Крапленый.
— Кстати ты не хочешь быть церемониймейстером на сходке во время суда над Бешеным? — спросил Поддубный, взглянув на Крапленого.
Крапленый хмыкнул.
— Навешиваешь работу?  Знал бы, что так все обернется, вовсе не заезжал бы... Ладненько, раз ты выдаешь мне информацию по поимке ущербного придурка, согласен. А файл, если не жалко, перепиши, я с помощью моего паренька покумекаю на нашем компьютере тоже. Интересно.
Поддубный, заархивировав файл, сбросил его на флэшку и передал Крапленому.
— Читай, смотри, изучай, но не завидуй: некоторые мои ребята умылись кровью. Тебе, как церемониймейстеру, это может впоследствии пригодиться.
Поддубный потушил в пепельнице сигарету, встал.
— Понятненько. Этим ты меня выдворяешь из своей прекрасной обители? — спросил Крапленый, тоже вдавив окурок в донышко хрустальной пепельницы.
— Пока нет, — Поддубный взглянул на часы, — но, думаю, что минут через двадцать, мне действительно, будет некогда.
— Ясно, как в солнечный день, — неспешно проговорил Крапленый, пряча в карман пиджака флэшку. — Меняются люди, меняются времена, меняется общение... Мы все реже и реже встречаемся. Все техника... Телефоны, факсы, модемы, шмодемы... Что же дальше ждет нас и наших потомков?..
— Думаю, что воры в законе все равно останутся и будут править свой бал, какая бы техника не прорывалась «на верха» — уверенно сказал Поддубный.
Крапленый поднялся из кресла.  — Я отвалил. Как видишь, даже раньше отведенного тобой на прием времени. Приеду на сходку по протоколу. Да нет, на часик раньше, я же, как ты сказал, на сходке — церемониймейстер...
— Раньше — пожалуйста, но смотри, не опоздай. Кстати, мне нужны будут в помощь твои люди к встрече другов.
— Никаких проблем.
— Помощники сообщат дополнительно по модему или по факсу об этом, сбросят досье по Бешеному. Изучай, вникай...
Поддубный пошел провожать коллегу.

* * *
Борис Борисович Мазуров, пребывая неизвестно где в огромном подвале вот уже несколько суток не находил себе места. Он, привыкший за последние шесть лет руководить огромной группировкой — почти сотней вышколенных бойцов только в Лучегорске, не говоря уже за другие города, и так глупо «полинял». Он, который сбивал все от «зернышка к зернышку», просчитывал на много ходов вперед, и так опростоволосился...
Когда его схватили три неизвестных мордоворота, на уже разгромленной базе крови было больше, чем, наверное, песка на дорожках. Громилы, нашедшие его в «бункере», выволокли на поверхность и, не говоря ни слова, бесцеремонно запихнули в  задрипанный «жигуленок» первой модели. Как только машина, обиженно зачмыхала и, объехав разбросанные по усадьбе трупы, вырулила на просеку, Борис Борисович начал возмущаться.
Мордовороты были немы, словно им до штурма поотрезали языки. Просьбы и предложение «солидно расплатиться за его свободу», не подействовали на громил. А, когда Мазуров пригрозил им спецназом, один из мордоворотов так врезал по носу, что на костюм закапала кровь.  После этого Борис Борисович приуныл и всю дорогу дальше молчал.
Молчал он и тогда, когда ему завязали глаза у кинотеатра «Лучегорск». Куда его везли незнакомые уркоподобные мордовороты дальше, Борис Борисович не знал.  Машина еще долго петляла по улицам города, а потом выбралась за его пределы. В каком именно направлении — на Москву или на Воронеж, Мазуров не мог сказать. Единственное, о чем узнал Борис Борисович из нечастых переговоров по мобильному телефону, что его захватили «служаки»  вора в законе Поддубного.
Мазурова привезли на место часа через три. Не церемонясь, впихнули в подвал и только здесь, среди бетонных стен развязали глаза. Кровь из носа уже не шла, но Борис Борисович ощущал, что нос распух.
«Гады, шелупонь, шестерки... Подставили... Если выберусь отсюда живым, никому спуску не дам... Подлецы! Такую крепость позволили этому выскочке, вору в законе Поддубному и его шестеркам взять! Как же так? Ведь я не жалел средств на оборону и укрепление. Минное поле на подступах к моей крепости спецы сооружали, и все псу под хвост... А Поддубный, змея подколодная. Знал бы, что он так поступит со мной, первого бы на березе повесил или заплатил бы киллеру тысяч десять долларов, чтобы тот пустил Поддубному пару пуль в лоб! Да нет, чтобы кишки выпустил да привязал ими этого воришку к дереву, поблизости с муравейником... Думал позже им заняться... Как же, тихоня, не высовывается, мне дорожку не переходит, помалкивает, если что не так...
Дурак я... Какой же я, однако, дурак... Олух!
Воров в законе следовало бы первых потихоньку, полегоньку, прибрать к своим рукам, а непослушных, выскочек — сразу к стенке! Как куропаток перестрелять... Никого не жалеть! Поздно я начал... Не полинял бы... А всех шестерок воров в законе превратил бы в своих бойцов! Какая бы тогда армия у меня была!!!
Нет, Поддубный не только змея подколодная. Хуже! Он, подлец,  унизил меня, опустил ниже плинтуса! Словно зверя диковинного показывал следователю городского управления внутренних дел майору Федорову...
Поддубный совсем поехал. Связался с ментом. Сам напросился на блатную санкцию даже среди воров в законе... Вот выберусь, из этого подвала, гадом буду, но с этого подлого подонка шкуру спущу. На полоски порежу... В день по полоске. Нет, по две. С живого... А ворам в законе скажу, что исполнил третью блатную санкцию... Пожурят, конечно, меня, но, думаю, простят за то, что с ними одно время откровенно цапался... А потом... Потом  приберу и всех воров в законе в нашем околотке, да и подальше, по СНГ к своим рукам.  Деньги, угрозы, киллеры все сделают... Ничего... Не может быть, чтобы я не выбрался отсюда».
Отнюдь не приятные мысли Бешеного прервал грохот наверху.
«Неужто мое место нахождения вычислили ребятки из ФСК, и сейчас я стану свободным?» — радостно подумал Борис Борисович, но радость его тут же омрачило появление очередного мордоворота. Здоровяк, даже не посмотрев в сторону Мазурова, молча кивнул сидящему в кресле громиле и, как только тот встал, плюхнулся в кресло и положил ноги на столик. 
Борис Борисович, взглянув на каменное лицо очередного охранника, сменившего такого же молчуна, разве что лысого, и вздохнул. Радость его была преждевременной.
«Где же я прокололся? Кто та продажная шкура, подставившая меня? Да, нанятые мной киллеры лишили жизни трех воров в законе, не говоря о прочей воровской шушвали.  А следовало бы начать с Поддубного... Какого змея подколодного, дурак, пригрел рядом с собой...»
Мазуров посмотрел на молчаливого надсмотрщика. О том, что он расслабился, и его можно «взять», не могло быть и речи. Борис Борисович мог бы попытаться загипнотизировать этого громилу. Как делал с некоторыми, «нужными» ему людишками. Но для этого нужно было, чтобы мордоворот хотя бы на пять минут «отключился» от возложенных на него обязанностей, и снял с рук наручники, которыми Борис Борисович был прикован к  толстому медному кольцу.
Судя по косому взгляду, который бросил на Мазурова лишь однажды мордоворот, Борис Борисович понял, что перед ним не дебил, и службу свою знает. Шестерка Поддубного будет стоять на смерть, но не отдаст кому бы то ни было без приказа самого Поддубного своего «подопечного».

* * *
Проведя вора в законе к его персональной «Волге», Поддубный снова вернулся в кабинет, подошел к компьютеру. Сообщение по Рябому из Санкт-Петербурга до сих пор отсутствовало.
«Да где же моя Тамара запропастилась, — с небольшим волнением подумал Поддубный, легко барабаня подушечками пальцев по корпусу монитора.  — Не будет от Тамары весточки еще пару дней, оглашу наш розыск. Как в водоворот девочка канула... И по мобильному телефону молчит...»
Именно на Тамару Иванькову, ее цепкую хватку и умение выходить из любых ситуаций «сухой», Поддубный возлагал в этот раз большие надежды. Ей, как никому другому, он доверял больше всего. Рябой задолжал «Ломбарду» порядка полутораста тысяч «зелени» и в ус не дул. Тамару послал не для того, чтобы эта красивая мадам огорошила сообщеньицем приспешников Рябого о том, что над ним уже не висит Дамоклов меч, а оборвался и падает. Вот-вот и расшибет пополам его башку. Девушка должна была покрутиться в Питере, немного вынюхать о Рябом и его окружении. Уж очень противоречивые факты стали поступать к нему в последнее время, а сходка определила Поддубного вершителем судьбы Рябого... Поэтому Поддубный мог положиться только на Тамару. Относительно киллера, то должничка уберет либо Хвостатый, либо кто-то другой...
Тамара...
Четыре с половиной года отделяли Поддубного от того момента, когда он впервые встретился с ней, ошарашено, до безобразия красивой девушкой, попавшей в крутую беду. Чего ему стоило вызволить ее из лап изверга и продажной шкуры Француза. Пришлось его хорошенько прижать к стенке. Либо — либо. Уступил, Поддубному Антон Зиновьевич. Скрепя сердце, отпустил. Но потом всю дорогу пакостил, через других обещал отомстить...
...Поддубного пригласили на тридцатилетний юбилей Антона Зиновьевича Короткова — Француза не просто так, а для того, чтобы Французу и его друзьям, компания Поддубного «Ломбард», тогда еще только становившийся на ноги, скостил проценты с долгов, набежавших за полтора года недоимок в государственную казну.
Поддубный пошел на день рождения Француза не из чувства уважения — вору в законе было начхать на новоявленного миллиардера. Владимиру просто захотелось посмотреть на хитрую морду Француза, который еще бы чуть-чуть, и попал бы в международный клуб миллиардеров.
Перед «походом по приглашению», Королек предоставил Поддубному последний выпуск американского журнала «Форбс», где черным по белому было написано, что Француз, он же Коротков Антон Зиновьевич имеет в своем активе уже 0,97 миллиарда долларов и довольно скоро пополнит ряды клуба настоящих миллиардеров.
Еще Поддубный внимательно прочел и довольно объемистое, хотя во многом противоречивое досье на Антона Зиновьевича Короткова, он же Француз — за произношение в нос на французский манер.
За что и как Коротков за сравнительно короткий срок «заработал» практически миллиард долларов, Поддубный в досье, составленном его помощниками в страшной спешке, так и не нашел.
Вызвав Королька, Поддубный приказал покопаться в «отстойнике». Времени дал, конечно же,  мало, но знал — его помощники разобьются, подключат практически все зоны и прочая, и прочая, но распустят все до ниточки, и полное досье на Короткова предоставят ему обязательно.
День рождения Француз отмечал в ресторане «Русская тройка».
Поддубного вместе с его личным телохранителем Стреляным пропустили четверо стоящих на входе лбов лишь после того, как он и Стреляный, предъявив приглашения, прошли унизительную процедуру прощупывания пальцами всех складок одежды и «сканирования» сверлящими глазками их лиц мордоворотами Короткова.
За столами в огромном зале уже царило оживление. Среди приглашенных были и знакомые Поддубному лица, и совсем незнакомые. Больше, конечно, было незнакомых, молодых, заносчивых, как говорил Королек, «индюшастых»  парней. Это была сугубо мужская компания человек в сто двадцать, не меньше. Коротков и Поддубный лично были не знакомы. Как только распорядитель заметил появившиеся у двери новые лица, тотчас, колобком подкатился к Поддубному и Стреляному:
— Простите, представьтесь, пожалуйста, — попросил распорядитель.
— Поддубный, — коротко бросил Поддубный. — И мой... — начал было Поддубный, но его опередил распорядитель.
— Благодарю вас, господин Поддубный, — тут же проворковал распорядитель, черкнув что-то в свой блокнот. — Прошу вас проследовать за мной, — и он провел, лавируя между группками, — вот ваши места, — он указал на два кресла, стоящие у стола, параллельного со столом именинника. — Располагайтесь, дорогие гости, я при случае представлю вас Антону Зиновьевичу. Будьте здесь как дома.
Поддубный кивнул, не присаживаясь.
— Извините, господа, я испаряюсь, — проговорил распорядитель и буквально через несколько секунд уже расспрашивал двух худых как жердь, но, судя по поведению и личным телохранителям, крутых сморчков.
— Вот, видишь, Дубик, — едва слышно, наклонившись к уху Поддубного, начал Стреляный, — сюда бы пару пластиковых бомбочек подбросить, не надо больше ничего, да разнести в щепки это осиное гнездо. Или яду какого растворить в водяре да винище. На крайний случай, воз слабительного... Пусть бы похлестали малость...
— Тебе не жалко этих молодых особ?
— Это преступники, Дубик, высшей степени. И они наших ребят судят в своих судах за мелкие прегрешения... А сами-то, сами...
— Все? — Поддубный деланно удивился.
Стреляный уверенно кивнул.
Француза еще не было, хотя «пристрелочные» возлияния уже начались вовсю.
— Что будете пить, господа? — как только Поддубный и Стреляный опустились в кресла, спросил подскочивший официант. — Французский коньяк? Шампанское? Сухие или крепленые вина?
Стреляный поднял на официанта глаза:
— Виноградный сок, — сказал он.
— А вы? — чуть наклонившись к Поддубному, спросил официант, ничуть не возмутившись просьбе Стреляного.
— Глоток шампанского.
Официант понимающе кивнул и через полминуты фужер Поддубного уже пузырился шампанским, а рядом со Стреляным он поставил тарелочку, на которой стоял хрустальный стакан с соком. Рядом со стаканом лежала соломинка.
— Если буду нужен, господа, приподнимите руку, — попросил официант, и тут же испарился.
Никто из присутствующих в ресторане не знал, что Поддубный — вор в законе. Для знакомых и чуть «знакомых» он был тоже одним из крутых — генеральным директором организации «Ломбард», но никак не вором в законе. Конечно же, никто не знал и места ни постоянной, ни временной резиденции Поддубного.
Едва успел Поддубный пригубить бокал, как к нему подошел Сергей Матвеев, присел на свободное рядом место.
Телохранитель владельца компании, следующий за хозяином по пятам, места рядом не нашел, поэтому стоял практически в метре от него с бокалом шампанского и пристально зырил по сторонам. Он не подавал даже виду, что «приставлен» к Матвееву, но зорко наблюдал за всеми, кто приближался к столу, чтобы взять оттуда что-то.
Конечно, Поддубный понимал, что такова работа у телохранителей — стрелять глазами по всем и беречь своего хозяина как зеницу ока. И Стреляный, охочий солидно выпить, сегодня должен был быть хрустально чистым от алкоголя. Поддубный заметил, что Стреляный, как только к Поддубному обратился Матвеев, весь напрягся:
— Я вас приветствую, господин Поддубный, — приподнимая свой бокал, — сказал Матвеев. — Моя компания, как и договаривались, перечислила причитающийся «Ломбарду» процент недоимок в виде помощи детдому Лучегорска.
Поддубный кивнул и тоже чуть приподнял свой бокал, пригубил.
— Простите, не знаком, — Матвеев, тридцатилетний малый, имеющий в своем кармане уже около шестисот миллионов долларов, — повернул голову к Стреляному.
Стреляный, продолжая пить свой виноградный сок, ничего не ответил.
— Мой личный телохранитель, — ответил за Стреляного Поддубный. — При нем можете говорить все без утайки.
Матвеев сразу же потерял интерес к Стреляному, и снова начал донимать Поддубного, спрашивая, не будет ли его больше «беспокоить» «Ломбард», и сразу же, покосившись на Стреляного, наклонился к уху Поддубного и шепотом  предложил лично энную сумму в наличных?
Поддубный сделал медленный малюсенький глоток шампанского и, отрицательно мотнув головой, произнес:
— Мы удовлетворены. А наличные... Мне они не нужны. Если у вас деньги лишние, переведите или отдайте на постройку храма.
— Спасибо за совет, Владимир Сергеевич, но деньги никогда и ни у кого лишними не были и не будут. Для них, я имею в виду для денег, как кто-то умный сказал, всегда найдется рваное одеяло, которое нужно заштопать нитками, которые надо купить, которые стоят очень дорого в магазине, к которому еще нужно доехать, заплатив деньги за транспорт... Я вас, Владимир Сергеевич, кстати, не шокировал словом «который»?— неожиданно спросил улыбающийся Матвеев.
— Да нет, не шокировали, — нехотя произнес Поддубный и встал, давая этим понять Матвееву, что разговор окончен. Матвеев тоже встал. Его телохранитель, бегло прострельнув взглядом по окружающим, отодвинулся на шаг назад.
— Рад, рад, — заискивающе произнес Матвеев. — Если что, мы готовы работать с вами и в дальнейшем. Кстати, никаких эксцессов после оплаты совершенно не было. Я полностью удовлетворен.
Матвеев хотел еще что-то сказать, но тут в зале неожиданно взорвался микрофон:
— В свой родной город, туда, где он начинал, где в поте лица сколотил, все знаете на чем, свою первую тысячу долларов, приехал именинник Антон Зиновьевич Коротков. Прошу гостей встать и бурными, продолжительными аплодисментами поприветствовать нашего именинника.
Буквально через минуту в зале под заискивающие взгляды и шумные аплодисменты в сопровождении плотной толпы телохранителей появился Коротков. Щуплый, прилизанный, с орлиным носом и ничего не выражающими глазками. Музыка взорвалась маршем, вспыхнули многочисленные юпитеры и подсветка для видеосъемок. Красные «глазки» не считанного количества видеокамер следили за каждым шагом, за каждым движением богатого именинника.
— Господа, — когда Француз прошел за свой стол, — произнес распорядитель. — Извините, господа, прошу тишины. Наш именинник  очень занят, времени у него в обрез, поэтому послушаем его.
Антон Зиновьевич Коротков уже был у своего стола, с микрофоном в руке.
— Спасибо вам, дорогие гости, что вы пришли, — прокартавил он негромко и в нос. — Я рад, что у меня так много друзей. Пейте, ешьте, но только меня, прошу вас всех и ваших друзей, хоть пока я здоров и молод, не режьте, — Француз тут же рассмеялся своей плоской шутке.
Зал снова взорвался бурными, продолжительными аплодисментами, которые перешли в овацию.
— Вижу, вы все без дам-с, уважаемые господа-мужчины. Это хорошо, и, по-моему, данная процедура — сверхвысокий класс. — Перекрикивая аплодисменты и овацию, уже подогретой компании выдал Француз. — Большое спасибо, что вы поняли мой намек в приглашении, и пришли без дам. Само собой разумеется, у нас сегодня сугубо мужская компания. Я даже приказал официанток из зала убрать. Обслуживать вас будут только вышколенные мальчики.
После возлияния, мужчинам естественно, положено освежиться. Для этого рядом с «Тройкой» — для вас уже готова русская баня, сауна. Кстати, я не забыл и о девочках-массажистках для вас, господа. Все они проверены, и массажи, как мне доложили, делают что надо. Думаю, что вам еще захочется... Ха-ха-ха-а! ¬¬¬— Француз рассмеялся. — Кстати, мне по секрету мой пресс-секретарь доложил, что вы все принесли мне подарки. Этого не следовало делать, господа. Зачем мне они? Я ни от кого сегодня, в этот счастливый для меня день, не приму ни одного подарка. Это не столь круглая дата, поэтому... Пейте, ешьте, но только, прошу слезно, меня не режьте, — снова, после непродолжительной паузы, повторил Коротков.
И опять в зале раздались бурные, продолжительные аплодисменты.
— Вы, конечно, спросите, что делать с подарками? Да отдайте их вот этим людям, — Коротков глазами указал на официантов и метрдотеля. Или девочкам-массажисточкам  в сауне предложите...
— Много их там, массажисточек, привезти изволили? — выкрикнул кто-то из зала.
На нарушителя спокойствия шикнули, но именинник тут же замял инцидент:
— На всех хватит, — уверенно произнес Коротков.  — Если что, уж извините, пользовать будете по очереди. Они у меня куплены на сегодня, и должны отработать на славу. К тому же, они все чистенькие, проверенные, так что без всяких предисловий... Помните, господа, никаких чаевых — за все девочкам заплачено, и они сделают все, чтобы вас удовлетворить классно, основательно и персонально... Не хватит путан, тогда возьмете моих рабынь. С ними сегодня можете делать тоже, что хотите — трахать, сечь до умопомрачения розгами, подвешивать за руки, но только не дозволяю убивать. У меня к этому часу все, господа.
Отдав микрофон распорядителю, Коротков присел к столу.  Два официанта сразу же забегали вокруг него, наливая шампанское, подкладывая в тарелку закуску.
— Антон Зиновьевич закупил всех девочек не только Лучегорска, но и Липецка, и Воронежа... Их еще откуда-то привезли. Все они здесь. Он, кстати, привез с собой и шестнадцать своих рабынь. Дивной красоты бабенки, — Поддубный услышал маслянистый шепот двух ближайших к нему крутых, уже с животиками и полными ряшками. — Я одну намедни, с разрешения Антона Зиновьевича, попробовал — кайф. Все умеет, сучка. Это тебе, Славик, не жены, не ****южки какие-то, не панельные проститутки, или девочки по вызову,  а... настоящие рабыни. Хотел ее у Антона Зиновьевича купить, сначала десятку, потом пятнарик, дальше решился расколоться даже на половину лимона зеленых, из принципа — фигушки. Антон Зиновьевич казал, что своих рабынь он если и продаст, то только тогда, когда насытится вволю, либо за нужную ему вещь, а то и снизойдет до того, что просто подарит.
— Что же это он, от зеленых отказался, и не подарил?..
— Да что ему зеленые? Он девочек собирает. Лимоны стрижет — а вот рабынь... собирает, ну, то есть, коллекционирует... В наше-то время... У него даже одна молоденькая негритянка в рабынях ходит... Откуда-то из Африки выписал... Ты представляешь, Славик?
— Ум-гу, — произнес другой с лоснящейся рожей. — Где Антон собирает рабынь-то?
— А фиг его знает, Костя? Но рабыни у него кайфовые. Может и нам с тобой попробовать. На фиг девиц по телефону заказывать? Хапнуть приглянувшуюся на улице да, в машину. Припереть на «базу»,  сделать рабыней, и никаких гвоздей... И башлять лишний раз не придется. Вот она, перед тобой. Привязать, на цепь посадить, и пусть сидит — рабыня и есть рабыня... И всего-то делов...
— А кинутся на поиски менты? Неприятностей можно нажить?
Собеседник рассмеялся:
— Какие менты? Кто знать-то будет? Да рабыни Антона Зиновьевича ведаешь, какие выпендрежи выделывают? Они же его все до единой, с потрохами. Думаю, им даже нравится. Разве что после всего, на цепь сажают, как сук... Чтобы не смылись...
Одна хотела сбежать от Антона Зиновьевича. Сколько она вынашивала эти планы, не знаю, но на время смылась из бастионов миллиардера. И, дура, сразу в ближайшее отделение милиции. Так, мол, и так, я к вам, блюстители и охранники порядка, с заявлением. Слушаем вас, молодая особа. Меня, как рабыню полгода держали на цепи, я с трудом убежала, и еще шестнадцать девушек держат на цепи. Знаю адресок этого закодированного притончика.
Ее дежурный сразу к подполковнику, значится, начальнику или заместителю начальника отделения милиции, куда прибежала. Она ему снова так, мол, и так, понимаете, выкрали прямо на улице, бросили в автомобиль, а теперь за рабыню держат. И других девушек тоже. Даже на цепь сажают... А уж после пользования — в обязательном порядке...
А ее подполковник выслушал, основательно поулыбался, для блезиру липовый протокол составил, показания все ее в него тщательнейшим образом записал. Часа полтора с ней беседовал. Потом дал телке протокол подписать. А затем посадил в милицейскую машину, как бы для того, чтобы показала, где ее держали. Чтобы как бы свидетельницей, и все такое прочее. И снова привез сбежавшую к Антону Зиновьевичу.
Естественно, подполковник этот получил причитающийся не хилый гонорар за поимку беглянки и доставку по месту назначения... Говорили, что кругленькую сумму — хотя Антон Зиновьевич после этого, конечно же, в накладе никак не может остаться. Эта сучка, и все остальные обязаны после этого отработать положенное. А как же ты думал? Но подполковник, скажу тебе, молодец, р-раз, и нате вам, господин Коротков, бегляночку...
— И кто этот подполковник? С ним стоит вообще связываться? — спросил Костя. — Деловар? Пойдет в помощники, если что отмазать кого, или, наоборот, привлечь?
— Из шестого райотдела, что на Партизанской улице. Как имя и фамилия его — не знаю. А за бабки любой в помощники пойдет. Думаю, что и этот, хотя, если он уже на Антона Зиновьевича работает, не знаю...
— И что ей, сучке, надо было еще? Кормежка для них у Антона Зиновьевича, насколько осведомлен, отличная, барская. На двух — по шикарной комнате. Телевизор, три ванны джакузи и иные заморские туалеты как в лучших домах, косметики вагон...  Трахают рабынь регулярно... Ни тебе работать, ни тебе других забот... Наслаждайся жизнью, какая есть... Давай, ложись в постель или куда еще, когда скажут, и все. Так она, дрянь, настучала...  Антон Зиновьевич хотел устроить этой сучке показательный суд перед остальными рабынями, кожу с не содрать, ногти с пальцев посдергивать, но потом передумал. Мягкий он...
— Я бы ее, сучку, за такие выпендрежи, за жилы на крюки повесил. Вздумала такое самоуправство вершить. Ты представляешь?.. Сбежать надумала. И от кого? — хмыкнул собеседник Константина.
— Правда, отпороть Антон Зиновьевич заставил ее как следует, разве что приказал, лица не трогать. У беглянки после этого вся спина полосами кровавыми пошла, но ничего, выжила, сучка... Молодые бабы живучи... Ее теперь даже для траханья не развязывают полностью. На четырехметровой цепи в отдельной комнате сидит. И поделом ей! В туалет, сам понимаешь, не за столом говорить, тоже на этой же цепи двое мордоворотов водят. Я видел. Кстати, посмотришь. Ее тоже привезли сюда в колбасной будке... Красивая, скажу, но тварь... Змея подколодная...
Поддубный не знал этих мужичков, но, поскольку они были приглашены на именины Короткова, значит, имели в городе Лучегорске или где-то неподалеку от него, определенный вес.
«Интересно, сколько здесь честных бизнесменов? — подумал Поддубный, и тут же ответил себе, — да ни одного. У всех рыльце в пушку, и всех их надо драть как липку, как, к примеру, Матвеева».
— Простите, я не знаком с вами, — прервал мысли Поддубного тот, что сидел поближе к нему, с лоснящейся мордой. — Я — Константин Михайлович Филиппов, бывший владелец двух казино  — одного в Москве, а другого в самой, что ни на есть глубинке России. И представляете, «Баккара-2», ну то, что в захудалой дыре, давало мне больший доход, чем московское. Московское вовремя продал, а на эти деньги еще как минимум три в глубинке отгрохал. И рэкетирам меньше платить, и, сами понимаете, мэрии почти на порядок меньше отстегивать, и все такое прочее, но потом приняли закон о ликвидации казино. Понятное дело, полинял малость, но я компьютерные клубы по интересам в этих заведениях открыл. То же казино, но с  другим отливом....
Поддубный не хотел разговаривать с соседом по столу, отвернулся и пригубил бокал с шампанским, но тот снова, тронув Поддубного за рукав пиджака,  спросил:
— Извините, вы так и не представились.
— Поддубный, — вор в законе был вынужден повернуться к назойливому крутому.
— Очень приятно, — голос у соседа Поддубного стал мягче.  Он залебезил. — Вы, скорее всего, хозяин «Ломбарда»?
Поддубный степенно кивнул.
— Имел честь, имел честь. А вы, господин Поддубный... — начал было назвавшийся Филипповым, но его перебил громкий голос распорядителя:
— Простите господа, что отрываем вас от трапезы и приятных разговоров, но Антона Зиновьевича пригласил на аудиенцию мэр. Константин Иванович Шилов не смог присутствовать на этом сногсшибательном празднике из-за того, что сейчас ждет в мэрии представителей Президента. Господин Шилов дико извиняется. Он прислал свое поздравление, о котором мы сейчас сообщим нашему имениннику. К сожалению, несмотря на день рождения, Антон Зиновьевич весь в работе и тоже  должен — хотим мы этого, или нет — присутствовать на очень важном закрытом совещании по топливно-энергетическому комплексу. Он,  увы, вынужден покинуть этот приветливый ресторан, который приютил нас. Но перед этим мы, с позволения именинника, сообщим, что в адрес Антона Зиновьевича Короткова поступило приветствие и Указ Президента о награждении уважаемого Антона Зиновьевича орденом. Так нальем же по полной и выпьем, господа, за нашего орденоносца!
В зале захлопали аплодисменты и пробки открываемого шампанского. Француз со свитой телохранителей ретировался почти незаметно. Хотел уйти и Поддубный, но его попросили остаться и «отведать» только что отгроханную баньку. Вот там-то вор в законе Поддубный и увидел впервые Тамару. Всю в синяках и абсолютно безвольную рабыню Француза, которая, совершенно нагая, лежала привязанная к полатям с закрытыми глазами, словно спала.
Поддубный прикипел к ней с первого взгляда. Не для того, чтобы трахать. Он и в мыслях этого не имел. Ему очень захотелось, чтобы у него была сестра. Пусть не родная, названная.
Родная сестра была бы такого же возраста, как и эта девушка, и, может, похожа на эту девушку, как две капли воды, но мама в последний момент сделала аборт...
— Кто это? — спросил Поддубный у подскакивающего к клиентам разбитного, потного банщика.
— Извините-с, к сожалению, вы, господа, немного опоздали, — обратился банщик к Поддубному и его телохранителю. — Всех девочек уже успели разобрать-с. Если можете, подождите, пожалуйста. Пивко-с? Коньяк-с?
— Кто это? — еще раз, уже раздраженно спросил Поддубный у вертящегося вокруг него как юла, банщика.
— Не понял-с, — поднял на Поддубного свои маленькие, сальные глазки дедок лет под семьдесят. И тут же, его словно прорвало. — Да совершенно никто, господин хороший. — Одна из рабынь Антона Зиновьевича. Девятая-с. Но ее, извините, приказано самим Антоном Зиновьевичем, сегодня никому не отдавать. Она, смею доложить, доставлена сюда для показа, в назидание другим рабыням-с...
— Та, что хотела сбежать от Антона Зиновьевича? — снова спросил Поддубный. — Как ее зовут?
— Девятая, — сразу же выпалил банщик. — Нету, господин хороший, у рабынь Антона Зиновьевича ни фамилий, ни имен. Только номера-с. У нее на левой руке татуировка с номером имеется...
«Как во время Второй мировой войны в немецком концлагере, — подумал Поддубный и тут же решил, что любыми путями либо выкупит эту девушку у Француза, либо заберет силой, хотя для его команды это было пока проблематично. — Ладно, подключу команду Крапленого. Думаю, он мне в этом не откажет...».

* * *
Понедельник для майора Сидоренкова начался с неприятностей.
Появившийся в Управлении после продолжительной отсидки в огромном подвале в качестве заложника, подполковник Ашукин сразу вызвал его на ковер.
Сидоренков, поднимаясь к первому заместителю начальника городского управления внутренних дел и уже зная о случившемся в Управлении. Он думал, что вопрос будет именно о покушении неизвестного киллера на старшего следователя по особо важным делам майора Федорова, но не успел Сидоренков переступить порог кабинета Ашукина, как тот, даже не пригласив сесть, огорошил его совершенно другим вопросом:
— Что с делом покойного Мирошника? Ты закруглился?
— Да нет пока, — ответил Сидоренков, так и не присев к столу. — Этим делом до последнего дня занимался Павел Федорович.
— Что за фамильярности? — резко оборвал Сидоренкова на полуслове Ашукин. — Ты не на гулянке с девицами, и не на шашлыках...
— Простите, товарищ подполковник. Дело о взрыве в машине господина Мирошника вели майоры Федоров, я, а также Переверяну и капитан Каллас.
—  А мне начхать, кто вел это дело до того! О нем сейчас я спрашиваю у тебя, майор!  — резко бросил Ашукин.
— Извините, Федоров так бы не сказал, — едва слышно пробормотал Сидоренков.
— Вы забываетесь! — подполковник покраснел как рак и тут же снова перешел на «ты». — Насколько мне известно, по приказу Управления, Мирошником и его взорванной автомашиной возле Новоивановки, на данный момент занимаешься и руководишь всей операцией ты! Шелупони поразвелось, а все вы бесхребетники, и в усы не дуете! Насколько мне известно, майор, сожженный богатенький «Буратино» в «Вольво», это совершенно другое дело, а меня именно в этот момент интересует Ми-рош-ник. — Фамилию Ашукин произнес по слогам. — Надеюсь, тебе понятно, майор, или еще раз повторить?
—  Меня майор Федоров буквально три дня назад перебросил заниматься делом по сожженному у нас в городе автомобилю «Вольво» с неизвестным пассажиром.
— Начхать! Завтра к нам приезжают родственники Мирошника, а также его жена из Израиля, посол... Ты, кстати, был на месте взрыва машины Мирошника? Имеешь представление? Изучил рекогносцировку местности? — не давая Сидоренкову даже рта раскрыть, упрямо гнул свое Ашукин. — Ты, майор, уже собрал все улики? Что с судебно-медицинской экспертизой? Чем была взорвана машина? Вышел на киллера?
— Нет,  — наконец-то встрял в разговор Сидоренков. — Все было сделано без меня: и рекогносцировка, и протоколы осмотра места происшествия, и заключение судмедэкспертизы находится в деле, и повторять подобное, не нахожу причины. На киллера, а также на предполагаемого заказчика, мы пока не вышли, но ниточка имеется.
— Ниточка? Уже давно пора канат завязать и набросить на шею преступнику или преступникам! Ниточка... — удивленно уставился на Сидоренкова Ашукин, все такой же пунцовый. — Ты вызывал на собеседование оставшихся в живых свидетелей — водителя автомобиля, в котором подорвали Мирошника, жителей Новоивановки?
— Нет. Всем этим до последнего дня занимался майор Федоров. Он лично выезжал трижды или больше раз и в Новоивановку. Никто из жителей Новоивановки не видел, как взорвали автомобиль Мирошника. Они видели только то, что осталось от машины и бывшего бизнесмена... Федоров так же...
— Хватит! — резко оборвал Сидоренкова Ашукин. — Федоров... Федоров... С него уже... В больнице твой Федоров, без памяти, не известно, вытянет ли, а ты все, майор, треплешься... Тебе бы конферансье быть, а не следователем по особо важным делам... Демократия к твоему сведению, не решает ни фига! Расшаркались, распустились, понимаешь тут, без руководящей роли... Жлобы машины под носом взрывают, бизнесменов в землю заживо зарывают, нас под вздох бьют, кидают, как им хочется, а ты рассупониваешься, сопли распускаешь, словно младенец...
Сидоренков не успел даже рта раскрыть, чтобы в таком случае доложить по делу то, что он знает, на настоящее время, но Ашукин вдруг вскочил из-за стола и проорал:
— Выйди из моего кабинета! — подполковник указал на дверь своей трехпалой рукой. — Пока не будет обстоятельного отчета о проделанной работе по делу Мирошника, и о других делах, чтобы на этом этаже не появлялся. Меня генерал Осколков из области по Мирошнику, что называется достал. Хоть в петлю суйся. А его Москва уже не теребит, а вопит! Сколько можно! Возобновили дело, и с концами. Сказано передать его в область, передайте, пускай с ним уже они что хотят, то и делают! Все мозги мне прожужжали. Каждое утро только переступаю порог кабинета, сажусь за стол и телефон от Осколкова или из Москвы: «Ну что там у тебя, Ашукин, по Мирошнику». И до того, как меня захватили бандиты, и сейчас жуют, как последнего... Сколько времени прошло, а мне все еще на мозги по этому Мирошнику капают... 
Ты, Сидоренков, кстати, расследовал, что за разборка произошла между преступниками? Я почти целый месяц просидел на баланде в подвале какого-то толстомордого придурка, мог концы отдать, меня могли посадить на иглу, сделать зависимым от наркотиков, а вы вшивое дело до сих пор не смогли закончить!..
— Не посадили же. Слава Богу, что все так обошлось, — сказал Сидоренков, поняв, что подполковнику во время отсидки непонятно в чьей берлоге, было не сладко. И сам Ашукин поседел, да и жена его с дочкой за время пропажи тоже извелись... — А область и Москва, думаю, пронюхали, что дело по Мирошнику практически на мази и решили, не напрягаясь, дожать последнюю «улочку».  Мы копались в грязи, в дерьме. Майор Федоров и все Управление, вы в том числе, по крохам собирали материал, и нате вам, на тарелочке, всё энное количество томов. Да там уже и копать почти что ничего не осталось. Они тянут нахально одеяло на себя, а оно пока дырявое, возможно холодно под ним будет и областным ищейкам, и москвичам...
— Ты долго мне будешь на мозги капать? Холодно — жарко, меня не колбасит! Это им будет либо холодно, либо жарко, но не нам! Понятно? Вечером жду с отчетом! — взревел Ашукин. — У нас уже не Управление внутренних дел, а сплошные конферансье, шуты гороховые, пропавшие дебилы, калеки, пьяницы и лазарет!
Такого взбешенного Ашукина Сидоренков видел всего во второй раз. Понимая, что далее препираться с подполковником, который словно с цепи сорвался, не имеет смысла, Сидоренков, спросив разрешения, вышел из кабинета.
— Попало? — сопереживающе спросила секретарша Вера, увидев появившегося в приемной раскрасневшегося Сидоренкова.
Сидоренков ничего не ответил ей, только кивнул.
— Говорила тебе, Григорий, лучше не иди к нему с утра, — догнал Сидоренкова уже на пороге голос секретарши. — Это Борис Петрович за Федорова переживает, потому и сорвался...
«Не учила бы ученых, — зло подумал Сидоренков, выходя из приемной. — Тебе то что, конторская крыса? Сидишь, на редкие звонки отвечаешь, никому не нужные бумаги с места на место перекладываешь, да горяченные кофе и чаи готовишь начальничку... Нет, брошу твоему Ашукину заявление об уходе на стол, пусть подполковник потом помается со своими, как он сказал, калеками, шутами, пьяницами и дебилами... Я что для него, марионетка, что ли? И не шут гороховый тем более!»
Спустя пару минут, даже не ответив на приветствие Переверяну, шедшего по лестнице наверх, скорее всего тоже на «ковер» к Ашукину, а, только отмахнувшись рукой, Сидоренков ввалился в свой кабинет. Пройдя к столу, долго ворожил над замком старенького сейфа. Дверца, наконец, раскрылась. Сидоренков достал из сейфа стопку дел и стал разбирать их — Ашукин злопамятлив и педант, к концу рабочего дня, раз сказал, обязательно спросит... Конечно, как и об убийстве Алекса Мирошника, так и о той крутой разборке, происшедшей полторы недели назад не очень далеко от Лучегорска, молва была большой.  О бойне узнали не только в Лучегорске, области, но и Москве аукнулось. Даже из Центрального телевидения целая бригада операторов и корреспондентов прикатила. Побегали, поснимали, сорвали пенку, и — тю-тю, чтобы через два дня выплеснуть все в эфир...
Местный морг до сих пор был завален трупами неизвестных молодых парней. Трупами занимался следователь по особо важным делам капитан Каллас, руководитель следственной группы, два молоденьких лейтенанта, только недавно окончивших высшую школу милиции, а также опытные дактилоскописты Управления — Собровиных и Петренко.
Как ни старались ребята, но лишь шестерых из почти трех дюжин, привезенных в морг, дактилоскописты смогли вычислить по папиллярным линиям на пальцах. Кожные узоры внутренних поверхностей ногтевых фаланг на пальцах рук, сообщили их хозяев. Затребованные по фамилиям дела, говорили, что это были прошедшие кто по две, а кто и по три отсидки в тюрьмах и на различных зонах. Только один из опознанных — Кирпичников, он же Кирпич, прошел три зоны. На этом все и заглохло, и дело, как ни «бился» капитан Каллас, за неделю не продвинулось ни на шаг. Все как-то быстро и словно само собой покрылось такой основательной паутиной, таким непробиваемым туманом, такой вековой пылью, что никому из следственной группы даже отчасти нельзя было докопаться — кто растревожил, а потом и стер с лица земли «осиное гнездо», которое достало и органы внутренних дел.
Федоров однажды лишь вскользь отметил, что произошла крутая разборка между бандой Бешеного и другой бандой. Больше ни во что Федоров следственную бригаду, к сожалению, не посвятил, мол, не наши, не городские  это дела, пускай, значит, всем этим непорядком занимаются в соседнем районе, области и, если нужно, в верхах...
Ашукин длительное время находился в огромном сыром подвале. Его тоже, как и других приковали толстенной цепью к крюку... Поэтому подполковник, как никто иной, тоже был заинтересован, чтобы раскрыли и другое «гнездо». Тех, кто устроил кровавый террор Бешеному, или как Бешеный  именовал себя еще, Красному Магу... Но почему, за что, и кто упрятал подполковника в «сырую темницу»? Кому-то, видимо Ашукин перешел или попытался перейти дорогу...
Тут бы Ашукина допросить, так попробуй... Разве он поймет меня? Особенно сейчас, когда он на взводе!..
Собранное по крохам досье на Бешеного было до обидного скудным и Сидоренков, прочтя его пару раз, запомнил.
После «разборки» Бешеный исчез. Среди многочисленных трупов его не обнаружили. Возможно, его и не было в тот день на месте? Или он своими же «руками» расправился с логовом, уйдя на некоторое время в подполье, или уехал не наследив?
Информаторы Сидоренкова, которых он тут же вызвал на аудиенцию — Шестой и Двенадцатый — при встрече лишь развели руками и пообещали, как только что станет известно, тут же доложить. Но прошло уже шесть дней, от информаторов тоже не было ни слуху, ни духу... Лишний раз тревожить Двенадцатого, а особенно, Шестого, Сидоренков не хотел — даже одним неверным движением, звонком, можно рассекретить то, что создавалось годами. Не дай Бог, пронюхают об информаторах «зонные», Сидоренковым «мальчикам» кранты...
А не Бешеного ли разыскивает нынче мадам Мазурова? Может, это и есть ее дражайший муж? Многое сходится: время исчезновения, схожесть по описанию, — вдруг подумалось Сидоренкову, и он решил, что вернется к этому вопросу чуть позже. Конечно же, постарается это сделать, если позволят дела, сегодня!
Дело о Мирошнике Сидоренков принципиально отложил в сторону, чтобы просмотреть его в последнюю очередь. Там было практически все ясно, за исключением некоторых, как предполагал следователь, незначительных деталей. Они пока не стыковались друг с дружкой.
 А вот позавчерашнее сожжение автомобиля «Вольво» с неизвестным полным мужчиной следователя коробило.
Взяв дело о сожжении, Сидоренков еще раз начал читать заключение судмедэкспертов:
«...Мышцы легко крошатся, черного цвета, при разрезе тело представляет собой вареное мясо однородной окраски без кровоизлияний. На сохранившихся останках тела человека в местах обугливания признаки прижизненного действия пламени не обнаружены. Останки принадлежат человеку мужского пола в возрасте от 30 до 50 лет. Рост в связи с отсутствием нижних конечностей, которые сгорели совсем, ориентировочно составляет от ста семидесяти до ста восьмидесяти пяти сантиметров.
Останки костей черепа с позвоночником и тканями сожженного мужчины находятся в углу правой передней части автомобиля «Вольво». Автомобиль без номеров. Область таза и фрагменты правой нижней конечности находятся в районе водительского сидения, а левая нижняя конечность, вернее, то, что от нее осталось, заходит за спинку сидения со стороны двери. Ткани обуглены до черного цвета, даже при легком касании рассыпаются...»
«Огонь поработал на славу», — подумал Сидоренков и перевернул пару страниц.
Читая дальше, он нашел любопытную деталь, на которую раньше никто из ведущих дело. Ни он сам, ни Переверяну, ни Каллас. Они не обратили внимания на то, что сожженный автомобиль нашли недалеко от складов на территории завода по производству медицинского оборудования и медпрепаратов, что на улице Передовой.
«Вольво» был без номеров. Это понятно. Судя по заключению экспертизы, автомобиль купили не более чем пару месяцев назад. Место, где обнаружили автомашину сотрудники вневедомственной охраны, было практически чисто. Даже следов пожарного мусора в достаточном количестве не наблюдалось. Значит, автомобиль сожгли где-то в ином месте, а потом доставили на двор охраняемого объекта. Когда же его сожгли? Кто притащил туда сожженный автомобиль, кто открывал ворота, когда именно, в котором часу?
В верхней части автомобиля на железе следы от такелажных приспособлений, по-видимому, крюков. Значит, машину привезли на каком-то транспорте на завод, сняли автокраном. Этого не могли не заметить охранники. Данный вопрос имел в деле пока существенный пробел. Никто из следователей с охранниками пока не говорил...
«Зачем машину отволокли на завод? — еще раз задал себе мучивший вопрос Сидоренков. — Не лучше ли было оставить ее на месте сожжения  — где-то на свалке или за городом в посадке»?
Положив рядом с делом чистый лист бумаги, Сидоренков разделил его пополам, и в левой части  записал первый вопрос. Взглянув еще раз на фотографию сожженного «Вольво», Сидоренков отметил, что автомобиль, как ни странно, сгорел не полностью.
Да, он был без передних стекол, и это не удивительно — огонь спереди бушевал вовсю. Шины сгорели полностью, за исключением правой задней, обгоревшей наполовину. Странно было другое —  верхняя задняя часть кузова была что называется «чистой». Значит, некто неизвестный или неизвестные затем потушили огонь. Зачем? Кто же?
Пожарные этого не делали. Они приехали по вызову некоего мужчины, назвавшегося жильцом дома номер сорок пять по улице Передовой, но дома под таким номером на данной улице нет — его снесли полгода назад...
Сгоревшую машину по приезду уже других пожарных, проверяющих состояние пожарной безопасности, обнаружили на территории завода по производству медицинского оборудования и медпрепаратов. Ни места горения, ни...
Именно пожарные и сообщили дежурному городского управления внутренних дел о сгоревшей машине. Места горения ни следователи, ни работники ГАИ города и области пока не нашли... Дважды обращались по телевидению к жителям Лучегорска. Никто ничего не видел...  Кто же тогда звонил в пожарную часть? Скорее всего, это был постфактум, чтобы повыдергиваться?  Или некто боялся позвонить в милицию, чтобы его не вычислили?
Да и вообще, зачем звонить? Чтобы подставить работников вневедомственной охраны завода медицинского оборудования и медпрепаратов? Нет, здесь нечто другое. Но что? Понятно. Звонивший, скорее всего, хотел навести тень на руководство завода. Чтобы милиция и следователи потом затаскали и директора, и иже с ним... Не связано ли это с чем-то крутым, а сожженный в автомашине — просто случайная жертва? Возможно, это наводка на...
Узнать, что производят на заводе? Может, наркотические вещества? Наркоманов хорошенько прижали, и... Или некто решил сдать с потрохами какой-то подпольный цех, где, возможно, производятся левые медикаменты? Не исключено, что и наркотики? 
Ручка заторопилась в левой части странички.
Затем, бегло перелистав пока еще не пухлое дело до конца, Сидоренков еще раз убедился в том, что, как и во взрыве автомобиля Мирошника, так и в сожжении данного «Вольво» с неизвестным мужчиной, следователей ждало весьма темное и малоперспективное дело...
Опять же, сожженным мужчиной в «Вольво» мог быть кто угодно. Не исключено, что даже Борис Борисович Мазуров. Он мог быть и Бешеным, или кем иным... Сидоренков решил узнать у мадам Мазуровой о комплекции Бориса Борисовича и заполучить его фотографию, поскольку современного фото пропавшего мужчины до сих пор в начатом деле не было. Может, мои коллеги посчитали, что будет достаточно фотографии далекого  зэковского прошлого Мазурова? Она нужна для того, чтобы сравнить с останками сгоревшего тоже в «Вольво» мужчины...
Поскольку на левой части страницы места не хватило, Сидоренков, не доставая из ящика стола еще один лист, своим мелким каллиграфическим почерком продолжил, уже не разбивая на абзацы, вкруговую,  в правой части:
«1. Расспросить у жены Мазурова и его коллег по работе о возможных связях Мазурова с заводом по производству медицинского оборудования и медицинских препаратов. 2. Возможно Мазуров «работал» здесь через подставных лиц? 3. Следует проверить все его связи...».
Записав последнее, Сидоренков отложил ручку и подумал, что времени на все это у него нет. Никто не даст ему хоть какой-нибудь отсрочки. Первым же начнет на мозги капать подполковник Ашукин. А там поедет, понесется... Но когда все это сделать? Когда?
Нераскрытые дела, как снежный ком росли и росли... Сидоренков уже почти сбился со счета, сколькими он занимался одновременно, а количество следователей неизменно уменьшалось. Ушел на пенсию капитан Старожитный, майоры Потапов и Тарелкин подались в частный сыск... На смену им, опытным, раскрывшим немало преступлений, пришли желторотики, которым разве что можно было доверить разобраться в ссорах соседей, не поделивших межу или передравшихся собутыльников, ну, еще молоденьких пацанов-шапошников...
Сидоренков вспомнил свой разговор не далее, как вчера с Иваном Переверяну, который тоже пожаловался на  кипу незавершенных дел:
— Сколько нас в Управлении? Раз два и обчелся. И еще планируют сокращение. Лучшие люди уходят. До чего мы дойдем, Гриша? 
Сидоренков тогда лишь поддернул плечами.
— Думаю, Гриша, все это делается специально, чтобы посеять в народе смуту. Преступность растет, а нас... сокращают. Где это видано, в какой стране такое творится? Денег не платят. Всё говорят на самых верхах, что, мол, дармоедов держат. А ведь это не так, Гриш!
— Да что ты плачешься в жилетку? — недовольно спросил тогда у Переверяну Сидоренков.
— Я плачусь? Ни фига. Мы — дармоеды? Ты слышал доклад два месяца назад полковника Севастьянова? Только наш горотдел в этом году вернул в государственную казну денег немерено! Вот и посуди сам. Оставляли бы нам хоть один процент из того, чего мы государству дали, мы бы и при оружии современном ходили, и при аппаратуре, и жены бы наши не пилили за копейки, которые приносим в семью. Была бы у нас хорошая зарплата, как у копов в штатах, например, никто бы не зарился на подачки, не было бы продажных ментов. Как по мне, когда человек хорошо получает, может вкусно и сытно поесть, от него и отдача будет двухсотпроцентная...
— Денег сколько не давай, все равно не хватит. Большие деньги — большие траты. Разве ты забыл эту прописную истину?
— Да я все это прекрасно понимаю, как понимаю и то, что человеческая натура сама по себе немерено жадна. Но не до такой же степени! Все равно всех денег не загребешь, но жить, как подобает, никто от этого не откажется. Платить, Гриш, надо за работу столько, сколько она стоит, а не подачки тыкать. Как кость бросают собаке. Позор, Гриша! Позор такой страны, как наша!!!
— Все? Обматерил всех? За всю нашу страну не пищи, Ваня! Она, хоть она и большая, но это моя Родина. И твоя тоже, хоть ты и молдаванин по пятой графе. Ты разве не в Калуге родился? Разве не прожил там юность? Разве не российский паспорт у тебя? Поэтому, Ваня, погуторили немножко, поплакались, как принято говорить, в жилетку, иди, мой дорогой, работай до седьмого пота. Может, за восьмой, и заплатят...
...Отложив в сторону папку о сожжении, Сидоренков достал из кучи тоненькое, всего в несколько листков дело об исчезновении в местной гостинице дивана.
Почему это «дебильное» дело попало именно в руки следователей по особо важным делам, сыскарей, Сидоренков не знал. Да и не было времени на отфутболивание его к коллегам, которые занимались «не особо важными и не опасными» делами. Оно было семитысячным. Поэтому дело и не отдали «на съедение» «бескровной» группе майора Литвиненкова.
Все решилось как бы само собой.
В семи номерах на третьем этаже гостиницы «Лучегорск» проживали гастролирующие в городе артисты — цыгане. Чтобы сэкономить на ресторанах и кафе, столовых, они готовили обед и ужин в номере на приобретенной в магазине электроплитке. По недосмотру цыганенка, которого оставили следить за приготовлением пищи, диван сильно прогорел.
Но цыгане не были бы цыганами, если бы не придумали выхода из неприятного положения. Диван в номере люкс, в котором проживала цыганка — заслуженная артистка России и Молдавии, был импортным, стоил порядка двух с половиной тысяч долларов. Цыганам предстояло гастролировать в Лучегорске еще три дня. За это время они купили в хозяйственном магазине пилу и, распилив диван на небольшие куски, а ткань и поролоновую «начинку» разрезав на части, вынесли его из гостиницы в хозяйственных сумках по частям.
Когда цыгане выписывались, горничная обнаружила пропажу дивана, группа развела руками:
«Какой диван? Не было в этом номере никакого дивана. Неужто бы мы могли его унести с третьего этажа гостиницы незаметно? Это же не лампочка!».
Цыгане уехали, но было возбуждено дело о пропаже в гостинице дивана. Капитану Калласу потребовалась неделя, чтобы все расставить на свои места. Цыгане дело провернули четко. Единственное, что они усмотрели, и чего не успела убрать из номера уборщица — несколько  едва заметных свежих опилок, застрявших между плинтусом и паркетинами. Отсюда был вывод: диван... распилили, и... 
Цыгане, которые гастролировали уже в Воронеже, вынуждены были признаться в содеянном и расплатиться с гостиницей за нанесенный ущерб. По просьбе заслуженной артистки, дальше делу не дали хода, поскольку иск о пропаже дивана администрация гостиницы отозвала. Теперь дело за номером семь тысяч, не наделав шума, шло в архив.
«Анекдот, да и только», — подумал Сидоренков, улыбнулся и размашисто подмахнул «бегунок» на семитысячном деле.
Отложил его в сторону, Сидоренков придвинул к себе три практически полностью восстановленных тома с делом об убийстве Мирошника.
Следователь не хотел его уже ни читать, ни даже листать.
Все было и так ясно.
Неожиданно в кабинете громко зазвонил внутренний телефон. Он заставил Сидоренкова, полностью ушедшего в раздумья, вздрогнуть.
Взял трубку:
— Майор Сидоренков вас слушает, — прокашлявшись, привычно бросил он.
— Из изолятора временного содержания по вашей заявке  привезли задержанного два дня назад Павла Сидоровича Николаева, — сообщил дежурный по Управлению.
— Да, да, — майор, все еще пребывая в плену сожженного «Вольво», силился вспомнить, зачем он заказал встречу с Николаевым. — Пусть вводят, ко мне в кабинет, — добавил.
Быстро собрав со стола дела, Сидоренков положил их в сейф, закрыл. Едва успел сесть за стол, как в кабинет постучали. Дверь приотворилась ровно настолько, чтобы в «щель» могла пролезть голова.
— Разрешите ввести задержанного, товарищ майор? — в двери показалась «соломенная» шевелюра молоденького сержанта.
— Да, пожалуйста, — коротко ответил Сидоренков.
После этого дверь бесшумно приотворилась чуть пошире, чтобы впустить человека.
Двое конвойных ввели в кабинет высокого парня в наручниках. У него был огромный квадратный подбородок и сравнительно небольшие, слезящиеся карие глаза.
Следом за вошедшими, в кабинете появился громоподобный верзила с погонами старшего сержанта.
— Садись, — кивнул на табурет, стоящий напротив  стола Сидоренкова один из сержантов, освобождая Николаева от наручников.
«Приглашенный», взявшись за табурет с давно облупленной краской, хотел пододвинуть его, но все четыре ножки были привинчены к полу, и потому Николаев только дернул табурет руками, взглянул на зарешеченное окно и послушно сел.
Сидоренков не раз, поглядывая на местную «достопримечательность тридцатых годов» — массивный табурет, на который не пожалели леса — хотел купить в магазине килограммовую баночку краски и покрасить его, но на эту малость следователю по особо важным делам все не хватало времени. Свой рабочий день он чаще всего начинал с рассветом, да и заканчивал работу Сидоренков тогда, когда не только куры садились на насест, но и молодежь, всласть наплясавшись в дансингах, да напившись горячительных по кафешках, уже давно расходилась по домам.
— Распишитесь  здесь, товарищ майор, — сказал старший сержант, протягивая Сидоренкову бланк заявки. — Через сколько его забрать? — спросил он же, кивнув на Николаева.
— Понадобитесь, вызову, — подмахнув бланк заявки, сказал следователь. —  Курите? — спросил он у Николаева, когда двери за конвойными закрылись.
Николаев кивнул головой, и Сидоренков протянул ему пачку «Мальборо».
— Спасибо, я только с ментолом, и то не всегда, — гундосо проговорил Николаев. — Он зашмыгал носом, утер его рукавом, затем ту же операцию проделал и с глазами. — Извините, аллергия замучила, — виновато, в нос проговорил он.
— Аллергодил помогает? — спросил Сидоренков.
— До последнего времени помогал. Позавчера у меня все отобрали, когда схватили у предпринимателя Розенталя... Даже аллергодил, словно это наркотик какой-то... Я объяснял, доказывал, но разве у вас что докажешь?.. Меня ни за что посадили в одиночную камеру...
Сидоренков нажал на кнопку под столом. В кабинет тут же заглянул пожилой мужчина. На его кителе были погоны сержанта милиции.
Водителя машины Ашукина сержанта Смирнова на время лечения глаз отстранили от вождения автомобилем, и он сейчас поступил в распоряжение майоров Сидоренкова и Переверяну.
Следователь попросил сержанта пойти в соседнюю аптеку и купить там аллергодила. Когда сержант ушел, следователь обратился к доставленному:
— Вы Павел Сидорович Николаев?
Сидоренков уже взял из верхнего ящика стола стопку чистых листов порезанной на формат А4 газетной бумаги — в последнее время в Управлении отказались от белой писчей бумаги, поскольку газетная, как сказал завхоз, была наполовину дешевле. Теперь в Управлении экономили на всем: на зарплате, бумаге, отключили розетки, чтобы не пользовались чайниками и кипятильниками, а зимой обогревателями...
— Я, — опять же гундосо протянул Николаев.
— Объясните ваше присутствие у предпринимателя Розенталя.
— А что объяснять, — Николаев поддернул плечами. — Я работаю на частной фирме по продаже компьютеров и аксессуаров к ним. Мой начальник Станислав Переворотов. Там и моя трудовая книжка лежит. Работал я по заявке на дому у гражданина Розенталя. Заявки — и ту, что я должен был работать у Розенталя, и остальные, где уже запустил компьютеры, отобрали у меня ваши ребята в форме. Это можно проверить, позвонив на фирму, но никто даже слушать меня не стал... Сразу бросили в камеру, зуботычин понаставляли, и никаких эмоций. Я только ставил программы на компьютер, и все. Господин Розенталь купил «голый», ну без программ. Нужно было поставить на компьютер математику. Я только-только начал работать, а тут ребята из спецназа или еще откуда-то, не знаю. Забрали Розенталя, его телохранителей. Кто-то у него еще был. Того мужика прихватили, и... меня заодно... Я по вызову  работал в квартире Розенталя... Я разве что-то делал такого, незаконного? Налаживал компьютер по заявке... Даже не за наличные, не левую работу выполнял...
— При тебе, Николаев, в тот день на квартире Розенталя, насколько мне известно, обнаружили финку, поэтому и не отпустили...
— Какую финку? Это мой нож, господин майор, — гундосо проговорил Николаев, но глаза у него чуть подпрыгнули, что не мог не заметить следователь.
Сидоренков отодвинул ящик стола, для вида покопался там рукой, и положил на столешнице, конфискованную у Николаева финку.
— Твоя финка? Кстати, на ней отпечатки твоих пальцев, Николаев.
— Какая это финка, господин следователь? Это нож мой. Я же не отказываюсь. Мой... Зачем еще отпечатки пальцев? Действительно, мой нож... Я купил года полтора назад на блошином рынке у одного ханыги, — Николаев привстал с табурета.
— Сядь, — чуть повысив голос, произнес Сидоренков. — Сказки про серого бычка и белую с черненькими пятнышками коровку будешь рассказывать не мне, а своей бабушке, или внукам.
В это время дверь кабинета чуть скрипнула, и в комнату вошел сержант Смирнов. Он протянул Сидоренкову коробочку аллергодила.
— Отдайте, Николай Евгеньевич, таблетки ему, — сказал Сидоренков, продолжая дописывать на листке показания привезенного к нему Николаева.
— Я могу быть свободным? — спросил Смирнов с чувством выполненного долга, когда отдал таблетки руки Николаеву.
Сидоренков кивнул головой. Подождав, пока Николаев расправится с капсулой аллергодила, продолжил:
— Такие ножи, вернее финки, считанные, Николаев, и где бы то ни было, ни тем более, у ханыг их купить невозможно. Сделана она девять лет назад в колонии особо строгого режима в Пермской области «булатных дел мастером» покойным Яковлевым Петром Сергеевичем, он же Яша-Мастер, он же Колик. Видишь, — следователь приподнял финку и повернул  ребром лезвия к Николаеву, — здесь его личная метка, и номер финки... Данная вещь с клеймом Яши-Мастера, — Сидоренков, поглядывая то на отполированное до блеска лезвие, то снова на Николаева, едва заметно улыбался, — практически то же самое, что скрипка Страдивари. Эти финки, — а их Яша-Мастер сделал, к твоему сведению,  всего тридцать четыре штуки, тридцать пятую Яша-Мастер окончить не успел, — особые, сработанные только по специальному заказу паханов и бугров, не тупясь, рубят даже железо и вручались они на зоне, подобно российским орденам, лишь за «особые заслуги». Их невозможно купить ни при каких раскладах... Если владелец финки умирает, ее передают наследнику. Наследнику в делах. Быть владельцем подобной вещи, почти то же самое, что получить Звезду Героя России или другой страны из рук Президента...  Даже в областном музее органов внутренних дел, не говоря уже о нашем,  подобной вещи нет, а ты гонишь... нож, — Сидоренков хитро посмотрел на Николаева. — Темнишь Николаев... Не выпендривайся...
— Не знаю ни о каком Яше-Мастере... Но я купил его... ее, — деланно сдвинул плечами Николаев. — Думаю, что в феврале. Да, точно, двадцатого февраля. Прошлого года. Как раз перед моим днем рождения. Первый раз в жизни подарок лично себе решил преподнести.
Сидоренков  положил финку на стол, легонько прихлопнул ладонью.
— Ладно, так и запишем: «Данная финка куплена на рынке Зверева двадцатого февраля», — процедил сквозь зубы Сидоренков, снова наклонившись к листу бумаги и быстро записывая ответ Николаева.
— Я могу быть свободным? — спросил Николаев, когда ручка у Сидоренкова перестала плясать по бумаге.
Следователь снова улыбнулся лишь краешками губ, чуть повременил с ответом и начал медленно крутить в пальцах шариковую ручку.
— А как прикажешь быть с номерной финкой? — поинтересовался следователь, поднимая глаза от кончика ручки на Николаева, который внимательно следил за майором. — Тебя  отпустить, мол, гуляй, Паша, а финку отдать, так сказать, в руки хозяина, или отправить в наш музей? Экспонат, конечно, ценнейший. Раритет!
— Зачем в музей? Оставьте себе, господин майор, если это такая ценная вещь. Я действительно не знал, что это, как вы сказали, раритет...
Сидоренков потрогал пальцами бритвенно-острое лезвие финки, поднял голову и взглянул на Николаева:
— Не знал, что нельзя носить при себе холодное оружие? Не валяй дурака.
Николаев снова сдвинул плечами:
— Нет, почему же, знал, но не думал, что эта... это финка... Разве это холодное оружие...  Нож очень помогал мне в работе, я им даже иногда хлеб резал, сало, огурцы, колбасу, бывало, и провода, изоляцию при необходимости снимал... Все время он острый. За год ни разу не затачивал...
— Понимаю, понимаю. А ты знаешь, что именно данным холодным оружием недавно было убито три человека? Вчера проведена экспертиза, которая подтверждает сказанное мной, — Сидоренков достал из стола листок и протянул его сидящему на табурете. — Можешь удостовериться. Здесь даны результаты экспертизы.
— Да что вы говорите? — глаза у Николаева забегали, он снова начал гундосить. — Не может этого быть, господин майор. Не нужно мне никаких результатов. Грубая ошибка. Нож, вернее, как вы назвали, финка, все время при мне... Не может этого быть ни при каких раскладах...
— Может, Ксива, может, — тихо, но внятно проговорил Сидоренков, с интересом поглядывая на меняющееся буквально в считанные секунды загоревшее лицо сидящего напротив него Николаева. Последнее преступление совершено два дня назад. Именно этой финкой, как заключили медэксперты и криминалисты, убит Клопик. Тебе о чем-то говорит, гражданин Николаев, эта кличка?
—  Ошибка. Этот нож... простите, финка все время была при мне в моем дипломате вместе с инструментом... Какой такой Клопик... Я что-то не понимаю... Зачем сразу так?
— Ты оставлял где-то свой дипломат, хотя бы на время?
— Бывало, на работе.
— А  два дня назад?
— Да нет, вроде, — поддернул плечами Николаев. — Хотя... Да, оставлял. На фирме. Именно в тот день...
— В какой?
— Не путайте меня, — Николаев прямо-таки подскакивал на табурете.
— Хорошо, хорошо, успокойся, не мечи бисер. Итак, ты оставлял дипломат на работе именно в тот день, когда убили Клопика.
— Не знаю, когда его убили, и кто, но в день, когда меня загребли, оставлял, — гражданин майор.
— Финка была в дипломате?
— Она у меня всегда там.
— В котором часу пришел на работу?
— В среду? Сразу после обеда. Да, нет, раньше...  Шеф так загрузил, что головы не поднимал, даже некогда было пообедать — сделал шесть компьютеров на фирме, а потом...
— Хорошо, опустим детали. Кстати, Клопика убили в среду. Финка была на месте, когда ты пришел?
— Я не сразу обратил внимание, господин следователь. Хотя... Да, она была в дипломате. Правда, я в тот день вспомнил о ней только тогда, когда у меня ее хотел купить мой шеф... А, может, это он... и убил этого, как его...
— Клопика, — подсказал Сидоренков.
— Вот именно, не понимаю... Не понимаю, господин майор... — Николаев тыльной стороной ладони вытер пот на лице, достал платок и стал долго сморкаться.
Сидоренков не выдержал и резко сказал:
— Все то ты прекрасно понимаешь, да не хочется снова садиться на нары и баланду по новой хлебать. А теперь-то припаяют, мало не покажется! Ведь так? А Клопик... Если тебе так уж нужны объяснения — Щербатюк Андрей, двадцать четыре года, сидел год на зоне. Вам вместе пришлось даже немного — порядком двух месяцев — похлебать баланды, поэтому ты не мог не знать, кто такой Клопик...
— Не понимаю, и не хочу понимать. Вы пытаетесь наложить на меня какое-то нераскрытое дело, и концы в воду так?
— Не наложить, а, если уж на то пошло, гражданин Николаев, а «повесить», — терпеливо поправил Сидоренков во всю разошедшегося Ксиву. — Хотя...
 — Я ничего не знаю, и ничего не скажу... Мало ли кого с зоны я могу знать. Ну, может, школьные дружки, или еще кто… Я что, всех помнить обязан, и спрашивать у всех, сидел ли он на зоне, или нет? Нож этот был у меня все время... Ну, может, когда я не присутствовал на фирме, а он лежал в дипломате... Возможно, оттуда его и взяли, чтобы убить... Я никого не убивал, поэтому не надо вешать на меня... И наркотиками я не занимаюсь, и никогда не сидел, как вы соизволили только что сказать, господин начальник, на нарах, не хлебал баланды... Разве что вчерашний день, в камере, куда меня заперли ваши фараоны.
— Ну, наконец, ты заговорил, Ксива, чисто фраерскими словами, — совершенно спокойным голосом произнес Сидоренков. — Да нет, даже предложениями... Кстати, ты вспомнил о наркотиках...  Это твой первый прокол, Николаев Павел Сидорович, он же Ксива...
— Да ничего я не вспоминал, господин майор, просто вырвалось... — Николаев вобрал голову в плечи, основательно начал говорить в нос. — Насмотрелся фильмов, детективной литературы начитался...
«Знал бы ты, сучий ублюдок, чего мне стоит, спокойно разговаривать с тобой. Врезать бы по морде, чтобы зубы во рту посчитал», — подумал Сидоренков, но тут же спрятал свои эмоции как можно подальше.
— Разве это не ты сел на четыре года в Новосибирске за убийство? В те времена еще не было предпринимателей. Их называли спекулянтами. Тогда твоей жертвой был Кишкин Сергей Тимофеевич, который наотрез отказался поделиться нажитым с братвой. Тебе подозрительно мало дали... Хорошо подбашляли судье твои дружки, которых ты выгородил... Почерк твой и нынешнего убийства, как ни крути, Ксива, идентичен — укол финкой в сердце из-за спины жертвы. Затем ты провернул ее в теле туда-сюда... Копия... — Сидоренков на время замолчал, наблюдая за Николаевым. — В то время ты до суда и на суде был Павлом Сидоровичем Евдокимовым. Ведь так?
Поскольку Николаев опустил глаза и ничего не ответил следователю, а продолжал рьяно сморкаться и «прочищать» свой нос, Сидоренков продолжил:
— По выходу из колонии ты через месяц женился, взял фамилию жены и стал Павлом Сидоровичем Филатовым, чтобы запятнанное прошлое, как говорят, покрылось мраком и ушло в небытие. Это происходило в Ростове-на-Дону. Затем спустя четыре месяца развелся со своей первой женой, уехал в Лучегорск, потерял паспорт, опять женился, снова сменил фамилию и стал... Павлом Сидоровичем Николаевым. Короче, решил замести следы. Фамилию-то дважды сменил, но ведь отпечатки пальцев не сменишь, бывший Евдокимов, он же бывший Филатов, он же теперешний Николаев, он же Ксива, он же...
— Жиганом1  никогда не был, — опять машинально вырвалось у Ксивы.
1 Жиган — бандит. (Новосиб. диалект).
Сидоренков снова выдвинул верхний ящик стола. Положив в него листок экспертизы финки, достал оттуда прозрачную папку, вынул из нее стандартный лист и протянул Николаеву.
На этом листе, на цветном лазерном принтере был отпечатан портрет коротко стриженого парня с тем же квадратным подбородком и карими глазами, в котором Николаев узнал себя. Рядом в небольших квадратных рамочках были отображены отпечатки всех его пальцев, под портретом — даны краткие сведения о нем, и, естественно, все дополнения. Было там сообщение и о сменах фамилии...
Николаев внимательно просмотрел лист, поднял невинные глаза на Сидоренкова и произнес:
— Это все подделка, господин майор.
— Подделка? Ты долго, скотина, собираешься мне полоскать мозги? — сорвался Сидоренков. — Твои пальчики давно отсканированы и находятся в электронной картотеке. Так что не выпендривайся. Пермская колония особо строгого режима и все такое прочее. Понял?
— Это вы пытаетесь полоскать мои мозги. Поздно. Их в свое время основательно выполоскали в пермской колонии еще до вас, — наконец-то раскололся Николаев. — Больше ничего не скажу, хоть каленым железом пытайте.
— Никто тебя каленым железом пытать пока не собирается, — ответил удовлетворенный Сидоренков, заставивший  Ксиву проговориться. — У нас пока это не принято. К твоему счастью. А вот когда отправим тебя куда следует... Скорее всего, и зубы братва тебе в аккурат вышибет или повыковыривает все внутренности. И почки отобьет, и кости поломает. А, может, и каленым железом побалуются... Уж будь спок, Ксива, за эту финку с номером двадцать девять, ты поплатишься. Было подобное. В лучшем случае тебя возьмут и после непродолжительных пыток повесят. Но возможен и худший вариант — ежедневные пытки до потери сознания, но не до умерщвления...
Ведь это ты, а ни кто-то там другой нам, то есть, фараонам, легавым, ментам, фикусам, финтифлюхам, лопоухим — это уж как кому захочется, так и называют нас — отдал в руки финку самого маэстро Яши-Мастера...
— Кто узнает? — Ксива поперхнулся и в волнении снова загундосил. — Кто узнает? — Он заерзал по давно некрашеному табурету своим тощим задом, словно хотел устроиться на нем, как в кресле, поудобнее, затем поднял на Сидоренкова свои, почти безвинные голубые глаза. — Если вы не скажете, господин следователь, кто узнает?
— Ваша почта, — Сидоренков кивнул головой в сторону двери. — Почта, «новости» ой как быстренько принесет. Ты не успеешь даже отсюда выйти, а все уже будут знать. — Сидоренков с трудом пытался подавить в себе пытающийся вырваться наружу гнев, и поймал себя на том, что действует с пойманным Ксивой почти так же, теми же методами, как в свое время заставил проговориться матерого зека Лизалу майор Федоров.
— Но я никого сейчас не убивал. Финка, была, признаю. То, что сидел в свое время со Щербатюком, тоже признаю, — Николаев вздохнул. — А финку... Ее кто-то у меня два дня назад стащил из дипломата, а потом подбросил. Думал, кто-то на фирме взял. Мой шеф все время интересовался ней, просил продать, подарить и все такое прочее. Двести баксов давал за нее... Может, это он и...
Сидоренков хмыкнул.
— Это мы уже проходили, Николаев.  Я тебе говорил, Николаев, а ты, видимо, прослушал, что судмедэкспертиза показала, что этой финкой убит Клопик. Почерк убийства Андрея Щербатюка и Кишкина Сергея Тимофеевича полностью совпадают друг с другом. Если тебе изменяет память, повторю еще раз, это ты убил Кишкина. И никто другой. Это доказано на суде.
— Я тогда не убивал. Это сделал Сашка Турбин. Он был торпедой и штыконул продажного Кишкина по настоянию паханов. Проигрался в карты, вот и штыконул. Он за это доппаек размером в десятку себе приписал.
— Не надо ля-ля, Ксива. Ты, зная, что Турбина уже три года как нет в живых, хочешь повесить на него предыдущее убийство? Не солидно, Николаев. Финка при тебе. Раз. Турбина нет в живых. Два. Да, Турбин проигрался в карты паханам. Но и ты тоже проигрался, но уже ему, Турбину. И ты, Ксива, стал торпедой. Вот почему Турбин взял на себя это убийство, а ты только пошел, как соучастник, до сих пор осталось загадкой...
Николаев долго молчал, нервно покусывая нижнюю губу. Сидоренков не торопил его. Понимая, что подследственный на грани, и буквально через непродолжительное время начнет колоться дальше, майор применял выработанный с годами личный психологический пресс.
— У меня железное алиби на время убийства, как вы сказали, Андрея Щербатюка.
— Интересно, — только и произнес Сидоренков. — Откуда ты знаешь, когда и в котором часу убили Щербатюка?
— Но вы же сами сказали, что его убили в среду. — Голос Ксивы чуть окреп, набирал уверенности. — Я в это время был на работе, на фирме, собирал компьютеры. Можете поинтересоваться у моего начальника...
Сидоренков, наблюдая за Николаевым, решил подождать, пока иссякнет из его уст словесная шелуха. Делал вид, что записывает все в протокол. Правда, нечто прибрасывал, но, конечно же, не слово в слово. К чему все записывать? Как только Николаев остановился, Сидоренков тут же оторвался от листа и спросил:
— Тебе, Николаев, кстати, известно, за что ты убрал Клопика?
— Н-нет. И не убирал я. На фига мне этот Щербатюк? Я, что не поделил с ним чего на зоне? Ни фига подобного! И его не видел с тех пор, как расстались на зоне, — попытался соврать Николаев, хотя от строгого, изучающего взгляда Сидоренкова Николаев скрыть не смог, что несет чушь.
Сидоренков рассвирепел, но виду пока не подал. То, что творилось в его душе, преступник не должен узнать ни при каких обстоятельствах, поэтому Сидоренков, чтобы не заматериться, покашлял в кулак. Затем, собравшись, произнес:
— Не лукавь, Ксива. И не надо ля-ля! Во-первых, я же тебе предоставил неопровержимые факты того, что вы  хлебали с ним в одной столовой на зоне баланду. Это первое. А во-вторых, ты частенько в последнее время наведывался на пятачок у Старого моста, гуторил со Щербатюком. О чем, правда, не знаю, но что было — то было. Есть несколько видеосюжетов на этот счет... Знаю, что не колешься, и не куришь травку, но, опять же, не чисто все провернул. Не так, как тебе хотелось бы. Думал, что все время безнаказанно будешь уходить от следствия? Да нет же, Николаев, нет! И на старуху бывает проруха, и у везунчика случается непруха! Так что, Ксива, оно выходит на данный момент, не тем концом, который хотел бы увидеть ты...
— Если вы будете мне вешать дело об убийстве этого вонючего коротконогого кабанчика, я буду отрицать, писать жалобы, и никакие видеокадры... Их можно сейчас так смонтировать, что... Все равно, никто не видел, что убивал я, поэтому никакая экспертиза и все прочее на меня ничего не повесит!
— Вот видишь, Ксива, а вначале категорически отрицал, что совершенно не знаешь кто это такой. Откуда тогда, Николаев, он же Евдокимов, он же..., — Сидоренков от распирающего зла едва сдержался, чтобы не вскочить с места и пару раз врезать по морде сидящего перед ним ублюдка.
С трудом  взял себя в руки.
— Я ничего не знаю... Ничего... Я больше рта не раскрою, — поняв, что попался, прогундосил, ерзая по табурету Николаев. — Считайте, что мои губы мне перед встречей с вами в этом кабинете, склеили суперклеем, нитками хирургическими зашили. Раз и навсегда... Все, молчу! Клятву даю, что, гадом буду, но ни слова из меня больше не вырвете. Я буду молчать!
— А ведаешь ли ты, Ксива, что лично, сам того не подозревая, подал мне суперидею, — Сидоренков нажал на кнопку под крышкой стола и, когда в кабинете появился сержант Смирнов, попросил его принести клей. Когда сержант глупо уставился на майора, тот пояснил, что ему нужен суперклей, который капитан Кривоспинов купил для склеивания кожи. Поняв, что от него хотят, Смирнов пообещал, что принесет.
— Это еще зачем? — Ксива, нарушив свое клятвенное обещание «молчать», снова нетерпеливо заерзал по табурету.
— У тебя забыл спросить.
Николаев практически впал в состояние тихой паники, зрачки его расширились.
— Не ерзай так, последнюю краску с табурета слущишь, штаны до дыр протрешь, — поднял глаза от уже неизвестно какого листа бумаги Сидоренков. — Ты же сам сказал, чтобы тебе заклеили рот. Капитан Кривоспинов купил японский клей. Ботинки у него прохудились. Знаешь, в маленьких таких желто-черных тюбиках продают, и сейчас мы твою мечту превратим в действительность... Ты и так, Николаев, много мне сегодня рассказал...
— Нечего меня на понт брать за то, что в свое время на нарах отсидел. Было дело. По молодости, по глупости сидел, господин следователь. А сейчас... Я был у Розенталя и «набивал» математикой ему компьютер, и все... Там и финку нашли спецназовцы...
— Не желаешь говорить, — Сидоренков взял за концы не тощую стопку исписанных листков, подравнял их, ударяя о стол, — не надо. С меня твоего базланья предостаточно. Прочти и подпиши. — Майор протянул Николаеву стопку листов.— И не делай из себя последнего дурака, Николаев.
— Не буду этого подписывать, — сорвался Николаев. — Ни в жисть не буду! Все это туфта!
— Я что-то не так с твоих слов записал? —  Сидоренков, вернувшись к столу, вопросительно уставился на Николаева.
— И читать не буду, — упрямо заявил Николаев, бросил стопку на стол. Туда же отправилась и шариковая ручка. Николаев отвернулся и стал пристально глядеть в зарешеченное окно...
— Это уже твои трудности, — Сидоренков сел в кресло, подтянул к себе стопку, перевернул, бросил взгляд на Николаева, взял ручку. — Я вот на последнем листе протокола сейчас пишу, что вызванный на допрос Николаев Павел Сидорович от подписи в протоколе отказался.
Ксива ничего не сказал, только хмыкнул.
— Хмыкай-не хмыкай, но тебе от этого хуже, — произнес Сидоренков, ставя внизу свою подпись.
Автограф Сидоренкова появился и на каждом листке отдельно. Потом следователь тщательно пронумеровал их. На лицевой стороне первого листа майор указал количество страниц, чтобы потом, не дергали его, как это было шесть с половиной лет назад.  Та забывчивость Сидоренкову едва не стоила погон...
— Не хочу, чтобы фигурировала на этом, — Николаев повернулся от окна и зло взглянул на Сидоренкова, затем на стопку исписанных листов, — моя подпись...
— Напрасно, Николаев, — сказал Сидоренков, — я могу, как ты говорил ранее, навесить на тебя и еще пару или даже больше дел. И никто не подкопается — твоей подписи в протоколе нет... — Сидоренков деланно хмыкнул. — Мне-то что, я допишу, если припечет... А тебе, Евдокимов, он же... да ладно,  тогда придется еще пару-тройку лишних лет на зоне мотать... А, может, гляди, и на пожизненку потянешь... Это как я решу, сколько трупов и разбойных нападений, краж на тебя, так сказать, закольцевать... Попробуй на суде выкрутиться? Никак не выйдет. На что судьи смотрят? Уже судимый. Уже начал убивать, так сказать, на мокренькое потянуло... Ты не можешь себе этого просто представить! Мне пополам, Ксива... Хочешь — подписывай, хочешь — не ставь своего автографа...
— Давайте ручку, — зло и в то же время нетерпеливо проговорил в нос Николаев. — Читать ничего не буду, — упрямо бросил, размашисто подписываясь внизу каждой страницы.
— Это твои дела, — сказал Сидоренков, раз за разом подсовывая Николаеву очередной лист для подписи.
Подписав последнюю страницу, Ксива бросил ручку на стол.
— Все? — спросил он, зло посматривая на Сидоренкова. — Больше нигде автографов не предвидится?
— На сегодня не предвидится, —  серьезно ответил Сидоренков и нажал на кнопку вызова. Как только в двери показалась голова сержанта Смирнова, попросил:
— Николай Евгеньевич, пригласите, пожалуйста, конвойных.
— Хорошо, а как же клей? Я капитана Кривоспинова не нашел. Еще поискать?
— Де нет, уже не нужно, как-то обойдемся, Николай Евгеньевич. Спасибо.
Через минуту в кабинете появилось двое конвойных. За ними старший конвоя. Один из конвойных подошел к Николаеву, снял с ремня наручники:
—  Встать! Руки за спину! — командным голосом приказал конвойный.
Как только Ксива завел руки за спину, конвойный тут же привычно защелкнул на запястьях у Николаева наручники.
— Повернуться, медленно подойти к двери. Вперед! Стоять! Вперед!
Дверь закрылась и Сидоренков, наконец-то вздохнул. Напряжение как рукой сняло: Ксива если не раскололся полностью, то кое-чего Сидоренков от него добился: главное, что Ксива знал покойного кабанчика Клопика, а, значит, со временем мог вывести следователя и на наркодельцов.
Голос у конвойного, который вывел Ксиву из кабинета, был зычным и Сидоренков еще пару минут слышал:
— «Стоять!», «Вперед!», «Стоять!»...

* * *
Неприятный запах пота, шедший от набитых в изоляторе временного содержания тел, который исподволь, но упрямо проникал даже через заложенный нос, вызывал у Паши Николаева напряжение и неимоверную злость. В изоляторе временного содержания надсадно покашливали туберкулезники.
Ксива, при виде всего испещренного на груди и руках простыми, как мир наколками молоденького паренька, который, рукой отодвинув с дороги мужичка постарше, подошел к Николаеву, как только дверь за ним прогромыхала металлом ухмыльнулся:
— Чего скажешь нам нового, и, конечно же, интересного? — спросил паренек и сплюнул прямо под ноги Николаеву.
Николаев решил отмолчаться. Он осматривался, тщетно выискивая среди страшного скопления запертых в четыре  кирпичные стены людей, свободное место.
— Чего молчишь? На воле клево или теперь уже не очень? Скольких рыл замочил? Из-за них, дурачина, проторил к нам стежку-дорожку? Че, не мог ментам фигли-мигли наболтать?  Или продался им, и сейчас нас будешь сдавать потихоньку-полегоньку?
Николаев снова перевел свой взгляд на упрямого и нахального паренька с обнаженным торсом. Нательная «живопись» на худющем — кожа да кости — пареньке ничего не сказала Николаеву о том, что это, например, лагерный авторитет или первая рука пахана, мужик или, например, отрицала.
Ксива оглядел паренька с ног до головы,  вспыхнул и едва не взорвался, но его «рвение» тут же осадил практически полностью седой мужчина лет сорока пяти, сидящий на нарах у ближней от двери стены. Он негромко спросил:
— Ты чего, Ксива, нервничаешь не по делу? Ведь это не первая твоя ходка. Тебя люди спрашивают, значит, следует отвечать. Как и положено. Ты нынче у нас здесь ни кто иной, как пришлый. Надеюсь, усек, о чем я веду разговор...
— Откуда меня знаешь? — зло сверкнув глазами, на седого, спросил Николаев.
— Ты давай, не зыркай на меня так зло и косо. Не твое дело нынче спрашивать. Финарь профукал! За это тебя, будь спок, братва по головке не погладит... Ты даже не расшаркаешься за него, не успеешь, коли что...
Ксива сразу же посмирнел, потому что понял: сейчас сидит перед ним не шестерка, не пешка, а кое-кто повыше и посолиднее.
Седой мужик был экипирован на все сто — одет в рубашку, застегнутую на все пуговицы, в довольно приличный, не порванный и не измазанный пиджак, руки у него лежали под байковым одеялом. Поэтому Николаев по одному худому почти белому, но аккуратно выбритому  лицу, не мог определить, кто сейчас заставляет ответ держать? Может, это был бугор, а, может, даже вор в законе.
Седого мужика Николаев не знал. Но, судя по тону, мужик был здесь, в изоляторе временного содержания, не последним...
Седой понятливо кивнул, выдворил руки из-под худого одеяла, неспешно встал с нар.
— Ну, ну, твори мульку, — проговорил он, приглашая Николаева к рассказу.
— Фараоны финарь, как и меня случайно взяли, на одной из хаз. Не на деле, — продолжил Николаев, «считывая» с пальцев мужика наколки. — Придет время, умыкну сам, либо кого подкуплю, но финарь у них изыму...
— Такие как ты долго не живут, Ксива, — медленно, ничуть не повышая голоса, сказал, отодвинув паренька, седовласый мужчина с наколками, говорящими о том, что это его не первая ходка. Седовласый вздохнул. — Ни на воле, ни на зоне...
— Думаю, не тебе об этом судить, — чуть расхрабрился Николаев. Наколка на правой руке мужика говорила, что он  не полный авторитет. А это уже было кое-что. —  Я отчет по всей форме...
— Отчет? — мужчина поднял на Николаева свои выцветшие, ничего не выражающие  глаза, хмыкнул. — Отчет, сява, составишь не перед нами. На фиг нам его здесь в темени читать, глаза пялить да портить... И уши после твоего базланья потом, думаю, придется долго чистить всем. Вот ты не спрашиваешь, на фиг это нам надо? Мы, Ксива, этому не уполномочены. Твое дело, твое перо, твоя жизнь... — Мужчина прокашлялся. — Одно, что скажу, в эту ходку ты, Ксива, вряд ли вырвешься живым на волю. Почта немало принесла и к нам халявы о тебе, так что...
— Не тебе судить...
— Понятно, что не мне, — прервал Николаева седовласый. — Опять же, я Отцом в твои, Ксива, судьи нынче не определен. Предупреждаю. Заблаговременно... Сдашь кого нужного ментам, сам знаешь, кого не велено сдавать ни при каких раскладах, будет тебе уготована веселенькая житуха. Слышал, как распорядился жизнью своей, исковерканной в свое время, хрен занюханный и брехливый Лизала?
— Приходилось. Надеюсь, меня минует сия участь. Лизать ботинки до блеска каждому сидящему в камере, а потом быть через время повешенным в камере от рук своих же — последнее дело. Кстати, с кем я на долгих разговорах торчу? С виду деловой мужчина, с шестеркой в помощниках... А на самом деле? — Николаев с видом знатока развел руки.
— Чичикова слышал?
Николаев малость подумал, затем отрицательно мотнул головой.
— Понятно, понятно, — седовласый вздохнул, прокашлялся. — Ну, а Рашпиль тебе о чем-то говорит?
Николаев тоже, в свою очередь стал кашлять. Надсадно и долго. Не потому, что и у него был туберкулез — бог миловал от этого. Почему-то резко запершило в горле.
— Ты чего бухыкаешь? Чтобы сообразить, как набереденить мне? — строго спросил седой.
Николаев, наконец, прокашлялся, отер руку о пиджак и, приветливо улыбнувшись, протянул ее мужчине.
— Извини, в горле запершило, а о тебе слышал от Длинного и от Батяни не раз. От Хозяина тоже разговоры нормальные шли...
— Это хорошо, что слышал, — даже не взглянув на протянутую Ксивой руку, сказал Рашпиль, даже не дав договорить Николаеву, а это значило, что Николаеву в этой камере будет не сладко. — Значится так, поц. Почта по тебе принесла распоряжение Хозяина. Его первейший наказ, чтоб ты, фифа, тут же увяз, как в непролазной грязи. На том, что фараонам накалякал, сделай большой пребольшой тормоз. Чтобы ни слова больше не выпорхнуло из твоего вонючего рта. Понял? Может, уже чего ляпнул, лишнего и недозволенного? Ну, например, — седовласый приблизил губы к уху Николаева и прошептал, — ну, например, о Клопике? О его связях, и тыры пыры...
— Я что, совсем поехал? Правила знаю, само собой... А Клопика уже никто не расколет, поскольку я его расколол на все красные…
— Ну и хорошо, что знаешь, а повторить надобно. Разве не так речу?
Николаев переменился в лице и серьезно кивнул.
— Если кого сдашь ментам поганым, наплачутся твои еще до того, как отправишься на зону. А о тебе я уже не говорю вовсе, потому что незачем...
— Само собой.
— Само, само, заладил как заезженная пластинка, — недовольно бросил Рашпиль. — Иди, пока можешь, спи. — Рашпиль освободил проход.
Николаев понимающе кивнул, и бочком прошел к свободным нарам, на которые указал ему седовласый. Когда нары освободили, Николаев не видел.

* * *
Растянувшись на кровати, поверх накрахмаленного покрывала, Серп медленно допил вторую банку охлажденного пива. Она полетела в угол захламленной разномастной мебелью комнаты гостиницы следом за первой. Серп достал с прикроватной тумбочки пачку «Кемела», взял сигарету, щелкнул зажигалкой, но прикурить не успел: неожиданно в комнате появился Королек.
Громыхнув входной дверью, первый помощник вора в законе Поддубного сразу же проорал:
— Прохлаждаешься, зараза? Ксиву менты загребли. У Розенталя. А ты, сучара, мочу сосешь? Тебе что было велено делать?
Серп вскочил с кровати.
— Наблюдать за всеми походами и действиями Ксивы и через день докладывать на верха. Если что предосудительное будет, непонятное, сграбастать Ксиву и доставить на базу. Живым или мертвым. Но лучше живым.
— Вот именно.
— Кто такой Розенталь? Не знаю такого...
— Крутые башли отмывал...
— Когда Ксиву фараоны замели?
— Это ты мне должен был сказать, когда. Полтора-два дня назад.
— Извини, Королек, я... у меня полтора-два дня назад выходной был. Не я, к твоему сведению, прошляпил Ксиву. Это все, гад, Казан профукал...
— Ты, глупый раб, переложил дело, порученное Дубиком на шестерку?
— Должен же я себе определить выходной, или постоянно, как говорят, денно и нощно, пасти этого длинноногого ублюдка? И не раб я вовсе — человек. Насколько мне известно, рабства у нас, в России...
— Выходной? — Королек хмыкнул, поднял пистолет с глушителем, — выходные на том свете тебе, скорее всего, тоже не светят.
— Ты ведь, Королек, не думаешь меня убивать? Шутишь? — в дрожащем голосе Серпа послышались неприкрытые нотки страха.
Пистолет дернулся в руке Королька. Он дунул, как заправский ковбой на конец ствола и взглянул на упавшего навзничь Серпа.
Во лбу у того ровно посредине была аккуратная дырочка, которая еще не успела заплыть кровью
Королек не спеша отвинтил глушитель и, рассовав его и пистолет по разным карманам, брезгливо переступил через труп, взял в холодильнике банку с пивом, тщательно протер ручку на дверце, и вышел из одноместного люксовского номера гостиницы. Протерев платком ручки двери, закрыл на замок.
Спустившись на первый этаж, с видом никуда не спешащего человека, Королек прошел мимо стойки портье и спустя пару минут сел в поджидающую его «Волгу».
Ключи от номера, в котором уже три недели жил Серп, Королек выбросил в речку Сосна, когда они проезжали по мосту.

* * *
 Сидоренков мог запросто закрыть дело об убийстве предпринимателя Мирошника за «неимением улик» и передать его, как того и требовали, вверх по инстанции, но Сидоренков не был бы Сидоренковым, если бы поступил таким образом.
Он был принципиален и упрям.
Следователя мучило несколько непонятных, так до конца и не расследованных вопросов, на которые ни Федоров, ни майор Переверяну, ни капитан Каллас, ни он сам, до сих пор не получили вразумительного ответа. Ни от судебно-медицинской экспертизы, ни от промежуточных следователей, ни от тех, с кем Сидоренков беседовал лично.
И первый из вопросов, который задал себе Сидоренков вот уже в который раз, с какой стати Мирошник поехал в Новоивановку? Уж не на рыбалку, точно.
А дальше пошло-поехало... Значит, Мирошник должен был иметь с данной поездки какую-то выгоду. О какой выгоде могла идти речь в сравнительно небольшой деревушке?
Антиквариатом здесь не пахло еще со времен революции семнадцатого года, золотишком и долларами тем более. Красавиц-раскрасавиц в деревне тоже не было. Подался свиной да коровий навоз понюхать?
Конечно, его машину взорвали на трассе перед деревней. Можно было бы предположить, что он ехал не в Новоивановку, а, например, в Воронеж, Тамбов или еще куда. Но водитель Мирошника, который, кстати, вылез из машины практически целым и невредимым, разве что здорово поседел, утверждал, что Мирошник сказал маршрут следования. Конечным пунктом была Новоивановка.
Почему в тот же день разбилась там же, в Новоивановке, машина «Жигули», в которой были деньги кассира колхоза Дарьи Половинкиной? Может он «наведался» в деревню за... этими деньгами? Да нет, не такая в «Жигульке» была сумма, чтобы за ней Мирошник поехал лично. У него шестерок было хоть пруд пруди... Почему в «Жигулях» был сын Гребенюка-старшего?  Как оказался на заднем сидении машины Мирошника потрепанный портфель, где были найдены четыре ампулы наркотика фенциклидина, до десятка доз первитина1 и несколько старых почтовых марок в небольшом кляссере? Но ни одного отпечатка пальцев ни на кляссере, ни на портфеле, ни на ампулах... Чей портфель? Уж не Мирошника, точно...
 1 Этот наркотик  входил в  аптечку офицеров ВВС США и английской разведки. Из-за быстрого привыкания к  стимулятору, от него вскоре отказались.
Марками, вернее двойным убийством, занимался в свое время майор Федоров. Он, несмотря на трудности с расследованием, все же вышел на Гребенюка-старшего, который сидит сейчас в изоляторе... Нужно будет обязательно допросить Гребенюка еще раз. Не связан ли он с Мирошником?
Федоров в свое время не напрасно попытался ввести его в дело Мирошника, но что-то помешало ему это сделать. Что именно? Какие-то сомнения? А, может именно Гребенюк-старший связан не только с марками, убийством прораба Свешникова и медсестры Портновой, но и с наркотиками — фенциклидином и первитином? Месяца полтора назад несколько городских девушек совершенно ошалели. Ладно бы проститутки. Обычные девчонки из обычных семей, студентки...
Они, даже находясь в клинике, постоянно требовали дозу первитина и рвались на свободу, чтобы утолить свои неуемные сексуальные желания. Даже девственницы.
Массовый психоз девушек не на шутку взбудоражил городские власти, милицию, но выйти на производителя наркотика или его поставщика ни правоохранительные органы, ни уполномоченные отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков из области ничего не смогли сделать.
Правда, последнюю неделю все в городе как будто бы пришло в «норму». Но Сидоренков понимал, что возможен новый всплеск, поэтому все его мысли крутились вокруг одного: почему в портфеле было всего четыре ампулы фенциклидина и несколько доз первитина?
Неужто зараза Мирошник хотел развернуться с фенциклидином и первитином на Западе?
Или, может, у себя в Израиле, и взял их на «пробу»? Хотя, судя по делу, Мирошник не очень-то рвался в Израиль... Крыша израильская, конечно же, у него была, но кто будет бежать от дармовой кормушки, которой для него и иже с ним была практически вся европейская часть России, немалая доля азиатской части, Украина, Белоруссия, Молдова?..
А, может, Мирошник хотел просто побаловаться с девочками. Не с проститутками, а с теми, кто ему понравится? Ведь после приема первитина вместе с водой, шампанским, соком — кайф у девиц был посильнее.
Да и не могли они, испробовав наркотик, отказать любому мужчине, помани он их лишь пальцем... Девушки наоборот, сами рвались «на сексуальные подвиги», готовы были ползать на коленях, лизать башмаки первому встречному мужчине, лишь бы их взяли и как следует оттрахали... Где угодно, хоть на проезжей части среди толпы жаждущих лицезреть невиданное действо...
Водитель Мирошника никакого ответа относительно находки не дал, мол, не знает, ни чей портфель, ни кто его на заднее сидение машины положил...  Пассажир Алекс Мирошник с таким портфелем отродясь не ходил, да и не пристало крутому, уже «нерусскому «русскому»,  ходить с подобным «сокровищем»...
Конечно же, знает этот водитель прекрасно, когда, где и каким образом попал портфель в машину, поскольку из нее он не выходил. Знает, но молчит, следуя принципу: чем меньше скажешь — большего у тебя не спросят. Если же фенциклидином или первитином начал баловаться сам господин Мирошник, что мало вероятно, то это абсолютно меняло дело.
И еще, Федоров именно в тот страшный для него день, перед обедом, взял и намекнул Сидоренкову о том, что Алекс Мирошник несколько раз встречался с мэром города Шиловым и его первым заместителем.
 Просил по возможности разведать через информаторов, о чем могли беседовать Константин Иванович Шилов, Виктор Павлович Козлов и Мирошник, что решать?
Для чего вечно занятый и неприступный Константин Иванович Шилов, бросив все свои дела, за сорок минут до начала, отменил назначенное важное совещание по новой застройке центральных улиц Лучегорска? Ведь на него он собрал почти всю элиту города, главного архитектора, нескольких столичных архитекторов и дизайнеров и, сорвавшись с места, поехал средь бела дня в «кабинеты» Дворца. Мэр провел там не менее трех часов, а затем минут тридцать мило раскланивался с Мирошником уже выйдя из Дворца? Уж не Константин Иванович Шилов ли причина смерти зарвавшегося предпринимателя, бывшего владельца нескольких казино и любителя антиквариата Алекса Мирошника? 
Откуда в машине появились старинные почтовые марки? Скорее всего, они стоят большие деньги. Иначе бы не попали в машину Мирошника.
Отправленные на экспертизу, в область, а потом и в Москву почтовые миниатюры, по подозрению, прошлого века, до сих пор так и не появились снова в Управлении. Почему? Кто-то тянет с экспертизой, или так кому-то нужно? 
О фенциклидине уже пришел по модему ответ-расшифровка, что это пока еще малораспространенный синтезированный наркотик. О первитине тоже написали целый воз. А вот о почтовых марках, о которых неоднократно упоминал Федоров в деле об убийстве прораба Александра Лаврентьевича Свешникова и его девушки, а также об ограблении кассира колхоза из села Новоивановки Дарьи Половинкиной, до сих пор ни слуху, ни духу. Может, стоит снова покопаться в том, будто бы законченном и уже переданном в архив деле? Кстати, сидит ли Гребенюк-старший, который убил и Свешникова и его будущую жену? Состоялся ли над ним суд? Нужно будет сразу же справиться в нашей справочной.
Не откладывая в долгий ящик, майор позвонил Алле Николаевне Глуховской, которая, хоть и была загружена до предела, но для Григория Сидоренкова нашла время:
— Не клади трубку, Гриша, я сейчас сверюсь, —  приветливо сказала она.
Сидоренков слышал, как она «щелкает» на клавиатуре компьютера. Спустя минуту Алла Николаевна сообщила, что Гребенюк еще до сих пор сидит в изоляторе временного содержания. Его дело передали в суд, но там не торопились. Вернее, запаздывали с рассмотрением, нарушая этим все мыслимые и немыслимые сроки... Затем она поинтересовалась, не направить ли запрос, чтобы поторопились с рассмотрением этого дела, на что майор отпарировал:
— Это их трудности, Алла Николаевна, а вам не только большое спасибо, но с меня еще и презент.
— Да ладно тебе, Гриш, ты уже закормил меня своими шоколадками.
— Намек понял, шоколадок, Алла Николаевна, больше не будет, за мной банка «Спрайта».
«Что же это, — положив трубку на торчащие из аппарата тонкие пластмассовые пластинки, подумал следователь, — скорее всего мне, предстоит встретиться и с Гребенюком-старшим, который хотя и проходил по другому делу, но Федоров видимо не напрасно пытался ввести Гребенюка и в дело убийства Мирошника...
Предполагая, если дело по Мирошнику, которое все больше и больше запутывалось, и обрастало совершенно новыми, непроверенными и проверенными фактами, повернется к нему «спиной» и Сидоренков ничего больше не сможет раскопать, то ему действительно, как уже пару раз намекал подполковник Ашукин, пора писать заявление об уходе из органов.
Если же Мирошник и иже с ним вплотную занимались помимо всего прочего и синтетическими наркотиками, то, как пить дать, дело Сидоренков обязан передать в область или даже прямо в Москву, как того и требует от Ашукина генерал Осколков. Делом тогда займутся уполномоченные в отделах по борьбе с незаконным оборотом наркотиков... Но дадут ли верхи данному делу дальнейший козырный ход?
Сидоренков долго вчитывался сначала в первый, а затем и во второй, третий томины, листая страницу за страницей уже начатого четвертого тома, часто останавливаясь, возвращаясь назад, размышляя, но пока не находил того, что могло бы вывести на что-то новое, или хотя бы  насторожить, заставить споткнуться, но, увы.
Вопросов выплыло немало, но все они, как казалось Сидоренкову, были либо мелкими, либо не полностью заставляли его насторожиться.
Остановившись на последней странице, конечно же не оконченного дела, следователь снова отложил четвертый, пока еще не очень пухлый том. Рука его машинально опять потянулась к первому, уже смотренному-пересмотренному тому. Снова, теперь уже бегло перелистав первый, второй и третий тома  дела № 6668, Сидоренков отодвинул их на край стола, положил друг на друга. Сверху припечатал четвертым, можно было сказать, неофициальным томом, о котором знал лишь ограниченный круг лиц — сам Сидоренков, майор Переверяну и капитан Каллас.
Получилась внушительная стопка из трех прошитых и пронумерованных папок по двести пятьдесят страниц каждая. Разве что в последнем, «неофициальном» томе было чуть поменьше страниц, но какие это были страницы! Прихлопнув ладонью стопку, Сидоренков  потянулся к телефону, набрал номер Переверяну.
— Ты на месте, Ваня? — спросил Сидоренков. — Сможешь сейчас зайти? Захвати с собой и Калласа, а Интернет обойдется, колбаски для него я не припас.

* * *
Крутая сходка воров в законе была, как никогда прежде, представительной. Прибыли почти все «знакомые и родные»  Владимира Поддубного — воры в законе. С юга и юго-востока России, немало из азиатской части, москвичей, санкт-петербуржцев. Некоторые не виделись по несколько лет. Поэтому были и дружеские рукопожатия, и объятия, и поцелуи. Конечно, воспоминания...
Разместились в просторном холле нового загородного коттеджа Поддубного, построенного три с половиной месяца назад, иные предпочли «проведать» дегустационный зал, кто — отличную оружейную комнату, где было собрано немало старинного оружия.
Проект коттеджа, выполненный известной архитектурной компанией, утверждал не только сам Поддубный, сразу после восьмилетки окончивший строительный техникум и чуть-чуть знавший строительные и архитектурные каноны, но и представительная комиссия южан.
Конечно, мозги проектировщикам они и  Поддубный, как заказчик, покрутили. После и строительной компании, подрядившейся на сооружение данного комплекса, тоже досталось... 
Южная сходка хотела, чтобы все было сделано по высшему классу, со всеми наворотами. И принимали трехэтажный коттедж у строителей тоже Поддубный с донельзя придирчивой «комиссией».
Огромное даже по теперешним меркам трехэтажное здание, без особых излишеств снаружи, внутри уже пяти этажное, было похоже на дворец. Мрамор, испанский кафель, итальянский и китайский фаянс и фарфор, не меньше дюжины картин современных художников самых разнообразных стилей и направлений — на стенах, прекрасный зал оружия, которому мог бы позавидовать и исторический музей, дегустационный зал, зал для совещаний...
Коттедж построили на пригорке в Липецкой области неподалеку от Елец- Лозовки. Огороженные огромным железобетонным забором четыре с половиной гектара вместили в себя кроме коттеджа, большую автономную котельную, столовую, которой мог бы позавидовать и солидный ресторан, помещения для обслуживающего персонала, а также огромный наполовину открытый плавательный бассейн с подогревом, четыре вместительных гаража... Еще не законченный ко времени встречи теннисный корт отнюдь не портил антуража...
Рядом, буквально в трехстах метрах от коттеджа вора в законе Поддубного, сразу же за забором, начиналась рощица, местами переходящая в прекрасные поляны. Там расположилась и автостоянка для «посторонних» автомобилей. Автозаправка была подстать самым современным автозаправкам Германии и Австрии...
Это место искали долго. «Гонцы» Поддубного почти три недели колесили между Ельцом и Липецком. Хотели уже построить его неподалеку от Донского, сделали первую прикидку, но Поддубный послал «гонцов» просмотреть местечка между Ельцом и Воронежем. Среди сотен фотографий и двух десятков видеосъемок от Задонска и почти до Рамони, Поддубному приглянулось место возле деревни Елец-Лозовка Хлевенского района. Там и решили строить.
К коттеджу, утопавшему в зелени, от трассы можно было добраться по единственной дороге лишь через лог, который, изогнувшись змеей, охватывал пригорок и словно приподнимал его над всей деревней...

* * *
Прибывшие воры в законе отдыхали с дороги. Они только что отобедали, пригубили по грамульке — кто водки, кто вина. Разбившись на пары-тройки, кто остался в зале оружия, другие разбрелись по просторному осеннему «парку» и беседовали, выкладывали друзьям свои новые задумки и планы, рассказывали о приключившихся с ними или общими знакомыми бедах, о делах... По почте прошлись...
Сходняка пока не начинали. Воры в законе ждали задержавшихся с приездом на «базу» Козыря и Клыка из Хабаровского края, подтвердивших по Интернету о вылете и своем обязательном участии в сходняке. Козырь и Клык не могли поступить иначе — не прибыть на сходняк — гнилое дело, а их на него пригласили...
...Уже начиная со вчерашнего утра, одиннадцать первых помощников Поддубного и его друзей, тоже воров в законе  Дрозда и Крапленого, все их шныри и телохранители-мордовороты, прошедшие «зонные сборы», пахали на совесть, как и положено.
Все воры в законе, чтобы лишний раз не светиться, подъезжали либо к обозначенному на карте по трассе Воронеж — Липецк мотелю, либо к Ливнам Орловской области, что почти на границе с Липецкой областью. Дальше их, отправив машины с водителями и сопровождающей свитой на одну из пятнадцати платных стоянок, которых расплодилось у трассы и в Липецке, да и в Ельце в последнее время, как грибов, пересаживали с одним личным телохранителем в свои «авто» и везли за Елец-Лозовку.
Вор в законе Поддубный принимал только воров в законе и их личных телохранителей, поэтому ручался и за их жизнь, и за то, чтобы в ближней дороге с ними ничего не случилось предосудительного.
Местные и областные гаишники, получив на руки солидное вознаграждение из кассы общака, не приглядывались к машинам группы Поддубного. Они не останавливали их, а давали зеленый трем «волжанкам» и двум мотающимся туда-сюда «жигулькам» с «неприметными» местными номерами.
Практически для всех воров в законе, Владимир Поддубный был непререкаемым авторитетом. Его знали и уважали. Он, как аналитическая машина практически всегда подсказывал выход из неблаговидно сложившегося положения, если надо, давал своих бойцов для разборок и так далее. Лишь близкие друзья могли называть его Владимиром или Володей, в том числе Тамара Иванькова и следователь по особо важным делам городского отдела внутренних дел Павел Федорович Федоров. Последний сейчас находился в бессознательном состоянии в Лучегорской больнице под неусыпным присмотром врачей и неизвестно было, очухается ли он после нападения на него неизвестного, которого так и не вычислили ни менты, ни братва Поддубного.
Вор в законе планировал пригласить на эту сходку и майора Федорова. Но ребята не уберегли следователя, хотя за то, что он привел бы на сходку мента, Поддубному могло не поздоровиться. Ему мог любой из присутствующих воров в законе тут же  предъявить третью блатную санкцию. Вор в законе Поддубный был настолько уверен в себе, что не побоялся бы этого сделать. Его не посчитали бы за данный инцидент как провинившегося, не развенчали бы, не приговорили к смерти за связь с фараоном. Поддубный смог бы убедить воров в заков правильности своего решения, но Федоров был прикован к больничной койке...
Два дня назад именно здесь была крутая разборка происшедшего. Уж шныри получили от Поддубного, мало не покажется... Он пригласил всех на планерку, раздачу дел по направлениям своим заместителям. Когда все было закончено, неожиданно для многих, сорвал злость на приставленных к Федорову телохранителях, которые отпустили майора одного ночью... Но после случившегося, чего кулаками махать.
В больнице к Федорову приставили двух медсестричек. Под видом далеких родственников подсластили и главврача, и его заместителя, всех медсестер и даже санитарок, пообещали, как вычухается, дополнительное солидное вознаграждение.
Белые халаты, до этого никакие, заметались и делали все возможное, чтобы вырвать следователя из лап смерти. Дважды в день докладывали представителю Поддубного о здоровье Федорова, но новости в резиденцию поступали неутешительные.
Следователя по особо важным делам городского управления внутренних дел до сих пор поддерживали на искусственном дыхании и кровообращении. Майора подумывали отправить либо в США, либо в Швейцарию, но врачи больницы и прибывший консилиум из областного центра клинической медицины это делать категорически запретили — Федоров не выдержал бы перевозки... 
Южная группировка воров в законе, еще не зная, что Поддубный заботится о менте, даже предложила Поддубному пригласить в Лучегорск светил буржуинской медицины, но он отверг это предложение ввиду того, что все это выглядело бы слишком подозрительно.

* * *
После очередного доклада первого заместителя Королька, о прибытии в Липецк рейсового самолета из Москвы, на котором наконец-то прилетели Козырь и Клык, Поддубный вышел в парк к друзьям. Его тут же подхватил под руку бывший друг по нарам, тоже вор в законе пермяк Петр Воробьев, он же Леня Хирург:
 — Не по средствам, Дубик, вымахал все это, — кивая на особняк, улыбался на все тридцать два вставленных керамических зуба с фиксой на одном из них, Леня Хирург. — За какие шиши ты отбухал эту несказанную прелесть?
— Из общака. Южный сходняк решил, как ты сказал, отбухать все это, — ответил Поддубный. — Казначей выделил из общака башли...
— А это что? — спросил Леня Хирург, кивнув на высокую квадратную массивную кирпичную трубу, из которой шел легонький дымок.
— В центре — автономная котельная, в левой половине настоящая русская баня, а в правом крыле, попутно и небольшой крематорий решили приладить. Для последнего данную прелесть, — Поддубный кивнул на трубу, — и сооружали. Южная сходка решила на почин, пропустить через его нутро Бешеного. Так сказать, «Царем всех урок», открыть счет. Уж если открывать, то — царем. Никто из наших до завтрашнего действа порог крематория, не переступит. Разве что два кочегара. Им по штату положено... Только после «Его Королевского Величества» будем экскурсии проводить. А потом, возможно, создадим и музей для избранных «пройти через огонь» со всеми вытекающими из этого последствиями...
— Ты не боишься Бешеного, его возможных проделок? Он же — Красный Маг.
— Как сказал один из друзей, досконально изучавший данную проблему, любая магия — ловушка для простаков. И черная, и белая из одного теста. Отсюда следует, что и красная магия тоже. Перекрасился, подлец. В одно время колдун Юрий Тарасов говорил, что черная и белая магия исходят из одного источника, а я добавлю, что и красная, и Белое братство, тоже.
Леня Хирург улыбнулся. Двое его ребят, уже прошедших не только Крым и Рим, и по несколько раз зону, попали в Белое братство.
— Это мои двое и попали в это Белое братство, Дубик. Кому как не мне знать об этом. Твоих бог миловал, а мои ну просто овечками стали... Закодировали их, что-ли?.. Стали самыми настоящими зомби... Возможно, что и к Бешеному, как Красному Магу, потянулись оболтусы... Глаза-то у него, собаки, у-ух! Так и прожигают... Пришлось с ним однажды и мне повстречаться на «сборах»... Как ты не забоялся его взять и уделать? Я бы, наверное... Ну да, ты же у нас непревзойденный стратег, — Леня Хирург рассмеялся.
— Давай замнем об этом ублюдке, ну его на фиг! Лучше расскажи, как на твоей вотчине-то дела? Года два, Леня, не виделись. — Пойдем, присядем на лавочке. Умный кто-то сказал, что в ногах правды не дождешься... — Поддубный достал сигареты. — Курить будешь?
Леня Хирург отрицательно мотнул головой.
— Как знаешь, — произнес Поддубный, щелкнув зажигалкой, и присаживаясь на застеленную ковровой дорожкой скамью, которую поставили под раскидистой липой, пристукнул рукой по ковру. — Садись.
Когда Леня Хирург сел рядом, Поддубный, затянувшись, продолжил: 
— Два года, Ленчик, не виделись...
— Считай три, Володя. Рвут вотчину, падлы и сволочи. По малости расплескивают. Пермская молодежь пошла, скажу тебе, вшивая. Конечно не вся, — Леня Хирург вздохнул. — Есть пацаны что надо! Но месяца четыре назад, да нет, уже все пять будет, разделились. Нормальки за мной — и в огонь, и в воду. Другая часть — за  новьем... Паскуды, еще с горшка не встали, молоко не обсохло на губах, на зоне лишь малек попорхали, а уже готовы свои права качать. Видишь ли, круть на них дичайшая пошла. Иномарками завелись, не гостями — хозяевами по моей вотчине теперь разъезжают. Некоторые и на зоне вообще не были, баланды не пробовали. Как же, спецы выискались... Литературки начитались, блатных словечек наслушались... Того и следи, чтобы меня не пришибли. Один вовсе охамел. Его только приняли в наш совет, так он норовит все под свою метелку. Видишь ли, Батю Пятого он в свое время от заточки спас... Думаю, все это было подстроено. Скорее всего, педераста на зоне одного подсластили, тот для блезиру и кинулся с заточкой на Батю, а этот — грудью, сука, змея подколодная, своей будто бы защитил Батю. Педераст только бицепс малость оцарапал заразе... Вот такие пироги, Дубик, пекутся сейчас у нас...
Вор в законе глубоко вздохнул.
— Ты о Кривом?
— Знаешь, — улыбнулся Воробьев. — Кстати, слушки нехорошие пошли, забродили о тебе, Дубик. О том, что ты связался с ментом? Правда?
Поддубный утвердительно кивнул головой.
— Не верилось мне, но слушки почти официальные, от знающих толк... Я вот думаю, когда от тебя лично услышал, а не накличешь ли ты этим на себя беду. Почитай, уже накликался на штрафную санкцию... Мент — сыскарь, фараон, и этим все сказано. Таких надо просто грохать, если что, и не лебезить перед ними... Не понимаю, хоть зарежь, на фиг тебе, Дубик, все это надо было?
— Я не с бухты-барахты шел на встречу. Думаешь, не знал, чем это мне грозит? Прекрасно знал. Я много думал, перед тем, как сойтись с ментом. И так крутил, и этак. Не раз просчитывал все «за» и «против», Леня... У меня, честное слово, голова пухла...
— И решился пойти супротив нашего Устава? — чуть резковато,  или это так показалось Поддубному, спросил его Леня Хирург.
— Новые времена диктуют и нам, ворам в законе, новые...
— Ладно, замнем. Но, берегись, Дубик. Все может случиться на сходке. Я-то не оглашу санкцию. Будь спок. Но как другие посмотрят на твое поведение — не знаю. Упаси тебя Бог, если кто предъявит третью штрафную санкцию... А о Кривом кто тебе рассказал... Я, сколько помнится, не звонил тебе, и даже словом не обмолвился...
— Наша почта пока, слава Богу, работает без перебоев. Она и донесла. Ничего, придет время, осадишь Кривого. Не первый случай. Помнишь, у нас было нечто подобное... Управлять толпой, Леня, одно удовольствие и, как я понял, совершенно несложно. Особенно, если это толпа оболваненных на зоне уже не людей, а дебилов, да простят меня мои сотоварищи по отсидке. Не все выходят оттуда, — Поддубный вздохнул, — дебилами, попадаются и нормальные, но на зоне выжить нормальным, значит быть ненормальным там. Надеюсь, ты понял?
Леня Хирург ухмыльнулся и  кивнул.
— Мы все живем сейчас самообманом, Леня, — продолжал Поддубный, —  Улыбаемся, льстим, поклоны в ножки бьем, кому надо и, кому вовек бы не били. Но... нынче для толпы нужен не железный кулак, как думалось раньше — это мы уже не единожды проходили, а — слово. Оно, как я понял,  и больнее ударит, и осадит, и от заточки да кольца, если придется, спасет... Только как его подобрать вовремя, как преподать... Заметил, Леня, как власть предержащие выкручиваются? Наобещают семь коробов, а тыкнут копейку бастующим — нате вам.  И всеобщее ликование. Толпа довольна. Забастовка побоку. Тыкнут другим еще меньше, или опять же пообещают что, толпа снова довольна. Заходится бурными овациями, рукоплещет и левым, и правым... Язык он что, без костей... Политика... Вот поэтому я и связался с ментом. Не от жизни хорошей, Леньчик... — Поддубный вздохнул. — Он нам пригодился. Да и, если выживет, еще не раз пригодится. Наркодельца мент Федоров нам сдал. Надыбал на него, пытался копнуть ¬— ан нет, для фараонов он табу — депутат и все такое прочее... Я уже о связях не говорю и о поручительстве. Мент Федоров не мог ни при каких раскладах ни подъехать к этому наркодельцу, который тоже у нас поперек горла стал, ни упечь за решетку. Там, в верхушке, все схвачено. Разве непонятно? И дураку ясно, а уж тебе, тем более... Вот я и подумал, а почему бы в некоторых местах не сплести нам некий симбиоз? Мы, то есть, воры в законе, и менты. Понятно, пока на слуху это звучит дико, но разве десяток лет назад не звучало дико, что у нас, у воров в законе, как и у всех остальных, появятся компьютеры, факсы, модемы, приличное жилье, машины... жены и дети?
— Все сложнее и сложнее с молодьем приходится. Молодые понятливых разговоров и наших Уставов вовсе не принимают и не хотят их понять. Может, мы и впрямь, постарели да по старинке живем, а, Дубик? Гляди, какая крутизна по России пошла... Новые русские, новые россиянки... И по иных СНГэшниках... У одних башлей хоть заешься, другие вовсе пообносились, скоро голозадыми не только в глубинке, но и в столицах ходить  будут... Новые законнички, новые законы...
— Новые законы, говоришь? Нет, Леня, это не для нас. Как по мне, следует просто писать не новый воровской Устав, а только слегка поправить его. Привнести нечто новое, созвучное времени. То же самое, как персональные компьютеры на рабочие столы каждому. Сейчас все, имеющие компьютеры, даже удивляются, как же буквально десять лет, ну чуть побольше назад жили без компьютеров...  Спроси у меня — я тоже это скажу. Уже не мыслю себя без компьютера... Все у меня на виду, все схвачено... Это раньше нужно было ждать месяцами сообщения с другого конца страны, а сейчас... Нажал пару клавиш, мышкой пощелкал, и — пожалуйста, пользуйся на здоровье...
—  Что ты возводишь бездушную машину в ранг возлюбленной? А твои мозги зачем? Зачем их тебе Бог дал? Машина, как машина...
— Опять ты за свое. Да не о мозгах речь, Леня. Учись выживать в джунглях дебилов. И среди наших, и среди всех остальных. Кстати, среди поспавших на нарах дебилов, как я осознал, все-таки меньше, чем среди наглого ворья никогда не отведавших тюремной баланды и не познавших, что такое общие нары. Ведь есть места, где они твои всего на шесть, а где и на четыре часа в сутки. То есть, почти как поется в известном мультфильме, «поделись дощечкою своей»... Насшибали менты поганые, но, скорее, судьи все это продажные. Люду в изоляторы, по тюрьмам да по зонам понатыкивали немеряно...
— Кстати, Володя, слушки неприятные о твоей связи с ментом  не только по околоткам, но ходят даже здесь, на твоей вотчине, так что будь готов!
Поддубный по-пионерски поднял руку и отчеканил:
— Всегда готов!
— Смех смехом, Дубик, но сотрудничество с ментом, следователем и я не одобряю. Как другу тебе говорю...
— И что ты предлагаешь взамен? Сразу мне, не дожидаясь сходки, повеситься вон на той березе? — с вызовом спросил Поддубный, мотнув головой на стоящую в сторонке белокурую красавицу.
— Не узнаю тебя. Ты же себя подставил на третью блатную санкцию... Ты можешь себе представить, что это такое, Дубик?
Поддубный развел руками и натянуто, что было с ним не часто, проговорил:
— И не только представить. Думается, не дойдет до этого. У меня есть по этому поводу свои соображения, которые, если будет в объяснении на сходке нужда — доложу.
— Ну, ну, — с сомнением в голосе сказал Леня Хирург. — Дай Бог, чтобы тебе повезло, но все же, чем ты сможешь мотивировать свою связь с ментами, кроме того, что тебя вывели на наркодельца? Чем?
Поддубный хотел что-то сказать Лене Хирургу в ответ, но не успел — пискнул шарик, прикрепленный к уху Поддубного. Он улыбнулся, аккуратно потушил сигарету в стоящей на краю скамьи и наполовину заполненной окурками пепельницу, и ничего не ответив на поставленные вопросы Лени Хирурга, встал со скамьи и, протянув руку, поднял друга.
— Пойдем, встретим. Наши подъехали... Быстро же  они справились...

* * *
...Козырь вышел из «Волги» споро, Клык, уже в годах, сначала выглянул из двери машины, осмотрел окрестности, затем, не торопясь, почти по-старчески покряхтывая, выступил из салона. Он тут же положил руки на талию, пару раз нагнулся вперед, затем назад. «Волга» сразу же отъехала. Увидев подходящих Поддубного и Воробьева, Козырь улыбнулся, поднял обе руки сцепленные друг о дружку ладонями вовнутрь, чуть поклонился:
— Мои в чашечку вам, с настоящей, неподдельной хабаровской любовью.
— А, здорово, Дубик, — разогнувшись, протянул Клык свою сухощавую руку, когда к ним подошли Поддубный и Леня Хирург. — Живется-можется нормально, смотрю. А ты, Леня, за такое короткое время располнел не в меру. На жарище не тяжело таскать свою обузу? — Клык кивнул на появившийся животик Лени Хирурга.
— Как-то не замечал тяжести, — пожимая протянутую руку, ответил вор в законе.
— Я смотрю, много нас собралось по протоколу. За сколько управимся? Прикидывал, Дубик?
— Обижаешь. День на феню и прием в наш состав орловчанина и волгоградца. Второй день отвел Бешеному.  Затем — отъезд по вотчинам.
— Себя и баньку, надеюсь, не забыл включить? Мозги чуток пополоскать тебе стоит, Дубик, как и кости с дороги вечерком попарить желательно...
— Обо мне речь — как братва скажет, — натянуто ответил Поддубный, — а банька и сегодня и завтра. — Поддубный кивнул на постройку с высокой трубой. — Уже давно топится, ждет... Мне доложили, что камни раскалены докрасна, ждут тела жаждущих попариться... Как же без русской баньки, да без кваску на камни... Квас лучшие бабки делали. Два бочонка загодя завели. Попробуете с дороги?
— И впрямь, сушь.
Поддубный поднял руку. Словно из-под земли перед четверкой вырос юркий паренек в отлично выглаженных брюках:
— Сашенька, принеси гостям ржаного кваску.
— Сейчас, Отец.
Как только паренек удалился, Клык недовольно взглянул на Поддубного:
— Ты чего, Дубик, позволяешь этой сопле себя Отцом называть?
— Тактика и политика, Толик, — ответил Клыку Поддубный.
— Что-то ты совсем... Видали мы политиков много, многих имели в виду, но чтобы еще не доросшему даже до шестерки, позволить именовать тебя, коронованного вора в законе, Отцом. Чем он заслужил? — спросил Козырь. — Пешек необходимо держать в узде. А особо ретивых, обязательно, чтобы не вышли из-под контроля, кнутом погонять, — упрямо произнес Козырь.
— Не думаю, Иван Васильевич, — Поддубный снова улыбнулся. — Сейчас...
— Ну, тогда раздавай всем пряники, осыпь конфетами и деньгами, но учти, что на всех пряников и конфет не хватит, как не дели... А уж про деньги и подавно необходимо забыть... Все до того сейчас обозлены друг на друга житухой скотской, так обнаглели, что... Да и касса общака, почитай, не безразмерная...
— Я не говорил тебе о пряниках и конфетах, но кнутом и страхом сейчас мало чего можно добиться. Особо слаженности и понимания в наших рядах.
— Ты посмотри, у нас Философ завелся. Не желаешь, Дубик, чтобы я предложил на сходке, чтобы тебе поменяли имидж. Думаю, сходка поддержит. Будем тебя уже не Дубиком именовать, а Философом...
— Не возражаю, — ответил все так же улыбаясь Поддубный. Перед ним уже стоял паренек с четырьмя стаканами и запотевшим кувшином.
— Поставь на столик, — сказал Поддубный.
— Я сейчас попью. Плесни, попробую, — пророкотал Козырь.
Паренек протянул Козырю стакан. Белая, чем-то напоминающая молоко жидкость, заполнила четверть стакана. Козырь пригубил, чуть надпил, посмаковал, затем одним глотком допил остатки из стакана и протянул посуду пареньку:
— Лей полный. С мятой и чабрецом. А еще что сюда положили, Дубик? — обратился он к Поддубному.
— Не знаю. Квасом заведует баба Акулина. К ней вопросы, — снова улыбнулся Поддубный. — Приглашать к нам ее не буду. Она сейчас вплотную занимается жратвой.
Козырь, выпив стакан, крякнул, протянул пареньку его еще:
— Плескай. И тебе, Клык, советую. Ничего вкуснее в жизни не пил. У нас тоже ржаной квас готовят, но не такой...  У-ух! После такого кваску, конечно же банька с девочками... — улыбнулся Козырь. — Пусть похлестают веничком, да массажи по номерам...
— На всех номеров не хватит, — в ответ улыбнулся Леня  Хирург.
— Ты Леня, если не желаешь девку полапать — твои дела. А я, к твоему сведению, не прочь. Сил мне пока не занимать, добра своего на них мне не жалко, на то и мужиком меня мама родная родила...
— Предоставим, — улыбнулся Поддубный. — Первостепенных, медициной проверенных. Главное, чтобы у тебя после нашего сходняка все чин чинарем было. День предстоит муторный. А за девками охотиться придется не ближе, чем в Ельце или Липецке. Там и номера, и все прочее...
— Согласен, — сказал Козырь, выпив полный стакан кваса и отдав его пареньку. — Можно и по хазам разместиться да как следует оттянуться, пока можется... Полста километров не расстояние, когда предвкушаешь опробовать кайф. Это даже интереснее, заманчивее, не групповуха...

* * *
Блатной санкции Поддубному не объявили, но пожурили за связь с ментом как следует. За несколько минут Поддубный сумел расставить все точки над «і» и доказать большинству необходимость его предприятия. Связь, которую исключал Устав, несла в себе огромную пользу ворам в законе. Как исключение, воры в законе закрыли на нее глаза.
Первая половина дня пролетела так быстро, что воры в законе даже удивились, когда их совещание вдруг прервал гонг, в который неугомонно били два паренька. По приказу бабы Акулины всех сзывали в столовую к обеду.
— Ты что, Дубик, тебя уже здесь не празднуют вовсе? Распустил своих помощничков, — прошептал на ухо сидящий по левую руку от Поддубного Клык. — У нас еще на полчаса работы, а уж потом обед.
— Есть у меня одна особа, которая не признает никаких законов — ни воровских, ни державных. По ней хоть часы сверяй. Половина второго. Ровно в два обед. Попробуй перечить бабе Акулине, такого наговорит, что потом месяц отмываться будешь!
— Ну, ну, раз у тебя такой цербер завелся, тогда надо слушаться, — улыбнулся Клык и, приподнявшись из-за стола, потянулся. — Домашний цербер Дубика, то есть, баба Акулина, уважаемых старичков и вновь принятых в наш круг Сову и Штыря зовет в столовую, — громко сказал Клык. — Опоздание, как сообщил мне Дубик, чревато непредсказуемыми последствиями, поэтому все дела побоку.  Жратва, ребята, ждет...
— После обеда, обещали по бабам-с, — вдруг раздался среди шороха кресел голос двадцатисемилетнего вора в законе Половинки.
— Проживешь этот день без баб-с. Банька будет, массаж будет, девки массажистки будут. Чего тебе еще надо? Потискаешь в баньке им грудки, и будя. А договоришься с какой — трахнешь. Кто против.
— Они, говорят, здесь не дают, — в голосе Половинки послышались недоверчивые нотки.
— И правильно делают, — это, смеясь, уже ответил Половинке Козырь. —  Хотя кому как. Может, кому и дают, а тебе, прости, я бы тоже не дал. Из принципа.
Зал загоготал. Рассмеялся, совсем не обидевшись на Ивана Васильевича Клыка, и вор в законе Половинка. Все друг за дружкой потянулись к столовой, в которую всех, уже порядком проголодавшихся, звал вкусный духан.

* * *
Пока все из столовой подтянутся, Поддубный  предложил семерке воров в законе пройти к камину.
— Ну и что там? — спросил Клык. — Чего интересного у камина намечается? Амазонки раздетые или гурии нас услаждать будут?
— С гуриями и амазонками придется подождать. Порешаем, как нам поступить с Борисом Борисовичем Мазуровым, — сказал церемониймейстер.
— Не припомню такого, — спросил, уставившись на Крапленого и Поддубного, вор в законе Карпович. — Я ничего о таком не слышал. Ни от кого. Да и почта не приносила... Кличка у него какая есть? Или какая отметина? Наколка несерийная, или еще что?
— Да Бешеный это, Карпович, — ответил за Крапленого, шедший следом Леня Хирург.
— О, тогда с превеликим удовольствием. Достал он, зараза, нас всех...
Сели на длинном полукруглом диване, который был поставлен почти рядом с камином. Огонь в камине разве что не гоготал, но было красиво наблюдать за призрачными тенями, которые отбрасывались на отполированных до зеркального блеска стенках, камина, и на то, как споро горят в нем сосновые поленья.
«Вот так и жизнь человека сгорает. Носишься, крутишься, горишь, а потом бездыханно брыкаешься на пол», — посмотрев на упавшее с горки почти сгоревшее полено, подумал Поддубный, присаживаясь по центру. Здесь ему оставили место. 
Вскоре у камина собрались практически все приехавшие на сходку воры в законе. Собеседники не меньше часа прорабатывали и предлагали собственные теории умерщвления Бориса Борисовича Мазурова — Бешеного. Обсудили и то, что обязательно следует, не показывая лиц воров в законе, снять все «судебное заседание» на «видушку».
— Все это туфта, все это мы уже проходили, Дубик, — и иголки живым жертвам под ногти запускали, и пальцы «отчикивали» да отрубывали по очереди, и скальп, словно индейцы снимали, — все время рокотал Клык. — Этому чокнутому идиоту надо придумать такое «увеселение», чтобы он посчитал смерть за радость...
— Да ладно тебе, Иван Васильевич, — встав с дивана, подошел к Клыку вор в законе Карпович. — Что сам-то предложишь? Видно ты уже пошебуршил загодя в своей головке. Мозга-то у тебя, помнится, раньше варила неплохо. Думаю, и сейчас варит хорошо...
— А что, что — не знаю я. Куда не «плюну» — было, было, было...
— То-то и оно. Хоть у тебя, не обижайся, и мозга варит, но, значится, при таком раскладе, ты, вижу, тоже пас...
— А ты что? Знаешь, Карпович, как с Бешеным нам сегодня позабавиться?
Карпович чуть покашлял и хитро уставился на притихших воров в законе:
— Я, например, предлагаю, устроить ему ликбез. Значится, библиотеку-читальню. Значится, почитаем малость, чтоб проникся он предстоящим действом. Потом сначала выколем этой срани глаза, чтобы не был сродни бешеному псу. А после, значится, сожжем его пухлое  бренное тело. Тот же костер инквизиции устроим. Только на современный лад. Разве даром Дубик такой классный крематорий сооружал?.. И, значится, обязательно все надо заснять, чтобы у каждого потом это «кино» было под рукой... Данный фефер1 непременно, значится, для истории оставить надобно.
1 Наказание, расправа (жарг.).
На этом и решили утвердить сценарий завтрашнего действа с Бешеным и, удовлетворенные, разошлись по номерам. «Киношником» назначили Сову.
Двое только что принятых на нынешней сходке ворами в законе Сова и Штырь, еще сидели у камина и пока были тише воды, и ниже травы. Они молчали. Каждый думал о своем, но глаза их светились радостью — завтра поутру им, еще до «театра» с Бешеным,  Мастер сделает на ключицах татуировки восьмиконечных звезд...


КНИГА ВТОРАЯ


БОЯТЬСЯ  НАДО ЖИВЫХ

“...Где будет труп, там соберутся орлы”.
(От Матфея.  Гл. XXIV. 28).

Переступив порог кабинета следователя по особо важным делам майора Сидоренкова, Ксива съежился от зычного, прокуренного или пропитого окрика конвойного: «Стоять! Смотреть вперед!»
Зная, что пререкаться с прапорщиком нечего, можно невзначай получить и по почкам — это они быстро, Паша Николаев, как и раньше, беспрекословно выполнил приказ.
— Вперед к табурету, сесть, руки для рассупонки приподнять!
Паша Николаев чуть приподнял закрытые в наручниках сзади руки. Едва слышно процарапал в замочке ключ.
— Руки вперед, обе вместе, ладонями внутрь! — снова зычно приказал конвойный.
Николаев послушно протянул руки, на которые прапорщик привычно набросил и защелкнул наручники.
— Руки положить на колени! — снова резким тоном приказал конвойный.
В кабинете никого не было, и Ксива, положив руки на колени, как того и требовал прапорщик, закрыв глаза, чуть расслабился. Он даже, как ему показалось, задремал.
В камере ему не давали покоя двое, не без указки прицепившихся как пиявки, старожилов. Как только Паша Николаев смежал веки, к нему подкатывался кто-то из жильцов камеры, и, дернув за руку или ногу, говорил:
— Ты самое, что ни на есть, вонючее дерьмо, Ксива. Ты теперь отходы, ничто, и тебе не положено нынче спать. Надеемся, тебе понятно наше общее решение до прихода почты? Если она подтвердит, что ты ссучился с фараонами, и отдал ментам финарь Яши-Мастера, ты уже не жилец! Тебя даже опускать никто не будет, или, опустим потихоньку, не фиг молодежи поститься лишний раз...
— Но ведь я не ссучился... Я финарь... Спецназовцы его у меня отобрали. И не ссучился я, по законам живу...
— Отобрали? Почему ты не зарезал тогда себя? Где раны, переломы, бланши на фейсе? Почему ты как зверь не дрался за финарь?.. Не-ет, Ксива, однозначно, что ты ссучился! Ссучился!!! Ты не живешь, потому что, как мы уже сказали, до прихода почты, ты абсолютное ничто. Поэтому прирезать твое рыло или сделать на нем клевую пластику, нам ничего не стоит. Вот заснешь основательно, сразу заточечку в животик кто-то из наших в тебя и запичужит. За финарь Яши-Мастера, который ты, сука, профукал, да за то, что сдал фараонам продавцов нары, знаешь чего тебе назначено?  А еще, видимо, ты повинен в том, что кабанчика Клопика тоже пытался сдать ментовке, а уж те постарались, чтобы его пришили... Так что готовься, поц поганый. Учти — уснешь капитально — перышко тебя дожидается...
— Не я... — выдохнул Паша Николаев. — Я никого ментам не сдавал, ребята. А кабанчика Клопика пришил именно я, финкой Яши-Мастера. По приказу.
— Кого? Кто приказал?
— Вам не велено знать, — огрызнулся Паша и сразу же получил под ребра прямыми пальцами одного из приставленных за ним наблюдать.
— Не делай клоуна, Дюза, — сказал один из сидящих на нарах. Не пачкай пальцы об это гнилое падло. Почта придет, и все расставит на свои места. Может этот гумза поймет, что все время не прав. Раз его спрашивают — должен отвечать. Он, видно, правила наши запамятовал, или ему их напрочь отшибли в ментовке?...
...Тяжеленные, словно чугунные веки Паши Николаева сами падали вниз, глаза закрывались, и голова у Ксивы начинала клониться на бок.
Этого было достаточно, чтобы к нему на нары подсаживался очередной «жилец» изолятора, и снова начинал ту же волынку.
Ксива сначала отмалчивался, если не считать двух-трех оброненных им фраз, но потом нашаренные так его достали, что на третий день он не стерпел, и заехал одному из них, бритоголовому, по челюсти. После этого он был не рад, что это сделал: оказывается, он поднял руку на мужика1, поэтому собралась вся братва и аккуратно бы отметелила Ксиву, если бы за него не заступился бугор, приказавший устроить Паше Николаеву «поминальный обед» по сну, что на протяжении трех ночей было исправно исполнено...
1 Заключенный-фраер, знающий правила и традиции воров, но не зависящий от них, и не входящий ни в какие группировки (жарг.).

* * *
— Уже сидишь? — за спиной у Паши Николаева раздался знакомый голос следователя.
Ксива, сбросив с себя метель набежавшего сна, повернулся на голос чуть с опозданием. Сидоренков уже успел пройти к своему столу.
— Свободен, прапорщик, — сказал Сидоренков, отпуская конвойного, который тут же вышел из кабинета следователя.
Вторая встреча следователя по особо важным делам Григория Николаевича Сидоренкова с Павлом Николаевым была короткой. Видно было, что в камере ему чуть-чуть вправили мозги.
— Вы должны выпустить меня на свободу за неимением улик, — сказал Николаев. — Иначе нужные люди обещают, что у вас, майор, настанут черные деньки, — хитро сощурив глаза, вяло сказал Николаев.
Враждебный взгляд сидящего напротив следователя Ксивы, Сидоренков уловил намного раньше, чем того хотел Николаев.
— Тебя кто-то направил или ты лично решил повесить на меня фуфло?  И что ты этим хочешь мне, доказать? Преимущество вашей уголовной братии над нами, следователями? — спросил Сидоренков. — Учти,  я уже пуганый. И не раз. И, к твоему сведению, никого, как тебе бы хотелось, не боюсь. Привык.
Сидоренков для вида зевнул.
Николаев ухмыльнулся, но враждебность в его взгляде осталась. Затем он затравлено взглянул на Сидоренкова, конвульсивно проглотил застрявший в горле тугой комок то ли страха, то ли чего-то непонятного, затем нервно облизал шершавым, ставшим наподобие напильника языком, дрожащие пересохшие губы.
—  Я... Вы понимаете, понимаете, я боюсь всех, — выдавил он из себя.
— И поэтому ты решил действовать финкой, убирая с дороги «ненужных» или «наследивших» людей?
— Меня заставляли это делать. Заставляли...
Сидоренков хмыкнул:
— Ты, вернее, твои «коллеги» хотите, чтобы я выпустил тебя на волю? — будто не расслышав признания Николаева, сказал Сидоренков. — Я, как следователь по особо опасным делам,  могу  устроить тебе  освобождение.
— Чем обязан? Кого прикажете за услугу в ближайшее время сдать вам?
— А никого.
Враждебность во взгляде Николаева практически сразу сменилась заинтересованностью.
— Такого не бывает. Братки не поверят, что меня из милиции выпустили запросто. Они меня тогда сразу пришьют. Без предисловий.
Теперь в глазах Николаева Сидоренков снова заметил искорки страха.
Сидоренков ухмыльнулся и постарался придать своему голосу безразличие:
— Это твои трудности, Ксива.  Пришьют, значит так, по их мнению, надо.  Им с вашей блатной «колокольни» виднее подальше, чем нынче мне. Значит, заслужил. Я у тебя спрашивать не буду — хочешь ли ты выйти отсюда или нет. Захочешь. — Сидоренков взял бланк со стола, быстро заполнил его и протянул Николаеву. — Вот тебе постановление об освобождении. А это — подписка о невыезде из города. — Подписывай и вали отсюда, не мешай мне работать. И без тебя дел как у Президента!
Сидоренков не сказал Николаеву главного. Да и не собирался — следователь по закону больше не мог держать Николаева в изоляторе.
— Вы шутите? — растерянно спросил у Сидоренкова Ксива.
— Еще чего? Ты же просил, твои коллеги просили, разве я мог отказать? — Сидоренков развел руки. — Подпиши и иди, милый, гуляй. Пока. Позвонишь,  вот по этому телефону, когда станет невмоготу, или как только твои припрут к стенке, — Сидоренков протянул Николаеву свою визитку.
Николаев подписал постановление об освобождении, подписку о невыезде и встал. Буквально через минуту в кабинет вошел прапорщик, который по приказу Сидоренкова повел Николаева к выходу из Управления.

* * *
— Мы думали уже собираться на обед, так нет, позвали, ваше величество, — в кабинет Сидоренкова ввалились Переверяну, Каллас и вездесущий Интернет, который, вильнув своим пушистым хвостом, сразу же устроился на широком подоконнике.
— Тебе, Ваня, подполковник не сильно поутру потрепал нервы? — спросил, поднимаясь из-за стола, и протягивая руку Сидоренков.
— Да, нет. Вот ему, бедняге, досталось, — Переверяну кивнул на уже успевшего задремать на подоконнике Интернета. — А со мной господин Ашукин был нежен, мягок и нетерпелив, как перед семнадцатилетней девушкой, — отбросив назад длинную прядь своих подобных смоле волос, как можно мягче проговорил Переверяну.  — А в конце концов так на меня наорал, будто она отказала и не дала ему.
— Фу, какая гадость, — голосом секретарши начальника Управления Веры Ивановны, проговорил Каллас, и все громко заржали.
— Я смотрю, ты времени даром не теряешь, Юра, так научился перекривлять Веру, что, наверное, сможешь вместо нее по телефону или за дверью кому угодно запудрить мозги...
— Ничего я вместо нее не смогу, — снова стал серьезным Каллас. — Как говорят эстонцы, ванасына вага веси1...
1 В тихом омуте черти водятся (эст.).
— Ну тебя к лешему, Юра. Я не Федоров и тебя я уже не могу никак понять. То в тебе просыпается настоящий русский со своим юморком, то настоящий болгарин-габровец со своим, то настоящий украинец-одессит, который словно только что приехал к нам в Лучегорск с Дерибасовской... Странно, но имидж, дорогой, меняешь на глазах...
— С кем поведешься, того и наберешься, — пробормотал, чуть краснея Каллас, даже не переведя фразу, которую он только что «толкнул» по-эстонски.
— Ладно, ребята, короче. Мне нужно от вас совсем немного — последние штрихи по делу владельца казино и антикварных магазинов Алекса Мирошника и ну его к фигам. Завтра к нам приезжает посол Израиля, родственники и жена этого хрена Мирошника, который нам, царство ему, как говорят, небесное, все мозги заставил вывернуть....
— А мы то им, Гриша, зачем? — удивленно спросил Переверяну. — Мирошник и у меня в печенках сидит, не хватало  нам еще и «гостей». Дел по горло. И промочить его некогда... Вот Кириллин и запил. Пошел на выпивон, не остановишь!  Нашел штришки. — Переверяну почесал затылок. — После того, как полковника Севастьянова огрели по голове, а нашего майора Федорова попыряли ножом, это дело, думаю, имеет такое продолжение, что мы свистнем, когда все раскопаем...
— Ищи-свищи. Ашукин приказал сегодня дело свернуть и передать на верха. Пусть там его дальше крутят, полощут, стирают, мозги себе наизнанку... Пусть  на верхах голова болит. Хотя, думаю, у них головы болеть не будут — спустят все на тормоза и подальше в архивы свои безразмерные заныкают...
— У тебя копия есть?
— Думаю, что подобные копии есть и у вас. Так сказать, хорошенько припрятанный от посторонних доппаек? — поднял на Переверяну и Калласа глаза Сидоренков. — Разве что покамест за сегодняшний день не сверились, да не добавили еще по чуть-чуть...
Переверяну и Каллас ухмыльнулись.
— И я имею. Возможно, с ним знаком и Интернет, которого я застал сегодня у себя на столе... Он так внимательно рассматривал все своими крыжовниковыми глазами, так рьяно принюхивался к делу... Может, чего и вынюхал там... Кстати, ребята, я, честное майорское, хотел сегодня бросить на стол Ашукину заявление об уходе.
— Ты? — в один голос удивленно спросили Каллас и Переверяну. — Ты?
— А не дождется подполковник, сколько бы не ждал и не желал этого! Ни фига! Пока будет открыто это громкое дело — не дождется. Кстати, вы что-то с сожжением «Вольво» уже предпринимали делать?
— Я, Гриша, практически ничего. Цыганами и диваном столько времени занимался, хотя это прерогатива команды Литвиненкова.
— Литвиненкова, в связи с выходом со строя Федорова, нам с завтрашнего или с послезавтрашнего дня подполковник бросает на подмогу. — Сидоренков поднес палец к губам и едва слышно прошептал. — Об этом страшном секрете мне сегодня Вера Ивановна «на ушко» нашептала.
— И мне намекнула, — сказал Каллас и продолжил, уже голосом секретарши. — «Вы, Юра, даже не представляете себе, как вашему отделу и вам лично повезло — с завтрашнего дня, ну, может, через день, только, пожалуйста, не выдайте меня, Ашукин планировал направить к вам в помощь вместо майора Федорова — майора Литвиненкова». — Так и сказала.
— Ладно, уймись, пересмешник, — бросил Сидоренков, вздохнув.
— Потянет ли наши дела Литвиненков, Гриша? Он же, насколько мне известно, не опасник, — с удивлением произнес Переверяну, взглянув на Сидоренкова.
— Потянет. Поможем. Научим. Парень он неплохой, мозговит, двенадцать лет в органах... Случалось, что во время авралов и на убийствах сидел. И раскрывал их не хуже нашего... И под пули лез сломя голову, хотя это неважнецки... Чтобы пуля в тебя не угодила, нужно думать, думать и еще раз думать, куда и когда совать свой нос...  А мозги у него варят даже без рюмашки с утра.
— И учиться, учиться, учиться, как завещал нам великий и неповторимый...
— Ладно, поглядим, увидим, — сказал Каллас. — Ну, так что тебе нужно по Мирошнику?
— Напишешь короткие выводы на страничку-полторы, Юра, не больше.
— Так много? — деланно удивленно поинтересовался Переверяну.
— Можешь все в двух словах, если уложишься. Я по этому поводу не буду плакаться в жилетку. И сердиться тоже. Если откровенно, мне меньше работы по комплектованию удобоваримого варианта отчета.
— Если на то пошло, могу отделаться и одним словом.
— Я тоже, Гриша, — пробормотал Каллас.
— Матов Ашукин не потерпит. А мне нужно будет потом самому...
— Ладно, что-то соорудим. После обеда. Видишь, Интернет не дождется, когда мы помчимся в столовую. Заодно «У Паши Мерседеса» по стопочке, для сугреву пропустим. Пойдешь?
Сидоренков отрицательно мотнул головой и показал на кипу дел, сгрудившихся на столе.
— Никаких нет. — Переверяну подошел к столу и начал сгребать дела и складывать их в огромное нутро открытого сейфа. — Надеюсь, Гриша, что мои отпечатки пальцев на всех этих делах не сыграют со мной очередной грязной  управленческой шутки, — улыбаясь, говорил Переверяну, беря вторую кипу и тоже водворяя в сейф.
— Я такого же мнения. А вообще-то, ты даешь.
— Как поет, — вставил Юури. — А поет он классно, как следователь.
Переверяну не обратил внимания на смешок Юури Калласа и продолжил все тем же подтрунивающим тоном:
— Ты, Гриша, только дело о Мирошнике сам положи и аккуратненько закрой сейф, а потом опечатай на две печати кабинет. Если хочешь, и мы с Калласом еще по одной своей печати на дверце сейфа поставим. Как бы чего не вышло... А уж потом — в столовую и к «Паше» заскочим на пару секунд. Ты подождешь нас, Интернет, не обидишься? А, может, пойдешь с нами? Колечко колбаски тебе обещаю, — обратился уже к коту Переверяну и, погладил его.
Кот сразу же очнулся от дремы, поднял на Переверяну свои огромные, умные, похожие на крыжовник глаза, пару раз легонько мяукнул, привстал на лапы, сладко потянулся. Соскочив с подоконника, Интернет, гордо задрав хвост, подошел к Переверяну и начал усердно тереться о его штанину.
— Видите, ребята, даже Интернет разделяет мое мнение...

* * *
Ашукин был зол на всех и, наверное, даже на себя. Дежурному приказал послать Сидоренкова к себе в кабинет, как только переступит порог Управления.
— Новое из областного УВД есть что? — спросил Сидоренков, остановившись перед турникетом и заглядывая в  окошко дежурного. Майор даже не подозревал, что над ним снова, уже во второй раз за день, сгущаются тучи.
— По модему пока ничего, по факсу три минуты назад получил, — сказал дежурный и протянул майору отпечатанное убористым текстом сообщение. — Кстати, господин майор, вас с нетерпением ждет у себя в кабинете Ашукин. Вы там поосторожнее с ним — темнее тучи прошел к себе.
— Да пошел он подальше, — зло бросил вслух Сидоренков и подумал: «Чего Ашукин от меня еще хочет? Утром мозги полоскал, захотелось продолжить? Мое заявление об уходе на стол ждет? Ни фига не получит! Скорее сам из органов уйдет, чем я». — Что нового о Федорове слышно? — словно ничего не случилось, уже спокойным голосом спросил у дежурного, когда просмотрел полученные последние сообщения из областного УВД.
— Ничего конкретного. Скорее всего, не очухается, — дежурный вздохнул. — С такими ранами долго не живут и практически не становятся на ноги. Но это сказал не я, товарищ майор, а врачи... Консилиум сегодня был при нем в палате. А вот нашего шефа, полковника Севастьянова как раз из больницы утром выписали. Теперь дома будет месяца два отлеживаться. Правда, может и раньше на работу выйдет...
Сидоренков кивнул и пошел по лестнице вверх.
Вера с обеда еще не пришла, и он, даже не постучав, смело вошел в кабинет Ашукина. За Сидоренковым увязался и упрямый Интернет, который незаметно проскользнул в едва приоткрытую дверь.
Ашукин сидел за столом, закопавшись в бумагах.
— Разрешите войти? — спросил Сидоренков.
Подполковник все еще разгребал кучу накопившихся бумаг. Он  даже не поднял от бумаг головы, только утвердительно кивнул, затем, спустя минуту, повел головой в сторону кресел, приглашая майора сесть.
Сидоренков собрался выслушать очередную головомойку, которую нашел для него подполковник.
 Наконец Ашукин поднял глаза от бумаг:
— Что с делом Мирошника? Закруглился?
— Буквально перед обедом поставил промежуточную точку.
— Опять промежуточную? Сколько их, этих, как ты говоришь, промежуточных точек еще будет? — недовольно заметил Ашукин.
— Не знаю, товарищ подполковник, — несмело произнес Сидоренков, удивляясь, что Ашукин даже не повысил на него голос. — Новые факты всплывают... Даже сегодня. По непроверенным данным покойный Мирошник мог быть тесно связан с наркодельцами, поставляющими в наш, да и не только в наш город фенциклидин и другие синтетические наркотики...
На Ашукина подобное сообщение, как понял Сидоренков, практически не возымело действия, хотя, быть может, он просто не расслышал его, поскольку был полностью погружен в чтение какого-то дела.
Ашукин еще до сообщения Сидоренкова о наркотиках, наклонился над бумагами и что-то дочитывал. Наконец, поставив в конце дела свою подпись, Ашукин захлопнул папку, поднял глаза, мирно кивнул и незлобно уставился на Сидоренкова.
— Я тебе говорил, Григорий, что завтра в десять тридцать в Липецк из Москвы прилетают посол Израиля и родственники Мирошника? Возьмешь управленческий «Опель». С утра выедешь в аэропорт Липецка, встретишь. На завтра ты в их распоряжении.
Сидоренков недовольно хмыкнул:
— Что я должен делать? Где взять переводчика? Я на ихнем, израильском, простите, еврейском, как его то ли идиш, то ли иврит — никак не соображу, где на каком они общаются —  говорить и думать никем не обучен.
— Язык — это их проблема, Григорий Николаевич. Думаю, что прибывающие гости знают русский не хуже тебя. В Израиле почти половина населения из России, Белоруссии, Украины, других бывших советских республик, так что... Да и Мирошники раньше жили в России... Если не ошибаюсь, где-то неподалеку от Лучегорска, так что, не думаю... А уж посол — ему само собой надо не только понимать, но и уметь хоть сносно общаться на языке той страны, где он работает. Ну, если они даже по-русски не фурычат, значит, приволокут с собой переводчика. А нет — как-то объяснишься. Не первый раз тебе с иностранцами. Если ты с африканцами из ЮАР, знающими только африкаанс общался без переводчика, то, думаю, и с этими найдешь как поговорить и прочее.
«Благодаря нашей водочке можно отлично общаться и понимать друг друга не зная языка со всем миром», — хмыкнув про себя, подумал Сидоренков и спросил:
— Разрешите идти?
— Минутку, Григорий Николаевич, — Ашукин практически никогда не только Сидоренкова, но и других сотрудников городского управления по имени и отчеству не называл, а тут, во второй раз обратился так к Сидоренкову. — Ты там смотри, не ударь в грязь лицом. Мэр, Константин Иванович Шилов просил встретить приезжающих из Израиля как подобает, и сделать все что нужно... Сам понимаешь...
— С чего это Константин Иванович заинтересовался этими иностранцами?
— А кто его знает. Встречай не как бывших наших, а чтобы нормально. К самолету не опоздай. Неудобно будет. Они за тридевять земель сюда добирались... Кстати, им места в гостинице «Лучегорск» забронировали. Люксы. — Ашукин встал из-за стола, подошел к сейфу, открыл, достал из верхнего ящичка несколько купюр и протянул их Сидоренкову. — Если нужно будет, расплатишься. И скажи водителю, чтобы обязательно залил в управленческий «Опель» горючего полный бак. Передашь, что это мое распоряжение.
Сидоренков так и порывался спросить, откуда, мол, деньги, но его вопрос предвосхитил Ашукин:
— Буквально перед обедом ко мне приехал курьер от Константина Ивановича Шилова. Мэр раскошелился.
— Чеки собирать? — спросил Сидоренков, быстро считая деньги.
— На всякий случай, посчитай, а вот относительно чеков... не знаю —  Ашукин поддернул плечами, — кто его знает, бери, может, нужны будут... А  нет, думаю, в нашей мэрии не обеднеют...
— Я вас понял. Разрешите идти? — спросил Сидоренков, пряча деньги в карман.
— Ты слышал, наконец-то Севастьянова из больницы выписали. Мария Федоровна самостоятельно забирала, только что позвонила. Даже машину не взяла... Говорила, что сосед из больницы его привез. Слаб Владимир Семенович конечно еще, но потихоньку идет на поправку, уже начал потихоньку ходить...
— Не помнит, кто его огрел по голове в Управлении? — спросил Сидоренков.
Ашукин отрицательно повел головой.
— Практически все помнит, но этого... Ладно, иди.
«Надо будет позвонить Севастьянову домой, и поздравить с выздоровлением», — подумал Сидоренков, выходя из кабинета Ашукина.
Неожиданно следователя по особо важным делам ошарашил громкий крик Ашукина:
— Пошел вон из моего кабинета! Чтоб я тебя больше здесь не видел!!! Вон, зар-ра-за!!! Застрелю!».
Сидоренков остолбенел и тут его едва не сбил с ног разжиревший Интернет.
Котяра прожогом ретировался из кабинета рассерженного начальника еще до того, как подполковник успел бросить в него загодя приготовленный теннисный мяч...
«Точно, Интернет свои вонючие метки опять ставил», — улыбнулся Сидоренков, прикрывая поплотнее дверь.

* * *
Самолет из Москвы из-за нелетной погоды с прилетом задерживался. Его посадили в Воронеже. Лишь спустя полтора часа «Як-40» приземлился в аэропорту Липецка.
Нужные лица пассажиров Сидоренков вычислил сразу же, как только они появились у стойки регистрации.
Сидоренков подошел к двум мужчинам, которые стояли  с тремя огромными чемоданами. Мужчины были в черных костюмах. Рядом с ними оглядывалась миловидная черноволосая молодая женщина в коричневом платье и с небольшой сумочкой из крокодиловой кожи на плече.
— Здравствуйте, извините, вы прилетели по поводу смерти господина Алекса Мирошника? — спросил, подойдя к ним Сидоренков, поглядывая на полноватого отлично выбритого мужчину. На вид иностранцу было за пятьдесят.
— Да, да, конечно, молодой человек, — произнес другой мужчина. Он был чуть пониже ростом. Его возраст Сидоренков определить не мог.
— Я — следователь по особо важным делам городского управления внутренних дел майор Сидоренков Григорий Николаевич, — предъявив удостоверение ответившему мужчине, отрекомендовался Сидоренков.
— Но нам не нужен сейчас следователь, — с удивлением произнес на чистейшем русском языке полноватый.
— Мне поручено вас сопровождать.
— Очень приятно, хотя... — мужчина замялся. — Хотя, я понимаю, такое дело... Я — советник посольства государства Израиль в России, это жена, — советник вздохнул, — умершего Алекса Мирошника, София Иосифовна Мирошник, а это ее отец Иосиф Израилевич.
«Совсем не похожа на еврейку, — мелькнула мысль у Сидоренкова, когда он взглянул вблизи на женщину. — Вот папик ее... У него не отнимешь, вылитый еврей».
— Машина в вашем распоряжении, господа, конечно, не «мерседес», но все же, машина, — сказал Сидоренков. — И я, конечно же, в придачу, — добавил он с юморком и тут же понял, что был категорически не прав. Молчащая молодая женщина так на него стрельнула своими неотразимыми, но полными гнева глазами, что Сидоренкову стало не по себе.
— Спасибо, — пробормотал отец вдовы Алекса Мирошника. — Мы еще в самолете  думали, что нас никто не встретит, и хотели взять такси...
— Вам, забронированы три номера в гостинице. Кстати, вы надолго к нам в Лучегорск? — опять же невпопад спросил Сидоренков и сразу же  понял, что ему нужно собраться и лучше несколько минут вообще помолчать. — Пойдемте на выход, — сказал он. — У нас в Лучегорске большого аэропорта нет, пользуемся то Воронежским, то Липецким, господа, — соврал только что прибывшим иностранцам Сидоренков, даже не моргнув глазом.
Знали бы только что приехавшие «гости», какой в  городе Лучегорске меж двух холмов, вернее на его окраине, подземный аэродром двадцать пять лет назад военные строители отгрохали и где разместились десятка три, а может, и намного больше самых современных МИГов и СУ, ахнули бы.
Скорее всего, даже западная разведка об этом подземном аэродроме ничего не знает. Хотя, если знает Сидоренков и если для того, чтобы проехать по северной дороге от Лучегорска в сторону Воронежа, кучу «пропусков» нужно предъявить «гаишникам», которые под видом оплаты за проезд по этой дороге взимают «пошлину», возможно, уже и догадываются. Шумихи в прессе никакой, значит, пока все шито-крыто. Дорога строится и строится. Все ее расширяют. А не дорога это десятирядная вовсе, а обыкновеннейшая взлетно-посадочная полоса... На кой ляд здесь десятирядка с толстенной бетонной подушкой? А огромный коровник с выпасом и водонапорной башней, силосами и всем таким прочим — ни что иное, как надземные постройки для отвода глаз... Правда, Сидоренков  слышал, что «дорогу» эту будут, опять же, для отвода глаз, эксплуатировать в дневное время и легковушки и фуры, но это были еще непроверенные факты...
— Да, да, — проговорил советник. Я, конечно, вас прекрасно понимаю. У нас в Израиле тоже не везде аэропорты. Ну, то есть, не в каждом городе, незачем, — опустил Сидоренкова на землю советник посольства.
— Разрешите, — Сидоренков подхватил один из огромных чемоданов. Он рассчитывал, что это будет страшная тяжесть, но чемодан был легок настолько, словно в него положили лишь пару кусков картона для «поддержания» формы.
Посадив даму в автомобиль спереди, рядом с водителем, Сидоренков, советник посольства и отец Софьи Иосифовны с трудом разместились на заднем сидении.
— А где же ремни безопасности? — удивилась женщина, протянув руку к правой стойке и не найдя там ничего.
— Сняли, чтобы не мешали, — коротко ответил ей водитель и почти сразу же рванул с места.
— Простите, ваши планы? — спросил Сидоренков у советника.
Советник посольства кивнул на женщину и негромко  рассказал, что Софья Иосифовна хотела бы сначала поехать в медицинский морг, а потом на место гибели ее мужа, если, конечно, туда можно.
— Конечно можно, — ответил Сидоренков и чуть наклонился к сержанту Колобову, который сидел за рулем «Опеля». — Саша сейчас поедем к моргу в шестую больницу, а потом в Новоивановку.
— Лучше сразу в Новоивановку. — Нам почти по дороге. А потом в морг...
— Ты был на месте происшествия? — наклонившись к водителю, тихо спросил Сидоренков. Знаешь, где это случилось?
Сержант кивнул головой, и у Сидоренкова отлегло. Следователь ни разу не был в Новоивановке, поэтому не мог показать иностранцам место, где взорвали автомобиль. Сидоренков видел его не «в живую», а только по описаниям, фотографиям, оперативной видеосъемке и отметке на карте. Нужное место на местности найти было можно, но, если бы о нем не знал водитель управленческого «Опеля», намного сложнее.
— Давайте сразу заедем в Новоивановку — это по дороге, а потом — в морг шестой больницы. Вы не против? — спросил Сидоренков у пассажиров.
— Раз так, то давайте, — согласилась Софья Иосифовна и тут же спросила ,доставая из сумочки пачку с сигаретами:
— У вас в машине курить можно?
Колобов кивнул и тут же протянул почти под нос женщине зажигалку.
— Может, не будешь, Софа? — неуверенно произнес мужчина. — Софья Иосифовна нервничает, — как бы оправдываясь, кротко произнес он, обращаясь к Сидоренкову, — поэтому и закурила. Она три года назад бросила курить, и... такое горе. Софа как узнала о гибели Алекса, едва с ума не сошла... Его личный телохранитель Боря тогда нам, в Израиль позвонил. Бедная, сразу рвалась в Лучегорск. С трудом отговорили... Сейчас будто чуть успокоилась...
— Папа, я же просила тебя, — резко повернувшись с переднего сидения, урезонила отца женщина.
— Извини, Софочка, я больше не буду, честное слово, — вздохнул ее отец.
Автодорога, сделав огромный зигзаг, чтобы взобраться по наклонной на виадук через три железнодорожных пути, снова выровнялась и управленческий «Опель», споро сбежав с виадука, «врубился» в набежавший и обнявший ее с двух сторон сосновый лесок. Скоро должна была показаться Новоивановка. Сержант Колобов после замечания Сидоренкова, молчал. Он, как казалось, отсутствовал в салоне. Обиженно уставившись на серо-черную двухрядку, которую недавно посыпали мелкой щебенкой, Колобов только едва слышно посапывал. Шины автомобиля споро шуршали по щебенке.
— Раньше здесь была яма на яме, — вдруг ни с того, ни с сего произнес Колобов.
Его никто не поддержал, и сержант снова обиженно вцепился в руль.
Слева от дороги промелькнуло небольшое придорожное кафе. Справа громоздился огромный террикон еще неиспользованного щебня. Рядом с ним стояли несколько грязных битумовозов. Засыпка неожиданно закончилась и «Опель» запрыгал по рытвинам и выбоинам как кенгуру. Сержанту тут же пришлось сбросить скорость.
— До Новоивановки уже почти рукой подать, — сказал Колобов и извинительно добавил, — дороги здесь неважные, вы уж потерпите.
Спустя десять минут показался щедро битый ржавыми оспинами дорожный указатель с надписью «Новоивановк», на которой «потерялась» последняя буква «а».
— Считайте, приехали, — сказал Колобов. — Вона она, деревня. В логу...
Издали, с пригорка, Новоивановка показалась не только Сидоренкову, но и гостям страшно захудалой, почти заброшенной деревенькой, в которой и осталось-то всего несколько беззубых стариков да старух: обветшалые, вросшие в землю, битые морозами и непогодой черные срубы, кое-где покрытые шифером, а в основном — камышом. Правда дальше, через речушку, на взгорке раскинулось большущее село с добротными домами и редкими коттеджами.
— И все это случилось здесь? — повернувшись с переднего сиденья, спросила Софья Иосифовна у Сидоренкова. В голосе женщины был ужас.
— На другом конце трассы, в самом логу. Они ехали не из Липецка, как  мы, а из нашего города, — ответил за молчащего Сидоренкова водитель. — Я был тогда здесь, а господину майору не пришлось. Признаюсь, я многое видел, но такого, если откровенно...
— И вы все видели? Расскажите поподробнее, если можно, — голос у женщины дрожал. То ли от страха, то ли от нетерпения.
— Софа, не отвлекай шофера. Видишь, он не на дорогу смотрит, а все время на тебя. Как бы и нам здесь, не дай Господь, не разбиться.
— Да мы уже почти у цели, — сказал сержант, притормаживая. — Вот здесь все и случилось, — через минуту остановив «Опель», сказал водитель.
— Можно выйти? — жена Мирошника повернулась с переднего сиденья к Сидоренкову.
 Сидоренков встрепенулся, открыл заднюю дверцу, вышел, открыл переднюю и подал руку женщине, выходящей из машины. Следом за ней ступили на асфальт советник израильского посольства и отец вдовы. 
Колобов заглушил двигатель и был возле них меньше, чем через минуту.
— Вот здесь и произошла та страшная трагедия, — сказал Сидоренков, узнавая группу деревьев, которую видел на фотографиях и на видеоряде. Правда, тогда на фото запечатлели и развороченный, развернутый поперек трассы автомобиль Алекса Мирошника... И куски его тела, висящие на деревьях и разбросанные по трассе...
— Так вы видели весь тот ужас? — недоверчиво спросила Софья Иосифовна, обратившись к Колобову.
— Видел, — обыденным голосом произнес Колобов. Его останки разбросало взрывом по всей дороге... Как и правую переднюю часть «Вольво».
Женщина побледнела.
— Какой ужас, — едва выдавила из себя Софья Иосифовна. — Какой ужас!!!
— Да никакого ужаса. Взрыв, конечно, был сильный, поэтому все и разбросало, — не обращая внимания на то, как еще больше бледнеет женщина, размеренно продолжал Колобов. — Оперативная группа прямо соскабливала с асфальта то, что осталось от тела, собирала на траве. Ребята даже снимали с веток близстоящих деревьев куски — половину руки, еще чего-то. Особенно много висело ошметков вот на этом дубе. И он, бедняга, пострадал. Видите, какую ветку отхватило тем взрывом... А еще скажу вам...
— Я думаю, что нам пора ехать, сержант, — прервал говорливого Колобова Сидоренков.
Колобов словно яблоком подавился.
— Да, да, — Сидоренков взял Колобова под руку и повел к «Опелю». — Разве ты не видишь, что ей скоро станет плохо, — прошептал почти в ухо сержанту Сидоренков. — Занялся чрезмерным описанием, словно художник... Заводи тачку. Не хватало мне еще обмороков в дороге... Знаешь где здесь медпункт?
— Про медпункт, не знаю. Нужно было раньше предупредить, — виновато пробормотал Колобов.
— Но мы еще не все посмотрели, — сказал отец Софьи Иосифовны.
— Я больше не вынесу, папа, — на глазах у женщины заблестели слезы. — Я здесь не могу находиться больше ни минуты. Господин майор прав. Лучше поедем, папа.
— Как хочешь. Я хотел, чтобы мы сфотографировались здесь, походили... Потом нашим родственникам и его маме в Израиле покажем, место, где Алекс погиб...
— Да ты что, папа! — Слезы закапали из глаз женщины. — Я не хочу, чтобы даже фото напоминало мне о том, что Алекса уже нет с нами... И это место тоже... Ведь я Алекса любила, папа... И Алекс меня тоже любил... Он для меня остался живым. Просто уехал далеко и надолго. Мне кажется, что придет время, и Алекс вернется домой и скажет: «Привет, пташечка! Как, перышки не намокли от слез ожидания?»...
— А я бы сделал два-три кадра, — упрямо проговорил Иосиф Израилевич, не слушая дочь.
Подозвав советника посольства, что-то быстро заговорил на «своем» языке. Советник уже достал фотоаппарат, но Сидоренков остановил его действия:
— Извините, — обратился к мужчинам майор, — скоро морг закрывается и мы, если будем здесь фотографироваться, не успеем.
Сидоренков, конечно же, не сказал гостям о том, что морг сегодня закрыт — профилактика у них, санитарный день, и никого туда за так не пустят, хоть даже сам посол иного государства приехал. Следователь не сказал и о том, что фотографирование в этом месте чревато непредсказуемыми последствиями — как никак, практически рядом — запретная зона. И тут же его словно обухом по голове огрело:
«А, может, Мирошник приезжал в Новоивановскую тьмутаракань по иным причинам? Возможно, его интересовал... построенный сравнительно неподалеку отсюда подземный аэродром, ангары для самолетов? Да нет же, он бы сюда не поехал. Разве мало у него было клерков, шестерок?».
— Конечно же, едем, — сразу сказал советник посольства, послушно пряча фотоаппарат в карман, и обратился к отцу вдовы. — Пойдемте, Иосиф Израилевич, господин майор прав. Нам следует успеть в морг. А фото... Да к чему они здесь? Никакого плана, антуража... Ухабистая дорога. Серая, разбитая. И деревья все в пыли... Сфотографируемся в городе. Надеюсь, там что-то достопримечательное есть... Или красивые места. Например, скверики с фонтанами, необычные дома...
«Есть, — с сарказмом подумал Сидоренков. — Фиг вы что-нибудь стоящее найдете в Лучегорске. Разве что драмтеатр да домик губернатора... Все остальное — сплошная грязь. Это вам не златоглавая Москва, или такой же прекрасный Киев...».
Буквально через несколько минут «Опель» уже катил в сторону Лучегорска. Водитель и вдова Мирошника словно в рот воды набрали, мужики же разошлись вовсю. Иосиф Израилевич вспоминал о проведенном в Лучегорске детстве и юности, советник посольства без конца ловил отца Софьи Иосифовны на том, что обязательно посетит все места, где, по словам Иосифа Израилевича, можно было найти и выпить отличной водочки.
— Это точно, господин Сидоренков, что сейчас рюмочных в Лучегорске стало больше? — недоумевал Иосиф Израилевич.
— Правда.
— А...
Бесконечные вопросы гостей задрали Сидоренкова, и он неожиданно для них притворился, что сначала задремал, а затем уснул. Хотя ему было совсем не до сна. Следователь по особо важным делам пытался разобраться в хитросплетении не только дела о Мирошнике, но и всех дел вместе взятых, которые в последнее время навалились на него, как снежный ком. А, вообще, почему только на него?
 Нераскрытых дел за три месяца в городском управлении накопилось столько, что все следователи пахали что называется. А дела прибывали и прибывали... На многих не только Кириллин, но и Переверяну, и Каллас, и Сидоренков, уже практически поставили крест. Даже сделать предварительное заключение о том, что в последнее время они уверенно продвигаются по лабиринтам зла, следователи сказать не могли... Думая об этом, Сидоренков не заметил, как показался пригород Лучегорска и его первые «высотки».
Когда они, сделав «круг почета», минуя здание мэрии и две элитные четырехэтажки по обе стороны от него, подъехали к шестой больнице, а затем и к городскому моргу № 1, на его двери висел замок. Не то, чтобы огромный, но разве дело в том, какой? Главное было в том, что морг был закрыт.
— Как же так? — с недовольством в голосе спросил Иосиф Израилевич. — Опоздали...
Сидоренков только развел руками.
— Ну что ты хочешь, папа, здесь, в России, тоже должны быть хоть какие-то порядки. — Женщина вздохнула. — Уж если мы опоздали, значит приедем сюда завтра...
— Еще одну ночь не будешь спать? — поднял на дочь свои навыкате глаза Иосиф Израилевич.
Молодая женщина упрямо поджала свои щедро напомаженные губы и отвернулась.
— Я отвезу вас в гостиницу, — сказал Сидоренков и подумал, что порядка как не было в России, так и нет — ни на верхах, ни здесь, в не такой уж далекой от столицы российской глубинке.
Конечно, если бы Сидоренков заблаговременно предупредил «начальство» морга, что приедут «гости» и поставят пару бутылок водочки, морг № 1, даже, несмотря на санитарный день, был бы открыт для них круглые сутки, но кто же думал, что сегодня у них... санитарный день?
— И что, ничего нельзя сделать? — вдруг растерянно произнесла женщина?
— Да нет, почему же, у нас все можно, — уверенно пророкотал сержант Колобов.
— Что именно? — заинтересованно взглянул на сержанта советник посольства.
— Да что хотите. Можно и морг открыть, и все такое прочее... У нас в России, когда имеются деньги, практически все можно... Да, вообще-то и не деньги, не рубли... У нас предпочтительнее другая валюта...
— Доллары, евро? — спросил Иосиф Израилевич.
— Да нет, — продолжал Колобов. — Как и раньше — бутылка или пару бутылок водочки и впридачу, если имеется, слабенькая закусь...
— Тогда понятно, — почему-то медленно проговорил Иосиф Израилевич. — Действительно как и раньше... — Ну и что? Откроют? — спросил он.
— А куда ж они денутся, — водитель «Опеля» улыбнулся, взял микрофон и стал вызывать дежурного. Когда среди многочисленных помех в машину ворвался чуть искаженный голос капитана Калласа, водитель, кашлянув, попросил соединить его с Фисташковой.
— Олечка, приветик. Это Колобов. Разбейся, но найди Котигорошко и скажи ему, что мы ждем его через десять минут у главного входа. Естественно. Спасибочко. С меня причитается. Конечно же, и тебе шоколадка. — Проговорив последнее, сержант положил трубку и, повернувшись к сидящим в машине, чуть виновато произнес, — гарантирую, что через пятнадцать, от силы, двадцать минут, двери этого заведения для нас откроют.  Мы зайдем туда, — Колобов кивнул на приземистое здание морга, — как у вас, наверное, не принято, с черного хода. Врачей, конечно, не будет, но дежурный или, на худой конец, сторож, придет. Если очень постараться и надо, у нас все можно... — Колобов улыбнулся. — Я вас покину на пару минут, — сказал он и, выйдя из машины, направился через дорогу в гастроном.
Спустя непродолжительное время сержант уже вышел из гастронома с двумя бутылками «Русской»... Не успел Колобов усесться в машину, как из-за поворота  показался мужчина лет пятидесяти. Он был в средней степени подпития, но, не смотря на это, увидев «гостей», почти прямо подошел к машине и, наклонившись, выдохнул крутым перегаром:
— Меня дожидаетесь?
— Как видишь, тебя. Больше некого, — сказал Колобов.
— Ну и...
— Приезжим нужно взглянуть на тело Мирошника. Знаешь, где оно лежит?
— Это, которого грохнули возле какой-то деревни на куски? Дак там и смотреть не на что... Одно жареное мясо... Уже пролежали столько времени, что, не помогает ни холодильник, ни уколы. Загнивать стали останки. Жарища стоит...
— Не выступай. Его жена, а теперь уже вдова, приехала, — шикнул на сторожа морга Колобов. — Тебе как всегда? — тут же спросил сержант.
— Понял, — чуть махнул вниз рукой Володя. — Пошли. Литру, прихвати с собой. Если есть что из закуси, тоже.
— Я как-то о закуси и не подумал, — смутился Колобов. — На вот, — сержант протянул купюру сторожу, — купишь зажевать чего.
— Ладно, пошли, — опять отмахнулся Володя. — Хотя без закуси она не шибко в горло идет, зараза. Пошли, открою, чего уж там... Мне для хороших людей морга не жалко...

* * *
— Чтоб я так жил, Софа, — повернув голову к женщине, сказал мужчина в черной шапочке, надетой на уже полысевшую голову, — но не так, дорогая, умер, как наш дорогой Алекс.
Мужчина вздохнул.
Женщина в коричневом облегающем платье, стояла чуть сзади мужчины, зажав носовым платком нос. Лицо у нее было напряжено, пальцы чуть дрожали. Свою сумочку  она оставила в машине.
Услышав высказывание отца, вдова Мирошника взметнула свой вспыхнувший осуждением взгляд на него, затем перевела глаза на мявшегося рядом с ними Сидоренкова.
— Ты бы лучше помолчал, папа, — едва выдавила она из себя.
Мужчина не обратил внимания на замечание дочери и снова спросил:
— Ты уверена, Софа, что это именно останки Алекса нам в морге показывают, а не какого-то,  неизвестного? Чтоб мы на землю обетованную не привезли иноверца, Софа.
Последнее предложение отец почти что прошептал дочери на ухо, но его услышал и Сидоренков.
Молодая женщина, оторвав от носа платочек, снова негодующе посмотрела на говорившего:
— Ты же слышал, папа, тебе рассказали, что судебно-медицинская экспертиза определила, что это челюсть покойного Алекса. И, я думаю, что все остальные вопросы мы обсудим в гостинице, папа. — Женщина вновь стрельнула глазами на сторожа Володю, относившего в свою бытовку две бутылки «Русской», затем перевела свой взгляд на до сих пор молчащего Сидоренкова. — Господин майор недавно тебе же все объяснил в машине, папа...
Мужчина хмыкнул:
— Мы что, повезем домой только его челюсть? Она что, золотая?
— И все остальное. Я уже смирилась, что Алекса больше нет с нами, папа, но его мама, чувствую, не выдержит, — женщина в коричневом платье вздохнула. — Она не перенесет всего этого.
— Извините, — увидев, что он при этом разговоре лишний, встрял в «перепалку» отца и дочери Сидоренков, — если вы не против, я подожду в машине.
— Побудьте с нами, Григорий Николаевич. Вы столько сделали, что за этот день стали нам даже чем-то родным... Кстати, как бы вы поступили с останками моего зятя?
Этот открытый, откровенный вопрос застал Сидоренкова врасплох:
— Не знаю. Можно похоронить и здесь, — поддернул плечами Сидоренков, — хотя я в подобных делах, не советчик.
— Да, да, я прекрасно понимаю вас. Спасибо за откровенность, Григорий Николаевич, — сказал пожилой мужчина и снова обратился к дочери:
— Главное, что ты, Софочка, родная, перенесла все это, а о свахе... Фира, я уверен, перенесет. Никуда она не денется... Так, выходит, у нее на роду написано... А с тобой... Слава Богу, что у вас с Алексом детей не было, и они сиротами не стали... Ты же, дорогая моя, как я понял, уже смирилась, что его нет. Главное, что Алекс все свое состояние, все  деньги, молодец, на тебя переписал, и ты теперь основная наследница и владелица антикварных магазинов и всего прочего... И дома, и здесь, в России, Украине, в Аргентине... Ничего, найдешь нового мужа. С такими деньгами, Софа, да с такой, доченька, как у тебя внешностью и фигуркой не надо и денег... От поклонников отбоя не будет, только скажи. А когда у тебя на счету в банке еще и миллионы долларов в придачу...
— Ах, папа! Я видела Алекса не чаще трех раз в год... Он все мотался, деньги зарабатывал... Мне кажется, что он снова куда-то уехал, и спустя три или четыре месяца приедет домой... Хотя я понимаю, что это не так, но... Я отправлю гроб, и останусь пока в России... Я поеду позже, когда наш Володя окончит институт. Хотя ты, папа, прав. С деньгами сейчас везде хорошо. Хоть в России, хоть в США, хоть в Израиле, во Франции... Да где угодно...
— Простите, вы еще долго будете здесь дышать этой, опять же простите, вонью? — спросил до этого молчавший советник посольства. — Разве можно находиться здесь, в этой большой, провонянной комнате больше пяти минут? Я лучше на воздухе постою... Я бы и вам не советовал дольше находиться здесь.  Я где-то читал, что дышать трупным запахом — это чрезвычайно опасно для здоровья. Так говорят врачи, так что лучше отсюда выйти и не навлекать на себя беды... Пойдемте, Григорий Николаевич, мне надо с вами решить несколько существенных вопросов.
Из бытовки показался еще больше повеселевший Володя. Он с трудом, но почти прямо, подошел к Сидоренкову и гостям, облизал пересохшие губы:
— Вы что, еще не насмотрелись на с-сокола с-своего ясного, вернее, на то, что от него ос-талось? — спросил он уже заплетающимся языком.
— Я думаю, Софа, что господин Кацман прав, — не обращая внимания на пьяную реплику Володи, сказал ее отец. — Пойдем.  К твоему сведению, — мужчина взглянул на часы, — уже давно прошло обеденное время, дорогая. Отдохнем в гостинице. Оформлять сегодня все равно, не будут. Это ясно и так, — он кивнул на хорошо поддатого Володю. — Домой поедем на пару дней позже.
Женщина снова вскинула на говорившего возмущенные глаза:
— Ты считаешь, папа, я смогу после всего этого есть? Я неделю не прикоснусь к еде. Меня сейчас вырвет от этого запаха. Какая еда, папа?
— Говорил тебе, Иосиф, что Софу сюда не следовало везти. Морг не для слабонервных, прости, Софа... Ты же сам рассказывал мне, что с дочкой у тебя столько хлопот. Начиная с таможни. А в самолете! Побыла бы дома с мамой. Там поплакала... Думаю, твоему зятю уже все равно, кто приехал  за его челюстью. Отвезли бы его останки в Израиль, прочли там Кадиш, для вас, Григорий Николаевич, это погребальная молитва, и... Пойдемте. Поедем в гостиницу, а Григория Николаевича попросим, чтобы он решил все вопросы по перевозке. Кстати, сегодня еще заедем к следователям, поговорим с ними. Возможно, они уже вышли на убийцу...
«Не хватало в Управлении еще вас. Ашукин совсем спуску не даст», — недовольно подумал Сидоренков, но виду не подал.
— Я бы посоветовал вам поехать в гостиницу. Вы устали с дороги, — сказал Сидоренков. — Дело о взрыве, насколько мне известно, наше Управление уже передало в область, поэтому боюсь, что поездка к нам будет пустой тратой времени. — Садитесь, — предложил всем Сидоренков, наконец свободно вздохнув на улице. Перед его привыкшими ко всему глазами, все еще лежали жалкие останки бывшего воротилы, бизнесмена Алекса Мирошника.
— Вы нам поможете все оформить, Григорий Николаевич? — спросил советник посольства Кацман, отпуская руку женщины. — Если возникнут вопросы о расходах, как, например, только что, ставьте нас в известность.
Сидоренков кивнул.
— Мне бы хотелось отблагодарить следователя, который вел или еще ведет дело о гибели Алекса, — неожиданно встряла в разговор мужчин Софья Иосифовна. Она стояла у передней двери автомобиля и уже взяла себя в руки. Женщина была спокойна и рассудительна. —  Вы можете, господин Сидоренков, назвать людей, причастных к расследованию убийства моего мужа?
— Первый следователь, который начинал данное дело,  уже продолжительное время в больнице, в реанимации, Софья Иосифовна.
— Это все из-за Алекса? — испуганно произнесла женщина. — Он попал в больницу из-за Алекса?
— Точно не знаю, — с сомнением произнес Сидоренков. — Возможно, и из-за него.
— Как жаль, — вздохнула женщина. — А кто же занимался делом дальше?
— Группа следователей, Софья Иосифовна, — открывая женщине дверь в машину, отмахнулся Сидоренков.
— Едем в ваше Управление, — настояла женщина. — Я хочу отблагодарить всех. И пострадавшего... э...
— Следователя по особо важным делам майора Федорова, — подсказал Сидоренков.
— Вот именно. И... вас лично, господин Сидоренков, — добавила, уже сев в машину, женщина.
— Куда едем? — спросил Колобов.
— По Лучегорску, а потом — гостиница? — поинтересовался советник посольства. — Мне о Лучегорске Иосиф Израилевич все уши, начиная от Москвы, прожужжал. Это возможно?
Колобов кивнул, и «Опель» тихо покатил вперед, чтобы через час десять подрулить к гостинице «Лучегорск».

* * *
Оставив в гостинице гостей, Сидоренков отправился в Управление. Он не поехал бы туда, но его ждала работа, которую никто не мог, кроме него, выполнить. Домой возвращался после десяти вечера. Быть может, следователь засиделся бы в Управлении и подольше, но его буквально вытолкала из кабинета преемница уже покойной курьерши и уборщицы бабы Дуси, Клавдия Васильевна:
— Вы что же думаете, Григорий Николаевич, что я до утра буду ждать вашего соизволения покинуть кабинет? Этот номер на сей раз вам не пройдет, Григорий Николаевич. Вам что, так нравится на работе сидеть, или, может, дома с женой поругались?
— Вроде бы и не ругались, — не нашелся что сказать Сидоренков, оторвавшись от бумаг.
— Ладно, это ваши семейные проблемы и я свой нос туда не собираюсь совать, но позвольте мне убраться в кабинете. Его надо проветрить, сделать влажную уборку... Ашукин настращал меня сегодня, что завтра комиссия какая-то приезжает или гости. Так что приказал все сделать по высшему классу. И везде, во всех кабинетах, а вы все сидите и сидите... Пора, как говорил кто-то, и честь знать! Дома уж, наверное, заждались!
Понимая, что спорить с непробиваемой преемницей бабы Дуси нет смысла — все равно не даст поработать, Сидоренков сложил дела, запер сейф и вышел из кабинета. Внизу в журнале дежурного отметил, что кабинет оставлен не опечатанным, поскольку там работает уборщица. Кабинет должен был опечатать дежурный по Управлению. Спустя пару минут Сидоренков был уже на улице.
К троллейбусной остановке напрямик, через два проходных двора было недалеко. По касательной следователь терял как минимум минут десять, и Сидоренков, чтобы не тратить даром времени на обход, пошел через проходные дворы.
Не успел он пройти и половину первого проходного двора, как два увесистых тупорылых типа, достав «пушки» с глушителями, словно танки, медленно двинулись на Сидоренкова. Еще двое, один небрежно поигрывая финкой, а второй почти метровой арматуриной, вышли из подъезда соседнего дома и остановились позади Сидоренкова.
Оружия при майоре не было. Он колебался: сможет ли справиться с громилами? По всем прикидкам, «встретившие» его, были отнюдь не мальчиками для битья.
Сидоренков, внимательно наблюдая за теми, кто были впереди него с «пушками», подумал, что нападавшие на него  могли уже давно шлепнуть мента, и никто бы не догадался, кто это мог сделать, но видно было, что эта четверка с мордоворотом во главе решила только как следует его попугать: избить до полусмерти, может, пырнуть несколько раз ножом в «не смертельные точки», раздеть, но не убить.
Майор рисковал всегда разумно, взвешивал факты, просчитывал последствия того или иного своего шага, и все же редко, но ошибался.
Времени у Сидоренкова на раздумья не было. Кричать? Звать на помощь? Нонсенс. Не станет он звать никого на помощь. Возможно, кто и услышит, если он кричать будет, но чтобы выбежал кто на помощь — вряд ли. Увидев стольких мордоворотов в подворотне с пушками, никто все равно и носа не высунет. Ни из этого дома, ни из соседнего. Побоятся. Даже псов своих не спустят. В этом полутемном проходном дворе, кричать что было сил, все равно, что среди безбрежного моря. Ну, может, кто-то и позвонит в милицию, но кто сюда, в данный проходной двор от улицы Коновалова будет гнать машину и жечь энное количество бензина? Да никто. Драка? Да пускай дерутся, фиг с ними. Набухались всякой дряни... Разберутся сами. Трупа пока нет — адье! Алкаши и есть алкаши... Им только бы морду друг дружке набить, зло свое малость утихомирить...
Был еще один выход — бросить «перчатку» мордоворотам, мол, перед ними майор, следователь по особо важным делам городского управления внутренних дел, отлично владеющий приемами самбо, карате, джиу-джитсу и многими другими видами единоборств и лучше с ним не связываться? Смешно. Это может еще больше обозлить громил.
Сидоренков сгруппировался. Неприятная вялость не только в ногах, но и в теле медленно отступила, все мышцы налились свинцом.
— Ну и... — осторожно подступив к Сидоренкову на расстояние трех шагов, бритый с «глушаком», оскалился. — Чего ты нам, майор, забыл сказать? Видишь, мы не обсчитались, что ты именно сюда сунешься, через дворы... Здесь и захлопнулась ловушка. Тебя, мент,  в свое время уже предупреждали, чтобы не лез, куда не след, круто не выпендривался. Чего теперь лебезишь перед представителями иной державы, в «Опеле» их как господ по всем околоткам возишь? Их не в «Опеле» надо катать, а в «воронке»... Отщепенцы, выезжанцы. Долларов кровных у России, по странам СНГ миллионы и миллиарды нахапали, и тю-тю...
— Я не понял, — Сидоренков никак не ожидал подобной развязки, ощущая, как свинец медленно, но неуклонно пытается ускользнуть из набыченных мышц и перейти на расслабон. Майор почувствовал сосущую пустоту в желудке: что этим громилам стоило без предупреждения влепить ему в лоб пулю? Да практически ничего. Одной пулей в обойме и одним следователем в городском управлении внутренних дел стало бы меньше. — Я не понял, чего вы от меня хотите?
— Он не понял, шеф, — ухмыльнулся мордоворот. — Санек, — мордоворот повернул свое, почти квадратное лицо к небольшому крепышу, — объясни как можно популярнее следователю по особо важным делам еще раз чего нельзя, что нежелательно, чего можно, и так далее...
Сидоренкову пришлось снова наливать свои протестовавшие мышцы свинцом.
— Не бойся, майор, мы не убивать тебя нынче призваны. Нас много потому, что мы, откровенно говоря, боимся твоей необузданной энергии. Нашим ребятам приходилось видеть тебя в деле. Все это, — крепыш поднял глаза на Сидоренкова, — для самообороны и для того, чтобы ты обратил на нас внимание. Мне велено передать, что мы, вернее, наша организация скорбит по поводу нападения на твоего непосредственного шефа майора Федорова и, чтобы подобное не случилось с тобой, майор, с завтрашнего дня нас приставили тебя, охранять.
Теперь пришло время ухмыльнуться Сидоренкову:
— Ни хрена не понял. И как все это вы прикажете понимать? — спросил  следователь, краем глаза подмечая, что стоящие позади него двое накачанных ребят уже наполовину расслабленно наблюдают за происходящим. Они даже не подавали намека на то, что будут драться.
— Да обыкновенно. Поговорим, но не здесь. Нажухать, не хотели, но в ином месте, зная твой взбалмошный характер, не поговоришь. Не наведываться же к тебе в Управление.  Еще возьмешь, да за толстенькую сеточку упрячешь...
Сидоренков впервые за эти несколько тревожных минут, улыбнулся:
— Ну что же, отойдем.
Разговор был долгим. Порой Сидоренкову казалось, что ему все время основательно пудрят мозги, чтобы он пошел на абсолютный расслабон, хотя в длинном диалоге громилы с квадратным подбородком, который представился Красным, и в другом мужичке, что был постарше и чуть порасторопнее, поумнее мордоворота, была немалая доля правды. К общему знаменателю они так и не пришли, оставив продолжение разговора на следующую неделю:
— Как вы себе все представляете? Я, опер, следователь по особо важным делам, сыскарь, должен отказаться от своих принципов просто за так? Это же смешно.
— Никто тебя за так не... — начал был говорить Красный, но его нетерпеливо перебил Сидоренков:
— Я никогда не был продажной шкурой и впредь не намерен стать ею. Если уж на то пошло, буду говорить только с вашим шефом. Это мое первое условие. Второе, я как занимался делом Мирошника, так и буду заниматься им и дальше, несмотря на то, что все бумаги по нему уже переслали в область.
— Никто у тебя дело Мирошника не отбирает. Раз, — Красный загнул палец. — Его хотят прикрыть другие, как и порешить тебя. Два. — Красный загнул еще один палец. — Ты вышел на почти непреодолимую стену, огораживающую одно из предприятий. Тебя, скоты впустят в лабиринт, выхода из которого нет, и не предвидится. Три. — Красный загнул очередной палец и взглянул на Сидоренкова. — Тебе мало?
— Мало-много, какая разница, —  упрямо проговорил Сидоренков.
— Ладненько, — сказал крепыш. — Мы позвоним к тебе, майор и договоримся о встрече. Все сообщим шефу. Извини, что придержали...
— Да не стоит, — сказал Сидоренков. — Я никогда не нуждался в телохранителях. Это раз. Во-вторых, поддержка со стороны в большинстве случаев претила мне. Это два. Поэтому, думаю, от вашего предложения откажусь. Пока не поговорю с вашим шефом. Я не пойму, кто вы, что вам нужно? Запросто так... Это смешно... Вот вы, и вы, — Сидоренков кивнул головой на громилу и мужчину чуть пониже, вижу по наколкам, прошли зону...
— Это к разговору не относится. Тебя, майор, провести сегодня домой? — спросил, словно не слышал только что сказанного, Красный.
— Ребята, — едва не рассмеялся Сидоренков, — как бы вас не того... За незаконное ношение оружия или по другому поводу...
— За фараонов не беспокойся, уйдем. Но, как знаешь, — сказал назвавшийся Красным. — Мы позвоним тебе через неделю, как просишь. Пока.
— Пока, — произнес, улыбаясь, Сидоренков.
Четверка сразу же растворилась в полутемном проходном дворе. Если бы Сидоренков знал, что с ним приключится во втором проходном дворе, он бы обошел его не только по касательной, но и десятой дорогой. Он бы не выдергивался и попросил ребят, с которыми только что беседовал, чтобы... провели его хотя бы к троллейбусу.
Все еще пребывая под «кайфом» беседы, Сидоренков буквально нос к носу — надо же — столкнулся с пятью мордоворотами под два метра.
Один из них был с кусаригамой1, а второй — удлиненными нунчаками с металлическими наконечниками, постукивал по левой ладони. Кусаригаму тупорылый крутил над собой словно заправский мастер. Тот, что был с нунчаками, похоже, управляться с ними как следует еще не научился, а только осваивал этот грозный вид оружия.
1 Серп с цепью.
«А не много ли приключений на мою голову в течение нескольких минут?» — подумал Сидоренков.
— Не покидай нас так быстро, приятель, — неожиданно пискляво проговорил один из тупорылых. — Давай, клади на кон все башли, свой дипломатик, раздевайся, и в одних трусах кати вон.
Это было новостью для Сидоренкова. Он сразу же понял, что перед ним не качки, не киллеры, а обыкновенные бахвалистые заезжие рвачи, пытающиеся показать перед «невинным» прохожим, на что они пойдут, если все покатится не по плану, который задумали они загодя.
— У меня всего ничего, всего лишь пару копеек, а одежка, сами видите, ребята, не первой свежести, — громко, но в то же время, показывая свою растерянность, артистически дрожащим голосом проговорил, остановившись Сидоренков. — И дипломат пуст — в нем всего только несколько бумажек. Честное слово. Сами знаете, что нынче практически нигде не платят...
Сидоренков даже не намеревался рассказывать преградившим ему путь о том, что у него в кармане пиджака лежит наконец-то полученная «укороченная» зарплата за позапрошлый месяц — чтобы не умереть с голода, и презент от госпожи Мирошник.
— Ничего, поглядим, платют тебе, или не платют,  — бросил тот, что был чуть пониже остальных.
— Он еще и извиняется, культурный выискался... — сказал мордоворот с кусаригамой и, остановив ее вращение у себя над головой, подошел чуть поближе. — Все равно, выворачивай все карманы и сымай с себя всю одежку. — Трусы мужику оставим? — спросил он у тоже подошедших поближе коллег по грабежу.
— Да оставим ему и штаны. Их все равно потом отстирывать долго придется... Ни одна химчистка не возьмет. Да и рубашку, так и быть, тоже оставим на нем. Чего возиться. Пускай курточку да пиджак снимает, в рубашке добежит домой. Еще не так холодно, чтобы коньки откинуть, снега нет, да и морозца пока тоже...
— А, может, у него в штанах и лежит чего... — неуверенно сказал тот, что был с нунчаками. — Он тоже был уже рядом с Сидоренковым.
— Вывернет карманы, поглядим...
Понимая, что теперь нужно как можно тщательнее сосредоточиться, Сидоренков медленно снял с себя куртку, протянул стоящему с курасигамой. Затем он так же, не спеша, стащил пиджак, бросил его в левую руку и протянул подошедшему к нему дебилу с нунчаками.
Тот, не ожидая никакого подвоха со стороны «наделавшего в штаны» прохожего, хотел было взять пиджак, но следователь, уже стоя на левой, слегка согнутой в колене ноге, хотя и не полностью вытянув правую ногу вперед, неожиданно швырнул пиджак мимо протянутой руки дебила ему в лицо и тут же произвел маэ-гэри1, затем, не останавливаясь ни на секунду, нанес стоящему с курасигамой и ошарашено смотрящему на то, что только миг назад случилось с коллегой, маваси-гэри2.
1 Передний прямой удар ногой в каратэ.
2 Круговой удар ногой в каратэ.
Когда отошедшие от шока напарники тех мужиков, которые были с кусаригамой и нунчаками, а нынче лежащие практически неподвижно на холодной мокрой земле, пришли в себя, Сидоренков уже успел надеть свой пиджак и куртку. Ввязываться в драку дальше ему не хотелось. Он уже преподал урок неподготовленным «раздевалам», и собирался уйти, как на него с гиком кинулись трое других мордоворотов.
«Раз такие пироги, — подумал Сидоренков, — то вам, сявки, следовало бы быть со мной несколько осторожнее и вежливее. Дуроломы! Вы же видели, как я расправился с «основной» ударной группой. Трое на одного? Некультурно! Вряд ли вы знаете приемы боевых искусств так, как я».
В долю минуты, пока преступники подбегали, он успел настроиться и «войти в «науку». Как только первый мордоворот приблизился к нему на нужное расстояние, следователь нанес разнонаправленный удар.
Помня механизм сюрприза, Сидоренков нанес удар основанием правой ладонной части кисти вверх снаружи внутрь и вперед.
Противник, как того и ожидал следователь, встретил удар Сидоренкова левой рукой. Наткнувшись на препятствие, рука следователя по особо важным делам провернулась внутрь и, огибая руку мордоворота и выпрямляясь, ударила фронтальной частью кулака в голову.
Не ожидая подвоха, мордоворот отключился мгновенно. Двое остальных, моментально оценив обстановку, не стали испытывать судьбу и «взяли руки в ноги».
Подобрав выпавшую кусаригаму и нунчаки, Сидоренков положил их в свой практически пустой дипломат. Ничуть не сожалея, что не было охочих поглядеть на его разноплановые приемы борьбы, через пятьдесят метров уже был на отлично освещенном, все еще многолюдном проспекте. Милицию не вызывал. Залетные не скоро придут в себя от такого и ретируются из города как пить дать, а так еще одно дело на его голову. Как же, пиши объяснительные, рассказывай все по-порядку, до секунды, оправдывай свои действия как, почему, и так далее...

* * *
Жена еще не спала, наводя блеск в своей вотчине — кухне.
— Привет, Поля, — целуя жену в щеку, весело сказал Сидоренков. — Я тебе кусочек зарплаты за позапрошлый месяц и презент принес.
— За зарплату спасибо. Я уже хотела у соседки занять. А вот за презент, Гриша, не поняла, — удивилась женщина, хотя улыбка на ее, даже не подернутом морщинами лице, стала шире, нежнее. — Откуда и что соизволил нам принести муженек и папочка в половине двенадцатого ночи, которого дите не то, что неделями — месяцами не видит?
— Целый день возил гостей, — так и не ответив на вопрос жены, продолжил Сидоренков. — Иностранцы к нам приехали. В Липецк в аэропорт за ними мотался, потом по городу  возил.
— В вашем учреждении кроме криминальных структур еще и гости бывают? Что-то я, Гриша, наверное, первый раз слышу об этом.
— Ленка, конечно,  уже спит?
— Ты что, с Луны свалился? Она уже два дня как у твоей мамы.
— Заработался, забыл, — виновато проговорил Сидоренков, раскрывая дипломат.
— Что это, Гриш? — увидев кусаригаму, спросила женщина.
— Да так, полчаса назад отобрал у ханыг, — как бы между прочим, сказал Сидоренков. — Баловались мужички маленько, вот и пришлось отобрать. Еще порезаться могли, распороть себе пузо...
— Знаю это баловство. Хоть с тобой-то все в порядке? — осторожно спросила Полина.
— Мы что, с вашим величеством в морге разговариваем? — Сидоренков, вспомнив сегодняшнее посещение морга, едва сдержался, чтобы не вырвать, достал из дипломата кусаригаму и нунчаки, положил их на кухонный табурет. — А это тебе, Поля, — он вынул небольшую, но со вкусом оформленную коробочку, раскрыл. На черном бархате золотом блеснули небольшие сережки. Сидоренков протянул их жене.
— Какая красота. Ты что, Гришенька, купил? Мне? —  глаза Полины вскинулись кверху и встретились с глазами Сидоренкова. — Откуда же тогда такая прелесть? — вытерев о передник руки и осторожно беря из рук мужа коробочку и вытягивая оттуда сережку, спросила Полина. — Они не краденые, Гриш?
Сидоренков возмутился:
— Да ты что? Гости подарили. Вернее гостья.
Глаза Полины чуть полыхнули ревностью.
— За какие такие заслуги?
— Весь день возил иностранцев по городу. Короче, был гидом у одной симпатичной леди, ее отца и еще одного человека при службе. Я и так, и сяк, все равно всучили дама и ее папенька. Как вспомнил о тебе, отказываться не мог. Ты же давно хотела такие...
— Не верю. Кто же эта гостья, откуда, Гриш? Полисменша из США по обмену опытом? Француженка? — Полина приблизилась вплотную к Сидоренкову, ноздри ее заходили. — Духи шикарные, — произнесла она и подозрительно уставилась на мужа.
— Бывшая наша, а теперь подданная Израиля вместе с папой и советником посольства.
— По делу Мирошника? — сразу же догадалась Полина.
Сидоренков кивнул.
— Бедная женщина, — вздохнула Полина.
— Давай отбросим грусть подальше, — сказал, обнимая жену Сидоренков, — и займемся... Короче, Поля, танцы, жманцы, обжиманцы... А?
— Гриша, перестань, пожалуйста! Я страшно устала, — попыталась урезонить Сидоренкова Полина, уворачиваясь от очередного ухаживания мужа.
— Ты чего? — с удивлением произнес Сидоренков. — Ленки нет. В кои-то веки сами остались, без... Побалуемся всласть. И покричишь в удовольствие, и посопишь...  Я-то вчера никакой пришел, а сегодня...
— Есть будешь?
Сидоренков отрицательно мотнул головой.
— Есть не хочу, а тебя — хочу!
— Погоди, посуду домою... И не готова я сейчас к сексу. Честное слово. Может, чуток позже? Так накрутилась на кухне, воюя с тараканами и прочей нечистью, что нет сил. Запахалась я... Давай после, Гриша. Я пельмешки твои любимые приготовила, правда, уже остыли, но, думаю, ничего, в микроволновке  подогреем... И суп с фасолью...
— Да какое мытье, Поля? Какой суп? — Сидоренков нетерпеливо ухватил жену и потащил в спальню. — Я хочу тебя. Сейчас, как никогда...
— Хочешь меня изнасиловать? — удивленно спросила Полина, пытаясь освободиться от цепких объятий мужа.
— Я тебя хочу! — коротко произнес он и нетерпеливо повалил женщину на кровать.
— Да ты что, Гри-иш! Погоди, не так сразу! — только и успела произнести женщина.
Пуговицы на халате отскочили и, словно уменьшенные в десяток раз теннисные шарики, запрыгали по паркету в разные стороны.

* * *
Полина надулась на Сидоренкова. Она, не встала с кровати, когда он отправился на кухню ужинать. Пришлось разогревать самому. Он в одиночестве попытался есть, но не лезло в горло. Его мучила совесть. Вернулся в спальню. Хотел расшевелить Полину, но она, не говоря ему ни слова, отвернулась к стене. Как Сидоренков не «раскачивал» ее, как не упрашивал, какие извинения не сыпал — все как горохом о стену. Ночь прошла сумбурная. Сидоренков знал, что Полина не спит. Практически не спал и он.
И утром жена была тоже непробиваема. Она, конечно, встала раньше Сидоренкова. По привычке, приготовила ему легкий завтрак, но как только он, выбритый и наодеколоненный, вошел на кухню, сразу же вышла из нее, показывая тем самым, что он был вчера в корне не прав.
Сидоренков знал, что Полина отходчива, но не сразу. Она еще подуется на него. До вечера.
Конечно, он поступил, как последний придурок, но на него как нашло. Что же, он еще вечером, после работы повинится перед ней, и все войдет в свое русло...
Как и ужин, завтрак не полез ему в горло. Когда он зашел в спальню попрощаться, Полина пришивала к халату собранные на полу пуговицы.
— Поля, я ушедши, — привычно бросил он. — Буду дома, как начальство разрешит. Я сегодня в Управлении, постараюсь пораньше освободиться. Сейчас забегу к Кириллину. Хлещет водку, как воду... Скоро в настоящего алкоголика превратится. Ольга от него ушла, вот и запил горькую. Пойду спасать...
Женщина ничего не сказала Сидоренкову в ответ. Даже не уколола его взглядом презрения или еще чего, не посоветовала, как это бывало почти всегда, не забыть в столовой пообедать...
Вздохнув, Сидоренков вышел из квартиры, прикрыл дверь. Тихо щелкнули замки, оставив его одного в давно не ремонтированном, исписанном и разрисованном вдоль и поперек  подъезде. Лифт, как водилось, не работал. Вниз сбежал по лестнице.

* * *
Кириллин в это утро решил накачаться водки для храбрости, чтобы потом пойти и, наконец разобраться с женой, но ни первый стакан, ни второй, ни половина третьего, его не разобрали, словно он пил не водку, а воду.
Сидя за колченогим столом, капитан медленно оглядел свою жалкую, давно не ремонтированную квартиру. Старый, еще ламповый телевизор, в котором, на удивление, еще теплилась жизнь, разломанный диван с давно разлезшимся поролоновым нутром, стул, который еще лет двадцать назад пора было разломать и вынести на мусорник, загаженное мухами трюмо, полчища тараканов не только на кухне, но и по теплым местам в комнате, и куча покрытых «вековой» пылью пустых бутылок: под столом, стулом, в нише за диваном, в узкой прихожей...
Ольга с сыном, не вытерпев постоянной пьянки Кириллина, ушла полтора месяца назад, и все это время он топил свое горе в водке. О том, чтобы привести домой подругу на ночь, и речи не могло быть. Из этой хрущевки сбежала бы и отъявленная бомжиха. Хотя к бабам Кириллина уже давно не тянуло. Работу капитан забросил, телефон за неуплату отрезали...
Нищета и ее непременная и обязательная спутница водка, цепко держали его в ежовых рукавицах. Он как был, так и остался простым капитаном. Дальше ему путь был заказан. И все от водки...
После ухода Ольги, Кириллин опустился еще ниже, хотя, казалось, что и опускаться-то ниже некуда. Практически в день ухода Ольги запил и не выкисал все полтора месяца кряду. Правда, иногда, в минуты «просветления» появлялся на работе, но затем опять не сдерживался и пил.
Когда приходил в себя, то жалел по своим безмятежным детским годам. Они всегда всплывали у него в памяти тогда, когда хотел напиться до умопомрачения. И вспоминался ему милый уютный старый Елец со своими деревянными, битыми дождями и непогодью дедушками-домишками, что давно вросли в землю. И его домик на пятерых хозяев, который за время его длительного отсутствия, казалось, наоборот, вырос из нее, как гриб дождевик. Единственное, что не нравилось в нем Кириллину — понастроенные новыми жильцами остекленные веранды. И о дворике своем тоже Кириллин вспоминал. Дворике детства и юности. И о соседке — разведенке Лизе, которая позволила ему в один из осенних дождливых вечеров впервые познать, что такое женщина...
Резкий звонок в дверь заставил Кириллина вздрогнуть.
Никто его не беспокоил, никто не наведывался к нему. Кириллину казалось, что никому из соседей не интересно знать, куда он делся, почему практически не выходит «на свет божий», и все такое прочее. Даже если бы он умер, о нем бы вспомнили, наверное, только тогда, когда из его квартиры послышался юы через определенное время неприятный, приторный запашок догнивающего трупа...
Он был сыздавна знаком с этим запашком. Несколько раз Кириллину приходилось по долгу службы вывозить подобных усопших — одиноких стариков и старух из их квартир, доставать из подвалов уже практически полностью разложившихся бомжей, убитых...
Кириллин не хотел открывать дверь — все опостылело ему. Опрокинув практически пустую бутылку в стакан, налил на донышко полглотка водки.
Звонок не унимался.
«Сейчас накостыляю настырную скотину. Кто бы это ни был. Чтобы не врывался в мои апартаменты не вовремя», — подумал Кириллин и, с трудом оторвав свой зад от колченогого стула, придерживаясь рукой за стены, неверной походкой прошел к двери.
Щелкнул замок.
— Привет, капитан, — бросил Сидоренков. — Один? Я принес тебе устное предписание немедленно вернуться на службу.
Как только Кириллин увидел перед собой старшего группы, майора Сидоренкова, желание накостылять «кого бы то ни было», мигом прошло.
— Позволишь войти? — спросил Сидоренков, приоткрывая шире входную дверь, за ручку которой неуверенно держался Кириллин.
— Ты чего в такую рань? А, предписание... Не брезгуешь, проходи. — Кириллин все такой же нетвердой походкой прошел к столу, плюхнулся на недовольно крякнувший под ним, видавший виды стул. — Садись, — он кивнул на неприбранный диван.
— Продолжаешь сосать «белую», капитан? — спросил сразу же с порога Сидоренков. — Не пил бы, уже давно в полковниках ходил... Посадишь печень, Толя. Хочешь сына осиротить раньше времени? Зарос! И на кого ты похож? Не иначе, как на дикобраза!
— Козел я, Гриша, а не дикобраз. Козел, — полупьяно пробормотал Кириллин. — Схватив за горлышко, поспешно убрал со стола пустую бутылку из-под водки, чуть улыбнулся и снова виновато взглянул на Сидоренкова:
— Садись. Понимаешь, она меня бросила. Взяла и бросила! Ольга ушла. Даже записки не оставила. Пока я в магазин за бутылкой ходил, уволокла все свои тряпки и Вадьку моего забрала, и ушла...
— Давно пора, — Сидоренков отодвинул в сторону мятые брюки и китель Кириллина, сел на краешек дивана. — Ольга долго терпела, Толя... Если бы ты после выпивки не рукоприкладствовал...
— Познанная женщина, как прочитанная книга, Гриша. Так почему же я должен был все время потакать ей, лебезить, на пальчиках ходить? Что я, не мужик, что ли? Ольга для меня уже давно прочитанная книга... До дыр... Мы с ней не расписаны. Так что разошлись, Гриша, как в море корабли. Она свои вещички хапнула, кой чего сына, и... Я думал, что без нее станет легче. А оно, знаешь, наоборот. Под сердцем сосет. Столько лет сообща прожили... А еще Вадик... Сынуля... Ему уже пять исполнилось, шестой пошел... Ты представляешь, Гриша? Ольга давно стала холодна ко мне, как лед, Гриша... Ты представляешь!!! 
Кириллин попытался выдавить из себя хотя бы пьяные слезы, но это ему не удалось. Его глаза были пьяны и абсолютно сухи.
— Все женщины, Толя, холодны как сосульки, как лед и снег вместе взятые. — Сидоренков вспомнил то, что вчера у них произошло с Полиной. — Их надо сначала обязательно согреть, растопить, но только не водкой — нежным словом, поцелуем, и тогда они — огонь...
— Не надо... Им не поцелуи подавай, а сразу крематорий, и сам туда, в топку стремглав прыгай...
— Опять ты завел о своем, — недовольно бросил Сидоренков, поскольку понимал, что Кириллин не остановится, пока его не остановит он сам.
— Нет, ты, пожалуйста, дослушай.  Познанная женщина, как прочитанная книга...
— Хочешь сказать, что больше ее уже не интересно читать? — спросил Сидоренков, чтобы хоть что-то спросить у Кириллина. У него страшно болел зуб. Какой именно, Сидоренков никак не мог угадать, поэтому ему казалось, что болят все зубы вместе и основательно.
— Ну, нет, ты не прав. Совершенно и в корне не прав. Когда книга хорошая, ее читают запоем и раз, и два, и сотни раз, и она не надоедает. Так, Гриша, и женщина, любимая женщина. Не какая-то там потаскушка... — Кириллин встал со стула, подошел к приоткрытому бару, взял оттуда бутылку водки, вернулся к столу. Отодвинув немытые тарелки и банки, поставил бутылку, сел.
— Ты противоречишь себе, ну да ладно... — Сидоренков посмотрел на Кириллина, поставившего бутылку на стол, с сожалением и одновременно со злостью. Она неожиданно проснулась в Сидоренкове. Может, потому, что болели зубы, или по иной причине, но майор встал с дивана.
— Ты что,  собрался уходить? — спросил его Кириллин. — Стопочку опрокинем во чрево. — Он уже успел поставить на стол стакан и ухватился рукой за горлышко бутылки, чтобы отвинтить крышечку.
— Постой, не отвинчивай крышку, гляди, позже пригодится.
— Никаких позже, — упрямо произнес Кириллин. —  Только сейчас, и здесь, с тобой.
— Ни фига, пить не буду! И тебе не советую больше. Ты, Толя, не прав был с Ольгой. Зачем отпустил ее? Пускай вы не расписаны с ней... Но она мать твоего сына. Единственного сына. Хоть, по твоему возрасту, и запоздалого... Кто тебе еще родит такого красавца? Никто! Ведь, правда?
Кириллин послушно кивнул головой, но крышечку уже отвинтил и, бросив ее на стол, снова спросил:
— Пить будешь?
Сидоренков отрицательно покачал головой.
— Как хочешь, а я — выпью!
— Пошел ты на фиг со своей водкой. Одно на уме — нажраться. Думаю уже достаточно и того, — Сидоренков кивнул на два десятка валяющихся по комнате и в прихожей пустых бутылок.
— Водки никогда много не бывает, — пьяненько улыбнулся Кириллин. — Душа, понимаешь, моя душа горит... Ольга предала меня, как последнего... И сына от меня забрала... Вадьку!
Водка, как показалось майору, нахально  забулькала в стакан.
Сидоренков накрыл ладонью свой стакан.
— Сам виноват. Если что, повинись.
— Не перед кем виниться, — Кириллин ударил кулачищем по столу так сильно, что все: стакан с водкой, давно немытые тарелки, открытые банки из-под кильки в томате, два пустых захапанных стакана, обиженно звякнув друг о дружку, подскочили кверху. — Не перед кем ни отчитываться, ни виниться, к твоему сведению, майор...
— Ладно. Ты когда выйдешь на работу? На тебя  Ашукин рапорт написал.
— А-а, понимаю, понимаю. Снова «чернуху» Ашукин решил на меня повесить. Ни фига! На этот раз у него ничего не выйдет. Пошел он подальше, этот… этот… — Кириллин не находил слова в своем пьяненьком мозгу, затем махнул рукой. — Перед начальством выслуживается…
— Не придешь сегодня в Управление — в два дня как пробка вылетишь из органов, — не слушая Кириллина, продолжил Сидоренков.
— А, фиг с ними, с органами. Я уже походил в ментах достаточно долго. Даже до капитана дослужился... Всё. Мне по горло надоело. Зеки, ворье, протоколы, следствия, последствия, маты, перематы, кровища, допросы... Всё!
— Иди, прими душ. Я приехал за тобой. Ашукин звереет. Сказал, если ты через два часа не появишься пред его очи, пиши, пропало...
— Да пошел он со своими зенками на хрен. Не хочу видеть его хитрую нахальную рожу. Опостылел! Снова начнет носом тыкать... Фикус в сметане. Кактус!
— Пойдем, — Сидоренков, подойдя ближе, насильно выхватил все еще упирающегося Кириллина из-за стола, затолкал в ванную, раздел.
Спустя пару минут Кириллина поливал то холодный душ, то горячий...

* * *
В зале, где собрались воры в законе, было прохладно. Едва слышно работали два огромных кондиционера. Все уже сидели в креслах с отполированными до блеска деревянными ручками за огромным полукруглым, столом, и тихо переговаривались между собой.
Кресла, как и стол специально соорудили здесь для сходки. Шестерки и нанятые мастера из соседней деревообрабатывающей фирмы потрудились на славу. Все было подогнано здесь не хуже, чем в пятизвездочном отеле. И дизайн выполнен со вкусом.
Стол был накрыт темно-зеленым сукном. Несколько светильников, освещающих огромное, но в то же время уютное помещение были расположены так, что создавали приятный полумрак, призывающий к отдыху.
На столе, кроме нескольких вычурных кувшинов с напитками, больше ничего не было. Разве что напротив председательствующего стоял огромный, отполированный до золотого блеска медный огнедышащий дракон, который в пасти держал гонг, да на блюде лежал деревянный молоток.
Как только Поддубный встал, под потолком вспыхнуло еще несколько светильников, которые сразу же преобразили зал. Удар в гонг вернул всех в рабочее русло. Тут же перед столом появился церемониймейстер Крапленый.
— Извините за неудобство. Все встать, господа! Сейчас перед вами предстанет Его Королевское Величество, самопровозглашенный Царь всех урок, Красный Маг, содержатель ККК — Красной Кассы Королей, он же в миру Борис Борисович Мазуров, он же Бешеный, он же бывший зек Хомячокс. Собственной персоной.
Крапленый, которого избрали церемониймейстером этого представления, говорил громко. Затем он свернул в трубку текст и стукнул о пол специально для этого сделанным посохом. Воры в законе, повинуясь приказу церемониймейстера, встали со своих мест. Поднялся даже, болеющий на ноги, старейший вор в законе, три месяца назад справивший свое восьмидесятилетие, Иголочка.
Широкие резные двухстворчатые двери торжественно открылись. Через минуту за ними послышался звон цепи, топанье и возня. Упирающегося, со связанными спереди сыромятными ремнями руками, упитанного Бешеного бесцеремонно втолкнули в зал.
Борис Борисович Мазуров, почернел на лице, озирался, дрожал и со страха едва держался на ногах. На шее у него был надет широкий металлический ошейник из нержавеющей стали, от которого к одному из «поводырей» тянулась толстая цепь длиной метра четыре.
Створки двери тут же беззвучно закрылись, вновь представив всем присутствующим в зале отличный витраж, который был сделан по рисунку известного лучегорского витражиста Константина Полякова.
— Большое кресло Его Королевскому Величеству, самопровозглашенному Царю всех урок! — опять же громко и торжественно проговорил Крапленый, и снова ударил о паркетный пол посохом...
Двери открылись снова и два расписанных татуировками мордоворота торжественно внесли в зал вычурной работы кресло, обитое нежно-голубым бархатом.
— Садитесь, Ваше Королевское Величество, — громко провозгласил Крапленый.
В тишине зала жалостливо звякнули цепи. Бешеный, не прекращая затравленно озираться по сторонам, плюхнулся в подставленное ему под зад кресло.
— Прошу садиться, господа приглашенные, — снова подал голос Крапленый. — Прошу внимания! Через минуту суд начинается. Помощники, снимите, пожалуйста, цепь с Его Королевского Величества и унесите. Она здесь совсем неуместна.
Те же два мордоворота, которые только что внесли кресло, поворожили над ошейником и спустя полминуты унесли звенящие цепи.
— Судью к барьеру! — выкрикнул Крапленый. — Кому прикажете дать слово? Защита будет?
Воры в законе зашептались. Бешеный даже привстал из кресла, голова его вытянулась, словно этим движением он пытался узнать среди сидящих за огромным столом будущего судью.
— Слова просит Сам Красный Маг. Извините, Вы просите слова, Ваше Королевское Величество? — обратился к Бешеному Крапленый, вытирая своей огромной мясистой ладонью выступивший на лбу пот.
Бешеный, поскольку рот у него был заклеен огромным пластырем, только отрицательно замотал головой, и неожиданно предпринял ход конем — решил бежать.
Мазуров вскочил из кресла и проворно бросился к распахнутому окну.
— Погодите! Куда же Вы так поспешаете? На окошке, уважаемый, на всякий случай предусмотрена защитная решеточка, а за ней и сеточка. Конечно, не от комаров-кровопивцев, а от таких как вы, Ваше Королевское величество, нетерпеливых... Мы еще не успели расшаркаться перед Вами, — удачно вписался в нарастающий шум в зале спокойный голос Крапленого. — Никто из нас, бедных «подданных», не успел даже представиться Вашему Королевскому Высочеству или Величеству? Как правильно сказать-то? — неожиданно растерялся Крапленый.
— Как фиг положишь, так и говори, — раздался нетерпеливый голос вора в законе Дрозда. — А этому дебилу передай, что не фиг ему у окна прохлаждаться, да за прутья хвататься своими жирными вонючими ручищами. Пусть зараза не мается дурью и дует к определенному ему месту, в кресло, и вникает в то, что мы ему, скоту, втемяшиваем.
Бешеный все еще силился вырвать из оконного переплета прутья решетки.
— Позвать шестерок, чтобы утихомирили это падло? — спросил у присутствующих Крапленый.
— Зачем, сами управимся. Не таких в свое время на зоне ломал, — не торопясь выйдя из-за стола, пробасил Клык. — Кино-о, да и только!
— Задави эту заразу массой своей, — послышался тонкий голос Иголочки. — Давай! Ребрышки ему посчитай своим кулачком!
Клык пошел на Бешеного тараном.
Бешеный, оставив прутья решетки, бросился от окна к камину. Схватил из держательницы в левую руку крючок для того, чтобы можно было подправлять горящие бревна, а в правую — щипцы на длинных ручках и сразу же бросился на подходящего к нему и лыбящегося вора в законе.
Клык с трудом уклонился — уж очень прытко пошел на него в атаку  приговоренный. Если бы Клык стоял на месте, полутораметровый крючок пронзил бы его грудь насквозь. И все равно, Бешеный, пробегая с крючком мимо Клыка, успел по касательной огреть по плечу вора в законе клещами.
— Я тебя убью, суку, — взъерепенился Клык, хватаясь за правое плечо. — Убью, падлу! Ты на кого руку поднял? На вора в законе? Ах ты, гнида!
Клык ринулся на Бешеного, который, на удивление, уже успел развернуться и теперь уже не нападал на Клыка, а выжидал удобного момента.
— Я не такое на зоне и за ее пределами видел! Я не таких в бараний рог скручивал! Я тебя, падлу, размажу по паркету!
— Его не гробить, Клык!  — проорал Крапленый. — Нужен еще!
Воры в законе вскочили с мест. Некоторые из них попытались помочь Клыку, но тот, оскалясь, в ярости прохрипел:
— Сам возьму! —  Глаза его налились кровью. — Вот этими голыми руками. Я ему, падле, кости переломаю!
Клык сорвал с себя пиджак, бросил на пол и пошел, подобно асфальтоукладчику, на Бешеного, который, как затравленная собака, озираясь по сторонам, медленно отступая назад  все еще выжидал. Крючок и клещи он держал наизготовку впереди себя. Когда Клык был всего в двух метрах от Бешеного, тот неожиданно повернулся и попытался пырнуть крючком стоящего сзади него Леню Хирурга.
Этот выпад ему бы удался, поскольку Леня Хирург стоял в расслабленной позе и никак не ожидал этого от Бешеного, но помог  избежать трагедии Клык, бросившийся на Бешеного подобно заправскому вратарю.
Он сбил с ног своей стодвадцатикилограммовой тушей Бешеного и тут же вырвал у него из рук клещи. Спустя минуту Бешеный, в скрюченной позе, неподвижно лежал на паркете, а Клык, потирая ушибленное плечо, прошел к  Иголочке и взял у того свой пиджак:
— Эта гадина, думала, что я его не возьму? Не таких в свое время заваливал! — довольным голосом рокотал Клык, поправляя на себе уже надетый пиджак.
— Я же просил не убивать его, живым оставить, — пробормотал Крапленый, подходя к неподвижно лежащему Бешеному.
— Да не убил я его, только малость помял. Позови Профессора, он его в чувства приведет.
Профессор не замедлил появиться. Тут же возле скрюченного тела Бешеного, поставил свой саквояж. Сначала приложил ухо к груди Бешеного, долго прислушивался, затем, удовлетворенно крякнув,  достал из саквояжа шприц, пару ампул. Возился он с Бешеным недолго и вскоре тот начал подавать признаки жизни.
Ни слова не говоря, ворам в законе, Профессор сложил саквояж и направился к двери.
— Передай, чтобы пару помощников посадили эту гниду на обозначенное ему место, — попросил у Профессора Крапленый. — Будь все время на подхвате. Вдруг Красному Магу снова поплохеет, или он раньше времени решит откинуться.
Профессор кивнул.
 — Мне это, братва, нравится! Где бы мы помахали руками, как не здесь! — сказал Иголочка. — Клык, молодец, показал  этому ублюдку недоделанному, заразе, на что способен он сам, на что способны мы, воры в законе. Ты-то как? — спросил он у Клыка.
Клык показал фиксу, и не торопясь, прошел на свое место.
Двое вошедших в зал шестерок с бечевками из дубленой кожи хапанули под руки уже севшего на полу Бешеного, поднесли назад, к центру зала, превратившегося в судебное помещение, насильно усадили и привязали руки к ручкам кресла.
— Спасибо,  свободны. При надобности позову, — сказал Крапленый. — Прошу, — Крапленый обратился к сидящему за столом Поддубному, — нажать кнопочку и отключить внешние микрофоны. Суд объявляется закрытым, на нем разрешено присутствовать только тем, кого пригласили. Понадобится кто иной, пригласят. Кстати, журналистов центральной, областной и местной печати, радио и телевидения, поскольку это судебное заседание закрытое, не приглашали. Штатный оператор на месте, видеокамера в порядке. Сами отснимем действо и размножим для истории. Всё, отключили? — спросил Крапленый?
Поддубный утвердительно кивнул.
— Тогда начинаем. Регламент на данном мероприятии не оглашается, но в то же время, старайтесь говорить емко, кратко, помня, что краткость — сестра таланта. Мне кажется, что об этом в то далекое время, именно так сказал Антон Павлович Чехов. Быть может, он был и прав, но, как говорят современные писатели и журналисты, эта же краткость — мачеха гонорара. Все экономят на братьях-писаках...
— Это, смотря кому, — послышалось из зала. — Вон одному крутому сразу девяносто миллионов долларов отвалили неизвестно за что... Даже маститым писакам такого гонорара ни в жизнь не светило...
— Не будем лезть в политику. Не для этого мы собрались здесь. Крутой тогда, говорят, отдал деньги еще большие. Короче, отмыл чуток.
— Вот именно, что говорят, — подал голос кто-то из воров в законе, — а все, развесив уши, слушают. Да ни фига он не отдал. Свистежь все это... Глазки запудрили, уши залили, рты позатыкали...
— Говорят, на нужное дело.
— Это его проблемы, крутого, а у нас друзья, другие. Поскольку ни вам, ни нашему «оператору», гонорар не светит, излагать все кратко...
— Мне, дадите слово? — спросил один из воров в законе.
— Поскольку защита не пришла, отказавшись от подзащитного, дадим Карповичу слово обвинения! — проговорил распорядитель. —  А я, если позволите, малость присяду. После того,  что произошло здесь, мне следует пойти на небольшой расслабон.
Карпович, веснушчатый с бородкой клинышком, уже лысеющий худенький мужчина с тоненьким золотым колечком на мизинце левой руки встал, прошел из-за стола почти на центр.
— Ты считаешь, Бешеный, что погряз в своем «счастье»? Ты, сам того не понимая, по уши в дерьме. Не все, к твоему сведению, меряется деньгами, Хомячокс. Разве ты баланды не хлебал в свое время, и не знал, что подобное твое поведение может произвести фурор в наших рядах? Даже возмущение? Ты теперь наш узник, наш раб. Хоть большими, хоть малыми деньгами не измеришь всего, и не все за них, как ты думал, можно купить... Например, жизни своей за деньги у нас ты не купишь ни при каких раскладах. Даже, если сыграешь в карты, и тебе попрут одни козыри, все равно не выиграешь. Мы опытны в карточных делах, дядя. Мне, да и не только мне, интересно другое. Ты мне скажи, ущербная твоя память, чего тебе не хватало? Я повторяю, что это интересно не только мне, но и всем возможным твоим клиентам.
Бешеный зло посмотрел на Карповича и лишь нетерпеливо мотнул головой, что-то попытался промычать.
— Прости, дорогой, да как же я... Исполнители, посадив тебя на стул, вернее, в это красивое, подходящее такому высокому званию, кресло, и привязав, к сожалению, забыли о главном. — Карпович повернулся к Крапленому.
— Я тебя понял, — сказал церемониймейстер. — Сейчас тебя, Бешеный, малость рассупонят.
Поддубный что-то шепнул в микрофон, установленный на столе. Буквально сразу же в зале появился паренек, который подносил вчера квас.
— Открой Его Королевскому Величеству хлебало, — попросил Крапленый.
Вкатившийся подобно колобку Сашенька рванул с приговоренного пластырь, едва не оторвав Борису Борисовичу Мазурову вместе с пластырем и пухлые губы. Как только паренек вышел, и дверь за ним плотно закрылась, церемониймейстер продолжил:
— С Его Королевским Величеством теперь можно и побазлать. Бузи, Карпович! Ты же, так сказать, избранный нами общественный обвинитель!
— Ладненько, — улыбнулся Карпович. — Ты, Ущербный, книжек, понятное дело, уже вообще не читаешь? — Карпович повернулся к Бешеному.
Борис Борисович Мазуров поджал свои красные то ли от проступившей крови, то ли от того, что долго они были заклеены пластырем, губы, поморгал и с недоумением взглянул на Карповича.
— Ясно. Конечно же, читал в детстве. А потом школа институт... А теперь... Где уж теперь  Красному Магу, находить время на чтение книг. Хомячкус на то, чтобы провозгласить себя на всю Россию и иные республики, то бишь, тьфу, новые страны, Всем и Вся,  едва хватило времени, где уж о книгах думать... А, может, ты хоть «Аквариум» Суворова, после переворота в высших эшелонах власти читал? Ну, тогда, когда собралась в Беловежской пуще троица и решила крест поставить на огромной нашей стране. И на России, которая, несмотря на прошествие стольких лет с трудом очухивается, в том числе...
Бешеный молчал.
— Он чего, впал в распятие?1 — спросил Леня Хирург у Крапленого.
1 Задуматься (жарг.).
— Да не задумался он, Леня — все на мазях. — Крапленый повернулся к Мазурову:
— Ты отвечай, когда у тебя спрашивают. Что не понятно будет — спросишь сам. Найдем нужным — ответим и тебе. Не найдем нужным — звыняйте, как молвят в Украине.
— Какой «Аквариум»? Какого Суворова? — наконец сорвалось с пухлых губ Бешеного.
— Да, скорее всего фуфла, а, чтобы тебе понятнее было, это псевдоним бывшего совка из ГРУ1 Резуна, который, сука,  продался западным службам и прочая.
1 В бывшем СССР Главное разведывательное управление.
— Зачем ты так, Карпович? Клевую книгу Суворов написал... Читается с интересом... — сделал замечание Карповичу один из воров в законе. Да, он, возможно, предал Советский Союз, предал Систему, которая готовила его в разведку, но, скорее всего, не продал себя. Значит, по нашим законам, он не продажная шкура. И еще, жена его тоже была нашей разведчицей. И она подалась с ним на Запад. Нынче, по-моему в Великобритании живут. До сих пор скрываются. Хотя, возможно, они и до сих пор наши разведчики, а все было проделано нашей же контрразведкой. Для более тесного сотрудничества с западной разведкой. Ведь он сейчас готовит шпионов. Значит, через него возможно узнать резентуру... Если бы он просто сбежал, его бы давно кокнули из спецслужбы, хоть как бы он не скрывался. Нашли бы... Ведь это ГРУ!!!
— Не о Суворове сейчас речь. Так вы, Ваше Королевское Величество, читали эту книгу?
Бешеный отрицательно мотнул головой, нервно покашлял. В зале послышался веселый шумок.
— Значит, не читал, а разъерепенился, будто новый агент ноль ноль семь, — продолжал, даже не повышая голоса Карпович. — Вот и хорошо, — Карпович поднял руку. — Дубик, позови Сашеньку, с книгой.
— Ты бы не книгу Бешеному показал, а свою тощую фигу! — рассудительно проговорил Иголочка. — И мы все свои покажем. Это, будет намного прозаичнее... Ты же сам констатировал, что Бешеный давно никаких книг не читал, а фиг, да еще такое количество сразу и от воров в законе, думаю, еще и в жизни не видел...
— Придет время, не только фигу увидит... Перед тем, как уйти, он много чего узреет, — все так же не торопясь, с расстановкой ответил Карпович. — А сейчас Красному Магу желательно послушать.
— И то правда! Не все же время Ущербному на мозги капать! Пусть малость и послушает, — сказал Клык. — Ты правильно решил, Карпович!
— Спасибо, Иван Васильевич. Благодарю за дружескую поддержку, — повернувшись к Клыку, Карпович сделал поклон. В это время к Карповичу подкатился  юнец с книгой в руках. Вор в законе взял книгу и достал из кармана очки. — Можешь быть на время свободен, мальчик, — мягко проговорил он.
Как только паренек вышел, Карпович водрузил очки на переносицу, раскрыл книгу, полистал.
— Так, значит, на время нам придется заняться ликбезом. Надеюсь, ты, Бешеный, уже  видел трубу котельной этого прекрасного особняка?
Борис Борисович, ничего не понимая, быстро закивал головой.
— Так вот. Над этой трубой иногда вьется, когда очень холодно, или когда топится банька, работает кухня, как сейчас, легкий, практически прозрачный дымок, а когда... Но ладно об этом. Жаль, что мы не можем показать фильм, который показывал главному герою книги «Аквариум» Седой, но, надеюсь, ты, Хомячокс, все это прекрасно представишь в своем, пускай и курином мозгу... Ты же стращал в свое время Поддубного, да и некоторых из нас —  и ментами, и спецназом, и московской верхотурой... Ублюдок, вша! Так вот как они поступают с неугодными...
Карпович, снял очки, посмотрел их на свет, протер куском фланели, который достал из кармана, снова одел и, ухватившись пальцами за правую дужку, поправил их на переносице. Затем приблизил книгу к глазам:
«...Седой нажимает кнопку на пульте и усаживается в кресло рядом со мной. Тяжелые коричневые шторы с легким скрипом закрывают необъятные окна, и тут же на экране без всяких титров и вступлений появляется изображение. Фильм черно-белый, старый и порядочно изношенный. Звука нет, и оттого отчетливее слышно стрекотание киноаппарата.
На экране высокая мрачная комната без окон. Среднее между цехом и котельной. Крупным планом — топка с заслонками и похожими на ворота маленькой крепости, и направляющие желоба, которые уходят в топку, как рельсы в тоннель. Возле топки люди в серых халатах. Кочегары. Вот подают гроб. Вот оно что! Крематорий...»
— Ладно, это опустим. — Карпович послюнявил палец, перевернул страницу. — Ну что, дальше малость грамматики поучимся? Он на время замолчал, отыскивая абзац, с которого решил продолжить чтение. — Ага:
«...А вот крупным планом камера показывает лицо живого человека. Лицо совершенно потное. Жарко у топки. Лицо показывают со всех сторон бесконечно долго. Наконец камера отходит в сторону, показывая человека полностью. Он не в халате. На нем дорогой черный костюм, правда совершенно измятый. Галстук на шее скручен веревкой. Человек туго прикручен стальной проволокой к медицинским носилкам, а носилки поставлены к стенке на задние ручки так, чтобы человек мог видеть топку.
Все кочегары вдруг повернулись к привязанному. Это внимание привязанному, видимо, совсем не понравилось. Он кричит. Страшно кричит. Звука нет, но я знаю, что от такого крика дребезжат окна. Четыре кочегара осторожно опускают носилки на пол, затем дружно поднимают их. Привязанный делает невероятное усилие, чтобы воспрепятствовать этому. Титаническое напряжение лица. Вена на лбу вздута так, что готова лопнуть. Но попытка укусить руку кочегара не удалась. Зубы привязанного впиваются в его собственную губу и черная струйка крови побежала по подбородку. Острые у человека зубы, ничего не скажешь. Его тело скручено крепко, но он извивается как тело пойманной ящерки...»
— Короче, Карпович, мы потом почитаем этот «Аквариум»...
Карпович взглянул на всех поверх очков.
— Если нам предложил этот ликбез, значит читал. Лучше перескажи, этот «Аквариум» Суворова в двух-трех словах, — попросил вор в законе Клык.
— А что пересказывать-то, — чуть обиженно проговорил Карпович, закрывая книгу и снимая очки. — Сожгли этого суку при галстуке и в мятом костюме. Заживо. Носилки на направляющие и медленно к топке. Они заскользили как на коньках по льду. Топка раскрылась и, как говаривают и в Англии, и в США, и в Канаде, гуд бай май лав, гуд бай!
— Так поступить и с Бешеным. Гуд бай, и концы в пепел. Кости потом, что не сгорят, подробить малость, и все. У тебя, Дубик, кстати, крематорий дышит, или только на баньку может подыграть?
Поддубный, сидящий по центру стола, молча кивнул головой.
— Крематорий у Дубика суперсовременный, на газу, — проговорил вставший со своего места Крапленый. — Дровишек и уголька ему не надобно... Ну, ладно. Спасибо тебе, Карпович, за науку книжную, за отличнейший ликбез. Дальше мы — по-простецки. Сожжем это падло, чтобы не воняло дальше, и...
— Не стоит благодарности, — улыбнулся Карпович, пряча в карман очки. — Для вас я завсегда готов... Рад, что ликбез мой понравился. Сжигали поцов и подлецов не раз, но не интересно. Такой подход, думаю, чуть придал нашему собранию, вернее, суду, некую разновидность... Попытаюсь к следующему разу, если придется, тоже что-то интересное приготовить.
Борис Борисович Мазуров едва не подавился собственной слюной:
— Вы что?.. Сжечь меня захотели?.. Но этого нельзя делать, уважаемые воры в законе! Я много и многих нужных людей знаю, и буду полезен вам. Смогу, если что, помочь даже в верхах... В Москве и в других странах у меня не одна стоящая рука, дорогие господа! Немало близких и к Президенту, и к его заместителям, к Премьеру...
— Он, падла, еще и базлать может. Я думал, молчит, потому  что половину языка ему загодя уже отсекли... Господами нас обозвал, зараза... Из-за него, суки, столько километров многие из нас проехали-пролетели. Мне половину России, не смотря на мои почки, пришлось отмотать, — зарокотал Козырь со своего места. —  Я, конечно, доволен нашей встречей, но она, омрачена этим падлой. Как же, Красный Маг... Легкой жизни ему, падле, захотелось. О легкой смерти помышлял, скотина, тоже. Инвалидом меня хотел сделать, поц, Леню Хирурга на тот свет отправить. А не дождешься, гнида. Уйдешь, как тот, что в книге у Суворова, через трубу. Дым от тебя будет жирным и густым. Наша организация, к твоему сведению, созвучна бывшему ГРУ, то есть, главному разведывательному управлению. Можно сказать, почти что параллельна. Ты понял, наконец, насколько был, падла, дураком? Царем провозгласил себя, поц ненормальный...
— Он еще свои деньги в общак предлагал, — не выдержал Леня Хирург. — Думал, позаримся...
— Да на фига нам его меченые деньги? Забашлять вздумал? Купить нас? Пошел он кур доить! От денег Бешеного прет как от параши... Отдать их на культуру, которую такие как он совсем загнали в болото... А его мы культурненько в крематорий... Конечно, стоило опустить, пусть бы на зонах помаялся, дак вызволят его сразу погоннички хреновы. За деньги все нынче можно. Уж лучше кино посмотрим...
То, что убежать ему отсюда не удастся, Борис Борисович Мазуров понял еще два дня назад, как понял и то, что никто не собирался ни искать его, ни спасать. Его не только посадил Поддубный, как плешивую собаку на цепь в подвале, но и приставил к Мазурову двух охранников-молчунов, которых спустя два часа сменили еще двое мордоворотов. Все в татуировках, и так далее, на протяжении последних двух суток...
— Позволь, Дубик, сигарету ему напоследок выкурить. Так сказать по-человечески. Кстати, ты кормил эту дрянь? Не загнется с голодухи до наших дел? Думаю, он привык свое брюхо набивать деликатесами...
— Вы спрашиваете у меня? — поднял удивленные глаза Поддубный. — Хлебом мои люди кормили его досыта, водой поили допьяна, а вот на счет деликатесов, увы, он их, надеюсь, уже отъел вволю. Даже сверх достаточно, — улыбнулся Поддубный и, сложив ладони на столе, чуть приподнял их и опустил на столешницу. — О том, чтобы он сейчас покурил и все такое прочее... Нынче не я здесь хозяин, а сходка, и только ей решать что с ним, — Поддубный брезгливо взглянул на дрожащего Мазурова, — делать. Казнить или миловать, курить ему, или слюнки глотать...
— Пусть малость подымит, — неожиданно подобрел Клык.
— А я бы его сначала все же опустил. А, люди? Петушком сделал! — послышался из задних рядов голос Дрозда.
— Этого пердуна? Он обделался давно. От него несет, хуже, чем от параши. Мараться об это падло — последнее дело... Я даже шестеркам не позволю подобного сделать... Уж очень это быдло мне не по нутру.
— Хорошо, уговорили, — сказал церемониймейстер. — Дальше, значит, пойдем по расписанию, — Крапленый раскрыл блокнотик, полистал, взглянул на Бешеного, — сейчас еще не пришло время отправлять Хомячка в крематорий. Он еще нам малость послужит. Так, Борис Борисович?
— Да, да, да, — закивал головой Мазуров. — Конечно же, в чем вопрос? Я всегда готов вам помогать, ребята. Честное слово бизнесмена!
— Ну, ну, интересно, чем же  ты можешь нам прислужиться?
Борис Борисович взглянул на Крапленого и, глотая окончания слов, затараторил:
— Да всем, что имею.
— Его Величество изволят нам прислужиться, братки. Возьмем его на довольствие, или спишем вчистую? Прошу голосовать. Чтобы Его Величество, а в миру, Борис Борисович Мазуров, тьфу, — Крапленый сплюнул на пол, — чтобы Бешеный видел, кто за него руку тянет, кто против, а кто, если придется, и воздержался. Но будем голосовать через.., — Крапленый посмотрел на часы. — Спешу доложить, что мой будильник сообщает, что скоро обед. Баба Акулина в гонг через минуту-две пошлет шестерок звонить. Значится, голосование перненосится на после обеда.  Подумать в таком деле никому не возбраняется. А сейчас все выскажут свои за и против, чтобы потом не травить душу, мол, не так поступил, и прочее. Согласны? Что, Иголочка не согласен? Это же почему?
— Полгода назад почта принесла, что этот поц недоделанный выколол зенки Колотому. Колотый здесь? — Иголочка повернулся к Поддубному. — Ты, Дубик, конечно, не забыл его пригласить на действо?
Поддубный утвердительно кивнул головой.
— Ссученный. Он меня пытался в свое время продать сявкам... Нет, чтобы напрямую познакомить... Грозился ментами, потому и пришлось прибегнуть к этой операции с его глазами, — прохрипел Мазуров.
— Ты говорил намедни Дубику несколько иначе, падла, а теперь еще и перебиваешь уважаемого человека? Конечно, это действительно в твоих правилах... Уму непостижимо — этот недоделанный урод попрал наши еще пока, хоть и с трудом, но сдерживаемые законы.
— Это его дело, — сказал церемониймейстер. Так ты как, Ваше Величество?
— Я... Я... ваш.
— Ну, тогда сдашь свои карты после обеда. Сейчас всё продумай, чтобы потом долго не тасовал колоду. И учти, ни на что мы с тобой играть не будем. Цену сам понимаешь, какую себе выберешь...
— Да, да, — Бешеный чуть подергался в кресле. — Я понимаю, что при ней нельзя ничего проиграть, поскольку играют на ничто.
— Ты не добавит, Бешеный, что и выиграть нельзя ничего тоже. Ладно, все понято и расписано, — Крапленый улыбнулся. —  Обед, он и в Африке обед. Все в столовую!
Неожиданно, когда уже все воры в законе встали из-за стола, Крапленый поднял руку:
— Минуточку. А с Царем всех урок, что будем делать? Не оставлять же его одного здесь... С ним все может случиться за время нашего отсутствия. Невзначай возьмет и покинет прежде времени наш мир. Подавится языком своим или еще что... А мы даже не перекинемся с ним, так сказать, в картишки... Не по делу будет. Так?
— Пусть отобедает с нами, чем Бог послал, — смилостивился Иголочка, улыбнувшись и показав свою фиксу.
— Принято? — спросил Крапленый.
— Уважим, — мирно прогудели в зале и потянулись на выход.
— Ребятки, — в уже открытую дверь проговорил Крапленый. — Его Королевское Величество Царя всех урок Бориса отнесите к столовой. На троне!
Четверо мордоворотов тут же вошли в зал и, подняв кресло вместе с привязанным к нему перепуганным почти на смерть Бешеным, понесли к столовой.
— Да не боись ты, дурак, не в крематорий Поддубного тебя волокут, а к столовой несут, — ухмыльнулся Клык, увидев, как дрожит Мазуров.

* * *
После обеда, в зале заседаний собирались неохотно. Вкусная, сытная пища, приготовленная под руководством бабы Акулины, разморила воров в законе.
— Заходите, заходите, братки, — командовал у двери церемониймейстер Крапленый. — Царь всех урок уже заждался. Его при таком раскладе, да после вкусного обеда в сон склонит, что тогда будем делать, когда он задрыхнет по привычке? Неудобно будить царя...
Наконец все тридцать воров в законе расселись по своим местам.
— Давай, но чуть быстрее. Надоел этот Маг, ну его на фиг!
— Как по протоколу, братки, — развел руками церемониймейстер. — Чуть затянули до обеда, значится, ужмем после него.
Борис Борисович Мазуров вновь сидел в кресле со связанными руками. Ноги его тоже привязали ремнями к ножкам кресла. Он чуть подергался в нем.
— Царю неудобно, —  покашляв в кулак, деланно расшаркался Крапленый. — Рассупоньте, Красного Мага!
Мордоворот Степчик, вошедший буквально через минуту, достал из-за широкого пояса брюк финку Яши-Мастера за номером пятнадцать.
— Ты его, Степа, не порежь, случаем, финарем, — предупредил из-за стола Поддубный.
— Постараюсь, — ответил мордоворот и легонько провел лезвием по ремням. Ремни сразу отпали. — Я свободен?
Леня Хирург утвердительно кивнул и Степчик тут же ретировался из зала.
Разминая затекшие руки, Бешеный чуток подбодрился:
— Вы меня, уважаемые, примете в свой... клан? — спросил он, подобострастно поглядывая на сидящих за столом воров в законе. — Я уже был в зоне, а сегодня слышал, что вы вчера принимали двоих.
— Откуда слышал? От кого? Где? — резко приподнявшись с кресла, спросил Поддубный.
— Паренек сказал... В столовой... Я его не знаю... Может и меня примете? У меня немалая касса для вашего общака. Я все отдам, по честному, до копеечки... Гадом буду!  — Мазуров подобострастно поднял на Поддубного глаза.
— Опиши его.
— Молоденький такой, рыжеволосый, худенький... Да, наколка у него... Перстенек на пальце заколотый...
— Шершня ко мне, — резко приказал Поддубный, пройдя к двери и чуть ее приоткрыв. — Немедленно! — Он даже забыл о микрофоне.
Неказистый молоденький рыжеволосый паренек появился перед ворами в законе почти сразу.
— Ты почему разносишь внутренности1? Стал доверенным2?
1 Рассказывать неположенное кому-попало.
2  Осведомитель, доносчик.
— Я не знал... что нельзя. Никто не предупредил меня. Я же не гнал гамму1, я правду сказал. Все могут подтвердить, что я не доверенный.
1 Лгать, рассказывать небылицы.
— Тебя еще и предупреждать? — Поддубный взвинтился. — Знаешь, что за данное с тобой мы можем сейчас сделать?
Шершень покраснел еще пуще, кротко закивал головой, глаза его налились страхом.
— Опетушить стоит, — прохрипел Клык.
Поддубный не обратил внимания на «своевременную» подсказку Клыка. Паренек, искоса взглянув сначала на Клыка, а потом на сидящего в кресле связанного по рукам и ногам Бешеного, затрясся в страхе.
— Ты не прав, Клык. Оставь его, Дубик, — неожиданно произнес Иголочка. — Видишь, раскаивается пацаненок... Не по охотке он. Радостью поделился со всеми, что нашего полка прибыло... Не хотел твой Шершень нас подвести. Видно как на ладони. Честный пацан. Разве что сказал все этой заразе, — Иголочка искоса взглянул на Бешеного, — не знал паренек...
— Ладно, иди. После разберемся... Хотя, если меня просит мой друг, благодари его...
Шершень мелко кивнул, с благодарностью взглянув на вора в законе Иголочку, и прожогом выбежал из зала. Все остальные сидящие за столом воры в законе промолчали.
— Итак, вернемся,  к протоколу, — проговорил, как показалось, чуть с ленцой встав с кресла, церемониймейстер Крапленый.
— Перед обедом мы базлали о том, чтобы дать ему закурить... — Леня Хирург, еще не севший в «президиум» поднял голову и посмотрел на Поддубного. — Бешеный еще действительно не петушился?
— Насколько мне известно, и донесла почта, не пришлось ему этого «счастья» испытать, — бесстрастным голосом проговорил Поддубный.
— Тогда это несколько меняет дело.
Стоящий рядом с Мазуровым Леня Хирург, достал сигареты «Прима» и протянул их Бешеному. Борис Борисович дрожащими пальцами взял сигарету, прикурил от поднесенной зажигалки, смачно затянулся, выпустил дым.
— Большое спасибо, господин вор в законе. Так вы меня примете меня в свой... дом? Я, конечно, не говорю, о том, чтобы сразу подать заявку на то, чтобы стать вором в законе. Нет, нет, не подумайте. Я на нахалку не тяну сейчас... Может, когда-то позже...
Поддубный печально посмотрел на Бешеного.
— Это как посмотреть на твое поведение и отречение ото всех титулов, которые на себя навесил. Вижу, малость остепенился, — размеренно сказал Иголочка.
Леня Хирург тем временем сел на свое место.
— Отрекаюсь, видит Бог, отрекаюсь, дорогие. На фиг  они, все эти титулы, мне дались. Я все понял. Сила не только в деньгах, но и в группе.
— Не тяни оскомину. Отрекаясь ото всех своих наворотов, вором в законе ты не сможешь стать ни при каких раскладах, хоть тебе всю дорогу будут переть одни козыри. Понимаю, ты сидел на баланде, но данное отнюдь не говорит о том, что ты можешь стать вором в законе. Да и клетка в паспорте тебе о многом говорит... Довесок дюже мешает это сделать... Ну, то есть, жена твоя, так сказать...
— Эта клетка не только у него в паспорте, но и на его вшивой душе.
— Ладно, кому принадлежит сегодня право решительного голоса? — подойдя к столу, спросил Крапленый. — Затянулось все до безобразия. Раз ты, Мазуров Борис Борисович, решил всех сдать, начинай, мы послушаем, а там посмотрим, поглядим... Считай, что ты играешь в карты со всеми нами. Выпендрежь при нас не пройдет, как и подтасовка. Лишние тузы тоже ни к чему. Так что ты учти!
Крапленый подкатил к сидящему Бешеному небольшой столик с несколькими кувшинами и парой стаканов. — Ты покурил, теперь попей, освежи свое горло, и начинай. Здесь соки — виноградный и прочие. На выбор. Вон в том, зеленом кувшине — винцо-сухарик.
Мазуров нетерпеливо схватил стакан, налил в него виноградный сок и неожиданно для всех подозрительно посмотрел на него и поставил уже налитый стакан на место.
— Ты чего? — удивился Крапленый.
Бешеный скривился.
— Брезгует, — сказал Иголочка. — Он и на обеде кривился... Думает, что мы возьмем и отравим его.
— Могеть быть, — Крапленый улыбнулся. — Осторожность в этом деле да при таких раскладах, не помешает никогда, правда, господин Мазуров? — спросил Крапленый.
Мазуров кивнул.
— А вообще-то, и впрямь сушит. Слава Богу, что ты не опущенный и не голубой, а то бы... — Крапленый взял тот же кувшин и налил себе полстакана сока, выпил. — Здесь, Борис Борисович, на западло не идут. Раз дают, Боренька, можешь пить спокойно. Все многократно проверено. Это тебе не при сявках, не жмурики перед тобой сидят, да слушают твои бредни, не шестерки... Если что, мы скажем прямо, а не доверять нам и нашему слову вора в законе, самое что ни на есть последнее западло. Главное, чтобы ты основательно, до конца своих дней, зарубил это на своем крючковатом носу, просящем давно кулака побольше, чем даже мой. Чтобы вмазать по нему так, чтобы потом расквасить твой носик в смяточку, как брошенное на асфальт с пятого или с девятого этажа яйцо куриное...
Бешеный покраснел как вареный рак, затем схватил со столика стакан и в один прием осушил. Налил еще один, снова выпил...

* * *
Мазуров «сдавал» всех «своих» — и помощников, и «предводителей» минут сорок. Его тактично не перебивали, хотя все это порядком надоело ворам в законе.
В диктофоне, поставленном на столик рядом с Мазуровым, и на видео оставались фамилии, имена, клички, адреса, многочисленный компромат на «сданных».  Многие воры в законе даже диву давались, как можно все это запомнить, не заглядывая в памятку.
— Тебе интересно все это? — наклонившись к Поддубному, прошептал на ухо Леня Хирург. — Эта собака пытается без вазелина влезть нам всем без исключения в задний проход. Он начинает бахвалиться. Сука он, похож на продажную вокзальную стерву. Я бы с таких сначала шкуру снимал, а уж потом...
Поддубный взглянул на часы.
— Еще не более пяти минут, и закругляемся, — спокойно ответил Лене Хирургу Поддубный. — Крапленый свое дело знает, и протокол тоже.
И действительно, ровно через пять минут со своего места поднялся Крапленый.
— Ладно, Борис Борисович, — он подошел к Бешеному и выключил диктофон, прибрал со столика. — На сейчас хватит. Да и вообще... Много информации, полученной от тебя сегодня, может только навредить... Да и посмотри сам. Ты уже половину России отмахал, на Польшу, Германию, Украину, Белоруссию замахнулся... А начнем мы по вешкам да по околоткам дергаться... Это же не фунт изюму... Мы порядком подустали, и язык твой, надеюсь, тоже молол, молол, да, вижу, заплетаться стал...  А вообще-то, мне кажется, братки, он нас запросто кидает. — Крапленый обратился к столу. — Столько наплел, что... На фиг нам все его Польши, Германии и прочие? Нам что, России мало? Мы же не татаро-монгольское иго...
— Я-то? — Мазуров попытался вскочить с кресла, но едва не завалился на пол, поскольку забыл, что ноги его крепко привязаны к ножкам кресла. Глаза его горели огнем. — Да я... Я... ни слова не соврал. Я...
— Ты-то! Достаточно тебе барахтаться. Ты удостоверился, что никто твое вонючее бренное тело из твоих, как ты думал, лепших дружков, вытаскивать из «дерьма», в которое ты попал, не собирается...
Борис Борисович присел в кресло, снова вскочил, начал озираться:
— Я ведь вам все-все рассказал, все! Ничего не утаил!
— Ну и дурак. И жена твоя, ненаглядная, тьфу, дура, в ментовку сразу поперлась, мол, муж у нее, благоверный, пропал... Знала бы она, кто ты на самом деле, вовек не сунулась бы в ментовку. Она прокляла бы тот день, когда пошла с тобой под венец. Ее бы трахнуть сейчас при тебе же, ты ни слова не сказал бы, лишь бы шкуру свою спасти...
— Что вы себе... э... э... позволяете? — не выдержал Мазуров.
— А ничего противозаконного с нашей точки зрения, бывший Король всех «урок»! — бросил Крапленый. — Ментовка поищет-поищет тебя, а потом разведет руками, и дело в архив отправит. Вот так, пока еще Борис Борисович Мазуров, а возможно вскоре — удобрение в виде пепла на какую-то из этих полянок, хотя, пепел твой, чтобы не вонял дальше, следует вывезти отсюда за тридевять земель...
У Бешеного на лбу выступила испарина.
— Что, Борис Борисович, испугался малость? — спросил, улыбаясь, Крапленый.
— Ум-гу-у, — чуть, лишь краешками губ, улыбнулся и Бешеный. — Это шутка, ребята?
— Какие тут шутки? — деланно шумно вздохнул Крапленый. —  И не называй нас ребятами. Мы, к твоему сведению,  воры в законе. Понял, падло?
— Понял, все понял. Извините, если что не так, — заскулил Борис Борисович.
— Понял то ты понял, но все равно мимо «Аквариума» не пройдешь. Тебе что, задаром устроили здесь избу-читальню? Думал, все это кино? Ни фига подобного! Кино будет после, а сейчас хватит нас насиловать... Хмельное твое забытье, в которое ты сегодня попал после обеда, в нашем крематории, выветрится в минуту. Пусть войдут Профессор, санитары  и Колотый.
Воры в законе вернулись из полудремы. Буквально через минуту в зал вошли Профессор с крашеным в голубой цвет чемоданчиком и четверо мордоворотов с носилками. За ними за руку ввели незрячего Колотого. Мазуров никак не мог врубиться, что же происходит. Наконец он понял все, снова вскочил с кресла и дико закричал, увидев, как Профессор раскрыл свой чемоданчик.
— Нет! Нет! Не-ет!!!
Бешеный снова обессилено упал в кресло.
Не обращая внимания на крик, Профессор начал не спеша доставать из своего чемоданчика марлю, вату, несколько бинтов, скальпели, зажимы. Все сложил пока горкой. Рядом с ними поставил небольшую баночку, на которой было написано по-латыни «Spirituswini». Затем разложил все на небольшом столике на колесах в той последовательности, как они были ему нужны для операции.
Когда столик подкатили к креслу, на котором, дрожа всем телом, сидел Борис Борисович, он побелел и заскулил:
— Зачем? Я же ваш! Всей душой! Честное слово! Я еще не все рассказал... Я много знаю. Я же... — Мазуров снова приподнялся с кресла.
Крапленый чуть повел головой, и к Бешеному тотчас подскочили два мордоворота и насильно усадили в кресло, которое неодобрительно крякнуло под мясистым задом Бориса Борисовича.
— Сейчас, — не обращая на срывающийся голос Бешеного, а затем и плач, — первым палачом этой скотины, выступит Колотый. Подведите, пожалуйста, Кирилла ко мне поближе. А этому падле, — Крапленый чуть кивнул на Мазурова, —  заткните вонючее хлебало.
Придерживая незрячего под руку, его подвели к церемониймейстеру.
— За что тебя, Кирилл, этот ублюдок долбанный ослепил?
— Я отказался порешить изнасилованную им пятнадцатилетнюю девчонку, которая стала Бешеному поперек дороги. Она грозилась заявить в милицию. Он девчушку три дня не выпускал из спальни. Где ее раздобыл, откуда умыкнул — не знаю. Что с ней делал остальные дни дальше, кроме того, что изнасиловал в первый же вечер — тоже не знаю, но девочку вынесли от него едва живую. Ее кто-то попользовал еще дней пять после него и потом убили девочку или утопили. По слухам — повесили в посадке, но это, у меня не совсем точные сведения... Может, ее даже живой закопали, — Колотый шмыгнул носом. — Слышал, что и такое у Бешеного случалось с теми, кто не хотел под его начало идти...
— Ты, какой глаз ему кольнешь?
Борис Борисович Мазуров с уже заклеенным огромным лейкопластырем ртом, широко раскрыв глаза, которые, казалось, еще миг, и вылезут из орбит, попытался привстать, но его тут же насильно усадили стоящие слева и справа от него два мордоворота, руки которых лежали у Мазурова на плечах.
Спереди кресла потекло, резко запахло мочой.
— Он обгадился прежде времени, — спокойно сказал церемониймейстер. — Фу-у!
Воры в законе громко засмеялись.
— Чего глотки дерете. Вам далеко, пока вонь донесет, а я — рядом. Я же не виноват, что Борису Борисовичу Мазурову, Красному Магу никакая магия не помогла, — презрительно заговорил, закрывая нос рукой Крапленый. — Он соку перепил, виноградного. Ба, он не только описался, но у Его Королевского Высочества, видно, только что произошло несварение желудка. Много схарчил на обеде... Поносищем так и прет!
Все, в том числе и Крапленый, громко захохотали.
— За это его следует разжаловать, снять все титулы. Как же, обгаженным оставаться Его Королевским Величеством? — донеслось из зала.
— Только побыстрее. Я долго находиться при нем не могу, — Крапленый сделал мину на лице. — Ну, слава Богу, проголосовали единогласно! Вот он был Царем, и царька не стало! — сказал церемониймейстер. —  Что, Колотый, ты какой глаз ему колоть будешь? Решил уже?
— Да никакой, — прокашлявшись, глухо ответил незрячий.
— Это не решение вопроса перед нами, — сказал Крапленый, и, взяв Колотого за руку, подвел к Бешеному. — Не боись, Кирилл. Хоть от него и воняет, как от близко стоящей параши, но он пока еще зрячий на все сто, а ты — на всю жизнь инвалид первой группы. Хоть бы, сука, один глаз тебе оставил. Поверните Бешеного мордой к нам, чтобы все видели, — громко приказал Крапленый. — Мне бы это поручили, я бы кольнул эту суку быстренько. И побольнее...
— На вот, возьми, Кирилл, — стоявший рядом Профессор подал в чуть протянутую правую руку Колотого скальпель. — Только аккуратно, Кирилл, не штыкони до мозгов, чтобы эта падла тут же не окочурилась. Бешеному еще много предстоит попробовать стоящего, так сказать, искупить грехи свои и перед нами, и перед теми, кого он уже успел отправить на тот свет...
Пальцы левой руки Колотого бегло пробежались по скальпелю — до острого кончика. Наколовшись, вернулись назад, к основанию.
У Мазурова заиграл кадык, крик предстоящей боли застрял у него в горле.
Колотый неуверенно зажал в дрожащих пальцах скальпель, затем протянул левую руку вперед и, коснувшись потной шеи Мазурова, отдернул руку, словно Колотого пронзило электрическим током.
— Не могу я! Зарезать могу, убить, но глаза колоть... — едва не плача, произнес Колотый упавшим голосом. — Не могу.  — Колотый поднял голову и говорил в сторону от стола, за которым сидели воры в законе. Он их не видел и не мог видеть, поскольку был незрячим.
— Не насилуйте Кирилла, — из-за стола встал Поддубный. — Это сможет сделать каждый из нас. Но, думаю, что Профессор выдернет левый или правый глаз Бешеному и побыстрее и побольнее. Все это произойдет без анестезии, то есть, без наркоза. А ты, Кирилл, должен знать, что мы, воры в законе за тебя, за твои мучения отомстили этому скотине. Пришло время. Снимите намордник, пусть орет, Кирилл, к сожалению, не сможет увидеть этого, то пускай хоть услышит...
— Спасиб... — голос Колотого утонул в бешеном крике от боли Мазурова. У него больше не было левого глаза, который аккуратно вынул Профессор и положил на марлевую салфетку.
Пока Профессор возился с перевязкой, голову Бешеного, подобно тискам, держал один из мордоворотов.
— Ну, чего, и второй глаз тоже долой? — обыденным голосом спросил Профессор.
— А что, давай, поглядим, клево это у тебя выходит, — проговорил Иголочка и добавил, — р-раз, и нету глаза...
— Подождите, не надо, господа воры в законе... Я еще не все вам рассказал... — В голосе Бешеного была боль, просьба, унижение. Оставшийся правый глаз, казалось, уже вылез из орбиты и еще чуть-чуть и «заболтается» подобно часовому маятнику на ниточке.
— Оставьте. Ему надо поглядеть еще на топку, — рассудительно сказал Леня Хирург.
Профессор, со знанием дела начал складывать инструменты со столика в свой медицинский чемоданчик.
— Нынче, — Крапленый посмотрел на часы, — четырнадцать часов пятьдесят восемь минут. Пора закругляться. Пойдемте на воздух, братки. Этого вонючего ублюдка сейчас положат на носилки — он-то сам не пойдет, ноги не удержат после всего этого его барыло... — Крапленый покашлял в кулак. — Затем Бешеного исполнители аккуратненько подмоют в баньке, так сказать, наведут марафет на его зад и прочее. Переоденут, привяжут к носилкам проволокой,  и поднесут к крематорию... Кстати, ровно в шестнадцать ноль-ноль носилки с возлежащим на них Борисом Борисовичем Мазуровым ногами вперед по три миллиметра в секунду отправятся по направляющим в топку. Не упустите момента. Учтите, что специально ждать никого не будем... Да, ребятки, — обратился к помощникам церемониймейстер, — чтобы через каждые две минуты сообщали бывшему Его Королевскому Величеству, сколько ему жить на этом белом свете осталось! Надеюсь, это ему будет полезно знать.
Мордовороты молча кивнули.

* * *
— Что собираешься делать с криминальной кассой Бешеного? — спросил, выходя из крематория, Леня Хирург. — Капитала о-го-го! Но он-то, сука, как извивался... Думал, перед дверцей остановим носилки и его на пьедестал. Напрасно старался...
Поддубный натянуто улыбнулся. В его ушах стоял дьявольский гогот огня из раскрывшейся двери топки и душераздирающий крик, шедший из перекошенного от боли рта Бешеного, а перед глазами — страшный, вырывающийся огонь, проглотивший Красного Мага, словно так и нужно было.
— Молчишь? — донесся до Поддубного, как из подпола, голос вора в законе. — Что же ты с бабками Бешеного делать будешь?
Поддубный все еще медленно выходил из транса.
—  Что решит наша сходка сейчас, то и делать будем.
— Основные капиталы кассы Красного Мага в швейцарских банках, как их оттуда взять, когда Бешеный уже покинул Землю и на пути неизвестно куда.
Поддубный, наконец полностью придя в себя, чуть повеселее взглянул не Леню Хирурга и хмыкнул.
— Чего хмыкаешь, Дубик, — спросил у Поддубного подошедший Крапленый. — Впечатляющее зрелище... Фефер1, клевый.  Скажу — не поверят братки... Разве что видушку покажу. Это не в котельной, не в кочегарке задрипанной, не в паровозной топке... Антураж... Хоть раз в жизни посмотрел, как это самое, — не нашелся как продолжить предложение, сказал Крапленый. — О чем толкуете?
1  Наказание, расправа (жарг.).
— О деньгах Бешеного, куда пристроить их, и тому подобное, — сказал Леня Хирург.
— И мне можно послушать, или... вы все  втихаря?
— Это же зачем? — поинтересовался Леня Хирург. — Мы восьмерку не крутим1.
1  Не обманываем (жарг.).
— Ясное дело, — сказал Крапленый. — Еще бы вы крутили восьмерку... Не даром зарубку клали1 ...
3 Давать воровскую клятву (жарг.).
— Продолжим сходку, и я все сообщу, — сказал Поддубный. — Хотя, могу и сейчас. — Пока есть время, обсудим  в кабинете.
В кабинете практически неслышно работал кондиционер. Когда Крапленый и Леня Хирург сели в кресла, Поддубный подошел к рабочему столу, поворожил под ящиком, затем направился к сейфу и как только прикоснулся к малюсенькому глазку на нем, в сейфе что-то тихо зажужжало и дверка медленно, словно с неохотой, отъехала.
— Ты, Леня, интересовался, как мы денежки Бешеного умыкнем из швейцарских и других банков? — вот оно, завещаньице, вернее распоряжение Бориса Борисовича Мазурова передать его вклад своей далекой родственнице в случае его кончины, Тамаре Иваньковой, — Поддубный протянул Лене Хирургу «завещание» Бешеного. — Кстати, оно заверено, как и положено, нашим нотариусом и составлено на русском, английском и немецком языках. И справочка о кончине господина Мазурова Бориса Борисовича тоже заверена не только главным врачом одной из больниц Воронежа, но и, как водится, нотариусом и всеми, кому нужно было заверять...
 Поддубный, снова подошел к сейфу, положил в него завещание Бешеного и прикоснулся пальцем к глазку. Толстенная дверка сейфа моментально «заехала» в пазы. Внутри что-то чуть слышно пискнуло.
— Что за сейф у тебя, Дубик? — спросил Крапленый, с интересом наблюдая, как Поддубный ворожил у дверцы. — Вижу, что не тридцатых годов.
— Писк моды. Ему ключи не надо. Открывается благодаря отпечатку моего пальца. У него автономное питание. А если меня кокнут, что не исключено, есть еще человек, который может открыть. Но только после того, как меня не станет.
— Он что, докажет твоему электронному сейфу, что ты, например, сыграл в ящик, и сейф этому возьмет и поверит? Лажа все это, Дубик. Накололи тебя, когда продавали эту бронированную махину.
Поддубный снова улыбнулся, прошел от сейфа к столу, опустился в рабочее кресло.
— Этот человек, сможет открыть сейф только по прошествии сорока дней после моего «отсутствия». Для этого даны указания кому надо. Никто до этого времени того человека в мой кабинет не впустит. Даже если он будет называть пароль. Надеюсь, вы поняли. И если я на протяжении сорока дней не буду открывать данный сейф.
— Поняли, конечно же поняли. Как такое нам не понять? — с некоторой язвинкой в голосе сказал Крапленый. — И тот человек, как я понял, шнифтарь не из лагерного, а из свободного общака1.
1 Свободный общак — оперирует миллионами долларов, финансирует крупнейшие операции, подкупает должностных лиц высокого ранга, выплачивает пенсии семьям погибших авторитетов (сейчас они колеблются от тысячи до 5000 — 6000  долларов в месяц, оплачивает услуги осведомителей, финансирует крупномасштабные преступные и иные операции и т.д.
Лагерный общак формируется внутри зоны и служит для «грева» «нуждающейся» в этом братвы, карцеров и изоляторов, подкупа, закупок спиртного, табака, чая и наркотиков, а также для личных расходов лидера. В каждом отряде  существуют шнифты — местные кассы, за которые головой отвечают шнифтари  — группа зеков, назначенных вором в законе. Шнифтари собирают  дань на общак. Размер дани устанавливает сходка.
Поддубный кивнул. Он хотел показать Лене Хирургу и Крапленому еще одну интересную штучку, которую для него буквально несколько дней назад раздобыл Королек, подкупив  одного полковника из ФСБ, но Крапленый четко определил, что пришло время идти на продолжение сходки и, все трое покинули кабинет Поддубного.

* * *
Поддубный, обливаясь холодным потом, вскочил с дивана, выхватил из тайника несколько колец, которые привычно легли у него между пальцами, заточку, подбежал к двери и только тут осознал, что причина этому — дикий, дурацкий сон. Он проснулся от спазма, сдавившего горло до такой степени, что ему не было чем дышать.
Вору в законе снова снилась зона...
...Снег. Метели. Под минус сорок зимой на улице и за плюс двадцать пять с гнусом да с вездесущими комарами-кровопийцами — летом... Проклятый всеми лесоповал и дощатый барачище с прогнившими стенами, где отовсюду дуло...
Там, в зоне строгого режима Поддубный был одним из пронумерованных зеков, а, значит, никем... Собаки-звери, науськанные на человека в робе. Не дай Бог выйти из шеренги или строя, на метр или отойти по нужде за отведенную флажками площадку — до смерти загрызут... Это уже попытка к бегству... Такие же, как и их собаки — конвоиры — озлобленные дебилы с автоматами, напичканными боевыми патронами по завязку, и несказанно огромными полномочиями...
Баланда да супы с жилами вместо мяса, а то и без них, и спитой чай с бромом для понижения потенции...
Вшивые двухэтажные твердые нары, черные от времени и грязи, которую не отмыть ничем, ни при каких раскладах... На  них нельзя положить не только матрац, которого давно, наверное, с дней смерти Иосифа Виссарионовича в этой забытой и заброшенной глуши не существовало, но и скошенного сена...
Море туберкулезников...
Это счастье, что Поддубный не заразился на зоне туберкулезом, и что повсеместная чесотка обошла его стороной...
Отбухал он свой срок от звонка до звонка. Освободился бы и раньше, но его продержали на лесоповале за язык, который без костей, в аккурат от шестого марта — года поимки, и до шестого марта — года выхода на волю... А уж, сколько навешали на него карцеров — Поддубный даже со счету сбился...
Подняться на ступеньку выше, а затем и дальше, как по маслу, ему помог случай и Корольков, отсидевший на зоне срок  почти в два раза больший, чем Поддубный.
После вечерней поверки вновь прибывшую на зону семерку  бугор решил проверить на благонадежность и кое-чего порасспросить у них.
Набычившиеся громилы, сгрудившиеся у зарешеченной двери, словно только что пойманные на воле звери, затравлено, из-под нависших бровей, поглядывали на старожилов. Новенькие стояли в напряженке, со сжатыми кулаками. Их бросили сюда как мышат. Скорее всего, только что получившие прописку, решили держаться вместе и дать отпор кому бы то ни было в бараке. Они пока еще как следует не знали ни законов зоны, ни железных правил седьмого барака. Никто этих «знаний» от вновь поступивших, пока не требовал. Для того, чтобы требовать, необходимо было сначала,  как говорил один из старожилов барака с десятилетним сроком заключения Мочкарик, преподать их.
— Ну, здравствуйте. С прибытьицем, — спокойно сказал, подходя к группке бугор. — Я здесь старший и вы будете выполнять все мои приказы. А теперь по одному проходи к моим нарам, побеседуем.
Бугор повернулся от набыченных громил, сел на свои нары. Все находящиеся в бараке навострили уши, словно приблизились к единственным одноэтажным нарам барака, на которые присел бугор. С десяток приближенных к бугру расположились рядом.
В свое время, как только Поддубного привели в барак, бугор беседовал и с ним. Ничего такого предосудительного. О чем спрашивал бугор — отвечал. И нары Поддубный занял, на которые указал старший. Правда, бугром в бараке был тогда другой — Константин. Он год назад попрощался с зоной и круто, как передавали по дороге, вышивал на свободе. Вместо себя Константин «посадил» заслужившего доверие и по рекомендации пахана, Павла Лютикова с прозвищем Лютый. Хотя прозвище никак не соотносилось со степенным и справедливым зеком номер ЮЛП—17897.
— Пошел ты к черту. Никто твоих приказов выполнять не собирается. И беседовать с тобой мы не будем. У нас свой пахан, Вольдемар. Мы его вместе избрали, он нам и будет паханом,  — на удивление тонким голосом пискнул один из вновь прибывших сявок, мордоворот по комплекции. — И менять его мы не собираемся. Правда, ребята? — обратился громила к вновь прибывшим, затем вызывающе взглянул на тех, которые уже не по одному месяцу, да и не по одному годку барак этот считали своим родным домом. — Вы сами по себе, мы сами... Место нам предоставьте такое, чтобы мы не рассыпались пшеном по этому дерьмовому вонючему сараю. Вольдемар уже по второму разу идет. За убийство...
— Ладненько, — Лютый вздохнул и деланно улыбнулся. — Поглядим, посмотрим. — Шовчик, — едва слышно попросил он шныря, — убери эту дурную заразу от меня подальше. Зашли на Колыму, а, хочешь, поговори с ним по душам. Коли что — завтра опустите, братья. После разговору. Может, он поехал и место ему не возле параши, а в настоящей психичке?
— Я-то? Я поехал? Чья бы мычала, — вновь прибывший попытался подскочить к Лютому, но кто-то аккуратно поставил ему подножку и громила под два метра ростом под смех барака, растянулся на дощатом полу.
— Чего он мечет бисер? Мы для него что, свиньи? — недовольно проговорила даже почти всегда молчащая опущенная еще в прошлом году Алевтина. — Может, он еще захочет меня трахать? А справка о СПИДе у него имеется?
— Ты чего, Алевтина, у нас-то спрашиваешь? У него и поспрошай. А про то, чтобы трахать тебя... Думаем, что это быдло здоровенное станет, коли у тебя вместо месячных, расстройство желудка приключится, твоей подменой. Затаскали и так уж тебя... — сказал кто-то из жильцов барака. — Скоро не будешь успевать подмываться...
В бараке захохотали.
— Ладно, поговорили, — из грязно-серой подкашливающей и сморкающейся, хохочущей массы отделился на вид щупленький наполовину лысый Шовчик, — и будя. — Он подошел к базлающему придурку и резко, как это делал всегда, взмахнул своей длиннющей рукой.
Но рука Шовчика не достала до мордоворота, который, неизвестно каким способом перехватив ее, тут же грохнул о колено.
Шовчик взвыл:
— С-сука-а-а! Рук-ку! Рук-ку м-мне-е по-ло-мал!!!
— Стоять! — так же пискляво почти прокричал мордоворот. —  Переломаю руки-ноги всем гадам, кто полезет на меня или на нашего пахана. Гадом буду! Наши ребята, если что, порежут всех!
И действительно, в руках двух из вновь прибывших опасно блеснула сталь. Как они пронесли самодельные финки на зону, одному Богу было известно.
— Режьте вот этого! — мордоворот указал на Лютого. — Другие в драку после этого не полезут!
Нахальство пришлого возымело адекватное действие. Барак, уже сдруженный и спаянный, взбудоражился. Назревала крутая драка.
Не дожидаясь, пока его затопчет масса, живущая в бараке и подчиняющаяся законам зоны, мордоворот бросился на все так же спокойно сидящего на нарах Лютого.
Тотчас тихо вжикнуло колечко. Его умело бросил Поддубный. Оружие, которым на зоне владели немногие, оттяпало почти половину оттопыренного уха ненормальному мордовороту, чем сразу же осадило его пыл. Второе десятиграммовое колечко с бритвенно остро отточенными краями Поддубный метнул показательно по одному новоприбывшему фраеру, который чересчур выпендривался перед всеми барачными самодельным ножом, мало похожим на финку.
Это был не вой легко раненого в руку, а рев, на который прибежали даже четверо надзирателей с автоматами и рвущимися с поводков собаками-зверями.
Увидев, что в бараке пока никто не отдал коньки, а идут ознакомительные «пристрелки» и навороты, фараоны, отобрав у вновь прибывших финки, буквально сразу же ретировались. Они  даже не обратили внимания на воющего на нарах Шовчика. Подобное наблюдать им было не впервой... О том, чтобы сейчас же отправить Шовчика в лазарет, не было и речи... Он должен был подождать до утра...
За это у Поддубного на зоне сразу же повысился рейтинг.
Он чужой, малой кровью, остудил пыл новоприбывших. А что бы было, если бы на их финки пошли все барачные скопом? Да как минимум семь трупов фраеров. А к ним сколько еще в придачу полегло бы барачных — кто его знает...
Уже значительно позже, через год, Поддубный стал вором в законе. А до этого был если не пешкой, то, конечно же, и не козырной картой, до которой ему надо было расти и расти.
И он дорос...

* * *
...Все еще пребывая под впечатлением страшного, дурацкого сна, где его сначала хотели кастрировать свои же, зонные просто так, от нечего делать, а потом поочередно начали объявлять третью штрафную санкцию, Поддубный, отбросив заточку куда-то назад, на диван, кольца положил тут же на стул — уберет в тайник потом — прошел в соседнюю комнату. Там он долго пил ледяную воду из холодильника. Затем, уже стоя в ванной, минут пятнадцать поливал себя из душа тоже отнюдь не теплой водой, а под конец и вообще перешел на «ледяную».
Ретиво растирая набычившиеся от холода мышцы до жара в теле, Поддубный думал, что все это последствия только что прошедшего сходняка.
Вспоминая о том, что сделали с Бешеным минувшим вечером исполнители, Поддубный еще раз вздрогнул и, натянув спортивные брюки, выглянул в прихожую.
Личный телохранитель Поддубного мирно посапывал на диване, но как только дверь чуть приоткрылась, вскочил:
— Мы куда-то едем? Машину готовить? — тут же спросил он громоподобным голосом.
Поддубный отрицательно мотнул головой и, плотно прикрыв за собой дверь, молча вернулся в комнату, сел за рабочий стол. Компьютер не включал.
Завтра у него предстоял отнюдь не легкий день — сразу же после завтрака нужно было отправить по домам оставшихся у него гостей, а после обеда, если ничего не помешает, «наведаться» к мэру Лучегорска Константину Ивановичу Шилову.
Повод у Поддубного был. Федоров в последнюю с ним встречу, выложил все о наркобизнесе Шилова как на тарелочке... Рассказал столько, что Поддубному ничего не оставалось, как «снять пенку». И наркоманы малость раскололись. Они действительно нюхали феню и покупали ее по наводке Клопика. Этого коротконогого артиста — Андрея Щербатюка, Поддубный приказал достать хоть из-под земли назавтра к тринадцати тридцати. Назвали наркоманы и адресок неизвестного Поддубному притона, где раньше кололись чем попало.

* * *
Поздним вечером, когда наркоманы пришли в себя и их начала во всю бить «оскомина», в подвал позвали Поддубного. Никого из продавцов и места продажи фенциклидина, девица не назвала, поскольку наркотик ей покупали дружки по игле. Но адрес притона и пароль, где уже однажды нюхала купленную феню, ей был известен.
Поддубный приказал оставить в подвале трех наркоманов, пусть еще их «ломает», взять лишь Татьяну и отправиться в притон.
Около десяти вечера ребята Поддубного подъехали на двух легковушках к частному дому на окраине Лучегорска. Девица назвала пароль. Группе открыли. Увидев, что она совсем «заоскомилась», мужчина лет сорока тут же показал пустой шприц на ладони:
— Башляешь?
Девица нетерпеливо кивнула головой и отдала ему сто долларовую бумажку, которую ей перед этим вручили хилые с виду, с горящими глазами тоже «жаждущих уколоться», ребята Поддубного.
«Хозяин» долго смотрел банкноту на свет, протянул между пальцами:
— Тебя уколоть или сама? — спросил мужчина, сразу же подобрев и зажав в руке шприц. Сколько тебе положить на шину?
Девица нетерпеливо процедила сквозь зубы:
— Четыре, но лучше мне порцию фени. И подышать...
— Феню? Конечно же, феня, милая моя девочка. У меня все, дорогая для тебя есть. Как же иначе? Я был бы не я, если бы не имел нужного товара... В моей хате, милая и красивая, есть и феня, и не дороже, чем везде. Молодец, что именно ко мне пришла, а не к другим продавцам... Они начали что-то химичить, чего-то подсыпать, и феня у них дает не тот кайф. Я не развожу — зачем... И дальше ко мне, милая, приходи... Через пяток раз тебе буду отпускать со значительной скидкой. А когда приведешь еще желающих, значится, почти бесплатно. Поняла?
Татьяна кивнула.
— А вы все что будете «хавать»? — «Хозяин» посмотрел на ребят, стоящих за Сидром.
— И феню, и иное, — отмахнулся Сидр.
— Я хочу! Быстрее. Я вас прошу! Пожалуйста!!! Меня сожрет боль... Быстрее!!! — вдруг запричитала Татьяна.
— Так тебе действительно лучше феню? Ты знаешь, сколько она стоит? Тебе на весь стольник, или Франклин1 на всех один?
1 Сто долларов. Имеется в виду портрет Президента США Франклина на банкноте в сто долларов.
Татьяна нетерпеливо утвердительно кивнула.
— Так знаешь? — еще раз поинтересовался хозяин, подозрительно просвечивая взглядом все вокруг своего осевшего в землю давно некрашеного деревянного домика. — А, может, ты хочешь новенького попробовать? Мне сегодня привезли первитин. Он как первачок! Кайф поймаешь что надо! Сразу пойдешь с ним трахаться... Это непередаваемо!
Девица снова проканючила:
— Не хочу новья, не хочу трахаться! Мне феню! Феню, — слезы закапали у нее из глаз. Она начала мотать головой... Вот-вот и с ней могла произойти истерика.
— Тогда проходите. Башли у тебя при себе?
— Дак она тебе отдала сотенную, — проговорил с нажимом один из шестерок Поддубного.
— Да, да, — согласно кивнул «хозяин», — я же не отрицаю. Я про тебя спрашиваю.
— Скорее, Танька наша совсем загибается. Скоро и меня начнет ломать, — проговорил коротко стриженый, худой как жердь паренек с припухшими веками и бланшем под левым глазом. — Башлей у нас с лихвой. И зелень, и рубли, и гривны,  —  он вынул из кармана несколько смятых в кулаке бумажек. — Дай Таньке, что просит!
— Все на феню? — поинтересовался мужчина.
— Не, — протянул Сидр. — Половина в обнимку с феней, второй группе — эффа1.
1 Эфедрин (иногда наркоманы употребляют и слова  эфедрон, дрон, рин, федря, дроф).
— Героинчик?
— Никому.
— Понял, — на феню за мной, остальные — в эту дверь. Шприцы свои, или предоставить? Три доллара за одноразовый.
— Сколько? — Сидр, взглянув на  «Хозяина»,  присвистнул.
— А ты что хотел даром?
— Ладно, — протянул Сидр, у меня свой шприц, а ребятам купим...
— Сашка, — громко позвал «Хозяин». — У нас гости.
В полутемный коридор почти сразу же вошел паренек.
— Возьмешь ее на феню.
— Понял.
— Тебе туда, — еще раз проговорил хозяин, обращаясь к Татьяне, которая уже не находила себе места. — С Сашей пойдешь. Он все сделает. А вы, ребята, — за мной, — обратился мужичок к Сидру и компании.
Сидр кивнул головой и прошел следом в маленькую неприбранную комнату. Там он увидел нескольких изможденных пареньков и одну девушку в кайфе. Они сидели кто на скамье, а кто просто на полу. На деревянном столике лежал шприц с темно-красной жидкостью, а рядом стояла чашка с чем-то напоминающем кровь.
— «На крови?» — спросил Сидр, поведя головой в сторону чашки.
Владелец «эффы» кивнул.
— На чьей?
— Чистая. Хлюпик проверенный, со справкой недавно сдал. Только что сготовили.
— Такая порция и... один? — недоверчиво посмотрел на «хозяина» Сидр.
— Десять человек работало в поте лица. Все чисты. Правда, пришло еще двое, и ты. Башляй — уколешься. Можешь чуток попробовать и без денег, «приход есть»1. Потом свою дозу возьмешь.
1 Любой наркотик имеет не только товарный вид, цвет, объем, но и  качество.
— Не, — деланно проговорил Сидр. Раз кто-то пробовал — кранты. Я сам готовлю себе.  Эфедрин и растворитель есть?
— Есть. Настоящий, турецкий.
— На пять порций отцепи, — Сидр протянул деньги.
«Хозяин» начал жадно считать деньги. Рубли сразу же сунул в карман, доллары и евро смотрел на свет, в поисках на них защитной полоски.
— Не боись, не подделка, мани настоящие.
— По сколько принимаешь на шину? — спросил, едва подняв голову, длинноносый парень.
— По четыре кубика.
— Ты че, — к нему подошел другой, накачанный мордоворот, несколько отошедший от кайфа, — брезгуешь нашей кухней? На кубик больше вколите, чтобы почувствовал, что не лажа. «Приход» кайфовый.
— Нет, так не пойдет, — Сидр выхватил финку. — Я хоть сейчас и в крутой ломке, но с вами сдюжу. Братва! — крикнул он, — атас!
К Сидру тут же подскочило двое наркоманов, которых Сидр играючи перебросил одного через плечо, второго — через колено. Тут же рядом с Сидром появились, как из-под земли, его дружки.
— Возьмем всю хазу? — спросил один из них. — С хозяином?
— Да на фиг он нам надо. Отрежь ему пипушку, чтобы не хвастался ею перед девками. Может его потом какой-то вельможа к себе в гарем в виде евнуха возьмет?
Наркоманы сгрудились в кучу и полезли на вошедших.
— По двое на брата. Фигня все это, — крикнул старший группы разведки вора в законе Поддубного.
Наркоманов разобрали и через пару минут они бездыханно лежали на полу. Во второй комнате было то же самое. «Хозяина» хазы, сидевшего у стены с кляпом во рту, пока не убили. Его Поддубный приказал доставить в свою резиденцию живым.

* * *
— Что ты там возишься как сонная муха? Я твои брюки погладил, рубашку, может тебе еще и ширинку застегнуть? — недовольно спросил Сидоренков. — Еще не вся пьянь из тебя вышла? — Сидоренков бросил Кириллину галстук. Задергивай, и пойдем.
— Не могу я, Гриша. Мне больно, муторно. Словно голубые изнасиловали.
— Ты уже не в том возрасте, — ухмыльнулся Сидоренков. — Главное, что тебя, как Ашукина, геморрой не мучит и нахальный и вездесущий Интернет с определенной целью твой кабинет не отведывает. Такая вонь кошачья из кабинета Ашукина прет! Ужас!
— Это да, — наконец-то улыбнулся Кириллин. — Он уже был практически трезв, выбрит, хотя скрыть синяки под глазами после продолжительной пьянки не представлялось возможным. — Что хоть там в мире творится? — спросил Кириллин, наконец с трудом справившись с завязыванием галстука.
— А что, вся та же муть. Бесконечные перестановки на верхах в Москве, Киеве и так далее, то есть, сверху до низу. Как и было в не столь отдаленные времена при КПСС. Сам понимаешь, Толя, я не помню, кто сказал, но «чего еще ожидать в стране, где последнее слово принадлежит власти, а та меняет свои взгляды каждые пять минут».
— Ожидать, Гриша, можно чего угодно: то ГКЧП, то переворот, то...
— Ну,  еще киллеры за последнее время расплодились не на шутку, — продолжил Сидоренков. — Пуляют, Толя, крутых и не очень, жгут все подряд — и офисы, и подъезды домов, машины... Несколько дней назад одного крутого сожгли в «Вольво».
— Нашли?
— «Вольво» и сгоревшего, возможно, его хозяина нашли. Сейчас в ГАИ по номерам ищут, кто же был хозяином этой машины — пока провал. Много накопаешь без компьютеров? Номер бы загнали, и через тридцать секунд, да нет, даже раньше, как на тарелочке, а так вручную, пальчиками лопатят, да глазками по картотеке шастают. Единственное, чем «порадовали» в Госавтоинспекции, что машина не Лучегорская... А, поди, узнай, где этот «Вольво» регистрировался? Россия бо-ольшая! Да и весь СНГ тоже. Да и крутых в них развелось уйма. Все на иномарках ездят. Кстати, в розыске данный «Вольво» не состоит, хотя, если бы машина эта и состоит в розыске, то до нас все дойдет при самых благоприятных раскладах, дай-то Бог, чтобы через полторы-две недели... Все трупики на наши плечи, Толя... Короче, перед встречей с милым твоему сердцу  Ашукиным расслабься, дорогой, а там видно будет. Сам же знаешь, подполковник наш непредсказуем. Характер у него препаршивейший, взрывной. Минуту назад может быть откровенным добряком, и тут же — зверем... Вечером, если смогу, наведем капитальный шмон в твоей конуре, после пойдешь к Ольге, повинишься, так мол, и так, виноват шибко... Сколько ей мыкаться по знакомым да по квартирам при муже с хоть и небольшим, но государственным жильем...
— Думаешь, она еще вернется? — недоверчиво взглянул на Сидоренкова Кириллин. — Ну не получается у меня, Гриш, не получается. — Голос у Кириллина стал таким, что Сидоренкову показалось, что еще миг и Кириллин заплачет по-настоящему, навзрыд.
— Не дрейфь, получится. Стоит только захотеть да настроиться, — уверенно сказал Сидоренков, и в тоже время подумал: «А черт его знает, поверит ли Ольга мне, заступившегося и просящего за Кириллина, на этот раз? Может, придется подключать и Полину? А, попробуй подойди к ней, когда я так по скотски поступил с ней. Как с чужой. Как с проституткой. Дурак! Взял и изнасиловал... собственную жену. И было бы смешно, если бы не было так стыдно и печально... Нашло на меня, накатило...».
— Я по горло, Гриша, погряз в этой водке, — прорвалось к Сидоренкову откровение Кириллина. — И зарекался, и проклинал себя как последнего, но когда предложат грамульку, или мимо пивнушки какой прохожу, как магнитом тянет, отказаться не могу, а где грамулька, там сто грамм... И — пошло-поехало...
— Ладно тебе прибедняться. Ты мужик, Толя, или задрипанная баба? — Неожиданно резко спросил у Кириллина Сидоренков.
— Ты про мою Ольгу действительно не врешь, Гриш? Пойдешь,  поговоришь с ней? — в голосе Кириллина послышалось сомнение.
— Я же сказал, что с тобой пойду и поговорю. Она женщина понятливая, Толя. Думаю, что вместе убедим ее. Не получится — тогда я  свою Полину попрошу. Но, смотри, Кириллин,  чтобы я и Полина в дураках потом не оказались. Тебе без Ольги и без сына, знаю, худо. Так?
Кириллин все еще продолжал недоверчиво смотреть на Сидоренкова, или это так показалось майору. Затем Кириллин опустил голову и кивнул.

* * *
— Ты почему отпустил этого ублюдка? Ведь он натворил немало. Два киоска сжег, угрожал ножом гражданке Селиверстовой.
Сидоренков метнул свой недобрый взгляд на подполковника Ашукина:
— Никакой Селиверстовой он не угрожал. Это вы, господин подполковник, спутали грешное с праведным. Я отпустил его не потому, что хотел отпустить. Знаю, что у Николаева рыльце в пушку, но время на задержание уже вышло. Это, во-первых. А во-вторых, хотел и хочу разоблачить истинного преступника, а возможно, и убийцу или убийц богатенького, сожженного в «Вольво».
— И что дальше планируешь? — Ашукин поставил локти на стол, сложил ладонь к ладони и начал перебирать пальцами.
— Фактов, конечно мало, но, думаю, со временем все станет на свои места.
Ашукин прекратил занятие по «переброске» пальцев, поднялся из-за стола:
— Ну, думай и собирай свои факты побыстрее. Время не терпит. Кривая нераскрытых дел неумолимо лезет вверх. Уже офигел от звонков прессы и шишек. Иди. Завтра доложишь, что у тебя там прояснится. Кстати, как ты справился с послом и родственниками Мирошника?
Сидоренков махнул рукой:
— Завтра доложу. Гости из Израиля пока здесь. У меня с ними в одиннадцать тридцать назначена еще одна встреча.
Ашукин взглянул на часы.
— Чего же ты тогда молчал. Опаздываешь, майор. Нехорошо опаздывать, когда гости ждут.

* * *
Последнего вора в законе Леню Хирурга, который покинул «хоромы», Поддубный лично провел до аэропорта Липецка. Ехали в «Волге» по «зеленой волне», которую предоставили им начиная от Лучегорска и до Липецка сотрудники городской Госавтоинспекции.
— Молодцы, ребята, — выходя из машины, сказал Леня Хирург. — Несмотря на раннее время, эскортом нас доставили, зеленый свет поставили...
— Видишь, а все о блатной санкции твердил. Гаишники, уважаемый вор в законе, тоже менты. Но они готовы работать и на меня, и на всех, Леня, кто им платит, хоть круглые сутки... В наше время только ненормальный может отказаться от «лишней» копейки... Хотя... Они даже не знают, что «возятся» с ворами в законе. Я представляю для них шефа «Ломбарда». Ни больше, и не меньше...
— Как знать, как знать, Дубик. Может, ты и прав, — улыбнулся Леня Хирург. — Когда же мы теперь снова с тобой встретимся?
— Даст Бог, скоро, — Поддубный по-дружески обнял Леню Хирурга. — Я к тебе, если не возражаешь, наведаюсь. Хочу поглядеть, как обустроился в последнее время. Да и дорожку к тебе торит одна забавная штучка.
— Какая штучка? — Леня Хирург чуть отстранился от Поддубного и поднял на него заинтересованные глаза. — Ты все загадками стал говорить... Раньше подобного за тобой я не наблюдал...
— Как погляжу на все, так и расскажу, — с хитринкой в голосе произнес Поддубный.
— Что в гляделки играть? Приедешь, как домой. Смотри, не откладывай поездку ко мне на «потом», и о штучке своей, которой заинтриговал меня, не забудь.
— Лады.
Диктор объявила регистрацию на рейс самолета, следующего по маршруту Лени Хирурга.
— Не говорю прощай, а бросаю «покеда», — сказал Леня Хирург и своей быстрой походкой прошел к стойке регистрации. За ним, как привязанный, шел телохранитель Коробочка, который тоже пожал Поддубному руку и, вынув оба билета, протянул их девушке в летной форме.
Последний взмах руки из аэропортовского автобуса, который повез Леню Хирурга и его телохранителя к самолету, уже стоящему «на  всех парах».
Спустя двадцать минут двигатели самолета взревели, он вырулил на взлетную полосу и, разбежавшись, взмыл в уже повеселевшее утреннее небо...
Возвращаясь назад, из Липецка, Поддубный неожиданно вспомнил, как вор в законе брал со своими ребятами мента, подполковника, который привез сбежавшую от Француза Тамару ему же в логово, на растерзание, то есть Антону Зиновьевичу Короткову.
Поддубный впервые нарушил Устав, и тоже пошел на разборку. Достало вора в законе сообщение о том, как мент, обязанный стоять на страже правопорядка и защиты граждан, самолично сдал бедную девушку Французу на растерзание...
Тогда тоже было раннее утро. Вернее, даже сверхраннее — только забрезжил рассвет.
Шестерки доложили Поддубному всю подноготную продажного фараона из шестого райотдела милиции, который уже стал полковником. Они составили в кратчайшее время такой на него компромат, что Поддубный, прочитав все, едва не свистнул при помощнике Корольке.
У бывшего подполковника, а теперь полковника Эдуарда Васильевича Заряновского рыльце было не только в пушку, но его рожа, не раз просившая кирпича, хавала все, чего можно было схавать. Даже дерьмо. Но везде этот мент искал себе выгоду и находил ее.
Ему платили все. Эдуард Васильевич не брезговал даже своими. Шел по трупам, сдавая ментов налево и направо. Сдавал Заряновский и преступников, и совершенно безвинных предпринимателей, директоров, менеджеров, мешающих нужным Заряновскому людям, в лапы «правосудия», предварительно подбросив компромат.
Сдавал полковник потом и исполнителей. Лишь бы деньги платили...
Эдуард Васильевич Заряновский, еще до петухов, любил побегать по парку.
Поддубный с помощниками расположились тремя группами — по трое вокруг парка. Взять мента, «обидевшего» Тамару Иванькову, да и не только ее, было легко, но Королек предложил Поддубному иной расклад. Поэтому вор в законе специально приказал своим ребятам как следует жухнуть полковника, чтобы тот даже в спортивные трусы, в которых он привык бегать утром по парку, наделал, а потом, когда начнет «сматывать удочки» и попытается ретироваться с места поимки, даже подставить шестерке Сергачу свою рожу или руку, чтобы полковник... убежал...

* * *
Так и случилось.
Поддубный наблюдая эту сцену, был вне себя от восторга. Его ребята разыграли сцену не хуже, чем в хорошем западном боевике.
Перехватив полковника во время пробежки, трое татуированных по последнему слову техники, специально сбросивших даже майки, верзил, выскочили из-за кустов, как раз на повороте, и тут же, хапнув растерявшегося полковника под руки, уволокли его в кусты. В следующий момент они бесцеремонно затолкали полковнику в рот кляп из тряпки.
Заряновского поставили так, чтобы его видел издали наблюдающий Поддубный.
— А ничего мужик, побрился так, что лицо у него, как у бабы стало, мяконькое, щетинкой  не колется, — прохрипел Наколка, приподнимая отлично выбритый подбородок полковника о облапывая его.
— Оттрахаем, Котюша? — спросил, прошедший уже три зоны Розовый.
— Помыть бы его сначала в фонтане. От него прет потом, как от лошади. Убегался, поц. А помытого и оттрахать как следует. В обе дырки. Хотя, смотрю, малость староват?
— На зоне петушки и постарше бывают.
Заряновский побелел. Скорее всего, он выбивал бы зубами чечетку страха, но это сделать ему не давал кляп.
— Взгляни на него... Да он, бедненький, немой, раз голоса не подает... Даже не мычит... О, немые знаешь, как умеют миньетить! Кайфовее не бывает!
— Да нет, зубастый, — выдернув кляп и приподняв пальцами губы полковника, сказал Розовый. — Отпустим деда-стайера? Какого-нибудь молоденького пацанчика здесь отловим... От такого старперда удовольствие получишь ниже среднего...  Хотя, все равно, снимай с него трусы, посмотри, нет ли у него геморроя в последней стадии, и ставь на коня, дюже хочу...
— Вы что, поехали все? — неожиданно вскричал Сергач. Он подбежал к тройке, которая уже успела сдернуть с Заряновского трусы. Он, — Сергач подошел поближе и стал близоруко рассматривать Заряновского. — Он же работает на Васюка и на... Француза... Вы представляете, чего наделали, ребята? Вы заранее урыли себя в могилу, быть может, в братскую, если кто расшныряет весточку?
— Да? — деланно удивленно спросил Розовый, который держал в руках трусы Эдуарда Васильевича. — Чего же он тогда молчит? Ты не поехал? С виду, простенький мужик... и работает на Француза? Ни в жисть не поверю. Гадом буду! Вот если скажет, тогда, может быть, и поверю...
— Точно, — повернулся Заряновский зло разглядывая  троицу, — и вы у меня попляшете, падлы тюряжные! Не только у меня. Антон Зиновьевич из вас печенки повынимает! Вас опустят всех еще до того, как попадете в зону, ублюдки! В изоляторе временного содержания. На кого руку подняли? Кого хотели оттрахать? Полковника внутренних дел? Друга Короткова? Заразы!
— Ё-моё! — едва слышно, но в то же время довольно отчетливо, пробормотал Наколка. — Извините, пожалуйста, господин... н-не знаю, как вас... Как же я... Как же вы, ребята, а ведь этот товарищ... э-э... господин... и впрямь знаком с уважаемым Французом! Чего же вы наделали? Ё-моё...
— Да-а, вот, возьмите, пожалуйста, — Розовый протянул полковнику трусы. — Кабы знать... Я только из зоны... Извините... Это ребята все... Мы пробухали всю ночь, захотелось трахнуть кого, вот и...
— Чьи будете? — строго спросил Заряновский.
— Кошкина, господин хороший, — пролепетал Наколка. Вы извините, не знаю, как вас по имени-отчеству...
— Что? На меня руку поднял! — уже полностью придя в себя, взревел полковник, даже не взяв трусы. Ты, гнида, все вы, гниды, кого хотели...
— Да это Эдуард Васильевич Заряновский, полковник из шестого райотдела, — тихо, но чтобы это услышал и Заряновский, проговорил Сергач.
— Откуда мне знать... — в голосе Наколки послышалось оправдание и раскаяние. — Извините, коли что, Эдуард Васильевич, не знал... Я только из зоны... Неделю, как срок свой отмотал... Проездом в вашем городе... Сегодня на Подмосковье нацелился...
— Петухом хотел меня сделать? Да я... Да тебя завтра, нет, сегодня же посадят на парашу, и утром закукарекаешь, слизняк!
— Он не хотел, Эдуард Васильевич, и не знал вас. Да и все трое вас не знали. Залетные они... Это я местный, и признал вас. Слава Богу, что не опоздал, Эдуард Васильевич... Надо же... А Наколка только что вышел на волю, вчера приехал. Почти пятнадцать лет на зоне отбухал...
— Начхать! — рассвирепел Заряновский. — На кого свою вшивую грязную руку поднял, мерзавец! — весь в ярости, Заряновский одевал трусы.
— Не сдавайте нас господину Французу. Не хотел этого Наколка... Может, вас, господин, провести домой? Век благодарны будем. Сколько скажете, столько Наколка и заплатит, Эдуард Васильевич. Конечно, миллионов долларов у него нет, но кое-какая заначка осталась. От тех еще времен... Вот у Розового ничего нет. Только кредиторы налегают... Позже будет. А Наколка... Он отдаст. Обязательно... У него кой чего есть...
Мордоворот мелко закивал в знак согласия головой.
— Еще чего! С урками? Ты, — Заряновский зло посмотрел на Наколку, — принесешь ко мне пять, нет, пятнадцать тысяч зеленых за, так сказать, моральный ущерб... А тебя, — теперь полковник перевел взгляд на Розового. — А тебя снова упеку за решетку и прикажу опетушить в первый же день. Надо же, чтобы кто-то из вас ответил за все, что вы, с-суки, совершили с человеком...
С видом победителя Эдуард Васильевич Заряновский вышел из кустов, поддернул на себе трусы и трусцой побежал по дорожке, ведущей к дому.
Неожиданно из-за угла дома выскочил огромный сенбернар и набросился на Заряновского. Вцепившись мертвой хваткой в горло полковника, пес начал ожесточенно рвать его.
Спустя несколько минут на глазах у ошарашенных и обомлевших прохожих, соседей Эдуарда Васильевича, пес-убийца оставил изувеченное бездыханное тело полковника с порванным горлом и многочисленными рваными ранами на лице, и прожогом кинулся по немедленно расступившемуся живому коридору собравшихся людей в сторону свалки. Это была месть за Тамару, придуманная помощником Поддубного Корольком.
Подготовка прошла быстро, и с бойцовским псом определились, купив его у хозяина в Воронеже за двенадцать тысяч долларов. Науськивали сенбернара на запах полковника шестерки Поддубного больше недели, стащив для этого из квартиры Эдуарда Васильевича Заряновского пару рубашек и видавшую виды милицейскую куртку…
...Хоронила полковника Заряновского вся милицейская дружина Лучегорска. Приехали и из области, даже из Москвы. На похороны полковника шестого райотдела милиции Француз не приехал, но Поддубный и Тамара при погребении присутствовали...
Тамара, как только закончилась на кладбище официальная часть, по просьбе Поддубного сразу же уехала в мэрию, записать генерального директора «Ломбарда» Владимира Поддубного на прием к мэру — господину Шилову Константину Ивановичу. Вечером этого же дня она должна была отбыть в краткосрочную командировку.
...Пса-убийцу, как и его владельца, не нашли, хотя после всего случившегося за несколько дней перестреляли всех собак-бродяжек по всему околотку...

* * *
Вор в законе встал из-за стола и решительно прошел к окну, где его догнал голос Королька:
— Шилов не понимает, в какую историю вляпался, в каком дерьме сейчас по уши...
Поддубный улыбнулся.
— Прекрасно понимает! Короче, будем брать его в кабинете.
— Как? — вытаращился на вора в законе Королек. — У него внизу телохранителей, как грибов в лесу.
— Тебе-то и не придумать? Смешно, Королек! Да в окно возьмем.
— Третий этаж, — с сомнением в голосе начал помощник Поддубного.
— Мне доложили, что там, как раз напротив — идут работы по ремонту контактных сетей. Думаешь, люлька до третьего не достанет?
Наконец-то поняв шефа, помощник сказал:
— Костю на подмогу вызовем?
Поддубный кивнул.
— Кстати, Дубик, звонила Тамара. Она просьбу выполнила и, минут через тридцать пять будет у нас. Я машину за ней послал.
— Ну и прекрасненько, — сказал Поддубный. — А уважаемого и дражайшего суку Константина Ивановича Шилова будем брать сегодня. Ближе к концу рабочего дня, если чего непредвиденного не приключится...

* * *
Тамара появилась в кабинете вора в законе сразу после обеда, устало опустилась в кресло, протянула ноги.
— Замоталась? — участливо спросил Поддубный, поглядывая на немного осунувшуюся девушку.
Тамара кивнула головой.
— Ночью с поезда, Володя.
Голос у Тамары звучал, как подумалось Поддубному, неестественно, напряженно, чуть приглушенно. Казалось, что вместе с приездом, она принесла в его кабинет и шум санкт-петербургских улиц, и влажный, чуть солоноватый ветер Финского залива.
Поддубный посмотрел на Иванькову с восхищением и еще, уже в который раз подумал: он молодец, что обрел в девушке сестру. Пусть и названную.
— Жевать  будешь, Том?
— Нет... Разве что, от солененького огурчика не отказалась бы, но он, братец, подождет...
— Ладно, как хочешь. Чего не звонила три дня и зачем мобильный телефон отключила? — спросил Поддубный.
Тамара махнула рукой.
— Ты вышла на нужных нам людей?
— Нет, мой господин, — ответила она, одарив Поддубного своей неотразимой улыбкой. — Я трижды выходила на связь, и трижды — обрыв. Поэтому и не звонила. Зачем пустозвонить?
— Понятно, — Поддубный посерел на лице, сжал зубы так, что девушке показалось, он вгонит их себе в челюсть. — Значит, Рябый уже мертвец, —  вдруг неожиданно для девушки спокойно сказал он.
Тамара понимающе подняла на Поддубного глаза:
— Я бы не стала делать столь скоропалительных выводов. Подозреваю, его шестерки темнят. Голос его даже перед отъездом из Питера слышала, говорила с ним по телефону, поэтому его не кинули, и не почил он в бозе.
— Точно, Тамара? — в голосе Поддубного послышались недоверчивые нотки.
Тамара уколола Поддубного своими, ставшими жесткими глазами. Голос у нее посуровел, и в то же время в нем послышались нотки обиды.
— Я ведь тебе, как сестра, Володя! После того, что ты четыре с половиной года назад мне сделал, разве я могу предать тебя или водить за нос? Как ты мог такое даже подумать? Я...
— Не будем, Тамара, извини, — попросил Поддубный. — У меня случайно вырвалось. Вчера только закончилась сходка, я все еще на взводе...
— Нечего весь свой «взвод» выплескивать на меня, — обиженно произнесла Тамара. — У тебя немало шестерок существует для этого...  — практически сразу оттаяла Тамара. — К твоему сведению люди, если они люди действительно, на самом деле, а не зомби, должны, хотят того они или нет, а должны быть поделены, как делят на куски праздничный пирог.
— Ну и... — Поддубный потушив окурок, взял вторую сигарету, прикурил.
Тамара была одаренной умом от природы. Добавилось еще и то, что родители девушки, ныне покойные, привили ей и чувство ответственности, и умение все как следует анализировать.
Иванькова умела читать книги и выуживать из них не сопли, не словесную чепуху, а соль, основное. То, ради чего писатель или журналист и сел писать. И потому, что Тамара не остановилась, а пошла по этому пути дальше, ей еще больше прибавило имиджа. Она хватала все на лету — случайно оброненную, но нужную ей или ее друзьям, товарищам, знакомым фразу. К тому же, Тамара обладала еще и феноменальной памятью на лица, фамилии, телефоны, практически никогда в жизни не носила с собой записной книжки.
Вот и сейчас, сидя в кабинете у Поддубного, Тамара не доставала из сумочки свою записную книжку, а «с наскока» выдавала полезную информацию «по требованию», а, вернее, «по просьбе».
— Основная масса пирога, — продолжала Тамара, даже не глядя на Поддубного, — идет, как ты прекрасно понимаешь, на края — перепек, недопек и так далее. То есть, если говорить обратно-таки о людях, к быдло, дебилам, рабам, серятине. Лишь единицы, сиречь, центр отлично выпеченного пирога вырывается из этой «серой массы». Как бы возвышается над одурманенной толпой...
Поддубный сделал очередную затяжку, улыбнулся.
— Чего улыбаешься? Не слушаешь меня?
— Да нет же, продолжай, Тамара, продолжай. — В его голосе было удивление — Тамара не смотрела на него, но «заметила», что он разухмылялся.
— Так вот, Володя, по моему мнению, эти «счастливые» единицы, говоря словами Льва Николаевича Толстого, «несчастливы по-своему». Вырываясь из серо-подобной массы, новые русские Рокфеллеры и иные крутые воротилы, смотрят на обнищалый люд, сиречь быдло, с неприкрытым отвращением, либо вообще на него не смотрят.
— К чему это ты все, Тома? — спросил Поддубный, потушив в пепельнице сигарету.
— Да все к тому, что драть их надо как липку на лыко, а затем добротные лапти плести. Отстреливать, Володя. Как при Сталине Иосифе Виссарионовиче. И по этапу, по этапу! Страна большая...
— Значит, строиться в цепочку и всем без исключения, назад в пещеры? — с язвинкой в голосе спросил у девушки Поддубный.
Тамара малость вспыхнула:
— Я что, по-твоему, не права? Наши бабки и деды уже по урнам пошли отбросы собирать, чтобы с голоду не умереть... Ты даже не можешь себе представить, Поддубный, — Тамара смотрела на него с восхищением сестры, — сколько дураков  в нашем мире нынче развелось. Я даже диву даюсь, как все сходит им с рук.
— О каком мире речь толкаешь?
— Да о твоем, преступном, и о том, что «по закону» «непреступен».
Двоякость толкования выражения Поддубный понял по-своему:
— Ты сама себе перечишь, — недовольно бросил Поддубный... — В твоем рассуждении нет даже элементарной логики, хотя, ты заставляешь меня задуматься: «преступен» — «неприступен». Интересно получается.
— Согласна, замнем. Это я так. Накипело. Хотя я не говорила о неприступности, а вела речь только о преступности. А это разные вещи, Володя. Так что не играй в антонимы или антитезы и прочее... У каждого действия есть правильное и неправильное решение, как и обозначение данного момента определенным словом, фразой...
— Правильно — не правильно, мне пополам, я не силен в грамматике, и в русском языке в частности, даже до такой степени, как ты, Тамара. Я не филолог, а только строитель со средним специальным образованием. Это ты поближе к филологии, четыре курса университета... Закончила бы, не сомневаюсь, универ полностью, но сучий Француз...
— Не напоминай о нем. — Тамара вздрогнула.
— Думаешь, что поверю в сказанное тобой только что? Я имею, в последнем предложении. Это отнюдь не накипело, Тамара. Вижу, что тебя распирает от новости, которую хочешь преподнести мне на блюдечке в последний момент. Захотелось чуть меня подразнить?
— Ничего от тебя не скроешь, — улыбнулась Тамара. — Тебе ничего не говорит фамилия Шилов?
Поддубный чуть развел руками.
— Первое, что приходит в голову, то это Константин Иванович Шилов — мэр нашего города.
— Вот именно. — Его я в эту поездку круто зацепила в... Санкт-Петербурге.
— С каких таких делов? Он что, косит на мэра Санкт... — Поддубный едва не подавился собственной слюной...
— Бог миловал. Выплыл в городе на Неве фенциклидин. Оказывается, Володя, Шилов один из верхушки, а, может, и самый что ни на есть главарь синдиката, наркобарон, отец наркомафии половины России, или как хочешь это назови. Кстати, можешь послушать, что о тебе говорят в Питере, — Тамара поставила на журнальный столик диктофон. — Там, кстати, и нечто о Шилове.
— Это интересно, — кашлянул в кулак Поддубный. — О нашем  мэре я послушаю с удовольствием. А до того, Тома. Я бы хотел с тобой поговорить как мужчина с...
— С мужчиной, — громко рассмеялась Тамара. — Между нами произойдет сейчас, как говорят у вас, внутренняя разборка?
— Да нет, при чем здесь разборка? Хочу поговорить как брат с сестрой.  Пошли слухи, что ты бесповоротно втюрилась в Федорова.
Девушка вспыхнула:
— Кто донес?
— Да разве в этом дело? Я с тобой не как шеф беседую, не как вор в законе, а как любящий брат. Я уже не рад, что послал тебя тогда на первую встречу с Федоровым, которая перешла и в ваше... первое «свидание».
— Если откровенно, я тоже и рада, и не рада. — Тамара вздохнула.
— С каких таких делов?
— Да вот с таких и делов, — перекривила Поддубного Тамара. —  Я полюбила его... Ты что-то хочешь...
— Ничего такого не хочу, и ты вольна будешь поступать, как знаешь, но мне, больно...
— Больно? — в голосе Тамары тоже послышалась боль, но, вместе с тем, и язвинка. — Чем же ты, Володя, если не секрет, узнав об этом, заболел?
— Мне не нравится, что ты и Федоров...
— Меня не интересует, что тебе нравится, и что не нравится в Федорове, — резко произнесла Тамара.
— Ты можешь хоть однажды выслушать меня до конца? — взорвался  Поддубный, взглянув на Тамару.
— Могу, — опустив голову и поджав губы, обиженно  произнесла Тамара
— Я не предлагаю тебе исправлять ошибки, которые ты, возможно, и не совершала. Я не имею ничего против Федорова. Он нормальный, толковый следователь, отличный мужик, но в то же время, у него есть семья... И он... стар для тебя... Говорю как брат, как... — Поддубный хотел сказать, «как отец», но сдержался.
— Мы сами с ним уже во всем разобрались, Володя...
— Ты, кстати, не беременна, Тамара? — неуверенно  спросил Поддубный. — Что-то тебя частенько на солененькое сейчас тянет...
Тамара вскинула на него удивленные глаза.
— От Федорова, — добавил он.
— Да нет, откуда ты взял? — Тамара зарделась как нашалившая девчонка.
— Но ведь вы...
— Ты что, подсматривал за нами? Да, мы трахались с ним. Без презерватива, но, если уж на то пошло, у меня там, — Тамара еще пуще покраснела, но взяла себя в руки, — у меня там, Володя, спираль. Можешь проверить, если есть в том охотка. Вызови гинеколога, а нет, то и... сам...
Поддубный расхохотался.
— Этот ответ я никак не ожидал услышать от тебя.
Тамара, не отводя от Поддубного своих, пышущих гневом глаз, поднялась из кресла, потушила сигарету и чуть напряженно произнесла:
— Ты хотел, чтобы я врала? Я это могу без зазрения совести проделать с кем угодно, но только не с тобой, и не с Федоровым. Вы двое умны настолько, что я не могу поступать с вами подло, не могу вам врать, и все такое. И я люблю вас! Тебя, прости, как родного брата, а его... — Тамара на минуту задумалась, — а Павла, как мужчину. Конечно, ты можешь меня упрекать, можешь делать со мной, что хочешь, хоть снова отдай Французу, но от своих слов, Володя, я не отступлюсь. Кстати, я бесконечно благодарна тебе, что именно ты, а не кто-то иной свел меня с Федоровым... Как знать, встретилась бы я с ним при иных раскладах, или нет?
— Спасибо, Тома. Ты же прекрасно знаешь, сестричка, что я тебя тоже сильно люблю, а с Французом я еще чуток повременю. Пока разобрался с полковником Заряновским. А потом накину и на бычью шею Антона Зиновьевича Короткова канатик. Мне категорически наплевать  на то, что он уже стал    зарегистрированным членом миллиардерского клуба. Я еще не поквитался с ним за тебя, как поквитался в свое время с первым заместителем из шестого районного отдела милиции полковником Заряновским, который, скотина, вернул тебя Французу. За твои мучения, бывшая рабыня, а теперь вольная как птица, обожаемая мной сестренка, Антон Зиновьевич Коротков, он же Француз, должен заплатить сполна. И заплатит, не сомневайся, Тамара!..
— Уж поверь, не сомневаюсь, — Тамара улыбнулась, подошла к Поддубному и чмокнула его в щеку.
Поддубный чуть отстранил от себя девушку, пристально взглянул ей в глаза. В голосе Поддубного было сомнение, и проскальзывала некоторая жалость.
— Уверена, что все, о чем ты только что мне сказала, действительно правда?
— Ты о Шилове? — Тамара смотрела в глаза Поддубного прямо, открыто.
— Да нет, опять же вернемся к твоим отношениям с Федоровым.
— Давай не будем, Володя. Можешь не сомневаться и не жалеть меня. Да, я в полном рассудке и при памяти, докладываю тебе, что я люблю тебя, люблю и Федорова. Неужели думаешь, я бы легла... — Тамара несколько отстранилась от Поддубного, — под нелюбимого мной мужика и занималась с ним любовью до упаду?  Да еще после того, что со мной проделывал Француз и его окружение... Понимаю, по возрастной планке, и практически, и теоретически, гожусь Федорову в дочери и, возможно, ему не пара, знаю, что он давно женат на отличной, ничего пока не подозревающей обо мне женщине, что у него уже есть даже внук. Ну и что? — Тамара,  наконец, опустила глаза и теребила в пальцах невесть откуда взявшуюся зажигалку. — Мне, Володя, даже не верится, что может быть такая самоотверженная любовь. Я думала, такое случается только в надуманных книгах да в мыльных операх...
Поддубный продолжал смотреть на Тамару, но девушка категорически не замечала его насмешливого взгляда, и продолжала:
— Я не беру пока во внимание его жену, но, думаю, мы с ней поладим. Я отнюдь не хочу отбивать у нее мужа, хотя для меня это было бы лучше всего...
— Убрать ее с дороги, и всего дел-то? — в голосе Поддубного снова проскользнула ядовитая нотка. — Это практически ничего не будет «Ломбарду» стоить...
— Совсем поехал? — Тамара вспыхнула, глаза ее, снова смотревшие на Поддубного, округлились и полыхнули, обдав, как показалось Поддубному, огнем. Девушка стала похожа на грозную тигрицу. — Если с женой Федорова хоть что-то из-за тебя случится, хоть упадет волосок с ее головы, считай, что у меня больше нет брата. — Можешь приказать своим шестеркам четвертовать меня, снова отдать, — Тамара помедлила, а затем выпалила, — Французу, но Валентину не трогайте, Володя. Я прошу!
Поддубный впервые видел Тамару такую взвинченную, почти разъяренную.
— Хорошо, хорошо, успокойся, моя милая, родная тигрица, — пробормотал Поддубный. — Убедила на все сто процентов...
— У меня все! — бросила Тамара. — Я устала с дороги, пойду дальше отсыпаться.
— И к Федорову в больницу? Он, говорят, уже пару раз на несколько минут приходил в себя.
— Само собой. После того, как высплюсь, — резко произнесла Тамара и вышла.

* * *
Тамара не пошла отсыпаться, как час назад заявила Поддубному, а кружила по узким, уже темным улочкам Лучегорска все время, ловя себя на том, что не может далеко уйти от больницы, в которой лежал Федоров. Ее женское сердце чуяло что-то недоброе, болело.
Федоров, даже будучи без сознания, не отпускал ее ни на миг. Тамаре казалось, что наоборот, его биоволны ищут с ней встречи, ищут место, где смогут беспрепятственно ворваться под ее черепную коробку, в ее разбуженную душу, в ее изболевшееся сердце, и творить там все, что хочется не ей, а ему...
Девушка даже не могла подумать о том, что так прикипит к мужчине, который на двадцать, или даже более лет старше ее. А ведь по ее инициативе они переспали вместе. Не он, а именно она уложила его в кровать. И, выходит, не Федоров, а... она трахнула его, да так, что и сама улетела на небо и долго пребывала там, нежась таким оргазмом, которого не испытывала никогда в жизни...
«То, что я легла с ним в постель, отнюдь не говорит, что я продолжаю быть уличной шлюхой, вернее, бесправной рабыней. Нет же! Просто я его страстно, безмерно люблю!» — словно все еще оправдываясь, думала Тамара, а ноги ее несли к огромному зданию больницы.

* * *
Тамара остановилась у темных окон больницы и, смотря на них, вдруг ощутила резкий удар в сердце. Теперь она уже знала, в какой именно палате находится Федоров, и что ему опять стало плохо. Очень плохо. Так, как не бывало с ним никогда прежде...
Девушка собирала всю силу воли, чтобы покинуть эту улицу, это огромное темное здание больницы, которое давило на нее, эти пугающе черные окна, одно из которых — на третьем этаже, пятое, если считать по левую руку от центрального входа, принадлежало палате Федорова и опасливо светилось в эту ужасную, полную боли ночь.
Ему было плохо. По белым полотнищам штор метались тени, и Тамара, больше не раздумывая ни минуты, ворвалась в приемный покой...
— Простите, — она подбежала к дородной женщине в белом халате, которая, жуя бутерброд с сыром и прихлебывая чай, смотрела по телевизору очередную мыльную оперу, — в какой палате лежит майор Федоров Павел Федорович? — спросила Тамара.
— А ты кто ему будешь? Дочка? Главврач разрешил пускать к нему в любое время суток только сестру и жену, и больше никого, — недовольно произнесла женщина, откусила кусок булочки, хлебнула чай и снова устремила свой жадный взгляд на мерцающий в углу экран телевизора.
— Н-нет, не дочь, — не нашлась сразу что сказать Иванькова. — Как он там, можно узнать? — с дрожью в голосе спросила.
— Начальством приказано посторонним ничего не сообщать о здоровье наших пациентов, — снова, с еще большим недовольством оторвавшись от телевизора, произнесла женщина в белом халате.
— Но я не посторонняя! — воскликнула Тамара. И, вспыхнув, неожиданно даже для себя, выпалила, — я... я..., если хотите,  его любимая женщина, — и тут же едва не прикусила язык.
Дежурная поперхнулась, закашлялась, оторвала свои глаза от телевизора, измерила ехидным взглядом Тамару с ног до головы, улыбнулась краешками своих пухлых губ.
— Так ты... его любовница? — женщина, прокашлявшись, изумленно уставилась на Иванькову.
— Да! Что вы на меня так смотрите? Я что, враг народа? — с вызовом спросила Тамара, понимая, что отступать дальше некуда. — Разве это запрещено? Я...
Дежурная отставила на стол чашку, рядом положила наполовину съеденную булочку:
— Иди отсюда, любовница, — вдруг встрепенулась женщина, — чтобы я тебя больше здесь не видела, потаскуха! — Дородная дежурная привстала с места. — Жена его, бедная, вся извелась, исхудала, ночи не спит, рыдает, а ты... Может, это из-за тебя, сучки, его едва не убили?
— Да нет же, нет! — Тамара сложила в мольбе руки на груди. — Вы ничего не понимаете! Я никогда не делала ему больно, как и его жене. Я... я очень люблю его. Я не претендую на первое место. Вы же женщина, вы должны понять. Я люблю его и больно никогда не сделаю ни ему, ни его жене, ни близким Павла... Никому...
Медсестра скосила на Тамару глаза, упрямо поджала свои пухлые губы:
— Знаю. Сама столкнулась с этим... Увела одна сучка от меня мужа, осиротила двух малолетних детей. Да он тебе в отцы годится! Прелюбодей! Иди вон отсюда, потаскушка! — голос у медсестры стал угрожающим и немного выше.
Тамара еще раз взглянула на ставшую ненавистной ей мегеру-медсестру, которая стояла теперь, преградив своей огромной тушей весь проход наверх и, ничего больше не говоря, пошла на выход. Дверью не хлопнула, а, придержав, осторожно прикрыла ее.
На душе у Тамары было муторно и до боли обидно.

* * *
Поддубный перегнулся над столом и двинул сидящего в кресле Шилова по зубам с такой силой, что тот опрокинулся назад вместе с креслом.
Вор в законе потер кулак:
— Давно я никого не врезал по скуле. Годков эдак пять, если не больше. Всё ребята за меня насаживали на костяшках синяки да тверденькие «лепешки»... Надеюсь теперь ты, Шилов, почувствовал в своем рту, что такое вкус крови?  Пускай даже собственной. Можешь сплюнуть в пепельницу или в урну. Разрешаю. А вот о вкусе смерти мы поговорим чуть позже. С моего разрешения...
Шилов приподнялся:
— Что ты себе позволяешь, червяк? Я тебя за это сгною в лагерях!
Поддубный ухмыльнулся, хотел что-то сказать Шилову, но тот, отплевываясь прямо на стол, не дал ему даже рта раскрыть:
— Я тебя не выпущу из кабинета, заразу. Прикидывался миротворцем, деньги, подлая твоя рожа, жертвовал... Ах ты, скотина... На кого руку поднял? На кого? На ме-ня-а???
Шилов долго и нетерпеливо искал под столешницей кнопку, затем, найдя ее, нажал. Он ожидал, что в кабинет сразу же вломятся все его трое телохранителей, но этого, к его превеликому удивлению, не произошло.
— Напрасно стараешься. — Поддубный был спокоен. — Твои мордовороты в ином месте кровью, если они дураки, будут умываться.
В дверь заглянул первый помощник Шилова Козлов.
— Вызывали, Константин Ива... — увидев окровавленное лицо Шилова, Козлов застыл на месте, держась рукой за приоткрытую дверь.
— Не вызывал, — отплевываясь, зло бросил мэр. — Но, проходи. Может и ты сейчас тоже получишь как следует по зубам?
— Да нет, спасибо. Я с вашего позволения... Я позже зайду... Ваша кошечка меня позвала к вам, Константин Иванович... Хотя, ее в приемной сейчас нет... В-вид-димо, побеж-жала за бутербродами...
— Прошу, — пригласил Козлова в кабинет  вор в законе. — Именно с тобой, Виктор Павлович, и с несговорчивым Константином Ивановичем мне необходимо серьезно поговорить. Вместе обсудим и некоторые детали...
После этого приглашения, будто кто-то сзади подтолкнул в спину Козлова, и он буквально впрыгнул в кабинет. Дверь за ним закрылась.
— Присаживайся. Думаю, у тебя минутка для разговора со мной найдется.
Первый заместитель мэра, с глазами полными подобострастия, послушно закивал головой.
— Лады. А сейчас будет небольшое представленьице, — Поддубный откатил ворот костюма и что-то шепнул в свою горошину. Почти сразу же в кабинете Шилова показались несколько с виду хилых парней, которых Козлов заприметил в приемной.
— Свяжите, но руки не распускать.
— Понято, — сказал тот, что был повыше. — Форма номер один, — добавил он уже своим помощникам. Те, подобно прытким вездесущим тараканам, подскочили к Шилову и Козлову и буквально в несколько секунд закончили свое дело. Рты у Шилова и Козлова были заклеены скотчем, руки связаны за спиной, на обеих ногах чуть повыше «косточек» и под коленями, мастерски были приторочены  небольшие петельки, в которые продели по сыромятному ремню.
— Машина готова?
Длинноногий подбежал к окну,  выходящему во двор.
— В аккурат, поднимают к окну люльку. В два стольника и бутылку обошлась.
— Справитесь без меня, — сказал Поддубный и, даже не взглянув на мэра и его первого заместителя, вышел из кабинета Шилова.

 * * *
На речке было тихо, безветренно. Туман еще не рассеялся и густыми холодными космами обнимал лодку, в которой плыли Сидоренков и Кириллин.
На веслах был Кириллин. Лодка принадлежала ему, он вчера вечером и попросил Григория побывать с ним на рыбалке — очень расхваливали рыбаки места возле Новоивановки, где щедро ловились и сом, и лещ, сазан. Попадалась и иная рыбешка. А уж бычки здесь были намного больше ладони...
Сидоренков не противился.
Поскольку жена Кириллина ни в какую не пускала мужа, Сидоренков не меньше получаса уговаривал ее отпустить с ним на рыбалку Анатолия и «умолил» Ольгу. Оба пообещали, что к «белой» даже не приложатся, и брать с собой не будут. Они не покривили душой. Как не тянуло и Сидоренкова и Кириллина заглянуть в ближайший гастроном, чтобы «отовариться» бутылочкой, но от обещания не отступили.
Сидоренков, тоже заядлый рыбак, пытался взглядом «пробить» молоко, чтобы определиться, но ориентир — высохший неизвестно в кои веки, а потом и раздолбанный молнией дуб — не появлялся.
— Ладно, достаточно, суши весла, Толя, все равно сбились с курса. С таким успехом доплывем и до моря, — сказал Сидоренков. —  Думаю, что и здесь будет рыбешка ловиться, что надо — закрыга стоящая, сам готовил, лично съел бы всю без остатка. Да и течка здесь, смотрю, небольшая, но уверенная, значит, где-то неподалеку, а может, и прямо под нами перекат, так что...
Кириллин послушно приподнял над водой весла и лодка, упираясь полукруглым носом в огромный «ватный» ком, проплыла несколько метров.
— Ты уверен, что тут наловим много? — спросил Кириллин, даже не собираясь класть весла в лодку.
— Если сома, лещей и язей не поймаем, то, по крайней мере, к вечеру килограммов по пять на брата наберем бычков. Здесь их — море! — ответил Сидоренков, спуская для пробы крючок и бросая донку. Он тут же вынул из воды первую рыбешку. Видишь, я разве был не прав? Все, отпускаю в воду задний якорь. — Видишь, на яму попали, после переката. Здесь метров до шести будет. Отплывай метров на пять вперед и осторожно спускай свой якорь. Точно, шесть с половиной. В самый раз, сразу после переката
Наконец и в судке Кириллина затрепыхался первый подлещик. Сидоренков к этому времени поймал два десятка бычков и леща килограмма на полтора.
— Говорил, ловиться будет классно! — радостно проговорил Сидоренков, снимая с крючка очередную рыбину.
У Кириллина кивок на донной удочке задергался так, словно на крючок попалась рыбища килограммов под тридцать.
 — Подсекай, Толя! — только и успел негромко сказать Сидоренков.
Кириллин уже протянул руку к удочке и тут неподалеку прогремел взрыв. Он был таким сильным, что Сидоренков и Кириллин едва не вывалились в воду из резиновой лодки.
Спустя минуту, или того меньше, на воду и в лодку из тумана, плотно окутавшего их, посыпались окровавленные куски мяса, щепки, глина. Огромная часть бревна плюхнулась рядом с лодкой, обдав Сидоренкова и Кириллина отнюдь не теплой водой.
— Кого-то еще в Новоивановке грохнули, Гриша? — испуганно спросил Кириллин.
— А я почем знаю, может, и грохнули, — приглушенно ответил Сидоренков, взглянув наверх в туманное молоко. Но из глубины когда-то давно вырытого карьера, где еще лет пятнадцать назад добывали песок, в несколько дней из-за сильно бьющих родников превратившегося в огромное рукотворное озеро, места происшествия видно не было. — Порыбачили, — недовольно добавил он, быстро сматывая донную удочку. Эту же процедуру проделал и Кириллин.
Быстро подняв оба якоря, Сидоренков взялся за весла. Уже на берегу, подтянув повыше на грунт лодку, он сел на надутый борт.
— Ты не знаешь, чего мы мельтешим? Единственный выходной вырвал за последние четыре месяца. Это что, наша вотчина?
— Пойдем, Гриш. Пока следователя из района не вызовут. Может, по горячим следам чего найдем? — подал голос Кириллин.
Сидоренков уперся руками в колени и легко встал:
— И впрямь, что это я? Конечно же! — следователь по особо важным делам выхватил из лодки пиджак и, на ходу одевая его, полез вверх по сильно отвесному, глинистому склону.
— Лодку не будем привязывать? Никто не сопрет? — догнал его голос Кириллина. — Все здесь оставим, Гриш?
Сидоренков ничего не ответил Кириллину и только отмахнулся.
...Взбежав последние несколько метров по протоптанной дорожке, Сидоренков застыл на месте. Он стоял до тех пор, пока к нему не присоединился Кириллин. Здесь, наверху, туман уже давно рассеялся, и было видно все как на ладони.
— Н-да-а, — только и сказал, присвистнув перед этим Кириллин.
К месту происшествия уже бежали сельчане из близлежащих домов и халуп.
Скатившись с насыпи и обогнув вывороченное с корнем и упавшее на сарай дерево, Сидоренков первым вскочил на изувеченное взрывом подворье.
— Останься пока здесь, — крикнул майор Кириллину. — Никого не подпускай близко.
Два раза повторять капитану было не нужно. Он уже осадил первого мальчонку лет двенадцати, пытавшегося во что бы то ни стало прорваться через «кордон».
Сидоренков бегло окинул взглядом просторное подворье. Как ни странно, нигде не полыхало. Лишь у сарая с ленцой шел дымок. Неожиданно его взгляд натолкнулся на какое-то непонятное движение. Спустя мгновение все приобрело подобающий вид. Из-за развороченного сарая на четвереньках выползал взлохмаченный, седой, лет сорока пяти — пятидесяти мужичок. Майор сразу же кинулся к нему:
— Жив? — спросил он, подбежав к испачканному глиной и грязью мужичку. Мужичок, стоя на коленях и отряхиваясь, трехэтажно заматерился, затем, неуверенно покосившись на Сидоренкова, испуганно, чуть заикаясь, произнес:
— К-кажись, порядок. Со мной. А вот Сашке Рю-рю-мину, до-досталось. Не-не ше-ве-лится. Видать, все, концы отдал...
— Где он? — встрепенулся Сидоренков.
— Да вон там, — мужичок кивнул в сторону выходного погреба, от которого осталось разве что половина стены с покрученными и загнутыми кверху арматуринами. На одной из них покачивался кусок плиты перекрытия.
Лишь теперь Сидоренков, неподалеку от вывороченной взрывом ямы, заметил кучу окровавленного тряпья, торчащего из-под обломков крыши сарая и упавшей стены дома.
Оставив на месте уже поднявшегося на ноги и все время отряхивающегося мужичка, Сидоренков, скользя в крови, обежал яму и нагнулся. Под обломками действительно был человек. Он едва стонал.
— Гриш! Возьми несколько взрослых и ко мне! — крикнул Сидоренков капитану. — Никому больше на подворье не входить!
Вскоре усилиями трех кряжистых мужчин и Кириллина из-под обломков вытащили стонущего и окровавленного с ног до головы мужчину. Его сразу же отнесли к калитке. Из досок мигом соорудили подобие лежака, набросали несколько мешков и на них положили пострадавшего.
— Бабу Вер, мигом! — скомандовала уже в летах женщина. — А ты, Колька, беги на почту и скажи Светке, чтоб «скорую» вызвала. Понял?
— Ага! — кивнул конопатый мальчонка.
— И председателя тоже сюда пускай обязательно позовут!  И милицию. Ясно тебе?
— Ага!
— Дуй!
Мальчишка исчез в придорожной пыли. За ним увязалось еще несколько его однолеток. Женщина уже пыталась снять с окровавленного мужчины одежду, разорвала невесть откуда взявшуюся простыню не первой свежести и высматривала, чего стоит хоть временно перевязать. Рядом суетилось еще несколько женщин.
— В доме есть кто? — спросил Сидоренков.
— А фиг его знает, — неуверенно произнес мужчина, помогавший растаскивать завал и вызволять из-под обломков пострадавшего.
— Исть, а как же, — прошамкал беззубый сельский всезнайка дед Ставковой, который неизвестно каким способом покинул свою завалинку и приперся на место происшествия. — А то, как же, там конечно, баба Мотя... Ее как на подворье нет, она завсегда в хате своей порядки наводит... И как же это все случилось-то?.. Говорил ей, не самогонь, ты, Мотя, не самогонь... Ей аппарат, видать новый, который из райцентра Федька приволок, все это и совершил. Беда-то... Вона, закваски сколь тоже по подворью расплескалось... Брага уже добротно взыграла... Жалость то какая... Такое добро пропадает зря...
Не сговариваясь и не слушая дальше деда Ставкового, Сидоренков вместе с помогавшими ему мужиками и Кириллиным, через миг были у дома, и не раздумывая, бросились в огромный пролом в стене.
Старуху без памяти они нашли прямо на полу в развороченном доме, упавшая саманная стена которого обнажила взгляду все его нехитрые пожитки.
«Скорая» приехала минут через тридцать после того, как к месту происшествия привезли на председательской «Волге» сельскую фельдшерицу бабу Веру. Она уже успела перевязать помятого Александра Владимировича Рюмина и привести в чувство бабу Мотю.
Сидоренков с Кириллиным были уже в курсе случившегося и не перебивая, слушали пространный рассказ Павла Стародубцева, который перестал заикаться и выглядел, хоть и чуть напуганным, но все же хорохорился.
Александр Владимирович Рюмин и Павел Станиславович Стародубцев — известные новоивановские выпивохи, собираясь на рыбалку, захватили с собой, кроме удочек и двух огромных подсак, пару мешков да взрывчатку, которую стащили на близлежащем карьере. Чтобы наглушить рыбы в реке. Естественно, кто же без бутылки на рыбалку ходит? Перед тем, как закинуть удочки, остограмились. Спустя пару минут, пошли по второму кругу. На третий — остались слезы. Решили к бабе Моте наведаться — благо недалеко, да и недорого она брала за ядреный самогонище.
В долг самогона баба Мотя давно уж не дала. Договорились, что порешат ей быка, вот тогда и расплатится баба Мотя с ними сполна. Рюмин, недолго думая, сбегал к реке за взрывчаткой. Решил к рогу быка ее прикрутить. Чтобы побыстрее все свершить. Нутро горело, требовало добавочки... Прикрутил одну шашку к левому рогу, а потом взялся и другую прилаживать.
Я говорю ему, ты что, поехал — много, хватит и одной шашки, чтоб мазуна укокошить, а Сашка говорит, что мало будет — бычище-то двухлетка, баба Мотя корму для него не жалела. Ну, говорю, раз так, вяжи, но за последствия я не отвечаю. Он, значится, взял и проволокой вторую шашку уже к правому рогу быка бабы Мотиного прикрутил. Бык смирно все время стоял, только глазищами, а они у него как тарелки были, зырил на Сашку. Привязал, значится, Сашка и второй заряд к рогу быка, и говорит мне:
— Ты отойди, Паша, метра на три или на четыре, а то еще этого бычищу не завалит. Чтобы убежать возможность была от него, разъяренного, если  не расшарахает голову  быку взрывчатка.
А выпить хочется. Жуть одна. Поскорей бы! А баба Мотя не дает поллитрухи. Ножи вынесла, миски, топор, скамью и стол нас заставила из комнаты тоже вынести, ну, чтобы тушу потом разделать. Шкуру там снять, и прочее. Я уже забивал свиней не раз. Приходилось и с бычками расправляться, но такую махину, как бабкин Мотин бык — ни разу. Конечно, я уже знаю, что и к чему...
Надоумило же Сашку со своими зарядами, ну, чтобы побыстрее со всем покончить. Я бы и так зарезал, никуда бы бык не делся, и всего этого безобразия не случилось. Ну, хотя бы одну шашку оставил, так нет, не пожадничал, две к рогам быка прикрепил...
Иди, говорю, Мотрена Матвеевна, воду согрей умыться после разделки бычка твоего. Мне да моему дружку Сашке кровь надобно будет смыть, а мы счас тебе твоего мазуна укокошим.
Баба Мотя подошла к быку, обняла. А тварь стоит смирно так, только на нас косится, будто все понимает. Потом пару раз голосище свой грубый подал... Ну, короче... Ушла баба Мотя в дом  воду греть, а Сашка поджег зажигалкой шнур и бегом от быка. Я, правда, попроворнее был, на всякий случай за сарай спрятался. Тут и бабахнуло, — Стародубцев вынул дрожащими руками следующую сигарету, прикурил от почти до пепла догоревшего бычка и спросил:
— А что же мне будет теперь, гражданин начальник?
Сидоренков не сказал ничего, поднялся с поваленного дерева. За ним встал и Кириллин.
— Все это расскажешь своему участковому, как приедет, — сказал Сидоренков и, уже отойдя метров на пять от места события, к которому все еще прибывали любопытные сельчане, вполголоса сказал Кириллину:
— Не хватало нам ко всему прочему еще и быка. Сматываем удочки, Толя, и побыстрее, пока нас не привлекли в свидетели, или на разборки происшедшего не бросили в дело как следователей. Жертв, господин капитан, нет, кроме бывшего быка, плоть и разорванную на кусочки шкуру которого перемешало с землей и разбросало на десятки метров, так что нам здесь делать нечего...
Спустившись по откосу к лодке, Сидоренков и Кириллин быстро собрались, и уже через десять минут сидели в машине. Участковый еще не приехал.
— А говорил нарыбачимся, не меньше, чем килограммов по пять поймаем! — улыбнулся Кириллин, включая зажигание своего «Москвича».
— Это ты говорил, а не я. Да ладно об этом. Жми отсюда, господин капитан, чтобы и духу нашего до приезда районного следователя здесь не было!
— Ты же все равно представился председателю колхоза, как его, а, да, Поповскому, что мы следователи по особо важным делам, и вдруг... следователи... смотались...
— Тогда я еще не знал, что здесь толком произошло, — оправдывался Сидоренков. — А если здесь и впрямь кого-то «саданули»? Ведь было же у нас первым это предположение. Так?
— Было.
И к тому же, это не первый случай в Новоивановке.
— Ну, ну, Мирошник… Затем этот филателист с девчонкой… Ашукин почти, что отсюда пропал, и... бык...
— Ладно, оставим в покое Новоивановку, она мне и так поперек горла! — проворчал Сидоренков. — Если вычислят, кто был, вызовут, хотя, думаю, вряд ли. Из-за почившего в бозе быка... Сами разберутся, Толя. Это ЧП даже не районного, как уже привыкли говорить, а сельского масштаба, здесь пускай и разбираются c народными умельцами.
— А ты, Гриш, на все сто процентов, и даже с лихвой, прав.
— Вот именно, Толя. Народных умельцев на Руси, еще задолго до «Левши» Николая Лескова, хоть пруд пруди, было, да и остались они, совсем не перевелись. Они за стаканчик самогоночки, или после употребления оной, все, чего закажешь, соорудят: и блоху подкуют, и финочку смастерят, и даже бомбу размером с копейку, а силой взрыва в сто килограммовую авиационную, за день сварганят. Им бы за «сооружение» налили стаканчик... Им не впервой через задний проход все сделать, безо всяких инструкций, о том, как, например, применять туалетную бумагу и все такое прочее, которые пишут для дебилов с той стороны. Забугровским это надобно, Толя. Наши же народные умельцы не только бумажкой, но и листком лопуха подотрут оное место, а не будет ничего под рукой, то и палец применят... И не перекрестятся после действа. Им не надо вспоминать, как же подтирался герой романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» утенком, где в тот момент у милой, мяконькой птички, только что вылупившейся из яйца, была голова, а где задница... Да и не знают наши народные умельцы, в большинстве своем, кто такой Франсуа Рабле, кто — Гаргантюа. Им это совершенно не надобно... Западные, Толя, будут ждать и несколько суток думать на унитазе со всеми примочками, если бумажки под рукой не окажется — марать им свой личный палец в остатках своего дерьма, или не марать, что из этого потом получится... Как же, нет инструкции, а без нее — как жить? А никак невозможно...
Вот так и эти из Новоивановки местные «народные умельцы», никак не иначе, как Александр Владимирович Рюмин и Павел Станиславович Стародубцев — звучит-то как! — бабахнули быка бабы Моти, чтобы быстрее стаканчик пропустить, в нутро свое для «сугреву», а что получится после — после и разберемся...
— Что я Ольге скажу? — уже не слушая пространной речи Сидоренкова и кивая на перепачканные в глине и бычьей крови брюки и пиджак, неожиданно спросил Кириллин. — Она, Гриша, не поймет. Уехал с тобой на рыбалку, а приполз домой весь перемазанный, в кровищи...
— Но ты же не под шафе, Толя, придешь домой! Это уже что-то! А то, что перемазался, как свинья — расскажешь о происшедшем с нами приключении в Новоивановке.
Кириллин так посмотрел на Сидоренкова, что тот смилостивился:
— Ладно, уговорил, заеду с тобой, — сказал, улыбнувшись Сидоренков  и слегка поддал кулаком под бок Кириллину. —  Я, не в лучшем виде, Толя. Я еще и брюки свои распорол... А как Ольга, кстати, там?
— Да нормально все. Благодаря тебе, Гриш и твоей Полине. Дружно все идет, и сынок при отце растет...
— Ну и слава Богу!

* * *
В зале ресторана, куда Переверяну зашел, чтобы перекусить  почти не было людей, поэтому он сел за понравившийся свободный столик у окна. Официант задерживался, поэтому у Переверяну было время рассмотреть немногочисленных посетителей ресторана.
 Сначала Иван обратил внимание на четыре дальние столика, где сидело по двое.
Обыкновенные посетители, на которых взгляд Переверяну не задержался.  Разве что за одним из них он увидел заместителя мэра города Виктора Павловича Козлова с женой. Их стол был не богат на яства, но перед ними все время крутился официант, который исполнял все приказания Козлова практически немедленно, и тарелки появлялись и исчезали со стола как по мановению палочки волшебника.
Переверяну не знал, как долго заместитель мэра уже был в ресторане, но по тому, как он пунцово выглядел и медленно посасывал из рюмки вино, которое постоянно подливал в нее официант, было понятно, что часа полтора, как минимум, они уже здесь сидели.
Поближе, слева от музыкантов столик был заставлен массой бутылок и яств. Там упражнялись в «игру» кто кого перепьет, пятеро пожилых мужчин. Рядом с ними, за соседним столиком две вызывающие молоденькие девицы, весело смеясь, и пыхтя сигаретами как паровозы, рыскали своими алчущими взглядами по ресторану в поисках потенциальных клиентов, которых было раз два, и обчелся. На «бабочках» Переверяну тоже не остановился. Проститутками он брезговал.
Его взгляд вычислил двух мрачно жующих мужчин и рядом с ними неприятную личность, в брюках, которая сидела у колонны. Особа не обращая внимания на соседей, опрокинув в рот стопарик, жадно поглощала принесенный салат. Угадать, кто перед ним: женщина или мужчина было практически невозможно. Разве что заставить субъекта раздеться и по определенным признакам вычислить. Оставив субъекта неизвестного пола на «потом», Переверяну перевел свой взгляд на ближайший к нему столик, но его прервал подошедший официант, который принес меню и стоял перед ним в ожидании заказа блюд.
Цены кусались, поэтому выбор, к вящему недовольству официанта  был скромный: двести грамм водки, пара салатов, сельдь под маринадом, мясная солянка и шашлык по-болгарски шоп-кебаб.
Убийство молодого человека в черном отлично выутюженном костюме произошло на глазах у Переверяну. Майор сидел как раз напротив неполного, приятного на вид парня, который несколько раз за время обеда говорил с кем-то по мобильному телефону. Видно было, что парень этот был крутой. Рядом с ним обедали два громоподобных верзилы — скорее всего телохранители — и миниатюрная черноволосая девчушка лет семнадцати или чуть постарше в коротком облагающем платьице, которая, наклонившись к уху, все время рассказывала парню что-то веселое, поскольку он все время смеялся.
Телохранители его были непроницаемы и время от времени профессионально бросали по сторонам настороженные взгляды.
Пуля попала парню точно в лоб.
Переверяну тоже был шокирован увиденным. Он не вскочил из-за своего столика первым и не бросился к убитому, телохранители которого еще не пришли в себя, а сразу же разбросал свой взгляд по сравнительно небольшому помещению ресторана.
Все посетители были на месте, у своих столиков. Заместитель мэра Виктор Павлович Козлов тоже. До них еще не дошло случившееся. Разве что, столик у колонны, за которым он увидел парой минут раньше двух мужчин и коротко стриженую личность непонятного пола, был пуст.
Неожиданный крик черноволосой девчушки, до которой, наконец,  дошло непоправимое, прозвучал как детонатор.
Зал встрепенулся. Словно отходя ото «сна», посетители вскочили со своих мест и бросились к двери.
Разве что никак не отреагировали на душераздирающий крик девушки пятеро хорошо упитых пожилых мужчин, которые, скорее всего, видели перед собой лишь друг друга и наполненные водкой до краев фужеры. Если видели. Все остальное им было пополам.
Понимая, что бегущих из ресторана не сдержать ни чем, Переверяну, не смотря на то, что после крика девушки у него еще продолжало звенеть в ушах, сосредоточился и просматривал толпящихся у выхода посетителей, пытаясь запомнить лица всех, кто находился в зале до момента убийства.
Среди яростной волны побега подозрительной троицы уже не было.
Переверяну, проводив двух последних «беглецов» из зала, которыми оказались Козлов с перепуганной и «вусмерть» бледной  супругой, остановился на столике, где, откинувшись в кресле лежал молодой парень с простреленным лбом. Рядом с ним, на столешнице, среди тарелок и нескольких бутылок с вином, расплескав по ней свои черные длинные волосы, без памяти лежала голова девчушки, которую она попыталась прикрыть своими ладошками.
Разъяренные телохранители уже вскочили с мест и, выхватив пистолеты, оглядывались по сторонам, выискивая охотника за их шефом.
Они не сдвинулись от столика ни на шаг.
Неожиданно один из мордоворотов остановил свой тяжелый, уже не рыскающий взгляд на Переверяну, от чего Ивану сразу стало не по себе.
Мордоворот мог ни за что, ни про что пульнуть в него со своей пушки, и сказать потом, что так и было.
Переверяну, понимая, что верзила отнюдь не шутит, поэтому даже не пошевелился. Одно опрометчивое движение могло стоить Ивану жизни, поскольку мордоворот все еще пребывал в эйфории шока, и за себя не отвечал.
Наконец ствол пистолета медленно отполз от направления к Переверяну и начал нахально и методично, сантиметр за сантиметром обшаривать практически пустой зал. Второй телохранитель делал то же самое.
Переверяну понял, что основная волна страха прошла, словно ее увела за собой в сторону темная дырочка ствола, и у него отлегло.
Он все еще сидел за своим столиком, но его взгляд останавливался на каждом пустом столике. Следователь мысленно «просматривал» их, пытаясь запомнить или воскресить лица всех посетителей, которые находились в этом зале до момента убийства.
Это у него  блестяще получалось до тех пор, как его взгляд остановился у столика, находящегося у колонны.
Переверяну никак не мог вспомнить, сколько же людей сидело за этим столиком? Двое? Трое? Четверо? А, может, за ним никого и не было вовсе? Да нет, На столе стояли тарелки с едой, две бутылки с минеральной водой и графинчик с водкой.
То, что среди сидящих именно за этим столиком была личность неопределенного пола, Переверяну не сомневался. Он «ее» «сфотографировал», но те двое, да, именно двое мужчин, представляли собой размытые пятна.
Оставив столик у колонны, Переверяну еще раз обратил внимание на пожилых, трое из которых уже ужрались до неприличия и храпели в своих тарелках, а двое еще неуверенно подносили наполненные водкой фужеры ко рту. Им все было пополам...
«Нет, только не эти», — мелькнула мысль у Переверяну» и он увидел, что к ближайшему от него столику, подбегает несколько официантов, еще кто-то.
Телохранители убитого уже пришли в себя и прекратили свое ненужное «занятие» поиска киллера, которого уже и след простыл.
Переверяну,  наконец, оставив свой столик, достал из кармана удостоверение следователя по особо опасным делам городского управления внутренних дел и подошел к одному из мордоворотов, чтобы удостовериться, кого только что убили.
Громила коротко бросил, чтобы отцепился и тяжело опустился в кресло. Затем он взял графин и начал наливать в фужер водку, тут же опрокинул ее в рот. Налил еще, снова выпил.
Поняв, что не добьется от непроницаемых телохранителей ничего, Переверяну, взглянув на все еще неподвижно лежащую на столешнице девушку, подошел к официанту и тоже предъявив свое удостоверение, попытался узнать, кого только что застрелили.
Официант лишь пожал плечами. Он не знал парня. В ресторане ужинал какой-то заезжий бизнесмен.
Дожидаясь приезда «скорой помощи» и следственной бригады, Переверяну уже в который раз попытался восстановить все в своем мозгу, обсосать каждую деталь происшедшего, но ничего у него не получалось.
Приехавший врач констатировал смерть, поэтому труп оставили в той же позе. Девушку врачи привели в чувства, вколов внутримышечно  какую-то жидкость, которую медицинская сестра набрала по команде врача из ампулы. Ее сразу же, не смотря на тихий протест Переверяну, забрали с собой. Правда, сообщили, что отвезут в шестую городскую больницу.
Пивший телохранитель остался сидеть за столом, второй подхватив на руки не держащуюся на ногах девушку, понес ее к  машине «скорой помощи».  Мордоворот еще не успел донести девушку до двери, как она распахнулась, и в нее ворвались сразу две дежурные группы  —  из райотдела и горотдела. Дежурную группу горотдела возглавлял сам Ашукин.
Увидев в зале Переверяну, Ашукин сразу же набросился на него:
— А ты что здесь делаешь, майор?
Переверяну хотел было вызвериться на подполковника, какое, мол, твое собачье дело, что я делал в свободное от работы время в ресторане? Разве мне нельзя зайти и поесть, как человеку, а ты чего с дежурной группой примчался? Повыпендриваться и здесь? Следователь смолчал, поскольку отвечать уже было некому — Ашукин, не ожидая ответа, проворно бросился к соседнему столику и рассматривал убитого.
Вместе с Ашукиным в ресторан прибыли Сидоренков, Маслов с Рексом, Каллас, дактилоскопист Петренко. Из райотделовских Переверяну знал только капитана Ревякина, который со своими людьми стоял как-то в сторонке, поскольку заправлял всем, как понял Переверяну, подполковник Ашукин.
— Что скажешь? — отойдя от убитого, снова, теперь уже нетерпеливо, спросил подполковник у Переверяну.
Следователь только пожал плечами. Ему ничего не хотелось говорить. Ответить подполковнику, что пока по поводу убийства ничего конкретного сказать не сможет, значит, ничего не сказать, поэтому, лучше помолчать.
Ашукин бросил свой злой взгляд на Переверяну и стал распоряжаться возле трупа.
Телохранитель сидел у столика никакой. То ли на него подействовала водка, которой он выпил подряд два фужера, то ли крик девушки...
— Привет, — полушепотом произнес Сидоренков, подойдя к Переверяну. — Ну, ты даешь... В заварушке побывал.
Переверяну кивнул и подозвал дактилоскописта, который уже раскрыл свой саквояж и присматривался к бутылкам, фужерам и рюмкам, стоящим на столике, рядом с убитым:
— Сними сначала отпечатки пальцев со всего, что находится на том столике у колонны, — тихо произнес он.
Петренко послушно перенес свой саквояж к указанному столику и стал скрупулезно возиться над приборами...

* * *
Труп парня с простреленным лбом увезли в морг. Предварительный опрос официантов, метрдотеля и накачавшегося телохранителя пока ничего стоящего не дал. Каллас своим ходом умчался в шестую городскую больницу, которая была недалеко от ресторана.  Отпечатков на бутылках, фужерах и рюмках, стоящих на столике за колонной, а также на лежавших на тарелочке деньгах, было немало, чем похвастался, проведя почти тридцатиминутную работу Петренко. Перед тем, как отправить убитого, лейтенант снял отпечатки пальцев и с него, а вдруг чего скажут?
Ашукин еще долго полоскал всем — и сотрудникам горотдела, и ментам райотдела мозги, потом, наконец, разъяренный, укатил на управленческой «Волге» домой.
Все с облегчением вздохнули. Подполковник, скорее всего, мешал проводить следствие, чем помогал.
Рекс ничем следственной группе помочь не мог, поскольку неизвестно кого нужно было задерживать. Правда, сержант Маслов заставил собаку понюхать кресла столика, стоящего у колонны. Рекс сначала споро потащил сержанта сначала за столик, за которым сидел до убийства Переверяну, а затем,  потоптавшись в трех метрах от него, принюхиваясь, обежал колонну и направился к выходу из ресторана. Доведя сержанта Маслова до дороги, присел на задние лапы и удовлетворенно свесил свой огромный, похожий на тряпку язык. Видимо сидевшие за тем столиком укатили от ресторана на колесах...
Накоротко переговорив с Сидоренковым, Переверяну, так и не отведав мясной солянки и шашлыка по-болгарски шоп-кебаб, отказался от дежурного управленческого УАЗика.  Выжатый как лимон, поймал у ресторана такси и через двадцать минут был у своего дома.
Отпустив такси, Переверяну спустился вниз по небольшому откосу мимо десятка березок и детской песочницы и завернул за угол. У подъезда заметил юркнувшего в дверь мордоворота. Сзади послышались гулкие шаги. Следователя «подпирали» еще двое громил.
Наученный горьким опытом Федорова и Сидоренкова, Переверяну походкой уставшего человека подошел к подъезду. Уже взялся за ручку двери и вдруг стукнул себя по лбу рукой и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, едва не сбив топавших за ним сзади громил, быстрым шагом, который затем перешел на бег, направился в сторону троллейбусной остановки.
Мордовороты опешили. Их застопорило.
Когда Переверяну сворачивал  за угол своего длиннющего дома, остановился, наклонился, будто завязывая на ботинке развязавшийся шнурок. Проделав незамысловатую операцию с ботинком, поднял голову и взглянул в сторону своего подъезда.
«Пастухи» уже были втроем и что-то, жестикулируя, обсуждали. Они не бросились за Переверяну вдогонку. Скорее всего, посланные неизвестно кем по его душу, мордовороты обсуждали план своих дальнейших действий.
Прекрасно понимая, что «пришлые» все равно умудрятся его достать — не сегодня, так завтра, послезавтра, через неделю — Переверяну, зайдя за угол дома, подошел к телефону-автомату и набрал номер дежурного.
Кривоспинов ответил сразу же.
В двух словах объяснив капитану, в чем дело, Переверяну не стал дожидаться пока приедет оперативная группа, вышел из-за угла и направился неторопливой походкой к своему подъезду.
Уже вечерело, но все равно в синих, чуть сгустившихся сумерках он увидел все ту же троицу, которая сидела на скамье напротив соседнего подъезда.
«Решили ждать меня до последнего, шакалы», —  подумал  Переверяну, но своего шага не сбавлял.
Мордовороты тоже заметили Переверяну. Один из них встал со скамьи, бросил сигарету и быстрым шагом прошел к двери, которая вела в подъезд. В нем была холостяцкая квартира Переверяну.
«А что я говорил, — пробормотал себе под нос Переверяну, — охотятся, собаки за мной. Убить захотели. Ни фига у вас не получится, поскольку я вычислил вас, скоты!»
Проходя мимо двух мордоворотов, все еще напряженно сидящих на лавочке, Переверяну вдруг громко закашлялся. Амбалы от этого, как показалось Ивану, съежились.
«Ну, ну, поглядим, увидим» — мелькнула мысль у майора, и он, рванув дверь на себя, буквально вскочил в подъезд.
«Охотник» стоял перед лифтом. Как только перед ним появился Переверяну, нажал на кнопку вызова лифта.
«Знают, заразы, что я на седьмом этаже живу, значит, поеду лифтом. В кабинке легче всего жертву прикончить».
Переверяну остановился у лифта рядом с «охотником». В подъезде появились два других мордоворота, которые тоже спешили к уже раскрывшимся створкам лифта. Переверяну пропустил их, а когда они вошли, неожиданно, походкой никуда не спешащего человека вдруг пошел по лестнице. Мордовороты, вошедшие в  лифт, растерялись. Видно было, что они пытаются своими «куриными» мозгами вычислить дальнейшие действия следователя.
Когда Переверяну был уже на площадке второго этажа, услышал громкий топот по лестнице. Мордовороты решили догнать его и, раз уж вышла осечка с лифтом, прикончить следователя на площадке.
Переверяну затаился за мусоропроводом. Он  не хотел ввязываться в драку с неизвестными, у которых, скорее всего, были не только финки.
Как только ботинки дебилов прогрохотали этажом выше, Переверяну кошачьей походкой решил спуститься вниз и, уже на улице подождать дежурную группу из Управления.
Следователь не учел, что у одного из киллеров были не «куриные» мозги, и он остался внизу.
Подножка, которую поставил мордоворот Переверяну и резкий толчок в грудь, едва не заставил майора скатиться вниз по ступенькам. Он едва удержался на ногах, но ему пришлось бежать по ступенькам.
С трудом остановившись перед входной дверью, Переверяну тут же развернулся на сто восемьдесят градусов, резко выставил вперед свой кулак и ударил им бегущего за ним под дых.
Не ожидая подобного, мордоворот пропустил удар и, согнувшись почти пополам, протаранил своей головой дверь, ведущую в подъезд, и уже на ступеньках перед входом кулем повалился на землю без сознания.
Услышав внизу шум, двое других амбалов, вернулись назад, на помощь. Уж тут Переверяну согнал на мордоворотах всю накопившуюся за неделю злость.
Иван стал уже не Жертвой, а... Охотником.
Применяя естественное «оружие» и используя неожиданность и быстроту движений, Переверяну первому громиле, выбежавшему из подъезда, словно мчащийся со страшной скоростью танк, резко ударил ребром ладони по носу, раздробив при этом хрящ переносицы. Верзила сразу же скопытился и остался неподвижно лежать, упав на уже поверженного первого мордоворота. Другой бычара из подъезда не выскочил — был осторожнее. Он лишь выглянул из-за двери и увидел, как Переверяну расправляется с «дружком». Заметив разъяренное лицо, Переверяну, «укладывая» на землю выбежавшего первым, майор со всей силы хлопнул дверью по морде бывшего охотника, который, весь в кровище, упал на землю в тот момент, как рядом с домом завыла сирена милицейской машины.
Отключенных жмуриков погрузили в машину. Капитан Кириллин только причмокнул языком:
— А кровищи-то... Как в гладиаторском цирке. Да разве же так можно? — тихо произнес Кириллин, поглядывая на Переверяну.
— Ждать, когда эти подлецы всадили бы мне в бок перо?
— Я о другом, — ухмыльнувшись, произнес Кириллин. — Разве можно лезть напролом? Что, нельзя было подождать, пока мы приедем?
— Вас дождешься, — потирая ушибленный кулак, сказал Переверяну.
В Управление не поехал, оставив разбираться с мордоворотами дежурной бригаде.

* * *
Мозг Переверяну в эту ночь  работал, как хорошо отлаженная машина. Спать ему не хотелось. Пребывая под «кайфом» увиденного в ресторане, а потом еще и после драки в подъезде, он долго лежал на диване, уставившись в темень. Потом встал, включил свет, прошел на кухню.
Долго возился с фильтром, затем махнул рукой и напился воды прямо из крана. Поставил чайник на огонь. Сел на кухонный табурет. Если бы он курил, обязательно бросил бы в уголок рта сигарету, но Иван отродясь не держал во рту табака, поэтому, просто охватив руками приподнятое колено, смотрел на закипающий чайник, в котором воды было на донышке.
Когда чайник сначала заухал, а потом «обиженно» засвистел, Переверяну выключил газ, достал чашку и, бросив в нее ложку растворимого кофе, сделал осторожный глоток, после которого перед ним все трое: и мужики, и лицо «неопределенного» пола предстали как на картинке.
Он был уверен, что завтра же сразу возьмет «быка», то есть компьютерного Бога Управления лейтенанта Алексеева,  за рога и тут же с его помощью составит сногсшибательные словесные портреты всех троих, которые могли убить, а может, кто-то из них и убил того молодого парня...
Эмоции переполняли его. Если бы он позволил им взять верх над собой, Переверяну даже не знал бы, что из этого  вышло бы.
Взглянул на часы. Половина третьего ночи. Звонить домой Сидоренкову в такое время не решился, хотя Сидоренков, на которого, Переверяну не сомневался, Ашукин «повесил» еще одно дело,  за такой звонок только поблагодарил бы его...
 
* * *
Переверяну так и не ложился в постель и в половину седьмого был уже у двери Управления, чем  переполошил капитана Кривоспинова, перед утром вздремнувшего «на посту» дежурного.
Спустя  полтора часа он уже нетерпеливо топтался у дверей в компьютерный зал.
Лейтенант Алексеев пришел на работу минута в минуту. Махнув на «незавершенку», он все же уважил Переверяну.
Фотороботы всех троих получились отменными. Разве что Алексееву пришлось хорошенько повозиться с «особой  неопределенного пола», но все же, и она удалась на славу.
Получив распечатку всех троих подозреваемых, Переверяну, перед тем, как отправиться к Сидоренкову, попросил Алексеева покопаться по базе данных, что могло выявить нужные лица.
 Он также сообщил лейтенанту, что сегодня к нему придет дактилоскопист Петренко, и просил с определением принадлежности носителей папиллярных узоров, если таковые в компьютерах есть.
Сидоренков встретил Переверяну не с распростертыми объятиями, а с огромными мешками под глазами. Видно было, что он не спал всю ночь.
— Тебя, что, Ваня, хотели вычесть из списка живущих? — спросил он.
— Да ладно об этом. Мелочи. У тебя что? — спросил Переверяну, крепко пожав руку Григорию.
Сидоренков только повел головой из стороны в сторону и ничего не ответил. Он понял, о чем у него спросил Переверяну. Ничего нового Ивану сообщить о трагедии в ресторане он не мог, поскольку у него пока не было никаких дополнительных сведений.
То, что выудил из пребывающей в больнице в трансе девушки и одного из телохранителей убитого, ничего конкретного на свет не проливало. Разве что стало известно, кого именно пристрелил киллер. Это был приехавший из Москвы в Лучегорск по вызову Сергей Дмитриев, крутой бизнесмен. Кто его вызвал сюда, по какому поводу, он телохранителю и девушке не докладывал. 
Девушка оказалась не его молоденькой любовницей, а родной сестрой, которую он взял с собой покататься...
Поняв, что у Сидоренкова информации действительно кот наплакал, Переверяну торжественно положил на стол перед Григорием распечатку словесных портретов всех троих, которые  сидели до убийства парня за столиком у колонны, а потом исчезли в неизвестном направлении.
Сидоренков поднял на Переверяну свои воспаленные глаза:
— Кто? Те, возможные киллеры, что сидели за столиком? — только и спросил он.
Переверяну молча кивнул.
Внимательно разглядывая фотороботы, Сидоренков молчал. Не подавал голоса и Переверяну. Он знал: если всегда словоохотливый Григорий молчит, значит, он либо кого-то узнал из этой троицы, либо пытается узнать.
Вдруг в кабинете раздался громкий, гомерический смех Сидоренкова.
— Ты чего? Анекдот вспомнил?
— Анекдот... Знаешь, кого ты «снял» своим глазом за тем столиком?
Переверяну не знал, поэтому промолчал.
— Профессор филологического факультета университета Раззуваев Петр, не помню как отчество, собственной персоной. Р-раз. Доцент этого же факультета Киров. Два. А это жена Раззуваева, — Сидоренков тыкнул пальцем на особу неопределенного пола. — Они вчера приехали в Лучегорск  в наш институт на конференцию. Кил-ле-ры... Ха-ха-ха!
Пришло время рассмеяться и Переверяну, хотя ему было не до смеху: так опростоволоситься. Слава Богу, что не выложил «портреты» на стол Ашукину...
— Ну и уродина же у Раззуваева  жена, — выскочило у Переверяну.
Чтобы как-то «сгладить» свою вину, Переверяну сел и  решил перевести разговор на другую тему — к убийству в ресторане они еще не раз вернутся.
— Ладно, о вчерашнем деле, думаю, что-то прояснится. А сейчас меня, Гриша, не только как следователя, но и как человека, обыкновеннейшего обывателя, интересует, кто же все-таки нанял киллера, чтобы убить Федорова?
— Ты не спрашиваешь, кто нанял мордоворотов убить тебя, а интересуешься киллером Павла Федоровича?
— Да ладно, выведаете, кто хотел меня малость попугать, — отмахнулся Переверяну. — А, может, я и сам. Ты про Федорова...
— Ладно, о тебе на время замнем. Вернемся к старому. Думаешь, Иван, что меня это обходит стороной? — тут же переключился от нового дела Сидоренков. — Как бы не так! Некий N имеет на это не только деньги, но и виды. Отсюда следует, что Федоров до чего-то докопался, или был на пути к этому. Итак, будем последовательны.
Все началось с того, что вместе с делом о взрыве машины с воротилой Мирошником исчезает наш рассыльный Полетов. Если его убили, в Управлении должны были остаться останки. Труп Полетова из здания не могли вынести даже по частям, как цыгане поступили с распиленным диваном в гостинице. Ладно, отбросим Полетова. Кто тогда огрел по голове полковника Севастьянова и забрал расписку Полетова о том, что он унес с собой в канцелярию три тома дела о предпринимателе Мирошнике для последующей передачи его на спецпочту? Этот N или нанятые им лица пытались вскрыть сейф Федорова. Кто-то по телефону без конца угрожает мне, тебе и всем, связанным с делом о Мирошнике?
— Значит, отсюда следует сделать вывод, что копаем мы далеко и глубоко, иначе не угрожали бы! Тебе, мне, если уж на то пошло, Ашукину, наконец...
— Вот именно. Кстати, этот N без конца ускользает? А как же быть с пальчиками, которые нашел наш вездесущий Интернет в кабинете Ашукина? — спросил Сидоренков. — Порой мне кажется, Ваня, что все мы до единого выглядим этакими болванами, идиотами в форменной одежде. Мне все время хочется убедить себя, что это абсолютно не так, но с каждой новой попыткой убеждаюсь в обратном. Да, меня уже не раз стращали, но помню, в скольких случаях только везение спасало меня от ножа и пуль, но... Кстати, ты не обратил внимания, на кого все-таки был похож Полетов?
— На живчика.
— ?
— Чего ты так на меня смотришь, начальник? — улыбаясь,  поинтересовался Переверяну. — Я что-то не то и не так сказал? По-моему, хреновый наш сержант Полетов был человек. Как говорят, и нашим служу — и вашим услужу. Неваляшка... Попади он в зону — Полетову кранты. На все сто процентов уверен, что посадили бы его зеки на парашу и опустили бы в ближайшее время... Или чего другого сделали. Неваляшек на зоне не любят...
— На зоне не только Неваляшек не любят, но и Непотопляемых. А Полетов что-то этакое, среднее между первым и вторым...
— Ты прав, Гриш.
— Еще бы! Не даром мы столько лет плечом к плечу работаем. Уже и мыслим с тобой почти одинаково, — улыбнулся Сидоренков. — А раз так, то прошу тебя, как мэтра криминалистики, если не желаешь по горячим следам заняться «своими» мордоворотами, бросить заниматься и ресторанным делом. Пока тебя к нему не призовет Ашукин. Сейчас лучше пораскинуть мозгами вот по какому вопросику: в той обширной таблице по сожженному «Вольво», которую мы — ты, я и Каллас — разрабатывали несколько дней, у меня, немало возникло вопросов. Они уже не могут уместиться на стандартном листе. Разве что набрать на компьютере их шестым кеглем, ну, то есть, очень уж мелким, убористым шрифтом...
Сидоренков достал из кармана кителя сложенный вчетверо листок, расправил, положил на стол перед Переверяну, который тоже успел достать из верхнего ящика стола «свою» таблицу и начал сверять ее с таблицей Сидоренкова.
— Интереса твоя табличка не вызывает, —   Переверяну наконец-то поднял взгляд на сидящего напротив на табурете Сидоренкова. — У тебя как минимум нет ответов на шестьдесят возникших вопросов. У меня — не меньше. Но вот в чем вопрос, мой дорогой. Пока ты там занимался гостями, да жманчиками-наркоманчиками, мне, как ты и предполагал, подкинули дельце о пропаже господина Мазурова Бориса Борисовича. Я даже Мирошника отложил — Ашукин заарканил меня на Мазурова. Приказал немедленно разобраться и в кратчайшие сроки доложить. Даже записал у себя в талмуде. Видишь ли, поставил на строжайший контроль. Оказывается, нашего подполковника Ашукина уже одолели журналисты. Вернее, даже не его, а генерала Осколкова. Тот, естественно, переключился на нас, натравил на Ашукина и журналистов, и мадам Мазурову. Ее шестерки буквально каждый час раздирают на части Ашукина своими вопросиками и требованиями... И журналистов, теперь уже не только областных науськали... То ли с ОРТ к нам, то ли из «Вестей» обещали прислать...  С четвертой властью лучше не шутить, вот и корпел я, как червь навозный. Если желание есть — почитай копию моего предварительного заключения на компьютере. Файл семь тысяч сто тридцать восьмой «Мазуров». Мой код доступа знаешь. Я, пока Ашукин меня не того, сматываю удочки. Надо наведаться к мадам Мазуровой. Уже есть договоренность. Кое-чего «подчистить»... Если все понял, то пока, Гриш, я улетучился...
— Все понял, господин майор, — сказал Сидоренков, вставая с кресла и забирая со стола свою таблицу. — Жаль, конечно, что ты не пошебуршился в моем вопроснике по поводу Мирошника, но я тебя понимаю... Не до этого тебе, Иван, было... Пока, — сказал Сидоренков, когда Переверяну уже подошел к двери...
Сидоренкову тоже было некогда. Ресторанное дело могло немного подождать. Как и рассказ Переверяну о покушении вчера вечером на него. Сейчас должны были привести из изолятора временного содержания заказанного Павла Николаева, которого снова сегодня утром взяли дома и, изъяв, по приказу Ашукина, подписку о невыезде, заперли в ИВС. После него Сидоренков планировал побеседовать и с Иваном Гребенюком-старшим, а уже потом займется ресторанным убийством, если до него сегодня дойдут руки.
Хотя, должны дойти.
Должны. 

* * *
Валентина Васильевна Федорова позвонила Сидоренкову домой где-то около десяти вечера.
— Прости, Гриша, что беспокою в воскресенье, но больше мне не к кому обратиться, а до понедельника не могла дождаться, — сказала женщина, когда Сидоренков взял трубку. Сказала и всхлипнула.
— С Павлом Федоровичем что-то случилось? — душа у Сидоренкова зашлась.
Женщина, видно подавив в себе жавший ее комок, судорожно вздохнула.
— С Павлом стало чуть получше. Хоть он и бредит, но главная опасность, как думают врачи, почти что миновала его и он будет жить. Я к тебе, Гриша, прости меня, старую дуру, вот по какому вопросу: он, когда бредит, все время называет какую-то Тамару, — женщина вздохнула. — Зовет ее к себе, говорит, что любит... Ты не в курсе, о ком это он?
Сидоренков едва не бросил в трубку: «Откуда я знаю, кто эта Тамара? Сами разбирайтесь. Может, его побочная дочь, а может, и любовница. Я еще буду заниматься любовными похождениями твоего мужа? Да пошли вы все подальше! Возможно она шпионка, киллерша? И его грохнула, или с «ее легкой руки» майора пришибли»...
— Так кто же она, Гриша? — упрямо настаивала на своем Федорова.
«Сейчас я вам выложу все на блюдечке, мадам Федорова,  и скажу, — подумал Сидоренков. — Не знаю, и не хочу знать!», в трубку же пробормотал:
— Я, к сожалению, впервые слышу это имя, Валентина Васильевна. Если бы знал, кто она такая — непременно сказал бы вам, — неуверенно пробормотал Сидоренков. В то же время он мысленно перебирал в памяти всех женщин, которых мог знать или с которыми мог встречаться даже не по личным делам Федоров. Имени Тамары среди них не было.
— Ты не врешь мне? Конечно, не обижайся, Гриша, что я так... Помоги, если сможешь, найти ее. Я тебя очень прошу, Гриша.
— Я постараюсь, Валентина Васильевна, — сказал Сидоренков.
— Передавай привет жене Полине. У вас все нормально, Гриша?
— Нормально.
— Ну и, слава Богу. Спасибо, Гриша, извини, пожалуйста,  до свидания, — сказала женщина, и в трубке сразу же запиликали сигналы отбоя.
— Кто звонил? — спросила Полина, выглянувшая из ванной, где заканчивала постирушку.
— Жена Федорова.
— Валентина Васильевна? С ним что? Опять Федорову плохо?
— Да с ним что? Все нормально с ним. Пошел на выздоровление. Тебе помочь белье на лоджии вывесить? — спросил Сидоренков.
— Лучше не надо, Гриш, — улыбнулась Полина. — Снова приставать начнешь... Досматривай свой футбол. Сама справлюсь. Ничего тяжелого и большого нет, — сказала  и скрылась в ванной.
Сидоренков не настаивал. Показывали в записи игру на Кубок чемпионов, прямую трансляцию, которой он, как было не раз, пропустил...

* * *
Требовательный телефонный звонок дежурного по Управлению, раздавшийся в кабинете на внутреннем телефоне, застал Сидоренкова врасплох. Он, полностью погрузившись в дело о сожжении в автомобиле «Вольво» неизвестного мужчины, а может, и пропавшего Бориса Борисовича Мазурова, даже вздрогнул от неожиданности.
Сидоренков поднял трубку.
— Хорошо отобедали с Переверяну, Григорий Николаевич? — поинтересовался дежурный капитан Каллас.
— Да как всегда, — отмахнулся следователь. — Ты чего снова дежуришь? Сегодня же должен был заступить Кириллин... Он снова  запил?
—  Выбивает дознание у мордоворотов, покушавшихся на Переверяну, а тебя  хочет сейчас мадам Иванькова Тамара Алексеевна, — сказал Каллас и, как бы вдогонку, мягким голосом почти без акцента, добавил, — кстати, дорогой, по сугубо личному вопросу.
— Хотеть не вредно, Юра, — улыбнулся Сидоренков. — Пропусти, раз женщина меня хочет. Знаешь же, что я не могу отказать.
Не успел Сидоренков сложить веером разложенные на столе папки, как в дверь настоятельно постучали.
— Входите, пожалуйста, — громко сказал Сидоренков.
В кабинет вошла почти что модель или мисс «Очарование» — стройная молодая голубоглазая женщина. Она улыбалась. Сидоренков, как и любой мужчина, оценивающе, восхищенным взглядом пробежался по ее длинным стройным, очень красивой формы ногам, автоматически обнял ее фигуру, чуть задержался на груди, лице.
— Проходите, присаживайтесь, Тамара Алексеевна, — предложил он, вставая из-за стола. — Если позволите, я еще несколько секунд...
— Да, да, конечно, — сказала женщина. — Меня извините, пожалуйста.
Менее чем через минуту, Сидоренков отодвинул оставшиеся неприбранными папки с не столь важными делами на конец стола, посмотрел на женщину:
— Слушаю вас, Тамара Алексеевна, — сказал он и снова не удержался, чтобы не «сфотографировать» ее красивые стройные загоревшие ноги.
Девушка, поймав взгляд Сидоренкова, изучающий ее ноги, чуть поправила короткую юбку, которая далеко не доходила до колен.
— Я через друзей узнала, что вы друг Павла Федоровича Федорова.
Сидоренков кивнул.
— Мне немного стыдно, товарищ майор, — Иванькова немного побледнела, что отнюдь не испортило ее лицо. Наоборот, оно стало, как показалось Сидоренкову, еще краше, приблизила руку к левому виску и стала его неторопливо тереть. — Понимаете, я...
Она не знала, с чего начать, и Сидоренков вдруг неожиданно для себя спросил:
— Вы... дочь Федорова?
— Нет, с чего вы взяли? — девушка покраснела еще сильнее. — Откуда... У меня даже отчество другое, Григорий Николаевич... Да и не мог он стать отцом в тринадцать или четырнадцать лет...
— Всякое бывает, — произнес Сидоренков.
— Он сейчас в больнице, ему очень плохо, а меня не пускают к нему... Помогите мне, пожалуйста!
— Кто же вы ему тогда, Тамара Алексеевна? — спросил Сидоренков, и тут же его словно по голове огрело: да ведь перед ним сидит... любовница майора Федорова! Этого, как он думал, кристально чистого человека, примерного семьянина, поучавшего всех без исключения донжуанов Управления в неприкосновенности «любовной параллели «муж-жена», как любил выражаться сам Федоров...
— Я его знакомая. Хорошая знакомая.
— Сейчас к майору Федорову врачи не пускают даже следователей. Только жену и его родную сестру...
— Но я... я... — женщина не находила нужного слова, и вдруг ее словно прорвало, будто она перебралась через высоченную стену, — я, товарищ майор, если хотите, его... почти что любовница, — выпалила молодая женщина, и стушевавшись лишь на миг, пошла в нападение. — Можете осуждать меня, можете тут же выгнать из кабинета, как это сделала дежурная в больнице. Я, поверьте, не обижусь на вас, товарищ майор. Но я... я люблю этого человека... Безмерно люблю, Григорий Николаевич... Я уже не раз пыталась «выбросить» Федорова из головы, но не могу... Вы понимаете, совершенно не могу... Я люблю Павла... Знаю, что он женат, но, честное слово, я не претендую полностью на него. Чувствую, что Павлу сейчас очень плохо, и хочу помочь... Вы, к сожалению, мужчина, и вам меня, женщину, любящую женщину, не понять...
 Говоря о своих отношениях с Федоровым, Тамара засмущалась, отчего, как показалось следователю, еще больше похорошела.
«Везет же людям! — с завистью подумал Сидоренков, украдкой поглядывая на Иванькову. — Этой девушке необходимо больше улыбаться, смеяться. Это так красит ее. Черты лица становятся у нее намного мягче, возвышеннее», — подумал следователь.
Сидоренков хотел только открыть рот, и сказать, что где уж ему, никогда не изменявшему жене, понять данное, как его опять прервал телефон дежурного.
— Григорий Николаевич, — сказал капитан Каллас, когда Сидоренков поднял трубку, — из изолятора временного содержания конвойные привезли в Управление гражданина Гребенюка. Ты заказывал встречу. Знаю, что у тебя сейчас посетительница, но...
— Пускай вводят, я жду, — сказал следователь и положил трубку на телефонный аппарат. Сразу же поднял глаза на Иванькову, и проговорил:
— Извините, Тамара Алексеевна, получилась накладка. Мы с вами не договорили, но, знаете, дела. Если можете, подождите в коридоре минут, — Сидоренков прикинул, — минут пятнадцать — двадцать. Если у вас времени в обрез, давайте встретимся завтра, с девяти тридцати и до одиннадцати. Вас это время устроит?
— Я, с вашего разрешения подожду, — твердо заявила женщина, вставая. — Не могу оставлять все на завтра. Еще один день? Тяжко у меня на душе, товарищ следователь...
— Постараюсь освободиться пораньше, Тамара Алексеевна, — догнал женщину уже у двери извинительный голос Сидоренкова.
Тамара, полуобернувшись, кивнула и вышла из кабинета. Не успела она прикрыть дверь, как сзади нее послышался хрипловатый голос:
— Стоять! Лицом к стене!
Тамара вздрогнула, сжалась. Ей даже захотелось поднять руки, но девушку вывел из транса прапорщик:
— Отойдите от двери, девушка, — сказал он, обратившись к Тамаре. — И не бойтесь.
— Да, да, — спохватившись, ответила Иванькова прапорщику и буквально отскочила в сторону, присела на один из стульев, стоящих в коридоре.
— Отойти на шаг назад, налево, вперед, к двери! — скомандовал прапорщик.
Тамара подняла голову и только сейчас взглянула на шедшего мимо нее заключенного.
Это был огромный, незнакомый ей мужчина. По виду ему перевалило далеко за пятьдесят. Глаза у него запали, и он был рыжий или, быть может, седой — разобрать в полутемени было непросто.
Мужчина глянул на нее затравленными глазами и тут же отвел свой взгляд. Ступал он тяжело, руки послушно держал за спиной. За ним шло еще двое в форме с лычками младших сержантов на погонах. Автоматы висели у них на правом плече дулами вниз.
По команде прапорщика «Ждать здесь!», седовласый мужчина снова остановился у двери, ведущей в кабинет майора Сидоренкова. Прапорщик постучал и, открыв дверь, вошел в кабинет следователя.
Неизвестный, вместе с двумя конвойными остался в длинном коридоре с зарешеченными окнами.
Неожиданно зек поднял на Тамару глаза. Их взгляды соприкоснулись: любознательный, задиристый — Тамары, и холодный, пустой, злобный и в тор же время похотливый — мужчины в летах.
«Кто он?» — подумала Тамара. — Кого этот не хилый, уже в летах мужчина убил?  То, что ее коснулся взгляд убийцы, Тамара не сомневалась ни на секунду. Она, не один год пробыв у вора в законе Поддубного, знала, как смотрят те, кто прошел зону, или кто лишил жизни человека...  Перед ней был убийца! И с ним сейчас будет беседовать майор Сидоренков. Интересно, о чем?  Это ей знать было не положено, и Тамара, как и обещала следователю и другу Федорова, достала из сумочки книгу, раскрыла ее, но читать не стала. Строки прыгали перед глазами Иваньковой: она не знала, что же ей ответит Сидоренков на ее прямой вопрос, поможет ли?
Тамара очень хотела встретиться и с Валентиной Васильевной — женой Федорова, чтобы расставить все точки над «і».

* * *
Сидоренков сразу переключился с практически пустопорожней болтовни с Иваньковой, которая неожиданно свалилась ему на голову —  на Гребенюка, который восседал на том же табурете, где пару минут назад сидела молодая женщина.
Гребенюк, опустив голову, чуть сгорбившись, смотрел в пол, на свои ботинки.
— Я вызвал вас, гражданин Гребенюк, сюда, чтобы вы еще раз рассказали мне, как все произошло с убийством прораба Свешникова и медсестры Портновой, а также почему вы были в Новоивановке во время взрыва машины господина Мирошника? Постарайтесь изложить свой ответ более полно, гражданин Гребенюк.
Гребенюк поднял голову и из-под густых бровей бросил на Сидоренкова тяжелый взгляд совершенно пустых глаз. Он молчал, но в то же время следователь увидел, как задрожали руки у Гребенюка, которые он положил на колени.
— Итак, — Сидоренков пододвинул поближе стопку листов, приподнял их, постучал о стол, выравнивая, взял торчащую из стаканчика ручку. — Начинайте, гражданин Гребенюк. Я внимательно вас слушаю.
Гребенюк почти озверело посмотрел на Сидоренкова, затем опустил голову.
— Ну, убил я их, и что дальше? — пробормотал он. — Я уже все давно рассказал майору Федорову, зачем повторяться снова?  Когда будет суд?
— О суде — не знаю, а вот о ваших противоправных действиях рассказывайте все по порядку. И ответьте на мой предыдущий вопрос: почему вы были в Новоивановке в тот день, когда взорвали машину господина Мирошника?
— Опять двадцать пять? — с вызовом, нахально спросил Гребенюк. — С лета тянется эта волынка... Снова...
— Если хотите, опять, если желаете — снова, — бросил Сидоренков, своим спокойным тоном показывая, что не принял вызова Гребенюка. — И будете мне рассказывать все столько раз, сколько сочту нужным я. — Практически на каждом слове последнего предложения, чтобы придать ему вес, Сидоренков делал ударение. — На зону захотелось прежде времени или, может,  вышку получить? Это дело не хитрое, гражданин Гребенюк. Вы пока все еще не осужденный, а только подозреваемый...
— Почему подозреваемый? Я же не отказываюсь, а говорю, что убил их. Я ведь признался, господин следователь, что в своей квартире, огрел гантелью по голове сначала Свешникова, а потом убил, вернее задушил и его девушку, — Гребенюк поднял с колен обе руки в наручниках и смахнул своей трехпалой рукой со лба выступившую испарину. — Ну, еще я ее до того, как убить, оттрахал в свое удовольствие — не пропадать же добру запросто так! Смачная девочка была. Смачная и живая, скажу тебе, следователь, как на духу, — Гребенюк вдруг перешел на «ты». — А все потому, что молодая и неизбалованная. Надеюсь, ты мужик, и понимаешь? Самый смак! Я и тогда подумал, когда трахал ее, что, может, это моя последняя женщина, которую я оттянул в свое удовольствие... Что еще? Этого, думаю, мало не покажется! Да, я все вешаю на себя. Мне все надоело, как горькая редька, которую вынуждают есть изо дня в день...  — в голосе Гребенюка послышались нахальные нотки. — Мне уже тошнит все!
— Вам не было жаль лишать жизни молодую, пышущую здоровьем женщину?
— Жаль? Не помню. С какой стати... Она была свидетельницей... Она знала, что Свешников пошел ко мне... Ее надо было убрать...
— Хорошо, меня интересует, за что вы их убили?
— Обо всем этом есть мой рассказ в деле, и ты, конечно же, все прочел, поэтому нечего передо мной выдергиваться...
— Давайте решим, что дела нет, и не было, и мы беседуем с вами впервые, — Сидоренков, словно не заметил того, что Гребенюк стал ему «тыкать».
Гребенюк хмыкнул.
— Лучше короче, начальник! — сказал он. — Новое что у меня спросишь, так и быть, от нечего делать, отвечу, а о старом, я же сказал тебе — надоело! Все равно мне светит не меньше пятнадцати или пожизненно, так что... Сведущие люди наговорили. Если мне не разрешены встречи даже с женой, то это говорит кое о чем. Это раз. Если сижу столько времени в одиночной камере, и за мной приставлена такая крутая охрана, значит мне все равно — кранты! Это, гражданин или господин следователь — два. О третьем, четвертом и так далее, я рассуждать не намерен. К чему? А ни к чему...
— Ладно, забудьте про это. Расскажите, почему вы после убийства господина Свешникова и его девушки гражданки Портновой, поехали в Новоивановку? Чтобы передать марки гражданину Мирошнику?
— К матери. И не поехал я сам. Я собирался в Крым по путевке. Меня отвезли в милицейской машине. К матери.
— Она там живет?
— Не только она, но и сестра. Я и сам родом, из Новоивановки.
— За что вы убили прораба Свешникова?
— Все в моем деле все расписано. До мелочей.  За марку «Британская Гвиана»,  — хрипло ответил Гребенюк, опустив вниз голову.
Сидоренков снова показал себя несведущим.
— Что за Британская Гвиана? Что вы имели ввиду?
— За почтовую марку с именем «Британская Гвиана».
— Понятно. Значит, за кусочек бумажки, — деланно удивился Сидоренков, — вы убили два человека?
— Не надо ля-ля, начальник! В деле все это есть.
— Вот именно, что нет, — соврал Сидоренков. — Может вы и рассказывали что-то майору Федорову или кому другому, но ни один следователь ваш рассказ в дело не внес, — снова покривил душой майор. Сидоренков хотел в любом случае и при любом раскладе разговорить Гребенюка. Или, хотя бы... разозлить. Тогда зачастую преступник раскрывается быстрее и говорит все, что знает, ничего не утаивая. У преступника при таком, необычном для него, практически нелогичном раскладе нарушается тормозной инстинкт...
Гребенюк это действительно завело:
— Марка это, раритет, не знаю, сколько экземпляров осталось от мизерного тиража — одна или пару штук всего. Может, три... Оценена эта почтовая миниатюра 1856 года, ценой в один цент, больше, практически в миллион долларов, хотя разве в цене дело? Марке этой цены нет!
— И эта «Британская Гвиана», оказалась в машине покойного гражданина Израиля Алекса Мирошника, который погиб тоже возле Новоивановки именно в то же время, когда были убиты прораб Свешников и его девушка Портнова. Вернее, спустя непродолжительное время. Не ваших ли рук и это дело?
— Как убит? — Гребенюк даже привстал, в его голосе было неподдельное удивление. — Он же должен был отдать за марку двести пятьдесят тысяч долларов...
— Да вот так, убит, — Сидоренков развел руки. —  Подорвали его в Новоивановке в машине. Кстати, кому Мирошник должен был отдать деньги?
— Моему сыну.
— Сын знает об этом?
— И не догадывается...
— Значит, вы продали Мирошнику  «Британскую Гвиану» 1856 года, чтобы... Где совершалась сделка, когда?
— Я больше ничего не скажу! Ничего! Где марка? — Гребенюк, только что севший на табурет, снова вскочил и продолжал в истерике кричать. — Где моя «Британская Гвиана»? Вы все подстроили. Это он, собака, еврей паршивый, нахально присвоил марку, которой цены нет, а ведь обещал заплатить сыну, если случится, что меня посадят... Я отдал марку Мирошнику как честному бизнесмену, как человеку слова, и расписок никаких с него не брал! Сука он! Сук-к-ка-а! Нет сейчас честных бизнесменов... Нет... Все они, как один, продажные шкуры! Все до единого!!! Все!!!
— Заткни свою поганую вонючую пасть, Гребенюк, и садись, не то позову конвойных, чтобы тебя утихомирили. — Так орешь, что поставишь на ноги все городское управление внутренних дел...
— Все продажные твари! Нет ни в России, ни в СНГ, да и в мире честного бизнеса! Не было, и нет! Ладно, о честности, но должна же быть хотя бы порядочность! Я шел на убийство. Я знал, что иду на смерть, но хотел обеспечить безбедную жизнь сыну! Хватит ему чушки на заводе точить и сверлить за копейки. Не для этого я родил его, не к этому стремился!!!
— Допустим, не ты его родил, а твоя жена, — сказал Сидоренков, но, увидев, что от воющего и едва не теряющего сознание Гребенюка сегодня больше ничего существенного не добьется, и даже не сумев заставить Гребенюка подписать листы протокола допроса, Сидоренков был вынужден вызвать конвоиров.
— Уведите, — приказал следователь, когда в двери показался прапорщик.
Когда следователь привычно «расправился» с документами, прапорщик выглянул за дверь и пригласил в кабинет конвойных. Спустя минуту они вместе с прапорщиком и Гребенюком вышли.

* * *
Сначала в длинном, извивающемся, словно змея коридоре городского управления внутренних дел с массой дверей, появился прапорщик и два младших сержанта с автоматами. Прапорщик вошел в кабинет следователя, чтобы почти сразу показаться в коридоре с «посетителем». Потухший взгляд вышедшего из кабинета следователя пожилого человека-убийцы в наручниках, не произвел на Тамару Иванькову никакого впечатления. Она слышала, как он орал в кабинете Сидоренкова и уже успела практически все прочесть в насупленном взгляде зека.
Как только заключенного увели, дверь, даже не скрипнув, открылась.
— Проходите, Тамара Алексеевна, — пригласил ее Сидоренков уже совершенно спокойным голосом, пропуская женщину в кабинет. — Простите за задержку, но я снова в вашем распоряжении. — Следователь широко улыбнулся и восхищенно посмотрел на Иванькову. Ему понравилась эта женщина. — Присаживайтесь. Конечно, извините, что у меня в кабинете нет ни кресел, ни дивана, где можно было бы побеседовать...
— В более интимной обстановке, — стрельнула на Сидоренкова своими неотразимыми глазами Иванькова, присаживаясь на табурет, стоящий у стола следователя.
Сидоренков стушевался, почувствовал, что пунцовеет подобно нашалившему школьнику, которого поймали на «горячем».
— Извините, не на этот табурет, — сказал он, доставая из-за соседнего стола стул, который поставил поближе к своему столу. — Садитесь.
— Вот видите, товарищ майор, вы не такой, и не тот, кого хотели бы вначале выставить передо мной напоказ, — сказала Иванькова, когда Сидоренков сел за свой стол как раз напротив нее. — Вы отнюдь не сухарь, а тоже мужчина, и ничто мужское вам не чуждо.
Иванькова открыла сумочку, взяла из нее пачку «Мальборо», вынула сигарету. Сидоренков тут же достал из кармана зажигалку, поднес через стол к Тамаре, щелкнул. Огонек появился тут же, но девушка не прикурила и долго крутила в руках незажженную сигарету и молчала. Чтобы как-то сгладить затянувшееся молчание, Сидоренков еще раз протянул ей зажигалку, щелкнул. Когда показался огонек, Тамара снова отрицательно качнула головой. Сломав в пальцах сигарету, попыталась положить ее в свою сумочку, но Сидоренков тут же опередил порыв молодой красивой женщины, и протянул ей пепельницу.
— Спасибо большое, — теперь уже пришло время улыбнуться Тамаре.
— Может, я повторюсь.., — замялся Сидоренков, чувствуя неловкость.
— А чтобы вы не повторились, я расскажу, если позволите,  сама, ведь это не допрос, надеюсь?
— Помилуйте, Тамара Алексеевна! Вы же сами пришли ко мне не для того, чтобы я прочел вам лекцию о морали и тому подобном...
— Вы не психолог? — глаза Иваньковой подозрительно посмотрели на Сидоренкова. — Насколько мне не изменяет память, во все века у следователей, сыщиков, государственных или частных, логика и психология как стояла, так и продолжает стоять на первом месте, иначе как бы они раскрывали преступления! И еще, я обратилась к вам, господин майор, потому, что о вас  хорошо отзывается мой названный брат. Он и посоветовал мне прийти к вам. Единственная просьба, не рассказывайте о том, что услышите, Павлу. Думаю, это будет нескромно с моей стороны говорить о таких вещах как любовь и прочее и не женщине, которая, думаю, поняла бы меня лучше, чем мужчина. Я не хочу унизить ваше мужское самолюбие, отнюдь нет. Но подобные чувства женщины, думаю, может понять только женщина.
— Если откровенно, с вами, Тамара Алексеевна, в ближайшее время хотела бы поговорить жена Павла Федоровича Валентина Васильевна.
Тамара подняла свои большие, удивленные глаза на Сидоренкова.
— Не подумайте, что жена Федорова сразу же бросится выдирать эти прелестные волосы. Валентина Васильевна интеллигентная, понятливая женщина...
— И как все женщины, будет драться за свое счастье.
— Возможно, — Сидоренков чуть «притормозил». — Я не уверен, что говорю то, что надо...
— Хорошо, я согласна встретиться с женой Федорова. Когда? Сейчас? — вдруг прямо и неожиданно спросила у следователя Иванькова.
Сидоренков, совершенно не готовый к такому повороту дела, опешил. Он думал, что Иванькова воспротивится встрече с Федоровой, замкнется, уйдет в себя, а получилось, как это было ни странно для него, наоборот.
Тамара, увидев, что ошарашила майора, встала:
— Я оставляю свой телефон, — Иванькова протянула свою визитную карточку. — Позвоните, пожалуйста, когда и где я буду встречаться с Валентиной... Васильевной...
— А  почему бы вам самой не позвонить ей?
— Ну, хорошо, — на удивление быстро согласилась Иванькова. — Считайте, что уговорили меня. Наберусь наглости, и позвоню.
Сидоренков взял из коробочки листок, написал номер домашнего телефона Федоровых  и протянул его Иваньковой.
— Ну вот, кажется, и все, — сказал Сидоренков, как показалось Тамаре, с сожалением в голосе.
— И вы не будете меня исповедывать дальше по поводу Федорова? — спросила Тамара.
Пришла очередь улыбнуться Сидоренкову:
— Вы не в исповедальне, а я, то ли к сожалению, то ли к счастью, не священник, Тамара Алексеевна, — сказал Сидоренков и тоже поднялся. — Вас проводить?
— Да нет, я как-то привыкла сама, — увернулась женщина. — До свидания.
—  Рад был с вами познакомиться, — произнес Сидоренков и почувствовал, что его, как магнитом тянет к этой красивой, обаятельной женщине, и, если бы подвернулся случай, он бы с такой, скорее всего, согрешил бы.

* * *
Переверяну сидел за столом и листал дело о Мирошнике, которое ему час назад передал Сидоренков, а перед глазами снова всплывал образ хохочущего парня, которого в ресторане сразила пуля неизвестного киллера. И много-много крови на полу, которая плескала из задней части головы.
От Григория он узнал, что Сидоренков ничего не добился ни от телохранителей Сергея Дмитриева, ни от его сестры. Да следователь и не сильно пытался. Как только майор начал «крутить» дело, его тут же осадил, вызвав к себе подполковник Ашукин:
— Я только что от Осколкова. Бросай к фигам собачьим эти ресторанные ужасы, Григорий. Завтра приезжают из Москвы следователи. Они и займутся этим убийством, а ты гони дело о «Вольво» и, наконец, закругляй вместе с Переверяну дело о Мирошнике...
Сидоренков ушел, бросив на стол Ивану три тома дела о Мирошнике для того, чтобы Переверяну сделал к концу дня свои выводы.
Сейчас, листая страницы, которые он, казалось, знал наизусть, Переверяну думал, что кто-то хорошо заплатил, чтобы Дмитриева убрали. Нанимателю было безразлично где — в Москве, Воронеже, Днепропетровске, Киеве или Лучегорске...
Будучи следователем со стажем, Переверяну, бормоча себе под нос, попытался, несмотря на «запрет», еще раз посмотреть на все с вершины ярого служителя Фемиды.
«Неизвестный вызвал Сергея Дмитриева в Лучегорск. Для чего? Крутой предприниматель просто так в глубинку не поехал бы, а послал бы на разведку своих шестерок. Значит, ему звонил знакомый. К тому же, крутой... Это первое. Неизвестный, вызвавший Дмитриева в Лучегорск, скорее всего что-то пообещал Сергею. За копейкой тот и не рыпнулся бы. Копаться в нижнем белье предпринимателя не позволили москвичи, поэтому ни Сидоренков, ни Переверяну не смогли даже сказать, кто же на самом деле, этот Сергей Дмитриев, чем занимался? Может даже контрабандой. В крупных размерах. Допустим, драгоценными камнями. И потом, не связано ли с Дмитриевым покушение на меня через час после ресторанного дела? Может, некто хотел убрать ненужного свидетеля, которые видел все, и мог таким образом элементарно вычислить... киллера?»
Дело о Мирошнике не шло на ум. Закрыв последний том, Переверяну еще раз попытался «просканировать» зал ресторана до и после убийства.
Поскольку троица, которую он подозревал, отпала, следователь более придирчиво начал «присматриваться» к остальным, но это Переверяну ничего не дало. Хотя... ему показалось, что мелькнуло еще одно лицо, которое он ранее не заметил. Вернее, не придал ему значения.
Лицо молодой женщины с пышными каштановыми волосами, которые крупными волнами ниспадали на широкие плечи. Что-то неприятное было в ее угловатом лице, движениях, неуверенной медленной походке...
Что именно, Переверяну никак не мог вспомнить.
Женщина была в каком-то коричневом платье, которое сидело на ней как-то мешковато, что ли. Переверяну обратил тогда внимание и на до блеска начищенные туфли отнюдь не маленького размера.
Она не села ни за один из столиков, а только медленно прошлась по залу, бросая по сторонам свой любопытный взгляд, затем подошла к эстраде, что-то спросила у саксофониста и удалилась куда-то за спину Переверяну. Он дальше не провожал ее своим взглядом, поскольку уже «переключился» на ближайший столик. Спустя пару минут после этого пуля прошила череп Дмитриева.
То, что стреляли по Дмитриеву из-за спины Переверяну, было несомненно. Это мог сделать кто угодно. Не исключено, что даже эта худосочная дамочка.
Когда Иван попытался вспомнить, была ли эта дамочка среди посетителей, в панике стремившихся побыстрее покинуть ресторан, где произошло убийство, то в толпе ее не узрел. Видимо она исчезла из ресторана раньше, или...
«Вернувшись» назад, Переверяну снова, теперь уже более тщательно, проследил маршрут дамочки. Да, она была с женской сумочкой, в которой мог поместиться не только пистолет, но и много чего еще.
Был ли у него за спиной хлопок? Нет, Переверяну четко знал, что ни выстрела, ни хлопка он не слышал. В ресторане в тот момент громко играла музыка, которая, если пистолет был с глушителем, естественно, перекрыла его.
А ведь он видел эту дамочку уже после того, как был убит Дмитриев! Она стремительно вышла из женского туалета и тоже направилась к выходу. Это произошло до того, как в помещение ворвались две оперативные группы райотдела и горотдела милиции. Была ли в руках у нее, когда она покидала туалет, сумочка? Действительно была, но, как показалось Переверяну именно на последних «кадрах», коричневая кожаная сумочка сильно «похудела»...
Точно! Небольшой самодельный пистолет с оригинальным глушителем, сработанным под брасматик, нашли в одной из кабинок в женском туалете. Отпечатков пальцев на нем дактилоскопист Петренко не обнаружил. Именно из этого пистолета, вернее, самопала и был убит Сергей Дмитриев.
Развивая свою мысль дальше и «покадрово сканируя» происшедшее, Переверяну теперь уже более досконально решил вернуться к неизвестной длинноногой женщине-киллеру. То, что убила Дмитриева именно эта особа у Переверяну уже не вызывало никаких сомнений.
Лицо киллерши Переверяну восстановил во всех подробностях. Конечно, зацепиться за что-то существенное, как, например, родинка или шрам, следователь не мог. Лицо от этих примет было чисто. Разве что оно ему показалось каким-то по-мальчишечьи грубым, угловатым. Но мало ли. Женщины-киллеры, с которыми он уже встречался по роду профессии, все были почти на одно лицо. Да и фигура, приближающаяся скорее к мужской, тоже оставляла желать лучшего, поскольку все они занимались бодибилдингом, были качками...
Конечно, провернула она с убийством Дмитриева профессионально и расчетливо: отличный выстрел, избавление от орудия убийства и своевременный уход с места преступления. Теперь ищи-свищи... Она уже далече. Не исключено, что даже «подбирается» если не к Москве, то к Владивостоку... Время утеряно. А что, Россия большая, раздольная... Все, мосты после отхода сожжены... Слава Богу, что ресторанное убийство взялись расследовать столичные пинкертоны. Долго им придется идти по следам, которых... нет.
Переверяну не исключал, что москвичи возьмут его в добротный переплет — как-никак, свидетель. Да еще, какой свидетель! Следователь по особо опасным делам! Вот потому его и хотели убрать в подъезде. А, может, это просто глупое совпадение? Переверяну уже не раз страшили по телефону, обещали если не убить, то покалечить не хуже Федорова...
Переверяну вздохнул, поднял голову на часы. Понимая, что времени для того, чтобы написать короткие выводы по делу Мирошника осталось всего ничего, пододвинул к себе стопку листов бумаги, взял ручку и рука заторопилась, строчки поползли...
Дописать следователю не дали. Ашукин экстренно вызвал всех к себе в кабинет.

* * *
Переполох в городе был неимоверный: из своего кабинета на третьем этаже пропал мэр. «Испарился» и его заместитель Виктор Павлович Козлов.
Первой его отсутствие обнаружила секретарша, которая принесла бутерброды из кафе мэрии. Звонил губернатор, а Шилов не то, чтобы проигнорировал прямой телефон, но не среагировал и на правительственный.
Секретарша Наташа, войдя в кабинет, едва не лишилась рассудка — Константина Ивановича на месте не было. Она бросилась к открытому настежь окну, затем бросила взгляд на  окровавленный стол шефа и страшно закричала. Ворвавшиеся на ее крик телохранители Шилова лишь констатировали факт, что их шеф исчез средь бела дня. Буквально через пять минут после звонка в милицию, на ноги подняли город и область, но ни через час, как того хотелось генералу Осколкову, ни через несколько часов мэра и его заместителя не нашли. Взопрели и многочисленные стукачи, и прибывшие из области спецназовцы. Никто не требовал за пропавших и выкупа...
Наташа, секретарша, путано объяснила, что буквально перед этим у Константина Ивановича был президент «Ломбарда» господин Поддубный. Константин Иванович в тот день был на подъеме, радостно приветствовал господина Поддубного, дал указание Наташе никого больше не пускать в кабинет, принести кофе, бутерброды.
Когда прибывший после случившегося Переверяну осведомился у секретарши, кто такой Поддубный и знает ли она его адрес и телефоны, Наташа, все еще трясущимися пальцами набрала на компьютере фамилию, и на экране показался адрес и телефон «Ломбарда». Испуганная девушка, пододвинула к Переверяну один из многочисленных телефонов, стоящих на столе.
Переверяну поднял трубку и набрал номер, который назвала ему секретарша Шилова. На том конце долго не подходили к телефону, затем взяли трубку и милый женский голос сообщил, что это общество с ограниченной ответственностью «Ломбард».  Девушка выяснила повод звонка, попросила представиться. Переверяну назвал себя, на том конце провода извинились и сказали, что господина Поддубного в данный момент в «Ломбарде» нет, он с утра поехал в мэрию.
Поблагодарив секретаршу, Переверяну попросил, как только господин Поддубный появится в офисе, чтобы сразу же позвонил ему. Назвал свой номер телефона. Дал Переверяну, если его не окажется на месте, и дополнительный номер телефона Сидоренкова, свой и его мобильники. .
— Я обязательно ему передам, господин следователь, как только он появится, — проворковали на том конце.
Выходило, что мог исчезнуть вместе с мэром и и его заместителем и президент «Ломбарда» Поддубный...
Переверяну хмыкнул и, нажав на рычажки, положил на телефон трубку и передал его секретарше Шилова. Буквально сразу же распрощался с ней и вышел из мэрии.

* * *
— Ну что? — в кабинет Переверяну, только что приехавшего из мэрии, грузно вошел подполковник Ашукин.
Переверяну поднялся из-за стола, развел руками.
— Ясно, — загробным голосом сказал Ашукин.  — Сидоренков знает?
— Скорее всего, нет. Он на задании.
— Ну, ну, — недовольно пробормотал Ашукин. — Что-то существенное есть? Зацепки?
— Константина Ивановича Шилова и его заместителя Виктора Павловича Козлова украли из кабинета через окно. Никаких отпечатков пальцев, никаких вещественных улик... Разве что капли крови на столе мэра... Окно осталось открытым... Возможно с ними умыкнули и президента «Ломбарда» Поддубного...
— Совсем, суки распоясались. Это же не первый этаж, а — третий. Центр города... Да сколько же у нас будут исчезать люди? Полетов, Мазуров, Шилов с заместителем и Поддубным... Ладно, допустим, Полетов — пешка, хотя он и причина стольких бед у нас, но Шилов, Козлов, Мазуров, Поддубный, этот, как его, ресторанщик, которого при тебе прихлопнули...
— Действительно заколебали, — поддакнул подполковнику Переверяну.
— Кто последний видел Шилова в кабинете? — не обратил внимания на реплику Переверяну Ашукин.
— Секретарша мэра, Наташа сообщила, что перед этим у него был президент общества с ограниченной ответственностью «Ломбард», некий господин Поддубный, который затем вышел из кабинета.
— До сих пор не знаешь известных лиц, Иван? Стыдоба, — Ашукин чуть понизил голос, стал мягче. — Поддубного почти каждая собака Лучегорска знает. На счету у «Ломбарда» сотни миллионов, а может, и больше, а ты говоришь «некий»... Да ты садись, в ногах правды не сыщешь. Неужели и он пропал??? — Ашукин привстал с кресла, глаза его полезли кверху.
— Пока точно не знаю.
— Немедленно разыщи Поддубного и потряси. Как только появится Сидоренков, пусть явится ко мне.
— Ясно, господин подполковник.
— Действуй!

* * *
 Как и следовало ожидать, в первую очередь пострадали лучегорские наркоманы. И не только они. В Лучегорск съезжались за порциями наркотиков и из пригорода. Буквально через час-полтора после поимки мэра и его заместителя «работать» продавцам наркотиков из-за запрудивших весь город спецназовцев, милиции, стало невмоготу. Свернула свою деятельность не только верхушка. Исчезли даже пешки, торговавшие наркотиками на свой страх и риск, без прикрытия. То, что привозили немногочисленные курьеры, было для города каплей в море. Отсюда сразу же дико прыгнули цены на «шины».

* * *
Вызвав на ковер заместителя начальника городского отдела внутренних дел подполковника Ашукина и начальника Управления по борьбе с организованной преступностью области генерала Кривоногова, Осколков сначала свирепел, брызгая слюной, носился по кабинету, но затем к нему вернулось самообладание и он, посмирнел. Сев к столу, рукой пригласил сесть рядом Ашукина и Кривоногова.
— Я думаю, что мэра и его первого помощника загребли москвичи. Как вы считаете? — спросил он.
— Если бы москвичи, мы бы что-то прослышали. Мои люди в столице постоянно следят за перемещением контингента по поимке подобных ставленников сверху. Просочилось бы. Я звонил туда. Никаких новостей. Все отряды на базе. Короче, тишь да гладь, да Божья благодать...
Осколков хмыкнул.
— Кто же тогда, Юрий Иванович? — спросил он.
Кривоногов развел руками.
— При таких раскладах, господин генерал, Шилова с его заместителем взяла некая, неизвестная нам группировка, — сказал Ашукин.
— Где же ты раньше-то был, соколик? — уколол Ашукина своим презрительным взглядом Осколков. — Думаешь, я не додумался до этого? Если не москвичи, то иного не может быть! Они, заразы. Подкупили кого-то. С какого хрена кинулись бы тебе объяснять, что и почем? — Осколков кашлянул в кулак. — Ты, как твой начальник Севастьянов, ни вашим — ни нашим... Он, кстати, скоро выйдет на работу?
— Врачи обещали, что к началу следующего месяца, господин генерал.
— А Федоров что?
Ашукин развел руками.
— Во, осиное гнездышко. Разлетелись по больницам да по притонам, на пешек свалили всю работу и, думаешь, так оно и должно быть?
— Никак нет, — господин генерал. — Ашукин покраснел. — Если вы обо мне, то я...
— Помолчи лучше, — отмахнулся Осколков. — Чтобы завтра утром мне к десяти часам доложил, что и как с Шиловым, не то возьму, и спишу тебя подчистую. Сроки службы выработал, пора и честь знать. Молодым дорожку, так сказать... Понял? — Осколков повысил голос. — Небось, уже мечтаешь о полковничьих, а то и генеральских погонах? Тогда крутись, милый, крутись! Тебе понятен мой расклад, подполковник, или еще раз повторить?
— Так точно, господин генерал, понятен.
— Иди. Завтра к десяти доложишь свои наметки. И не злись на меня, старика. Мне, может, тоже хвост уже верхи накрутили, знаешь как! Скорее бы на пенсию смыться. Эти заразы вот где у  меня сидят, — Осколков провел большим пальцем по кадыку, — Иди, а мы с генералом Кривоноговым еще посидим, пару раскладов «пасьянса» соорудим. Может, что и всплывет по этим сукам подколодным...
 
* * *
Сидоренков никогда бы не подумал, что поимка одного или двух деляг от наркоты наделает столько шуму в городе, поэтому недоумевал. Он пока не знал основного — исчез мэр города со своим заместителем, поэтому и зашевелились все.
Ашукин снова пришел от Осколкова темнее тучи и тут же приказал секретарше вызвать на «ковер» всех сотрудников, находящихся в Управлении.
Первым вошел «на растерзание» Сидоренков.
— Ну и что скажешь мне интересного? — рявкнул, даже не поздоровавшись, Ашукин.
— А что могу сказать? Документы по пересылке гроба с останками Мирошника сейчас оформляют на таможне. Гостей отправил. Посол вместе с отцом Софьи Иосифовны улетели в Москву. Куда дальше — не знаю. Жена Мирошника осталась пока в Липецке.
— Я не об этом! — почти прокричал Ашукин.
— Я вас не понимаю, — поднял на Ашукина глаза Сидоренков. — Ресторанное дело вы сами приказали похерить. Убийством в ресторане Дмитриева будут заниматься москвичи... По Переверяну мордовороты как в рот воды набрали. Решил Иванова попросить маньку1 всей тройке сделать.
1 Один из новых болевых приемов, при которых более девяносто процентов допрашиваемых менее, чем через пару минут признается в преступлении, даже если они его не совершали. Следов после допроса на теле испытуемого не остается.
— Брось паясничать, майор. На фиг мне это ресторанное дело вместе с Дмитриевым? На фиг мне покушение на Переверяну. Все это само собой разгребется. Исчезли из своих кабинетов Шилов и его заместитель. Где они?
— Впервые слышу, — произнес Сидоренков.
— Ты должен знать первым об этом! Ты — следователь по особо важным делам. Почему по прибытии в Управление, дежурный не доложил, что и к чему?
— Это вы спросите у дежурного...
— Не переживай, спрошу. А сейчас я спрашиваю у тебя, майор.
— Я только что провел в аэропорт Липецка советника посольства...
— Хватит! — проорал Ашукин, и тут же, практически совершенно спокойным голосом, извинился перед Сидоренковым, что было с Ашукиным крайне редко:
— Извини, Гриша, я погорячился. — Ашукин прокашлялся. — Короче, исчезли Шилов и его заместитель, словно их в мэрии и не было вовсе. Секретарша Шилова сказала, что Константин Иванович находился в кабинете и не выходил из него. Такие же расклады и по Виктору Павловичу Козлову. И телохранители как первого, так и второго, тоже божатся, что никто из помещения мэрии не выходил... Не могли же два человека испариться.
— А, может их, как тогда, цыгане, разрезали и вынесли в сумках...
— Опять ты свои шуточки, Григорий! — снова повысил голос Ашукин. — Двух верзил, какими были Шилов и его заместитель, надо не в сумках, а в контейнерах выносить. — Их через окно некая группировка умыкнула.
— Василий Петрович, пришли сотрудники Управления, — в кабинет Ашукина осторожно заглянула секретарша.
— Пусть подождут в приемной и минут через пять проходят, сказал он Вере, не заметив, однако, что сюда же прошмыгнул и Интернет.
— Вот такие дела, Гриша, — подполковник вздохнул. — Ты уж не обижайся. Накрутили хвост в верхах Осколкову, Осколков мне... Накатило...
Сидоренков понимающе кивнул и, подойдя к столу подполковника, положил на него конверт.
— Что это? — спросил Ашукин.
— Возвращаю деньги, которые давали на обслуживание гостей. Я не истратил ни копейки. Разве что пару бутылок водки водитель купил. Я ему деньги за водку отдал.
— Ты что, не все спустил? Ладно, пропьем, если что, за упокой души то ли Мирошника, то ли мэра с его заместителем... Ты посадил в самолет гостей? — словно не слышал ранее того, что говорил Сидоренков, спросил Ашукин.
—  Советника посольства Кацмана и отца Софьи Иосифовны, ну, то есть, вдовы.
— Она что, не улетела с ними? Осталась здесь?
— Говорила, что пока останется в Липецке. У нее на улице Механизаторов, оказывается, родной брат живет. Мы подвезли ее к дому. Кирпичный такой пятиэтажный домик. Уже порядком старый...
— Ясно. — Подполковник подошел к столу, нажал на кнопку, — Вера Ивановна, пусть все войдут, — сказал он и, обойдя стол, сел в кресло. — Проходите, садитесь, господа, — обратился он к сотрудникам, которые показались в проеме двери.
Когда все расселись, Ашукин встал из-за стола:
— Докладываю, что у нас в городе случилось ЧП, о котором вам всем следует знать и пораскинуть мозгами. Все остальные дела отложите «на потом» и займитесь впритык поиском господина Шилова Константина Ивановича с его заместителем Виктором Павловичем Козловым.

* * *
Откладывать запланированный «визит» Гребенюка Сидоренков не стал. Шилов с заместителем могли и подождать. Его загадочным исчезновением и так занималось практически все Управление. Не только города. Подключилась и область.
Гребенюк ввалился в кабинет следом за лейтенантом, который сменил прапорщика Кислого.
— Гражданин Гребенюк по вашему приказанию, товарищ майор,  доставлен.
Сидоренков кивнул. Лейтенант сразу же вышел, как только Гребенюк устало опустился на табурет. Он был сер на лице и угрюм, рыжая шевелюра на голове взлохмачена. Мешки под воспаленными глазами указывали на то, что подследственный в камере практически не спал эту ночь. У Гребенюка была тяжелая широкая челюсть, огромные, тоже рыжие брови, практически сросшиеся на переносице, и заполонившие почти четверть лица, небольшой, словно игрушечный нос с горбинкой.
— Здравствуйте, — сказал Сидоренков, достав из стола тощую пачку бумаги. — Я следователь по особо важным делам городского управления внутренних дел майор Сидоренков Григорий Николаевич. Назовите свою фамилию, имя, отчество, год рождения, место рождения...
— Зачем играть в кошки-мышки, начальник? Мое имя, фамилию и отчество ты знаешь, как и я знаю, кто ты. Вы знаете  и о том, где я родился. Вам здесь известно, когда я женился и прочее, и прочее.., — в грубоватом, чуть простуженном голосе Гребенюка послышались небрежность и в то же время раздражение. — Мы вчера уже встречались в этом же кабинете, зачем вам выпытывать мое имя, гражданин майор, еще раз? — переходя с «ты» на «вы», недовольно бормотал Гребенюк. — Если для очередного протокола допроса, ты, майор, мог бы сразу заложить, еще до моего прихода сюда, под копирку, и настрочить. Ничего нового по поводу своего года, дня и места рождения, я тебе все равно не  могу сказать. Это не может измениться. Так же, как невозможно мне сейчас пришить к руке недостающие пальцы. Вот показания это уж как Бог на душу положит, а остальное...
Гребенюк попытался поудобнее положить на колени свои руки в наручниках. Три оставшиеся пальца на его изувеченной руке дрожали. Да и сам Гребенюк был не в лучшей форме.
«Надо же какое совпадение, — думал Сидоренков, — не так много в нашем городе трехпалых мужчин, и два из них сейчас находятся в нашем Управлении — подполковник Ашукин и сидящий сейчас напротив меня преступник Гребенюк».
— Вы будете продолжать молчать о своей связи с Алексом Мирошником?
— А что я могу еще сказать? Да, я пытался продать ему марку. Он собирался отправить ее на экспертизу и денег мне не дал ни копейки, ни цента... Я же, дурак, доверился... Надо было хоть задаток с него стребовать! — недовольно прохрипел Гребенюк. — Нет честных бизнесменов в нашей стране! Не было, и нет!!!
— Судя по делу, которое вел следователь Федоров, ты не только у себя в квартире убил гантелью Свешникова, и повесил там же его невесту, а также еще и организатор покушения у деревни Новоивановка на кассира Дарью Половинкину, у которой забрали огромную сумму денег. Это так?
— Я ее удушил, но не вешал. Я не имею в виду Дашку Половинкину, — возразил Гребенюк.
Допрашиваемый неожиданно вздрогнул и замолчал, долго сопел, но Сидоренков сначала  его не торопил.
Поскольку молчание затянулось, и с минуты на минуту в кабинет мог ворваться разъяренный Ашукин, приказавший свернуть все дела и заниматься только пропажей Шилова и Козлова, первым не выдержал следователь.
— Хочешь ты или не хочешь, но в любом случае не паясничай. Думаю, препираться не стоит, как и молчать. Это в твоих же интересах, Гребенюк. Ты считаешь, что мне хочется сейчас с тобой говорить о твоих преступлениях? Может, я бы охотнее порассуждал о вреде курения и о пользе употребления в малых дозах алкоголя, особенно коньяка, о женщинах, о марках, в которых я полный профан, или, если уж на то пошло, даже о погоде, но... Не стоит хитрить, Гребенюк. Пришло время рассказать все без утайки... Не думай, что чем дальше будешь тянуть резину, тем больше времени проживешь вне зоны? Нет, Гребенюк! Такой постановкой вопроса ты только озлобишь следователя, у которого дел и так невпроворот. Я, к твоему сведению, не буду заниматься тобой все время — некогда.
Гребенюк поднял на Сидоренкова свой тяжелый взгляд, злобно, совсем как заправский зек ухмыльнулся и с молчаливым отвращением повернулся к следователю спиной. Затем он вдруг неожиданно резко повернулся и с издевкой бросил:
— Зато у меня времени вагон, гражданин начальник. И к тому же, чует мой пустой желудок, что скоро настанет время обеда.
— Пока не сообщишь место встречи и время с Алексом Мирошником, об обеде забудь напрочь! — теперь уже выплеснул на Гребенюка свое зло, до этого не терявший самообладания Сидоренков.
Гребенюк долго думал. Сидоренков, хотя ему и «кололо» в одно место, не подгонял. Наконец, подследственный почти не своим голосом прохрипел:
— Очень хочешь знать, начальник? Я уже пытался все рассказать честно. Не тебе, и не майору Федорову, а другому следователю. Капитану Иванову, кажется. Он после майора Федорова еще долго копал меня. Так капитан даже не слушал, а написал в протоколах допроса то, что ему было нужно. И заставил меня подписать. Не тебе, майор, говорить, каким способом заставил. Физически. По его письму, я убил еще то ли семерых, то ли восьмерых — не припомню. Да я и не старался запоминать... Оболгал меня капитан, сволочь, как хотел, как частенько говорят у вас, компромат такой на мою шею накинул, что...
— И ты  заведомо подписал протокол допроса, в котором ложь? — спросил Сидоренков, представляя перед собой мордоворота капитана Иванова, единственного в Управлении, который, применяя и совершенствуя маньку, «раскрывал» любые преступления, как семечки щелкал.
— Ты еще спрашиваешь, начальник? А что мне, бывшему заведующему овощным складом, оставалось делать, когда едва печенки не отбили и оставшиеся пальцы на руке не выломали? Стоять на своем? Я, к твоему сведению, майор, не мазохист. Мне дорого здоровье. Пусть хоть не надолго, но капитан Иванов оставил меня в покое... А потом было судилище, на котором признали меня виновным по всем статьям — и по тем, что я совершил, и по тем, которые навесил на меня капитан. Я послал апелляцию... Да, я убил прораба Свешникова. Да, я  задушил его девушку, трахнул до того, как ее умертвил, но остальных семерых или восьмерых… Уже не помню сколько, на меня действительно навесили, мол, тебе, Гребенюк, все равно «вышка», а нам — проценты раскрытия преступлений... На меня словно накатило... Прораба убил я тогда не из корысти. Я коллекционер. Это уже потом на меня вышел Мирошник и уболтал продать «Британскую Гвиану».
— Откуда Мирошник узнал, что у вас, Гребенюк находится эта марка «Британская Гвиана»? — спросил Сидоренков.
— Да почем я знаю? Как-то узнал. Видимо кто-то из моих «друзей» в кавычках разболтал кому. А там, поехало...
По рассказу Гребенюка, никто его посторонний на это преступление не толкал. Разве что сам Свешников, который, как заявил Гребенюк,  поступил не как бизнесмен. Они с ним договорились об одной цене, а Свешников неожиданно поднял ее планку, да еще и угрожал разоблачением... А деньги Гребенюк достал через «посредников», которые по его наводке ограбили кассиршу Новоивановки Дашку Половинкину.
— Но ведь там убийства не было, гражданин следователь... Ребята сами попали в катастрофу. Что-то там с машиной, вот и влепились в дерево. Я прав?
Гребенюка словно прорвало. Он говорил так быстро, порой глотая окончания слов, будто думал, что не успеет все сказать. Сидоренков едва успевал записывать за ним, но не перебивал.
Когда речь Гребенюка, наконец, иссякла, и он уставился на Сидоренкова своим расчетливо-холодным и в то же время почти ничего не выражающим, но, отнюдь, не тупым взглядом, рука следователя получила передышку, и майор успел поставить еще несколько вопросов.
— Ты только что рассказал, что договорился со Свешниковым о цене за марку. Сколько должен был за нее ему отдать?
— Десять тысяч долларов. В эквиваленте.
Сидоренков, записав это показание, недоверчиво взглянул на Гребенюка. Заметив недоверие в глазах следователя, Гребенюк ухмыльнулся:
— По каталогам  эта маленькая, невзрачная с виду, с парусником, выцветшая бумажечка, как думаешь, начальник, стоит в сотню раз больше.
— А какую сумму запросил Свешников позже?
— В два с половиной раза больше.
— Из этого следует, что за двадцать пять тысяч долларов ты убил двоих?
Гребенюк понурил голову:
— Ты думаешь, следователь, что я должен ронять из-за этого слезы в подушку? Нет. Я привык спать на чистой и сухой постели и никогда не страдал ни энурезом, ни слезливостью. В нашей стране убивают и за тысячу долларов. Случается, что и за так. Но я убил не только за деньги. Свешников грозился меня посадить в тюрьму. После этого на меня как нашло. Я потерял контроль над собой, гражданин следователь. Говорю это как на духу! Все, я выдохся, больше не могу. Можно сегодня больше не задавать вопросов? Я буду готов завтра или послезавтра. Сегодня больше не смогу... Вы верите мне? — Гребенюк поднял на Сидоренкова глаза. На этот раз не злые, и не печальные. Они, как показалось следователю, были пусты. Именно «пустыми» глазами он посмотрел на майора.  Даже если бы Сидоренков не спешил, он все равно бы не смог заставить себя сказать, наконец-то начавшему «говорить» Гребенюку нет.
Сидоренков кивнул.
Вздох облегчения, последовавший за кивком следователя, сказал Сидоренкову все: в следующий раз Гребенюк расскажет все.
— Хорошо. Прочти, Гребенюк,  и подпиши каждую страницу, — попросил Сидоренков, протянув сидящему в метре от стола пачку листов допроса и ручку.
Гребенюк, не читая, положил листы на колени, и попытался подписать их, но наручники мешали это сделать.
Увидев это, Сидоренков вызвал конвойных и заставил снять с рук Гребенюка наручники. Сержант почесал подбородок, но потом вынул не без сомнения связку ключей, нашел нужный и раскрыл наручники.
Гребенюк тут же подписал все листы.
— Вы не будете читать написанное мной?
— Я, откровенно говоря, почему-то верю вам, господин майор, — тихим голосом сказал Гребенюк и, отдав Сидоренкову пачку листов и ручку, протянул обе руки сержанту. Тот, не мешкая, захлопнул на них наручники.

* * *
Француза похитили в Воронеже прямо с художественной выставки, на открытие которой он прибыл по просьбе своей очередной крали. С ней он закрутил роман в Евпатории...
От нечего делать, Француз, прослышав о всемирно известной грязелечебнице Майнаки, где уже более века «ставят» на ноги тысячи больных со всего мира, и где одноразовая ванна стоит до смешного мало — два с половиной — пять долларов, решил посмотреть что там, и к чему.
Денег у Француза было немеряно, и он мог стать владельцем этого курортного чуда. Конечно же, привести его в божеский вид поставить ванны посовременнее, попривлекательнее соорудить холл ожидания и все такое прочее, и брать за ванну уже не по два с полтиной, а на пару порядков выше.
Именно в евпаторийской грязелечебнице Майнаки, когда Коротков с шестью своими громилами-телохранителями прошел в процедурную комнату, и увидел отдыхающий Антон Зиновьевич, выходящую оттуда уж очень симпатичную белоголовую голубоглазую пышечку Галину.
Одного движения брови Короткова мордоворотам было достаточно, чтобы тогда еще неизвестную девушку умыкнули для него. Конечно, Антон Зиновьевич мог сделать ее очередной своей рабыней, но не стал. Даже не из принципа. Скорее всего, пожалел...
Узнав, что от нее хотят, незнакомка для виду денек поломалась, но имидж Француза и его действительно бешеные  деньги, сделали свое. Семейными узами она еще не была обремена, громадных денег у Галины, начинающей художницы, никогда не водилось...
Гостиница Евпатория.
Пять бурных дней и ночей, проведенных с Галиной в номере безвылазно, и прикипел Француз к ней.
Какие там Майнаки, какие грязи, какие к черту лысому  рапные или грязевые ванны с кислородным наддувом, прописанные ему для профилактики...
...Это была шестая, роковая поездка Антона Зиновьевича Короткова из Москвы в Воронеж.
Сначала все шло отлично.
Скучная презентация пролетела как курьерский поезд. Затем была недолговременная говорильня ведущих искусствоведов России и зарубежья, которые по косточкам и, конечно же, в хвалебных тонах разобрали все тридцать две картины Галины, нарисованных маслом.
В живописи Француз был не компетентен, но от этого абсолютно не страдал. Он спонсировал не выставку, не именитых искусствоведов, не безвестную художницу, а свою ненаглядную пышечку Галину.
Француз не слушал речей, а смотрел только на нее, на именинницу. Галина, искрящаяся радостью, порхала по трем огромным залам специально для нее купленной картинной галереи — хозяйка, владелица!
Антон Зиновьевич Коротков ловил восторженные Галкины взгляды. Он мысленно целовал алые пухлые губы, проводил ладонями по ее новой стрижке, белой шее, по красивым бедрам, снимал с нее декольтированное «в пределах приличия» платье, итальянское белье и все иное, оставшееся на ней, и наслаждался счастьем не только лицезреть обворожительную нимфу, прелестную куколку...
Сногсшибательное платье, которое по приказу Француза доставили два дня назад Галине из Канады, подчеркивало все ее прелести.
Часа через полтора, устав от бесконечных аханий и оханий друзей Галины у картин, Француз, уже «приговоривший» как минимум пару бутылок шампанского, прошел, по зову Галины к обступившей ее толпе и... исчез.
Расслабившиеся телохранители заметили исчезновение из галереи своего шефа и его возлюбленной через несколько минут, но этого было достаточно, чтобы похитившие их испарились вместе с Галиной и Антоном Зиновьевиче Коротковым в неизвестном направлении.

* * *
С исчезновением Константина Ивановича Шилова с его заместителем Виктором Павловичем Козловым, ничего не прояснилось ни вчера, ни сегодня. Поэтому, побеседовав с телохранителями Шилова, секретаршей Наташей, которая все еще была в трансе, Сидоренков приехал в Управление к обеду.
Очередную встречу с Гребенюком, назначенную на пятнадцать часов, Сидоренков сначала решил, как того и требовал Ашукин, отменить. Он уже собирался позвонить дежурному СИЗО, но потом передумал: уж лучше беседовать с преступником каждый день, чем откладывать на потом. Все могло случиться: Гребенюка могли настращать в камере, чтобы язык подальше запрятал,  он мог попасть  в лазарет, да мало ли еще чего...
Гребенюка привезли даже чуть раньше назначенного времени, поэтому Сидоренков отменил «поход» в столовую, чтобы  взять быка за рога.
Как только Гребенюк уселся на табурет, следователь, положив на стол исподволь распухающее дело, тут же огорошил сидящего перед ним преступника:
— А дела-то ваши скверны, гражданин Гребенюк. К двум трупам, вы добавили, если не считать тех, которые «навесил» на вас капитан Иванов, и третий. Этот уж точно ваш, гражданин Гребенюк.
— И кто же это? — попытался придать своему дрожащему голосу удивление Гребенюк.
— Гражданин Мирошник.
— Ну, ну, плетите сети дальше. А я вам, господин следователь, вчера поверил... Вы бы еще сказали, что и марку самую ценную в машину я подкинул, а потом взорвал все с потрохами...
— Ты не такой уж глупый, Гребенюк, как хочешь все время выставить себя перед нами... Получив от Мирошника немалый аванс, ты, Борис Петрович, отдал ему несколько довольно интересных марок, естественно, настоящих, но «Британскую Гвиану»... ты не мог отдать. Вернее, настоящую «Британскую Гвиану». Ты всучил Мирошнику... подделку — отлично сработанную копию. Настоящую «Британскую Гвиану» тебе компьютерные спецы отсканировали, тщательно отретушировали, а потом и отпечатали в единственном экземпляре. Не на цветном принтере, а в частной типографии. Даже бумагу подходящую подобрали... Когда Алекс Мирошник сказал тебе, Гребенюк, что отвезет марки на экспертизу, ты заволновался, и решил взорвать машину вместе с ним и его водителем. И киллера ты, на удивление, быстро нашел. Уж не Сивашев ли, он же Сивый, вывел тебя на исполнителя «приговора»?
Гребенюк сидел, опустив голову, и без конца бормотал:
— Врешь, начальник, врешь, не докажешь этого. Не докажешь!..
Он находился уже  почти в шоковом состоянии, и Сидоренков решил на время больше не задавать подследственному каверзных вопросов.
— Лучше бы я перерезал тогда ножом ему горло, — неожиданно произнес Гребенюк.
— Когда и кому именно? — сразу же задал вопрос Сидоренков.
— Во время нашей второй встречи в Новоивановке.
— У тебя с Мирошником была и вторая встреча? — удивился Сидоренков.
— Да, была, — резко бросил Гребенюк. — Мы говорили одни... Он даже, идиот, телохранителей оставил в машине, все лебезил передо мной...
— Еще до взрыва?
— Что до взрыва? — поднял на Сидоренкова свои красные глаза Гребенюк.
—  Встреча с Мирошником состоялась до взрыва?
— А то, как же... Как я мог после взрыва, когда Мирошника разметало по всей дороге, встречаться с ним? Во вторник встреча и произошла. Когда на меня уже положил глаз майор Федоров и оставил в Новоивановке под надзором участкового.
— Марка была при вас, вы не могли уехать из Новоивановки в Лучегорск и...
Гребенюк выдавил подобие ухмылки.
— Я вызвал Мирошника в Новоивановку. Не верил, что он приедет в эту глушь, но Мирошник приехал. Мы договорились о цене, и я отдал марку, как порядочному бизнесмену. А о «Жигулях»... Вы уверены, что это был несчастный случай, а не подстроено все тем же Мирошником? — неожиданно спросил у Сидоренкова Гребенюк.
— Акты судебной экспертизы говорят о том, что аварию с разбившимися «Жигулями» у Новоивановки никто не подстраивал, — ответил Сидоренков, подняв глаза от протокола допроса. Бахнуло колесо.
— А вы докажите, что именно я его убил! Что я подорвал! Докажите!!! Да, совершенно точно, я мог Мирошника убить. Он приехал с деньгами, положил их передо мной на столешницу... Мог, дурак, но не сделал этого.
— И доказывать нечего, Гребенюк. Все и так ясно. Сегодня, утром мы, наконец, получили из Москвы подтверждение, что марка — отлично сработанная подделка. Когда же ты это все успел провернуть, гражданин Гребенюк Борис Петрович? Марку печатали не на ксероксе, не на принтере... По краске, которой отпечатана в частной типографии марка, определили, что ее покупали в Воронеже. Для областной типографии. Но краска в областную типографию не попала, задержавшись где-то на подходах к ней. Значит, отпечатали в некой частной типографии в Воронеже... Если ты не скажешь, где напечатали новодел «Британской Гвианы», мы со временем найдем исполнителей...
— Это уже мои трудности, — увидев, что упираться бессмысленно, бросил в сердцах Гребенюк. — Ну, убил я этих двоих, вернее прораба убил, а его бабу — задушил, ну нанял ханыгу, чтобы подорвал машину. Но только пустую. Кто же думал, что он, зараза, ее шарахнет с Мирошником и его водителем?..
— Водитель жив.
— Ну и ладно, — отмахнулся трехпалой рукой Гребенюк. — Мне от этого ни холодно, ни жарко. А марку... Вернее ее копию я печатал в типографии Владимира Львовича Иванцова «Львиное сердце». Но только она не в Воронеже находится. За стольник мне новодел прокатали...
— Адрес киллера.
— Ищите сами, — огрызнулся Гребенюк. — Может, вам его еще доставить на «Мерседесе» прямо к милиции?
— С этим мы сами как-то управимся. Только адрес киллера. — Хотя этим, скорее всего, займется капитан Иванов. Вот ему и скажешь...
— Что-то не хочется, —  с издевкой в голосе произнес Гребенюк, но, вспомнив мордоворота капитана Иванова, понял, что тот адрес киллера из него выбьет, сказал:
— Так и быть, чтобы не доставлять хлопот капитану Иванову, пиши, майор, — Гребенюк долго сопел, потом, настраиваясь, покашлял. — За это меня киллер, как пить дать, пришьет или его хозяева. — Ливны Орловской области, улица... И типография тоже в Ливнах. В подвале по улице...
— Спасибо, — сказал следователь, записывая названные подследственным адреса и протягивая Гребенюку густо исписанные листы протокола.
Гребенюк, как и в первый раз,  не читая,  подмахнул каждую страницу.


* * *
Валентина добралась из больницы домой около шести вечера. Шла с троллейбусной остановки, словно на автомате. Мужу опять, несмотря на заверения лечащего врача и консилиума, прибывших в Лучегорскую больницу врачей из Москвы, стало хуже, и его снова надолго подключили к аппарату «сердце-легкие». Валентина Васильевна не знала, что у него отказывало, чего не хватало в организме. Потом, будто пошло на поправку, и аппарат снова отключили, мотивируя тем, что организм должен по возможности, преодолеть недуг, бороться сам. Светила, собравшиеся в этот день на консилиум, решили именно так.
Федоров бредил часа полтора, звал и ее, Валентину, которая находилась в метре от него, и дочь, и свою, давно умершую мать, и, опять же — Тамару...
Валентина  Васильевна провела у постели мужа утомительный день. Она часто заменяла и нянечку, и приставленную к Павлу медсестру, пока ее не сменила родная сестра Федорова Марина. Она приехала из Владимира, навьюченная банками с медом, разнообразными вареньями, травами и всякими народными снадобьями сразу же после того, как узнала, что случилось с братом.
Увидев брата снова в бессознательном состоянии, набожная Марина, даже не перемолвившись с Валентиной, смахнула набежавшую слезу и принялась усердно молиться. С Валентиной сегодня Марина попрощалась почему-то предупредительно сухо, сжав свои и без того тонкие бескровные губы до такой степени, что они, казалось, превратились в сплошную тонкую черту, или, может, жене Федорова так показалось.
Включив в прихожей свет, Валентина Васильевна, захлопнув за собой входную дверь, устало опустилась на трюмо.
Ей уже ничего не хотелось: ни снимать с себя одежду, ни обувь, ни даже идти на кухню, чтобы приготовить себе хотя бы чашечку кофе. Она устала так, что глаза слипались. Слава Богу, что на работе ее понимали и сразу же дали отпуск без содержания. Коллеги по работе сказали, чтобы она оставалась в больнице возле мужа столько, сколько понадобится.
Продолжительный, похожий на междугородный телефонный звонок, вывел женщину из длительного оцепенения.
«Доченька звонит?» — подумала Валентина Васильевна и подхватилась с трюмо как на пружинах. В три шага подскочила к несмолкающему телефону. Когда сняла трубку, на том конце услышала совершенно незнакомый, натянутый молодой женский голос:
— Здравствуйте. Извините, это квартира Федоровых?
— Здравствуйте,  Федоровых, — ответила Валентина.
— Валентина Васильевна? — снова спросили.
— Она самая,  — привычно ответила Валентина, уже полностью стряхнув с себя оцепененное состояние.
— Вам звонит Иванькова Тамара Алексеевна. Можно просто Тамара.
Сердце у Валентины екнуло, зашлось.
— Вы слышите меня? — спросил женский голос на том конце провода.
— Слышу, — едва не поперхнувшись, тяжело выдавила из себя Федорова. — Что вы конкретно хотите от меня? — Валентина уже взяла себя в руки.
— Если можно, я бы хотела... встретиться с вами...
— Можно, — коротко ответила женщина. Голос у Федоровой посуровел. — Вы знаете адрес?
— Только не у вас дома...
— Хорошо, предлагайте ваш вариант.
— Завтра в десять утра возле кафе «Снежинка», что на улице Фрунзе.
— В десять я буду у мужа в больнице.
— Как он там? — взволнованно спросила Тамара. — Ему лучше?
— Нормально, — снова сухо ответила Валентина. — Не лучше и не хуже. Простите, а кто вы? Он все время спрашивает о Тамаре, бредит, и вот вы...
— К-когда? — не ответив на вопрос Валентины, едва выдавила из себя Тамара. —  Когда мы с вами сможем встретиться, — на том конце женский голос продолжал дрожать.
— В четыре вечера, когда меня сменит его сестра Марина. Как я узнаю вас?
— Хорошо, спасибо.., — произнес молодой голос. — Я вас узнаю, Валентина Васильевна... Я видела вашу фотографию... До свидания.
— До свидания, — произнесла с металлом в голосе Валентина и положила трубку.

* * *
Приятная полусонная мысль Иваньковой торила дорожку к палате Федорова. Это было словно наяву. Ей казалось, что она шла к нему не в глубокой ночи, а днем, не кроясь ни от кого, и не любовницей Тамара была его, лишь однажды познавшей прелесть быть в его объятиях, а — женой. Законной и любимой, обожаемой женой...
...Тамара очнулась, но все еще пребывала под негой сна. Девушка боялась открыть глаза, чтобы не провалиться в постылую реальность.
Конечно, зря она пришла к майору Сидоренкову, зря послушала своего названного брата Володю. Зря рассказала все и Володе, и следователю о ее отношениях с Федоровым, которые были так коротки, что бабьему лету с его сроками повезло намного больше.
Никто — ни Володя, ни Сидоренков, узнав об этом — не корили Тамару, не заставляли напрочь изменить ее отношение к Федорову, не стращали...
Лежать «до скончания века» девушка не собиралась. Стряхнув с себя хоть и приятную, но нереальную сцену, Тамара открыла глаза, которые сразу же «привели ее в чувства».
Уже под утро, Тамаре вспомнился в подробностях и тот чарующий вечер, проведенный на квартире у Федорова.
Ей было страшно неудобно, даже дико, перед Федоровым, но в то же время, она была во власти страсти.
Иванькова вспомнила, как спросила у Павла, который не храпел после случившегося, а молча уставился в потолок, словно что-то читал на нем, а, может, так Федоров замаливал свои грехи?..
— О чем вы... ты думаешь сейчас?
— Да так, ни о чем, — ответил он и, как тогда показалось Тамаре, кисловато улыбнулся.
— Я все поняла. Обвиняй меня во всех грехах, кричи на меня. Только, пожалуйста, не молчи! Слышишь? Я же понимаю, что ты не чурбан. Во всем виновата я. Только я, и тебе нечего себя винить. Я сама пришла. Ты понял? Ну, ударь меня, ударь! Выплесни свою злость или еще что-то. Пожалуйста.
Федоров тогда поднял на нее голову, но опять же ничего не сказал. Снова все та же кислая улыбка. Но эта такая улыбка на его лице оставалась лишь мгновение. Потом он стал совершенно другим. Все внимание к ней...
Иванькова нынче опустила все, лишь та, кислая улыбка Федорова, преследовала ее до самого утра, когда будильник нахально сообщил Тамаре, что действительно пора подниматься с постели.
Девушка приняла контрастный душ, вымыла голову, долго чистила зубы. Иванькова сегодня никуда не спешила. Конечно, ей было не по себе. Она назначила встречу с женой Федорова. С реальной женщиной, которая, конечно же, будет отстаивать свои права на него. Посоветоваться Тамаре было не с кем. Единственная подруга Алла уехала. Хотя в последнее время Алла, выйдя замуж, как-то отстранилась от «забот» подруги, и Тамаре все чаще и чаще казалось, что они говорили с Аллой на разных языках, каждая плохо зная язык подруги, а лишь догадываясь, о чем идет речь.
Выйдя из ванной в махровом халате, Тамара села на диван.
Ее бил мелкий озноб.
Не от холода.
Понимая, что ее беспричинно охватил приступ дикого страха, девушка никак не могла унять дрожь. Уж лучше бы Федоров тогда избил ее, выгнал из квартиры, спустил по лестнице…
Она, уже вытираясь полотенцем, неожиданно для себя взглянув в зеркало, увидела, что за эти несколько дней неузнаваемо изменилась... На нее смотрела не она, а абсолютно чужая, измученная, даже постаревшая  женщина... Синие, воспаленные глаза, сетка морщин, появившаяся на щеках, утончившийся нос...
А еще Тамара боялась встречи с женой Федорова. Несмотря на то, что Сидоренков и предупредил ее, что жена Федорова не зверь, но натянутый металлический голос женщины по телефону вчера вечером, сделал свое неблагодарное дело.
Тамара снова прилегла, закрыла глаза и вспомнила один из разговоров с подругой за чашкой кофе. Еще до того, как Федорова некто попытался убить.
Иванькова, пригласила свою лучшую, уже замужнюю подругу домой. Захотела поделиться с ней про то, что случилось.
Сначала разговор протекал вяло, но вдруг Алла заинтересованно подняла на Иванькову глаза:
— Кстати, Тома, у него эта штука еще работает? — спросила Алла, хитро прищурив глаза.
— Какая штука?
— Какая, какая... Золотая! — недовольно, или так показалось Тамаре, бросила Алла.
— А, ты об этом? Несмотря на его возраст, у него отличная, как ты говоришь, штука. Павел — практически первый мужчина, который довел меня в ту ночь до полного изнеможения.
— Врешь!
— С какой стати? Ты что, пойдешь и отобьешь его у меня? Фигушки. Даже если после всего, что с ним случилось,  и эта штука у Федорова напрочь откажет, я не очень уж расстроюсь. Воспоминания о первом и, может быть, последнем разе, меня будут преследовать вечно, до гробовой доски. Это почти то же, что потерять невинность.
— Я бы не замахивалась, Томка, — предубежденно проговорила Алла. — А мне вот не о чем и вспоминать. Только тебе откроюсь. — Алла вздохнула, — Серега у меня серийный. Ни рыба, ни мясо...
— Но зато муж, — сказала, как отрезала Иванькова. Ей до боли стало обидно за то, что судьба все еще играет с ней, как кошка с пойманной и наполовину придавленной мышью.
Тот разговор с Аллой долго еще плел паутину в бессонной ночи, вернее, уже в бессонном утре Тамары. Прервал его около восьми утра телефонный звонок Поддубного, который, извинившись за звонок, поцеловал ее «в обе румяные щечки и носик» и просил приехать на базу к десяти утра.
— Хорошо, Володя, я буду, — сказала Тамара и положила трубку.

* * *
— Ты меня вызвал, Володя, так неожиданно. Что случилось? Ты никогда мне так рано не звонил...
— Захотел тебя повидать. Встретилась с Сидоренковым? — Ну и...
Тамара развела руками.
— Ничего? — Поддубный удивленно взглянул на девушку.
— Он дал номер телефона жены Федорова. Я договорилась сегодня встретиться с ней.
— Ладно. Дать шестерок тебя проводить?
Тамара улыбнулась, стрельнув на Поддубного своими неотразимыми, полными счастья глазами, и отрицательно повела головой.
— Что ты все крутишь головой, словно у тебя языка нет. Мешки под глазами... Ночь не спала? — спросил Поддубный.
Тамара снова кивнула головой.
— Ладно, я давно жду тебя, Тамара, — проговорил с озабоченным лицом Поддубный. — Голос у него стал серьезным и встревоженным. Француз, Тома, затеял непонятную акцию, и мне... нам, чтобы он не опередил нас, нужно принять адекватные меры... Слух пошел о том, что он хочет снова заполучить тебя... Антона Зиновьевича Короткова, тьфу, — Поддубный сплюнул, — этого заразу мои люди в Воронеже умыкнули, но у него вся Россия куплена... Ты понимаешь мой намек? Чего он, зараза, взбеленился — не знаю. Чужая душа — потемки... Все идет к тому, что он снова захотел иметь тебя у себя, — повторился Поддубный.
— Володя! Ты такой хороший у меня брат, что я не могу представить, что бы я делала, если бы у меня не было тебя! Я тебя люблю, Володя, милый. Никогда бы не подумала, что можно так крепко любить не только вора в законе, но даже родного брата!
Тамара с любовью смотрела на Поддубного, и он отвечал ей тем же. Он тоже никогда раньше не мог себе представить, что подобное может случиться. Особенно после того, как  прошел зону.
— Кстати, Володя, я не первый год ловлю себя на мысли, что не знаю, чем отличаются воры в законе от обычных людей. Да, я понимаю, ты обязан выполнять все законы. Но я все время стеснялась спросить у тебя об этом. По слухам знаю, что ты и все воры в законе уважаемые среди заключенных люди. Так?
Поддубный, улыбаясь, кивнул. Его забавляла легкость, с которой вела себя с ним Тамара. Удивляла и ее безмерная энергия, которой, как ему казалось, могло хватить на две, а то и на три женщины.
— Но ты никоим образом не похож на приезжающих к тебе многих посетителей, тех же воров в законе или иных? С одними ты, Володя, строг и предупредителен, с другими — мягок. Чем же воры в законе отличаются от других, как сказать, ну, простых смертных — что ли?
Поддубный не сказал ни слова, только посмотрел на нее, медленно встал с дивана и начал перед ней раздеваться.
— Ты что, Володя? — Тамара испугалась его взгляда — как показалось девушке — пронизывающего, раздевающего, не его, но в то же время, смешливого и доброго.
— Боишься? Меня боишься? — вдруг спросил он, уже расстегивая пуговицы на рубашке. — Боишься, что возьму сейчас и изнасилую, если не отдашься добровольно, как ты говорила, по любви?
— Если честно, то боюсь, — откровенно ответила Тамара.
— Вот кого не следует бояться тебе, так это меня. Я же сказал, что ты — моя милая, нежная, ненаглядная, божественная сестра. Ты мне ближе, Тома, чем, если бы была родной. Ты мне намного роднее... Пойми, Тома, я не чудовище, собирающееся затащить тебя в постель и трахнуть!
— Да, да, — едва выдавила из себя Иванькова, и еще больше сжалась в тугой комок.
Поддубный уже стоял перед ней в одних лишь плавках.
— Ты хотела узнать, Тома, кто такой вор в законе и чем он отличается от других, как ты сказала, «простых смертных»? — произнес он, продолжая улыбаться. — Видишь, у меня на ключицах татуировки двух восьмиконечных звезд.
— Вижу, — едва выдавила Тамара.
— И череп в центре каждой звезды.
Тамара кивнула.
— Это и есть «метка» вора в законе. Такие же звезды у меня и на коленных чашечках. Можешь взглянуть. Это первое, Тома, — сказал Поддубный. Быстро одевшись и снова сев рядом с Иваньковой, вор в законе еще не менее получаса «посвящал» ее в «святая святых». — А второе... Это случилось в 1927 году, Тамара. Турецкий еврей Нафталий Френкель предложил Сталину в 1927 году создать исправительно-трудовые лагеря нового типа. Френкель предложил ввести в лагерях обязательную трудовую повинность для каждого зека, установить наряды и нормы. Порядок на зоне должен был поддерживаться изнутри. Администрация лагерей получила негласные инструкции использовать «урок» для наведения порядков и тому подобное, но никаких соглашений с ними не заключать.
Так родились воры в законе. Блатарей выбрасывали, словно десант в конфликтные зоны, где они тотчас наводили порядки. Законы воров в законе 30-х и 90-х, двухтысячных годов сильно отличаются. Да и что ты хочешь, Тома: страну перевернули вверх дном. Россия вылезает из дерьма, навешанного на нее, почти, что на карачках... Если еще вылезет. И вот, одни чтят классические традиции  братства, другие — вновь созданные...  Если прежний Устав запрещал законнику окружать себя дорогими вещами, то они, «тридцатники»,  были бы шокированы, увидев, Тома, мои хоромы теперь. Но ты хоть раз видела у меня в руках пистолет или какое иное оружие, кроме компьютера?
— Нет, Володя, — серьезно сказала Тамара.
— Вот именно. Несмотря на то, что жизнь любого вора в законе в страшной опасности, но ни мне, вору в законе, ни кому бы то ни было другому из братвы, запрещено носить какое-либо оружие. Рэкет новые воры в отличие от своих «отцов» поручают своему окружению — пехоте, шестеркам...
— Я слышала,  Володя, как кто-то из твоих говорил, что если вор в законе вдруг свяжется с милицией или спецназовцами, или будет ей помогать, то это плохо. Это правда? — Иванькова подняла на Поддубного глаза.
  Поддубный хмыкнул:
— За это следует третья блатная санкция — смерть.
— Но ведь ты, Володя...
— Ты о майоре Федорове? Не бойся, Тамара. Следователь по особо важным делам городского управления внутренних дел сослужил нам огромную службу, поэтому на меня не предъявили блатную санкцию на сходке. Только пожурили малость, но поняли, чего я хотел, чего добивался. Думаю, что и в будущем, мне не предъявит третью санкцию ни один вор в законе, хотя, как говорят, пути Господни, Тамара, неисповедимы... И я общался с Федоровым в основном, как президент «Ломбарда», хотя он и знает, что я вор в законе... Федоров, Тома, помог ворам выйти на Шилова, хотя это только мизер... — проговорил  Поддубный и начал одеваться.
Девушка уже расслабилась. Заметив ее порозовевшие щеки, Поддубный спросил:
— Ну что, Тома, прошел у тебя страх?
Она подняла на него глаза, полные нежности и ласки и неожиданно не только для Поддубного, но и для себя, приблизилась к нему и поцеловала в щеку.
Поддубный сел, похлопал ладонью по дивану, приглашая Иванькову.
Тамара послушно присела рядом с ним.
— Я говорил тебе о заразе Французе, — посерьезнел Поддубный. — Будь осторожна, Тамара. Я, конечно, приставлю к тебе ребят, но даже это...
— Не надо, — неожиданно перебила Поддубного Иванькова.
— Мне решать! — резко сказал Поддубный. — Они тебе не будут мешать. Ты их просто не заметишь, но пойми меня правильно, я должен это сделать. У него агентурная сеть по всей России и почти по всему зарубежью, так что, береженого и Бог бережет, Тома. Ты когда встречаешься с Федоровой?
— В четыре вечера возле кафе «Снежинка».
Поддубный кивнул.
— Я еще нужна тебе сегодня, Володя? — спросила Тамара, или этим сообщением о Французе ты закругляешься?
— Думаю, что сегодня не нужна. Сегодня у тебя и так предстоит трудный день, Тома, вернее, вечер. Но помни, я всегда с тобой!
— Спасибо, — сказала Тамара и встала.
— Пожалуйста, — ответил Поддубный, вставая следом за Иваньковой. — Я не иду тебя провожать. Ребятам я отдам распоряжения.
— Хорошо, — Тамара чуть натянуто улыбнулась.
Ей хотелось побыть особенно сегодня одной, чтобы не было за ней ни слежки, ни «конвоя», ни провожатых, но судьба распорядилась с ней по-другому...

* * *
Тамара явно следила за своей фигурой — то ли она регулярно ходила в шейпинг-клуб, то ли занималась физкультурой самостоятельно.
Увидев девушку впервые возле кафе «Снежинка», где договорились встретиться в четыре вечера, Валентина собралась, все внутри ее, как показалось женщине, сжалось, как пружина или рессора. Особенно душа, которая так и норовила вырваться наружу и натворить неизвестно чего. А еще и гнев, злость, переполнявшие все ее естество... Она, никогда не встречаясь с этой девушкой раньше, как ни странно, узнала Тамару. Та еще осматривалась по сторонам в поисках Валентины. Федорова отметила, что, конечно, намного отстала от девушки.  Понятно, годы брали свое — грудь опустилась, фигура раздалась, но не настолько, чтобы стыдиться этого. В такие годы, как у этой Тамары, Валентина была отнюдь не хуже и фигурой, и всем остальным.  «Павел не промах», — едва ли не с гордостью подумала она о муже, и тут же себя укорила: «Да что же это я, дура? Он по бабам, в него бес вселился, а я, дуреха, ее выгораживаю, да Павла превозношу»...
Сфотографировав и подетально обсосав позвавшую ее на «свидание» Тамару, Федорова сама подошла к молодой женщине.
— Тамара Алексеевна? — натянуто спросила она.
— Можно просто Тамара. Здравствуйте, извините... Э...
— Нечего извиняться. Поздно. Все уже случилось — и эту реку не повернуть вспять. Вы что-то хотели от меня? — стрельнув глазами, произнесла Валентина. — Пойдем в кафе, или присядем с тобой на скамью? — спросила Федорова, сама того не ожидая, почему-то перейдя на «ты»
— Все равно. Можно и на скамью.
Иванькова поймала себя на том, что только вчера точно так же сказал ей и Поддубный, предложив сесть на диван...
Тамара, как собачонка, последовала за Федоровой.
— Я напряжена до предела, поэтому не воспринимайте, пожалуйста, все близко к сердцу, и извините, если что не так, — сказала Тамара, присаживаясь на скамью следом за Валентиной...
— А это возможно в моей ситуации? Ты думаешь, я не напряжена? Мужа едва не убили, и до сих пор не знаю, выживет ли? Это первый удар для меня. И тут, у его постели, от него же, практически ничего не соображающего, говорящего в бреду, я узнаю, что у Павла была, вернее, есть, кроме меня, еще одна женщина... Э-э...
— Любовница, — тихо, но внятно, опустив глаза, произнесла Тамара.
— Вот именно. Это ли не удар для меня?  — Валентина Васильевна вздохнула. — Нет, тебе, девочка, этого не понять. Может, когда-то, как дорастешь до моего...
— Простите, Валентина Васильевна...
Женщина сжала свои тонкие губы так, что они, как показалось Иваньковой, превратились в сплошную линию жестокой обиды.
— Простить? Ну, уж нет! С какой стати я должна прощать?
Тамара исподтишка взглянула на замолчавшую Федорову. Женщина показалась ей очередной, отправившейся на гастроли по весям России безжизненной восковой фигурой из музея мадам Тюссо.
Федорова не бросилась с кулаками на Тамару, не схватила ее за волосы, чтобы как следует потаскать... Может, для Иваньковой после этого было бы проще объясниться? Тамара лишь видела, как Федорова сжала пальцы. Ей показалось, что она сама почувствовала, что это не жене Федорова, и именно ей, Иваньковой, ногти до крови режут ладони. Тамара машинально опустила глаза на свои руки. Ее пальцы тоже были сжаты и покрытые светлым лаком ногти тоже резали кожу на ладонях. В некоторых местах из под ногтей уже проступила кровь.
Тамара не знала, как поступить, что сказать Федоровой.
Женщины молча сидели на скамье, уставившись своими взглядами в растрескавшийся перед скамьей асфальт до тех пор, пока их не вывел из транса какой-то мужчина в хорошем подпитии:
— Вы что, глухие и незрячие обе? Пойдете ко мне на пару? Предупреждаю сразу, зелеными не башляю. Сколько за двоих за ночь? Только недорого дерите, девочки-милочки! Я же двоих сымаю сразу!
— Чего? — Пришедшая в себя Тамара едва не поперхнулась. — Иди, дорогой, своей дорогoй, чтобы потом не было дорого! Пошел, пошел вон, кобель!
— Кто это? — спросила Валентина, когда мужичок, матерясь, неуверенной походкой прошел мимо них в сторону бульвара, где его тут же заарканили два молодых накачанных паренька. Тамара это увидела краем глаза.
— Кобель. Хотел снять нас с вами, Валентина Васильевна, на ночь, — произнесла она и подумала, что этому «кобелю», которого завели ребята Поддубного в один из ближайших подъездов, не сладко придется сегодня. Это хорошо, если он отделается несколькими синяками...
— Благородство из вас так и хлещет, — процедила сквозь зубы Валентина. Не было печали, так нате вам...
Тамара, тут же забыв о пристававшем к ним мужике, о наблюдателях и ее сторожах, приставленных Володей, пожала худенькими плечами, вздохнула.
Наполовину седая, полноватая женщина теперь, повернув голову, почти в упор рассматривала Тамару, и девушке стало не по себе.
— Было, простите, не было. Я не умею врать. Я пообещала Павлу больше с ним не встречаться. Он просил. Но, видит Бог, не могу!  Вы женщина и, надеюсь, меня поймете...
— Кобель, — едва выдавила из себя Валентина. — А вы... А ты...
— Сучка, — прервала жену Федорова Тамара. — Я понимаю, что я никудышная женщина, действительно, как сучка из подворотни, если вам так хочется назвать меня, но, поверьте, все равно я люблю Федорова и никогда от этого не откажусь, что бы мне ни делали, как бы меня ни называли...
Валентина вздохнула.
— Да не сучка ты, — Валентина сказала последнее в сердцах. — Оставь при себе свое мнение... Я бы так тебя никогда не назвала... Интересно, как твои родители на это посмотрели, если бы узнали?
— Нет у меня родителей, Валентина Васильевна, — призналась Тамара. — Сирота я. С десяти лет...
— Оно и видно... Все понятно, детдомовское воспитание, — Федорова вздохнула..
Тамара промолчала.
Федорова снова глубоко вздохнула. Видно было, что она сильно переживает измену мужа, но спустя несколько минут женщина отбросила все сомнения.
Валентина была сильной натурой, которая и победила и женскую обиду, и женское самолюбие.
— Простите,  Валентина...
— Валя, — вздохнула женщина. — И давай на ты, хотя у меня дочь почти твоего возраста... Чуть помоложе... Но уж раз так случилось...
— Хорошо, — потупив взгляд, неуверенно произнесла, не поднимая глаз Иванькова.
— Даст Бог, придет Павел в себя, поправится, тогда и поговорим. Конкретнее. Вижу, что и ты извелась вся, — уже совершенно спокойно сказала Федорова. — И давай не будем сегодня устраивать женских разборок... Ни сегодня, ни завтра. До тех пор, пока Павел как следует не оклемается. Потом и поговорим втроем. Более основательно... Надо же, руки все искровила... — Федорова взглянула на Тамарины руки. — Как и я. Дуры мы, бабы, ой, дуры, Тамара... — Валентина Васильевна, качая головой, вздохнула.
— Не вините, пожалуйста, во всем Павла. Виновата во всем   этом я... Я одна, — Тамара так посмотрела на Федорову, что вспыхнувшая у Валентины злость, а потом и сожаление, как бы начали медленно растворяться, улетучиваться.
Тамара ожидала совершенно обратного.
Она думала, что жена Федорова, узнав из ее уст, что Тамара действительно спала с ним, сразу начнет орать, вцепится в волосы, попытается «снять скальп», но этого не произошло.
Валентина Васильевна Федорова была интеллигентной женщиной. Что у нее творилось внутри, мог сказать только один Бог, но она умела себя держать...
— Спасибо, Валентина Васильевна, что вы поняли меня. Спасибо...
— Не стоит. На вот, вытри кровь на ладонях, — Федорова протянула Иваньковой платочек, — и пойдем лучше выпьем кофе. Я маковой росинки после твоего телефонного звонка во рту не держала, ночь не спала, всего передумала. Да и у постели Павла тоже... А он всех любит и зовет и меня, и доченьку нашу, и тебя... — сказала Валентина и встала со скамьи.
— Я тоже ничего не ела, — призналась Тамара и, как школьница, подхватилась за Федоровой.

* * *
До прихода на автовокзал рейсового автобуса на Воронеж оставалось еще тридцать пять минут. Сидоренкову не давал покоя телефонный звонок, заставший его дома, еще в постели. Неизвестный мужской голос сообщил, что знает, где находится пропавший сержант Полетов, и просил следователя приехать одного и незамедлительно.
Отложив все дела по поиску Шилова, Сидоренков перезвонил дежурившему по Управлению Переверяну, в двух словах объяснил свое отсутствие и, наскоро перекусив, бросился на автовокзал.
«Вот будет хохма: мне откроет пропавший, и уже давно числящийся в розыске сержант Полетов и я ему скажу:
«Ну, здравствуй, «покойничек», подумал Сидоренков. — Вот мы и встретились с тобой. Ты считал, дурашка, на веки вечные от нас смоешься? Кто же тебя подбил на дела неправедные? Ты даже не представляешь себе, Полетов, сколько горя ты уже принес нашим близким, почти что родным полковнику Севастьянову, майору Федорову... И ты думал, скотина, что мы не найдем твою противную продажную рожу? Не все следователи лохи как ты представлял себе. У нас еще есть люди, о которых ты не мог даже подумать... Ну, рассказывай... И не юли. Федоров сказал, что это ты его «ширял»...
На первый автобус, отправившийся с автостанции на Воронеж в пять пятьдесят, Сидоренков опоздал. Теперь ожидал транзитный и думал и о сегодняшнем утреннем звонке, и о вчерашнем, вечернем. Если утренний еще предстояло проверить на месте, по названному адресу в Воронеже, то вчерашний несколько пролил свет на сожженный «Вольво». Оказывается, в этой машине сожгли не Бориса Борисовича Мазурова, а другого предпринимателя, жителя Белгорода Гороховникова Петра Силантьевича.
Опять, тот же неизвестный коротко рассказал по телефону следователю по особо опасным делам и подноготную Петра Силантьевича.
После этого Сидоренков успел проконсультироваться в органах, где ему выдали, что господин Гороховников пропал именно в этот период. Поехал в Лучегорск и по дороге пропал. Поэтому сразу же после Воронежа Сидоренков, даже не заезжая домой, решил наведаться в Белгород и по возможности «покопать» там. Перезвонил и вскользь знакомому майору, тоже следователю городского отдела внутренних дел Белгорода, просил подготовить материалы по Гороховникову, чем его несказанно удивил — оказывается, предпринимателя Гороховникова Петра Силантьевича ищут и белгородцы, но пока безрезультатно...

* * *
Квартира, о которой сообщил Сидоренкову неизвестный мужчина, находилась на пятом этаже. Обычный замызганный подъезд, с разрисованными и исцарапанными стенами. Обычная, обитая темным дерматином дверь с номером 20. Черная горошина звонка...
Сидоренков не прятался, входя в чужой подъезд, не готовил он и пистолет, который пылился в родном Управлении в сейфе...
Дверь Сидоренкову открыла моложавая женщина, державшая на руках годовалую девочку.
— Простите, здесь проживает Полетов Александр Павлович? — поинтересовался Сидоренков. — Я из Москвы, проездом. Знакомые просили меня передать ему письмо.
— Вы, к сожалению,  ошиблись адресом, уважаемый, —  улыбнувшись, сказала женщина, — такой здесь не живет.
Девочка на ее руках, обняв маму за шею, внимательно изучала чужого дядю.
Сидоренков на миг опешил и подумал, что не следовало доверяться звонку неизвестного мужчины и пускаться в дорогу, не проверив все через воронежских коллег, но потом мигом сориентировался, и достал из внутреннего кармана пиджака фотографию Полетова.
— Так это Алексей, мой муж, — уверенно сказала женщина. — Но он не Полетов. Это ошибка...
— Простите, может, я ошибся. Меня просили передать ему письмо. — Сидоренков вынул из кармана загодя приготовленный конверт, на котором, еще, будучи дома, попросил Полину написать фамилию, имя и отчество сержанта. — Вот видите, здесь прямо указано «Полетову Александру Павловичу». — Извините, не знаю, как ваше имя.
— Александра... Александра Петровна, — сказала женщина.
— А я — Петр Александрович, — для виду разулыбался Сидоренков.
— Это ошиблись люди, которые вам передали письмо. Мой муж не Саша, и не Полетов, а Полетаев Алексей Павлович. Хотя наш папа, — женщина прижала к себе девочку и пару раз чмокнула ее в щеку, —  иногда смеется и говорит, что сначала, уже его покойные родители хотели назвать не Алексеем, а Сашей...
— Ну, вот и прекрасненько, — еще раз улыбнулся Сидоренков. — Люди пожилые, могли и ошибиться. Главное, что с адресом не напутали...  А Алексей Павлович, простите, дома?
— Проходите в дом, Петр Александрович, что мы стоим на пороге. Алексей уехал в командировку на десять дней. В Киев, Москву, а потом в Санкт-Петербург. Из него будет возвращаться домой.  Если все заладится, обещался к воскресенью быть дома.
— Жаль, — для виду посокрушался Сидоренков. — И кем он работает, если не секрет?
— На заводе снабженцем.
— Тяжелый труд, неблагодарный, — для поддержания разговора, произнес Сидоренков.
— Вы правы. Все больше Алексей в дороге да командировках, чем дома... Да вы проходите, пожалуйста. Большого хлебосольства не обещаю, знаете, как сейчас с деньгами у всех туго — от зарплаты до зарплаты, но чаем напою, вы же с дороги.
—  Да нет, спасибо, я уже завтракал, — соврал Сидоренков. — Я очень спешу. А письмо... Передайте, пожалуйста, Алексею Павловичу, — Сидоренков протянул заклеенный конверт, в котором лежала пустая бумажка.
— Да, конечно, — заулыбалась женщина вслед девочке, которая  протянула к Сидоренкову свои пухлые ручонки.

* * *
«Так, сейчас в горотдел, сообщить о «находке» и сразу же в Белгород, — подумал Сидоренков, сбегая вниз по ступенькам.
В городском управлении внутренних дел Воронежа надолго не задержался. Оставив координаты Полетова, а теперь Полетаева начальнику уголовного розыска, Сидоренков перезвонил Ашукину.
Подполковника в Управлении не застал, передал через Веру Ивановну, что едет из Воронежа в Белгород. Затем прожогом ринулся на железнодорожный вокзал — как раз отходил скорый поезд, которым он мог добраться до Курска, а уж от него в Белгород можно было попасть элементарно — на любом поезде, следующем в южном направлении, даже на электричках.

* * *
Первая встреча со следователем в городском управлении внутренних дел Белгорода была короткой. Сидоренков знал майора Поповского вскользь — заканчивали одно училище, но по годам друг с другом не встречались — разница в шесть лет, поэтому объятий не было. Сразу нашли общий язык.
— Облегчил ты мне задачку, Григорий Николаевич, спасибо. Мы сами его ищем, море бумаг перелопатили, десятки свидетелей... Мой начальник заставил волосы на голове рвать, землю грызть, но найти — как же, пропал известный воротила, почти что зеленый миллионер. И вот твой звонок. Теперь хоть знаем, где его, так сказать, киллеры вычислили и «оприходовали». У тебя какие-то наметки по нему имеются?
Сидоренков развел руками.
— Только звонок неизвестного, да сожженная машина.
— С нашим генералом будешь знакомиться? — спросил Поповский.
— Не люблю начальства. Чем дальше от него — тем спокойнее... Мне бы хоть что-то о Гороховникове.
— На вот, полистай, — Поповский встал, подошел к сейфу, достал увесистую папку, протянул Сидоренкову. На папке было крупно написано: «Дело № 68796А». —  Садись за стол моего напарника. Его сегодня не будет. Ты в гостиницу устроился, или помочь?
— У меня в Белгороде родственники, у них перекантуюсь, а, может, сегодня, если повезет, и назад, домой.
— Куда отчалить собрался сегодня?
— В сторону Липецка.
— Поездов до Курска и Орла полно, до Воронежа — один, до Липецка сегодня — ни одного, только завтра, он через день ходит. А дальше?
— На Лучегорск.
— Сегодня не получится. Насколько мне известно, от Курска — ничего, от Орла последний нужный тебе поезд уйдет, — Поповский взглянул на часы, — через полчаса, и до завтра ничего, кроме электрички в тринадцать тринадцать, если она еще ходит до Ельца Липецкой области, хотя ты и на нее опоздаешь...
— Тогда останусь до завтра. Я смотрю, хотя бы до завтра управиться. Вы тоже немало накопали.
— Не того, что нужно.
— Все равно полезно покопаться, — чуть улыбнувшись, сказал Сидоренков.
— Лады, работай, копайся и благодари Бога, Григорий, что это не пыль веков, — сказал Поповский. — Я своим позанимаюсь. Будут вопросы — спрашивай.
Сидоренков кивнул головой и раскрыл дело. На него сразу же «взглянул» с фотографии короткостриженный улыбающийся моложавый мужчина. Это была профессиональная фотография мастера-фотографа, а не миниатюрная, «паспортная», как в большинстве случаев.
Следователь узнал его тут же. Увидев фотографию Гороховникова, Сидоренков поймал себя на том, что именно такого молодого мордоворота он и представлял увидеть, когда был на месте сожжения «Вольво». Или тогда, когда читал несколько раз кряду протоколы осмотра места преступления и заключения судебно-медицинской экспертизы: почти квадратная голова, возможно короткая стрижка «под ежик», огромный, но не мясистый нос, небольшие, однако выразительные глаза, «железный» подбородок, скуластое лицо...
Весь пышущий недюжинным здоровьем молодой мужчина широко улыбался кому-то. Кому именно, Сидоренкову было без разницы. Может жене, а может, и смазливой девушке, друзьям… Но, скорее всего, эту открытую улыбку «случайно поймал» фотограф.
Перевернув страницу, Сидоренков окунулся в скупые протокольные строки.
Петр Силантьевич Гороховников в свое время был тяжелоатлетом в среднем весе. Еще до занятий спортом долгое время работал в Туле на оружейном заводе, потом учеником вальцовщика. Попутно снискал себе славу отличного спортсмена, став сначала кандидатом в мастера, а потом и мастером спорта международного класса по тяжелой атлетике.
В Сочи, будучи на сборах тяжелоатлетов, Петр познакомился со своей будущей женой Аллой Вячеславовной, которая отдыхала там, а жила в Белгороде. Женился, вскоре продал свою квартиру в Туле, переехал в Белгород.
Еще два года Гороховников  «бросал» штангу, потом ушел с помоста, и, как многие бывшие спортсмены, вплотную занялся бизнесом.
Будучи добряком и «своим в доску», он открыл свои предприятия в Москве, Санкт-Петербурге, Воронеже, Липецке, в ближнем зарубежье. Для работы помощниками и своими первыми заместителями пригласил школьных друзей, с которыми делил с кем восемь, а с кем и десять лет.
Среди «своих» были и Антон Перевознюк и Константин Дяков.
Константина Дякова Гороховников знал по сборной, хотя близко не был с ним знаком. Три года назад их дорожки переплелись — одинаковые цели преследовал и Гороховников, и Дяков. Они занимались продажей иномарок. Сделки следовали одна за другой. Гороховников, отлично знавший Тульскую область и недалекое от Тулы Подмосковье, работал там, а Дяков — поближе к югу, начиная от Курска.
Порой Гороховникову помогали друзья по школе, выводя на жаждущих приобрести ту или иную престижную машину. Помощником Гороховникова был и выехавший в Германию на постоянное место жительства его друг детства. Он-то и помог сначала Гороховникову раскрутиться с автомобилями. А дальше — пошло, поехало. Поднакопив на продаже автомобилей, нескольких дач пожилых москвичей, и в проталкивании на Запад нержавеющей стали и оцинкованной жести, где он был посредником, около шестисот тысяч долларов, Гороховников решил открыть престижную фирму непосредственно в Германии. Параллельно подмял под себя и Константина Дякова, у которого бизнес шел не так хорошо, как у Гороховникова.
Дяков безропотно встал под крыло Петра Гороховникова. Гороховников подготовил, опять же через школьных друзей, работающих на местной телестудии, отличный рекламный ролик и видеокассету. Их  Петр держал как конек для представительства.
Деньги были не у Гороховникова, а у Дякова, который должен был, закупив за границей оборудование, обернуться и с наваром отдать их Гороховникову. Вот тогда, когда у Гороховникова окажется миллион двести пятьдесят тысяч долларов, он и ринется покорять Запад...
— Ну что, — Сидоренкова оторвал от чтения майор Поповский. — Интересно? Пора обедать и дать глазам отдохнуть малость.
— Позже, — воспротивился Сидоренков и снова уставился в дело.
—  Здесь хозяин пока что я, — настоял на своем Поповский, выхватывая из-под руки Сидоренкова папку и закрывая ее. — Никуда этот мордоворот от тебя не уйдет. После обеда читай, мне не жалко. Потому ты такой и сухопарый, что не замечаешь, что пора бросить хоть что-то в реактор... К тому же, после обеда тебя ждет наш генерал...
— Успел доложить? — урезонил Сидоренков.
— Генералу дежурный доложил.
Сидоренков, предвидя встречу с генералом, разочарованно  вздохнул:
— Век бы с генералами не встречаться.
— Ну, это ты напрасно. Наш генерал — не чета всем другим, классный мужик. Как пообщаешься с ним — сразу захочется перейти работать к нам. Гарантирую. Я на себе испытал...
...Поповский был прав, и Сидоренков не разочаровался от встречи с тамошним генералом, который был на редкость собранным и деловитым. Он познакомился, спрашивал по делу, предложил помощь... Да и встреча заняла не более пяти минут, что еще больше подняло авторитет генерала в глазах Сидоренкова. Это не бадяга, которую иногда разводил на часы генерал Осколков, переливая с пустого в порожнее...
— Ну и как? — спросил Поповский, когда Сидоренков вернулся от генерала.
— Знаешь, на удивление классный мужик, — только и сказал Сидоренков. — Давай дело Гороховникова, нетерпеливо попросил у Поповского и, когда тот протянул Сидоренкову папку, сразу же открыл на сто сороковой странице.
...Прошло почти полтора месяца. Гороховников уже был как на углях, а телефонного звонка из Воронежа, где промышлял в это время с закупленным оборудованием Константин Дяков, не было, поэтому, когда терпение иссякло, Гороховников вызвал к себе в офис Антона Перевознюка. Они долго судили-рядили, что же могло случиться в Воронеже, но так и не пришли к единому мнению. Уже в конце разговора, Гороховников решил, что, пока закончит работу с растаможкой три дня назад прибывшего из Германии товара, Перевознюк поедет в Воронеж и разузнает, почему молчит Константин?
Перевознюк в тот же день укатил из Белгорода. Через два дня в квартире Гороховникова раздался продолжительный телефонный звонок.
Трубку подняла жена Гороховникова Алла Вячеславовна:
— Это ты, Алла? Привет. Не узнала, Алка? Богатой будешь! Антон Перевознюк звонит. Позови, пожалуйста, Петю.
— Здравствуй. Петя уехал в Тулу по делам на пару дней.
— Я от Кости Дякова только что. Передай Петру, что в Воронеже все нормально, я вечерком через два дня перезвоню. Пусть ждет звонка. Свой новый мобильный номер телефона я дать не могу, звоню с междугородного телефонного узла. Я все сообщу Петру. Лады?
— Хорошо, обязательно передам.
Через два дня Перевознюк позвонил опять. Гороховников был дома. О чем они десять минут говорили,  Алла Вячеславовна не знала, но то, что после телефонного звонка Петр повеселел и по этому поводу достал из бара бутылку шампанского, говорило, что дела идут хорошо.
— Я завтра утречком мотаю в Воронеж, Аллочка, — сказал он, хлопая пробкой.
— Поездом?
— Машиной сподручнее. Мотания по вокзалам, и все такое прочее... В Воронеже пробуду от силы дня два, и — домой. А через неделю мы с тобой едем открывать Европу. Ты тут готовься...
Петр уехал в своем «Вольво» в пять утра, чтобы больше не появиться в Белгороде.
Спустя несколько дней, когда Алла хотела уже трубить во все колокола, дома вдруг раздался долгий междугородный телефонный звонок. Когда женщина сняла трубку, в ней послышался веселый голос Антона Перевознюка, который сообщил Алле, что стоит с  Костей Дяковым на переговорном пункте.
— Где Петя, ребята? — вырвалось у женщины, которая уже не находила себе места. — Я уже не знаю, что и думать. Петя с вами?
— А он тебе что, не звонил? Странно. Взял причитающиеся ему бабки и укатил с каким-то дружбаном Серегой на своем «Вольво» позавчера в контору в Липецк. Говорил, что потом наведается в Тамбов. У него в Тамбове какие-то неотложные дела, а сегодня к шести вечера планировал быть в Белгороде, ну, может, завтра к обеду. Вот мы и трезвоним, может, он дома? Тут сделка крутая, намечается, желательно, чтобы он присутствовал. Как приедет, скажешь, что мы завтра в четыре дня выйдем на связь.
— Хорошо, — ответила Алла, но на душе у нее осел какой-то неприятный сгусток. — Я непременно Пете передам, — добавила женщина и положила трубку.
Петр не приехал домой ни на следующий день, ни через два дня. Не звонили и Антон с Константином. Опять жена Гороховникова хотела бить во все колокола, но следующий телефонный звонок послал ее если не в нокдаун, то был чем-то неприятным.
Снова звонили Перевознюк и Дяков, которые сообщили Алле, что Гороховников вернулся в Воронеж, заключил там архивыгодную сделку и, якобы, рванул за границу.
— А чего он сам мне не позвонил, что едет за границу — спросила Алла.
— Да откуда мы знаем.
— Почему его мобильный телефон молчит?
— И этого мы не знаем тоже. Мы ему часа три назад звонили, трубку брал, он уже у границы.
Алла Вячеславовна Гороховникова была прибитая, места себе не находила, а потом сомнение, исподволь закравшееся в ее душу, взяло верх, и она заявила в милицию Белгорода о пропаже мужа.
Силами милиции были разысканы в Воронеже Антон Перевознюк и Константин Дяков, которые подтвердили, что Петр Гороховников был в Воронеже дважды, затем выехал на своем «Вольво» за границу. Куда — им не сообщил. О деньгах — тайна фирмы и все такое прочее —  долго не хотели говорить, но потом раскололись.
— Да, он получил свои причитающиеся деньги наличными и уехал, — почти в один голос заявили Дяков и Перевознюк.
— Что за сделка состоялась между Гороховниковым и воронежской фирмой? Что за фирма?
— Мы не знаем.
— Как же? Вы звонили домой Гороховникову и его жене Алле Вячеславовне говорили, что он должен прибыть в Воронеж для подписания договора.
— Звонили. Было. Но мы не знали, что это за фирма. О ней он знал сам... Нам тоже звонили...
— Куда? Насколько известно, у вас в Воронеже домашних телефонов в тот момент не было... На фирму?
Дяков ответил, что звонили на фирму, Перевознюк же дал показания, что некто Валентин звонил по мобильному телефону  и сообщил о том, что у Гороховникова намечается крутая сделка...
Далее шло еще более непонятное в рассказе подозреваемых — то они в один голос заявляли, что ничего нового сообщить не могут, то вдруг начинали нести околесицу.
«Странно, — подумал Сидоренков, перелистывая страницы с дотошными вопросами следователей из Воронежа, — почему же друзья не спросили о такой сумасшедшей сумме?  Гороховников рассказал бы о ней им и сам, не сдержался бы, ведь он по своей натуре и по воспоминаниям близких и друзей, был крайне доверчивым...»
Очная встреча Аллы Вячеславовны Гороховниковой с Антоном Михайловичем Перевознюком и Константином Владимировичем Дяковым в Воронеже, куда выезжала следственная бригада из Белгорода, прихватив с собой женщину, не прояснила на свет ничего нового, как ничего нового не узнали и следователи из Белгорода.
Компаньоны Гороховникова Перевознюк, и Дяков в один голос твердили все сказанное ими ранее, за редким исключением чуть путаясь, но это можно было списать на то, что они перенервничали...
Поднятые на ноги следователи Белгорода и Воронежа накопали немало, но факт исчезновения Гороховникова оставался фактом. Следователи не могли подтвердить ни одну из версий: ни о том, что кто-то убил бизнесмена, ни то, что он где-то мотается по необъятным просторам России.
За границу он не выезжал точно. Это подтвердили пограничники всех российских, белорусских и украинских таможен. Правда, может, он отправился за границу инкогнито и в ином направлении, ну, например, в сторону Грузии или Азербайджана? На машине? Вряд ли. Туда далековато. Да и какой смысл Гороховникову ехать инкогнито за границу? Дома на его имя была открыта официальная шенгенская виза в Германию, и ждал настоящий заграничный паспорт?.. Ведь он должен был направляться не на юг, а на запад...
Лишь к вечеру Сидоренков закрыл папку с делом по факту исчезновения предпринимателя Петра Силантьевича Гороховникова. Поповский тоже сидел за своим столом. Подперев подбородок обеими руками, он уткнулся в другое толстенное дело.
— Все, Ваня, извини, что отрываю.
— Да, да, — поднял на Сидоренкова свои красные глаза от напряжения Поповский. — Ну что? Выудил что-нибудь интересное?
— Кажись, да. В деле нет ничего о «Вольво».
— О каком «Вольво»? — не смог сразу врубиться Поповский.
— На котором Гороховников ездил в Воронеж и другие места. Вам известны номера машины, кузова, двигателя?..
— Сейчас проверим, — Поповский набрал на номеронабирателе телефона код. Почти сразу же после него, номер.
На том конце не заставили долго ждать, и буквально через пару минут Поповский записал у себя на листе номера, протянул Сидоренкову.
Как только следователь прочел на листе номера двигателя  и кузова «Вольво» Гороховникова, все стало на свои места. Именно эта машина и была найдена в Лучегорске недалеко от складов на территории завода по производству медицинского оборудования и медпрепаратов, что на улице Передовой. Теперь следовало привезти в Лучегорск на опознание трупа жену Петра Силантьевича Гороховникова Аллу Вячеславовну, хотя она вряд ли что могла по сильно обгоревшим останкам узнать.
— То, что и требовалось доказать, — не удержался Сидоренков. —  «Вольво», сожженный у нас в Лучегорске, принадлежал Петру Силантьевичу Гороховникову.
— Хочешь сказать, что нашим ребятам пора собирать чемоданы и дуть вместе с тобой в Лучегорск?
Сидоренков виновато развел руками.

* * *
Ашукин встретил гостей из Белгорода не с распростертыми объятиями, хотя, для приличия, виду не подал, а лишь зло взглянул на Сидоренкова и незаметно для гостей показал Григорию под столешницей кулак.
На просьбу гостей, Ашукин, скрепя зубы, разрешил Сидоренкову их сопровождать, быть «гидом» в Лучегорске и включиться в дело.
Опознание трупа прошло по привычной для милиции процедуре в городском морге № 1. Алла Вячеславовна Гороховникова ничего конкретного не могла сказать следователям и экспертам криминалистики. У него не было ни искусственных зубов, ни пломб, не носил Петр Силантьевич и колец или перстней, по которым можно было хоть приблизительно определить, кому принадлежат останки. Единственное, что указывало на некое подобие данного мужчины — изменения в отделах позвонков вследствие нагрузок были характерны тем изменениям, которые имеют практически все, кто поднимает тяжелые вещи — грузчики, например. Это могло относиться и к штангистам...
Лишь после того, как группа приехала из морга в Управление, Алла Вячеславовна вдруг вспомнила, что Петру в детстве вставляли в ногу спицу, чтобы открытый перелом быстрее сросся. Экспертам пришлось снова вернуться в морг и уже там убедиться, что сожженный мужчина —  Гороховников.
В тот же день едва не сошедшую с ума молодую женщину увезли домой в Белгород. В Лучегорске остались четыре следователя по особо важным делам города Белгорода под руководством майора Поповского и два следователя из Воронежа —  капитаны Евгений Николаевич Крабов и Тихон Степанович Пичугин. Трое следователей из Воронежа уехали домой чуть раньше для беседы с Антоном Михайловичем Перевознюком и Константином Владимировичем Дяковым. Сидоренков тоже включился в разработку дела.
Анализируя последние годы жизни Гороховникова, Сидоренков никак не мог понять, почему Петр Силантьевич, совсем не имея врагов, по крайней мере, явных, вдруг оказался сожженным в машине? По воспоминаниям жены Гороховникова Аллы Вячеславовны, Петр лишь однажды повздорил с одним из «крути», но никаких угроз и разборок от нового русского, с которым поссорился Гороховников не последовало. И ссора эта произошла почти два года назад. Да и зла, подлости, судя по протоколам допроса многих свидетелей, Петр никому не делал, да и не мог сделать в силу своего мягкого, незлопамятного  характера. Немало из заработанных денег он жертвовал то на детские сады, то на поддержание дома престарелых, школу-интернат, где в свое время учился почти три года...
Никто не мог сделать зла и Петру Гороховникову. Единственных,  кого уже на последнем допросе заподозрила Алла Вячеславовна, — так это Антона Михайловича Перевознюка и  Константина Владимировича Дякова — закадычных друзей Петра, но это было высказано вдовой вскользь, как бы, между прочим, и с большим сомнением. Это «предположение» из женщины следователи буквально «выдавили».
Сидоренков снова отыскал в пухлом деле «признание» госпожи Гороховниковой:
— Первый звонок мне не казался подозрительным, а второй... Вот во время второго телефонного разговора у Антона и Константина голоса были какими-то не такими, не ихними, что ли? Они так никогда со мной сухо не говорили. Всегда с шутками, прибаутками. Пытались не то, чтобы ко мне в душу влезть, а просто, развеселить, комплименты все время вешали. В этот же раз общались по телефону со мной — суше не бывает. Как мне показалось, они довольно долго и настырно убеждали меня в том, что Петя, простите, Петр Силантьевич, уехал в дальнее зарубежье. А зачем в таком случае убеждать? Сказали, и все. Так нет, они  во время второго разговора повторили, по крайней мере, два или три раза... Подобное  заставило призадуматься: зачем так настырно тыкать носом? Ну, уехал за границу, значит, так было Петру нужно. Но почему без  паспорта? Паспорт заграничный лежал дома... И все равно, Петру из Воронежа домой практически по пути. Сто или чуть больше километров «гаку» для «Вольво» и такого водителя, как Петр — ничего... Заехал бы домой, взял паспорт, и — дальше... Странно и то, что Петя со мной не попрощался, что было не в его правилах... Он хотя бы по телефону домой сообщил, что едет далече. Вот это меня и смутило, господин следователь... Да и деньги... Петя таких больших денег отродясь никогда не возил с собой. Он бы их просто сдал в банк, оставил у друзей, у того же Дякова, Перевознюка или кого еще, а в Воронеже почему-то взял с собой, и... увез их, как говорили ребята, в машине... Хотя, не знаю, все могло быть...
Закрыв дело, Сидоренков посмотрел на сидящего по левую руку от него майора Поповского, который «копался» в протоколах осмотра места происшествия и в заключении судебно-медицинской экспертизы, что-то выписывал из них в свой рабочий блокнот.
Почувствовав на себе взгляд Сидоренкова, Поповский  поднял голову:
— На что-то новое надыбал? Чего накопал?
Сидоренков чуть повел головой:
— Ты мне скажи, что эти ребята, Антон Михайлович Перевознюк и Константин Владимирович Дяков, как ведут себя?
Поповский поддернул плечами.
— Ты лучше чего полегче спроси. Я с ними знаком лишь по фотографиям, да по рассказам свидетелей и тех, кто проходит по делу. Ими следователи из Воронежа впритык сейчас занимаются. И милиция, и налоговая полиция. У них что-то дебет с кредитом не сходятся...
Сидоренков поднял трубку внутреннего телефона и набрал дежурного.
— Юра, ты не в курсе, где сейчас капитан Крабов?
Трубка что-то прошептала.
— Ясно, а Пичугин? В кабинете у Переверяну? Спасибо, — сказал Сидоренков и положил трубку. — Я, Иван Николаевич, разомну ноги и пройдусь в кабинет Переверяну, побеседую с Пичугиным. Если что, скажешь, где меня найти.
— Хорошо, — ответил Поповский и снова стал усердно изучать протокол осмотра места происшествия.

* * *
Вернувшись после беседы с капитаном Пичугиным, Сидоренков не сел за стол, а, достав из пиджака сигарету, закурил.
— Что нового выведал у Пичугина? — спросил Поповский.
Сидоренков долго молчал, потом его словно прорвало:
— Странное дело это. Странное, и донельзя простое. И Антон Михайлович Перевознюк, и Константин Владимирович Дяков ни с того, ни с сего буквально за неделю вдруг сильно разбогатели. Не бедными они были и до этого, но тут вдруг продали за гроши свои иностранные автомашины и буквально в тот же день купили в автосалоне более крутые, и Перевознюк, и Дяков обзавелись особняками в престижном районе Воронежа... Ты не находишь, все это преобразование странными?
Поповский улыбнулся:
— Короче, Григорий, это убийство, как я вижу, из корыстных побуждений. И совершили его Антон Перевознюк и Константин Дяков...
— По первому вопросу ты совершенно прав, а вот о том, кто убил Гороховникова, еще следует узнать. Ближе всего, конечно же, на преступной лестнице стоят Перевознюк и Дяков, но данное предположение еще нужно доказать. Возможно, что убил Гороховникова некто другой, третий, по заказу «лучших друзей» Петра Силантьевича...
— Все равно кто-то его пришил до того, как сожгли машину. Я прав?
— Вот именно, — подтвердил предположение Поповского Сидоренков. — В заключении судебно-медицинской экспертизы, которую провели наши судмедэксперты, Петра Силантьевича Гороховникова  сожгли в автомобиле, когда он уже был убит...

* * *
— Откуда, интересно узнать, у вас появились деньги? — спросил Поповский у Дякова, сидевшего рядом с Перевознюком на приставленном стуле.
— Мы провернули одну из самых крутых сделок за все время, товарищ следователь. Мы не имеем права разглашать тайну, — с вызовом сказал Перевознюк, покосившись на Сидоренкова и Поповского. — Это оговорено в нашем контракте с той фирмой, с которой мы заключили договор.
— Ну, ну, — пробормотал Поповский.  — Помолчим? Поиграем в игрушки?..
Сидоренков лишь ухмыльнулся.
— Не во что играть. У нас договор с той фирмой. Ничего от нас больше не услышите, — практически в один голос заявили Перевознюк и Дяков.
Для того, чтобы Антон Михайлович Перевознюк и Константин Владимирович Дяков «раскололись», следователям пришлось посушить мозги, да покопаться в грязном белье.
Пять допросов кряду «друзей» Гороховникова порознь, предоставленные им неопровержимые доказательства, которые собрали следователи Воронежа, Белгорода и следователь по особо важным делам майор Сидоренков, раскололи Дякова и Перевознюка и они сознались в содеянном.

* * *
— Гороховникова убили в Воронеже, но его «Вольво» в городе не жгли. Чтобы не навлечь на себя беды. Жаль было машину. Практически новье, но иного выхода не было. Ее вместе с уже убитым Гороховниковым отогнали километров за восемьдесят от Воронежа, и там сожгли. Один наш знакомый через еще одного знакомого, нанял киллера и тот...
— Автомобильного киллера?
— Можно сказать, что так, — почти в один голос произнесли  Перевознюк и Дяков, присутствующие на очной встрече. До этого их допрашивали порознь.
Через день все встало на свои места. «Знакомого» Перевознюка и Дякова с пристрастием допросил капитан Иванов, и буквально через пару часов Иванов уже доложил Сидоренкову по телефону:
— Записывай. Киллер пока не найден, но автомобильный киллер — некто по кличке то ли Клуша или Ксива. Настоящей фамилии заказчик не знает. Путается, но манька  из него выдавила. Скрытный зараза. Не знает оный заказчик, Гриша, и где проживает данная скотина. По описанию — длинноногий. Сейчас с заказчиком работает Алексеев. Как только сделают фоторобот — я сразу же принесу файл и распечатку.
— Спасибо, но возиться с фотороботом не нужно, — улыбнулся Сидоренков. — Знаком мне этот автомобильный и «человеческий» киллер. В следственном изоляторе сидит, дожидается. Сейчас пошлю за ним дежурную группу.

* * *
Закрыв второй том дела по сожженному «Вольво», и в нем предпринимателя Гороховникова, Сидоренков завязал тесемки. Белгородская и воронежская бригады следователей уже уехали. Сидоренков их не провожал.
«Беседа» с Ксивой  была продолжительной, но как ни старался он выгородиться, факты были против него — у Сидоренкова на руках были все «козырные карты», а у Николаева — ни одной. Не было у Николаева, как он ни крутил, на тот день и алиби.
В ходе тщательного обыска на квартире у  Николаева были обнаружены улики — личные безделушки Гороховникова  — брелок, несколько фигурок нецке, которые, как считал Гороховников, приносят ему удачу. Нецке Гороховников купил в Японии. Нашелся у Николаева и золотой нательный крест предпринимателя.
Последний проведенный следственный эксперимент еще раз доказал, что в убийстве и сожжении в автомобиле «Вольво» Гороховникова  принимали непосредственное участие  все трое: Антон Михайлович Перевознюк, взявший  видеоклипы и некоторые документы Гороховникова, Константин Владимирович Дяков, а также киллер Павел Сидорович Николаев, который «профессионально» расправился с предпринимателем из Белгорода Петром Силантьевичем Гороховниковым, ударив его в грудь дважды финкой Яши-Мастера...
«Все, можно передавать это дело в суд, — подумал майор и, пристукнув разбухшее дело ладонью, встал из-за стола, потянулся до хруста в суставах. — Одним преступником стало меньше. Да нет, почему же одним — сразу тремя!»

* * *
Приподнятое настроение не покидало Сидоренкова. Это не могли не видеть Переверяну и Каллас.
— Слушай, Гриша, ты светишься радостью так, словно проглотил лампу дневного света, — сказал Переверяну. — Подвел черту? По Мирошнику?
— Нашел того, кто был сожжен в «Вольво». Он — хозяин машины, которую отволокли и оставили недалеко от складов на территории завода по производству медицинского оборудования и медпрепаратов, что на улице Передовой.  Это предприниматель из города Белгорода Петр Силантьевич Гороховников.
— Не Мазуров? — удивился Переверяну.
— К твоему сожалению, не Мазуров, Ваня. — Сидоренков покачал головой, затем еще раз улыбнулся и прихлопнул сложенной чердачком ладонью по столешнице, на которой лежало дело о сожженном «Вольво». — Я тоже все время думал, что это Мазуров, подводил мосты, но многое не вязалось. Борис Борисович никогда в жизни не поднимал больших тяжестей, и изменений в отделах позвонков вследствие нагрузок на них у него быть не могло. У сожженного человека эти изменения были налицо. Это первое, ребята. А во-вторых, «Вольво» был зарегистрирован именно на господина Гороховникова. Да и жена его останки потом в морге опознала... Посмотрите, ребята, каков амбал Гороховников!
Сидоренков раскрыл увесистую папку и пододвинул ее к Калласу и Переверяну, которые сидели напротив.
Каллас, нехотя перелистывая дело, только причмокивал языком, а Переверяну вдруг вскочил, стукнул себя по лбу рукой  и выхватил из рук Калласа папку:
— Погоди, Юра. Вот значится, кто убил Дмитриева! Ах, ты  поц недоделанный! Под бабу клеился, сучара! Я тебя хорошо запомнил, падаль! Москвичи проходу не дают, ресторан перерыли вдоль и поперек... Ах ты, зараза киллерская!
— Не понял,— поднял на Переверяну глаза Сидоренков. — Ты чего, Иван?
Переверяну удовлетворенно хмыкнул и протянул Сидоренкову дело, на сто двадцатом листе которого были рядышком вклеены фотографии Перевознюка, Дякова и Николаева. Затем он тыкнул пальцем в фотографию Николаева и сообщил, что именно эта сука, правда, с локонами до плеч, и убила в ресторане Дмитриева.
— Ах ты, зараза! — Сидоренков потер уже колючий подбородок. — Напрасно я тебя тогда отпустил. Зная, что дал подписку о невыезде, он успел отметиться в тот же день, как только его выпустили на волю! Змееныш подколодный... Знал бы, бросил в камеру и попросил, чтобы наутро он оттуда не вышел... Киллер, падло... Ну, ничего, мы еще с тобой, сучара поговорим. На всю катушку раскручу, дрянь! Завтра же. С утра! Я узнаю, кто твой Хозяин! Я все узнаю! Пятнадцатью не отделаешься! Не дадут в суде вышку, найду, кто тебя, Ксива, на тот свет отправит!
Переверяну и Каллас долго еще успокаивали разбушевавшегося Сидоренкова.

* * *
Встреча с Николаевым, которого Сидоренков приказал привезти утром, не состоялась. Ее отменил своим распоряжением Ашукин.
Когда озверевший Сидоренков ворвался в кабинет подполковника,  Ашукин тут же попытался выставить его за дверь.
— Чтобы я тебя больше здесь не видел, — нетерпеливо,  даже не посмотрев на Сидоренкова, сквозь зубы бросил Ашукин.  — Заявление об уходе по собственному желанию отдашь секретарше. Я подпишу.
— Не понял, — растерянно проговорил Сидоренков. — Я вдруг не пришелся ко двору? Почему отвезли назад арестованного Николаева? Он — убийца. Я вызвал его на утро, на доследование.
— Какое ты имел право без разрешения начальника или моего выезжать из Лучегорска в Воронеж, а затем в Белгород на столь длительное время, когда тут такая запарка с исчезновением Шилова? Мне нашествие московских, а потом белгородских и воронежских следователей поперек горла. Своих дел невпроворот, еще и они... Как коршуны налетели! И потом этот жмурик. Он что, не мог подождать?
«Да, это не генерал из Белгорода», — подумал Сидоренков,  поглядывая на пышущего гневом Ашукина.
— Я нашел хозяина сожженного «Вольво», товарищ подполковник. Вернее, его труп, который разыскивали уже продолжительное время белгородцы и воронежцы, нашел и заказчиков, и исполнителя заказного убийства. Это тот же Николаев, которого вы отправили назад в следственный изолятор.
— Да на кой ляд мне их труп, когда...
— Выходит, нам не надо было расследовать это дело напрочь? — в лоб спросил Ашукина Сидоренков. — Труп тоже висел на нашем Управлении. Разве журналисты и Осколков вам не прожужжали по этому поводу все уши?
Ашукин ничего не ответил майору и хлопнул дверью. За ним увязался и Интернет, которого Ашукин отбросил ногой от двери. Коту было не привыкать к подобному отношению со стороны подполковника. Приземлившись на все четыре ноги, Интернет прожогом бросился из приемной, чтобы буквально через несколько минут снова осторожно пробраться сюда же, и в укромном местечке, за столом секретарши Веры, остаться ожидать удобного момента, когда дверь кабинета Ашукина приоткроется.

* * *
Сержанта Полетова, вернее, бывшего сержанта Полетова, а теперь — Алексея Павловича Полетаева, накрыли приставленные к дому спецназовцы из Воронежа. После небольшой разборки, Полетова этапировали в Лучегорск. С ним решил разобраться сам Севастьянов, который только что вышел с больничного и приступил к своим непосредственным обязанностям. На «встречу»  с Полетовым он вызвал к себе в кабинет помощниками майоров Сидоренкова и Переверяну.
— И как прикажешь это понимать, бывший Александр Павлович, а ныне — Алексей Павлович? — спросил Севастьянов, долго рассматривавший сидящего напротив него в наручниках Полетова.
— А никак, —  зло сверкнул глазами Полетов. — Мне твоя фиговая рожа, полковник, может, не понравилась, вот я и двинул со всего маху. Жалею, что не убил, а только немного покалечил...
Севастьянов сжал до белизны губы, но все еще держал себя в тисках, не давая вырваться наружу своим эмоциям, переполнявшим его.
— Ладно, опустим это. Меня интересует, кто тебя нанял, Полетов?
— Еще чего захотел. Может, тебе еще и мороженое в постель вместе с кофе подать? Обойдешься... Уж раз меня взяли, докажите, что я не верблюд...
— Не паясничай, Полетов, — резко произнес Севастьянов. — Перед тобой не только я, начальник городского управления внутренних дел, но и два следователя по особо важным делам...
— Да пошли вы все подальше со своими фиговыми разборками. Как что, виноват — стрелочник. Лучше бы сами между собой разобрались, а потом кивать на пешек, — не дал договорить полковнику Полетов. — Всё, не уважаемый мной Владимир Семенович, я перед тобой не в исповедальне, и ты не священник, — зло проговорил Полетов, выражением, которое часто любил повторять Сидоренков. — Больше из меня и слова не вытянете.
— Сколько тебе заплатили за все это?
Полетов ухмыльнулся:
— Хочется, полковник  знать, да не можется. Сколько заплатили — все мои. Да ни фига они мне не заплатили. Обещали золотые горы, и ни копейки... — вдруг неожиданно выпалил в сердцах Полетов.
— Ну, ну, так уж и не заплатили? У них что, денег кот наплакал?
— У моих заказчиков-то?  Да они уже пол Лучегорска скупили на корню, — вырвалось у Полетова.
— Это уже ближе, — Севастьянов встал с кресла, вышел из-за стола, взял стул и подсел к Полетову.
Поняв, что вырвавшееся слово назад не воротишь, Полетов замкнулся.
— Ну и ладно, пока молчи, но это не надолго. И не таким, как ты мы языки развязывали, — неожиданно не только для следователей, но тем более и для Полетова, вдруг согласился Севастьянов. — И я с тобой больше говорить не хочу, как не желаю видеть твою дебильную рожу в моем кабинете.

* * *
На следующий день Севастьянов битых полтора часа пытался расшевелить Полетова, но все его потуги были напрасными.
— Ладно, если не хочешь отвечать сегодня — ответишь  в другой день, — сказал Севастьянов и вызвал секретаршу:
— Вера, пригласи конвойных, пусть эту сволочь уведут, — устало сказал Севастьянов.
Секретарша даже не закрыла за собой дверь. Только сказала молоденькому лейтенанту, чтобы Полетова забрали.
— Его на прежнее место, товарищ полковник? — спросил, войдя в кабинет Севастьянова, лейтенант.
— Завтра к девяти привезешь. Им займется... — Севастьянов не договорил, почесал пальцем подбородок. — Я позже определюсь, Коля. Пасадить в одиночку и прикажи не спускать с него глаз... Предупреди начальника СИЗО, что этот субчик  — важная персона. Никаких отсебятин и подселений. Это не просьба, а приказ. Мой и генерала Осколкова.
— Я вас понял, товарищ полковник, — сказал лейтенант и протянул Севастьянову сопроводительный лист. Севастьянов привычно подписал его. Лейтенант спрятал «препроводительный лист» в папку. — Разрешите войти конвойным, товарищ полковник? — спросил.
Севастьянов кивнул.
Лейтенант подошел к двери, что-то негромко сказал. Тут же в кабинет Севастьянова вошли два сержанта с автоматами. Лейтенант стоял уже возле Полетова и грубо сказал:
— Встать! Руки вперед!
Полетов послушно поднялся с кресла, протянул руки. Лейтенант уже достал ключ от наручников, умело открыл их. Затем приказал Полетову отправить руки за спину, защелкнул на них наручники  и скомандовал:
— Вперед!

* * *
— Кто же меня предал? Кто? — Полетов посмотрел на Сидоренкова так, словно прожег до костей. — Кто меня вычислил? Вижу, не ты, Григорий, — Полетов нервно потер рука об руку. — Вот ты приказал снять с меня наручники, и отпустил конвойных. Не боишься, Гриша, что я угроблю тебя этим бильярдным шаром с номером один? А ведь он лежит на твоем столе перед моими глазами — протяни руку, и шар...
— Чего мне тебя бояться, Саша? — краешками губ улыбнулся Сидоренков. — Мы с тобой дележа никакого не устраивали. Так?
Полетов кивнул.
—  Никаких прецедентов у нас с тобой за все время совместной службы в Управлении не было. Так?
Полетов снова кивнул.
— Твою благоверную, которую ты бросил с детками, я у тебя не отбивал. — Сидоренков загнул очередной палец. — Верно?
— Не отбивал, — словно заведенный или загипнотизированный, коротко проговорил Полетов.
— Дело об убийстве Мирошника не я тебе передавал. Так?
Полетов снова кивнул.
— Севастьянов пригласил меня и Переверяну на встречу с тобой, и держал нас, как кукол, для мебели, не давая даже слова сказать. Я правду говорю, Саша?
Полетов утвердительно кивнул.
— Я с ним детей не крестил, и полковник для меня разве что начальник и больше никто. Я прав, Саш?
— Прав. Конечно же прав, Гриша. Это ублюдочное управление напрочь пропитано чинопочитанием, подлизами и прочими отщепенцами... Вот ты, Гриш, другое дело. Я видел, как тебя передернуло, когда он назвал меня отщепенцем. Переверяну, правда, сидел безучастным, но, по-моему, он тоже не поддерживает линию полковника...
Увидев, что Полетов полностью пошел на «расслабон», Сидоренков вдруг задал ему каверзный вопрос:
— Кстати, извини, Саша, что перебиваю, но куда ты все три томища по Мирошнику дел?
— Как это куда? — Полетов посмотрел на Сидоренкова как на чудака. — Отдал заказчику.
— Ну и кто этот заказчик?..
— Так тебе и скажи, — хитро улыбнулся Полетов, хотя Сидоренков видел, что он малость расслаблен и сейчас. Зная с предыдущего разговора между Полетовым и Севастьяновым, что сержанту никто за «работу» не заплатил, Сидоренков задал тот же вопрос:
— Этот инкогнито хоть расплатился с тобой?
— Этот сука?
— Если не обещал, то не сука, Саш.
— Вот именно, что обещал. И много. Даже не поверишь сколько. Мне вовек столько не заработать...
— Я не спрашиваю сколько, Саша. Меня сумма абсолютно не интересует... И что этот, как его?..
— Ну, первый заместитель нашего мэра, Шилова...
— И Козлов не расплатился? — деланно расширил глаза Сидоренков, чувствуя, что психологически почти полностью завладел Полетовым. Сидоренков боялся одного — не переиграть, поэтому, словно его не интересовали дальнейшие фамилии, заказчики и прочие, переключился на совершенно другое, чем окончательно сбил с толку Полетова, который уже не собирался перед следователем в тугой комок. Он и так давил его с того самого дня, как выполнил в Управлении первое задание заказчика.
Полетов только отрицательно мотнул головой.
— Да ну их на фиг, таких заказчиков, — деланно произнес Сидоренков. — Ты мне скажи, Саш, как тебе жилось в Воронеже? — Вторая жена у тебя ничего? Хорошая женщина?
— Что как? —  уже собравшегося на «отпор» Полетова, вдруг ошарашил обыденный, совершенно не относящийся к следствию вопрос Сидоренкова. Полетов проглотил тугой комок отрицания, застрявший в горле, и мелко закивал.
— Ну и слава Богу. А с первой-то как ты решил?
Полетов  нешироко развел руки.
— Понятно. А как паспорт сменил? Долго пришлось мыкаться?
— Да нет. Деньги, Гриша, сейчас делают все. Паспорт не поддельный — настоящий, в милиции выписали...
Сидоренков кивнул.
— Эх, как бы я с тобой, Саша, хотел бы посидеть не в этом осточертелом кабинете с зарешеченными окнами, а на воле — на рыбалке или в пивбаре, да о том сем порядить...
— Это да, — вздохнул Полетов. — Тебя что, Ашукин, сука, достает по-прежнему?
— Будто не знаешь его, — хмыкнул Сидоренков. — И Ашукин, и только что пришедший после  больницы Севастьянов...
— Какого черта они к тебе, Гриша, все время цепляются? — недовольно проговорил Полетов. — Сколько себя знаю, они, а особенно Ашукин, все время к тебе цеплялся наиболее ретиво, не так, как к остальным. Я все время мучился вопросом, чем и когда ты провинился?
Сидоренков для виду поддакнул Полетову:
— Наверное, потому, Саша, что я никогда не играл с ним, и ни с кем в гляделки, никогда не строил любовные глазки, и не ел поедом тех моих и его подчиненных, на кого он имел зуб. Кстати, под дудку Ашукина уже опять начинает плясать и Севастьянов... Короче, как мне кажется, Ашукин нахально тянет шкуру неубитого медведя на себя, — повторил Сидоренков сказанную недавно Калласом фразу о москвичах.
— Он чего, действительно опять вернулся в органы, или просто так, пришел позавчера и вчера на меня посмотреть, да попугать? — поинтересовался Полетов.
— Кто? — просил Сидоренков, хотя, конечно же знал, о ком спрашивает Полетов.
— Да полковник.
Сидоренков снова деланно вздохнул:
— Вернулся, Саша.
— Не позавидуешь тебе, Гриша. Уж если козел Севастьянов стал плясать под дудку Ашукина — тогда все, кранты пришли Управлению...
Сидоренков кивнул и протянул Полетову сигареты, хотя знал, что тот не курил:
— Бери, покурим. Ну и что этот твой хозяин, ну, заместитель Шилова, почему, зараза, не расплатился?
— Взял тома и послал меня куда подальше.
— Надо было предоплату с него взять. Заместитель мэра, насколько мне известно, из неофициальных источников, денежный мужик...
— Дурак я, поверил на слово. Заместитель мэра все-таки, не какой-то поц... И прокололся, как последний болван. Дело-то я спер, а дальше... Оказалось, что у Федорова осталась моя расписка. А они хотели уничтожить дело по Мирошнику напрочь, чтобы никаких следов. Подкатывались, оказывается, через подставных и к Осколкову, и к Севастьянову... И генерал, и полковник  отказались закрыть дело. Может, заказчики мало заплатили, или из принципа... Денег за тома Козлов не дал... Пришлось идти на сейф Федорова опять же мне. Я же видел, что майор Федоров положил мою расписку туда...
— Ну и...
— Да что ты все меня тормошишь? — Полетов вдруг зло посмотрел на Сидоренкова.
— Я, тормошу? С чего ты взял, Саша? — попытался еще раз подыграть Сидоренков, но Полетов сжал свои губы:
— Ты тоже продажный, выдавил из меня признание... Теперь мне все... Меня убьют, прикончат, уничтожат, сотрут в порошок... Боже, какой я дурак... Какой дурак! Кому доверился? Самому буквоедальному следователю, которым был в Управлении ты!  Да я... — Полетов вскочил. — Да я тебя обязан задушить своими же руками, и непременно сейчас! — почти в бешенстве прокричал Полетов и бросился к столу, где сидел Сидоренков.
Следователь привстал из-за стола. На него уже несся  ничего не соображающий Полетов. Он схватил со стола биллиардный шар и пытался запустить его в голову следователю. Одного приема дзюдо хватило, чтобы остановить озверевшего Полетова и забрать из его руки бильярдный шар под номером один.
Буквально через минуту Полетов, плачущий навзрыд, сидел на табурете напротив Сидоренкова.
— Сидеть! — грозно рявкнул Сидоренков.
Полетов заерзал на табурете, его глаза с испугом вскинулись на следователя.
— Вот так-то, Саша, он же по теперешнему паспорту, Алексей. Пока я здесь хозяин, а не ты — вша паршивая. Понял? Сиди на табуретке и колись дальше! Колись, не то, — Сидоренков нажал на кнопку и в кабинет ворвался сержант Смирнов.
— Извини, Николай Евгеньевич, я случайно на кнопку нажал, — сказал Сидоренков. — Можешь быть свободен.
— Понял, — кивнул головой Смирнов и вышел.
Не успела за сержантом Смирновым закрыться дверь, как подал свой нетерпеливо-извинительный голос Полетов:
— Т-ты-и, Гриш, прости меня. Я не хотел этого... Дурак  я... Стоеросовый дурак... Я вообще ничего не хотел. Нахлынуло на меня... И Федорова я пришил не из охотки, и никто мне за него не платил ни копейки. Нахлынуло... Только ты можешь меня понять... Я даже не помню, что я с Федоровым сделал... Ведь он мне, как и ты, ничего плохого никогда не желал... Вот зуб на Ашукина у меня был давно, на Севастьянова поменьше, но Федорова... Ну почему я так сделал, Гриша? Почему? Я все время каялся... Я раскаивался... Раскаивался, но боялся...  Почему все это так повернулось спиной ко мне? Почему? Я что, думаешь, последний дебил?
— Я бы так не сказал, — произнес Сидоренков. — Дебилы и ненормальные в психушках, Саша...
— Вот именно, я прав, Гриша. Только ты, вижу,  можешь меня понять... Нахлынуло на меня... Словно кто-то неизвестный приказал все это сделать. Будто моей рукой водил... И тогда, и сейчас... Извини, если можешь, Гриша... Я не хотел тебе сделать больно, поверь, — бормотал Полетов. — Не хотел, Гриша!
— Ну, хорошо. Что было, того не вернешь, успокойся... У меня к тебе масса вопросов, но ты так разнервничался, что я бы не хотел сегодня...
— Сегодня, только сегодня! Накипело, Гриша! Не могу больше... Я на себя руки наложу, если не расскажу хоть кому-то... Я до сих пор держал все в себе... Ни жене, ни новым дружкам на заводе... Никому...
— Может, тебе валерьянки капель двадцать  накапать? Чтобы нервы чуток успокоились?
— Не надо. Ты не представляешь, как мне тяжело было все это время. И вторая жена у меня отличная, но как подумаю о своей первой жене, о детках, душа тоже разрывается... Я дважды приезжал в Лучегорск, чтобы взглянуть на деток... Тогда, в тот день, когда я убил Федорова, с детками встретиться не получилось — карантин в садике... И я сам стал не свой. Бродил как неприкаянный по улицам Лучегорска. Поезд отходит в три ночи... Да и встретился с глазу на глаз с Федоровым... На меня как нашло...
— Не убил ты Федорова...
— Не у-убил? — удивленные глаза Полетова взметнулись к Сидоренкову. — Не может быть! Я помню, как я его много раз пырял ножом куда придется...
— Врачи спасли. Звонок по телефону в Управление был вовремя. Кстати, это ты звонил?
— Не помню, Гриша. Хоть убей, не помню... Но то, что Федоров жив, меняет дело. Это твое сообщение с моей души, как камень сняло. Ведь я на Федорова никогда зла не держал...  Это все они, суки, меня направили... Они... Я как под гипнозом был. Значит, я — не убийца, и душу ни у кого не отнял... Это же, Гриша... Ты не представляешь, что ты мне сказал, как обрадовал... — Полетов немного успокаивался.
— Ну, что, перенесем разговор на завтра? Я устал, ты устал...
Полетов заупрямился:
 — Я не знаю, буду ли до завтра жив. Только сегодня... Ты помнишь Лизалу, Гриша, ну, которого зеки повесили в камере? Вот и со мной сегодня могут поступить так же. Вчера Севастьянов приказал, чтобы меня посадили в одиночку. И что ты думаешь, плевали они на приказы и генерала Осколкова, и полковника Севастьянова. Там, в тюрьме, своя жизнь, Гриша. Своя... Там, за толстенными кирпичными или бетонными стенами ее диктуют уже не полковники и генералы, а паханы  и иже с ними...
Сидоренков понял, что теперь уже не стал «поводырем», а превосходство над ним исподволь перехватил бывший посыльный Управления сержант Александр Полетов. Не будучи уверенным, соглашаться ли на беседу с Полетовым сегодня, или все же перенести ее на завтра, Сидоренков решил подумать.
— У меня очень плохое предчувствие. Умру я сегодня, как только выйду из твоего кабинета. Я чую запах смерти, Гриша. Он витает надо мной... Чую как хорошо наученная на запахи собака-ищейка... Как бы хотелось мне еще раз проведать всех своих родственников перед смертью, свой старенький, дряхлеющий дом, где я родился,  по улочкам детства моего и юности пройтись... С друзьями, которые еще живы, хоть парой слов перекинуться... Да и с моими родными и близкими попрощаться, с детьми...
— Не будь пессимистом.
Полетов нервно тер рука об руку, которые дрожали.
— Я не хочу им быть, Гриша, но какое-то там пятое, шестое, или, может, десятое чувство подсказывает мне скорый конец. — Полетов вздохнул. —  И еще, хочу тебя заверить, Гриша, что не поехал я, и в психичку меня отправлять рано, да и не стоит. Просто сейчас у меня в голове не мозги, которые привыкли думать, логически рассуждать, прятаться за неприступные стены, ждать, а обыкновеннейшая переваренная перловая каша, которую рыбаки еще зовут шрапнелью... — Полетов  натянуто улыбнулся. — Если хочешь пообедать — иди, я отсюда никуда. Даже не предлагай, все равно из твоего кабинета не выйду. Пришибут меня сегодня, если я куда поткнусь. Не знаю кто, но чувствую, что меч висит над моей головой, и кто-то опустит его на нее сегодня... Я, Гриша, всего-навсего, мелкий мент, нарушивший наши дурацкие законы... А, может, и не дурацкие — не знаю. Да, я покушался на жизнь других, но все это не от жизни хорошей, Гриша. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я веду речь? Платили бы нам нормальные деньги, ну, чтобы ни от кого не зависеть — кто бы пошел на преступление? Я бы никогда, а так... само государство заставляет нарушать законы, — Полетов поднял глаза на Сидоренкова, — Понимаешь меня, Гриша?  Если бы я не нарушил законы, меня бы уже не было в живых по иным соображениям, и место перед тобой пустовало, поэтому, я сейчас даже не оторву зад от этого облущенного табурета...
— Хорошо, уговорил, останусь без обеда, — согласился Сидоренков.
Рассказ Полетова был путанным и рваным. Бывший сержант милиции часто перескакивал с одного на другое, но пролил свет на то, о чем майор Сидоренков даже не догадывался.
Оказывается, из здания Управления можно было выйти, как и войти в него, через тайный ход, минуя дежурного. В кладовке уборщицы Клавдии Васильевны, в которую не заглядывал  никто из сотрудников городского управления внутренних дел испокон веков, была ниша, а в ней — узкая закрытая металлическая дверь. Вот туда и уплетнул Полетов, которому о секретной двери и о потайном ходе рассказал заместитель мэра Виктор Павлович Козлов. А вот зачем понадобились Виктору Павловичу тома с делом об убийстве гражданина Израиля Алекса Мирошника, Полетов не знал. Да и пальцы Клепы — Ивана Ивановича Клепанкова передал сержанту Полетову все тот же Козлов.
— Виктор Павлович и говорит мне, — Полетов нетерпеливо теребил в руках носовой платок, — говорит, наставишь везде их, и особенно в кабинете Федорова, никто даже не догадается, что это сделал ты. Да и тебе надо смываться после всего. Вот тогда Виктор Павлович, и показал мне план, где был нарисован потайной ход из здания Управления. Я, конечно, сначала проверил, существует ли ход? Он действительно был. И код на двери не изменился. Я два или три раза пользовался им... Когда передал тома Козлову, он застращал меня, говорил, чтобы смылся... Я и поехал к мамке в деревню, так сказать, переждать. Так Козлов, подлец, меня и там нашел, сказал, чтобы расписку забрал в сейфе. Я ему брякнул, что расписку, мол, Федоров потребовал написать, как положено... Козлов и слушать не хотел. Подвез к Управлению. Я потайным ходом воспользовался... Тогда и пальцы, брр, он отдал мне. Я, конечно, боялся за них даже браться, но Козлов убедил, что так будет лучше, и меня от греха отведет... Еще и бланш мне поставил под глазом, говорит, если на кого наткнусь, чтобы сказал, что меня какой-то, урка, шарахнул... Я к сейфу, но не тут-то было, не открыл его — я же не Криворотов, известный медвежатник из Белгорода, который мог несколькими спичками и куском шпагата, кусочком проволоки, скрепки вскрыть любой сейф. Может, помнишь, Гриш, как он вскрывал сейфы? Про него столько рассказывал в Управлении Ваня Переверяну, который был лично знаком с ним. Криворотову однажды пришлось одними картонками вскрыть сейф образца пятьдесят первого года со сложным английским замком. Бумага не считалась, да и сейчас не считается техническим средством, значит... И он тогда открыл тот сейф. А мне... Мне даже ломик не помог... Я уже хотел повиниться перед Ашукиным или Севастьяновым, а еще больше, перед Федоровым, но Козлов меня надоумил не делать этого, говорил, что меня расстреляют либо свои, либо его ребята повесят на первом же суку. И семью мою тоже пустят в расход...
Полетов, уставившись в пол, долго молчал, но Сидоренков не торопил его.
— Поверь, Гриша, забоялся я, — через время продолжил свой рассказ Полетов. — Страшно стало особенно тогда, когда Козлов, сказал, что его головорезы и деток моих перережут, и жену порешат... Ты ведь понимаешь, на что он меня толкнул?.. Да я ради своих детей, Гриша, готов был на все пойти, лишь бы их не трогали... А тут подвернулось с Севастьяновым. Ну, он выходит из кабинета Федорова, к себе, значит, наверх топает. Довольный такой, с распиской моей. А я как раз из кабинета Ашукина вышел и спускался по лестнице. Как мне и приказал Козлов, помощник  Шилова, я оставил пальцы зека в шкафу в кабинете Ашукина. А у меня был большой кусок  мрамора — прихватил со стола Ашукина пепельницу, вот я ней и ударил Севастьянова. Словно кто-то руку мою поднял и со всей силы опустил на голову полковника. Ну, я ударил, выхватил из его руки свою расписку, и побежал вниз. Никого больше по дороге не встретил, к моему счастью. Окрыленный, что забрал свою расписку, я через потайной ход выскочил из здания Управления, и к первому попавшемуся телефону. Позвонил Козлову, так, мол, и так. Он буркнул, чтобы ждал его у остановки шестнадцатого автобуса напротив пятого гастронома через час. Я как дурак туда. Думал, что Козлов принесет деньги, а он, скотина, забрал расписку мою, при мне же порвал ее, и сказал, чтобы я катил из Лучегорска куда подальше. Ни копейки, подлец, не дал... Ты представляешь? Даже на дорогу! Теперь ты его арестуешь, Гриша? Арестуешь?
Полетов снова стал нервничать. Видно было, что признание давалось ему с трудом, но в то же время Сидоренков чувствовал, что Полетов на этот раз говорит правду...
...Полетова увезли из Управления в местную тюрьму около девяти вечера, а уже утром Сидоренков узнал, что Александра убил заточкой какой-то зек, которого переводили в соседнюю камеру.

* * *
Взгляд Сидоренкова рыскал по заблудшей улочке, на которой рядом с полусгнившими, давно не ремонтировавшимися плетнями и заплотами лежали кучи битого стекла, ржавого железа, строительного мусора и различных бытовых отходов. Их не вывозили, наверное, уже месяца полтора. Заросшая сорняками хромая улочка напоминала Сидоренкову давно заброшенную свалку.
Эта узкая, неказистая улочка была незнакома ему, коренному жителю Лучегорска, и он даже удивился, что еще существуют в наше время такие захолустья недалеко от центра. Справа и слева слышался шум проезжающих грузовиков, шелест шин иномарок, а здесь была страшная вонь и тишь.
«Как же название этой улочки? Да и есть ли она вообще на карте города, существует ли»? — подумал Сидоренков, прикидывая, где он мог сейчас оказаться.
Следователь снова взглянул на сидящего напротив выхода из подземного лабиринта  и дремлющего старика, затем перевел взгляд на двух пацанов, которые едва плелись по улочке. Когда ребята поравнялись с майором, он сразу же определил, что они накачаны каким-то наркотиком. Уровень адреналина был у них на пределе. Особенно у того паренька, что пониже. В своем жалком существовании наркомана они не видели никаких перспектив. Бредущие по улочке пацаны лет по шестнадцать опустились дальше некуда. Не иначе, что они принимали фенциклидин, который именно так действовал на любого, принявшего дозу, чуть превышающую «норму».
Сидоренков, наконец, оторвался от двери, которая тут же, притянутая старыми пружинами, захлопнулась за его спиной, и подошел к «малышу»:
— Ну что, — где брали фенциклидин? — спросил он, с трудом остановив практически ничего не соображающего наркомана. — Ты мне покажешь?
Наркоман чуть стряхнул с себя наркотический угар, словно на короткое время проснулся и пробормотал:
— Ни у кого.
— Ну, ну, — Сидоренков отпустил «малыша» и, пройдя несколько шагов, остановил второго наркомана:
— Ладно, пойдем в Управление, там все и расскажете, и покажете, —  сказал он и, взяв обоих под руки, повел на выход из хромой, заблудшей улочки, чтобы через пятьдесят метров окунуться в привычный круговорот большого города. Теперь он знал, где был. Для того, чтобы снова попасть в здание Управления, ему нужно было прошагать вместе с наркоманами четыре квартала.
— Не понял, — выглянул из окошка дежурного  капитан Кривоспинов, когда в двери показался Сидоренков с двумя пацанами.  — Ты, Гриш, будто бы из здания не выходил...
— Да вот пришлось выскочить за этими субчиками, — улыбаясь Кривоспинову, сказал Сидоренков.
— Когда же я тебя, Гриша, прошляпил? — еще раз спросил капитан.
«И не поймешь», — подумал Сидоренков, и уже в слух сказал:
— Завтра я все расскажу, а сейчас, видишь, некогда, извини. Этими субчиками надо заниматься, да еще одним, Николаевым...
— Все неймешься. Привезли уже, — пророкотал Кривоспинов. — Только что повели к тебе в кабинет.

* * *
Допрос Николаева был на редкость коротким. Сидоренков даже сам удивился, почему длинноногий ублюдок почти из кожи вон лез, рассказывая и сдавая всех своих заказчиков и посредников. Даже Хозяина, которым оказался заместитель мэра Козлов, Николаев сдал с потрохами.
Сидоренков пока не знал, что после того, как Ашукин отправил Николаева назад, в следственный изолятор, Ксиву на следующий день снова привезли в Управление. Его «пригласил» «на свидание» майор Переверяну. Присутствовал на том «свидании» и капитан Иванов.

* * *
Когда Федоров  проснулся, первое, что он увидел — подернутые грустью знакомые голубые глаза. Лишь далеко-далеко в глубине их уже проскальзывала радость. Федоров попытался вспомнить, где же он видел эту небесную ширь?
«Тамара!» — наконец-то мелькнуло у него в голове. Федоров медленно перевел свой взгляд налево и соприкоснулся с другими, карими глазами Валентины, жены.
«Они вместе? У моей постели?» — ужас обуял его. Ужас и страшное сомнение. Федоров почувствовал, что краска заливает лицо.
«Знает ли Валя о Тамаре хоть что-то? Скорее всего, знает. Может женщины, уже разобрались, что и к чему сами, без его участия? Женщины на сей счет намного умнее  мужиков... Они либо сразу волосы друг у дружки драть, либо... Конечно, мне предстоит произнести еще и оправдательную речь. Но я не адвокат... Что скажу, то и будет... И Тамара хороша! Она же мне обещала.... Зачем она здесь? Я договорился с Тамарой, что больше... Обещала... Как же так? Я не успел ничего рассказать Валентине... Или я всё еще брежу?»
— Павел, наконец, пришел в себя, — услышал Федоров голос Тамары.
И тут же последовали два вздоха облегчения.
— Да, да, вижу, Тамара, слава Богу! — это произнесла Валентина.
«Ну почему я не турецкий султан и у меня нет, и не может быть гарема? Тогда бы мне не пришлось перед ними оправдываться, мельтешить», — подумал Федоров, и снова поймал чуть повеселевшие глаза жены.
Тамара тоже наклонилась над ним, и теперь он, не водя глазами со стороны в сторону, одновременно мог видеть лица двух склонившихся над ним очаровательных женщин — молодой и постарше...
«Кто они нынче? Ярые соперницы? Или уже расставили над множеством непонятных «і» точки? А ведь я их люблю! Обоих!»
Федоров напрягся и попытался сказать это, но лишь  беззвучно пошевелил губами.
— Павел хочет что-то сказать вам, Валя! — радостно произнесла Тамара.
Валентина улыбнулась краешками губ, кивнула и произнесла:
— А мне кажется, что он хочет что-то сказать не только мне, но и тебе...
«Мне действительно много нужно будет сказать. И не одной тебе, Валя, но и Тамаре», — снова мелькнула мысль у Федорова и он, почувствовав, что уже устал, закрыл глаза. Сознание поплыло по теплым волнам сна.
— Павел уснул, — тихо, но радостно произнесла Валентина. — Пойдем, Тамара.
Федоров хотел сбросить с себя туман сна. Еще раз раскрыть глаза и увидеть лица любимых им женщин, но силы покинули его и он снова, уже в который раз, провалился в сон, впервые не в кошмарный... Его сознание полностью потерялось, расплескавшись по этой огромной белой комнате. Он просто заблудился в ней. Федоров знал, что ему необходимо выбраться из нее, и побыстрее, но новых проводников из  этого лабиринта пока не было, а те, что были, — ушли...

* * *
Проводы старшего следователя по особо важным делам майора Федорова на пенсию по группе, устроили пышные. Несмотря на то, что Севастьянов и Ашукин не разрешали приносить в Управление и распивать там даже на праздники и дни рождения водку и другие горячительные, на этот раз пошли на уступку.
Федорова вкатили в «Греческий» зал на инвалидной каталке. Ходить он  пока не мог. Удар по голове пришелся на «ноги». Врачи пока ничего не обещали, говоря о том, что, слава Богу, что он выкарабкался из лапищ грозной старухи.
— Смерть мне нипочем. Я же говорил, ребята, что родился в рубашке, — улыбался Федоров, но в то же время видно было, что на душе у майора внутренних дел кошки скребут. — Конечно, жаль, что не в кевларовом костюме, но все уже в прошлом. Я все равно, ребята, стану на ноги. Гадом буду!
— Ты молодец, вычухался и так! А суку Полетова вычислили благодаря тебе. Вышку ему определили сами зеки. Наше правосудие ни в жизнь не позволило бы его расстрелять — сейчас, к сожалению, даже для таких, как он, и для тех, кто покруче увяз в крови, пожизненка... Зеки Полетова укокошили... Им лизалы и продажные шкуры не нужны, да они и не любят перебежчиков... Хотя, разбираться почему, за что и все такое прочее, еще придется, но, главное, что ты снова с нами, дорогой наш Федоров!
—  Как бы там ни было, ребята, я с вами, и то, что меня отстранили от всех дел, не говорит о том, что я не смогу участвовать в ваших планах, разработках и разборках. Приходите, звоните. Что знаю, расскажу, что умею, в силу своих возможностей, покажу, — сказал Федоров, кивнув  все еще перевязанной головой.
— За кого ты нас принимаешь, Павел Федорович? Мы тебя не списываем со счетов. Не спишем ни при каких обстоятельствах, — сказал капитан Каллас и поднял рюмку.
— Господа! Прошу налить, кто не налил бокалы и выпить за следователя, который не побоялся звонков и угроз! — торжественно проговорил Севастьянов, приподнимая бокал с шампанским. — Я думал, что меня... Но Павла Федоровича едва не отправили на тот свет... Он молодец, не смотря ни на что, выкарабкался.
— За Федорова! Сильного и смелого! — прогремел «Греческий» зал с такой силой, что Интернет, пришедший на колбаску и иную вкуснятину, которую с утра натащили сюда, испугавшись, ретировался через приоткрытое окно на улицу.
— Ты куда, Интернет? Провожаем лучшего следователя всех времен и народов, а ты — в кусты? — произнес кто-то.
— Не сомневайтесь, придет наш Интернет, никуда не денется!
Федоров лишь пригубил рюмку. Врачи советовали  ему  если не напрочь отказаться, то воздержаться от алкоголя хоть на месяц-другой. Ашукин, сидящий рядом с Севастьяновым, чувствовал себя за столом непривычно. Скорее всего, сказалось его отношение к водке и вину, которые не пил с тех пор, как попал в автомобильную аварию.
— А вы так и не выпьете за Федорова, — спросил Переверяну. — Благодаря ему мы узнали, кто же хозяйничал в Управлении, указал на Чужака...
Ашукин приподнял рюмку, чуть пригубил.
— Это же почему так мало. Совсем не уважаете Павла Федоровича.
— Я выпью полную тогда, когда это сделает сам Федоров, — пророкотал Ашукин.
— Ловлю на слове, — сказал улыбчивый Переверяну. — Наполняйте бокалы еще раз. Теперь надо успеть выпить за наших ребят, которые уже никогда не поднимут рюмку, которые  приняли на себя удар преступников.
Все, кроме Федорова встали.
Выпили молча.

* * *
— Я первый раз наведался в управление внутренних дел, — прошептал Федорову, сидящий рядом с инвалидной коляской Поддубный. Не потому, что боялся раньше прийти. Откровенно говоря, не было у меня на это времени. Если бы не твое приглашение, Павел Федорович...
— Ладно, Володя, только о том, что я...
— Я что, поехал? — усмехнулся Федоров. — За кого ты меня принимаешь? Это наши секреты.
— О чем вы там секретном шепчетесь? — спросил улыбающийся Севастьянов. —  Познакомил бы  нас, майор.
— Поддубный, Владимир, — сказал Поддубный, опередив Федорова.
— Очень приятно, — произнес Севастьянов, кивнув головой и тут же, повернувшись к Ашукину, переключился на другое.
«Знал бы ты, полковник, с кем только что познакомился», — ухмыльнулся про себя Федоров, но на лице у него это совершенно не отразилось.
— Думаю, что про «Ломбард» можно рассказывать? — уточнил Федоров.
Поддубный слегка кивнул:
— И мы, и вы — настоящие рэкетиры. Разница лишь в том, что мы находимся по обе стороны баррикады.
Федоров ничего не сказал в ответ Поддубному, но по выражению лица старшего оперуполномоченного уголовного розыска, или проще, старшего следователя по особо важным делам, тот догадался, что Федоров его прекрасно понимает даже без слов.
— И еще, Павел, я понял прописную истину, что противника необходимо перед тем, как взять, поставить в дурацкое положение, и все, он почти что обезоружен.
— Если бы... — усомнился на миг Федоров, но потом, словно набравшись силы воли, сказал:
— Я все, отработал, Володя. Думал, что мне сносу не будет. Ублюдок Полетов здорово подкузьмил меня.
— Ребята из Москвы тебя хотели отправить на тот свет и в больнице, — улыбнулся Поддубный. — Так что, еще не вечер, господин Федоров.
— Даже так? — поднял удивленные глаза Федоров. — Мне об этом никто не говорил.
— Да кто ж тебе скажет? Ваши не знали.
— Понял. Кстати, Володя, опирайся на Сидоренкова. Толковый следователь. Упрямый донельзя, но я поговорю с ним. Расскажу о тебе. А вообще, ты смелый человек, Поддубный. Вам, ворам в законе, нельзя руки подать даже умирающему милиционеру, не говоря уже о следователях и прочих «погонничках»... Не сделают ли тебе «ваву», или как говорят у вас, не предъявят ли тебе «третью блатную санкцию» твои «коллеги по званию» или «по заслугам», Володя?
— Времена меняются, Павел. Иногда, думаю, нужно пересматривать и некоторые положения. Даже у нас... А «предъявить блатную санкцию» мне или любому другому вору в законе не так просто, Павел. Это почти то же, что лишить мандата неприкосновенности народного избранника. Для этого нужно созывать сходняк, и уже там... Сходняк у нас был, когда ты в больнице «прохлаждался». Мои пожурили меня, потрепали, конечно, нервишки, но, когда я сказал, что ты нам помог сделать, думаю, что успокоились. Не знаю, надолго ли, но, как видишь, я пока жив и здоров, чего и тебе желаю, — Поддубный чуть-чуть толкнул рукой в плечо Федорова. — Да, кстати, ты говорил о Сидоренкове. Не называя, кто я на самом деле. Я сам, когда будет необходимо, скажу ему. Договорились?
Федоров улыбнулся и кивнул. — Сейчас я его позову.
— И еще, Павел, пока он не подошел, скажу, что вы все роете землю насчет пропавших Шилова и его заместителя, а также Мазурова, и напрасно. Последнего уже нет в живых, а пепел с урной буквально завтра получит жена Бориса Борисовича в придачу с видеокассетой, где показаны все прелести суда над ним вплоть до сожжения. Доставят ей, кстати, и энную сумму завещанного им гонорара. Бедная вдовушка даже слезами не умоется. Она проклянет своего «возлюбленного», вернее его бренные останки, до десятого колена. Знаешь, сколько он ей завещал? Ровно один цент... А вот относительно Шилова, мы его через пару дней вам предоставим. Это, обещаю тебе, Павел Федорович, будет цирк. Если сможешь, не пропусти. А сейчас об этом шепни пару слов Сидоренкову. Боюсь, он меня не поймет сразу. А тебе поверит.
— Что за цирк? — оживился Федоров.
— Не хотел прежде времени раскрывать карты никому из милиции, ну ладно, только тебе. Я же говорил, что игра с мэром предстоит затяжная, и не вам с ним тягаться. Теперь козыри в игре, и все козырные карты, благодаря тебе, у меня. Вернее, у нас на руках. Это он, бескозырный, еще пытается что-то вякать, но мои ребята уже основательно посадили его на фенциклидин. Шилов стал наркоманом. Мы, на всякий случай, еще пару деньков его подержим, заставим донюхать, и хватит. Все хазы он во время ломки назвал, дал адреса шарашкиных контор, где производился фенциклидин. Четыре из девяти уже успели уйти в подполье, но пять мои ребята в пух и прах раздолбали...
— Интересно. Я ожидал всего, но такого поворота дела... Не могу себе представить, что городом будет управлять... наркоман. Это же страшно, Володя!
— Не так страшно, как тебе кажется, Павел. Придет время, и его «уйдут».
— Ой, ли?
— Мы поможем. Компромат за компроматом...
— Смотри, чтобы не вышло все матом, — рассмеялся Федоров и сразу посерьезнел, —  а не жестоко ли, Володя, вы расправились с Шиловым?
Поддубный поднял глаза на Федорова, улыбнулся:
— Жестоко, говоришь?  Знаешь, сколько он нариками, зависящими не только от кокаинчика, героинчика, но и фенциклидинчика сделал? Сотни, да нет, число это перевалило в нашем городе уже за пару тысяч... Я совершенно не против, когда грабят государственные банки, когда умельцы снимают пенку с зарвавшихся дельцов теневой экономики. Я, так сказать, за честный воровской бизнес,  но потчевать наркотиками школяриков и делать пацанов и девчонок от него зависимыми... Братва постановила посадить Шилова самого на феню, и выпустить на свободу. Пусть помается, скотина...
— Может вы и правы, — с небольшим сомнением в голосе сказал Федоров, ¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬— но мэр останется мэром. Только он будет мэром-наркоманом, а это, хоть и повторюсь, страшно, Поддубный.
— Поживем — увидим, — натянуто произнес Поддубный.
— Позвать Сидоренкова? — спросил у Поддубного Федоров. — Думаю, вы с ним сработаетесь.
— Конечно. Нужно же мне, раз сходняк разрешил, время от времени общаться с ментами, — улыбнулся Поддубный.
Федоров повернул голову направо и громко позвал:
— Григорий Николаевич, подойди, пожалуйста, к нам. На минутку.

* * *
Девять изувеченных трупов воротил бизнеса, известных не только в городе Лучегорске, но и по всей России и СНГ, в десять двадцать пять утра три специальных машины увезли, минуя областную больницу, в городской морг. Их двадцатью минутами раньше «уложил» неизвестный в конференц-зале месяц назад отреставрированной под «пять звездочек» гостиницы «Лучегорск-2», расположенной неподалеку от центрального рынка на красной линии.
«Сильные» мира сего, оставили за дверью своих личных телохранителей и помощников. Предстояли полностью закрытые торги по приватизации нескольких особо важных объектов и лишние уши в этом зале были ни к чему. Крутые еще рассаживались в первом ряду, когда из-за широкой трибуны, где с минуты на минуту должен был появиться в непременно черном смокинге проверенный «всеми и вся» аукционист Пискарев, словно тень, показался мужчина. Он был средней упитанности, бородат, в простецком костюме. Даже не взглянув на присутствующих в зале, он медленно шел к трибуне. С собой нес холщовую сумку с длинными ручками. На первый взгляд можно было подумать, что это связист, вошедший еще раз проверить микрофоны. Бородатый бросил сумку на трибуну, поворожил в ней руками. Буквально через пару секунд, с возвышения, раздалось короткое, едва слышное, но частое «пуканье» совершенно секретного оружия — укороченного «тихострела» с глушителем, внешне чем-то смахивающего на пистолет-пулемет МП-81 калибра 9 мм без приклада.
Откуда и каким образом  «тихострел», которому авторы еще не придумали даже названия и имевшему только кодированный номер МТП-1122 появился в руках неизвестного, спецназовцам и местным пинкертонам стоило лишь гадать.
Несколько экземпляров грозного оружия, созданного в закрытом московском конструкторском бюро, только на прошлой неделе привезли в специальной бронированной машине в Генеральный штаб для окончательной доводки и утверждения. Поставить «тихострел» на конвейер одного из военных заводов при всех положительных раскладах, планировали в лучшем случае, в следующем году. А уж потом МТП-1122  должны были определить на вооружение спецназа быстрого реагирования, или еще куда.
Никто из новых русских не успел даже приподняться из мягких, призывающих как к плодотворной работе, так и к отдыху, кожаных кресел. Наглая смерть нашла богатеньких «Буратино» прежде, чем они смогли удивиться появлению на трибуне вместо аукциониста Пискарева,  вооруженного мужчины с бородкой-клинышком.
Пули совершенно иного, чем у МП-81, калибра, со смещенным центром тяжести и впервые начиненные внутри «игольчатой» взрывчаткой, оставив каждому из девяти аккуратные дырочки входа — у кого чуть повыше переносицы, а у кого и в виске, через долю секунды подобно фейерверку взорвались внутри черепных коробок. Взрывы тот час разметали по первому и второму рядам кресел конференц-зала серое вещество мозга, кровь и обломки костей заднего свода черепа всем, в кого прицельно стрелял неизвестный. Он не потратил даже лишней пули — все девять в цель.
Распорядитель Геннадий Иванович Ковальков, который был в зале и видел все случившееся,  запоздало откинулся на пол рядом с практически безголовыми телами убитых.
Спустя минуту или две после случившегося, в зал вошел аукционист Виталий Пискарев. Он, как всегда был при смокинге, в отлично выглаженной рубашке. Походка его напоминала шаги аиста на болоте. Улыбка — в поллица. Не пройдя и нескольких шагов, Пискарев  проорал не своим голосом, и тут же потерял сознание, грохнувшись на пол.
Пискарева и Ковалькова, а также телохранителей, ворвавшихся в полный смерти зал на крик Пискарева, незнакомец не тронул. Видимо, экономя пули, или по иной причине. Он исчез еще до того, как мордовороты сообразили, что произошло в зале... 
Стрелявший оставил после себя на трибуне  «визитку» — картонку размером пять на пять сантиметров. На ней на черном фоне в круге было отпечатано красное, перечеркнутое крест-накрест сердце. Внизу, под сердцем, лесенкой расположилась аббревиатура из трех «золотых» букв «Ж». Что они обозначали, никто из следственных бригад и шифровальщиков не знали, хотя указали, что это был Могильщик.
Неразговорчивые, все как один подстриженные под «ёжик» мордовороты, найдя на  трибуне «метку», перевернули кверху дном не только конференц-зал, расположенный рядом ресторан, но и всю двенадцатиэтажную гостиницу.
Крепкие парни готовы были всех немногочисленных на сей день постояльцев дорогой гостиницы поставить к стенке. Затаскали они и наконец-то пришедших в чувство аукциониста Виталия Пискарева и Геннадия Ивановича Ковалькова — распорядителя, но ничего стоящего выудить из них так и не смогли...
Вскоре после нападения на воротил бизнеса в конференц-зале гостиницы «Лучегорск-2», была определена зона «Zero». В нее входили площадь возле гостиницы, многолюдный в это время центральный рынок и все близлежащие улицы.  Зону оцепили тройным кольцом армейские части, прибывшие на подмогу вышколенным спецназовцам.
Черная среда для города в Черноземье России Лучегорска только начиналась. После такой трагедии, унесшей сразу девять жизней самых крутых новых русских, ожидалась поголовная чистка и тщательная проверка каждого гражданина или гражданки, которые попали в зону «Zero», их близких и знакомых...
Первыми спецназовцы защелкнули «браслетки» на руках уже посмирневших личных телохранителей усопших воротил бизнеса. Спустя непродолжительное время телохранителей увезли в два ближайших от гостиницы пункта правопорядка для предварительной проверки.
На место трагедии мэр Лучегорска не поехал — что толку топтаться в кровищи? Ему доложили, что некий киллер, неизвестно как пробравшийся через плотный кордон спецназовцев в конференц-зал гостиницы «Лучегорск-2», расстрелял всех приехавших представителей теневой элиты. Личный пресс-секретарь сообщил Ивану Николаевичу Попову в дополнение, что неизвестный пользовался новейшим, сверхсекретным оружием и оставил после себя  «визитку», на которой было перечеркнутое крест-накрест сердце и три буквы «Ж»... Отпечатки пальцев на «визитке» отсутствовали.
«Пусть со всем этим мертвым делом разбираются местные пинкертоны», — подумал Иван Николаевич Попов, который вот уже почти шесть месяцев управлял Лучегорском после громкого скандала, разразившегося в городе с прежним мэром Константином Ивановичем Шиловым.
Бывший мэр вместе со своим заместителем Виктором Павловичем Козловым капитально пристрастились к «фене» — синтетическому супернаркотику фенциклидину.  Поскольку Шилов и его заместитель уже не могли без фенциклидина прожить и пару часов, то были под кайфом практически все время. Шилов почти открыто во всю «баловался» им. Хотел пристрастить к «фене» и свою молоденькую секретаршу Наташу, чтобы та стала посговорчивее относительно секса. Но Бог миловал. Девушка тут же сообщила в милицию. Зная, что местные боссы повязаны друг с другом накрепко, позвонила она и в Москву в несколько уважаемых газет. Буквально за день или два до этого подобный «сигнал» представители столичной печати получили и от иного источника.
Журналисты живо откликнулись на зов. После четырех или пяти публикаций в центральной прессе, да минутного репортажа на Центральном телевидении, в город наехало столько комиссий, что у местной администрации волосы на голове зашевелились.
Скандал губернатору области Алексею Ивановичу Ступакову, какие рычаги в верхах он не подключал и не нажимал, замять не удалось. Неизвестный, ко всему прочему, по телефону сообщил следователям и адрес «заводика», дал пароли и коды для проникновения на территорию «сверхсекретного оборонного» цеха.
Как оказалось позже, Шилов, а также его первый заместитель Виктор Павлович Козлов почти в центре города, в подвале научно-исследовательского института трубной и нефтегазовой промышленности, «на ура» организовали сначала цех по выпуску нового «фунгицида» для защиты растений, под видом которого производили и фенциклидин.
Небольшой цех вскоре превратился в  отнюдь не примитивный «заводик» по производству наркотика. Там все было поставлено практически на промышленную основу. Работать на сверхсекретный заводик набирали из особо доверенных и проверенных людей, которые и до этого «баловались» фенциклидином. Рабочих и инженерный состав сюда подбирали сведущий, но по принципу бесправных рабов. Все были довольны: бывшие бомжи получали калорийную пищу и востребованную дозу фенциклидина, шефы, наладившие сбыт, и дармовой наркотик для себя, и уже отличную прибыль...
Прибывший из столицы спецназ «заводик» разгромил в два счета. Компетентные органы, проведя недолговременное расследование, пересажали «руководящую и направляющую» силу. Шилов и Козлов получили по полной катушке, рабы — свое, Алексею Ивановичу Ступакову пришлось перебазироваться из Лучегорска почти на край земли — в Приморский край, да и то, с руководством он распрощался практически навсегда. Что ж, пожил малость культурненько, пора и честь знать. Чего плакать навзрыд в жилетку, коль такое просмотрел, прохлопал. Доверчивым был...
Новый губернатор Виктор Петрович Черников всех руководителей взял в «ежовые» рукавицы буквально с первой же недели. В области, да и в городе воцарилась идиллия. Лучегорчане даже позволили себе чуток вздохнуть. Да, с деньгами были неурядицы, по несколько месяцев рабочие заводов и фабрик не получали свои, кровно заработанные, но губернатор пообещал разобраться, где-то раздобыл капитал и заводы зашевелились, потихоньку стали выплачивать зарплату. А что людям больше надо? Деньги... Чтобы чуть приодеться, сытно поесть. У кого оставались «лишние» копейки — пропускали пару стаканчиков... Как же без водочки русскому люду? Нонсенс! И тут, как снег на голову, такое препаскудное и кровавое происшествие...
Мэр Иван Николаевич Попов сначала подумал, что его разыграл по телефону какой-то шутник. Все в городе до этой среды было так спокойно, жизнь текла так размеренно, плавно, что даже не верилось в происшедшее.
Когда же Попову вслед за анонимным звонком сообщил о случившемся в конференц-зале гостиницы побывавший на месте его пресс-секретарь, по коже у Ивана Николаевича забегали мурашки. — Уже и к нам наведались суперкиллеры? А, может, так было задумано в Москве? Не понравилась теневым воротилам и власть предержащим благодать и тишь, мирная жизнь в области и Лучегорске. Конечно же, могла не прийтись по душе и несколько отличающаяся от всеобщей, политика губернатора Виктора Петровича Черникова... Многим нужно было, чтобы бурлило как в животе, когда поешь не того, чего принимает твой желудок... Чтобы люди были недовольны не только своими соседями, но и новой властью, да и Президентом, Премьером тоже...»
Понимая, что за случившееся его по уже полысевшей головке не погладят, не пожурят, Иван Николаевич снял трубку, но тут же положил ее на рычаги. Что изменит его звонок? Да ничегошеньки... Скорее всего, в ближайшее время из-за такого происшествия в городе заставят поменять место работы.
Да, он ни при чем. Но ведь надо найти козла отпущения. Вот Попов Иван Николаевич им и станет... Он когда-то читал в прессе, что человечеством создана криминальная машина, подобная мясорубке, которая перемалывает все сущее. И ножи в этой «мясорубке» острейшие. Из такой «стали», что ничем их не затупить... Вот пришло и его времечко попасть в эту страшную мясорубку, выкарабкаться из которой будет ой, как непросто... Как же, сначала пускают козла в капусту, чтобы отъелся, а потом на... шашлыки.
Губернатору Виктору Петровичу в Тамбов, где он отдыхал с семьей у матери, Попов тоже решил не звонить. У Черникова, скорее всего, и без звонка мэра, если губернатор уже знал о происшедшем, ум за разум споткнулся. Факт! Заместитель губернатора Иван Петрович Курков сегодня в области тоже отсутствовал — его срочно вызвали в Москву в Центробанк. Нужно было немедленно решить какой-то финансовый вопрос... Хотя...
Сначала Попов грешным делом подумал, что это не стечение обстоятельств, а его Виктор Петрович Черников и Иван Петрович Курков просто, как говорится, обули не в те «тапы», короче, подставили. Да нет же, «аккуратно» подтолкнули к «мясорубке». Но тут же мэр отбросил сумасшедшее предположение: не могли его давние, еще школьные друзья подставить. Они в одной упряжке вот уже восемнадцать лет шли. Поднимался по служебной лестнице Черников, поднимались за ним и Курков с Поповым... Да и «визитка», оставленная на трибуне в гостинице, говорила о том, что это дело рук  киллера, которого в простонародье называли Могильщиком.
Рука мэра снова неуверенно потянулась к трубке. Иван Николаевич долго не мог сообразить, кому же первому сообщить о происшедшем, да и следует ли подливать масла в огонь, который и так порядочно разгорелся. Выручила мэра секретарша Леночка, которая, уже зная о случившемся, несмело заглянула в кабинет.
— Простите, Иван Николаевич, я подумала, может вам принести кофе с коньяком? — виноватым голосом спросила девушка, «просочившись» в кабинет в щель между толстенной дубовой дверью и дверным косяком.
Попов даже не взглянул на милое создание,  не обласкал взглядом ее сногсшибательную фигурку в строгом костюмчике. Только кивнул. 
После нескольких глотков чуть теплого кофе с коньяком, к нему снова, как это всегда бывало, пришла работоспособность.
Нажав на кнопку вызова, он попросил появившуюся снова в кабинете секретаршу, чтобы она вызвала в мэрию к двенадцати шефа спецназовцев генерал-лейтенанта Копачева, начальника управления по борьбе с организованной преступностью области Юрия Ивановича Кривоногова, а также начальника местной тюрьмы подполковника Петра Семеновича Авангардова, который неделю назад пожаловался Ивану Николаевичу на то, что в его чересчур переполненном заведении «зашевелились» зеки.
Шефа областного управления внутренних дел генерала Осколкова мэр решил и вовсе не беспокоить. Если на то пошло, снимет с него стружку позднее. А сейчас... Сейчас надо обеспечить в городе безопасность всех оставшихся крутых, и обязательно подтянуть дополнительный контингент войск к тюрьме. Как бы чего не вышло... Погасить пламя, которое может вспыхнуть в тюрьме, смогут только спецназовцы. Милиция? Нет, они исполнители, пешки. Где уж им заарканить Могильщика? У милиции нет не то что стоящей техники, но даже хоть сколь-нибудь пристойного оружия... А мозги... Мозги будут нужны несколько позже. Сейчас главное не мозги, а — грубая сила!
Не ожидая приезда шефа спецназовцев, начальника УБОП области генерала Кривоногова и начальника тюрьмы подполковника Авангардова, Попов тут же по спутниковой связи попросил подкрепление из центра и сообщил о случившемся в Москву.
Леночка вошла в кабинет во время разговора с Москвой, поставила очередную чашку кофе с коньяком на столешницу под его левую руку, и тут же удалилась. Попов и на этот раз «не заметил» появление ее точеных ножек — ему было не до того.
Когда Иван Николаевич после нелестного разговора с Москвой, даже не притронувшись ко второй чашке кофе, дрожащей рукой наливал из пластиковой бутылки в стакан минеральную воду, к нему в кабинет, миновав усиленные посты охраны,  ворвался средней упитанности черноволосый мужчина с бородкой клинышком. Попов не успел даже нажать на находившуюся под левой ногой клавишу сигнала тревоги, как неизвестный, не предъявляя ему никаких требований и не раздумывая, поднял пистолет и с ходу всадил в голову мэра пулю.
Где уж Попову было за такой короткий срок  узнать бывшего заключенного Московского, на которого Иван Николаевич, еще будучи мелкой сошкой — инструктором в райкоме партии, чуть больше семнадцати лет назад указал «пальцем», за что Московского судьи упекли за решетку на три года как неблагонадежного...
...Брезгливо отбросив на пол еще теплый, практически безголовый труп Попова, киллер сел за стол и поднял трубку телефона правительственной связи.
— Вас слушают, — на том конце сразу же раздался отчетливый, приятный голос телефонистки.
— Мне Президента, — резко  бросил в трубку Московский. Зло еще не испарилось из него.
— Извините, оставьте, пожалуйста, свой номер, фамилию, имя, отчество. Я вас соединю с приемной кабинета Президента. Помощник Президента сейчас занят, идет важное правительственное совещание. У вас примут сообщение.
— Номер? У тебя что, нет определителя номера? Мне нужен не его помощник-вертухай, а лично Президент. И немедленно! Не понятно?  — нетерпеливо произнес киллер, он же, по личной идентификационной карточке, имеющий уже четвертую судимость и сбежавший два с половиной месяца назад из колонии особо строгого режима, Владимир Семенович Московский.
— Простите, Президента нет в кабинете. Я могу соединить вас с его первым заместителем, с Премьером, но все равно, вы должны назвать себя. Я сразу вас вызову.
Московский взял со стола полную чашку с еще не остывшим кофе, отхлебнул:
— Это, как соизволили именовать меня, Могильщик. Никаких помощников, никаких заместителей! Мне нужен Президент! Московский еще не знал, о чем будет говорить с Президентом, но позвонил так, чтобы повыдергиваться.
— Сейчас, сейчас, — до этого бесстрастный, милый, очень правильно поставленный голос девушки задрожал. Видно она уже знала о Могильщике. —  Одну минуточку, подождите, пожалуйста, я сейчас соединяю вас, — произнесла она чуть запинаясь, словно Московский у нее под горлом держал остро отточенный нож. — По прямому номеру...
Трубку никто долго не брал — играла музыка вызова и Московский, допив стоящий на столе кофе, уже начал терять терпение, как на том конце провода послышался знакомый, твердый голос Президента:
— Слушаю.
Московский ничего не успел сказать в ответ — в кабинет мэра как раз вломились три мордоворота с пистолетами-пулеметами Хеклер-Кох МП5-К, калибра 9 мм и длиной всего в 32,5 сантиметра, и четверо накачанных ребят в форме спецназовцев с пистолетами Стечкина с лазерными целеуказателями. Московский с такой силой бросил на телефон трубку, что аппарат раскололся надвое.
Спецназовцы не ждали, пока он поднимет на них свой скорострел, или даже голову, а сразу же, от двери, кучно «застреляли» по  цели, чтобы уничтожить сидящего в кресле мэра мужчину с бородкой, за плечами у которого к сегодняшнему дню было столько совершенных преступлений и смертей, что даже у видавших виды, волосы на голове ершились.
Московский лишь успел ухмыльнуться и, набычась, ящерицей юркнул под массивный стол и в долю секунды откатился за широкую тумбочку стола, заваленную бумагами,
Не считанное количество пуль, ворвавшихся в кабинет мэра, превратили еще теплую, секунду назад опустевшую кожаную спинку кресла, а также всю заднюю часть пластиковой стены в ошметки.
Две из них оставили после себя еще два трупа, которыми стали вбежавший с камерой вслед за спецназовцами оператор местной студии телевидения Павел Кривцов и молоденький сержант в форме следователя по особо важным делам Николай Ганулич. Первого «отметила» шальная пуля, отскочившая от бронированного сейфа, во второго, выскочившего прежде времени вперед, по ошибке пальнул из пистолета-пулемета Хеклер-Кох МП5-К свой же, спецназовец...
Выстрелы тихострела, с которым умело справлялся  Московский, были предельно точны. Практически все пули легли в единственно уязвимое  для этих пуль место одетых в броню спецназовцев — между нагрудником и крепежом шлема — точно в шею. Где спецназовцам было знать, что Московский еще до зоны был мастером спорта по стрельбе, и попасть с четырех или пяти метров в мишень размером почти что с апельсин для него не составляло труда.
Владимир Семенович Московский на всякий случай подождал не больше минуты под столом, затем, оставив на столе в кабинете мэра свою «черную визитку»,  проскочил мимо «пушечного мяса» к двери. Он знал, что за ней может быть еще не одна дюжина мордоворотов, поэтому, осторожно приоткрыл одну из створок вытянутой ногой.
Никто, как ни странно, не пульнул очередью, никто не бросил в дверь гранату с нервно паралитическим или со слезоточивым газом. Хотя, на этот случай Московский запасся отличным противогазом...
Он прислушался. За дверью стояла напряженная, кажущаяся звенящей, тишина. Спецназовцы уже могли быть и в приемной мэра, за огромными колоннами, поддерживающими потолок, да и в любом другом закоулке. Группе вышколенных солдат ничего не стоило даже соорудить, пока Московский разбирался с ворвавшимися в кабинет мэра, баррикаду из непробиваемых пулями прозрачных щитов или еще из чего-то... Никто не решился заглянуть больше в кабинет мэра. Могильщика уже боялись даже спецназовцы. Скорее всего, они ждали подкрепления, либо команды руководства на уничтожение Московского.
Понимая, что ему, во что бы то ни стало необходимо вырваться из кабинета мэра, в который Владимир Семенович Московский вскочил опрометчиво, он, оставив приоткрытой дверь, подбежал к трупам и выхватил у двух ближайших к нему лежащих в крови громил еще теплые пистолеты-пулеметы Хеклер-Кох МП5-К, калибра 9 мм. Пистолет Стечкина с лазерными целеуказателем, Московский  подобрал у третьего мордоворота с размозженной головой и засунул его за брючный ремень. Сигать на улицу из окна кабинета мэра Московский не мог — третий этаж, внизу — асфальт. Поэтому он снова подскочил к двери. Навострил слух. За ней была все та же угрожающая, гробовая тишина. Ударив ногой по второй створке, Московский, ни секунды не раздумывая, сгруппировавшись, нырнул в проем, как будто прыгал с подмостков в воду. Откатившись за ближайшую колонну, прижался спиной к стене и тут же выставил вразброс руки с пистолетами-пулеметами.
По нему никто не стрелял, да и в приемной, к его удивлению, хоть шаром покати. Лишь за столом без движения лежала, потерявшая сознание молодая белокурая девица в строгом коричневом костюме.  Ее Московский не тронул. Ему почему-то  впервые стало жаль ни в чем не повинную девушку...
Понимая, что спецназовцы могли затаиться в длинном, извивающемся змеей коридоре, Московский, повторив тот же прием «ныряния», выкатился в коридор. Вот тут-то и началась за ним настоящая охота.

* * *
Миллиардера Антона Зиновьевича Короткова, которого в мафиозных кругах еще называли Французом, вместе с его возлюбленной Галиной Ивановной Колесовой  привезли в промежуточный «санаторий» к вечеру третьего дня после кражи из частной картинной галереи.
Никто из четырех громил в  камуфляжных масках за двое суток пути не проронил ни слова. Правда, молчуны, как ни странно, не подняли на пленников и руку. Разве что и у Антона Зиновьевича Короткова, и у его любовницы Галины Ивановны все время, проведенное в дороге, были завязаны глаза и связаны руки, но с этим при подобных раскладах можно было мириться.
Антону Короткову и Галине Колесовой снимали с глаз повязки и развязывали руки только на время кормежки. Кормили их не «с ложечки». И не супами да борщами, но сухой паек был отнюдь не хилым: и стоящая колбаса, и жаренные куриные окорочка, картошка фри, рыбные деликатесы, яблоки... Чего еще можно было желать, будучи пленниками неизвестно кого. После трапезы руки связывали за спиной по новой, затем, в первые дни пленения, натягивали на глаза повязки. Потом прекратили не только завязывать Галине и Короткову глаза, но и связывать за спиной руки.
Кляпы во рты тоже не сунули — мордовороты, укравшие их, поняли, что плененные кричать и звать на помощь не будут. Лишь однажды и ненадолго рты Француза и Галки все же заклеили скотчем, руки связали, на глаза натянули повязки.
По прикидкам Короткова, видимо, кто-то приходил поглядеть на них, поскольку в комнате людей, судя по дыханию и топоту ног, на время прибавилось... Может, это были покупатели? Потом «покупатели», не проронив ни слова, ушли, и громилы снова сняли повязки с глаз пленников.
Антон Зиновьевич Коротков уже посмирнел, и не поносил последними словами своих телохранителей-лопухов, которые прошляпили его в картинной галерее, купленной специально для Галки. Что толку? Телохранители остались там, в картинной галерее, а он теперь — далече...
Сначала Коротков психовал, поскольку остались неподписанными несколько контрактов, которые должны были принести ему от ста пятидесяти до двухсот миллионов долларов, из которых миллионов восемьдесят наличными, но потом махнул на все это рукой.
Галка, правда, была пару дней в шоке, но к третьему дню практически полностью оклемалась, снова стала «кошечкой» что надо. Разве что переживала, что никакой косметики ей не давали, но быстро свыклась. А без «штукатурки» она становилась еще краше лицом.
Конечно, это была не Гала Сальвадора Дали, но главное, что она нравилась Французу. И с каждым днем, проведенным вместе с ней, Антон Зиновьевич Коротков ловил себя на том, что втюривается в эту пухленькую молодую женщину все сильнее и сильнее...
А потом пошло-поехало. Дни полетели чередой, подобно первому и следующему за ним очередному снегу...  Ни Коротков, ни Галина не знали, сколько же дней или даже месяцев прошло с момента их похищения в Воронеже... Они даже уже пообвыклись в маленькой комнатушке, куда их доставили неизвестные мордовороты.
Следующий переезд был для них неожиданным. Это произошло сразу же после обеда. В комнату вместо «официантов» ввалились четверо неизвестных. Они, опять же, не говоря ни слова, в минуту связали Короткову и Колесовой руки за спиной, заклеили скотчем рты, напялили на глаза светонепроницаемые черные повязки, на головы одели шапки. Затем мордовороты взяли их под руки и повели. Громыхнули створки лифта. Шелест раскрывающихся створок, девять ступенек подъезда. После была улица, автомобиль, который, как только Коротков и Галина сели, рванул с места...

* * *
...Наконец машина, которая мчала пленников в неизвестность, снизила скорость и остановилась. Без щелчка и скрипа открылась дверь автомобиля. Это Коротков понял по притоку свежего воздуха, напоенного непонятными, неведомыми доселе ароматами.
Кто-то из громил-молчунов взял под руку Француза, и Антон Зиновьевич понял, пришла пора выходить из машины.
Метров пятьдесят — не меньше его вели, как слепого поддерживая под руку по уже не асфальтированной, а, судя по шуршанию под ногами, по посыпанной крупнозернистым песком дорожке. Сзади вели Галину.
Шуршание под ногами неожиданно оборвалось. Пошла плитка.
Проводник то слегка придерживал Короткова, то волевым движением руки приостанавливал его движение, поворачивал то направо, то налево. Ступеньки. Их Антон Зиновьевич насчитал чертову дюжину. Наконец остановились. Его слух напрягся. Впереди щелкнул замок, что-то зашелестело. Лишь после этого Коротков понял, что они перед строением. Сзади Антона шуршание подошв о ступеньки лестницы тоже прекратилось. Это остановились и те, кто вел Галину... Затем была еще одна лестница. На ней Коротков ступенек не считал. Его ноги тонули в ковровом покрытии...
«Куда же меня с Галкой нынче притащили? К кому? — подумал Коротков. — Как должно быть тяжело обходиться без возможности видеть, незрячим».
Коротков даже поймал себя на том, что в последнее время вместо привычной жестокости и жесткости, в него подспудно ввалилась... жалость. Не только к себе, но и ко всем окружающим, которым было плохо. Быть может, некоторым даже хуже, чем ему с Галиной сейчас».
Французу вспомнились и слова местного поэта, ни у кого не клянчившего деньги даже на издание малюсенькой книжицы. Ему Антон Зиновьевич в свое время бросил «кость с барского стола», но тот, подняв высоко голову, отказался, видите ли, поэту претило брать деньги у посторонних, а взаймы брать не мог, поскольку не было бы чего отдавать:

«Большая книга
Шелест страниц.
Пальцами не прочесть...»

Правда, после этого поэта все же издали в местном издательстве крохотным тиражом за его же деньги...
Коротков ничего и на этот раз не сказал бы Галине, даже будь у него расклеен рот. Тем более, ни слова он не произнес бы и молчаливому «поводырю».
Антон Зиновьевич пока слепо подчинялся силе, хотя в нем уже зрел план возможного побега или, что нереальнее, возможности сообщить своим друзьям о том, где он находится, и попросить вызволить его из рук неизвестных ему похитителей. Конечно, если все будет так, как он предполагал...

* * *
Все случилось как в каком-то боевике или крутом детективе. После того, как некто обнял Короткова в картинной галерее, которую он купил специально для Галины, Антон отключился и ничего не помнил. Пришел в себя, уже будучи связанным по рукам и ногам. Пошарил глазами по небольшой продолговатой  комнатушке и увидел, что лежит на каком-то топчане. Напротив, на таком же коротком топчане, тоже связанная, лежала Галина. Она еще не пришла в себя. Глаза ее были закрыты, но Галка не умерла. Девушка дышала ровно, без натуги.
Когда Коротков скосил глаза направо, то увидел сидящего метрах в трех от него на стуле огромного детину. Вернее, только его безразмерное туловище в кожаной куртке нараспашку. Из-под полы  куртки выглядывала черная рукоять пистолета. Головы громилы Коротков не видел, поэтому пошевелился.
Мордоворот, услышав  звук, встал, приблизился к Короткову и, приложив свой горячий огромный палец к шее Антона Зиновьевича, нажал. Все перед глазами Короткова сразу поплыло, и Француз  снова отключился... 

* * *
...Антона Короткова и  Галину Колесову ввели в какой-то дом, повели по ступенькам то ли на второй, то ли на третий этаж. Едва слышно скрипнула, открываясь, дверь. Прошли в комнату и только там развязали руки, сняли с глаз, уже привыкших за трое суток к полной темени, повязки.
В глаза и Антону, и Галине, у которых долго были завязаны глаза, больно ударил сноп света. Словно по глазам либо хлестко ударили, либо плеснули в них  разбавленной кислотой.
Защищаясь от яркого света рукой, Француз едва не взвыл от боли. Она вскоре прошла, и глаза его минуты через три-четыре, начали настраиваться «на обычный лад».
Коротков уже успокоился. Если его не убили сразу же, что было бы неизвестному заказчику намного легче и у заказчика больше по этому поводу не болела бы голова, значит, Коротков кому-то был еще нужен. Скорее всего, его взяли вместе с Галиной в заложники. Чтобы после, как придет время, потребовать выкуп.
Нет, эти твари еще не знают, с кем связались!
Как только прослышат люди Короткова о том, где он находится, и кто его пленил, этим молчаливым громилам и их хозяину не поздоровится. Скорее всего, всем скрутят шеи или бросят «без суда и следствия» в специальный подвал, расположенный при выезде из Лучегорска на съедение заживо полчищу крыс. Эти практически всегда голодные крысы уже прекрасно знакомы с человечиной и не раз  жирели на «живых трупах»...
...Галину и Антона Зиновьевича долго везли в легковой машине по Воронежу, а, может, и по другому городу — после отключки Короткова с Галиной могли доставить куда угодно. Потом посадили в небольшой, судя по реву моторов самолет, который, видимо, дожидался на летном поле. Пилот сразу же вырулил на взлетную полосу. Летели на «крохе» они не долго.
Сошли с самолетика.
Вонючая, тарахтящая  машина, в которой отовсюду несло угаром и бензином.
Где-то провели не меньше суток...
Снова переезд в наручниках, с повязкой на глазах и тщательно заклеенными ртами.
Никаких разговоров об удобствах...
Стандартная, бедно обставленная однокомнатная замухрыженная квартирка с закрытым плотными шторами окном. Полуторный, видавший виды продавленный и заляпанный чем-то диван, четыре стула, колченогий стол с прожженной утюгом столешницей, лет десять-пятнадцать клееные, выгоревшие обои...
Потом была еще одна пересадка на легковую машину, еще одна квартирка чуть получше предыдущей. Комнатушка встретила их опять же зашторенными окнами, пустотой, спертым воздухом и затхлостью давно нежилого и не проветренного помещения. В ней Антон Зиновьевич вместе с Галиной провел довольно много времени. Сколько именно ни Коротков, ни Колесова не знали, поскольку в квартире не было ни радио, ни телевизора. Не приносили пленникам и газет. Хотя кормили неплохо... Периодически кто-то включал и выключал за дверью свет.  Словно сообщал, что пора вставать или пришло времечко идти «баиньки»...
Коротков сначала здорово нервничал, ругался, пытался хоть что-то разузнать у молчаливых громил, но, увы... Он принялся сначала считать, делать во время обеда вилкой отметины на косяке, подобно Робинзону Крузо, сколько же дней и ночей они провели здесь, но буквально через неделю сбился со счета... Правда, можно было посчитать, сколько смен постельного белья было, но это ни о чем не говорило. Постельное белье им могли менять и через неделю, и через десять дней...
По приблизительным подсчетам, в этой квартире с зашторенными окнами, без солнца они провели, как в тюрьме, не меньше пяти месяцев... А, может, и шесть...
 Как-то уже и смирились с тем, что они являются узниками. Уже не только Короткова, но и Колесову интересовало, кто же похитил их в Воронеже? Однако выудить из «обслуживающего персонала» хотя бы одно слово ни Галина, ни Антон так и не смогли.
Слава Богу, хоть не разъединили их, и можно было по ночам предаваться усладам любви, на что сразу же, после третьего или четвертого дня поимки, был горазд Коротков. Похитили, ну и пусть. Хрен с ними. Главное, что их нормально кормили, и рядом с ним была отнюдь не хилая бабенка, которая, к тому же, нравилась Антону Зиновьевичу Короткову.  Он давно, погрязши в бизнесе, не отдыхал, хотя разве пленение можно было назвать отдыхом?
Если раньше Антон Коротков не унывал, то с каждым новым прожитыми днем (или «включенной лампочкой»), прожитым взаперти неизвестно у кого (может, их с Галиной похитили чеченцы или кто-то еще?), ловил себя на том, что его склонность к унынию начинает преобладать. Даже не уныние, а пессимизм в последнее время стали его неразлучными друзьями.
Короткова никто не искал. Выпал крутой бизнесмен из цепи таких же, как он — цепь от этого не порвалась, а стала разве чуть короче. Но зато первое ее звено сблизилось с последним. И все. Все было настолько грубо, но в то же время неназойливо, что Антон Коротков решил больше не бояться неопределенности, а получать от жизни то, чем его в данным момент могли «накормить».
Зашторенные окна комнатенки, когда Коротков решил их раскрыть,  оказались обманкой. Поэтому пленники даже не знали, утро на улице, день или вечер. Разве что по едва долетающему шуму из-за двери, они угадывали, что в этом городе трамваи ходят... А, может, здесь рядом была железная дорога, и ходили не трамваи, а... поезда?  И еще, сначала они считали, сколько же раз их кормили обедом, а Коротков еще вел подсчет, сколько раз он взял в этой комнате Галку.  Потом и здесь сбился со счета... Какая разница!
— Неужели нам уготовано прозябание в этой неизвестно где расположенной квартире навечно? — однажды обратилась с вопросом к Короткову Галина. — А что, если я вдруг забеременею?
— Не сыпь мне соль на раны, — отмахнулся Коротков. — Что ты у меня спрашиваешь? Я что, Бог, предсказатель и больше тебя знаю? — уже вспылил он. — Радуйся тому, что тебя до сих пор не подрезали, не насилуют, а позволяют жить вместе с мужчиной, который любит, и к которому, как я вижу, и ты не безразлична... Так что, дорогая Галина Ивановна, трахайся в свое удовольствие, сколько влезет, пока жива-здорова и пока тебе эти мордоляпы печенки не поотбивали... А забеременеешь... Думаю, эти, — Коротков кивнул на закрытую дверь, — что-нибудь придумают...
— А, может, нас держат как живые органы, Антон? Ну, скажем, кому-то понадобится печень или сердце, и тогда... — неожиданно спросила Галина у Француза. — Не даром же нас так отлично кормят...
— Созрела, наконец, фифочка, — опять же зло взглянул на Галину Коротков.
 Он сидел на диване и смотрел не на Колесову, а как бы мимо нее. Заметив подобное, девушка еще раз проканючила:
— Антон! Ты чего увиливаешь от ответа? Может, нас держат как живые органы?
— Может и это, почем я знаю... Да нет, думаю, им нужны наши мозги! Скорее всего, мои... На фаг им твои мозгишки...  Слышала, что в России или где-то поблизости, некий забугровский докторишко, а, может, и светила ихней медицины, собирается пересадить... голову? Возможно, для этого нас и держат... Ждут удобного случая...
— Не дай Бог, — Галину всю передернуло. Она даже не заметила, как зло и ехидно только что отозвался о ней Коротков.
— И я такого же мнения, Галка, — болезненно ухмыльнулся Коротков, вставая с дивана и проходя к столу. Хотя бы газету хоть раз принесли, или какую книгу. Тоска...

* * *
Когда свет в очередной раз выключили, и они с Галиной привычно укладывались спать, вдруг свет под потолком вспыхнул снова. Сразу же в комнату вошли пятеро мордоворотов. Они, ничего не говоря — словно в рот воды понабрали —  бросили на диван двое джинсовых брюк, тенниски, Короткову пиджак, а Галине цветастую кофту. Этим было сказано все. Пришло время пленникам одеваться.
— Куда вы нас ведете? — дрожащим голосом спросила Галина. — Не на операцию же? — Она уже давно перестала бояться мордоворотов. Двое из них были хорошо знакомы ей и Короткову, поскольку все время приносили еду, постельное белье, бритвенные принадлежности для Антона, ежедневно по утрам тщательно брили его, одеколонили...
Ни Рыжик, как Галина назвала рыжеволосого, под два метра громилу, ни Косой — опять же по признакам небольшого косоглазия у другого, ничего не сказали ни Колесовой, ни Короткову.
— Да никуда я не пойду, — неожиданно воспротивился Коротков, когда уже натянул на себя джинсы. Он решительно сел на диван. — Пока не скажете, где мы, у кого, куда нас собираетесь везти, и так далее.
Голос у Короткова был привычно резким и категоричным.
Рыжик даже не изменился в лице, словно робот. Он молча подошел к Короткову и протянул ему рубашку. Коротков отмахнулся. Тогда Рыжик легонько вмазал Антона Зиновьевича по физиономии и снова молча протянул Короткову рубашку.
Первый раз за все время пленения Француза ударили. У Короткова закапала из носа кровь.
Косой, стоящий чуть поодаль, подошел и  протянул Антону Зиновьевичу носовой платок, будто знал, что такое произойдет. После этого Коротков, вытерев кровь, больше ничего не говоря, быстро, как заведенный, напялил на себя все, что ему принесли и раньше, чем за сорок пять секунд был готов на «построение».
 Сначала на руки набросили наручники, потом заклеили скотчем рты. Глаза Галине и Короткову завязали в последнюю очередь.
Вывели из квартиры, посадили в машину, которая не меньше часа мчалась в неизвестность.
Снова самолет. Этот был мощнее первого. По-видимому, и этот самолет ждал их.  Как только Короткова и Галину ввели в салон, пилот без дополнительной команды включил двигатели на прогрев. По тому, как надсмотрщики и они с Галиной поднимались в салон, по закрытию люка, «убиранию» в люк шасси, шуму двигателей и набору высоты Антон Зиновьевич Коротков определил, что их посадили, скорее всего, в ЯК-40.
Летели часа полтора или два. Еще одна посадка, новая легковая машина, отнюдь не «совкового» производства. Они проехали в ней тоже немало по отличной трассе. Это Коротков определил по скорости движения машины и едва слышному шелестению шин об асфальт.  Поразило Антона Короткова включенное радио в машине. Это было уже кое-что. Приемник был на волне «Маяка».
«Как не скрывали все похитители, но единственное скрыть от Короткова не смогли — он с Галкой все еще были в России. Хотя, может, им специально включили «Маяк», чтобы плененные подумали именно об этом.
Француз предполагал, что этим специальным рейсом их доставят в Москву или, может быть куда-то в другой больший город, но, судя по погоде, это была отнюдь не столица, где на сегодня гидрометеоцентр России обещал шесть градусов мороза. Здесь на улице было относительно тепло и морозом даже не пахло.
Галина всю дорогу молчала. Понятно, когда у них были заклеены скотчем рты — одно дело. Молчала она и тогда, когда скотч снимали и развязывали повязку на глазах, освобождали руки.
То, что в его поимке замешана каким-то образом Галка, что она его сдала, подставила, Коротков не верил ни на секунду. Он прикипел к ней, да и она, как магнитом, «притягивалась» к нему. Поэтому уже в первые минуты пленения шальную мысль Коротков отбросил сразу. Он не раз думал об этом во время длительного пребывания в какой-то квартирке, но никаких прицепок не находил. Галка была предана ему как рабыня, и не могла взять и так «кинуть»...

* * *
Антон Зиновьевич Коротков осмотрелся: новое помещение, куда их доставили молчаливые охранники, было огромным —  не меньше ста квадратных метров. Посредине идиллически журчал небольшой фонтан, обложенный белым мрамором, справа и слева от него, среди засилья экзотических растений, росли, теряясь в шестиметровой высоте потолка две пальмы. Рядом с пальмами расположились широкие мягкие кресла, которые звали к отдыху. Чуть дальше от входа стоял низенький столик на колесах, на котором тесно громоздилось немало бутылок. В ведерке со льдом была раскрыта бутылка с шампанским.
Француз, не дожидаясь, пока громилы оставят их с Галиной наедине, по-хозяйски подошел к столику, взял два фужера, поставил их на свободное место, достал из ведерка бутылку с шампанским, налил в фужеры, один из которых протянул подошедшей к нему Галине.
— Что с нами случилось, Антон? Кто эти люди, которые привезли нас сюда? Почему ты все время без своих телохранителей? Или это они и есть? Но почему они себе позволили тебя... ударить? — Наконец-то  подала голос Галина. В нем снова чувствовался страх, он дрожал. — Это ты затеял весь маскарад... с теми квартирками? Так, ради экзотики?.. Чтобы я испытала в полной мере прелесть непонятного, захватывающего?..
— Я уже говорил вам, дражайшая госпожа Колесова, что похитили нас, — улыбнувшись краешками пухлых губ, которые еще не отошли от скотча, сказал Француз, пригубив шампанское. — Разве не понятно? Нос у него еще был немного припухшим.
— Не верю, Тоша... Хоть убей, не верю! Это все ты организовал для хохмы...
— Хочешь — верь, хочешь — нет, но это так, Галина Ивановна, — резко прервал Колесову Коротков. —  Это не хохма. Не знаю, кто и для чего нас с тобой похитил. Значит, я нужен кому-то, либо стал некоему человеку поперек дороги... Судя по тому, как в последний раз  везли и по убранству данной комнаты, и по тому, как  нас, Галчонок, сейчас принимают, — Коротков кивнул на хоромы, — ребята не хилого, денежного дяди нас умыкнули. Я сначала грешным делом думал, что нас какие-то «клопы» выкрали...
— Но кто, Антон? — спросила Галина, когда мордовороты, собрав веревки, «наглазники» и  скотч, так же молча покинули их, оставив вдвоем. — А если тебя в моей галерее взяли урки?
Француз хмыкнул, но ничего не ответил  Колесовой, лишь поддернул плечами. Поскольку Колесова молчала, он, наконец, сказал:
— Я никогда не верил в порядочность урок. Нет, это не они, Галя. Урки чуть что, как это у них говорится, и перо в бок. А тут... И матерятся уголовники так, что у нормального человека не только уши вянут... Урки всегда в подпитии сразу нож к горлу, и подавай им миллионы в зеленых, синих, чернобуромалиновых купюрах... Им больше ничего не нужно. Только деньги... Здесь же... Многие животные, главным образом рыбы, различные земноводные и насекомые, поедают своих сородичей даже при изобилии пищи. А уж когда ее становится меньше, каннибализм становится еще более жестоким.  Уменьшая таким образом численность своей общины, насекомые делают себя менее заметными для хищников, что обеспечивает им более надежное укрытие. Вот так и среди денежных мешков, коим с определенного времени являюсь и я. Поэтому, если двое или несколько из нас оказались на одном денежном поле, это означает, не съешь соседа или всех соседей — непременно будешь съеден сам... Поняла? Кто-то попытался съесть меня. Но он еще попляшет, когда я освобожусь из плена... Они не знают, с кем связались, кого захотели «съесть»!
Галина не стала еще раз спрашивать у Антона, кто же по его предположению их похитил, поскольку понимала — Коротков действительно не знал, да и не подстроил это похищение сам, для «экзотики». Он и так все подробно описал на примере насекомых и рыб. Оставив напрасные вопросы «на потом», она тоже начала заинтересованно рассматривать пышное убранство огромной комнаты.
— Кабы знать, кто нас похитил, для чего и куда приволок, — неожиданно проговорил Антон Зиновьевич, снова делая маленький глоток  шампанского, — можно было бы продумать либо вариант нападения, либо вариант отступления, а так... — Коротков еще отхлебнул из фужера, — а так, Галочка, будем брать от жизни то, чего она нам уготовила именно сейчас, на данный момент...
— Не поняла, — Галина посмотрела на Француза с широко открытыми глазами.
Коротков хмыкнул:
— Диванчик видишь?
— Ну, вижу,  — неуверенно произнесла молодая женщина.
— Давай потрахаемся, пока оставили нас наедине, а там видно будет... Хоть время проведем с пользой...
— Ты еще после всего, что с нами произошло сегодня, можешь и с женщиной?
— Я что, монах или евнух? Конечно, могу! Да ты посмотри сама! Да, нас везли сюда не как людей, но принимают, судя по этой нехилой комнатенке и по представленным напиткам не хуже, чем в пятизвездочных европейских отелях... Уж я-то отелей перевидал немало...
— Нет, только не здесь, и не сейчас, Антон... А вдруг кто-то зайдет? Не могу я сейчас, в такой обстановке...
— Заладила, как заезженная пластинка, — недовольно пробормотал Коротков, ставя на столик свой фужер. — А я говорю, что здесь и сейчас!  — В голосе Антона Зиновьевича послышались резкие, начальственные нотки человека, который не привык, чтобы ему отказывали. — Пошли они все на фиг, поцы недоделанные, вертухаи! Я хочу тебя, и это главное! Пусть заходят, пусть видят, как мы с тобой наслаждаемся любовью. Сейчас или никогда! — Коротков подошел к Галине, забрал у нее фужер с недопитым шампанским и почти силой потащил к дивану.
Она сначала сопротивлялась, но потом махнула рукой: уж если Антон чего хотел, он был неуемным и своего добивался.

* * *
«Волга» подъехала к огромным металлическим воротам около девяти утра и лихо засигналила. Вор в законе Поддубный, только что вышедший на улицу отдать последние распоряжения шестеркам, остановился у порога, поджидая, когда машина подкатит к подъезду.
— Ну, ты даешь, — улыбаясь сказал Леня Хирург, выходя из «Волги». — Давно не виделись. Тебе что, дружище, делать нечего? Я летел и думал, на фига вторую крупнейшую сходку, почти что съезд, собираешь за год у себя?  — Леня Хирург обнял Поддубного. — Да еще и тринадцатого. Нашел денечек... Ну, чего, так и продолжаешь с ментами водиться? Смотри, ненароком все же навлечешь на себя третью блатную санкцию. Сам понимаешь, что в любой, даже в самой дружной семье не без урода, особенно в наше скотское время... а потому, поостерегся бы...
— Ты это обо мне? — хмыкнув, поинтересовался, перебив Леню Хирурга Поддубный.
— Да нет, это я по другому поводу.  Это заведено не нами, а прогнившим обществом. Поэтому в любой семейке найдется урод, который навякает, и... По почте часто вонь идет. Кто-то из наших шестерок, видать, ссучился. Ничего, вычислим... Но вякают, заразы, не по делу. Так что ты, остерегайся шелупони.
— Мы пуганые, Леня. И не раз...
— Да не пугаю я, — Леня Хирург хмыкнул. — Просто когда друг на прелом соломенном матрасе прошлого века пытается быстренько переплыть море... Боязно становится...
— Я же тебе говорил и раньше, что с ментами не как вор в законе, а как президент «Ломбарда», хочу того или нет, а должен время от времени общаться.  И с налоговой полицией, которая в последнее время зачастила ко мне. А с ментами...  Общаюсь я по просьбе Федорова только с майором УБОП Сидоренковым... Если единственную продуктивную встречу с ним можно назвать общением.
— А Федоров? Ты ведь и с ним шуры-муры тоже, — глаза Лени Хирурга загорелись хитринкой.
Поддубный хмыкнул еще раз:
— Федоров уже, считай, не мент. Он пожизненный инвалид, на пенсии.
— Все равно. Был ментом, ментом и остался... Для меня, Дубик,  хорош тот мент, как и для всех нас, истинных, коронованных воров — бездыханное тело которого лежит в гробу, сколоченном из толстенных досок. И крышка которого прибита гвоздиками... По меньшей мере, стопятидесяткой...
— Все, да не все, Леня. У Федорова вторая группа инвалидности... Свой едва не укокошил. Был у них один ненормальный малый с погонами. Полетов. Эту суку продажную на блатной хазе пришили.
Леня Хирург покашлял, его глаза снова  блеснули хитринкой:
— Говоришь, в следственном изоляторе? Твои шестерки, Дубик? — спросил он.
Поддубный отрицательно повел головой.
— Хотелось бы, чтобы мои в этом дельце были замешаны, но опередили. Я так и не добился, кто. Какого-то педераста, который пришил в камере Полетова, «невзначай» убили менты. Сначала его  электрошокером, а затем по бритой головке погладили дубинкой. Педераст, видишь ли, того, тут же  окочурился. Короче, замкнутый круг... Так сказать, колечко смерти...
— Смотри, я тебя, предупредил. Вякнет кто, и попробуй тогда докажи, что ты не нарушил нашу воровскую клятву «Легавым буду!» У нас своя работа, а у оперов — своя. Боюсь, Дубик, что тебя могут развенчать... 1 В первый раз прошло, а дальше... Ты даже на проводах Федорова на пенсию... в ментовку лично наведался. Где это видано, Дубик! Ты что, малость, прости, того? Вор в законе самолично топает в ментовку?! Честное слово, смешно. Я как получил почту, едва со стула не упал. Кошмар! Снова был там как директор «Ломбарда»?
1 Лишить воровского титула (жарг.).
Поддубный развел руками.
— Ну, ладно, о санкциях, наплел я тут многое, но по ушам я тебя бить не собирался, и никогда не буду 1.
1 Лишить воровского титула (жарг.).
— И на том, спасибо, — Поддубный улыбнулся, хотя улыбка у него вышла натянутой.
— Ты хоть беду с собой не носишь?
Поддубный хмыкнул:
— Я что, даром воровскую клятву давал? Ни ножа, ни, тем более, пистолета после этого я в руки не брал, да и не возьму. Зачем они мне? Финарями, заточками и бедой пускай наши шестерки балуются. Им по фигу. Год туда мотать  — год сюда...
— Ну и правильно делаешь. Но, ты все же, смотрю, в своем, почти актерском амплуа... Зашифровал так сообщение свое, что мои пацаны ни фига не поняли. Ты что, решил на свой второй День рождения всех нас пригласить? Так сказать, отметить десятую годовщину твоей коронации? Этакую «свадьбу» отгрохать?
Поддубный схватился руками за голову:
— Откровенно говоря, я об этом забыл? Спасибо, что напомнил. Напрочь вылетело. Со всеми этими зэхерами, которые сейчас у нас по России, Украине, Белоруссии и по другому СНГ творятся, и не такое забудешь...
— Вот, вот, уже и забылось... Стареем, братец по нарам... Через день у тебя как раз десятка выходит... Ладно, отметим. Кстати, чего  такая спешка? «Прибыть тринадцатого, и ни днем позже... Снова нечто похожее на Бешеного откопал? Опять с шикарным представлением? У меня есть предложение, если кого будешь решать, так надо раздобыть семян бамбука и посадить их под жертвой. Я где-то читал, что бамбук растет за сутки до пятидесяти сантиметров и протыкает жертву. Не знаю, правда ли это? Интересно. Надо будет испробовать.
— Только не на мне, — Поддубный  снова натянуто улыбнулся. —  Если честно, не до «представления», Леня. На улице что-то начинает холодать. Пойдем в мой кабинет, — взяв Леню Хирурга под руку, Поддубный направился к двери. — Знаешь, что Крапленого шарахнули две недели назад?
— Слышал, — вздохнув, сказал Леня Хирург, поднимаясь вслед за Поддубным по ступенькам на второй этаж. — Кто же ведал, что он, как церемониймейстер будет выступать перед нами в последний раз, когда мы вершили суд над Бешеным... Крапленый был классным вором в законе...  И люд свой держал, как следует, и нас по нормальному сбратал... Царствие ему небесное...
— Крапленому, да. Пусть пухом земля ему будет, — проговорил Поддубный, пройдя мимо вскочившего перед Поддубным и его другом, тоже вором в законе Леней Хирургом, Королька. — Ты-то на похороны не приехал, своего заместителя прислал... Садись,  — Поддубный кивнул другу на диван, — в ногах, Леня, как сказал кто-то умный, правды нет. Пить что будешь с дороги?
— Ничего не хочу, — Леня Хирург отрицательно качнул головой. — Не поверишь, под сорок и выше, грипп до безобразия свалил. Температура, из носа — реки. Головы поднять не мог... И ни водка, ни лекарства хваленые заморские, ни фига... Я рвался на похороны — как же, Крапленый был для меня непререкаемым авторитетом, но Ярый, мой помощник, не пустил. Он мотался на погребение Крапленого. А я... Пока не вылежал положенного, грипп не отпустил. Как в браслетки хапанул...
— Я был на похоронах. Хотя, лучше на таком мероприятии не присутствовать... Ну ладно, — присаживаясь на диван рядом с другом, Поддубный продолжил, — мои ребята, конечно не без помощи крапленовских, раскопали, кто Крапленого порешил...
— Иди ты. По почте пока даже намеков нет...
— Потому и нет, чтобы никто не пропукал. Завелись вши среди наших. За башли готовы и маму родную продать. Я законсервировал сообщение. Сегодня на сходке и расскажу, иначе шелупонь рассвистит... Московский все это сотворил, гад. Под Могильщика теперь косит. Имечко себе такое новое присвоил, — Поддубный сжал губы до такой степени, что они превратились в узкие, бескровные полоски. — Носится по России, Украине, Белоруссии, Молдове. И крутых русских, да и не русских косит, и воров в законе заодно прихватывает. Ты представляешь? С авторитетами начал налево и направо расправляться... Крапленый уже второй вор в законе на его счету. Первого, Людоеда, Московский  за три дня до расправы с Крапленым укокошил из пистолета...  И везде свои «визитки» черные с перечеркнутым сердцем разбрасывает. Вот у меня и возник вопросик: с чего он и за нас, людей, уважаемых на зоне, принялся? Совсем «поехал», гад?
— Деньги многих портят. Все по трупам рвутся к власти, — сделал промежуточный итог Леня Хирург. — Помнишь, как  Бешеный тоже рвался к власти, зараза. Он не учел одного, что против лома таки есть прием — лом побольше, потяжелее. Вот так и Московскому где-то да придется споткнуться. Ножку найдется кому поставить...  Силенкой своей бахвалится? Вша он паршивая, будущий петушок.  А богатырей на зоне нам, россиянам, которые смогут его опустить и на парашу посадить, не занимать...
— Этот гад на мокрое пошел сознательно. Стольких уже замочил, что иным даже страшненько становится... Кстати, ты с Московским, кажись сидел?
— Почти не пришлось. С ним Крапленый долго нары мял. Несколько лет. По-моему, года три, а не то — и все четыре. Бывало даже посменно. Ты по почте поспрашивай. И Людоед тоже сидел с ним. Думаю, где-то около пяти лет... Они дважды на нарах встречались. В разных колониях... А я что, так, мизер, пару месяцев с ним в одном бараке прогундосил... Это точно.
— Вот он Крапленого и того. Из своего же пистолета, у дома. На глазах у трех кандалов 1 расстрелял. А потом попукал и их. Правда, Костя, личный кандал Крапленого, с пулей у сердца, но все же продержался почти сутки и доложил по почте. Тоже отдал богу душу... Главное, молодец, что успел рассказать, кто... А что, если и тебя, Леня? — Поддубный ужаснулся своему предположению. — Ведь ты с Московским тоже сидел... Или на меня глаз положит? Цепочка нехорошая получается...
1 Личный телохранитель (жарг.).
— Меня? Не смеши, Дубик. Не взять этой гниде меня.  Да и кто он? Это так, почти что бык 1, но и до него не дорос еще. Этот горилла после зоны совершенно мозги вытряс. Правда, он и на зоне никогда не был мыслителем. Он не может думать самостоятельно. Его кто-то нынче подначивает. Московского приучили к тому, что за него думают другие. Он, по-моему, Дубик, лишь, простой исполнитель.
1 Прямой исполнитель наказаний. По рассказам авторитетов, умом быки не блещут. Среди них часто попадаются и дебилы (жарг.).
— Простой? — Поддубный хмыкнул и поднял на Леню Хирурга свои удивленные глаза. —  Он порешил, несмотря на многочисленных телохранителей и фараонов, кучи ментов, стольких новых русских, конечно, туда им и дорога, но он порешил и Людоеда, и Крапленого! Поднял руку на воров в законе! Ведь же знает, что за это его, подлеца, по головке не погладят. Правильные люди, найдут и всадят либо перышко ему в бок, либо пулю промеж глаз... Уже по всей России почта пошла. А нынче мы еще подкрепим ее решением сходки, оперсоним 1 быдло вшивое.
1 Задание ворам непременно убить указанного человека (жарг.).
— Конечно, его «подвиги» впечатляют, но Московский не так уж хитер, как ему кажется. Он — крохотная пешка, может даже загодя зомбированная, которая решила как следует попугать народ... Россия иначе никак не может... Ей надо в стрессе держать не только быдло, но, конечно же, и тех, кто повыше... Думаю, это самая что ни на есть, настоящая политика, Дубик. Те, кто нынче у нас у власти — хитры. Куда там сказочным лисичкам-сестричкам... Ну, ничего, как бы они сами себя не перехитрили... Народ у нас хоть и не ропщет пока, но это до поры до времени... Придет час — капитально возбухнет!..
Леня Хирург кашлянул и глубоко вздохнул.
— За ним нынче по всей России охотятся менты... А вот когда наши устроят настоящую, воровскую охоту, Московскому мало не покажется...  Кому, как не тебе, нашему Философу с большой буквы, это знать... Слышал по «ящику» обращение местных властей?
— Ну и что из этого? Разбольной дедушка с трудом поговорил с листочка, который ему накрапали пресс-секретари, поплакался в жилетку, его подчиненные поплевались малость в микрофон, а Московский как поливал кровью всю Россию, так и поливает...
— Покрути хорошенько мозгами, пару пасьянчиков разложи. Подумай, кому это надо больше всего?
— Да вот кручу мозги, пасьянчики, как ты советуешь, раскладываю, уже всю «колоду до дыр» стер, компьютер дуреет, а ничего стоящего не вырисовывается...
— Приехали Козырь и Клык. Выйдешь встречать? — спросил у Поддубного по громкой связи Королек.
Поддубный подошел к столу, нажал на кнопку:
— Обязательно. А ты пойдешь или будешь отдыхать с дороги? — обратился  к Лене Хирургу Поддубный.
— Я что, столетняя баба? — ухмыльнулся Леня Хирург и пружинисто подхватился. — С тобой встречу... Кстати, кого ты еще на сходку пригласил? В «приглашении» список не представлен.
— Да всех, кто был на предыдущей сходке. Кроме Крапленого, — Поддубный вздохнул. — Хороший был мужик... Деловой, слово и свою братву держал строго...
Леня Хирург, спускаясь за Поддубным по лестнице,  в знак согласия кивнул.

* * *
Пришедшее по Интернету сообщение об исчезновении из частной картинной галереи влиятельного российского бизнесмена Антона Зиновьевича Короткова Сидоренков, пробежав глазами, бросил в «корзинку», и тут же удалил. Места на винчестере его старенького компьютера почти не осталось — не засорять же его разной дребеденью? А внимательно читать, да потом размышлять, что и почему — для этого  у Сидоренкова не было времени. У майора хватало иных, еще неоконченных дел, за которые почти каждый день ему устраивали головомойку. То полковник Севастьянов, то его заместитель подполковник Ашукин...
Зачем ему дело, случившееся за пару сот километров от Лучегорска. В Воронеже исчез бизнесмен, пускай воронежцы и ищут. Сидоренкову достаточно дел по Мирошнику, Гороховникову, Дмитриеву, которого укокошил киллер в ресторане на глазах у майора Переверяну, дела Филателиста, разборок с бывшим мэром Шиловым и его заместителем Козловым...
Просидев часа полтора за составлением никому не нужного плана на следующий квартал, который требовали «на верха», Сидоренков, наконец, бросил ручку на стол, потянулся до хруста в суставах, расслабился.
Звонок дежурного заставил его вздрогнуть.
— Слушаю, майор Сидоренков, — схватил трубку с аппарата.
— В городе ЧП по первому списку. Полковник вызывает на ковер, — отрывисто сказал Переверяну даже не поздоровавшись, что с ним случалось нечасто.
— Понял, Ваня, — коротко ответил Сидоренков. — А ты чего не здороваешься. — Майор Иван Переверяну в девять утра заступил на дежурство и с ним, спавший эту ночь в кабинете Сидоренков, не виделся.
— Извини, с корабля на бал, привет, — произнес привычной скороговоркой Переверяну и отключился.

* * *
Полковник Севастьянов и подполковник Ашукин были темнее тучи. Пока собирался народ, они не проронили ни слова. Севастьянов лишь кивал входящим, мол, садитесь, и нетерпеливо постукивал шариковой ручкой по столешнице. Видно было, что полковник сильно нервничал. Как только в кабинет начальника вошел последний приглашенный  — как всегда, капитан Кириллин опоздал — полковник встал. Он даже не нервничал, а был, как и несколько дней назад, в ярости. Севастьянов даже не пытался себя сдерживать, разве что матерных слов не гнул. Крику — до хрипоты. В последнее время нервы у него сдали напрочь:
— Вы, все раздолбаи хреновы, как и ты Кириллин. — Он покосился на Кириллина, рыскающего взглядом по кабинету, куда бы пристроиться. — Не можете свести концы с концами! На фиг вы мне такие здесь нужны? Сидите крысами у себя по кабинетам. Нет, чтобы задницы свои приподнять и, так сказать, в народные массы двинуть! Стулья попросиживали! Геморроя не боитесь? Короче, в десять часов десять минут утра в конференц-зале гостиницы «Лучегорск-2», расстреляны в упор девять бизнесменов.
Только что опустившийся на вечно достававшийся ему колченогий стул, капитан Кириллин не сдержался, присвистнул и пробормотал:
— И кто ж их так, бедненьких?
— Вот именно, что дело — проржавевшая и прохудившаяся во многих местах труба, — бросил суровый взгляд на Кириллина чуть притихший  Севастьянов. — Наша задача... — полковник помешкал, — оставаться на местах и ждать команды. Кто и за что порешил крутых, будем разбираться потом.
— Не понял, — вырвалось у Калласа. — Мы же должны быть там первыми. Разве это не ваше кредо?
— Не пори горячки, Юра, — шикнул на Калласа Сидоренков. — Тебе сказано ждать команды, вот и жди. Там сейчас занимается не только область. Не волнуйся понапрасну. Понадобимся — позовут... Первыми там уже побывали писаки. Они все размажут до такой степени, что мало не покажется.
Каллас  понимающе вздохнул — за вездесущими журналистами они, порой, не успевали.
— Все свободны, занимаетесь своими делами, — сказал, как отрезал Севастьянов.
— Нам как всегда только косточки оставят, — съязвил Кириллин.
— И, слава Богу, что взялась за это кровавое дело область и спецназ. На кой ляд нам еще одна неприятность?  — сказал Кривоспинов, поднявшись со стула и идя на выход.
— Оставьте реплики для себя, капитан, — резко оборвал Кривоспинова подполковник Ашукин. — Смотрю, тебе давно уж очень сильно хочется получить «неполное служебное соответствие»?
Кириллин, шедший впереди, вдруг остановился и только открыл рот, как его тыкнул Кривоспинов:
— Помолчи, — едва слышно прошептал Кривоспинов, подталкивая к выходу капитана. — Нарвешься, как я...
— Хоть так, хоть эдак, а от этого «соответствия» дело с места не сдвинется, — так же тихо ответил Кривоспинову Кириллин.
— Придет время и для нас... Еще посушим мозги с этими почившими бизнесменами. Надо же, собрались у нас... — продолжал Ашукин, выходя следом за офицерами.
— Лакомый кусочек пронюхали, товарищ подполковник, — уже выходя, отпарировал Кривоспинов, — но напоролись на крутой отпор...

* * *
До часу дня все сотрудники городского управления были пришиблены, и лишь после команды начальника, выехали на место, хотя делать там было уже практически нечего. Тела увезли. В оцепленный спецназовцами конференц-зал пустили только Севастьянова и Ашукина. Все остальные сотрудники городского управления, словно ненужные, топтались в холле.
— Ну что, майор, — к Сидоренкову подошел первый помощник  генерала Осколкова майор Малинин. — Такие вот дела. И меня тоже отстранили, — он хмыкнул. —  Ждут прилета московских следователей. Вас к делу не допустят. — В голосе Малинина была плохо скрытая язвинка. — Говорят, возможен чеченский след, или еще кого-то, непонятного...
— Туда ему и дорога, этому делу. И о каком чеченском следе может идти речь, когда отправили на тот свет денежных мужиков, — отмахнулся Сидоренков. —  У чеченцев свои расклады. Здесь же, как видно — свои...
— Почем ты знаешь? — заинтересованно спросил Малинин.
— Да все по том, — отмахнулся Сидоренков. — А то, что москвичи на себя возьмут дело, и, слава Богу. У нас и своих немало, не продохнуть. Все лето, всю осень как на костре...
Малинин хитро улыбнулся:
— Ты брось, Гриша, о шушере. Если не чечены, то виной всему — Могильщик. Слыхал о таком? — Малинин посмотрел на Сидоренкова, как показалось, с иронией, или, может быть, даже с некоторой жалостью что ли.
— Слыхал, — ответил Сидоренков, представив несколько угловатого, с впавшими, глубоко посажеными глазами на вид щупловатого парня с бородкой-клинышком. — И не только слыхал, но и пришлось увидеть.
— Ну? — Малинин теперь уже  недоверчиво взглянул на коллегу.
— Месяца четыре назад, или чуть раньше, в областной газете промелькнуло сообщение о побеге из колонии усиленного режима зека Московского.
— А-а, —  в голосе Малинина — разочарование. Затем он пожевал пухлую нижнюю губу и сказал:
— Ты вовсе не такой простачок, за которого себя все время выдавал.
— Может быть, — пробормотал Сидоренков.
— Ты здесь, Григорий, здравствуй, Степан, — к Малинину и Сидоренкову подошел Ашукин и обратился, как это он делал зачастую, к двоим сразу. — До распоряжения из Центра умываем руки. — Осколков еще там, — Ашукин кивнул головой на плотно прикрытые двери в конференц-зал. — Тебе, Степа, генерал тоже дал отбой. Велел заниматься делами по плану.
— Спасибо, Борис Петрович, — только и успел ответить Малинин — Ашукин уже достал трубку мобильного и звонил дежурному по управлению Переверяну:
— Иван, свяжись с дешифровщиками. Старшему лейтенанту Воробьеву и лейтенанту Климову немедленно прибыть к гостинице «Лучегорск-2».
«Расправившись» с распоряжениями, Ашукин спрятал мобилку в карман и сразу же обратился к Сидоренкову:
— Ты прочел сообщение из Воронежа?
Сидоренков кивнул.
— Придется заняться тебе лично.
— Извините, до свидания, товарищ подполковник, — встрял в разговор Малинин.
— Здравствуйте, пожалуйста, — даже не обратил на прощание Малинина Сидоренков. — Мы то здесь при чем, Борис Петрович? Ладно, этот случай в гостинице, я понимаю, если бы не отстранили приказом из Москвы, наш, но при чем здесь воронежские дела, — ощетинился Сидоренков. — Вы же сами...
— Ты не выпендривайся, Григорий, — вполголоса недовольно бросил Ашукин. — Не тебе брыкаться. Еще не вышел в князи...
—  Своих дел по самое во! — Сидоренков провел большим пальцем по кадыку. — Я воронежское сообщение в «мусорную корзину» выбросил.
— Достанешь из «корзины» и будешь заниматься делом об исчезновении Антона Зиновьевича Короткова. Кстати, он наш, лучегорский, — голос у Ашукина стал неприятно скрипучим. — Бизнесмен крутого пошиба. Ты ездил в Воронеж по Полетову, который едва не отправил на тот свет нашего Федорова, познакомился там с воронежскими следователями, и по делу Гороховникова, тебе и карты в руки. От этого дела, — Ашукин повел головой в сторону двери конференц-зала, тебя пока никто не отстранял. Моли Бога, чтобы никто и не привлекал. Вижу, дохлое, раз замешан Могильщик... Если понадобишься — вызовем. Иди, и впритык занимайся Коротковым. Свяжись с воронежцами, изучи все до йоты, раскидай по полочкам, и вперед, за орденами...
— Насколько мне не изменяет память, Коротков исчез четыре или пять месяцев назад. Возьмешь в помощь Калласа и, когда освободится, Переверяну.
Скрепя сердце, Сидоренков кивнул. Выйдя из оцепленной в три кордона гостиницы — два раза «чужие» спецназовцы проверяли у него документы — Сидоренков прошел два квартала к трамвайной остановке. Денег у него в карманах, было кот наплакал, поэтому раскошеливаться на такси не мог.

* * *
Помянув минутой молчания и чаркой «Русской» вора в законе Крапленого, погибшего от рук Московского, сходка воров в законе была на этот раз непродолжительной.
Председательствовал Леня Хирург.
— Мы собрались, друзья, не только, чтобы помянуть нашего друга и вора в законе Крапленого. У нас еще два безотлагательных вопроса. Первый — выделение денег из общака на нужное дело. Второй вопрос — разработка конкретного плана по поимке Могильщика и преданию его воровскому суду.
— Смотрю, мы как в старые добрые времена на партсобрании. И тебе скатерть на столе председательствующего, и вода в графине на подносе, и перевернутый стаканчик, рот промочить... Ну да ладно, послушаем сначала шнифтаря, — негромко проговорил вор в законе Болт. — Кстати, вызывает антирес, он с деньгами, али без? — попробовал сказать с юмором Болт, но ничего не вышло. Раньше, конечно, речь Болта, вызвала бы смешки, новые шутки-прибаутки, но сейчас все воры в законе и авторитеты были хмуры и немногословны.
Леня Хирург не обратил внимания на «юмор» Болта и попросил, чтобы вошел казначей.
В зале появился степенный, в строгом черном костюме, при галстуке, с двумя телохранителями, мужчина лет сорока. Банкир! На крайний случай первый заместитель председателя крупного банка... Остановился перед столом председательствующего.
— А придатки еще зачем здесь? — снова подал голос Болт. — Шнифтарь пусть останется, а им нечего выслушивать наши секреты. Не бойся, Кузьмич, не съедим. Растраты наших денег за тобой, насколько я предварительно осведомлен, не предвидится, так что нечего бояться. Мы здесь не твою голову разбираем.
Мужчина что-то шепнул телохранителям, и те немедля вышли. Дверь за ними плотно закрылась.
— Нужны сто двадцать тысяч. Сколько на сегодня в общаке?
— В валюте? — осведомился шнифтарь, взглянув на председательствующего.
Леня Хирург кивнул и добавил:
— В миллионах.
— Семьдесят с гаком.
Леня Хирург осмотрел присутствующих:
—  Хорошо, садись, Кузьмич. Деньги просит вор в законе Поддубный.
— У него в «Ломбарде» под пятьсот миллионов рубликов, несколько миллионов в гривнах и, наверное, за двести в валюте, — снова подал голос Болт, но не с язвинкой, а так, как бы между прочим. — Он для поимки одного ссучившегося скотины просит? Дюже большая сумма сразу. Следовало бы разметать карты. Это раз. Во-вторых, пусть свои, «ломбардные» и берет.
— «Ломбардные» башли брать нельзя, — Поддубный встал. — Налоговая  свои сети сразу разбросает. Деньги нужны для других целей. Позвольте не раскрывать раньше времени задумку, но то, что сумма не пойдет во вред нам — гарантирую...
— Да нет, все равно раскройте карты, уважаемый, — снова поднялся Болт. — Вкратце, не вдаваясь в подробности.
Поддубный бросил резкий взгляд на Болта:
— Хорошо, скажу,  но только после того, как шнифтарь удалится. Ему про это нечего уши распускать.
— Выйди, Кузьмич, — решительно произнес Болт. — У нас свои секреты.
Шнифтарь степенно приподнялся из кресла, но его остановил Леня Хирург:
— Не стоит, Кузьмич. Думаю, это можно и при тебе. Так, Дубик.
— Ладно, — натянуто начал Поддубный. — Одному круто насолившему нам человечку необходимо сделать пластическую операцию.
— Уж не на...
— На роже, — не утерпел  Леня Хирург. — На харе. Тебе достаточно, Болт?
¬— Надо же! Да моя шелупонь такую пластическую операцию на фейсе паяльничком организует, что не только менты — мать родная не узнает. И стоить это, понятно, ничегошеньки не будет. А уж отполировать — утюжком, который они стырят у соседей этого шмыря... Какие сто двадцать тыщ зелени? Че, он стоит этого? — Болт поднял голову на собравшихся. — Могу и я лично финарем поработать... И, кстати, за меньшие мани, хотя, конечно, вору в законе держать работу смешно...
Разгорелась горячая волна словословия.
 — Кузьмич, ну-ка, посмотри, что там у Дубика с бабками?
Шнифтарь достал из кармана электронный блокнот, раскрыл, натыкал палочкой код, взглянул и поднял голову:
— Последние два года Поддубный не брал из общака ни цента. Его взнос — триста две тысячи долларов только в этом году. За два года, — шнифтарь снова потыкал палочкой по миниатюрным клавишам, — порядка пятисот пятидесяти тысяч зеленых. Короче, к сегодняшнему дню немало набежало...
— Спасибо, — сказал Леня Хирург и тут же обратился ко всем присутствующим:
— Ставлю на голосование о выделении из общака суммы вору в законе Поддубному. Ее размер — сто двадцать тысяч долларов без возврата ее в общак.
Проголосовали дружно.
— Еще раз спасибо, — облегченно вздохнул Леня Хирург. — Значит так, Кузьмич, — обратился вор в законе к шнифтарю, — деньги предоставить Поддубному по первому требованию наличными. Все. Можешь быть свободным.
Шнифтарь не возразил. Встал, степенно кивнул головой и вышел — ну настоящий крутой — круче не бывает. Банкирище!
Леня Хирург всегда был осторожен и зря не рисковал. Ни собой, ни своими подчиненными. Даже тогда, когда риск мог принести огромные барыши. Он был стратегом, как и Поддубный. Скорее всего поэтому они быстро и сошлись друг с другом. Хотя Поддубный шел и на риск, но о стратегии не забывал.
Разработав конкретный план совместных действий против Московского, или против того, кто им может руководить, воры в законе уже через полтора часа разъехались по домам. Нынче им было не до лобызаний и хождения в обнимку, не до празднования десятки, и не до русской или финской бани с «девками массажисточками» и всем таким прочим...
Их ждала рутинная и опасная работа...

* * *
...Леня Хирург до своей резиденции не доехал. Вора в законе и его двух телохранителей, а также сопровождающих его в аэропорт людей Поддубного грохнули в «Волге» и «Жигулях» неподалеку от Липецка.
Случай, о котором доложили побывавшие на месте трагедии шестерки и первый помощник Королек, шокировал Поддубного. Вор в законе на место трагедии не выезжал — зачем? Он закрылся у себя в кабинете и не выходил из него несколько часов кряду. Королек и не пытался даже заглянуть в кабинет. Он отвадил и дуру  бабу Акулину, которая  не вовремя и не к месту приперлась с ужином.
Поддубный вышел из кабинета около десяти вечера разъяренный как настоящий зверь. У него не стало друга, с которым он в свое время делил нары. Настоящего друга, который давал ему рекомендацию, который всегда стоял за него горой... И этого, лучшего друга какая-то падла убрала. Все было похоже на работу Московского, хотя у Поддубного возникали и определенные сомнения по этому поводу. Леню Хирурга мог замочить и кто-то другой, поскольку своей «черной визитки» Московский на месте не оставил. Подобный реверанс могли провернуть и менты — они на это охочи, если что. Могли поработать «с кровушкой» и люди Француза.
Разбросав помощников по нычкам, Поддубный тут же приказал Корольку до утра связаться со всеми ворами в законе, участвовавшими в данной сходке, да и не только с ними, и попросить помощи. Сам же, уйдя в кабинет, попытался дозвониться Сидоренкову.
Майора на месте не было. Молчал и домашний телефон следователя, поэтому  Поддубный, не смотря на такой поздний час, позвонил Федорову.
Трубку сняла женщина.
«Слава Богу, что не Тамара,  —  подумал Поддубный. — Названной сестре он не стал бы объяснять, почему звонит так поздно бывшему менту, но все же, лучше было, что трубку сняла жена Федорова. А вообще, почему Тамара должна быть в такое время у бывшего следователя городского управления? Нонсенс. Да, они там что-то с женой Федорова порешали, но не до такой же степени...»
— Здравствуйте, Валентина Васильевна, — услышав грудной голос, сказал Поддубный. — Простите, за столь поздний звонок, Павел Федорович дома?
— А куда ему деться? Дома он. Погодите, возьмет трубку. — Женщина не спрашивала, кто звонит. Это было не в ее привычке. Мужу звонили так часто, и днем, и среди ночи, что она уже привыкла к этому, как привыкла, никогда не спрашивать, кто звонит. Она передавала трубку Павлу, а уж он решал, с кем говорить, а с кем — нет.
— Легок на помине, — пророкотал в трубку Федоров. В его голосе были и радостные, и в то же время, грустные нотки. —  Давно не звонил, за это тебе выговор. А вот по другому поводу, могу тебя только огорчить. Знаю о происшедшем. Мне капитан Кривоспинов час назад звонил.  Это дело рук Могильщика. Правоохранительные органы в этом кровавом деле не участвовали. Хотя, не исключаю, что это разборки между вашими...
— Не разборки, и не стрелка, — пробормотал в трубку Поддубный, но Федоров продолжал:
— По моим прикидкам, здесь такая неприглядная картина, о которой по телефону не расскажешь...
— Вы не против, если я завтра утром приеду к вам, Павел Федорович? — спросил Поддубный.
— Буду рад увидеть тебя. Приезжай хоть сейчас. Кстати, в моей башке по этому поводу кое-что доваривается. Как говорят, повара, щи на малом огне дозревают...
— Поздно уже. Завтра приеду. В котором часу можно наведаться?
— Я же сказал, для тебя — в любое время. Так что, отбрось все свои «ныззя», «времени в обрез» и прочее, и кати ко мне. Только никаких презентов, не то и на порог не пущу. Понял?
— Спасибо, — Поддубный почувствовал, что у него как бы отлегло на душе.  — Завтра к восьми утра приеду. Не рано?
— Рано? Я в это время уже... обедаю, — Федоров рассмеялся. —  Кстати, подумай о том, как бы найти предпринимателя Николая Владимировича Анисимова. Он — директор магазина «Семена». Его уже достали рэкетиры...
— Зачем? Хочешь, чтобы мои люди взяли его, так сказать, по-простецки, под наше крылышко? Оградили от посягательства на его прибыль? — Поддубный хмыкнул.
— Да нет. Он сильно похож на Московского. Придешь утром, пораскинем мозгами, что и к чему. Анисимов тебе пригодится... Надеюсь, ты сможешь это сделать?
— Я дам команду. Поищем. Спасибо, Павел Федорович. До свидания.
— Только не величай меня на вы, и прошу без отчества, — обиженно произнес Федоров.
— Договорились, — сказал Поддубный и, положив трубку, тут же вызвал Королька:
— Найди Николая Владимировича Анисимова, директора магазина «Семена».
— Лучегорский? — коротко спросил Королек.
Поддубный кивнул.
— Сколько срока даешь?
— Чем раньше он будет у меня на ковре, тем лучше.
— Понял, — коротко ответил Королек. — Позволишь идти?
Поддубный еще раз кивнул, и Королек быстро вышел.
«Да, друга моего убили. Леню, — подумал Поддубный, когда отправил Королька. — Распотрошили все, что можно было.  Даже  мозги наружу, но не я буду Поддубным, не я буду вором в законе, если не найду этого паршивого гада. И если не прикончу его на своих глазах, то не стану уважать себя, не только,  как вора в законе, но и как человека... Тогда грош мне цена в базарный день! О, это будет еще та смерть! Могильщик моим крематорием не обойдется»...

* * *
Московский снова ушел, преодолев плотное тройное кольцо заслона. Как он это сделал, оставалось для спецназовцев и милиции загадкой.
Все знали, что он был в мэрии, и «поупражнялся» в стрельбе по живым целям, оставил свой знак смерти в виде «визитки» с перечеркнутым сердцем, поэтому и спецназ, и поднятые по тревоге армейские части, и весь контингент милиции были не только во всеоружии, но и предприняли массированный штурм здания мэрии. Однако все было напрасно. Московского в помещении мэрии они так и не обнаружили. Будто под землю провалился. Кстати, никто из шести громил — «уличных» телохранителей мэра, сидевших внизу, не видел, как Московский вошел в мэрию. Внутренних телохранителей мэра бывший зек  перестрелял и спросить у них как его пропустили в кабинет Ивана Николаевича Попова, не представлялось возможным. Не могла ничего сказать и секретарша, которая  до сих пор оставалась в шоке...
Губернатор Виктор Петрович Черников и его первый заместитель Иван Петрович Курков в сопровождении целой свиты телохранителей, прилетели в область в тот же вечер, в среду и сразу же направились на работу.
Совещания в мэрии Виктор Петрович Черников решил не проводить, чтобы не отрывать руководство милиции, спецназа и армейских частей от работы. Он с ними лишь созвонился. Внимательно выслушал сообщения всех поочередно. Никаких инструкций и распоряжений не давал. Сказал, что ему нужно подумать и определиться, как поступать в дальнейшем.
Дела были плачевны. Найти местонахождение Московского к настоящему времени, насколько он понял, не представлялось возможным. Могильщик исчез, испарился...
Губернатор, не заходя к себе в кабинет, тут же, в приемной, распорядился, чтобы секретарша напечатала, а завтра утром разослала всем руководителям задействованных учреждений по факсу его распоряжение по проведению похорон.
На ходу продиктовав девушке фамилии тех, кто должен был войти в областную комиссию по проведению в пятницу панихиды и похорон, Виктор Петрович прошел к себе в кабинет. Затем, приблизительно через час попросил Аллу Петровну вызвать к нему его заместителя Ивана Петровича Куркова.
Что они решали, о чем беседовали больше двух часов, секретарша не знала. Алле Петровне Черников приказал не соединять с ним, даже если позвонит Президент. И кофе она им не носила. Виктор Петрович лишь попросил ее остаться в приемной до «конца». В половине одиннадцатого ночи, когда секретарша, устав от ничегонеделания,  уже начала подремывать, в кабинете Виктора Петровича Черникова раздались два громких хлопка.
Алла Петровна даже вздрогнула. Заходить побоялась — губернатор ей велел не входить в кабинет. Женщина подняла телефон и сообщила начальнику охраны майору Глинскому о том, что в кабинете губернатора услышала подозрительные хлопки, похожие на выстрелы.
Глинский появился в приемной через пару минут после звонка. Рванулся к двери, но она оказалась... запертой изнутри. Начальник охраны наклонился и приложил к замочной скважине ухо. За дверью не было слышно ни звука. Недолго думая, майор вызвал по рации своих помощников, а затем послал и за  Серегой. Дворник, небритый и помятый, в ношеных джинсах появился в прихожей и недовольно пробормотал, глядя красными глазищами навыкате на Глинского:
— Чего надо среди ночи?
— У тебя ломик есть? 
Хорошо поддатый и мало соображающий дворник похлопал глазищами, затем почесал за ухом, зевнул и, наконец, кивнул, мол, имеется.
— Возьмешь и сразу сюда, — приказным тоном бросил Глинский сержанту Волошину. — Да, захвати еще и топор. Понял?
Дворник опять же, с опозданием кивнул, но продолжал стоять у двери.
— Иди, и побыстрее там соображай, — недовольно бросил Глинский.
Серега, как загипнотизированный, молча повернулся и, тяжело ступая, прошел к лифту.
Спустя пятнадцать минут тяжелая дубовая дверь поддалась.
Ворвавшиеся в кабинет, взмыленные от трудной работы телохранители Виктора Петровича Черникова и Ивана Петровича Куркова, застали своих шефов в неприродных позах: у длинного стола, опустив простреленную голову на полированную столешницу, на которой  была лужа липкой  крови, полулежал Курков. Напротив, за массивным столищем, откинувшись в черном кожаном кресле и свесив руки к полу, тоже с огромной дырой в голове, находился Черников. Внизу, прямо под его полной рукой, на полу, забрызганном кровью, лежал пистолет «ПМ», дуло которого недавно плевалось смертью...
— Ничего не трогать руками, выйти всем, в кабинет не входить, — приказал Глинский своим помощникам. Выйдя последним, сразу распорядился вызвать в губернаторский дом начальников областного управления по борьбе с организованной преступностью генерала Кривоногова, областного управления внутренних дел генерала Осколкова, городского управления внутренних дел полковника Севастьянова и следственную оперативную группу.

* * *
На этот раз Королек принимал шестерок в гостинице в двести восьмом номере, который вот уже четыре месяца был его штаб-квартирой. Начал свой «прием» Королек в семь утра. Об Анисимове не было пока ни слуху, ни духу.  Поддубный куда-то торопился и приказал доложить ему обо всем к восьми тридцати. Шестеркам — кому по почте, а кому и по телефону  было предварительно сообщено о месте встречи и о времени. Прибыли к назначенному времени в полном составе, но прием затянулся и Королек был страшно зол. Он, поглядывая на часы и понимая, что времени у него остается в обрез, стал злиться, когда очередной вызванный исполнитель начал «растекаться» по древу:
— Чего, Кирпич, вякаешь не по делу? — поднял недовольные глаза на пижонистого мужичка Королек, — нечего вспоминать «о царе Горохе». Давай, не финти, а покороче трепайся.
— Да по делу я, Королек! — насуплено произнес  Кирпич. — При чем здесь царь Горох? А вообще-то, если ты так себя неблагозвучно ведешь, можешь и залететь ненароком... Если уж на то пошло, то я все по делу говорю...
— Перед кем, сука, хорохоришься? Перед кем вякаешь не по делу, сопля? Я тебе кто? — Королек снова зло взглянул на Кирпича. — Твое дело щенячье... — Тебе сказано — должен выполнить. И не перечить!..

* * *
Королек вспомнил наставление одного из авторитетов.
Это было четырнадцать лет назад. Он тогда еще не был Корольком. Прозвище Королек ему дали на зоне. 
А  до того как попал за колючую проволоку, он еще был учащимся техникума Иваном Корольковым.
В один из теплых летних вечеров на танцплощадке Ваня Корольков подцепил смазливую девочку... Где уж ему было знать, что от нее не отставали четверо ребят с Кущевки — негласного городского района. Корольков пошел провожать ее. Мило болтали, а когда подвел Аннушку к ее дому, из подъезда неожиданно выползли четыре лба. Они были хорошенько под шафе.
— Ты кого, Анька, привела сюда? Чужака? Я что-то его в наших краях не видел. Он чего, не знает, что ты определена Куцему?
— Да никого, что вы, ребята, — начала лепетать девушка. — Отличный парень, в техникуме учится, армию отслужил...
— Армию отслужил?.. Значит дурак, не отмазался... Отойди от этого технаря задрипанного, и топай домой. С тобой мы завтра по утрянке разберемся. Сказано, ты девочка Куцего, — недовольно проговорил громила в кожаных перчатках. — А ты, откуда?  — обратился он к Королькову. — Ты тоже с Кущевки? Живешь тут? Когда переехал? Откуда?
— Нет, я не отсюда, — Корольков почувствовал, как внутри у него, несмотря на тренированность и умение неплохо защищаться, все же екнула нотка страха.
— А откуда? — к Ивану подошел второй  мордоворот. От амбала сильно несло перегаром.
Иван ничего не ответил накачанному и поддатому парню. Он подошел к девушке, и рукой  попытался отстранить от Анны пацана, который нахально лапал через тонкую ткань платья мигом посмирневшую девушку.
—  Ты гляди, он Аньку Куцего хотит защитить, что ли?.. Я, кажись, его с месяц назад на Пять-пять видел, Кирилл. Не наш он, не кущевский.
— Да не хотит, а хочет. И не защитить, а, скорее всего, трахнуть ее собрался... Так ты оттуда за этим приперся, с Пять-пять? Ты знаешь, поц, что мы, кущевские, с вашим районом не дружим.
— Слышал, — хрипло проговорил Корольков, поглядывая за прицепившимися к нему  парнями.
— А коли слышал, получи пачку, — стиснув зубы, произнес тот, к кому обращались по имени Кирилл.
Он занес руку для удара.
Если бы Иван еще до техникума не прошел армейскую школу десантников, его бы пьяная четверка, избила до полусмерти. Но Корольков был благодарен прапорщику Голованову, который «мучил» их на протяжении службы, заставлял изучить массу приемов из рукопашного боя, стать выносливыми и стойкими к ударам и к любым неожиданностям.
Корольков только чуть отклонился. Он даже не стал в привычную стойку. Кулак пьяного мордоворота прошел мимо головы Ивана и Кирилл по инерции упал в кусты.
— Ах ты, зараза! — выругался кто-то из парней и они, бросив девушку,  которая, перепуганная, тут же вскочила в подъезд, напали со всех сторон на Королькова.
Помня наставления прапорщика Голованова о том, что нужно всегда иметь возможность для контратаки, Корольков приготовил двум из нападавших «пилюли». Он произвел толчок ладонью свободной руки в поясницу одного из нападавших на него, со встречным движением захваченной руки и опрокинул на спину. Третьему Корольков нанес удар основанием ладонной части кисти снаружи внутрь и вперед. Противник попался не из слабых и встретил удар Ивана левой рукой. Наткнувшись на препятствие, правая рука Королькова провернулась внутрь и, огибая левую руку противника и, выпрямляясь, попала в голову, нанеся удар фронтальной частью кулака.
Когда Кирилл, очухался после падения на кусты, снова полез на Королькова. Иван, не долго думая, захватил его правую руку и со всей силы стукнул о колено. Послышался хруст переломанных костей и душераздирающий крик. А пришедшему в себя черноволосому и длинноногому Корольков так врезал ногой по голове, что едва черепушку не снес. Кровищи от всех четверых было — мало не покажется.
Если бы Корольков был умнее, он бы стразу умотал с места драки, но он бросился помогать, чтобы оказать первую медицинскую помощь  посмирневшей четверке. Иван даже не заметил, как к ним подбежали несколько ментов и повязали. Скорее всего, что Анна или ее родители, а, может и кто-то из соседей хрущевской пятиэтажки и вызвали ментов.
Королькова и всю четверку загребли.
Следствие. Свидетели. Спустя месяц был суд.
«Пострадавшие» отделались испугом, а Корольков, как особо опасный элемент,  загремел на пять лет на нары в колонию общего режима.
Скорее всего, четверку отмазали денежные предки, подкупив и следователей, да и сговорчивого судью.
У Королькова родителей не было — детдомовский, вот и пришлось ему, как в песне поется, «По тундре, по железной дороге...»
Когда он впервые попал на зону, Королькова не очень-то баловали, но и не трогали. Приблизительно через месяц, когда почта принесла на место дислокации Ивана все данные на новичка,  блатные устроили ему проверку на «вшивость», Корольков выстоял. Именно двадцать восьмого августа его позвал на разговор один из авторитетов, который и дал ему кличку «Королек».
— Ты, Королек, вижу, нормальный парень, — сказал авторитет, предлагая Ивану сигарету, которую тот с благодарностью принял. —  Пойми, сынок, железное правило зоны: чтобы выжить в ней, нужно быть железным до конца. Вот ты проявил себя, так и держи. Забоишься — все, труба тебе. В момент сломают. Сдернешься, непременно в пропасть полетишь. Вижу, ты понятливый, почта принесла, что честен, и не по своей охотке на зону на пятеричок загремел. По нашим законам, если так и дальше держаться будешь, тебе через время, может и до вора в законе можно дорасти. А нет, то в первых помощниках вора в законе будешь как пить дать. Уж поверь мне. У меня глаз наметан на все сто. Так что, цепко держись Королек за наши правила и, если уж пойдешь по предначертанному нами пути, не сдергивайся...
Корольков стоически держался все пять лет отсидки. Не сдернулся. А авторитет был провидцем. Иван в последующем действительно стал первым помощником вора в законе Поддубного.

* * *
— Да я...
— Не я, — в голосе Королька послышалось железо. — Еще раз вякнешь, да начнешь «якать», прикажу опустить... Ты сколько уже западла сделал?
Кирпич сидел напротив Королька и нервно тер свои сухие тонкие руки:
— Да нисколько. Что ты, Королек? Как можно? — пробормотал он, с опаской поглядывая на рассвирепевшего Королька.
— Тебе обещали заплатить за информацию?
— Пообещали, — голос у Кирпича осип совсем.
— Деньги  при таком раскладе западло. Взял мани?
— Пока не брал, — Кирпич стал заикаться. — Видит Бог, не брал...
 — Значит так, если возьмешь или что вякнешь не по делу о  Дубике, лишку набазаришь ментам или еще кому —  не сидеть тебе даже возле параши. Понял?
Кирпич, обливаясь потом, мелко закивал.
— Все. А теперь, говори покороче. Мне некогда. Пока всех вас переслушаю, голова кругом. Думаешь, Дубику все это сейчас надо в таком развернутом виде? Кто, сколько, и все. У Дубика после явления в Лучегорске Могильщика, сейчас забот полон рот...
— Постараюсь.
— Ну, ну, давай, постарайся.
— У Коловратова Сергея Васильевича левая сделка была почти на пятьсот тысяч в зелени. Ни копейки в казну. Все шито-крыто. Ситный Лев Иосифович тоже нехилую сделку провернуть успел с одним крутым из сопредельного государства. Тысяч на двести долларов потянет. Этот Ситный все время...
— Я же сказал короче! — недовольно бросил Королек, уже записав в свой «талмуд» данные на предпринимателя Коловратова и директора автопредприятия Ситного.
— Я и так коротко, — вспылил Кирпич.
— А ты еще ужми свою базлалку. Я за пять минут должен все занести в компьютер, а ты сопли в сахаре мне выдаешь. Еще что есть? Может, что прослышал о Могильщике?
— Ничего больше... Разве что появился новый киллер в Лучегорске.
— Не Могильщик? Еще кто-то?
— Ну.
— Кто такой?
— Баба. Видная, красивая... Глаза у нее огромные, пронзительные... Тело накачано. Как у гимнастки... А стреляет, как Бог... Из любого вида оружия.  Она еще себя величает Солдатом Удачи. Зовут будто бы Анастасия. Она почти такая, как, помнишь, Никита из французского кинофильма... Почти похожа, но красивше…
— Чего ей здесь надо?
— Говорят...
— Ладно. Посиди в предбаннике. Я еще с двумя нашими перемолвлюсь, потом рассупонишь сообщение. Продумай все. Кто она, где расквартировалась... Я Дубику доложу. Если заинтересуется этой бабой, пойдешь, как говорят новые русские, к  нему  на аудиенцию.
Приняв еще двух осведомителей, Королек, захватив свой ноутбук и одного из шестерок, пошел к Поддубному, который был уже как на гвоздях.

* * *
Вор в законе сидел на диване, когда в его временный рабочий кабинет Королек ввел небольшого роста курчавого паренька с аккуратной наколкой на правой руке. Поддубный, бросив короткий взгляд на незнакомого паренька, кивнул.
— Садись в это кресло и говори  все, что знаешь, — властно приказал пареньку Королек.
Паренек, провел рукой по курчавым волосам, сел на краешек кресла и вздохнул.
— Давай, давай. Тебя не убивать сюда пригласили, и на парашу никто пока садить не собирается, — подбодрил паренька Королек.
— Мы наткнулись на Могильщика случайно. Промышляли на Лучегорском вокзале. Лохов стерегли. Вечер был неудачным. И тут к кассе подошел он с полупустой  спортивной сумкой.
— Он или ошибка? — спросил Поддубный. — Может похожий мужик?
— Да он. Точь-в-точь, как дали наводку всем легавым. Бородка клинышком, сидел на нарах, зуб даю... Глазами выдал, что в свое время загремел на нары и махал на зоне...
— Понял. Дальше, — недовольно проговорил Поддубный, поглядывая на «гостя».
Значит, взял он билет, отошел от кассы, а его заприметил какой-то мент-сержантик. Этот вокзальный сержантик к нам уже раза три цеплялся, чего, мол, здесь промышляете. А мы ему в пасть билетик, едем к сестре в Белгород. Заставил документы предъявить. Меня-то мент не трогал, а вот Георга прямо-таки глазами ел. Как же, кавказский тип физо...
— Короче, — недовольно бросил Королек, увидев, что Поддубный потянулся к пачке с сигаретами.
— Да, да, — понятливо кивнул кудрявый паренек. — Значится, мент отдал Кипятку, то есть, Георгу паспорт и прямиком к отошедшему от кассы Могильщику,  мол, пройдемте. Тот оскалился и, бросив свою спортивную сумку на плечо, медленно пошел за сержантом на выход. Георг меня под бок саданул:
— Могильщик, — прошептал Кипяток. — Всех нас Дубик предупредил, чтобы достали его живым из-под земли...
Мы сразу же за ментом и Могильщиком. Не успели малость.  Как только вышли из вокзала, то увидели, что мент с простреленной головой оседает на бетонные плиты, а Могильщик бежит к стоянке. Мы не растерялись и следом за ним. Он, значится, водителя из тачки выволок за шиворот, упал на водительское сиденье и вперед. Георг ко второй тачке. Удостоверение фараона в зубы шоферюге, мол, догнать надо преступника. И по коням. Водила наш оказался умелым. Несмотря на то, что «беглец» выжимал все, что мог из конфискованной машины, нагнали мы «Жигуленок» уже за городом.
— Тебе же сказали, короче, — снова недовольно бросил Королек. — О своих подвигах будешь рассказывать своим внукам, если доживешь.
— Мы за ним следили почти до развилки. А потом он свернул на Елец. В Ельце сел на какой-то дополнительный поезд в плацкартный вагон. Опять же нам помогла ксива Кипятка. Бригадир нам разрешил сесть в поезд без билетов. Могильщик доехал до Орла. Затем он побегал по Орлу до вечера.
— Дальше, — нетерпеливо перебил Поддубный.
— Вечером в Орле он сел на поезд до Москвы. В Москве с Курского вокзала сразу в метро, на кольцевую. Мы его едва не потеряли.
— Ничего не предпринимал в Орле и в поездах?
— Вел себя как обыкновенный пассажир. В метро почти круг отмотал. Потом пересел на Краснопресненской, доехал до Щукинской. Вышел из метро, перебежал через улицу к магазину «Юниор» и растворился.
— Как растворился? — поднял удивленные глаза Поддубный.
— Пока мы переждали транспорт, он у «Юниора» сел на тачку и укатил в сторону Живописной улицы... Мы тачку вычислили. И хозяина тоже. А на улице Живописной — там как раз трамвайная остановка, по-моему, двадцать восьмого маршрута, вышел, и... испарился.
Поддубный вскочил с дивана и озверел:
— Вы что, гниды, забыли, на кого пашете? Почему не раззвонили всем?
Затем  Поддубный подошел к окну и громко, повернувшись к своему помощнику, сказал:
— Сделай так этим вшам вонючим, Королек, чтобы запомнили! Вся братва безрезультатно ищет Могильщика. Нужно было прирезать его еще в поезде. Почему не воспользовались пером?
— Опустить? — обыденно спросил Королек.
Кудрявый широко раскрыв  глаза, даже не обращая на покрывший его лицо пот, вобрал шею в плечи, стал пунцовым и едва не плакал. Он понимал, что этим пришел ему конец.
— Пока, думаю, не надо, — чуть смягчился Поддубный. — Поставь на заметку. Еще один подобный сбой, и... Пусть идет, а ты, Королек, останься.
Как только кудрявый, обливаясь потом, вышел, Поддубный, посмотрев на часы, набросился на Королька, стоящего у рабочего стола вора в законе:
— Ты кого ко мне привел? Зачем мне выслушивать все эти бредни? Я свой рабочий день из-за этих лохов уже перепоганил. Что, мне делать больше нечего? Ну и что, что этот дебил видел Могильщика?
— Но я думал, что он тебе будет интересен.
— Эта сявка? Не хватало, чтобы я разбирался со всякими  шестерками и их зехерами... Тщательнее сортируй.  И так  голова пухнет...
— Я понял. Больше подобного не повторится.
— Что слышно с Анисимовым?
— Он в отъезде. Нет в Лучегорске.
— Где он? — Поддубный, не спавший всю ночь, был на взводе.
Королек мелко поддернул плечами:
— Думаю, к вечеру или к завтрашнему дню найдем. Почту отправил по околоткам.
— Ну, ну, — недовольно пробормотал Поддубный. — Ищи. И побыстрее.
— Я понял. — Королек тоже не спал, как и вор в законе. Глаза у него тоже припухли, но он держался.
— Если понял, значит иди вон, отсыпайся, если сможешь. Сегодня до обеда мне не понадобишься. Как только объявится Тамара, скажешь ей, где меня найти. С должниками Коловратовым и Ситным разберешься сам. Понятно? Кстати, мне доложили, что Анисимов похож на Могильщика. Сегодня, вижу, хоть ты и обещаешь, его не найдете. Не позже, чем к завтрашнему утру он должен быть у меня. Подключи Узкоглазого.
— Монгола? — спросил Королек, обиженным голосом.
— Да не монгола. Он китаец.
— Прости. По привычке... Найдем, Узкоглазого. Обязательно найдем. Расшибемся, но...
 — Нечего расшибаться, — резко бросил Поддубный. — Мне Узкоглазый не нужен. Мне нужен Анисимов Николай Владимирович.
— Да, конечно. Я все понял,  — хрипло проговорил Королек.
— Иди.
Королек кивнул. Такого разъяренного Поддубного Королек не припоминал с момента, когда вора в законе достал Бешеный. Но с Бешеным давно покончено, и Поддубный одно время был прекрасным человеком, настоящим заботливым Отцом всей братвы, которая собралась вокруг него. И вот снова будто взбесился... Да оно и понятно... После того, как Московский пришил Крапленого, а потом и Леню Хирурга, у любого бы мозги споткнулись даже на ровном месте...

* * *
Поддубный выехал к Федорову не в восемь утра, как предполагал, а только в половине одиннадцатого. Своего личного телохранителя Стреляного, как тот не упирался, оставил поспать в машине. Поднявшись в лифте на шестой этаж, Поддубный нажал на черную горошину звонка. Едва не упал от удивления, когда дверь ему открыла... Иванькова.
— Здравствуй, братик, — тихо, почти что виновато пробормотала Тамара. — Я, узнав, что ты приедешь, хотела уйти, но ни Павел, ни Валентина Васильевна меня не отпустили.
В двери показалась и улыбающаяся жена Федорова. Руки у нее были в муке.
— Раздевайтесь и проходите, пожалуйста, Павел вас с нетерпением ждет у себя в кабинете. — Извините, я на кухне... Тамара, прими, пожалуйста, у гостя куртку и проведи к Павлу Федоровичу.
Поддубный, засмущавшись, кивнул Федоровой, которая тут же «ретировалась» на кухню, и подал Тамаре свою куртку.
Девушка, улыбаясь, приняла от него куртку и тихо, по заговорщицки прошептала:
— Я потом все тебе расскажу...
Ничего не ответив Иваньковой, Поддубный снял туфли, вступил в предложенные Тамарой тапочки и взглянул на нее, будто спросил, куда идти. Он впервые был в квартире Федорова и потому чуть растерялся. Быть может, если бы Поддубному открыла дверь не Тамара, а Валентина Васильевна, он вел бы себя проще, а так почувствовал, что скованность не покидает его.
— Да ты проходи, Володя, проходи, — пророкотал, появившийся с палочкой у распахнутой двери Федоров. — Что-то ты опаздываешь? Думал позавтракать с тобой, а оно, время уже почти перевалило к обеду. Кофе давно остыл...
Увидев, что Поддубный все еще растерянно и скованно чувствует себя, Федоров обратился к Тамаре:
— Вы там, девочки, приготовьте сейчас чего-нибудь легонького, пока мы начнем с Володей свои дела. Позовете, как будет готово. — Мои девчата пельмени стряпают, — сказал он уже Поддубному. — Пойдем ко мне в кабинет...

* * *
— Ну, как здоровье? — спросил Поддубный, присаживаясь в предложенное кресло.
— Да как видишь, — Федоров улыбнулся. — Уже по квартире потихоньку с палочкой хожу. Если бы не девчата, и не моя сестра Маринка, труба бы мне пришла... Выходили...   Значит так, Володя, — Федоров попытался пододвинуть к Поддубному свое кресло, но не получилось. Поддубный опередил Федорова и, вскочив, спросил:
— Куда тебе, Павел Федорович, кресло поставить?
— Извини. Вот уж не думал... — Федоров замялся.
— Что вор в законе придет к тебе домой, и будет помогать таскать мебель? — Поддубный рассмеялся. — Я, если честно признаться, тоже не думал.
— Тебя, кстати, на сходке не стращали твои собратья штрафными санкциями за связь с ментом? — поинтересовался Федоров.
— Было. Отбрыкался.
— Если бы я знал, что ты вор в законе, никогда бы не пошел на встречу. Знаешь, подкузьмила меня Тамара.
— Чем?
— Да всем, Володя. И перед тем как мы с тобой начнем более конкретно говорить о делах насущных, позволь, — Федоров по-заговорщицки оглянулся на дверь, — чуть предыстории рассказать. Ну, ты же знаешь, Володя, что у меня с Тамарой произошло. Валентины дома не было, а Тамара пришла и...
— И вы трахнулись у тебя дома.
— Это бы, ладно, но я изменил Валентине, жене своей. Первый раз за столько лет супружеской жизни изменил... На том же диване, на котором мы с ней спали... У меня голова кругом шла. Совесть вконец замучила. Представляешь, Володя, мою ситуацию? Я, всегда говоривший жене правду, ничего от нее никогда не утаивал, разве что иногда по профессиональным меркам, не посвящал в секретные дела, и тут... Ты представляешь? Не знал, как Валентине в глаза посмотрю. Мы с Тамарой договорились больше не встречаться. Может, так бы оно и произошло, если бы меня Полетов не порезал... Они без меня все точки над «i» расставили. Сами. Междоусобицы между Тамарой и Валентиной, как ни странно, не было. Может, что-то и было бы, если бы я был здоров, а так, скорее всего, моя болезнь сгладила все острые углы...
— И они всё...
— Да не всё. Не всё. — Федоров отставил палочку в сторону. — Вижу, ты шокирован был, когда увидел у меня в доме Тамару вместе с Валентиной. Кстати, Тамара теперь частый у нас гость. Словно сговорились. Как-то по-бабски. Мне кажется, что девчата... поделили меня даже без моего согласия на то, оставив мне лично для себя только один день в неделю. Хотя, если честно, то и тот переполовинили. Марина, сестра моя, а она — набожная, как узнала о Тамаре, сразу за свои пожитки, и домой. И слова не сказала, но я видел, что она больно разобиделась и на меня, и на Тамару, и особенно на Валюху мою, которая, по убеждению Марины, стала тряпкой. Я, Володя, грешным делом, в тот день, когда меня привезли из больницы, случайно подслушал разговор Вали и Томы. Они пошли на кухню мыть посуду как раз после того, как Марина, надувшись и собрав вещи, побежала на предпоследнюю электричку. Слышу, как Валентина заговорщицки зашептала Тамаре:
— Ты хотела спросить, не ревную ли я тебя к Федорову? Еще как ревную! Я не хотела этого при Павле говорить, но тебе скажу, что ревную, как пантера. Ну да ладно. Скажи кому другому — не поверят, что я, баба, до сих пор не вцепилась тебе в волосы и не избила до потери пульса. Особенно соседки. Ну, что поделаешь, раз нас судьба свела. Красивая ты, Тамара, честное слово. Вот он — кобель...
— Не он...
— А, все равно. Ревную, но что из этого? Как говаривали в старину в России, ревность — не порок. Мы с тобой кто? Обыкновенное бабье, которым, как показывает статистика, мужиков катастрофически не хватает. Вот был бы Павел не простым русским, а, к примеру, турком, или где там разрешено по несколько женщин иметь, так сказать, гарем — все было бы, Тамара, нормально... А здесь, в России, да и в СНГ... Знаешь, давай представим, что Павел наш почти что турецкий султан, и...
— И поделим его между нами?
— Делить не будем, но, думаю, что...
— Что Валентина сказала еще Тамаре, о чем они дальше шептались — не знаю. Как назло, Володя, позвонил телефон. Валентина выскочила с кухни вся пунцовая, или мне так показалось, подала мне трубку и снова отправилась на кухню. И дверь за собой прикрыла.
Они вышли полностью удовлетворенные, договорившиеся приблизительно через час, или мне так показалось, что время долго идет... После этого Тамара у нас не меньше трех раз на неделе бывает... Вот такие пироги, Володя...
— А мне Тамара — ни гу-гу, — смущенно пробормотал Поддубный.
— Не выдавай меня, — только и успел проговорить Федоров, как в комнате появилась Тамара:
— Все, мужики, разговоры — на потом. Сейчас — в комнату, на запоздалый завтрак. Не знаю, как ты, Володя, но у Павла и корочки во рту с утра не было...
— Вместе с обедом? — подмигнул Федоров, восхищенно посмотрев на Тамару.
Иванькова кивнула и помогла Федорову подняться из кресла.
— Извини, я перезвоню, и сразу же за вами, — сказал Поддубный.
— Иди, звони, телефон в прихожей, — сказал Федоров.
— Да нет, я со своего, —  произнес Поддубный, вытягивая из кармана трубку мобильного телефона.
— Давай, только не задерживайся.
Поддубный, предвидя, что встреча с Федоровым затянется, отпустил машину с личным телохранителем, сказав, что вызовет, когда понадобится, и прошел в комнату, где уже был накрыт стол.

* * *
Пельмени, приготовленные Валентиной и Тамарой, были настолько вкусными, что Поддубный попросил еще одну порцию. Он ничего не спрашивал у притихших женщин. Иванькова, видно, уже рассказала Федоровой, что она — его названная сестра. Хозяин предложил выпить по стопочке. Валентина принесла бутылку. Тамара, словно хозяйка,  между тем, достала из серванта рюмки.
Поддубный чувствовал себя совершенно разбитым, поэтому его не тянуло на разговоры. Да и женщины, словно сговорившись, ели молча. Федоров, не обращая на все это внимания, пытался развеселить всех, но это у него не выходило.
— Спасибо, милые вы мои, — пророкотал он, когда  закончили с обедом. — Мы с вашего разрешения, еще побеседуем, а вас, если не возражаете, предоставляем самим себе.
Женщины не возражали, но все же, практически в один голос спросили:
— Мужики, вам кофе принести?
Мужчины кивнули и снова ушли в кабинет бывшего следователя по особо опасным делам.
— Здесь у меня кое-чего набросано, — Федоров достал из папки несколько густо расчерченных листков, разложил на столешнице. — Вот, взгляни. Это «проделки» Могильщика.  Надеюсь, тебе известно, что это бывший заключенный Московский.
Поддубный кивнул.
— Так вот, я думаю, Володя, что в данном случае тебе и твоим ребятам нужно действовать четко. Спланировать не хуже, как ты спланировал в свое время разбомблеж осиного гнезда Бешеного.
— Была бы зацепка.
— Зацепка? Да вон их сколько, — Федоров начал тыкать кончиком остро заточенного карандаша по кружочкам, которые были разбросаны по листу в солидном количестве.
— Понимаю.
— Понимать мало. Московский — простой исполнитель, некий суперкиллер, возможно, даже зазомбированный. Подозреваю, что им руководит кто-то. Даже не кто-то, не один «умненький», а целое бюро, вернее, лаборатория... Одному всего  не просчитать. Поверь мне как сыщику. Московскому некто заблаговременно рассчитывает не только кого убрать, но проводит даже «рекогносцировку» на местности, помогает с оружием, транспортом. Вот, скажи мне, пожалуйста, смог бы ты, вор в законе, достать, скажем, тихострел?
Поддубный задумался. Федоров его не торопил.
— Скорее всего, что нет, — наконец-то неуверенно ответил. — Может быть при лучших раскладах, но, скорее всего, что нет...
— А бывший зек получает тихострел с неограниченным количеством таких же сверхсекретных и только-только разработанных пуль к нему. Он не упражняется в «ремонте техники». Бросает после себя и «стечкины», и другие пистолеты, словно отплевывает шелуху от семечек.
— Ты хотел сказать, что Могильщик портит технику?
— Нет, я не о том. Если у тебя, к примеру, поломался  компьютер, ты не сам лезешь в него чинить, а вызываешь мастера. Или тебе его вызывают, и ремонтируют. Так вот, мастер может предсказать, сколько времени уйдет на ремонт, сколько денег за этот ремонт следует выложить, да и стоит ли ремонтировать эту сломавшуюся технику.
— Не понял.
— Я веду к тому,  что Могильщик непредсказуем. Ты думаешь, если меня отстранили от дел в Управлении и отправили на пенсию по состоянию здоровья, повесили вторую группу инвалидности, так значит, я сижу в своей каморке, которую именую кабинетом и одним местом груши околачиваю? Нет. Уж такая у меня профессия, что я, хочу того или нет, а слежу за «похождениями» Могильщика и других. И за «вояжами» ваших ребят. И, быть может, чуть профессиональнее, чем некоторые новоиспеченные молоденькие следователи.
— Понимаю и отнюдь не хотел своим недоверием посеять смуту в твоем мозгу, Павел Федорович.
Федоров улыбнулся, сложил листки, сбил их в стопку, постучал по столу.
— Судя по затребованным мной данным, слава Богу, мне их пока дают в Управлении, все старые дела по Московскому говорят о том, что он не мог такое творить на территории России, да и СНГ. Думаю, ваша почта не меньше предоставила тебе материалов, а вот что означает на его «визитке» перечеркнутое крест-накрест сердце, мне понятно. Но дальше...
— Дальше я тоже пока не разобрался, чего он хотел сказать аббревиатурой из трех «золотых» букв «Ж». Хотел выпендриться, чтобы люди вспомнили почти забытую и вновь возрожденную «пирамиду», созданную Мавроди из трех «М» — «МММ»?
— Вряд ли. Возможно, этой аббревиатурой Московский  хочет всем напомнить нечто о жизни? Ну, например, «живое живет живым» или нечто в этом роде... — рассмеялся Федоров.
— А почему бы и нет?
— Ладно, помозгуем и об этом. Кстати, ты ничего такого или подобного не встречал в вашей воровской практике?
— Да нет, — неуверенно произнес Поддубный. — Такого не было, точно. Аббревиатура с двумя «Ж» была, но с тремя — нет!
— Ладно, возьмем на заметку два «Ж». Что они у вас на зоне обозначали?
— Жыжыгалку, —  громко рассмеялся Поддубный.
— Я серьезно.
— И я серьезно, — теперь уже не смеясь, сказал Поддубный. — Ну, еще одну непристойность. — По отношению к «петушкам»...
— Ясно. Значит так, оставим расшифровку трех «Ж» на потом. Дальше... Судя по делам, по которым проходил Московский, он был тихоней, не таким, как предстает перед нами сейчас извергом. — Федоров поднял на Поддубного глаза. — Я прав?
— Согласен. Почта донесла после серьезной проверки, что Могильщик — тихоня, молчун, шага без подсказки не сделает... Мнительный и нерешительный.
— О чем я и доказываю тебе, Поддубный. Сформировавшуюся личность не переделаешь. Даже если сильно захочешь. Разве что его, как говорят последние данные науки, можно зазомбировать, но это...
— Извините, — в приоткрытую дверь заглянула Тамара, — кофе.
— Входи, Тамара, — повернувшись от стола, сказал Федоров. — Поставь, пожалуйста, на журнальный столик, — попросил он.
— Вы долго еще здесь будете? — поинтересовалась она.
— Вижу, что долго, — в комнату с крендельками заглянула и Валентина Васильевна. — Пожуйте, а потом и дальше продолжите.
— Может и вы с нами? — вырвалось у Поддубного.
— Мы сами по себе,  —  ответила  Иванькова. — Если, конечно, позволите.
Федоров, опираясь на палку, подошел к столику, взял чашку.
— Ну что, позволим, им? — спросил он у Поддубного, не преминув обласкать взглядом и Тамару, и жену.
— Вижу по твоим глазам, что позволим, — пророкотал Федоров и добавил, — смотрите, чтобы там все было тип-топ. Думаю, мы к ужину управимся, так что готовьтесь, девочки. Мы будем не злы, но запредельно голодны, и съедим все, что вы нам не поставите на стол...

* * *
Несмотря на веселость и непринужденность, между сидевшими за столом женщинами все же чувствовалась определенная натянутость. Как понял Поддубный, Валентина не могла простить Тамаре поступок, который заставил треснуть «зеркало». Вор в законе не придал бы этому значения, но чувствовал определенную боль за Тамару. Поддубный любил ее. Она была нежна с ним, верила как себе, поэтому он должен был всеми средствами уберечь названную сестру от подобного поступка. Но каким образом? Он не знал психологии женщин, да и вообще был только технарем со средним специальным образованием. Да, он уже привык руководить, возился с большинством недалеких шестерок, у которых на уме через слово мат, убийства, множественные язвы рассудка, которые прут из них лишь в одном направлении. Известно в каком...
Предвидя окончание встречи, Поддубный вызвал машину со Стреляным и уехал от Федорова не в два часа, как предполагал, а около восьми вечера вместе с Тамарой. Он ничего не спрашивал у нее ни тогда, когда они вышли из квартиры Федоровых, ни когда ехали в лифте, ни даже тогда, когда вор в законе вез ее в своей машине домой. Он знал: придет время, и Тамара сама расскажет все, без утайки. А сегодня... Сегодня ни он, ни она не были готовы к  кардинальному разговору. У него голова была забита иным — каким образом поймать Могильщика и отправить его на тот свет...
«Волга» Поддубного притормозила возле дома, в котором он купил Иваньковой квартиру. Тамара предложила ему выпить у нее чашку кофе, но Поддубный, сославшись на неотложные дела, отказался. О том, что убит Леня Хирург не сказал Тамаре. Не хотел посвящать в это мокрое дело. Меньше знаешь — больше проживешь.
На лестничной площадке было темно, снова кто-то разбил плафон и выкрутил лампочку. К квартире Тамару проводил личный телохранитель Поддубного Стреляный. Он ушел  только тогда, когда Иванькова, поблагодарив, закрыла за собой дверь и внутри косяка щелкнули два замка.

* * *
«Я идиотка, глупышка, самая что ни на есть дура!»
Тамара, быстрым шагом пройдя через прихожую и оставив там только свои туфли и кожаную куртку, которую повесила на вешалку, ворвалась в опостылую спальню ее одиночества, бросилась на диван даже не раздеваясь. Долго лежала не двигаясь. Отнюдь не приятные мысли рвали на части ее «я», расплескивали по всему мозгу яд недвусмысленности, недосказанности. По всему телу шел непрекращающийся озноб. Душа девушки скукожилась, озлилась на нее же.
«Да, да, да! Федоров мой настоящий, а не виртуальный или выдуманный любовник. Почему же я должна была зарываться подальше в «сено» и скрывать это ото всех? Даже от его жены? Хотя, может, от жены и следовало бы, но... Хорошо, что Валентина Васильевна знает об этом не понаслышке, а от него, и от меня. Понятно, ей тяжело, как женщине это знать — мне бы, наверное, было не легче, но в то же время она убеждена, что Федоров никогда ее не бросит, поскольку любит ее. Но, парадокс, он ведь любит и меня! — Тамара ударила кулаками в диван: — ну, зачем же так! Зачем? Чем я не угодила Всевышнему?  Почему у меня все не так, как у людей? Девчонки влюбляются, выходят замуж, рожают детей, живут, пусть и с множеством забот и неустроенности, пусть не все с нормальными мужьями, но многим-то повезло, и живут они любя друг друга и своих детей!»
Валентина как женщина знала, чувствовала и то, что у Тамары на душе не пусто, и что это не игрушки, не одноразовое увлечение, не спортивная злость...
«Хотя я познала его всего только раз, но какое это блаженство лежать с человеком, которого безмерно любишь, слышать у твоего уха его размеренное дыхание, биение сердца,  до счастливой одури вдыхать аромат, идущий от его разгоряченного любовью тела! А потом, наконец, ощутить его внутри себя. Пускай только единожды!»
Неожиданно Тамара поймала себя на мысли, что она хочет... родить ребенка от Федорова. Она вскочила с дивана, начала нервно ходить по комнате, потом снова плюхнулась на диван. Мысль, появившаяся несколько минут назад, ела поедом: да, она хочет ребенка от Федорова, и будет его иметь. Чего бы это ей не стоило! Чего бы ни сказала ей Валентина, и как бы не противился, если случится так, Павел.
Названный брат Поддубный неожиданно отошел на второй план. Федоров был для Тамары теперь всем: отцом, незаконным мужем, мальчишкой... И был любим. И в этом была ее вина. Если бы не пришла в тот вечер к Павлу, не легла по своей инициативе к нему в постель, возможно, и нашла бы своего рыцаря, но...
Мужчин, которые засматривались на нее, было хоть отбавляй, но теперь Тамара не могла найти такого, который бы затмил ей Федорова.
Тамара снова вскочила с дивана. Наконец включила торшер, прошла в прихожую к телефону. Решила позвонить подруге, но в двери... наткнулась на дуло пистолета, которое заставило Иванькову отступить назад. Сначала на шаг, потом на два... Она все еще была под эйфорией мысли, что родит от Федорова мальчика или девочку, поэтому плохо соображала.
Страха не было. Она не видела ни лица владельца пистолета, ни даже его руки. Перед ее глазами чуть дрожало только угрожающе черное дуло. Девушка словно проглотила язык. Она не запричитала, не побежала, а медленно и беззвучно отступала к дивану, на котором лежала только что сама и где оставила свою сумочку.
Поведение неизвестного мужчины и его пистолет, направленный на Тамару, не напугали ее, а, скорее, придали ясность мысли. Преступник показывал свои «зубищи» профессионально.
Тамара не упала и в обморок, а действовала и поступала по волчьим законам зоны, о которых в свое время ей рассказал Поддубный: «Не ты — так тебя!»
Она деланно закрыла глаза и рухнула на диван именно туда, где лежала ее сумочка.
Любой мог подумать, что Тамара упала в обморок. Как решил и мордоворот, пробравшийся в ее квартиру. Он расслабился и подошел на «расслабоне» к дивану. Красота Тамары поразила его и он перед тем, как исполнить заказное убийство, решил взять силой эту красотку.
Неизвестный положил пистолет в карман и, сбросив с себя куртку, упал на диван рядом с Иваньковой. Протянул свою огромную мясистую ручищу к груди девушки...
Как только его пальцы коснулись платья, она неожиданно резко повернулась и со всей силы саданула мордоворота по морде, а затем уже падающего на пол достала пуля из миниатюрного пистолета, который Тамара успела выхватить из своей сумочки.

* * *
Девушка была в шоке. На негнущихся ногах, словно ничего не соображающая, лишившаяся ума женщина, приблизилась к лежащему на полу мужчине. У него была большая дыра в черепе и потоком лилась кровь.
Рядом никого, кто бы смог ее утешить или снять стресс. Да, она убила сплошь татуированного ублюдка, успела выстрелить раньше, чем он нанес ей разящий пулей удар в сердце или полоснул финкой по шее.
Мордоворот был не прав. Конечно же, ему надо было сразу выстрелить в нее со своего пистолета и смотать удочки, но причиной его смерти стала жадность, вернее, похоть. Увидев миленькую, потерявшую сознание хрупкую девушку, зек не преминул возможностью сначала попользоваться ею.
Маленький пистолет всегда был при Тамаре. Нападавший об этом не знал, как не знал и того, что Иванькова стреляет не хуже призеров Олимпийских игр или чемпионатов мира и Европы. В свое время она тоже выступала на соревнованиях по стрельбе, занимала призовые места и не известно, как бы все повернулось. Может, она бы и стала призером Олимпиады или мира, если бы люди Француза не схватили ее на улице и не уволокли в машину, чтобы сделать потом рабыней Короткова с унизительным номером девять. Его девушке выкололи в тот же вечер на правой руке мордовороты Короткова.
Наконец пришла в себя и, преодолевая позывы рвоты, повернулась спиной к трупу и, прислонившись к косяку двери, сначала долго соображала, потом прошла в прихожую и набрала номер Поддубного.
Телефон названного брата молчал, и Иванькова, все еще дрожащими пальцами натыкала номер мобилки Королька.
Помощник Поддубного, несмотря на столь поздний час, ответил ей тут же, словно ждал звонка.
— Это Тамара. Где Поддубный?
— Слышу, что не кто-то другой, здравствуй, — удивленно проговорил в трубку Королек. — Ты чего не спишь? Почти одиннадцать ночи.
— Где Поддубный? — не ответив на вопрос Королька,  нетерпеливо спросила Иванькова.
— Прибыл домой серый, как земля, схватил свой дипломат и с час назад помчался спецрейсом на Москву. Разыскать?
— Не нужно, — в сердцах бросила женщина и положила трубку.
Звонок, раздавшийся в квартире спустя пару минут, заставил Иванькову вздрогнуть.
— Что случилось? У тебя голос как из преисподни, — как показалось Иваньковой, Королек был растерян.
— Меня пытались только что убить.
— И...
— Как слышишь, жива. Нападавший весь в татуировках...
— Да, да, конечно. Я сейчас пришлю шестерок. Жди. Нет, я приеду сам. Никуда не уходи! — В голосе Королька было сомнение и, как показалось  Иваньковой, разочарование, даже... злость.

* * *
Она нескончаемо долго держала у уха пикающую сигналами отбоя трубку. Сомнения разрывали ее. После того, как Королек разочарованно вздохнул, Тамара уже не знала, кому, кроме Поддубного и Федорова можно доверять, а кому — нет. В подозрение почему-то попала даже сестра Павла набожная Марина. О Валентине, жене Павла, она как-то не подумала...
Поддубного в Лучегорске и в окрестностях, понятно, не было. Скорее всего, он был уже где-то на подлете к Москве. Поэтому Тамара, не дожидаясь, пока прибудет к ней на квартиру Королек вместе с шестерками, больше не взглянув на труп, вышла из квартиры и закрыла ее на ключ. Свой пистолет прихватила с собой.
Уже выбежав из подъезда, Иванькова вдруг осознала, что она направляется к Федорову. Только Павел мог ее поддержать и защитить в отсутствие Поддубного от охотящихся за ней маньяков.
Внезапно, пройдя три или четыре квартала по темным, пустым улицам Лучегорска, Тамара остановилась.
«Дура! Куда я иду!?»
К Федорову нужно было топать почти через весь город, и Тамара могла оказаться у него дома лишь спустя три с половиной или четыре часа.
«Это все бред. Не могла ни Валентина, ни сестра Павла Марина подготовить, вернее, подкупить того дебила в наколках, чтобы он убил меня. Нет, мордоворота, ворвавшегося в мою квартиру, нашел и купил или заставил это сделать кто-то иной. Это не хитрый, неуловимый киллер. Киллеры так не поступают. Настоящий зек. А, может, его «подрядил» на убийство... Королек? Возможно, это он захотел меня убрать? Королек... Я его уже несколько раз ловила на подлоге...
Да нет же! Это, скорее всего люди Короткова. Поддубный предупреждал меня о том, что «люди» Француза охотятся за мной!»
...Огромная толпа молодых парней и девчонок едва не сбила Тамару с ног. Они, кем-то подзадоренные, куда-то мчались по тротуару, по пустой проезжей части.
За углом раздался звон разбиваемого стекла. Это окончательно протрезвило Тамару, и она бросилась назад, как ей казалось, к спасительному месту — своей квартире.
Даже если Королек и нашел зека, который согласился ее убрать, теперь Иван этого повторно сделать не посмеет, поскольку Поддубный тогда обязательно вычислит его, несмотря ни на что...

* * *
Ровно в двадцать три часа, практически рядом с городским управлением внутренних дел послышался звон разбитых стекол.
Дежурный по Управлению капитан Кривоспинов сразу же протянул руку к кнопке сигнала тревоги, чтобы отправить на место группу быстрого реагирования. И в это время на его пульте замигали семьдесят две лампочки, предупреждая о незаконном вторжении на охраняемые объекты. Определить, что это были за объекты, Кривоспинову не составило труда. Под мигающими красными лампочками обозначались все аптеки Лучегорска. Кривоспинов сначала подумал, что дала сбой техника, где-то закоротило, но, когда он перешел на запасной вариант, «картина» осталась прежней.
Не успел капитан Кривоспинов дать команду и набрать на компьютере сообщение для того, чтобы поднять по тревоге все спецподразделения по охране, как раздался предупредительно-настырный звонок из приемной губернатора.
— Да знаю, я знаю, аптеки грабят, — проворчал Кривоспинов, но трубку все же взял. Начальник охраны губернатора сообщил капитану не о  нападениях неизвестных на все аптеки города, а о происшедшем в кабинете губернатора и просил немедленно прислать к ним следственную группу.
Кривоспинов растерялся.
«Да что же это за день такой сегодня? И не пятница, и не тринадцатое число... Середина недели»...

* * *
...Перед дежурством он не отдыхал. Как и все сотрудники городского управления внутренних дел, отложив в дальний ящик стола неоконченные дела, ему где-то около десяти утра пришлось вместе со всеми выехать к гостинице «Лучегорск». Затем была мэрия... Потом «погоня» до шести тридцати за многочисленными продавцами наркотиков, их доставка в Управление...
Кривоспинов никогда бы не подумал, что продавцов «нары», разбитых на секторы, в Лучегорске так много.
Некто Иванцов или Иванов сообщил по личному номеру Сидоренкову еще на прошлой неделе адреса притонов и практически все места продажи наркотиков, дал не только приметы продавцов, но и сбросил по модему их... фотографии.
Операция «Игла» разрабатывалась в строжайшей тайне. Сначала в нее были посвящены только начальник городского управления внутренних дел полковник Севастьянов и майор Сидоренков. Даже первый заместитель Севастьянова подполковник Ашукин был «не в курсе». Ашукину сообщили об операции «Игла» за день до начала, а личному составу о ней довели лишь вчера, в восемь утра.
Райотделы в это дело не посвящали вовсе. Могло быть, что и половины продавцов не взяли бы. Не исключено, что многие «пешки» в райотделах, а может, кто и повыше, тем или иным образом были связаны с продавцами. Как же, те платили немалую мзду за то, чтобы их не трогали. Их и не трогали...
Из соседней области в Лучегорск накануне прибыл отряд быстрого реагирования, который Севастьянов, Ашукин и Сидоренков планировали непременно задействовать в операции «Игла», но его, после случившегося в конференц-зале гостиницы «Лучегорск-2», сразу же переключили на прочесывание зоны «Zero» вокруг нее...
О том, чтобы отменить операцию «Игла» не могло быть и речи. Ее начали ровно в полдень, несмотря на происшествие в конференц-зале гостиницы «Лучегорск».
...Перед заступлением на дежурство, в девятнадцать тридцать капитана Кривоспинова, взмыленного, выжатого практически как лимон, проинструктировал полковник Севастьянов о том, что в городе к вечеру или ночью могут возникнуть различные инциденты.
Севастьянов мог даже не инструктировать капитана, который сам участвовал в поимке и наркоманов, да и продавцов. После такого разгрома в городе могло произойти не одно «ЧП».
И действительно, не «причастившиеся» наркоманы громили окна во всех семидесяти двух аптеках города, прорывались внутрь в поисках наркотиков. Практически у всех севших на иглу, и не имевших в запасе ничего на «черный день»,  была ломка...
Наркоманами кто-то руководил. Неизвестный сеял смуту в городе...
Кривоспинов даже ужаснулся, когда ему сообщили, что у каждой аптеки было, по крайней мере, до ста или более сотни молодчиков и девиц, охочих уколоться гадостью, понюхать, подышать... И что отряды быстрого реагирования не смогли справиться с огромной массой распоясавшихся молодчиков, которые, не найдя во многих аптеках требуемых наркотиков, пошли громить центральную улицу Лучегорска — все магазины и офисы подряд, жечь стоящие у тротуаров автомобили. Это был Содом и Гоморра...

* * *
Центр города утром напоминал Сидоренкову увиденный года два назад боевик. Под ногами, куда он не ступал, хрустело стекло, повсюду валялись булыжники, палки, невесть откуда взявшиеся прутья и заостренные пики. Не только в аптеках, скучившихся в основном на центральном проспекте, но и в близлежащих офисах и магазинах гулял ветер, и в грязи валялись сотни, если не тысячи всевозможнейших пакетов, коробок, банок с консервами...
Солдатики, оцепившие пострадавшие городские кварталы, мерзли в своих утлых шинелях под промозглым дождем и срывающимся с неба снегом.
«Нельзя объять необъятное», — вспомнил Сидоренков выражение Козьмы Пруткова, когда смотрел на бедлам, творящийся на проспекте.
Уже почти рассвело. Дворники, матерясь, прибирали «вещественные доказательства», хозяева магазинов и офисов чуть  пришли в себя от шока и не хватались за головы, а подсчитывали свои убытки и тоже пытались наводить «порядок».
— Поехали, ребята, в Управление, — сказал Сидоренков Ивану Переверяну и Юури Калласу, проходя к управленческому «жигульку». — Здесь и без нас справятся, а вот там, навряд ли. Думаю, жмуриков натащили в СИЗО немало...

* * *
Понимая, что Иванькова на грани срыва, Поддубный, прилетевший домой к половине девятого утра из Москвы по вызову Королька, выслушал девушку не перебивая. Покушался на нее зек со стажем — Круп. Он не мог не знать, кто такая Тамара, поэтому был уверен на все сто, что дело не раскроется и Иванькова, будучи трупом, унесет с собой в могилу все, о чем бы она могла рассказать Поддубному и о чем рассказывала ему именно сейчас.
Нервно теребя на блузке  пуговицу, Тамара сообщила Поддубному во всех подробностях о том, что произошло в ее квартире после того, как она, отпустив Стреляного, вошла в нее.
Если бы девушка увидела мордоворота сразу, то подняла бы крик и Стреляный, конечно же, сработал бы так, как и поступал в данном случае обученный телохранитель. Но Тамара встретилась нос к носу с мордоворотом намного позже того, как Поддубный уехал.
Рассказала Иванькова названному брату и о том, как  мчала по улицам домой среди толпы беснующихся наркоманов, которые громили все подряд.
Она не помнила, как вскочила в подъезд и по лестнице взбежала на свой этаж.
Дверь в ее квартиру была открыта настежь. Перед ней стоял знакомый Тамаре помощник Королька, который, как только Тамара появилась на площадке, кликнул Королька.
Иван вышел. Он был растерян, но в то же время пытался не подать вида.
— Здравствуй, — негромко произнес он, обнимая девушку, которая, забыв все, что думала о нем буквально несколько минут назад, что подозревала, прильнув к Корольку, заплакала тут же, навзрыд. — Успокойся. Слава Богу, что все прошло хорошо, что он тебя не укокошил. Эта падла уже никому больше не всадит свое поганое перо в бок, никого не прирежет! Пойдем в комнату. После твоего выстрела соседи и так уже наставили свои локаторы. Еще милицию вызовут. Разбирайся потом... Бабка из шестнадцатой квартиры уже выглядывала, что, мол, вы делаете в такое время?  Я с трудом убедил, что сломался замок, а я — твой далекий родственник, приехал с друзьями. А ты попросила исправить замок, вот, мол, и возимся. Она, правда, видела меня здесь пару раз, поэтому поверила.
Тамаре пришлось со страхом входить к себе.
Труп мордоворота уже вложили в огромный черный мешок и выволокли в прихожую. Тамара едва об него не споткнулась. Четверо пареньков с наколками на пальцах, усердно терли тряпками полы, смывая кровь. Ее снова потянуло на рвоту. Иванькова едва справилась с позывами.
— Не бери много в голову, — пробормотал Королек. — Сейчас закончим и поедем на базу. Я уже сообщил Поддубному. Он утром будет дома.
И вот сейчас Володя сидел рядом с ней и, успокаивая, придерживал за трясущееся плечо.

* * *
Когда Тамара закончила свой путаный рассказ, Поддубный грязно выругался и, вскочив с кресла, нервно заходил по комнате. Несмотря на то, что эту ночь он не спал, вор в законе был как огурчик. Поддубный был вне себя от ярости: грязный зек мог убить Тамару! Кто его подослал? Кто нанял этого скотину, это быдло? Не может быть, чтобы подославший не знал, на кого поднимает руку! Бык мог и не знать, но его хозяин ведал наверняка. Снова проделки Московского? Вернее тех, кто, как куклой управляет им? Да нет, не похоже. Там все значительно проще: пуля в лоб без разговоров и пишите эпитафию да заказывайте молебен об убиенном или убиенной...
— Королек! — взревел Поддубный.
Когда Иван вскочил в комнату, Поддубный тут же приказал помощнику найти Стреляного, чтобы тот немедленно мотал на квартиру Иваньковой и дожидался там. Чего именно должен был ждать в квартире Тамары Стреляный, Королек не уточнял. Он внимательно наблюдал за Иваньковой. По ее крепко сжатым губам и тоже злым глазам, помощник Поддубного  понял: Тамара обозлена на всех, кто ее сейчас окружает — даже на Дубика.
Девушка сидела на диване, сжав коленями руки. Она только взглянула на вошедшего  Королька, опалила его ненавистью и неким, как показалось Ивану, презрением и снова опустила голову на руки.
Поддубный отмахнулся и Королек, чтобы не нарваться на неприятности, тотчас пулей выскочил из кабинета вора в законе. 

* * *
Француз не собирался долго, как прежде нежиться на диване, и не задрых. Посмотрев на лежащую рядом с ним присмиревшую Галину,  Антон вспомнил картинную галерею, для которой  он приказал своим подчиненным купить специально весь первый этаж девятиэтажки. Все жильцы дома согласились, на удивление, быстро. Как же, им бесплатно предоставлялись квартиры лучшей планировки, и каждая квартира увеличивалась на одну комнату. Кто откажется от манны небесной. Буквально за месяц всё перестроили под евростандарт, и в день рождения Галины, первая частная картинная галерея в городе начала функционировать. Ее, конечно, сильно не афишировали, но нужных людей к открытию доставили даже из Эрмитажа и Третьяковской галереи. Деньги сделали свое.
Сальные, восторженные речи по поводу картин Галки, Коротков сразу же опустил. Перед ним стояло ее испуганное, без кровиночки лицо. Оно, до того как их взяли громилы, искрилось радостью, здоровьем и гордостью за то, что ее работы признали известные искусствоведы России. Правда, Француз в момент поимки выглядел отнюдь не лучше своей избранницы. Он не мог не только крикнуть, но даже хоть что-то прошептать, подать знак своим идиотам-телохранителям, которые, занявшись фуршетом, прохлопали шефа. Француз просто оторопел от наглости и бесцеремонности, с которой его взяли неизвестные мордовороты...
«Кому же я нужен? Кто осмелился положить на меня алчущий «взгляд»? — думал Коротков.
Ребята, бравшие его с Галиной, действовали отчаянно, нагло и в то же время, с умом. За это Француз им ставил большой плюс. Таких мордоляпов он сразу бы поставил на довольствие — профессионалы...
«А, может, кто-то из «друзей» так решил пошутить? Ну и шуточки... С кем же я не сработался и когда?»
Коротков встал с дивана, достал со стула смятую, но чистую клетчатую рубашку, нашарил босыми ногами тапочки, которые тоже предоставили в пользование, сладко потянулся.
— Ты чего, птичка, вскочила? Лежи, понежься на пуховиках — никто тебя в шею не гонит. А я... Я пяток минут понюхаю здесь, что и к чему. Пока все еще ничего, — сказал он Галине, которая, откинув простыню,  голышом сидела на диване. — Нас с тобой до сих пор не застрелили, не повесили, не свернули нам шеи. Откровенно говоря, Галя, порадовала меня «встреча».
Галина надула губы, которые стали еще больше, еще пухлее и ничего не сказала Французу, только посмотрела на него заспанными глазами, в уголках которых еще остались капли сна.
— Ты думаешь, было бы лучше, если бы нас избили до потери пульса, а потом  бросили в какой-то замызганный подвал Воронежа или в сырой погреб в безымянной деревушке, затерявшейся на нескончаемых просторах России?
— Я ничего не думаю, — огрызнулась Галина, поправляя  взлохмаченные волосы. Ее словно точеные мастером-умельцем груди с нежно-розовыми сосками, взметнулись кверху. — Что тут думать! Пока нечего, Антон...
Француз, согласившись, кивнул. — Ты словно в воду этого бассейна смотрела.
— В смысле?
— Да без смысла, — Коротков с трудом оторвал взгляд от обнаженной и такой желанной женщины, потер руки, подошел к приоткрытому окну, выглянул из него наружу и снова повернулся к девушке. — Значит так, Галка, мы, значит, не в Москве и, значит, не на севере. Это раз. Здесь еще тепло, а в Москве, ты же слышала, уже шесть градусов мороза. Значит, мы где-то на юге...
— Значит, значит... Сказал бы еще, что нас отправили специальным рейсом в Африку, или куда-то на Сейшельские острова, —  бросила реплику Галина.
— Да нет, не похоже, — Француз, не обратив на реплику Галины внимания, не отходил от окна. Он вздохнул, снял с рукава рубашки несуществующую пылинку. — Думаю, отсюда нам не убежать, — с грустью в голосе проговорил он. — Может, мы где-то в районе Сочи, или в Краснодарском крае. Или нас с тобой отправили в сопредельное государство, которое называют Украиной. Ну, к примеру, в Крым... Хотя, не уверен. Пограничников мы не проходили, паспорта у нас не спрашивали...
Галина ничего не ответила ему, только хмыкнула. Какие могли быть пограничники для спецрейса. И куда? На Украину? Смешно. Там все тип-топ. Вылетел откуда-то, может, из Воронежа или Липецка самолетик, его провели диспетчеры как грузовой или спецгруз, и все...
Он не обратил внимания на ее открытую издевку-вызов и надолго замолчал. Колесова уже набросила на голое тело махровый халат и тоже подошла к окну, прижалась к Французу, чмокнула в щеку
— Колю-учий, — как бы мимоходом тихо проговорила она. — Не расстраивайся так, Антон. Все уляжется...
Ее слова почти взбесили Короткова и он, чтобы не наговорить колкостей, отстранил от себя Колесову и снова выглянул в окно.
То, что его не обыскали после того, как утащили из центрального зала картинной галереи на лестницу, ни во время переброски неизвестно куда, было странно. Еще больше странности было в том, что и за ним, и за Галкой ухаживали, как за малыми детьми... Да и после стольких месяцев содержания в предыдущей квартире его никто не осматривал, или, как говаривают в криминальном мире, не шмонал... Да и тут твердолобые исполнители заказчика даже поленились пробежаться по карманам его пиджака. А там было чем поживиться: нераспечатанная пачка стодолларовых купюр, почти игрушечный, но начиненный тремя парализующими пульками пистолетик, похожий на зажигалку размером пять на пять сантиметров... Не сняли громилы даже перстень и золотое кольцо. Видно было, что им за его поимку заплатили бешеную сумму.
Коротков отошел от окна. Масса деревьев и узенькая дорожка, посыпанная свежим песком и уводившая в чащобу, ничего не могла сказать ему о том, где же они все-таки сейчас находятся с Галиной. И — никого, словно все вымерли...
Коротков даже не пытался сообразить, как убежать отсюда. Да и зачем? Возможно, если бы он знал, где находится, или хоть кто-то наведался к ним в эту огромную комнату — другое дело. Он бы, скорее всего, нашел способ разговорить то ли прислугу, то ли сторожей, которые, естественно, были где-то рядом и неназойливо следили за ними...

* * *
В кабинете Поддубного было столько дыма, что, казалось, там висит сизый туман. Огромная пепельница, которую час назад опорожнил Королек, снова была полна пепла и окурков.
Вошедший Королек только шумно вздохнул, положил на стол перед Поддубным очередную пачку «Мальборо» и уже собрался уходить, но его остановил вор в законе:
— Погоди, Иван. Что нового слышно о проделках Могильщика?
Королек только развел руками: новыми сведениями к этому часу он не располагал, а делать какие-то свои умозаключения именно в данным момент при таком заведенном Поддубном ему не хотелось.
Поддубный, получив утром на свой компьютер развернутое сообщение, в котором было расписано, как погиб Леня Хирург, заперся в кабинете и долго изучал его.
Получалось, что Леню Хирурга и всех его сопровождающих подлец Московский накрыл в самом неудобном для киллера месте. Он не мог ни при каких раскладах спрятаться. Просто нахально  вышел на трассу и в упор грохнул сначала «Волгу», в которой ехал с телохранителем Леня Хирург, а потом и следующий за «Волгой» «Жигуленок».
Свидетелей этой транспортной трагедии, как таковых, не оказалось. Разве что молоденькая сельская девушка Анна, которая стояла на остановке и ждала рейсового междугородного автобуса, который должен был подойти по расписанию. Она на этом автобусе всегда ездила в Лучегорск, и водители ее уже знали.
Анну разыскали шестерки Поддубного. На первом же посту ГАИ девушку, как свидетеля дорожно-транспортного происшествия, оставили писать объяснительную.
Она все и рассказала. Девушка уже стояла на остановке, когда  Московского привезли сюда на черной легковой машине, марку которой она не могла назвать. Это был то ли БМВ, то ли «Вольво», а, может и «Фольксваген». Короче, иномарка. Машина сразу же развернулась и помчала в сторону Лучегорска.
Девушка живо описала парня с бородкой-клинышком, который вышел из иномарки с огромной сумкой. Он даже не смотрел по сторонам. Не обратил он внимания и на вжавшуюся девушку в полуразрушенный прямоугольник из кирпича остановки, выложенный лет двадцать или больше тому назад, а сразу же достал из сумки оружие, положил его на плечо, направил на пустую трассу. Затем он сел на сумку, рядом положил свое оружие.
Увидев вынырнувшую внизу из-за поворота «Волгу», а за ней и сине-зеленый «Жигуленок», тот, что был с бородкой-клинышком, резко встал, схватил свое оружие, положил его на плечо и, захватив левой рукой сумку, выбежал как раз на середину дороги.
Как только «Волга», преодолев крутой подъем, выскочила на равнинный простор, и была от мужчины уже метрах в ста, из его оружия вырвался сноп дыма и огня. По словам Анны, что-то большое понеслось в сторону черной «Волги» и она взорвалась и запылала. Этот же мужик выхватил из сумки еще один то ли гранатомет, то ли «Муху» — девушка не могла даже определить, что именно — и, не раздумывая, прицелился и выпустил второй заряд по остановившихся и поворачивающих назад «Жигулях». Снова страшной силы взрыв. Машину разметало на куски...
По иномарке, которая вынырнула вслед за «Жигулями» мужчина с бородкой-клинышком не стрелял. Он, пока автомобиль подъехал к нему, собрал в свою огромную сумку оружие, сел в открывшуюся практически на ходу дверь, и иномарка рванула в сторону от Лучегорска.
Анна не запомнила номер машины, хотя видела этого с черной бородкой отчетливо. Перед ней разложили тут же, в ГАИ с десяток фотографий, на которых все мужчины были с бородками клинышком. Анна не растерялась, и сразу же указала на фотографию, на которой был запечатлен Московский...
Потушив неизвестно какой окурок в полной пепельнице, Поддубный поднял трубку и набрал номер Иваньковой.
Девушка была дома и откликнулась сразу.
— Тамара, здравствуй. Часа через два жду в офисе. Я пошлю машину за тобой. Стреляного оставишь на месте.
— Привет, Володя. Только заеду к Федоровым. Обещала. Машину не надо. Доберусь общественным транспортом. Пока, —  весело ответила девушка и положила трубку. Кстати, я уже собралась, выхожу. Дать Косте?
— Пусть сидит в засаде.
— Договорились, и пока!
— Пока, — Поддубный положил трубку еще до того, как ее положила Тамара.

* * *
Вор в законе  долго и нервно ходил по комнате. Он никак не мог привыкнуть к тому, что его размеренная жизнь все чаще и чаще стала давать сбои. Да такие, что в пору было выть как в сильную метель голодному волку. Шелупонь начала нагло чистить перышки, возникать, рыть «ямы». Осадить некоторых Поддубному стоило большого труда. Шестерки ныкались без стоящей работы. Вот и выпендривались, как вычесанная из обовшивленных волос вошь на гребешке.
«Да, мне ведом страх, — думал Поддубный. — Я раньше даже не мог представить этого. А вот теперь... — Он хмыкнул. — Надо же! Боюсь за своих от... своих же! Прав был кто-то, когда сказал, что бояться надо живых. Вот и я вынужден бояться — всей шелупони, которая возникает, не перестреляешь...»
Телефонный звонок был не резким, но в то же время заставил задумавшегося Поддубного, который почти «ушел в себя», вздрогнуть.
Достал со столика телефон, откинул, как он сам назвал, «говорилку» и бросил:
— Слушаю.
— Тебя собираются порешить, будь осторожен. После того, как пришибут твою Тамару. Телефон поставлен на прослушивание...
Голос говорившего был хриплый, надтреснутый, незнакомый Поддубному.
Вор в законе не успел даже рта раскрыть, как в трубке дробно запикало.
Шестеркам сегодня придется показать себя в работе. И они покажут это, Поддубный не сомневался. Будут из кожи лезть, но найдут, где прячется тот, кто дал наводку на квартиру Иваньковой. Они обязаны найти и поставивших его телефон на прослушивание и тех, кто собирается его либо постращать, либо, что ближе всего, убить...
Хотя, все было странно. Никто открыто не говорил Поддубному, что, мол, хватит верховодить, никто не бил по ушам, но в последнее время замечал, что вокруг него и близких к нему людей велась какая-то закулисная, непонятная и неприятная ему возня.
А теперь на него давили и внаглую.
Поддубный захлопнул «говорилку», бросил телефон на стол. Хотел позвать Королька, но передумал. Необходимо было сначала самому разобраться, а уж потом... Но перво-наперво решил поставить точку над «і» относительно Тамары  Иваньковой.
Нет, это было не случайно. Зек, на счету которого почти пятнадцать лет отсидки, не стал бы поступать так. Зачем лезть в квартиру, с бронированной дверью? Открыть ее без ключей не просто. Зечара не орудовал отмычкой — знающие люди проверили. У него при себе были ключи от квартиры Тамары. Значит, кто-то сделал копии с ключей. Кто?
Поддубный еще не знал, кто дал наводку зеку-дебилу, который не смог справиться с бабой, пусть даже ею была названная сестра. Неожиданно поймал себя на том, что, возможно, все это подстроено, чтобы предупредить его, попугать?
Да нет же! Все выглядело естественно... Грязный зечара сначала изнасиловал бы Тамару, а затем пристрелил, и не крякнул, не будь у нее классной подготовки по стрельбе.
Вор в законе потянулся к телефонной трубке, набрал номер квартиры Иваньковой, где должен был находиться Стреляный.
Костя трубку не брал, и после десятого длинного гудка, Поддубный дал отбой и вызвал Королька, которому тут же приказал послать на квартиру Иваньковой ударную четверку во главе с мордоворотом Сенчиком.
— Прибудут на место, пусть не лезут на рожон, а проверят все и доложат.
Королек понятливо кивнул и бросился отдавать распоряжения.
Спустя сорок минут, когда Поддубный уже начал злиться, на него вышел Сенчик, доложивший, что Стреляный и еще двое убиты. Жильцы вызвали милицию, поэтому в квартиру Иваньковой ударная четверка не полезла. Трупы не опознали, поскольку в квартире было полно фараонов.
«Где же Тамара?  Неужели и она?» — и тут же, упавшим голосом спросил:
— Тамара...
— Соседка сказала, что полчаса до погрома поехала к какой-то Валентине.
— Ясно. Возвращайтесь на базу, —  коротко бросил он, дал отбой и сразу набрал номер телефона Федорова.
Как только в трубке послышался уверенный голос, Поддубный с ходу спросил:
— Тамара у тебя?
— На кухне с Валентиной о чем-то шепчутся. Позвать ее к телефону.
— Ну, слава Богу, — у Поддубного отлегло.
— Чего всполошился?
Поддубный рассказал о покушении на Тамару и попросил Федорова по возможности разузнать, кого убили в квартире Иваньковой.
— А она мне — ни гу-гу, — пророкотал в трубку Федоров. — Сейчас сниму с нее стружку.
— К телефону не зови, но предупреди, чтобы домой не появлялась, и ко мне не ехала. Если не хочет ночевать у вас, пусть перезвонит, я пришлю машину. У меня все. Будь здоров!

* * *
Его надежда на отпуск рухнула снова. Сидоренков не мог даже себе представить, как воспримет вечером его сообщение жена. Третий год подряд он портил ей отпуск. Полина с дочерью без него не поедет. Завтра утром пойдет и сдаст билеты. И будет срывать свое зло весь месяц на кастрюлях.
Резкий сигнал внутреннего телефона заставил Сидоренкова вздрогнуть.
Майор поднял трубку.
— Добрый день, — раздался среди скрипа и шелеста усталый голос Севастьянова.
— Здравия желаю, товарищ полковник.
— Срочно зайди ко мне, — сказал Севастьянов и положил трубку.
Сидоренков недоумевал.
Если Севастьянов вызывал его к себе в кабинет, а не передал распоряжение по телефону, значит, в городе снова что-то случилось. Но что могло еще случиться после происшествия   в конференц-зале гостиницы «Лучегорск-2», мэрии, погрома аптек и убийства мэра?
Бросив трубку на рычаги, Сидоренков собрал разработки по делам наркоманов, положил их в папку и, поднявшись из-за стола, прошел к сейфу.
Спустя минуту он уже был на лестнице.
«Ну что, разве я был не прав? — думал он, шагая по ступенькам. — Какой к черту отпуск... Нашли время будоражить город... Нет, чтобы денька через три, когда мы с Полиной и с дочкой были  бы уже в деревне... Бо-ольшие фигушки тебе, Григорий Николаевич, на одноразовой тарелочке...
— Здравствуйте. У себя? — спросил он секретарши Севастьянова.
Вера Ивановна подняла от компьютера голову, кивнула.
— Разрешите? — приоткрыв дверь, спросил Сидоренков.
Полковник поднял голову от стола, на котором ворохом лежали бумаги:
— А, Григорий, проходи, садись, я через минуту, — словно извиняясь, проговорил он усталым голосом.
Сидоренков сел в кресло.
— Значит так, Гриша. Придется с отпуском тебе подождать. Извини...
«Как в воду глядел, — мысленно ухмыльнулся  Сидоренков. — И сон, как говорят, в руку, лучше бы не снилось ничего вовсе».
— Знаю, что жена тебя съест с потрохами, но...
— Я понимаю.
— Но такая ситуация. Возьми у Веры Ивановны командировочное предписание и сегодня же в Воронеж.
— Куда? — Сидоренков даже привстал. Майор ожидал, что Севастьянов подбросит ему еще пару дел, связанных с Могильщиком, но такого поворота событий не мог даже предположить.
— В Воронеж. Уж если похищена такая фигура, как Коротков, отдохнуть нам не дадут.
— Опять на круги своя? — пробормотал Сидоренков и погромче спросил:
— А мы-то при чем? Миллиардера похитили не у нас, а в Воронеже. И давно...
— Вот именно. Ниточки ведут и к нам, в Лучегорск. Не исключено, что Короткова пришили наши местные мафиози. Распоряжение пришло от генерала Кривоногова.
— Пускай бы кого из своего областного управления и посылал в Воронеж.
— Приказы не обсуждают, майор, — неожиданно резко произнес Севастьянов. — На тебя вышли воронежцы, поэтому тебе и придется мотать в Воронеж.
— Ну, спасибочки коллегам. Отпуск перепоганили.  Ашукин настучал?
— При чем здесь Ашукин? В отпуск ты все равно бы не пошел, — Севастьянов протер свои воспаленные от бессонной ночи глаза.
— Лучше бы нашим здесь помог, — товарищ полковник.
Севастьянов развел руками и Сидоренков понял, что дальнейшие разговоры неуместны.
— Разрешите выполнять?
— Езжай. Командировочное предписание у Веры. Билеты тоже. Поезд, — Севастьянов взглянул на часы, — через полтора часа. Не опоздай.
Сидоренков кивнул и вышел. Он понял, что с Полиной до отъезда не сможет не то, что встретиться, но, возможно, даже переговорить по телефону — она как раз по его расчетам, стояла в кассе предварительной продажи билетов.  Позвонить туда было невозможно, а подъехать — не хватало времени.

* * *
Похороны  оператора местной студии телевидения Павла Кривцова и молоденького сержанта городского управления внутренних дел Николая Ганулича, а также губернатора области Виктора Петровича Черникова, его заместителя Ивана Петровича Куркова, мэра города Ивана Николаевича Попова, его телохранителей, вылились во всегородскую скорбь. Местному руководству пришлось на время похорон приостановить движение транспорта по центральному проспекту.
Весь город уже знал, что все эти жесточайшие убийства совершил Московский. Никто, конечно, не сказал горожанам, что два трупа — уважаемого горожанами Черникова и Куркова, просто «повесили» на Могильщика.
Практически всех убитых бизнесменов, трупы которых из гостиницы отправили в городской морг, уже «разобрали» родственники, прилетевшие за ними из Москвы, и из других городов России.
Венков было море. На центральное кладбище наехало столько автомобилей, сколько не наезжало и в день официальных поминок.
Управление внутренних дел было все на боевом дежурстве. Избежал сего неприятного присутствия на стенаниях женщин и куче хмурых взглядов мужчин только Сидоренков, который по приказу Севастьянова выехал в Воронеж. Москва по поводу исчезновения господина Короткова не только все уши прожужжала, но и мозги не раз обещала вправить и воронежцам, и следователям из Лучегорска, поскольку очень уж определенные ниточки вели в Лучегорск. О том, что Антона Зиновьевича Короткова умыкнул и где-то пришил Могильщик, и речи не могло быть. Он именно в день похищения или убийства бизнесмена «поупражнялся» в Тамбове в отменной стрельбе из похищенного тихострела. Там Московский отправил на тот свет четырех предпринимателей и случайную старушку. Вернее, в старушку он не стрелял. Она, попав в треугольник  беспредела, и став случайной свидетельницей, умерла от разрыва сердца. Поэтому Московский  никак не мог быть в одно и то же время на двух «мероприятиях».

* * *
В Воронеже была такая метель, что сравнительно легко одетый Сидоренков продрог сразу же, едва отошел от железнодорожного вокзала. Он вначале поездки жалел, что не поехал в Воронеж автобусом, как в первый раз, но теперь  Сидоренков даже мысленно похвалил себя: в такую метель где-то застряли бы по дороге, а так железка притянула...  В городское управление внутренних дел добрался часа через полтора. Конечно, если бы он позвонил знакомым следователям  капитану Крабову, или Пичугину, его бы непременно встретили на машине, но Сидоренков не хотел обременять ребят — у каждого следователя работы всегда невпроворот. Особенно нынче, когда пошла мода не только грабить банки и крутые офисы, но и взрывать машины с крутыми, воровать их... Вот и с Антоном Зиновьевичем Коротковым... Мало того, что его умыкнули почти в центре города на глазах у многочисленных гостей, но и... неизвестно что с ним и Галиной Колесовой сделали. Прошло немало времени  после исчезновения.
Вчера днем, перед поездом, лишь предупредил, что приедет и просил забронировать гостиницу, на что Пичугин даже разобиделся и сказал, что ночевать Сидоренков будет у него.
— Я-то, Григорий, с Женей Крабовым у тебя ночевал, так что, не обессудь. Никаких гостиниц...
Дежурный по городскому управлению внутренних дел уже был осведомлен и как только Сидоренков вошел в дверь и представился, сразу же набрал по телефону номер и сообщил Крабову о приезде гостя, затем, положив трубку на аппарат, поднял голову на Сидоренкова:
— Кстати,  Евгений Николаевич Крабов и Тихон Степанович Пичугин у нас уже не работают.
— Не понял, — Сидоренков был поражен настолько, что большего выдавить из себя не смог. — Я же только вчера днем разговаривал с  Пичугиным, и капитан ничего мне не сказал, — пробормотал он.
— Это было вчера, — старший лейтенант улыбнулся. — С сегодняшнего дня они, так сказать в четыре руки и о двух головах поднимают «целину» в частном сыскном агентстве. Денег у нас кот наплакал, бывало, что месяцами не платили, а там крутые деньги, и сразу... Вот Крабов и Пичугин и ушли...
— Понятно, — пробормотал Сидоренков и подумал, что  это неожиданное сообщение с самого утра вносит определенные неудобства и коррективы в его планы. С кем же ему предстоит работать?
Расхристанную мысль Сидоренкова прервал, взглянув на бумажку перед собой, дежурный:
— Подождите, Григорий Николаевич. Сейчас Крабов подойдет. Здесь недалеко. Посидите в кресле. Или сходите в буфет, кофе попейте, перекусите с дороги.
Поблагодарив дежурного, Сидоренков прошел к ряду кресел, сел, однако долго рассиживаться не пришлось. Крабов появился в Управлении весь заснеженный, веселый, пышущий здоровьем.
— Привет, майор! — радостно протянул он руку Сидоренкову. — С приездом.
Сидоренков пожал протянутую руку и хмыкнул:
— Да, поломали вы, капитаны, мне все планы. Я думал, что управлюсь за пару дней, а так... Без вас мне копать и копать...
— Не дрейфь. Чем сможем — поможем. Ты по чью душу пожаловал? Снова что-то по Гороховникову? По телефону так и не сказал, зачем едешь.
— С Гороховниковым все. Дело передано по инстанциям, все наметки сданы в архив. Я к вам по Короткову Антону Зиновьевичу...
Крабов присвистнул, понимающе  и с сожалением взглянул на Сидоренкова:
— Ладно, пойдем к нам, но это дело... Как бы тебе сказать... Короче, гнилое дело, Гриша. Мы копали-копали по Французу, и ни фига не накопали. Исчез, и все. Как в воду канул или в болото... Никаких зацепок, никаких ниточек. Одну квартирку накрыли, по наводке точно, что был Антон Зиновьевич там с Галиной Колесовой, но перед нашим приходом — тю-тю... Дело на несколько томов, а результатов ноль целых одна сотая, если это можно считать результатом. Его как будто зеки умыкнули или кто-то еще, но все покрыто такой паутиной, что не продраться... Короче,  пыль веков...
...Вышли из управления внутренних дел в крутую снежить. Сидоренков попытался поплотнее запахнуть на себе хиленькую куртку, но это не помогло. Ему казалось, что ветер норовит выстудить не только его тело, но и душу.
На улицах снегу намело столько, что шли как в тоннеле. Через квартал свернули направо, затем вошли во двор.
— Вот и наша резиденция, — Крабов показал на четыре зарешеченные витыми решетками окна. — Петькин с сыновьями, и мы.
— Не понял, — сказал Сидоренков,  стряхивая с шапки снег, когда они вошли в подъезд.
— А что непонятного? Наш шеф — крутой бизнесмен по фамилии Петькин открыл частную сыскную фирму. Нас, то есть меня и Тихона Пичугина пригласил, еще двоих из области...
— И как это он фамилию не сменил, ну, например, на Румянцев или на Романов...
— А зачем?
— Затем, чтобы потом примазаться к великим русским родам и фамилиям. Как же, голубых кровей, и так далее, и тому подобное...
— А ему нечего и примазываться. Его уже приняли в «дворянское гнездо». Он, видишь ли, по какой-то ниточке, дворянин с огромным древом...
— Что-то я не слышал о дворянах с такой фамилией.
— Не знаю, может, все это и фикция, но Петькин нынче дворянского сословия.
— Заплатил где-то в каком-то загсе, чернила стоящие «тех лет» умельцы приготовили, перышко, затем пару завитушек в старинных книгах поставили, да нужные бумаги куда след подсунули, и стал дворянином.
— Проходи, Гриша, — поворожив на кодовом замке двери, которая открылась, даже не скрипнув, сказал Крабов. — Будь как у себя дома, — добавил, тоже стряхнув со своей шапки «гору» снега.  — Тихон придет с минуты на минуту. А ты пока раздевайся. Коля, возьми вещи у Григория Николаевича. Он со мной, — сразу же сказал Крабов мордовороту «два на два», который уже встал с кресла и настороженно наблюдал за вошедшим следом за Крабовым заснеженным мужчиной, которым был Сидоренков. Правая рука у вставшего дежурного   застыла у пояса, на котором висела дубинка и небольшой суперсовременный шокер.
Сидоренков, отдав куртку и шапку сразу же «размягчившему стойку» мордовороту Николаю, прошел в огромный холл, который блестел отлично отполированным розовым мрамором. Взгляд разметался по красоте убранства: у окон настоящие пальмы, три огромных аквариума, заморский диван, кресла. В любом из них можно было сразу «утонуть» и забыть, с чем ты сюда заявился, да и зачем.
— Ну, вы даете, — только и произнес Сидоренков.
— Не мы, а наш уважаемый начальник, — улыбнулся Крабов. — Клиенты должны не только знать о нашей фирме, но и осязать, ощущать, видеть, что фирма нехилая, поэтому с ней и ее сослуживцами можно работать.
— И сколько же они платят?
— Ты имеешь в виду нам?
— Да нет, думаю, что вам тоже немало получается, но вот вашему начальнику, как его...
— Петькин Иван Силыч.
— Вот, вот, Петькину.
— На удивление, секретов с оплаты Иван Силыч от нас не скрывает. Зачем все это ему? А нам... Нам идут проценты с каждого расследованного дела. Причем сразу же, как говорят, не отходя от кассы. И еще, знаешь какое нововведение у нашего уважаемого шефа — запретил не только материться  на работе, но даже всуе вспоминать ненормативную лексику.
— Ты же только вчера, вернее, сегодня приступил к работе... — начал было Сидоренков, но его оборвал улыбнувшийся Крабов:
— Гриша, дорогой, я что, только в городском управлении, так сказать, листы задаром расписывал, да клубочки разматывал? Ошибаешься. Семья, дети. Их кормить надо... А при наших... Я после приезда из Лучегорска сюда пошел. Думаешь легко было? С управлением внутренних дел расстался в один момент. Начальник даже рад был — сокращение штатов, кого-то нужно было выпирать, а тут нате вам, двое сами того... Подписал заявление, не глядя. Это раньше, знаешь, как было сложно из органов уйти? А сейчас, что стакан пепси-колы выпить... Ладно, чего в холле остолбенел. Пойдем ко мне в кабинет, там и поговорим.
Сидоренков, ошарашенный красотой и богатством холла, прошел в предложенный Крабовым кабинет. То, что он увидел за дверью, полностью сразило майора.

* * *
Поддубный хмыкнул.
«Да что же это я, как поц недоделанный, замельтешил? Так недолго и сорваться!
Он попытался взять себя в руки, но это ему  не удалось: ум спотыкался за разум. Распоясавшийся Московский ускользал из расставленных по многим околоткам России сетей будто невидимка. Это не Француз. Его люди в первые два-три дня зашевелились, но потом, видимо кто-то шикнул на них, стоящий, и поутихли...
Сегодня после обеда у себя на столе Поддубный обнаружил ни много, ни мало, а... послание Могильщика с угрозами и предупреждением, что, мол, пришел черед платить за долги и Поддубному.
«Визитка» лежала перед компьютером. Конечно, вор в законе взбесился: некто из его шестерок потрафил Могильщику, а, значит, предал его, Поддубного.
Стоящий во фрунт Королек только сдвинул плечами, мол, ничего не заметил подозрительного. Мордоляпы, дежурившие на страже у двери, тоже словно в рот воды набрали, но кто-то же подбросил ему «визитку»! Может, даже подделанную под личную визитку Могильщика. Кто не мог этого сделать, так это Тамара, которая еще вчера укатила из Лучегорска «проведать» Француза, и Стреляный. Последнего уже забрали из морга родственники и похоронили на центральном кладбище.
Поддубный сердился на себя не напрасно. Он уже не мог сдерживать эмоции, как это было раньше. Теперь он не хранил в себе злость, а выплескивал ее тут же на Королька, на других шестерок.
Раньше он прекрасно контролировал себя, но в последнее время заметил, что все чаще и чаще «нарывается» на неприятности. Даже свою мечту о том, каким образом обходиться с людьми и подчиненными, что главное не крик и не эмоциональные всплески, а взвешенное, продуманное слово, Поддубный после убийства Лени Хирурга, похоронил начисто. Среди волков необходимо было по-волчьи выть, среди бешеных собак и самому приходилось становиться бешеной собакой... Мысленный хаос, который с каждым днем все больше и больше его засасывал, разброд, неожиданно пошедший среди шестерок, теперь выплескивался наружу.
Поддубный понимал, что подспудно в его клане назревает бунт. Кто-то ставил ему палки в колеса. Кто именно, как ни пытался, определить не мог. Этот некто нахально и исподтишка подзуживал и шестерок, которые постепенно стали недовольны всем. Если бы это было один-два, справиться с ними не было бы никаких проблем, но когда на Поддубного уже роптало большинство...
Почему-то сразу подозрение пало на Китайца, которого он в последнее время видел очень редко. Такого себе с виду хилого старичка-бомжа... Но тот был хитер! Хоть стар, но хитер, зараза! Чего стоило выдержать взгляд его черных глаз-щелочек! Китаец смотрел на всех и, казалось, пронизывал как рентгеном.
«А что, если Китаец все это и подстроил, ведь он бывший гипнотизер», — мелькнула  неожиданная мысль. — Он мог улучить момент и, загипнотизировав дебилов в предбаннике, пробраться в мой кабинет. Затем подсунуть «визитку» Могильщика». Если все это так, значит Московский купил его. За какие такие шиши? Китаец никогда не зарился на деньги.  После того неудачного ограбления банка, когда Китаец залетел на восемь лет в колонию строгого режима, он работал только на идею».
И раньше, время от времени Китаец при каждой встрече ненавязчиво, исподволь, но все нахальнее и нахальнее пытался пролезть в мозги. Вор в законе неприятные моменты ощутил уже несколько раз на себе, но силой воли своей смог защититься, поставить перед щелочками Китайца практически непреодолимый барьер.
Поддубный еще раз взял со зла скомканную бумажку, от которой, как показалось ему, несло парашей и приторной вонью гниющего трупа.
Доказательства того, что дрянь подбросил к нему на стол Китаец, не было, но кто сделал, определить Поддубный не мог.
Несмотря на это, Поддубный вызвал Королька, и приказал найти Китайца, где бы он ни был, и доставить его на базу не позже, чем к следующему утру.

* * *
К назначенному часу Китайца не нашли. Все четверо связных только шумно сопели в трубки. Королек, дрожа, стоял перед Поддубным, словно помощника только что опустили. Вне себя от ярости Поддубный орал на него так, что, казалось, еще миг, и вор в законе действительно прикажет Ивана опустить.
Наконец Поддубный сменил гнев на милость и уже спокойнее спросил у Королька:
— Такое раньше с Китайцем случалось?
Королек перевел дух:
— Думаю, до завтра разыщется. Помпа и Нежный доложили о том, что Китаец, возможно, уехал в Екатеринбург.
— Куда? —  Поддубный поднял на Королька удивленные глаза. — Зачем? Кто его туда посылал? — во взвинченном голосе Поддубного слышались угрожающие нотки.
Зная, что трепа Поддубный не терпит, Королек только сдвинул плечами.
«Хитришь»,— подумал Поддубный, поглядывая исподлобья на Королька, который, уже расслабившись, стоял перед ним.
— Иди, — в голосе вора в законе не было ни зла, ни привычной доброжелательности. Он произнес это слово так, словно бросил одичавшей и страшно голодной собаке обглоданную кость, но и за это она была благодарна доброжелателю — авось разгрызет, да полакомится серединкой. Зубищи-то у нее ого-о!
Не успел Королек выйти из кабинета, как в него ввалился... Китаец.
— Вызывал?
Поддубный, не говоря уже о Корольке, опешил, но буквально сразу же взял себя в руки. Лицо его ничего не выражало.
— Говорили мне люди, что ты в Екатеринбург укатил, или просто намылился сегодня туда мотнуть? По какому такому поводу?
Китаец покосился на Королька.
— Иди, Иван, — выпроводил помощника Поддубный.
— Я хоть и знаю немного, Поддубный, но за мою информацию многие заплатили бы бешеные бабки, — сказал Китаец, как только дверь за Корольком закрылась, — но мне деньги ни к чему — работаю за идею... Знаешь, Дубик, как в анекдоте, что водки много никогда не бывает, и сколько бы ты ее не брал, все равно на опохмелку придется бежать за бутылкой в магазин...
Китаец неожиданно прислушался, затем по-кошачьи, чуть хромая на ногу, осторожно подошел к двери, взялся за ручку и неожиданно рванул ее на себя.
Королек едва не ввалился внутрь.
— Я... Я... — заикаясь, начал лепетать Королек, но его резко перебил Поддубный:
— Ты чего забыл здесь?
— Забыл сказать, что, — Королек быстрым шагом подошел к столу, за которым сидел Поддубный, выхватил из стаканчика остро отточенный карандаш и начал быстро писать на листке, затем повернул и пододвинул бумажку к вору в законе.
— И этим ты хочешь меня удивить? — поднял свои изумленные глаза Поддубный. — Иди, — властно добавил.
Королек, виновато улыбаясь, почти выбежал из кабинета, успев все же бросить нелестный взгляд на стоящего у двери и ухмыляющегося Китайца.
Дверь захлопнулась.
— Садись в кресло, что стоишь у двери,— предложил Поддубный Китайцу.
— Слушают, однако, — вздохнул Китаец и, наконец-то оставил свой «пост» и прошел к креслу, нерешительно потоптался рядом с ним:
— Я в своей одежке, прости, испоганю эту прелестную обивку.
— Мог бы и приодеться, когда ко мне шел.
— Имидж, Поддубный, — извинительно произнес Китаец, но, помявшись, все же сел в предложенное кресло, достал кисет. — Курить разрешаешь? — спросил и, не дожидаясь положительного ответа, стал насыпать на бумажку табак, чем окончательно обезоружил Поддубного, который, встав из-за стола, подошел к соседнему креслу и сел в него.
— Я вот прослышал, что ты хотел меня видеть, и о Екатеринбурге как раз хотел с тобой посудачить, — уже подготовив самокрутку, неспешно проговорил старик. — А о водке я так, чтобы было чего помолоть, и в то время прислушаться, есть ли кто за дверью?
Поддубный смотрел на хитрые щелочки глаз Китайца и чувствовал, как в нем совершенно прошла злость — Китаец умел разрядить обстановку.
— Я вот о чем хочу у тебя спросить, — исподволь начал Поддубный, но его бесцеремонно перебил Китаец:
— Ты хочешь знать, не сканирую ли я тебя, как твоих телохранителей в предбаннике, которые мой приход даже не заметили? Не зомбирую ли? Представь себе, Поддубный, что нет. Незачем. Хотя, мне это было бы нетрудно сделать. Мы знаем друг друга давно, и ты, Поддубный, мне импонируешь. А еще я любил Леню Хирурга, царствие ему небесное, — Китаец зажег спичку, подержал ее, словно свечку, затем поднес огонек к самокрутке, прикурил, смачно затянулся, выпустил из своего почти беззубого рта густую струю дыма, пошамкал губами, — но не об этом сейчас речь. Ты меня искал, Поддубный. Вижу, что есть у тебя ко мне масса вопросов. Я прав? Вот он я, спрашивай. Знаю я и о Стреляном. Кого-то подрезали стоящего еще?
Поддубный не ответил. Не потому, что не хотел отвечать. Он просто не знал, с чего начать? Вор в законе взял из пачки сигарету, долго мял в пальцах и, наконец, прикурил.
Китаец не подгонял.
— Больше никого не подрезали и не убили. Пока. С чурками, которых порешил Стреляный, разбираются. До сих пор  полный провал. Они не входили ни в какие кланы. Мордовороты либо никогда не были на зоне, либо были там мужиками, поэтому почтовый ящик по ним пуст. Я сейчас о другом. Мне некто подбросил «визитку» Могильщика.
— И ты, Поддубный, подумал сразу на меня. Я прав? — Китаец так взглянул, что у вора в законе, как показалось ему самому, мурашки по коже забегали.
Поддубный лишь утвердительно кивнул, поражаясь проницательности старика.
— Спасибо, хоть не стал юлить. Не я это, Поддубный. Кто-то из твоих приближенных. Может, даже Королек. 
Поддубный взметнул свой предупредительно-злой взгляд на Китайца. Но он не смутил старика и Китаец, сделав очередную затяжку, пару раз мелко кивнул своей плешивой головой.
— Если я в чем-то не прав, подправишь, но, поверь моему горькому опыту, Поддубный, чаще всего таких, как ты, предают лепшие друзья. Вернее, те, которые кажутся лепшими друзьями, а у всех у них душа — не то, что потемки — черная непроглядная ночь. Предают из зависти, из-за денег, из-за любовниц...
Поддубный нетерпеливо потушил в пепельнице только что прикуренную вторую сигарету.
— У меня нет фактов относительно того, что тебя предает Королек, но нынче мне почему-то показалось, что это именно так. Хочешь, я просканирую его извилины, и скажу, как есть на самом деле!
Поддубный хмыкнул и отрицательно повел головой.
Словно не заметив, Китаец продолжал:
— Ты все время грозился своим небывалым оружием — словом. Все это хорошо, но, вижу, ты сейчас беззащитен, как зверь, пойманный в клетку, как бык, которого отправляют на живодерню. Слово это хорошо до поры — до времени, Поддубный, и, как видишь, именно оно привело тебя к разбитому корыту. Это только для дураков написано. Бал, Поддубный, правят, капиталы. Но мне кажется, что надевать траурный костюм и говорить надгробные речи еще рано. Понятно, Могильщик гуляет пока на свободе, но, опять же, как я сказал, до поры — до времени. Он кто? Такая же бренная биологическая оболочка, как и я, как и ты. Заставить ее превратиться в гниющее ничто, не составляет труда...
— Не неси околесицы. Что-то долго и мы, да и менты с ним возимся, и никак Могильщик не идет ни на живые наживки, ни на голые крючки...
Китаец тут же согласился, что его действительно понесло, но попросил Поддубного присмотреться к Корольку.
— Зачем собрался в Екатеринбург? По Могильщику?
Китаец кивнул.
— Погоняй.
Китаец будто только этого  «благословения» и дожидался, тут же встал, вдавил окурок самокрутки в хрустальное донышко пепельницы.
— Я удалился, а ты, Поддубный, подумай над тем, что я тебе сказал. Понаблюдай незаметно не только за Корольком, но и за другими, приближенными к тебе лицами, за теми, кого ты называешь друзьями или близкими знакомыми. Настоятельно советую, Поддубный. Чую нутром своим, душу выворачивает, живет у тебя под боком недоброжелатель...
Руки Поддубному Китаец не протягивал, а, чуть припадая на покалеченную еще в юности ногу, вышел из кабинета, оставив Поддубного одного с отнюдь не приятными мыслями и сомнениями.

* * *
Огромный светлый кабинет Крабова, сразил Сидоренкова и следователь поймал себя на том, что работает он в своем Лучегорске, в своем Управлении в каменном веке. Ни тебе стоящего компьютера на столе, ни другой современной техники... Разве что старенькая, давно дышащая на ладан, паянная перепаянная пишущая машинка «Москва», в которой все равно западает буква «о».
Опять же, почти во всю стену аквариум, клетка с какими-то пичужками, огромный телевизор, компьютер с огромной ЖК панелью, на полу — ковролин.
— Да проходи ты, Григорий Николаевич, садись.
— Ну, ну, — едва выдавил из себя Сидоренков, чувствуя, что язык прилипает к нёбу, словно он несколько суток не пил воды.
Опустился в предложенное кресло, которое тут же мягко обняло тело.
— Кофе, чай? — спросил Крабов.
Сидоренков только махнул рукой.
Поняв, что коллега «дезориентировался», Крабов нажал на кнопку и по громкоговорящей связи попросил:
— Людочка, как всегда. На двоих. Да, спасибо.
— Привет, — ворвался в кабинет Пичугин. — Какими судьбами?
Сидоренков попытался встать, но Пичугин, хлопнув его по плечу, сам упал в кресло рядом с Сидоренковым.
— И мне, Жень, у Людмилы закажи кофе. Скажи, что для меня. Она знает какой я люблю. Ну, и как дела? Опять Гороховникова дела всплыли? Перевознюк и Дяков уже сидят, так что, придется ждать, пока вызовут и доставят из колонии особо строгого режима, или самому туда наведаться... Конечно, путь до Перми не близок, но возможен...
— Он по Французу, — взяв с собой пепельницу, подсаживаясь к Сидоренкову и Пичугину, объяснил Крабов.
— Х-хе, — так же, как в фильме «Белое солнце пустыни», — произнес Пичугин. — Дело скажу тебе сразу, Гриша, непонятное. Словно бес с ним поработал или какие-то дьявольские силы, будто его кто-то проклял. Мы все с ним возились не один день. Вышли было на квартирку, но его и оттуда фью-ить! Потом пошел счет на недели, месяцы, а крутые следователи  посгрызали у себя на пальцах ногти, но ни фига!
— Тс-с-с! — предупредил Крабов.
— Понял, извините, не буду, — ухмыльнулся Пичугин. — Здесь не то, что ругнуться — подумать о мате нельзя. Шеф у нас крутой, мата не терпит. Предупредил, если что, вышвырнет взашей.
— Да брось ты фигли-мигли рассусоливать... Где таких следователей найдет? Хотя... Только свистнет — прибегут. Ножки ему лизать будут...
— То, что лизать будет кому не только ножки — само собой, но таких как мы следователей в Воронежской области не сыщет...
— Ладно, сыщик хренов, — не удержался Крабов и тоже произнес «нецензурное» слово. Вернее, слово ненормативной лексики... — Никак не слажу с собой. Бывает, что и на мат перескакиваю. Наш бывший начальник что: мать, перемать, туды его, растуды и пошло-поехало... Пообвыклись... Здесь же... Клиентура хоть и та еще, но марка фирмы нашей должна быть на высоте... Иначе нам, Гриша, уготовано смутное время, смутные порядки, смутное будущее. Ты к нам надолго? — Крабов повернулся к Сидоренкову.
— Может на час, а, может... — улыбнулся Сидоренков. — В такой красоте и при таком параде я бы попробовал задержаться здесь как можно подольше, но...
— Никаких но. Сколько желаешь, на столько и у нас. Как дома.
— Вот именно, в гостях хорошо, а дома... — Сидоренков подумал о жене, которая его встретит на пороге с молчаливым укором и вздохнул.
— Чего, дома непорядки? — уловив в словах Сидоренкова горечь, спросил Пичугин.
— Какой жене понравится, чтобы муж без конца по командировкам мотался да ночевал не дома, а в кабинете? — поддал жару в огонь Крабов.
— Давайте не будем, ребята...
— Все, все, — поднял обе руки над журнальным столиком Пичугин. — Сдаемся. Твой дом — твоя крепость. Значит так, по Короткову, — Пичугин сразу же переключился на интересующую Сидоренкова тему. — Мы с Женей обрисуем тебе в общих чертах все, что произошло за несколько месяцев после того, как Француза умыкнули в картинной галерее, а потом покажем тебе вверенное заведение, квартирку, где первое время их содержали... Думаю, наш генерал даст разрешение на посещение. К тому же...
— Можно войти? — из-за приоткрытой двери раздался приятный женский голос.
— Конечно, Людочка, — пророкотал Крабов, подхватываясь из кресла. — Может и ты с нами? — спросил, когда девушка вкатила на маленьком столике миниатюрные чашечки с кофе. Рядом с чашечками на подносе в одноразовой пластмассовой посуде лежала горка бутербродов с сыром и колбасой.
— Нет, спасибо, — улыбнувшись, ответила девушка, расставляя перед Сидоренковым и Пичугиным чашечки с кофе.
— Это моя? — спросил Крабов.
Девушка кивнула.
Крабов не ждал, пока Людмила поставит его чашку на журнальный столик, схватил ее с подноса сам.
— Спасибо, Людочка, — поблагодарил и тут же, не ставя на столик, пригубил, причмокнул.
Как только девушка вышла, Крабов плюхнулся со всего разгона в кресло и попросил:
— Продолжай по Короткову, Тихон. Григорий уже заждался, а мы все еще толчем воду в ступе.
— Если очень коротко, то ни один свидетель ничего толком не сообщил следственной группе. Мы перерыли и перекопали почти всех до пятого колена. Как говорят, в  порочащих связях, никого не уличили. Да, почти все приглашенные на открытие картинной галереи и первой выставки на ней художницы Галины Колесовой были либо друзьями, либо близкими знакомыми. Родных у Галины никого. Отец и мать умерли пять лет назад. В один и тот же день, в своей квартире. Отравились каким-то напитком. Правда, у Колесовой железное алиби. Она за два дня до этого уехала отдыхать в Сочи. Ее в Сочи с трудом разыскали. Едва успела на похороны. Брат умер от инфаркта в больнице. Он так и не был женат, так что ниточки, как говорят, здесь нет. Завистников, а особенно, завистниц, у Галины Колесовой, когда она подцепила, по рассказам, в грязелечебнице Майнаки, что в Крыму, в Евпатории Короткова, выросло в несколько раз. Среди приглашенных на выставку никого из особо крутых не было.
— Но ведь их украли, — не утерпел Сидоренков.
— Вот именно. Не помешали этому даже телохранители Короткова. Они даже вначале не заметили, что шефа умыкнули. Словно кто-то загипнотизировал их...
— Понятно. Когда это случилось?
— Я же сказал, во время открытия первой частной картинной галереи.
— Это понятно, — Сидоренков ничего не записывал. Отхлебнув чуток отличного кофе, — продолжай.
— Из всех опрошенных стоит взглянуть лишь на два показания. Свидетельница Полякова Светлана Максимовна сказала, что мельком увидела черноволосого незнакомого молодого человека, который вел себя на открытии выставки подозрительно: даже не пригубил шампанского. Полякова подошла к нему — понравился, но он словно ее не видел совсем. Как зомби. Взглянул как на пустое место и отошел. Даже не ответил на какую-то дежурную фразу о картинах. Он, по словам обиженной дамы, как мартовский кот, гулял по залам картинной галереи один, ничем не интересовался и никого из знакомых рядом с ним не было. Конечно, Светлана, женщина в соку, два года как потерявшая в автокатастрофе мужа, несмело подбивала клинья... С помощью Поляковой составили фоторобот. Парень как парень — ничего примечательного: средней упитанности, стандартные черты лица, никаких отличий — ну там родинок, шрамов, пятен, горбинки на носу, косоглазия или еще чего. Короче, ничего такого, на чем мог бы споткнуться глаз. Разве что небольшие запятообразные залысины. Вечером зайдем в горуправление, посмотришь.
— А второе показание?
— О, показание второго свидетеля, вернее, супружеской пары, намного интереснее, — Пичугин допил свой кофе и поднял чашку над головой, показывая, что хотел бы хлебнуть еще.
— Хочешь разжиреть на казенных харчах? Обойдешься. Гонять Людмилу туда-сюда, не много ли на себя берешь, Тихон Степанович? А то, что не разжиреешь, факт. Как был костляв, так и останешься. Тебе бы бросить курить — тогда, может, и прибавилось бы жирку. Табак для тебя, как суперсжигатель жира. И не только лишнего... Поэтому, намотай себе на ус, Тихон.
Сухощавый Пичугин не обратил внимания на продолжительную тираду Крабова, поднялся, подошел к двери, приоткрыл и, выглянув за нее, попросил:
— Милый наш Цветочек, можно ли еще повторить? Мой реактор жаждет. — Сказав последнее, вернулся назад и, как пухлый мужик, плюхнулся в кресло. Это получилось забавно. Огромное кресло даже не шелохнулось под его шестьюдесятью килограммами.
— Так вот, поскольку Женя отказался, как я посмотрю, комментировать дело по пропавшему Антону Зиновьевичу Короткову, я поведу свой монолог дальше.
— А что мне рассказывать? Что рассказывать? Ты бы хоть перед коллегой мозги не пудрил. Ты впритык занимался  Французом, тебе и карты в руки.
— Ладно. Значит, супружеская пара, старички  Константин Петрович Заев и его жена Нина Петровна, неплохие, по их мнению, знатоки малярского искусства. Он — бывший преподаватель университета, филолог, доцент, она — преподаватель художественной школы, когда-то учила Галину Колесову держать правильно карандаш и кисть, рассказали, что на открытие картинной галереи их пригласила Галя. И вот там они увидели хромого старичка, похожего то ли на монгола, то ли на чукчу. Он не интересовался картинами Галины, ни с кем не разговаривал, и вел себя странно. То стоял у окна, смотрел на улицу, то, наоборот, разглядывал гостей. Окинул взглядом он и супругов Заевых. Нина Петровна отметила, что глаза-щелочки хромого незнакомца так укололи ее, что старушке едва не стало плохо, а у Константина Петровича  после беглого «знакомства» с «глазками» хромого, как показалось Заеву, душа ушла в пятки, а в груди похолодело.
— Извините, — в комнату вошла Людмила с тремя чашками кофе, поставила на столик и, забрав опорожненные, сразу же вышла.
— Ну и... — не вытерпел Сидоренков, когда Пичугин,  стал прихлебывать малюсенькими глоточками принесенный кофе.
— А что ну. Заевы словесного портрета Узкоглазого, как мы назвали неизвестного мужчину, так и не составили. Они указали на то, что он хромал, на ношеный пиджак, на стоптанные ботинки, а вот лицо — сплошное серое пятно...
— Кстати, ни того молодого парня, о котором нам сообщила Полякова, ни безымянного и безликого Узкоглазого мы так и не смогли допросить. Они исчезли вместе с Коротковым и Колесовой.
— Может, эта двойка и пришла по души Француза и хозяйки картинной галереи.
Крабов и Пичугин вместе поддернули плечами и практически в один голос сказали:
— Возможно.
— Заевы живут в Воронеже? — поинтересовался Сидоренков.
Крабов кивнул.
— Мне бы хотелось с ними побеседовать. Это возможно?
— Твоя охотка. Пожалуйста. Я не смогу сегодня  быть твоим экскурсоводом, — Пичугин взглянул на часы, — через тридцать минут подъедет клиент, договорились еще до твоего звонка, а вот Женя, кажись, свободен. Так?
Крабов, допивая вторую чашечку кофе, снова кивнул. Затем осторожно поставил чашку на журнальный столик и поднялся, давая этим понять, что им вместе с Сидоренковым время делать ноги.

* * *
Француз осмотрелся. Его глаза медленно и внимательно стали шарить по стенам, по потолку, в поисках возможных встроенных глазков видеокамер, через которые можно было бы за ними наблюдать. Даже глаза заслезились, когда снова уперся взглядом в ту точку, от которой начал «отсчет». На видеокамер, ни чего-то подобного так и не заметил, что было тоже странно.
— Так и будем сидеть здесь? — неожиданно подала голос Галина. — Я хочу есть, и в туалет...
— В данном случае можно хотеть лишь чего-то одного — либо того, чтобы принесли еду, либо выбросить из себя ненужные шлаки. Ты чего сильнее хочешь?
— Того, — почти перекривила Короткова Галина.
— Тебе что, бассейна мало? — хмыкнул Француз.
— Ты в своем уме? Я что, туда буду по большому?
— А мне без разницы... Хоромы не мои. Хоть и в бассейн валяй.
— А для меня — нет! — упрямо произнесла молодая женщина.
— Ладно, уговорила, — Антон Зиновьевич встал из кресла, которое оккупировал после того, как обсмотрел комнату на предмет обнаружения следящей на ними аппаратуры, подошел к двери, тронул за ручку. Она была незаперта, что тоже крайне удивило Француза. Пока решил не высовываться.
— Если у тебя такое страшное желание, иди, поищи отхожее место, никто тебя не держит, да и дверь, можно сказать, настежь.
Галина недоверчиво взглянула на Короткова.
— Иди, иди, — Коротков толкнул дверь вперед и она, сантиметров на десять-пятнадцать приотворилась.
Галина змейкой выскользнула за дверь. Ничего не произошло. Ее никто не остановил. И не «пулял» в нее никто. Минут через пять снова появилась в комнате.
— Ну что? — уставился на нее Француз.
— Что, что? — не поняла Галина. — Туалет есть. Даже на две половины. И с буковкой «Ж», и с буковкой «М». Правда, не из золота унитазы и биде, но на все это стоит посмотреть. Даже подмылась. Тебя это интересовало?
Француз хмыкнул.
— Чего хмыкаешь?
— Ничего подозрительного не заметила? Сторожей, мордоворотов?
— В туалете? А что я должна была заметить? Никого там не было. Ты думаешь, что при чужих мужиках я...
— Ладно, — уже веселее произнес Француз. — Я бы не прочь пожевать. Кстати, сколько времени?
— А я почем знаю. Мои часы стоят. А больше нигде не наблюдала. Разве что, желудок напоминает, что пора бы что-то в него бросить съедобного. Апельсины и бананы, которые лежат рядом с выпивкой — не в счет. Думаю, что сейчас время обеда...
Не успела Галина договорить, как в комнате появились два коротко стриженых здоровяка. Один из них подошел к привставшему с дивана Короткову и протянул небольшую папочку.
— Что это? — Голос Француза чуть задрожал.
Верзила ничего не ответил Короткову, только раскрыл папочку перед глазами Антона.
— Да это меню, Галя, а я уж думал, что мне принесли приговор, — чуть повеселее произнес Коротков. — Раньше нас не спрашивали. Что приносили поесть, то мы и ели. А теперь. Что значит, культура, Галя.  Коротков повернулся к громиле и сразу же спросил:
— И что, — Коротков быстро пробежал глазами по развернутому листку, — это все можно заказать? Приятно знать, что о нас так заботятся...
Громила ничего не ответил и снова тыкнул раскрытую папку под нос Короткову.
— Понятно. Значит так, дружок, принесешь нам вот это, это и это. Ты, кстати, Галя, анчоусы будешь?
— Нет.
— Значит, анчоусов не надо. Грибочки под майонезом, картофель фри для гарнира... Побольше свиных отбивных. И рыбки. Форели и палтуса, начиненных лесным орехом. И пару пачек «Мальборо», зажигалку...
...Спустя пятнадцать минут, в комнату вкатили столик, на котором были заказанные Коротковым яства. Громилы тут же молча удалились.
— И эти что, тоже немые? — спросила Галина, наминая свиную отбивную.
— А фиг их знает. Короче, — прожевав, Коротков пригубил бокал с вином, — наслаждайся жизнью, пока она не упорхнула от тебя. Живи по этой простой формуле, Галка. Как в Библии в откровениях святого Иоанна говорится? Знаешь?
— Нет, — Галина подняла глаза на Короткова, который запивал пищу вином.
— А там говорится, дорогая моя, что «...Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв». Это из Библии. Из откровения св. Иоанна. Вот так и мы с тобой нынче. Имена у нас с тобой есть, для тебя и для меня пока живы, а для всех остальных наших друзей и знакомых, считай, что мы уже умерли. И довольно давно. Поняла, милая?  — спросил он, ставя на столик пустой фужер.
— Умгу, — кивнула Галина, потому что ответить не могла — ее рот был набит по завязку.
— Хорошее вино. Сразу видно, не подделка, не суррогат, — сказал Коротков.
Галина ничего не ответила. Она была полностью поглощена едой.
Спустя тридцать минут в комнате снова появились здоровяки и увезли столик с опорожненной посудой.
— Так, — закурив сигарету, сказал Француз. — Значится, нас пока не отведал Хозяин. Ну и по фигу. Так где этот самый, туалет с буковкой «М»? Проведешь меня? — обратился он к Галине.
— Я что, писсуаров для мужчин не видела или проводником нанималась? — расслабленно и лениво произнесла Галина. — Позови немых «сусаниных», они тебя отведут.
— Ладно, я уж как-то сам, — сказал он, уже ничего не боясь, — но «жди меня, и я вернусь, только очень жди!» — почти по-симоновски произнес Коротков и хозяином, не торопясь, вышел в просторный холл.

* * *
Экстренное совещание в кабинете полковника Севастьянова затянулось. Подобной черной полосы для правоохранительных органов Лучегорска еще не было. Столько трупов за такой короткий срок... К ним еще прибавились трупы губернатора и его первого заместителя...
Сообщить подчиненным что-то новое полковник не удосужился. То ли из-за того, что только недавно приступил после длительной больничной отлежки к работе, или что и сам не знал, что со своими подчиненными может в данной аховской ситуации сделать.
Севастьянов лишь сказал, что во время операции «Игла» задержали четырнадцать шестерок по продаже наркотиков, изъято семьсот порций фенциклидина, более трехсот порций первитина, огромное количество маковой соломки. Был и героин. Единственное, о чем, улыбаясь, доложил полковник, что в городе не было ни грамма кокаина, значит, кокаинистов в Лучегорске на данный момент не наблюдалось.
— Это вы бабушке поведайте, господин полковник. Сам знаю, что двое у нас есть, которые употребляют марафет, — неожиданно сказал капитан Кириллин.
— Принимаю, —  тут же отпарировал Севастьянов и продолжил свое отнюдь не веселое сообщение дальше. Шеф рассказал подчиненным, что Московский, появившийся неожиданно в Лучегорске, либо где-то затаился в городе, либо уже был далече. То, что Могильщик расстрелял крутых, собравшихся в гостинице, а также нового мэра Лучегорска Попова, наводило Севастьянова не на лирический лад.
А разбомблеж всех аптек в городе... Это не лезло ни в какие ворота... Данное «мероприятие» не было, по мнению Севастьянова, делом Могильщика. Суперкиллер охотился только за власть предержащими и наводил ужас на всех новых русских, на всех иностранных  «держателей» контрольных пакетов акций», то есть, на всех богатеньких. Наркоманами руководил кто-то другой. Главное в ином: все происходило в Лучегорске как раз перед выборами, и это отнюдь не давало солидных дивидендов власть предержащим. Денежный народ роптал. Денежный народ вооружался. Пьяни проделки Московского были по фигу и только на руку.  А среди беспризорников, которых наплодилось по стране великое множество, уже стали появляться «сынки» Московского — «Москвичонки», которые  творили беззаконие не хуже самого «папаши»...
Севастьянов, «хвост» которому «накрутили» в верхах, не мог спокойно усидеть за столом:
— Вы мне скажите, где он сейчас?
— В очередных бегах, — раздался голос Кириллина с галерки. — И от Лучегорска он далече, товарищ полковник.
— Это я и без тебя, капитан, знаю. Но не получится ли так, что Могильщик, этот новый супермен, суперкиллер снова появится у нас в Лучегорске? А, может, он никуда из Лучегорска и не сматывал удочки? Я делаю предположение, что он здесь и его с минуты на минуту можно ждать даже у нас, в Управлении.
— Он уже со всеми крутыми в Лучегорске расправился, товарищ полковник, чего ему еще здесь делать? А нечего! — опять же сказал Кириллин. —  Он решил поиграть в демократию, а это, к сожалению, не вседозволенность, а лишь туман, пар, выпущенный из многих глоток  людишек, которых выгнали на двадцатиградусный мороз подогреть улицу... Поорут в телевизорах и в газетах журналисты,  поорут на нас начальнички, да и поутихнут... Мы же лето красное пропели, оглянуться не успели, как зима... стучит в окно...
— Ты можешь, капитан, помолчать, или тебя выставить за дверь? — рявкнул на Кириллина Ашукин.
— Могу, господин подполковник, — звание Кириллин произнес подчеркнуто натянуто.
— Вот и помолчи, — с недоброжелательной ноткой сказал Севастьянов. — Никто из нас — ни я, ни ты, Кириллин, не может сказать, что Могильщик не в нашем городе, поэтому необходимо все равно искать его. Любыми путями и средствами. Сами знаете, что Президент пообещал тому, который укажет, где находится Московский сто тысяч долларов.
— Мог бы и побольше отвалить. Не со своего же кармана, — снова отпустил реплику Кириллин.
— Послушай, капитан! Хочешь, чтобы я выгнал тебя из кабинета? Снова поддал? — уже взревел Севастьянов.
— Простите, вырвалось, — извинился Кириллин.
— Ладно, сиди, балаболка, — понизил голос Севастьянов. — Так вот, господа сыщики, мы что, не россияне? Мы что, чурки какие-то? Мы должны в первую очередь расшибиться, но найти Могильщика.
Севастьянов замолчал и уставился на Сидоренкова, который полчаса назад приехал из Воронежа. Смотрел долго. Никто не нарушал молчания. Его пришлось нарушить Сидоренкову, с которого не сводил взгляд Севастьянов:
— Ищем, товарищ полковник. Розыск объявили.
— Розыск на него давно объявили, как и на бизнесмена  Короткова. Что-то с ним стало яснее?
— Пока ничего. Несколько наметок следователей Крабова и Пичугина.
— Тех, которые в Лучегорске у нас были по делу Гороховникова?
— Да. Дело в том, товарищ полковник...
— Прошу конкретнее, майор. По поводу Короткова доложишь мне лично. Что по бизнесменам? У нас не город, а сплошной морг! Да кто из бизнесменов еще поедет к нам в Лучегорск?
— Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело,  — подал голос Ашукин.
— Какое по счету? — поднял глаза на Ашукина Севастьянов, затем разбросал свой взгляд по всем.
Кто-то из сидящих хмыкнул:
— Да Короткова уже нет давно в живых... Столько времени прошло... Где-то сгнил.
 — Учтите, дела по Могильщику и по исчезновению финансового магната Короткова на контроле у Президента!
— Да пусть оно будет на контроле хоть у самого Бога, —  вырвалось у Сидоренкова. — Бог знает, где сейчас находится Московский, а мы... Мы не боги...
Севастьянов зло взглянул на Сидоренкова:
— Выходит, ты и твои подчиненные работаете под давно устоявшимся России девизом «меньше знаешь — больше проживешь», или как там? Мы не на жизнь, а насмерть призваны бороться с преступностью...
Кириллин хмыкнул и пробормотал:
— За какие шиши?
Никто, кроме Сидоренкова, не услышал реплики Кириллина, а капитан Юури Каллас, всегда немногословный, вдруг почти взорвался:
— Вы не правы, товарищ полковник. Дело не в том, чтобы подставить свою голову под пулю преступника, а взять его с наименьшими потерями...
— Значит, пусть подставляют под пули преступников головы другие?
— А почему бы и нет? Вернее, я не успел сориентироваться, господин полковник, — сразу же поправился Каллас, которому русский язык, хоть он и прожил в Лучегорске, да и в России немало лет, все же иногда путался в словосочетаниях. — Я хотел сказать, что не следует смотреть на кого-то, кто подставляет голову свою под пули. То есть не стоит брать с него пример.
— Ну, ну, — Севастьянов снова обратил внимание на Сидоренкова. — И как прикажешь понимать твое сообщение? Видишь, капитан Каллас понял его по-своему, Кириллин по-своему. Ты усек, что нам надо быть предельно собранными, и, если представится такая возможность, взять Могильщика. По возможности, живым... Понимаешь?
Сидоренков кивнул головой и взгляд Севастьянова неожиданно потеплел: то ли он не хотел ввязываться в словесную перепалку, то ли по иным причинам, но полковник спросил:
— Вы, кстати, консультировались с Федоровым? Со своими агентами? Что говорят?
— По Короткову пока не консультировался. А по Московскому... Половина выдвинула предположение, что он покинул пределы нашей области.
— Значит, ускользнул. Может быть, может быть, — задумчиво произнес полковник. — За ним уже два с половиной месяца охотятся по всей стране, но никаких сдвигов, но вы забываете, что он впервые вышел на Президента из нашего города, поэтому к нам такое пристальное внимание и от ФСБ, и от ФСК, и...
Понимаю, что он ускользал и от тамбовчан, и от москвичей, как сматывал удочки из Курска, Орла, Белгорода, Харькова, Днепропетровска, Киева, Екатеринбурга и даже Норильска... И продолжает это делать до сих пор. У него, милые вы мои сыщики, словно нюх на наши засады и выставленные ловушки, будто он загодя все просчитывает или наши мозги «вентилирует».
— Да, — неожиданно прервал Севастьянова Ашукин, — наследил он немало. Поди ж ты, воротилы бизнеса после Лучегорска больше, чем по двое боятся даже собираться. Сидят в своих крепостях и носа не кажут... Кстати, у меня идея. А не может ли такое случиться, что некто из преступного мира — один, или несколько, «косят» под Могильщика? Огромный разброс получается по преступлениям в предельно сжатые сроки...
— Ладно, идейные вы мои... Наша задача на сегодня вам ясна — вычислить местонахождение Московского и, сами понимаете... Все свободны.

* * *
— Мы уже с тобой здесь несколько дней, никого и ничего опять...
— Должна бы уже и привыкнуть. Мало тебе было полгода или чуть меньше?
Француз нервничал и без того. Никто о них не спрашивал. Трижды в день в комнате появлялись двое верзил, подавали Короткову меню, которому мог бы позавидовать и классный московский ресторан, и испарялись, чтобы ровно через пятнадцать минут появиться вновь с заказанными блюдами.
Пленники до сих пор были в неведении: где они находятся, и кто их выкрал из картинной галереи Галины.
В особняке, два этажа которого уже «разведали» Коротков и Колесова было кроме «парадной», семь комнат поменьше, две ванные и огромная библиотека, по наличию книг в которой нельзя было определить ни наклонностей хозяина, ни места, где с большим размахом и суперсовременным дизайном отстроен этот особняк. На полках были как русские книги многих издательств, так и книги на английском, французском, испанском, китайском, японском, греческом, арабском и других языках.
Телевизор не работал, зато к услугам «гостей» были предоставлены две рядовые видеодвойки с массой кассет с порнофильмами и кинокомедиями, среди которых затесалось и несколько боевиков.  Естественно, все было на приличном русском языке. Смотри, мотай на ус и наслаждайся...
— Вот это отпуск ты нам устроил, Антон, — сказала Галина, когда они вернулись после второго «путешествия» по особняку.  Классика...
— Отпуск? Не дай Бог никому такого отпуска, — сдержанно ответил Коротков и, подойдя к торшеру,  включил свет. — Я пойду прогуляюсь, — коротко бросил он и, не ожидая ответа Галины, вышел.
На третий этаж, куда вела хлипкая с виду деревянная лестница с резными поручнями, Француз поднимался впервые. Он уже не боялся встретить впереди себя мордоворота, который не пустил бы его, как не было страшно Короткову, что какой-то неизвестный тыкнет в затылок холодное дуло автомата и через пару секунд разрядит всю обойму. И с Галиной, и с ним поступали здесь пока что по-человечески. Конечно, только наполовину. Пребывать в неведении того, что не знаешь, где находишься, и что тебя сторожат невидимые мордовороты, было отнюдь не приятно. Но делать было нечего, и с подобным положением, хотел того Коротков или нет, приходилось мириться.
Оказавшись на третьем этаже, который, видимо, еще не успели как следует привести в порядок — прямо перед ним у стен лежали пакеты евродоски, кучи свернутых проводов, мешки с цементом, две бадьи, Коротков решил уже вернуться назад, но тут его внимание привлекла обитая металлом дверь.
Не долго думая, Коротков тронул рукой ручку. Дверь была незаперта и тут же открылась перед ним. Оглянувшись, вошел в комнату, которая оказалась огромным кабинетом.
Кабинет был что надо. Видно, что и здесь потрудился хороший дизайнер. Все сюда подобрали со вкусом: большой, но не массивный стол, компьютер, огромное кожаное кресло. По обе стороны стола стояло четыре кресла поменьше.
Камин был нем, хотя зажечь его можно было в любой момент: рядом с ним лежала аккуратная поленица дубовых и вишневых чурбачков — видимо, по вкусу хозяина. В кабинете царила прохлада.
Сев к столу, Коротков попытался включить компьютер. Он думал, что не получится, поскольку с подобной техникой у него занимались два компьютерных асса — Коля и Алексей.  Коротков уже пожалел, что не освоил чудо-технику двадцатого века лично — сейчас бы включил Интернет и по нему передал бы сообщение своим, что жив, здоров, ждет освобождения. Хотя понимал, что до сих пор не знает, где находится, но его компьютерщики могли бы вычислить по обратному сигналу. Экран монитора загорелся, что-то зашуршало в большом блоке, где находилось «сердце» компьютера, но тут же омрачило настроение Короткову сообщение, чтобы он ввел пароль. Конечно, пароля Антон Зиновьевич не знал, и компьютер спустя минуту отключился.
Коротков попробовал включить компьютер еще раз, но все повторилось. Он не услышал, что кто-то появился сзади него и взял под руку. От неожиданности Антон Зиновьевич вздрогнул, душа сразу же «заблеяла», как только что появившийся на свет ягненок.
Повернув голову, Француз увидел уже знакомого «Рыжика», который практически без усилий, молча одной рукой приподнял Короткова из-за стола и повел, не упирающегося, из кабинета.
— Куда меня ведешь? — спросил Антон Зиновьевич.
Молчун зло сверкнул глазами, ничего не ответил, несильно, но властно подтолкнул Короткова сзади к лестнице, ведущей вниз, давая этим понять, что так и не начавшийся разговор, окончен.

* * *
Свидетель сидел перед Сидоренковым и был чем-то угнетен.
— Если можно, я расскажу все по порядку, господин следователь.
— Конечно. Представьтесь, пожалуйста.
— Александр Александрович. Фамилию свою и место работы скажу кто я только в конце нашей встречи. Иначе, могу что-то забыть... Хорошо?
— Да, да, конечно, Александр Александрович — сразу же согласился Сидоренков.
— Так вот, я сегодня  в восемь тридцать утра ехал в троллейбусе от железнодорожного вокзала и впервые заметил этого типа с бородкой клинышком. Он напомнил мне фоторобот, который показывали по телевизору неоднократно. У меня даже мурашки по коже пошли: буквально в шаге стоял этот тип. Я, конечно же, сделал вид, что не интересуюсь его внешностью, но исподтишка наблюдал за ним.  Дальше случилось то, о чем и хочу вам рассказать. Эта особа, которую разыскивают по всей России и СНГ, вышел на остановке у Центрального универмага. Мне надо было ехать на три остановки дальше, но я тоже сошел, и как привязанный пошел за ним. Расстояние я старался выдерживать. Он не оборачивался и быстро шел по проспекту вверх. Потом он вдруг завернул в какую-то подворотню. Я, конечно же, чтобы не потерять его из виду, припустил. И тоже юркнул в эту злосчастную подворотню. И столкнулся с ним нос к носу. Он меня поджидал. Не иначе. Значит, он сразу же гаркнул на меня так, что даже ноги от страха подкосились:
— Что, следишь, скот? — ехидно спросил он.
Сидевший перед Сидоренковым съежился словно от неожиданного удара по шее.
— Ментам сообщил, что вычислил меня? Кто подослал?
— Да не знаю я вас, — отвечаю. — С какой стати?
— Ну, ну, ладно, последи, посмотри, как я через несколько минут расправлюсь с одним из воротил бизнеса. Давай, давай. Думаю, тебе будет интересно понаблюдать. Надо же кому-то увидеть воочию, как я аккуратно работаю...
Ну, он и отпустил меня. Мне бы сразу удрать, но будто кто-то приказал идти за тем, у кого бородка клинышком дальше.
— Могильщик он, — сказал Сидоренков.
— Пусть будет Могильщик, — согласился Александр Александрович и продолжил, — так вот, я пошел за ним, ну, за Могильщиком. Будто я был связан с ним одной веревочкой. И, как назло, ни одного милиционера или военного. Да и людей, прохожих мало... Все куда-то торопятся, почти бегут... Попробуй, останови кого в наше время. Понятно, что не ночью, а днем... Все на работу боятся опоздать, а, может, еще куда... Сами знаете, даже если и остановил, то не получилось бы ничего толкового... Но мне все равно некому было в тот момент даже сообщить. Могильщик  не торопился и больше не оборачивался...
...От неприятного, почти женского голоса свидетеля, сидящего перед следователем, Сидоренкова коробило, но он вынужден был не только слушать пространную, может быть даже выдуманную историю встречи с Могильщиком, но и спрашивать, задавать многочисленные вопросы. Да и сам свидетель в чем-то походил на женщину: полноватый безволосый подбородок, практически полное отсутствие кадыка на шее, чисто женские ужимочки...
Сидоренкову казалось, что свидетель Александр Александрович без конца строил ему глазки. И еще — голос без единого намека на басы, узкие плечи и чересчур широкие бедра просили видеть в свидетеле тоже женщину. Майор, наверное, не удивился бы, если бы Александр Александрович представился  Александрой Александровной, как не удивился бы и тому, что свидетель предстал бы перед ним в юбке...
И тут Сидоренкова посетила шальная мысль: перед ним мог сидеть... транссексуал.
— Значит, Могильщик через три минуты после нашего разговора в подворотне, подошел к подъезду, остановился и снова повернулся. Уставился на меня. Затем, когда метрах в десяти от него оказался и я, подозвал меня рукой. Я хотел от него убежать, но он словно загипнотизировал меня, и ноги мои мимо воли понесли меня к нему. Страха тогда не было. Это сейчас мне очень страшно.
Я подошел к нему. Он стоял у подъезда и улыбался. Мне показалось, что даже не человеческой, а какой-то дьявольской что ли, улыбкой.
— Что, не пропало еще желание стать участником  моего противоправного действия? — ехидно спросил Могильщик.
Я кивнул ему, хотя приказывал себе не делать этого. Но моей головой будто кто-то третий управлял.
— Ну, ну, посмотри, не возбраняю, — Могильщик засмеялся. Смех у него какой-то необычный. Мне он показался «куриным», что ли.
Свидетель вздохнул и надолго умолк.
Сидоренков решил выдержать паузу, которую создал сам свидетель. Александр Александрович вдруг затарахтел, словно боясь, что не успеет всего рассказать, еще быстрее:
— Мы вошли в подъезд. Охранник ничего не сказал. Ни слова. Он просто посторонился и набрал у лифта код. Когда створки открылись, сел вместе с нами и нажал кнопку седьмого этажа. Будто знал, куда мы направляемся.
Когда лифт остановился на седьмом этаже и створки распахнулись, Могильщик чуть отодвинул меня в сторону от прохода и вышел на лестничную площадку, где можно было хоть конем гарцевать. Охранник выскочил за ним, быстро пошел к двери за номером семнадцать и нажал на кнопку.
Из-за косяка тут же беззвучно «выехала» миниатюрная, размером с карандаш, камера, сделала оборот и убралась назад. За ней выдвинулась еще одна камера, побольше. Тоже оборот  по замысловатой траектории. Эта, правда, как мне показалось, сердито прожужжала... После этого дверь семнадцатой квартиры открылась и из нее вышел — огромный детина
— Чего надо, Гриша? — спросил он у охранника или лифтера.
— У меня внизу исчезла картинка, — начал привезший нас на этаж, и тут же осел на пол со страшной рваной раной на голове. Второй амбал тоже завалился, не проронив ни слова. Выстрела я не слышал, а вот крови была уйма... И мозги пошли вразброс...
Свидетель нервно промокнул платком лоб, замолчал. Поскольку молчание продолжалось бы еще неизвестно сколько, Сидоренков напомнил и своем присутствии:
— На, а дальше как развивались «события»?
— А дальше... — свидетель вздохнул. — А дальше Могильщик переступил через два трупа и прошел в квартиру. Я за ним и тут...
Александр Александрович недоговорил. Он опрокинулся с табурета навзничь. Только что говорил, был почти что раскован, и...
...Свидетель ударился головой о пол уже после того, как был мертв. Вернее, он был уже практически без головы, задняя часть которой разлетелась от табурета назад по всей комнате, поэтому можно было не опасаться, что он расшибет себе голову о покрытый плиткой пол или набьет себе огромную шишку.
Сидоренков, пораженный, застыл на месте, потом метнулся к окну. Стреляли откуда-то издали. Скорее всего, из соседнего дома, расположенного параллельно городскому управлению внутренних дел.
«Кого же подстрелили? Кто нынче передо мной. Ясно, что труп... — с сожалением  подумал следователь. — Но он был до этого времени неким Александром Александровичем...
Сидоренков снял трубку и вызвал дежурную бригаду к себе в кабинет. После этого соединился с Ашукиным и Севастьяновым, коротко рассказал о случившемся у него в кабинете.
Первым на место преступления прибыл Ашукин. Буквально сразу же за ним в кабинет ворвалась дежурная бригада, насчитывающая шестерых. Старшим у дежурной группы сегодня был капитан Кириллин. Не заставил себя долго ждать и полковник Севастьянов, который, увидев все, только присвистнул:
— Мамоньки, — сказал он. И тут же повернул голову в сторону Сидоренкова. — Что скажешь?
— А что я могу сказать? Стреляли через окно. Скорее всего, не по мне, а по свидетелю. Уж очень прицельно получилось...
— Кто он?
— Некий Александр Александрович. Больше ничего о нем не знаю.
— Он только зашел, и по нему пульнули?
— Да нет, мы беседовали с ним минут двадцать.
— И не поинтересовался...
— Я не знаю даже его фамилии.
— Я же говорил, что майору не место в органах. И сейчас настаиваю на том, чтобы его уволить, — пробормотал Ашукин.
— Да ладно тебе, зарядил. Значит, была на то причина. — Полковник отер рукой выбритый до блеска подбородок. — Ну и как ты прокомментируешь? — Севастьянов обратился к Сидоренкову.
— Да что комментировать. Свидетель попросил, чтобы я не спрашивал, как его фамилия, где живет, работает, то есть анкетных данных. Обещал, к концу сообщения скажет.
— И что же он тебе сообщил? Дал адрес какой-то банды или набедокурившего школярика? Пойдем ко мне, расскажешь.
— Все отсюда побыстрее испаряемся, чтобы нас всех киллер не перестрелял в этом кабинете, — снова подал голос Ашукин. И он был прав...
Сидоренков взглянул на дежурную бригаду. Ребята топтались, не зная, начинать или подождать. Едва заметно кивнул Кириллину, мол, обратись к полковнику, и «вперед и с песней».
— Разрешите, товарищ полковник, мы начнем следственные мероприятия, — спросил Кириллин.
— Да, конечно. Проводите. Я забираю Сидоренкова к себе в кабинет. Будет нужен, сообщите. Пойдем, Григорий, — уже теплее сказал Севастьянов. — И вас, Борис Петрович, прошу за мной.

* * *
В кабинете полковника было тепло. Не то, что у Сидоренкова. Там в разбитое пулей окно прилично дуло — его еще не заклеили скотчем — шла дотошная экспертиза.
— Садитесь, — обратился и к Сидоренкову и к Ашукину Севастьянов. И уже к Сидоренкову:
— Ну, рассказывай, чего тебе наговорил  за сорок минут бывший свидетель Александр Александрович, а теперь уже холодный труп действительно ненормальной транссексуалки, которая, судя по шрамам в «нужных местах», выдержала немало сложнейших операций.
—  О Московском, господин полковник.
— Ладно, отбросим господа и полковники. Ты же знаешь, не люблю я этого, когда собираемся в тесном кругу...
Сидоренков кивнул.
— Давай сначала по Короткову, а потом по Московскому  пройдемся. Чего зашевелились воронежцы? Короткова, что, до сих пор не грохнули еще? Я думал, что его уже давно нет в живых...
— Воронежцы уже определились, что Коротков где-то на юге. Я беседовал с капитанами Крабовым и Пичугиным, с двумя, больше чем из семидесяти свидетелей. Самыми нужными. Могильщиком в картинной галерее Галины Колесовой, ну, той, которую умыкнули вместе с Коротковым, и не пахло. Да его там и не могло быть. На подозрении — молодой мужчина, и по всем определениям, хромающий узкоглазый старик. Я уже собирался домой, как Пичугин угостил меня конфеткой. Короткова отправили то ли в Ялту, то ли в Алушту, а украли, по его прикидкам  бывшие зеки.
— Откуда у следователей из Воронежа такие сведения?
— Один из осведомителей из числа бывших зеков случайно прослышал разговор среди воровских авторитетов.
— Ну, ну, а не боится ли этот осведомитель, что авторитеты, посадят его на парашу?
— Это его трудности. Раз за денежки работает, значит, приговор уже давно себе подписал...
— Ну и что воронежцам рассказал осведомитель?
— Короткова сначала держали в Воронеже. В одной из пятиэтажек.  Потом перебросили на «кукурузнике», то есть, на АН-2, поближе к Ельцу, куда привезли на машине. Там он вместе со своей любовницей находился довольно долго в одном из домов неподалеку от улицы Горького. После этого, чтобы пребывания Короткова не вычислили, отвезли в Липецк в аэропорт и оттуда специальным рейсом отправили в Симферополь. А дальше — южный берег Крыма.
— Опять же, мы  при чем? Пускай воронежцы и занимаются своим...
— Дело в том, Владимир Семенович, что осведомитель живет в Лучегорске, и все сведения о месте нахождения в данный момент Короткова он почерпнул здесь...
— Ну, ну, — Севастьянов покосился на Ашукина и на Сидоренкова.
«Вот те и ну», — едва не вырвалось у Сидоренкова.
— Это раз. А во-вторых, Коротков перед поездкой в Воронеж, заключил две сделки с Алексом Мирошником и с... — Сидоренков хитро прищурил глаза, — и с Петром Гороховниковым.
И Севастьянов, и Ашукин одновременно присвистнули.
— Да сколько же этот Мирошник будет путаться у нас под ногами? Уже и труп его кремировали, и урну с прахом отправили в Израиль, а «ему» все неймется... — неожиданно вырвалось у Ашукина.
— Вот и я думаю, Борис Петрович. По-видимому, не даром делом Мирошника Москва заинтересовалась и прямо-таки вырвала его у нас из рук, а теперь долбит и воронежцев, да и нас исчезновением Короткова...
— Ладно, ты что-то продумал в дороге, Григорий? — спросил Севастьянов.
Сидоренков кивнул.
— Пора встретиться мне с одним человеком, товарищ полковник.
— Даже не удосужишься сказать, с кем?
— Пока не вижу в этом необходимости.
— А что с Могильщиком? Москва и с ним на пятки нам наступает.
— Пока ничего. Разве что этот же человек меня немного просветит.
— У него такие связи?
Сидоренков кивнул.
— Ну, давай. Ты с женой утряс свой отпуск?
Сидоренков только хмыкнул:
— Утрясешь. Я ее три дня не видел. Разве что перезвонил домой из Воронежа.
— И куда вы собирались, если не секрет?
— Да в деревню к маме. А потом думали дней на десять в Крым проветриться. К брату.
— Во, поделили страну, не спросясь, а хотим ли мы этого? — бросил реплику Ашукин. — Сестер и братьев границей разделили...
— Не бери много в голову. Референдумы были, народы решили.
— Будто не знаешь, как народы решают, — отмахнулся изуродованной рукой Ашукин. —  Наши деды и отцы  за что свои жизни положили? За огромную страну, равной по величине которой не было в мире. Мой дед погиб на земле Украины, отец — в Молдавии...  Я за что служил в Эстонии? Опять же — клин... Теперь эти места уже за границей... Тогда, за что они сложили свои головы, скажи мне! Ладно бы, за Россию... А так, выходит, что ни за хрен собачий? Вот тебе и все пироги, Володя...
— Да ладно тебе. Что прошло, того не воротишь. Даст Бог, соединимся. Что нам, славянам, делить. Наши братья и сестры мыкаются, а мы...
— Допустим, в Белоруссии и в Украине россияне не очень-то и мыкаются, — возразил полковнику Сидоренков, —  да и русских там не притесняют... Нормально там...  С братом по душам не раз говорили... Это иногда по телевизору, так, мол, и так... А ничего такого там и нет... Все нормально... Просто политикам охота людей побудоражить, чтобы своего дерьма не замечали... Как сказал один из англоязычных писателей Дэвид Дрейк, «вводя в заблуждение других, обманываешься и сам».  А дурачье... Дурачье есть везде... Это вам не Прибалтика... Вот там моя двоюродная сестра, белугой ревет, в Россию рвется или в Украину... А куда? На пустое место? Я-то, например, чем могу помочь, если даже зарплату и ту порой вовремя не получаю? Дай-то Бог, себя и свою семью прокормить...  Да и брату тоже тяжеловато, поскольку не ворует... А Тоня тридцать лет как в Прибалтике... Там и родилась, обжилась, квартиру получила, троих детей нарожала... И как же, не своя  все равно, чужая, катись вон...
— Полезли в дебри... — неожиданно прервал разглагольствование Сидоренкова Севастьянов. — Поделили страну, назад не вернешь... Значит, так. Полина твоя, если мне память не изменяет, отпуск перенести не может. Так?
Сидоренков кивнул.
— Даю тебе неделю. Поможешь нам. А через неделю — что бы ни случилось, идешь в отпуск. Это слово не только твоего непосредственного начальника, но и офицера... Передашь все Переверяну или кому-то другому...
— Ловлю на слове, Владимир Семенович, — сказал Сидоренков. — Разрешите идти?
— Не торопись уходить. Я еще не все сказал, Григорий.
Севастьянов встал из-за стола, подошел к сейфу и достал из него скоросшиватель и пластмассовую коробочку с диском, положил на стол перед Сидоренковым.
— Вот здесь все о Могильщике. Последние сведения. Полистай на компьютере у наших компьютерных монстров. Диск никому не давать, из Управления не выносить. Просмотришь — принесешь мне.
«Да-а, это не в частном сыскном бюро воронежцев... Там тебе и новейшие компьютеры каждому сотруднику и «ноутбуки» в командировку, и круглосуточный Интернет, и куча флэшек... А у нас... Поди, пробейся к трем нашим хилым компьютерам — очередь на квартал вперед...» — подумал Сидоренков, но диск взял. Будет ли он эту информацию смотреть, или нет — это уж как получится, и станут ли сговорчивыми управленческие «хакеры». Тогда, значит, положит диск прямо перед собой на столе, и будет на него смотреть. Авось, чего и «высмотрит»...

* * *
На даче московского воротилы Стрельникова шла резня. Сколько там за несколько минут перерезали глоток, скольким бабахнули молотками или другими тяжелыми предметами по голове, можно было только догадываться. Шестерки Поддубного не полезли в эту разборку. Зачем? Оставить следы пребывания никому не хотелось. Менты приедут, начнут копать и какой-то сержантик или даже капитанчик может найти невзначай оставленный отпечаток пальца. Отпечатки же пальцев всех шестерок, посланных на это дело, в ментовке были в картотеке. И не в такой, что можно «слизать» огоньком. Порасплодили компьютеров, компакт-дисков, флэшек... Поди, уследи, куда их позатыкивали, на какие носители памяти их записали...
К недовольству двоих новичков, у которых не только руки, но и кое-чего другое чесалось, Крант дал команду на немедленный отход.
— Линяем, — прохрипел он.
— А бабы? Туда трех отличных молоденьких телочек... — бубнил один из новичков. — Оттрахали бы, и слиняли...
Крант молча хапанул «сопротивленца» за воротник куртки, развернул и толкнул в направлении отступления. Несильно, но этого хватило, чтобы охладить пыл юнца, которому захотелось «телочек».
— Чего мозги мне травишь? Я тебе, гад, и телок предоставлю, и хрен с маслом.
— Ну, я...
— Не вякай, — простужено прохрипел Крант. — Тебе хочется на свои клешни защелки сегодня прямо на этих бабах получить? Избей их до полусмерти, а потом звони в ментовку, сообщи, что на даче Стрельникова передрался кто-то. От имени Стрельникова и представься...
— Баб бить не буду, грех это. И никуда звонить тоже не буду,— заупрямился юнец. — Звони сам.
Крант ничего не сказал, но зарубку 1 на шестерке у себя в голове оставил.
1 Запомнил (жарг.).
— Лады, — негромко, опять же простужено, прохрипел он. — Не хочешь исполнять, тебе кранты, чтобы не вонял. Ты нынче на передовой, можно сказать. Короче, если доберешься живым  до Лучегорска, хотя сомневаюсь в этом, тебя, заразу, там того. — Пойдешь баб метелить ты, — Крант указал на второго паренька, который сразу согласился и лишь спросил, где найти телефон-автомат.
Крант достал из кармана мобильник, который перед выходом на дело кореш слямзил у какого-то богатенького лоха.
— На, позвонишь, как девок изобьешь. Не забудь о шапочке и перчатках, чтобы отпечатков не оставил.
— Что говорить им? Куда звонить?
— На ноль два. А говорить... Да то же, что я сказал...

* * *
Поддубный собрал смотрящих кварталов к восьми утра. Прибыли все, поскольку знали его крутой характер. Приехал даже Малыш. Рожа у него с похмелья заплыла, но он стремился держаться, как подобает.
— Что, опять с вечера перебрал? — тихо спросил  у него сидящий рядом Портной.
Малыш коротко кивнул. Голова у него гудела, поэтому ему даже говорить было больно. Казалось, что скажи он хоть слово, голову его расшибет колокольный звон боли.
— Я собрал, чтобы совместно разработать план поимки Могильщика, — негромко, но властно проговорил Поддубный, сидя за столом. — Он совсем обовшивел. Надеюсь, понятно.
— Понятно, — сказал Булочка.
— Он частенько лично нарывается на беспредел. И это его погубит. Последний бой с нами должен стать с летальным исходом. Естественно, не для нас, а для  Могильщика.
— Каким образом?
— Расскажи, Королек, введи народ в дело, — попросил Поддубный. — Вор в законе встал. Поднялись со своих мест и все смотрящие кварталов. — Сидите, — отмахнулся он и быстрым шагом вышел. Его звонка ждала Тамара, которую вор в законе решил отправить в командировку в Крым на встречу с Коротковым.
Поддубный долго размышлял, как все закрутить. Сначала думал «пришить» Короткова, но потом пришла сногсшибательная мысль — опустить из поднебесного богатства в бесповоротную грязь — это ли не месть?

* * *
— Я никогда не любил, чтобы кто-то вмешивался в ход событий, в мою душу. Я, к твоему сведению, все привык решать самостоятельно.
— Ну, ну, — с небольшим сарказмом произнесла Галина.
— Ты не нукай. Ты думала, кто нас украл из Воронежа? Зачем?
— Не думала. Сначала, правда, пыталась, но мне казалось, что это все ты подстроил. Как говорят, для экзотики, или еще как... А потом... Мне и здесь не плохо... Я словно в продолжительном отпуске. Кормят отлично, бассейн, библиотека... и ты, мой любимый, пылкий мужчина... Люди, видать, гостеприимные, не мелочные...
— Смотри, чтоб их гостеприимство не вылезло нам боком.
— Да ладно тебе, миллиардер! С нами по-царски обращаются, Антон. Разве что сначала я перетрухала, а сейчас...
— Помолчи, а, — не дал договорить Галине Коротков. — И так на душе тошно.
— Не закрывай мне рот. Хочу и говорю!
Галина почувствовала, что в ней, подобно мыльной пене, вскипала ярость. Поэтому она отвернулась от Короткова и, чтобы не наговорить глупостей, начала мурлыкать себе под нос какую-то старую песню, которая пришла ей на ум.
Коротков тоже замолчал и ушел в себя. Несмотря на то, что Антон был с Галиной, его все равно мучили одиночество и неопределенность. Он до сих пор не знал, где находится, у кого? Молчаливые громилы приносили еду, убирали грязные тарелки... Сколько Коротков не заговаривал с ними, мордовороты были словно не от мира сего. Они чем-то напоминали то ли роботов, то ли зомбированных верзил, которым все было пополам — лишь бы от них не сбежали Коротков и его спутница.
— Чего ты к ним все цепляешься, Антон, — однажды урезонила Короткова Галина.
Это было еще тогда, когда они находились на «старой» квартире. — Положи на них, как ты любишь сам говорить, — и все. Что тебе нужно еще? Тебя кормят, поят, у нас все есть... Отдыхай...
— Все? — Коротков сказал это зло. — У нас нет свободы! Мы с тобой, Галя, одиноки. Прошло не меньше полумесяца, и что? Ты хоть знаешь, где мы, у кого?
— А мне все по фигу, Тоша! Главное, что мы с тобой, рядом...
— Тебе по фигу, а мне — нет! Я уже потерял как минимум процентов пятнадцать прибыли. Меня скоро пустят по миру... Ты хоть понимаешь, дура стоеросовая?
— Сам дурак. Стоеросовый, болван, — обиженно произнесла Галина и добавила:
— Чего ты на меня кричишь?
После сказанного Галиной, Коротков посмирнел.
Это было так давно...
...Коротков «посмирнел» и на сей раз.
— Если честно, я не пойму их цели. Что они хотят от нас? Вернее, от меня? Кто нас украл? Зачем? Прошло уже, наверное, полгода...
— Затем, что хотят нас пустить на мясорубку, — натянуто рассмеялась Галина. К ней, наконец, дошло то, о чем все время говорил Коротков. — А вообще-то у них, как я погляжу, Антон, крепкие нервы. Возможно, что они испытывают и наши — твои и мои — крепки ли они, не станешь ли ты паниковать... Или, когда сорвешься?
— Это какие-то, как я мыслю, психологические ухищрения взявших нас. Не иначе, Галя, — сказал Коротков, подходя к окну. — Свет из него, почти что серый, унылый, наводил на Короткова тоску. На улице зарядил дождь, который полоскал вот уже вторые сутки. — А в Воронеже сейчас снежок. Может, и пуржит, а здесь все льет и льет. Как из ведра...
Галина искоса посмотрела на его спину и хмыкнула:
— А по мне — хоть потоп, — неожиданно громко заявила она. — Мне здесь даже понравилось, Антон. Не на улице же мы, а в тепле, в чистоте, богатстве, и клопы не кусают... — Колесова хмыкнула.
Коротков ничего не сказал Галке. Он отошел от окна и решительным шагом  направился к двери.
— Ты куда? Сейчас принесут обед.
— Не твое дело, — огрызнулся Коротков, нащупывая в кармане пистолет с парализующими пульками. — Тебе нравится здесь, вот и целуйся с немыми мордоворотами. Можешь даже лечь под них. А мне все надоело. Закажешь обед сама. На двоих. Я приду позже. Можешь начинать есть без меня.
Коротков, наконец,  решил, что, убив двух громил, которые приносят еду, попытается сбежать из осточертелого особняка. Если им не интересуются вот уже такое длительное время, то, значит...
Коротков рассчитал, как поступит, еще вчера. Он выйдет, будто бы в туалет или в библиотеку как раз перед тем, как два молчуна принесут меню. Затем проследит за ними еще раз. Галина закажет обед. Громилы пойдут на кухню или куда еще. Вот он их там и сделает. А потом... Потом будь что будет.
По мордоворотам можно было сверять часы. Они появились перед дверью ровно в тринадцать тридцать. Спустя пяток минут вышли. Галка заказала, конечно же, отменный обед, как это она научилась делать за четыре дня, проведенные в этих хоромах неизвестного хозяина.
Коротков, прячась то за колоннами, а потом и в нишах множества закрытых дверей, за огромными кадками, в которых росли диковинные пальмы, за шторами, крадучись, неотступно следовал за двумя молчунами, которые споро топали сначала по длинному коридору, затем вниз по мраморной лестнице. Коротков думал, что «молчуны» хотя бы друг с дружкой перемолвятся, но этого не случилось.
Громилы не заметили Короткова, который проследовал за ними до двери, ведущей на выход из здания. Как только первый открыл ее, поворожив над кодом замка, Коротков, прячась за колонну, утопил руку в правый карман брюк. Пальцы привычно нащупали прохладную сталь зажигалки-пистолета. Он никогда не стрелял из него, но все равно холодок, шедший от оружия, чуток успокоил Короткова. Какая-никакая, а защита, и не только защита, но и возможность внезапного нападения. При удобном стечении обстоятельств, он мог кокнуть этих двух охранников и... бежать. Он уже не хотел даже знать, куда их с Галиной привезли, что это за особняк и так далее.  Ему хотелось одного — свободы. А уж потом он скажет свое слово! Узнает, кто хозяин этого домины и прочее... Тогда умыкнувшему не поздоровится. Коротков спустит с него шкуру. Ее выделают умельцы и сделают приличный манекен для музея...
Коротков уже хотел достать оружие, чтобы выстрелить в мордоворотов, но, слава Богу, что этого не сделал: в приоткрытой двери он увидел еще троих громил, которые сидели возле стола. На нем громоздились два компьютера, еще что-то. Один монитор был нем, а на втором он увидел... себя — напряженного мужчину, который пристроился за колонной.
Рука Короткова тут же «шарахнулась» от чуть холодящего пальцы металла. Вариант побега, который, как ему казалось, он продумал во всех мелочах, позорно провалился...

* * *
—  Мы, Тамара,  проведем полировочку на фейсе бывшего глубокоуважаемого Антона Зиновьевича Короткова, аккуратненькую, по первому классу — никто не узнает. Гарантирую. Вернее, проведу операцию я с одним круто известным хирургом. За нее Дубик бешеные бабки хирургу отвалил. Чтобы не было Французу больно аж жуть, местную анестезию, так уж и быть, предоставим. А уж когда он не выдержит и ее — малый-то избалован привилегиями и «нежностью», то и от общего наркоза, надеюсь, не откажется, хотя... — Профессор, как показалось Тамаре Иваньковой, оскалился. — А вот когда проснется после оперативного вмешательства в его фейс, Антон Зиновьевич, определенное время повязочки поносит — и все, станет он никем. И без ксивы, и без денег... Пусть если что, с ментами объясняется...
Значится, откроет бывший господин Коротков свои ясные глазки, которые до этого были карими, да посмотрит в зеркальце теперешними, голубыми, как небо, или, может быть, черненькими, как смоль, и ничего не узнает. Мордочка-то у него будет иная... Если его шок сразу не прикончит, то не уверен, что бывший Коротков через час выдержит. Здесь уж нам, врачам, ухо надо будет держать востро: как бы невзначай несвоевременно не откинулся парнишка. И нашатырчику припасем, и кой чего покрепче. Думаю, справимся, выведем из транса, и — гуляй, паря! Хотя, с ним еще Китаец наш немного «поворожит».
— Зачем все это? — Тамара сидела на нижней полке, поджав под себя ноги и укутав их одеялом. Нельзя было сказать, что в купе мягкого вагона было холодно. Совсем нет. Даже немного жарковато.
Профессор хмыкнул:
— А затем, уважаемая, чтобы вы присутствовали при этом. Конечно, это по желанию. Хотя Дубик крайне настаивал на том, чтобы ты, «поговорила» с Французом. По морде его, что ли хорошенько смазала. Напоследок, поскольку через несколько дней уже не узнаешь его. Фейс будет абсолютно другим. Китаез наш посоветовал Французу вообще восточный тип лица, как говорят, сделать. С распрекрасной красной мордой, — Профессор рассмеялся. — Кстати, ты что пить будешь? Коньячок? Водочку? — спросил он, раскрывая сумку. — Что-то я проголодался.
— Ничего, — ответила Тамара и, облокотившись спиной о мягкую спинку, уставилась в окно, за которым проплывала бесконечная снежная равнина. Лишь изредка на ней темными скелетами стояли длинные лесополосы.
— Напрасно. На тощий желудок, да без сугреву, да еще в поезде, и говорить не хочется, не то, чтобы ложиться баиньки. Изведет своими повседневными требованиями реактор. Учти, ехать, Тома, долго, так что не вороти нос. Здесь все чин чинарем. Баба Фрося с бабой Акулиной готовили, так что, могу заверить, вкусно все.
Тамара снова отрицательно повела головой. Ей действительно не хотелось есть. Настроение было паршивым, если не сказать большего. Она не хотела ехать в Крым на «свидание» с  Коротковым. Разве что из уважения к названному брату, который очень-очень просил, согласилась:
— Ты, Тамара, только появишься пред его очи, он сразу в штаны наложит. Так мол, и так, скажешь, что по закону гор или еще там как-то, с вами, бывший господин Коротков, а теперь Никто, расправятся через несколько часов вот эти люди, — и покажешь на Профессора и иже с ним. Ну да ладно, не тебя мне учить. Но, чтобы Короткову побольнее было. Он-то у тебя не спрашивал, хочешь ли ты, или не хочешь к нему в рабыни. За это его стоило бы вздернуть на первом суку или евнухом на всю жизнь сделать, чтобы не зарился на красивых девушек. Ты только вспомни, Тамара! Ты ему кто была? А никто. Хуже рабыни. Даже без имени. С татуировкой «Девятая». Так что, Томочка,  этот подлец тебе жизнь перепохабил. Перепохабь и ему. Он тебя что, не насиловал? Ведь было? — допытывался Профессор.
— Не хочу даже вспоминать об этом, — Тамара вздрогнула.
— Ну вот, — как показалось Тамаре, удовлетворенно проговорил Профессор, — я тебя очень прошу, покушай. И стопарик выпей...
К еде не прикоснулась, снова задумалась.

* * *
Разговор с названным братом, состоявшийся вчера утром, был для Тамары не таким уж приятным.
Тамара ждала звонка от него еще вечером. Он предупредил ее, что позвонит. Но звонка не было. Тогда она сама набрала номер. Телефон долго молчал, но потом его взял Владимир.
— Слушаю, — голос у него был смертельно усталым.
— Извини, Володя, ты говорил, что позвонишь. Я не дождалась твоего звонка, и вот сама...
— Да, да, конечно, Тамара, извини, что я... Замотался, — голос у Поддубного потеплел. — Я хочу с тобой встретиться завтра утром и обсудить уж очень щепетильное дело.
— Какое? — Тамара, сама не ожидая, почувствовала, что съежилась. Названный брат никогда еще так с ней не говорил.
Поддубный долго молчал, видимо, не решаясь сказать ли Тамаре о том, что он задумал, но потом, глубоко вздохнул и продолжил:
— Будь готова выехать завтра в Крым. Очень нужно. Это и в твоих интересах. 
— Зачем? — в голосе Тамары проскользнуло не только женское любопытство, но и страх.
— Тебе нечего бояться, Тамара. Поедешь не одна, с тобой будет Профессор. Все остальное, если позволишь, я расскажу завтра при встрече. Машину за тобой пришлю в девять утра. Паспорт не забудь. Граница...
— Не поняла, — только и сказала Тамара, но в трубке послышался сигнал отбоя. Возможно, впервые за все время Поддубный не попрощался с ней.
Сон долго не шел к ней. Попробуй собраться и уснуть, когда непонятный невеселый разговор с названным братом «висел у нее над головой» подобно дамокловому мечу, глодал. Лишь только под утро она забылась в коротком, полном страхов сне.

* * *
Разбудил Тамару телефонный звонок около восьми. Королек предупредил, что посылает за ней машину.
Побросав в сумку необходимый дорожный набор и прихватив с собой несколько долларовых бумажек, Тамара достала из серванта паспорт, положила его в сумочку.
Привести себя в порядок она как раз успела к приезду машины.
— Привет, — Поддубный встретил ее бодрым и веселым.
— Ну и шуточки у тебя, с какой стати я должна ехать в... — только и успела сказать Тамара, но ее перебил Владимир, покосившись на стоящего тут же Королька, который держал ее дорожную сумку:
— Пойдем в кабинет, я все тебе расскажу.
Тамара послушно прошла в кабинет. За ней сунулся и Королек, но Поддубный резко приказал:
— Останься за дверью. Никого ко мне не впускать, звонки не соединять...
— Понято, — недовольно промямлил Королек.
Как только дверь за Тамарой и Поддубным закрылась, Владимир пригласил ее к журнальному столику, на котором стояли две чашки с кофе, лежали несколько бутербродов с сыром:
— Садись, Тома, — сказал Поддубный.  — выпьем кофе, перекусим.
— Ты думаешь, что я буду есть? Я ночь не спала. Что стряслось? — присаживаясь к журнальному столику, тут же спросила Тамара.
— Думаю, тебе следует поехать в Крым на одну встречу.
— С кем?
Поддубный взял чашку, словно все еще не решаясь сказать ли? Отпив добрую половину, поставил чашку на стол:
— С Коротковым, которого еще именуют Французом?
— Что-о? — Тамара взметнула возмущенные глаза на Поддубного.
— Ты должна насолить ему по самое «во», — Поддубный провел большим пальцем по кадыку.
— Разбирайтесь сами! — в сердцах бросила Тамара.
Поддубный вздохнул:
— Мне не хочется давать никому ненужные советы. Особенно тебе, но в данном случае...
— Никуда я не поеду! — резко выпалила Тамара и подскочила, едва не перевернув журнальный столик.
— Я, конечно, тебя прекрасно понимаю, но...
— Что ты можешь понять? Ты был у него рабом? Был? Тебя насиловали? — и в голосе, и в глазах Тамары были ярость и боль. — Хочешь меня унизить перед ним еще раз? — Она по-настоящему вспылила. — Все вы воронье! — в сердцах бросила Тамара. — Всё, я ухожу! Я не хочу, чтобы...
Поддубный схватил ее за руку, которую Тамара попыталась вырвать из его цепких пальцев:
¬— Томочка, я тебя прошу. Это для тебя же. Чтобы ты окончательно растаяла, и душа твоя освободилась от непосильного гнёта... Твоего мучителя больше не будет... Я приготовил ему такую казнь, что он...
— Что хотите, то и делайте, но на казни я присутствовать не буду. Это не средневековье, когда всех горожан сгоняли на площадь к кострам инквизиции. И инквизитором я выступать, не намерена. Тем более, убийцей. Оставь меня, Володя! Мне же больно!
Поддубный сразу отпустил руку девушки.
— Погоди, Тамара. Знаю, что тебе больно все это слышать, но я не посылаю тебя его убивать. У меня и в планах этого не было. Это так легко сделать... Один бык, и никаких дальнейших вопросов... У меня другой замысел... Пускай он сам почувствует, что такое стать никем... Ему после «встречи» с тобой сделают пластическую операцию на лице, тьфу, на морде, и на пальцах наведут «порядок». Это для того, если он проходил где-то, да в органах существуют отпечатки пальцев, чтобы никто не смог идентифицировать его особу. Затем бывшего Антона Зиновьевича Короткова, а после всего проделанного, Никого, отвезут куда-то в район Сибири или Дальнего Востока и бросят без документов и денег. Пусть помается. Он сам себя приговорил... — Поддубный взглянул на Тамару, которая сидела, сжавшись, словно побитая кошка. Ему стало жаль названную сестру и Поддубный смягчился:
— Ну, хорошо, не едь, раз тебе так больно...
Девушка подняла пышущее гневом лицо на Поддубного:
— Да, мне больно, тошно, если хочешь, страшно, но я поеду. Ты этого хочешь, и я поеду. Поеду плюнуть ему в морду.
— Я, Тамара, не хочу, — пошел на попятную Поддубный. — Поверь мне. Думал, что тебе...
— Короче, Володя, я еду, — Тамара вся подобралась и была решительной как никогда.
— Смотри, может, пошлешь его на фиг, и...
— Вот именно. Я пошлю его не только на фиг, но и покруче, но не через посредников, а лично, — решительность Тамары возросла во сто крат. — Я его изнасилую при всех, я ему его детородный орган в узел завяжу...
— Тамара, — попробовал урезонить девушку Поддубный, но она стала похожа на разъяренную тигрицу:
— Все, Володя, разговор окончен, если у тебя ко мне больше нет других вопросов. Когда выезд?
— Ну, хорошо, — Поддубный смешался. Возможно впервые после того, как стал вором в законе. У него, привыкшего повелевать всеми, произошло как бы раздвоение личности. Ему действительно нынче стало жаль Тамару даже больше, чем тогда, когда он увидел ее на цепи у Короткова. — Отложим твою поездку на потом. Поедешь после того, как его прооперируют и отвезут в места столь отдаленные, откуда ему никогда не выбраться не то что в Москву, но и в Лучегорск. Мои ребята будут вести его все время. Вот когда ему станет о-ой как паршиво, тогда ты и поедешь посмотреть на опустившегося бывшего твоего мучителя.
— Ну, уж нет, этому не бывать! — Тамара вспомнила, как Коротков не раз и не два, насиловал ее при подчиненных, а потом и им, с барского плеча разрешал побаловаться с «Девятой», и ей стало так плохо, как не было с тех пор, когда ее Француз держал на привязи, как дворнягу. Да нет, хуже... — Глаза бы мои его не видели, Володя, но я поеду. Сейчас! — в сердцах ответила Поддубному Тамара и, всхлипывая, отвернулась.
— Томочка, — Поддубный встал  и, подойдя к девушке, попытался обнять ее за вздрагивающие плечи. — У тебя есть любимый человек, Федоров, так что подумай...
Она резким движением сбросила его руку.
— Я разве не прав? И не подумай превратно, Томочка, я тебя к нему не ревную.
— А я... я... — Тамара разрыдалась в полную силу. Видно было, что нервы у девушки не выдержали такого напряжения...
Вот уж чего не мог ожидать от Тамары Поддубный, так это ревности. Она ведь не жена ему, не любовница, даже не постоянная  девушка по вызову — названная сестра. Вот он... А при чем здесь он? Разве брат мог ревновать сестру к мужчине, которого она полюбила? Конечно же, нет! Хотя Поддубный как-то признался себе, что червячок ревности все же у него шевельнулся, когда узнал о связи Тамары с Федоровым. Но это было так давно...
Девушка сидела на диване и дулась. Взаправду. Сначала она не хотела ехать в Ялту, чтобы высказать все как есть, Французу, чтобы пощекотать ему нервы и плюнуть, как Тамара сказала, в лицо мучителю. Свое паршивое настроение объяснила проще не бывает: Поддубный, вызвав ее на «собеседование» по поводу поездки в Крым, но не сказал ей о женщине, на пару портретов которой она случайно наткнулась, листая альбом с фото. Она бы и не обратила внимания, но оно, уже второе за два месяца, появилось в альбоме Поддубного недавно.
— Это кто? Любимая девушка? — спросила тогда Тамара у вора в законе, вынимая портрет симпатичной улыбающейся пышечки с ямочками на щеках и показывая его Поддубному. — Будущая жена?
— У вора в законе жены не может быть, — резко ответил Поддубный, выхватывая у Тамары фото. Затем он буквально вырвал альбом у нее из рук и проорал:
— Чтобы ты больше его не трогала! Поняла?
Тамара тогда не ответила Владимиру ничего, только резко встала и собралась уйти. Он бы ее не задержал, но все же переступил через свое «я» и извинительно пробормотал:
— Томчик, извини меня, дурака. Эта девушка — любовница, если хочешь, Француза.
— Ког-го? — Тамара едва не поперхнулась собственной слюной, закашлялась.
— Того самого, Антона Зиновьевича Короткова.
— Врешь? — прямо спросила Тамара.
Поддубный подошел к Тамаре, обнял за плечи:
— С какой стати мне врать. И кому? Тебе? Я тебе врал хоть когда-то? Возможно, что-то недоговаривал, но врать... Короче, тебе нужно поехать в Ялту и поиздеваться над Коротковым. Чтобы на всю жизнь запомнил, девятую рабыню!
— Не поеду, — опять упрямо тряхнула головой Тамара. — Уже перегорело...
— Я прошу.
Поддубный еще долго уговаривал свою названную сестру и, наконец, она согласилась, и вот теперь лежала на диване в мягком вагоне и пыталась уснуть под монотонный стук колес... Рядом, по-детски посапывая, уже видел третьи, или, быть может, и десятые сны «Профессор».

* * *
 Поддубный не знал, почему, но, судя по почерку и временным событиям, у Московского прослеживалась потребность убивать в определенное время. Хотя, он убивал не без разбору. У Могильщика была определенная цель — непременно устранить с дороги тех, кто мог стоять на пути у его хозяев. Это он уже попутно «прихватил» воров в законе Леню Хирурга и Крапленого: видимо, из особой неприязни к ним.
— Значит, они что-то не поделили на зоне? — спросил Сидоренков.
 — Не знаю, — неуверенно ответил Поддубный. — Помню, Леня Хирург ничего такого мне не сказал, когда мы пили чарку за убиенного Могильщиком вора в законе Крапленого. Ну да ладно, ближе к делу. Вчера я долго разговаривал с Федоровым, и вот к чему мы пришли, — Поддубный подошел к окну, долго смотрел в него. Затем повернулся, опять прошел к журнальному столику и взял чашку. Сидоренков, молча маленькими глоточками тоже пил кофе.
— Ты чего молчишь? — спросил Поддубный.
— А что говорить? Жду, пока ты продолжишь.
И Поддубный все рассказал Сидоренкову: и то, о чем ему поведал Федоров, и то, к чему пришел сам. Как ни странно, впервые выложил как на духу все свои планы. До мелочей.
Сидоренков, на удивление, несмотря на то, что это был и, хотел того вор в законе, или нет, а представитель закона, поддержал, что вселило в Поддубного определенную ясность и уверенность.
Когда была выпита неизвестно какая чашка кофе, Поддубный откинулся в кресле, закрыл глаза. Сидоренков только что ушел. Он дал добро на поездку в Ялту, хотя как на это посмотрит его начальство? Но это уже другая сторона медали. Поедет, поскольку сказал это с уверенностью...
Леня Хирург никогда не цеплялся за жизнь, — думал Поддубный.  — Он относился к ней, как к игре. А однажды, на сходке даже сказал ему:
— Я не доживу до той поры, когда мой организм прикажет долго жить и сам уйду на покой и меня вынесут из какой-то явочной блат-хаты в гробу. Факт! Меня либо кто-то укокошит, либо попаду под машину... Как на кофейную гущу на блюдечке смотрел...
— Королек! — громко позвал помощника Поддубный.
Когда в проеме показалась голова Королька, Поддубный попросил:
— Еще кофе, и покрепче!
Он выпил и эту чашку кофе. Затем еще, и еще. Поддубному почему-то даже показалось, что захотелось уколоться дозой героина или иной наркоты, что сделать было проще пареной репы, но Поддубный отбросил дурную мысль и снова закрыл глаза.
Сознание медленно продиралось в сон, но столько выпитых кряду чашек кофе этого сделать не давали. Его мысли, словно расплавленный на солнечной воскотопке воск, медленно плыло и плыло, но до края, чтобы наконец-то окунуться, пусть и в тревожный, но сон, было неизмеримо далеко.
«На мне слишком много лежит. Я центр, точка, паук, от которого во все стороны простирается паутина. Кто-то ее хочет оборвать... Нет, не лишивший жизни уже нескольких воров в законе и авторитетов Могильщик. Не он! За ним стоит организованная и глубоко законспирированная группа олигархов. Видимо, кому-то из них были как кость в горле Крапленый, Леня Хирург, да и... Вот Могильщик их и пришил. Теперь, скорее всего, очередь за мной...

* * *
Коротков, сидя на диване, смотрел на Галину, которая причесывалась. Это, как понял Антон Зиновьевич, доставляло ей непередаваемое наслаждение. После того, как вчера молчуны принесли по требованию Галины расческу, губную помаду и несколько лосьенов, она почти всецело отдалась «прихорашиванию».
«На кой ляд ей накладывать на лицо столько штукатурки? Оно и так нормальное», — подумал Коротков, но ничего не сказал. Его мысли были далеко от всего этого. Он так и не смог выведать у громил, где находятся, кто их пленил. То, что они были где-то на юге, ни о чем Короткову не говорило. Их могли привезти и в Сочи, и в Крым, и даже... на какие-то сверхзаморские острова. Единственное, о чем он знал, что они не в тропиках — там отродясь снегу никто не видывал... — За все это время я потерял, по крайней мере, двести миллионов долларов, а, может и много больше... Ну ладно, о деньгах позже. Значит, я кому-то из денежных мешков стал на дороге? Но этого быть не может. Я, можно сказать, олигарх, и переступить мне дорогу, ой как непросто и чревато для покусившихся та-акими последствиями, что они даже ахнуть не успеют, как будут бездыханные где-то болтаться между небом и землей... Узнать бы, кто все это совершил, кто покушается на мои миллионы, на мой миллиард?
— Ну и как я тебе, — наконец-то закончив прихорашиваться, спросила Галина, оторвав Короткова от неприятных размышлений.
Коротков поднял голову, взглянул на Галину и пробормотал:
— И оно тебе надо?
— Как это не надо, Антон? Конечно же, надо. Я помолодела лет на десять, если не больше. Разве ты не видишь?
Коротков хмыкнул, затем встал с дивана, прошел к журнальному столику, взял пачку с сигаретами, раскрыл, достал оттуда сигарету, взял зажигалку, хотел прикурить, но Галина удивленно заметила:
— Ты что, курить вздумал? Не люблю курящих мужчин.
«Да пошла бы ты подальше, — зло подумал Коротков, — еще указывать мне будет!». — Но не закурил, сигарету положил в пачку, рядом бросил зажигалку. Снова вернулся к дивану, но не сел, обошел диван и медленно подошел к окну.
— Ты мне скажи, Антон, почему мы здесь и на каких правах? Я что-то никак не пойму. Мы что, в заключении или на высылке? — в голосе Колесовой проскользнула заинтересованность и неведение.
— Не помню, кто сказал, Галя, но мы здесь, как я погляжу, пребываем «на правах русских послов у монгольских ханов». Вот тебе и ответ. Все это не тюрьма и не высылка, но тюрьма и высылка одновременно. Именно так держали монгольские ханы наших послов. Я читал про это в исторических книгах...
— О чем ты еще вычитал в тех исторических книгах?
Коротков ощетинился:
— Иди ты со своими вопросами куда подальше, и так тошно, — вдруг ни с того ни с сего вызверился на Колесову Коротков. — Я каждый день просыпаюсь со страшной головной болью, а ты на мозги мне капаешь кипятком.
— Пить надо меньше. — Галина обиженно всхлипнула. — Все! — резко произнесла она, подняв голову.
— Развод? — ухмыльнулся Коротков. — Так мы, настолько мне известно, никакими процессуальными узами не связаны, и в наших паспортах нет клеток о бракосочетании. К тому же, я не давал тебе клятв в верности по гроб... Поэтому, ша, девочка. Как говорил незабвенный герой Ильфа и Петрова, «командовать парадом буду я».
— Там посмотрим, — Колесова вскипела.
— Что, нажалуешься молчунам? Пожалуйста. Хоть самому Всевышнему. Короче, не капай мне сейчас на мозги и заткнись! — голос у Короткова стал еще суровее, злее.
Неожиданно для Короткова, да и для самой Галины, она вскочила с дивана, подбежала к Короткову, который все еще стоял у окна, и отвесила ему громкую пощечину.
— Ну, этого я тебе никогда не забуду! — почти не разлепляя губ, выдавил Коротков и бросил, — вон отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели. Появишься — пристрелю, как кошку.
Колесова испугалась на самом деле. Взгляд Короткова был сумасшедшим и говорил о том, что он сможет сделать с ней  все, что угодно. Даже застрелить.
Ни слова не говоря, она схватила с тумбочки махровый халат и выскочила из комнаты, оставив его одного со своими невеселыми думами, чтобы поостыл.

* * *
Сидоренков понял: ему необходимо исчезнуть. Но как? Кто отпустит его, когда в городе такое творится. Даже не беспредел, а Беспредел в квадрате и с большой буквы. Севастьянов? Нет, полковник не пойдет на то, чтобы остаться без одного из ведущих следователей. Сам отказал в отпуске. И не только Сидоренкову, но и капитану Кириллину, который только-только вышел из очередного  запоя.
Особого желания бороться с ворами в законе, авторитетами, у него не было. Воры в законе, тот же Поддубный сейчас держал своих «птенцов», и не позволял сильно высовываться. Они и шешуру залетную приструнили. Авторитеты переключились сейчас на рэкет. Особенно Поддубный. Рэкет довольно таки справедливый, если посмотреть по большому счету: он не брал лишку, а только то, чего делки не отдали государству в форме налогов. Короче, Поддубный и его люди тоже, как и правоохранительные органы, боролся с теневой экономикой. Здесь ему выгоды было куда больше, чем грабить чужие квартиры... Короче, назрела новая нормальная параллель: милиция и авторитеты.
Настроение у Сидоренкова было препаршивым: еще бы! Полина, надувшись, сгоняла злость на кухонной утвари и решила в ближайшие дни, поскольку он и ей перепохабил отпуск, поклеить обои в спальне. Хотя Сидоренков был даже благодарен жене за то, что она все же понимала его. Он приехал из Воронежа и не узнал спальни: она выглядела не то, что новой — прекрасной. Наконец-то преобразились стены под новыми обоями, можно сказать, засверкали. И перестановка, пусть небольшая, но со вкусом, пришлась ему по душе.
Полина, хотя и дулась, но уже почти отошла, встретила его из командировки, обняла, даже поцеловала: что же, жена мента...
— Ладно, Полюшка, прорвемся, — сказал он, целуя жену в ответ. Думаю, хоть на недельку, но вырвемся...
Она кивнула, понимая, что последнее заявление мужа почти абсурдно, однако и ей, и ему хотелось верить: все будет так, как хотят они.

* * *
Предложение Сидоренкова ошеломило Переверяну и Калласа.
— Ты в корне не прав, Гриша, — несколько протяжно сказал Каллас, — повернувшись от окна к сидящему за столом Сидоренкову. — Чтобы убить этого... эту...
— Короче, пока неясное Оно, — Переверяну подправил замешкавшегося Калласа.
— Ну да, — сразу же согласился Каллас, — надо быть хотя бы классным стрелком. Не иначе, как стреляли из соседнего дома.
— Судя по баллистике, с крыши соседнего дома, — добавил Переверяну. — Пятьсот метров, и в «яблочко». Скажи спасибо, что тебя не отправили на тот свет, а Оно, значит, много знало. Само же сказало тебе, что ему необходимы были деньги на продолжение операции. Мно-ого знало...
— И я о чем. Обстоятельства говорят о том, что необходимо искать снайпера. Или тех, кому он служит.
— Нет, Гриша. На месте Оно мог быть кто угодно. Я чувствую, — Каллас поднял руку, прищелкнул пальцами, —    что данным убийством тебя, милый наш следователь, предупредили, мол, будешь копать глубже, и тебя отправят по той же дорожке. Слишком открыто, нагло... Помнишь, охотились за Федоровым. Тогда он Мирошником занимался...
— Когда это было...
— Не так давно...  Тебя, кстати, уже предупреждали? — вдруг поинтересовался Переверяну.
— Да будто бы нет. Так, неувязочка вышла в один из вечеров недалеко от Управления. Это когда я через проходные дворы шел, чтобы быстрее. Но это не то.  Меня просто хотели раздеть залетные... Подумали, что я простой интеллигентик,  — неуверенно проговорил Сидоренков. — Да если бы и предупреждали, ну и что? В первый раз что ли? Будто на тебя, Иван, в подъезде не нападали жмурики?
— Значится так, Гриша, мотай ты в свой отпуск, забрось все дела. Как-то справимся, — Переверяну был как никогда серьезен и настойчив... Поди, скажи полковнику. А хочешь, и мы с тобой пойдем. Чуть-чуть залей глазки тем, кто начал за тобой охотиться нахально, почти в открытую...
— Против фактов, господин майор, не попрешь, а теория... Теоризировать, — тьху, тереотизировать, теоритизировать, или как там, гори это слово огнем, нечего. Ну, надеюсь, ты понял, Григорий Николаевич... Думаю, Оно — самая настоящая подставка, чтобы тебя закольцевать на том, что Московский где-то здесь, и на его поимку надо собирать весь личный состав. А его-то и нет в Лучегорске. Затих где-то в глубинке, сопли рукавом вытирает, а, может, плачется какой-то крале в жилетку... Тебе не показалось, Гриша, что Оно вело себя как-то неестественно?
Переверяну ухмыльнулся:
— Оно и должно вести себя неестественно. Ни баба, ни мужик. Даже не серединка-наполовинку... Ты нас пойми, Гриш! Уперся и все тут... Скорее всего, мы не можем тебе толком объяснить. Короче, топай в отпуск, и все... Для тех, кто предупредил тебя, пускай и таким способом, убив в твоем кабинете Оно, твой поступок с отпуском будет совершенной бессмыслицей, и поломает все выстроенные планы и графики тем, кто на тебя недобрым глазом кинул, да зуб положил...
— Иди, Гриш, к полковнику, авось не выгонит, — сказал Каллас, хотя, судя по произнесенному тону, чувствовалось, что он сомневается в своих выводах: когда Севастьянов был зол, никому места не то что в его кабинете, но и в Управлении не находилось. А сегодня Севастьянова звонки от вышестоящего начальства завели с утра.
... Пригладив волосы и одернув пиджак, Сидоренков последовал совету друзей, и быстрым шагом направился по лестнице наверх к кабинету Севастьянова.
В приемной сидели три сотрудника управления. Поздоровавшись с Верой Ивановной, Сидоренков тоже присел.
— Вы по неотложному или по личному делу, Григорий Николаевич? — спросила секретарша.
Сидоренков чуть улыбнулся:
— По личному.
— Ну, тогда в порядке очереди, — сказала Вера Ивановна, хотя взглядом пожурила, мол, сказал бы, что по неотложному, и прошел вне очереди. Кто здесь узнает, по какому делу у начальника?
Взглядом поблагодарив секретаршу Севастьянова, Сидоренков оглядел рядом сидящего сержанта Подберезова, который был хмур, как небо в предзимнее ненастье.
Следователь не смог бы объяснить, как у него возникают идеи по поимке то одного, то другого преступника. Словно идеи в него были кем-то заложены еще до рождения, и он, по мере надобности, «черпал» их.
Вот и сейчас, сидя в приемной Севастьянова, на Сидоренкова вдруг накатила мысль, как раскрутить дело с исчезновением Короткова. Майор резко встал и бросил:
— Вера Ивановна, я к полковнику по неотложному служебному делу.
— Не понял, — привстал со стула незнакомый Сидоренкову майор. — Вы же только что говорили, что по личному...
— Если Григорий Николаевич сказал сейчас, что не по личному, значит это так, — осадил незнакомого майора сидящий рядом сержант Подберезов, чем сразу же обезоружил ретивого майора, с которым Сидоренкову встречаться не приходилось.
— Идите, Григорий Николаевич, — сказала секретарша, переговорив по внутреннему с Севастьяновым.
Сидоренков едва не столкнулся с выходящим от полковника Ашукиным.
— Ты чего, как с цепи сорвался? — спросил ошарашенный Ашукин у Сидоренкова, чуть отступая, но тот уже закрыл перед ним дверь.
— Что привело тебя? — вставая из-за стола, спросил, улыбаясь, Севастьянов. Видно было, что он в приятном расположении духа. Проходи, присаживайся, — сказал он, подавая руку майору.
— Я хочу в отпуск, и вы мне его дадите сейчас же.
— Так сразу и дам? Ну, ты, Григорий, учудил, — полковник рассмеялся. — Да не дам я тебе отпуска, хоть белугой реви, хоть волосы на голове рви, — Севастьянов снова разулыбался. — Сам знаешь, что у нас беспредел творится в городе... Меня не поймут...
— Господин полковник! Я когда-нибудь просил у вас отпуск? По три года кряду вкалывал, но не просил. Шел, когда позволяли обстоятельства. Но только не сегодня... Сегодня мне позарез нужно укатить из Лучегорска. Завтра, возможно, будет поздно.
— Не понял, — Севастьянов вернулся к столу, сел напротив Сидоренкова. — Поподробнее.
— Отправьте в командировку хоть к черту на кулички, но из Лучегорска я должен уехать сегодня, — в голосе следователя прослеживались упрямые ноты и несгибаемость...
— Я же просил тебя, Григорий, поподробнее...
— Я вышел на следы Короткова и Московского. Меня предупредил киллер, застрелив транссексуала, чтобы не мозолил глаза...
— Как к делу, так и села? — неожиданно пробормотал Севастьянов. — Не дам я тебе отпуска, Гриша, и в командировку не отправлю. Ты учти, Григорий, противник не дилетант. Уж если его не взяли даже вышколенные московские спецназовцы, где уж нам... Его поступки порой бессмысленны, но, знаешь, таки предсказуемы. Мы долго с Ашукиным мозговали, что и как, но ни к чему так и не пришли... Федоров раскошелился, помог... Мозги у него варят, дай Бог каждому...  Да ладно, посмотри сам, — Севастьянов достал из ящика стола лист формата А-3 и, подойдя к сидящему у стола-приставки, положил его перед Сидоренковым. — Вот здесь все «похождения» Могильщика. Прослеживается закономерность — двести двадцать километров и кровавая драма. Еще двести двадцать, и опять... Правда, по дням недели все его убийства не связаны. Единственное исключение он оставил для Лучегорска — три места, три кровавых расправы за четыре дня. Усек?
Сидоренков, внимательно изучая представленную «карту», кивнул и медленно произнес:
— Все маршруты ему кто-то разрабатывал, а вот в Лучегорске Московский действовал самостоятельно.
— Усек, майор, молодец. Хоть его «игры» стоят недешево не только в денежном исчислении, но и в человеческих жертвах. Тридцать два трупа уже на счету Московского. И львиная доля приходится на Лучегорск и его пригороды. Дальнейшие цели ублюдка ни нам, ни отрабатывающим иные многочисленные версии москвичам, неизвестны. Эту карту мне Федоров сегодня утром передал. Пенсионеру неймется... Федоров такого накопал по Московскому, что даже интересно стало...
— Он появится... — Сидоренков еще раз внимательно изучил «карту», — в Крыму. Возможно даже в Ялте. Видите, здесь у Федорова — пробел. Все пространство как бы в «паутинных треугольниках», а здесь...
— Не вписывается в двести двадцать километров...
— И не нужно. Если сложить все «треугольники» и вычислить прямую, вот и выходит — Крым.
— Или Новосибирск.
— Нет, в Новосибирск ему не светит. Все должно быть прозаичнее... Он выберет для маневра морской простор... И еще, Московский не любит холодов, а в Новосибирске сейчас за минус тридцать, тогда, как в Крыму плюсовая температура.
— Но другое государство, заграница. Опасно кордон пересекать, когда его уже и Интерпол на «мушку» взял.
— Нашли заграницу, — ухмыльнулся Сидоренков. — Либо забашляет погранцам, либо и так прокатит...
— Но, как бы там ни было, я все равно тебя никуда не отпущу. Здесь работы невпроворот... А в Крыму... Пусть Московским занимаются тогда там крымские, если он даже появится там.
— Тогда я уеду сам, — сжав до белизны губы, проговорил Сидоренков, резко поднимаясь из-за стола. В нем словно проснулась злость. Он не знал, почему, но решил стоять на своем, чего бы это ему не стоило. Как тогда, когда написал рапорт об увольнении. Почему-то всё его достало, а Сидоренков хотел работать в свое удовольствие... Иначе, он не представлял, что с ним случится буквально сегодня вечером или, в крайнем случае, он сможет дотянуть лишь до завтра до утра, если останется в Лучегорске... Ему почему-то захотелось закричать, как тринадцать лет назад, когда они с друзьями отправились в горы... Тогда погибли семеро, кроме него, восьмого... Сидоренков еще не работал в городском управлении внутренних дел... Досаждали комары настолько, что он встал еще затемно и вышел из палатки. Решил прогуляться на соседний пригорок, но метров через сто, когда уже начало светать, попал в расщелину и долго звал на помощь. Григорий еще не знал, что к нему не придет никто: все, кто был еще вчера жив, умерли в это утро, напившись воды из близлежащего источника, в который кто-то неизвестный несколькими днями раньше выплеснул какую-то дрянь, отравив воду. То, что его друзья корчились в страшной агонии, Сидоренков узнал почти через сутки, когда с огромным трудом самостоятельно выбрался из расщелины. Увидев столько трупов, Григорий впал сначала в прострацию, а уж потом, спустя пару часов, бежал что было сил в ближайшее селение, чтобы вызвать милицию. Разборки были крутые, его около месяца таскали следователи, но потом все стихло — нашелся тот, кто несознательно отравил воду: им оказался местный житель, который, найдя флягу на двадцать литров с неизвестной жидкостью, недалеко от ручья, вылил туда ее содержимое и помыл флягу... Как эта фляга оказалась так высоко в горах, и кто ее там бросил или «забыл», так и осталось загадкой, как для следователей, так и для тогда еще «желторотого» Сидоренкова. Сколько таскали еще местного жителя, Григорий не знал, но его следователи отпустили, сказав, что он родился в «рубашке».
— Сядь! — властно приказал Севастьянов. — Не мельтеши перед глазами!
Сидоренков, словно загипнотизированный, сел, опустил голову на руки. Казалось: еще чуть-чуть и он заплачет. Навзрыд.
— Значит так, Гриша, — Севастьянов встал из-за стола, обошел вокруг, забрал «карту», сложил вчетверо, затем по-отечески положил руку на плечо Сидоренкова, — хоть меня и не поймет начальство, особенно Осколков, ну и фиг с ним, я отправлю тебя в командировку в Крым. Дней на пятнадцать. Хотя, езжай куда хочешь. Спрашивать не буду. А командировку... командировку для отмазки. Согласен? Покрутись там, может, чего нового узнаешь о Московском, если, вдруг, он там появится... К тому же, ты говорил об Антоне Зиновьевиче Короткове, значит, тебе и карту Федорова в руки, и командировочное удостоверение...
Сидоренков никак не мог сообразить, что полковник, наконец, согласился, хотя если уж на то пошло, убедительных доводов его подчиненный так и не предоставил. Он поднял голову на Севастьянова, но, промолчав, снова опустил ее на руки.
— Спасибо, товарищ полковник, — тихо произнес он. — Разрешите идти?
— Иди, и скажи Вере Ивановне, чтобы поторопилась с командировкой. — Севастьянов поднял руку, взглянул на часы. — До отправления поезда на Симферополь осталось около двух  часов. Успеешь?
Сидоренков кивнул.

* * *
Он никуда не спешил. Сидоренков знал, что его никто не ждет: в Ялту он прибыл на день раньше. Его завтра к двенадцати должны ждать на автовокзале курортного города представители Поддубного. А сегодня... Сегодня следователь по особо важным делам майор Сидоренков Григорий Николаевич был предоставлен себе. Снега здесь не было и в помине, как и минусовой температуры. Где-то около двенадцати градусов тепла. Это после почти двадцати пяти мороза в Лучегорске! Солнце до того ласковое и нежное, что так и хотелось сбросить с себя все, остаться в одних плавках и лечь просто на землю, и загорать, загорать, загорать...
Он вышел на набережную как раз у гастронома, смотрел на морскую синь, и попытался отбросить все прошлые заботы подальше от себя, а о завтрашних, будущих, не думать вовсе. Разве что о жене, которой сообщил, что укатывает в командировку заграницу. Полина вздохнула в трубку, но ничего не сказала в ответ. Отпуск-то ей испортил... Вот завтра, после двенадцати дня снова включится в работу...
Сидоренков уже снял квартиру на ночь. Отдал опрятного вида старушке, стоящей с табличкой у автовокзала задаток, даже не спросив, чем она его порадует: надеялся, что среди зимы она не загонит его в барак два на три, кое-как слепленный из десятимиллиметровой фанеры. Старушка божилась, что квартира у моря, и с окнами тоже на море...
Было бы это летом или хотя бы бабьим летом, лежал бы он сейчас на берегу самого синего в мире моря. Нет, не на гальке, а на деревянном пляжном топчане под ласковым крымским солнышком. И от пуза ел бы отменный виноград, лениво выплевывая мелкие виноградные косточки. А, может, болтался бы на надувном матрасе где-то метрах в пятидесяти от берега, заблаговременно «заякорившись» кирпичом и предавался только приятным мыслям, окунув свои подошвы в соленую теплую черноморскую воду...
Но сейчас здесь была почти что зима, и Черное море отнюдь не располагало к подобной «экзотике»...
На набережной было полно народу. Кто оделся потеплее, в куртки, а, приехавшие, видимо, с дальних «северов», и вообще, в тенниски и шорты...
Сидоренков удовлетворенно подумал: он все же молодец, что на день раньше приехал в этот курортный, затихающий в еще теплое предзимье городок, размеренное житье, в котором нравилось ему все больше.
Завтра... Завтра его встретят ребята Поддубного и заберут куда-то, а вот сегодня Сидоренков был сам по себе: его здесь никто не знал, да и он никого тоже не знал...
Медленно перешел через проезжую часть, поближе к морю, ленивые, робко набегающие на берег холодные волны которого едва слышно шелестели о гальку. Еще больше потеплело. Теплый сырой солоноватый, чуть подогретый воздух едва ощутимыми волнами окатывал его и еще больше расслаблял.
Забылось все. Словно в небытие ускользнули передряги и неприятности. Сидоренкову хотелось улыбаться всему и всем.  Умиротворение обволакивало его, уносило в мир спокойствия и грез, радостного ощущения того, что и он здесь, в Ялте, не лишний...
Неожиданно Сидоренкову показалось, что у него за спиной что-то вспыхнуло. Словно увидел несуществующим дополнительным третьим глазом, который должен был бы тогда располагаться на затылке. Упал ничком, не думая, просто на асфальт. Над ухом вжикнула пуля, исчезнув где-то в тихом шелесте ленивого морского прибоя. Второго, контрольного, выстрела, от которого он бы не успел увернуться, не последовало.
Перекатившись через парапет, Сидоренков осторожно выглянул из-за толстенной бетонной плиты и увидел, как какая-то молодая коротко стриженая женщина закрывает створки окна на третьем этаже. Затем она, еще раз выглянув через стекла, пробежалась взглядом по улице и резко задернула шторы.
«Неужто за мной охотятся и здесь? Охотятся, чтобы убить? Кто? Эта молодая особа? Или снова выстрел был только на то, чтобы попугать? Да нет — предупредить, что, мол, твоя голова, уважаемый Григорий Николаевич, постоянно на мушке и не только в Лучегорске, но и почти за полторы тысячи километров от него...
Отряхнувшись, Сидоренков выбрался через парапет с пустого пляжа. Ни на его недавний рывок, ни на писк пули, пролетевший в самый раз у его уха, никто из отдыхающих не обратил внимания. А, может, ему только показалось, что в него стреляли? Нет уж! Сидоренков прекрасно слышал реальный свист пули. Если бы он вовремя не упал, наверное, пришлось бы панихиду по нему заказывать...
Еще раз взглянув на немое зашторенное окно дома напротив, Сидоренков быстрым шагом прошел к скверу, сел как раз напротив яркого теплого солнца на скамью, прикрыл глаза...
Встрепенулся лишь тогда, когда его тронул за плечо какой-то пацаненок:
— Дяденька, вам не плохо? — спросил он. — Может, скорую помощь вызвать?
— Н-нет, просто уснул. Спасибо, что разбудил.
Пацаненок удовлетворенно кивнул своей соломенной шевелюрой и вприпрыжку подбежал к стоящей напротив старушке, взял ее за руку, что-то сказал. Видимо, бабушка и послала внука посмотреть, не плохо ли человеку...
Сидоренков взглянул на часы и ужаснулся. Вскочил и помчался к автовокзалу: всё, с него сегодняшнего спектакля предостаточно.
— А вот и ты, мил человек, наконец-то, — старушка, которой он дал задаток, узнала его. — Я уж думала, не придешь... Договаривались, что не позже, чем к четырем, а уже видишь, — она кивнула на висевшие на столбе квадратные часы, — половина пятого. Я-то до четырех здесь, позже не стою — правнучку из садика надо забирать в пять, да и больше квартирантов  уже не будет... Зимой после четырех мало кто квартирой интересуется. А ты еще и вещи свои оставил... Я уж не знала, что думать...
— Спасибо вам, — улыбнулся Сидоренков, — беря дипломат.
— Спасибом мил не будешь, пойдем на троллейбус. Здесь не так далеко, как на твои молодые ноги, а по мне и остановку проехать — все в помощь.
Идя «на автомате» за шустрой старушкой по потрескавшейся асфальтированной дорожке, Сидоренков забросал себя вопросами:
«Зачем на меня охотились? Кто? Кто меня здесь, в Ялте, может знать? В этом городе я не был уже лет десять... Да нет, даже двенадцать. Мы тогда с Полиной отдыхали в санатории... И все равно кто-то решил пустить мне пулю в затылок. Хотя, может, это просто стечение обстоятельств? Стреляли по одному — мало ли здесь крутых «отдыхает»? — угодили в другого...
— Ну, вот мы и на месте, — вывела Сидоренкова из транса старушка. —  Ты, я гляжу, молчун... И в троллейбусе молчал, и по дороге. Я-то гляжу, нехорошо тебе, вот и не трогала. Ничего, климат здесь хороший, правда, холодновато, но тебе, гляжу, тепло... Вот наш дом. Смотри, если понравится, может и дальше у нас ночевать будешь... И холодильник, и плитка... Правда, вода по часам, но это ничего, привыкнешь...
Подняв голову, Сидоренков поймал себя на том, что именно из этого многоквартирного кирпичного дома по нему час или полтора назад пальнула какая-то короткостриженая девица, да не подстрелила...
Перед тем, как войти в дворик, следователь резко оглянулся: он допускал возможность того, что за ним следят и сейчас. За каждым его шагом.
Все было будто бы тихо, и он прошел за что-то бормочущей, спешащей  старушкой, которой надо было поместить постояльца и успеть забрать из садика правнучку.
— Извините, меня зовут Николай, а вас? — наконец-то поинтересовался он именем старушки.
— Ефросиния Максимовна, — тут же, улыбаясь, ответила та.
— Может, мы сначала пойдем в садик да заберем вашу правнучку, а уж потом вы мне все покажете.
— Вот, мил человек, спасибо, а то я никак не успевала... В садике та-акие воспитатели — на минуту задержишься, уже лаются, — старушка запахнула на голове платок. — Пойдем, коли твоя ласка. Здесь недалеко.

* * *
Звонок прямого телефона был резок и настырен. Полусонный Поддубный взял трубку и недовольно бросил:
— Слушаю.
— Прости, Володя, что разбудил, — в трубке послышался уверенный голос Федорова. — Я просмотрел сводки происшествий в Лучегорске за последний год и пришел к выводу, что Московский должен сегодня или завтра снова появиться в Лучегорске, а уж если не появится, то искать его, судя по почерку, нужно будет где-то на юге.
— Откуда такая самоуверенность? — Поддубный даже встрепенулся. Сон как языком слизало.
— Хотя, — Федоров, не ответив на вопрос Поддубного, продолжал, — думаю, что тебе следует поостеречься. Московский, если заедет в Лучегорск, то направится прямиком по твою душу.
— Ну, ты даешь, Федоров! — Поддубный рассмеялся. — Значит, его конечная цель на данный момент — моя жизнь?
— Вот именно. Ты его достал. Вернее, твои шестерки.
— Ладно юморить. Может, ты скажешь, где мне его найти?
Федоров вздохнул в трубку, затем размеренно продолжил:
— Этого не скажу, но остерегись!
— Как бы он с Тамарой чего не сотворил...
— Тамару я прикрою.
— Хорошо. Но, знаешь, Павел Федорович...
— Поверь менту-калеке. В его интуицию поверь.
— В интуицию Московского? Он дебил почти что в последней стадии.
— Да нет, хоть я и мент, но, думаю, моя интуиция чего-то стоит, поскольку частенько выручала, Володя.
— Ладно, но все равно верится с трудом. Я не вижу в этом смысла...
— И мне еще час назад не верилось, и не было никакого смысла. Я не видел определенной связи, но после... Меня оторопь взяла. Все к этому идет, Володя. Выродок Московский шагает по трупам, как по помытому дождем асфальту, оставляя после себя лишь кровавые лужи. У него это стало закономерностью.
— Ну, ну, — только и пробормотал Поддубный.
— Посуди сам. Да, — Федоров вдруг осекся, — я тебя согнал с постели, может, будешь спать, и завтра на свежую голову поговорим?
— Я-то? После всего, что ты сообщил? Гони дальше!
— Ладно. Я тоже спать не хочу. Просто все случаи с Московским вкладываются в определенные временные рамки, связанные с фазами Луны. Он при полной и в начале убывающей Луны звереет. Это раз. Во-вторых, «скачки» Московского происходят в определенном километровом радиусе. Далее. Последовательность убийств: бизнесмены — милиционеры — воры в законе, снова бизнесмены и по тому же сценарию...
Федоров рассказывал еще долго и Поддубный все больше и больше убеждался в том, что бывший майор городского управления внутренних дел прав. Прав по-своему. Совпадения были настолько очевидны и разительны, что не поверить Федорову было нельзя. К тому же, многое сходилось с размышлениями самого Поддубного.
— Хорошо, я сегодня к тебе приеду, — согласился Поддубный, когда Федоров пригласил Владимира на чашку чая.

* * *
Несмотря на то, что  Коротков уже давно гнал от себя тревогу, она все чаще и чаще одолевала его и приходила именно под утро. Даже после того, как он стал глотать спиртное литрами, и это не помогло — лишь еще больше раскалывалась голова, и как только Коротков закрывал глаза, в нем, словно со второго сна, просыпался унылый ужас. Ужас того, что, скорее всего, «песенка» его уже давно спета.
Коротков носился по огромной, богатой убранством комнате как угорелый. Ему казалось, что отовсюду на него смотрят стволы: один похлеще другого. И какой-то из них обязательно бабахнет. Да так, что и мозгов не собрать. Вот только о времени совершения данного действа, естественно, некто умолчит...
Антон Зиновьевич взглянул на спящую Галину и у него закралась шальная мысль: «Придушить ее, что ли, подушкой? Или отравить? Вот отравить ее как раз и нечем, а придушить... Правда, можно и бабахнуть из пистолета-зажигалки, да пули жаль. И в то же время, зачем ее убивать? Она все-таки милая пышечка... А сделать это лишь затем, чтобы... Может, неизвестные или неизвестный зашевелится, раскроет свои карты... Кто же меня умыкнул? Кто выдернул из обоймы олигархов? Кто, черт бы его побрал???
Утро было прохладным. За окном пошел, возможно первый в этих краях несмелый мокрый снег, который тут же, на дорожках и аккуратно подстриженных вечнозеленых кустах, таял. Казалось, что из-под земли просачивается жар, который и растапливал снег, превращая его в несмелые грязные ручейки...
На диване послышался вздох, и сразу же донеслось вычурно-требовательное:
— Иди ко мне, Антон.
«Как собаке», — почему-то подумалось Короткову.
— Ну, иди же...
Коротков не пошевельнулся. Сегодня он чувствовал, что все произнесенное Галиной — наигранное, жадное, банальное, по-женски требовательное.
— Ну, чего молчишь, Антон? Иди ко мне. Я кое-чего тебе скажу. Я тебя хоч-чу-у...
Он снова не пошевельнулся, лишь напружинился, будто стоя в суде и ожидая приговора. Затем, как кто-то приказал, он повернулся, и Галина увидела его словно из снега, осунувшееся, без единой кровинки лицо, которое было сковано ужасом почти что пришедшей к нему смерти.
— Ты чего, Антон? — испуганно спросила Галина. — Что с тобой случилось? Эти молчуны что-то сказали?
— Ни-че-го, — почти не разлепляя высохшие губы, едва выдавил он.
«Мне так паршиво, а она холодной змеей лезет в душу», — подумал Коротков и решил: «Все же удушу как-то эту паршивую гадину. Надоела по самое «во!».
Подумав это, Француз больше не взглянув на Галину, прошел мимо дивана к бару и налил себе почти полный фужер водки — благо она не убывала — молчуны ставили новые и новые бутылки, забирая с собой опорожненные. Выпил одним залпом. И ничего не почувствовал. Словно пил не водку, а обыкновенную воду.
— Может, не хлестал бы, Антон? — попросила Галина. Этой просьбой она еще больше разъярила  Короткова и он, пряча накатившую злость подальше в себя, налил еще один фужер водки и с жадностью выпил.
Лицо Короткова было настолько отрешенным и страшным, движения такими рваными, а взгляд раньше веселый, а нынче был пронизывающим и злобным, похожим на взгляд затравленного пса или волка, да нет, скорее всего, шизофреника в последней стадии: вот-вот возьмет и убьет или придушит: силы этому быку хватит.
«А что, если и впрямь лишить ее жизни?» — мелькнула мысль у Короткова, но ускользнула, словно кто-то дернул ее за невидимую ниточку. Коротков упал на диван рядом со сжавшейся в тугой комок Галиной, и тут же пьяно захрапел.
Оставаться с таким Коротковым сейчас было страшно. Он, когда просыпался, почти в бреду, такое молол, что по всему телу Галины мурашки шли по коже. Поэтому она, набросив на себя кофту, тихо выскользнула в коридор.
Если бы Галина знала, что ее ожидает за дверью, она бы никогда не выходила из этой комнаты. Даже когда ей угрожал Коротков пистолетом. Лучше бы она сжалась в тугой комочек где-то в уголке, под раскидистой пальмой и тихо плакала...

* * *
А ведь я — «профессиональный беглец», — улыбнулся про себя Сидоренков, оставшись в комнате один.
Комната, которую сдала на постой Сидоренкову хозяйка Ефросиния Максимовна, была похожа на все «приморские»: продавленный диван, миниатюрное, уже не новое, с залапанными подлокотниками кресло, небольшой письменный стол, подобие прикроватной тумбочки, двустворчатый гардероб тоже не первой свежести. На кресле — вылинявший плед. И всё. Подошел к окну, открыл. В него пахнуло сначала «зноем», но уже через мгновение легкий ветерок принес чуть солоноватый запах моря и едва заметный холодок. Вдалеке, почти на горизонте, по темной глади скользил, как по стеклу, крохотный, похожий на бабочку-белокрылку, парусник.
В доме царила тишина, но Сидоренков все еще был на взводе — ведь сегодня в него стреляли. Не по-нарошке, взаправду. И в ушах Сидоренкова еще остался рикошетирующий визг или писк — кто разберет — пули.
За ним кто-то нагло охотился. Но кто? Кому он перебежал дорогу, и кто знает, что он, майор милиции, сейчас здесь, в другом (во как!) государстве?
Отошел от окна: ведь и в него могли пальнуть! Так и хотелось выключить свет, чтобы отгородиться ширмой темени от преступного, не его, мира. Пересилил себя. Свет не выключил. Снова подошел к окну: от судьбы и от пули куда убежишь?
На улице темнело катастрофически быстро. Море уже было не тем, синим, а почти угрожающе-фиолетовым. И парусник, который он видел буквально несколько минут назад, «уполз» за горизонт. Понимая, что его некто заставляет жить в постоянном страхе, Сидоренков отошел от окна, взял лежащий на тумбочке женский журнал без обложки — видимо, его оставила прежняя постоялица, а хозяйка не прибрала — упал на диван. Он никогда не интересовался женскими журналами, но этот поразил Сидоренкова изысканной полиграфией, отличным дизайном и, конечно же, бумагой, которая, видимо, стоила огромные деньги. Листая журнал, Сидоренков текст не читал — он наслаждался дизайном: всё — и тени, и полутени, и ракурс съемки говорило о том, что с каждым предметом — будь-то реклама губной помады или дезодоранта, работал отличный мастер.
За приоткрытой дверью послышался подозрительный шорох. Сидоренков знал, что хозяйка ушла с внучкой к дочери, и в квартире, кроме него, никого нет.
«Надо же, чудится», — подумал Сидоренков, почувствовав, как весь напрягся.
Дверь, скрипнув, приоткрылась шире.
«Галюники, что ли? — снова мелькнула у Сидоренкова мысль. — Не хватало мне еще галлюцинаций. Ну, хорошо, по мне стреляли, вернее, не по мне, а рядом, предупреждая. Зачем и кто? Чтобы я отказался от расследования дела по исчезновению Короткова или по Могильщику? Значит так, — теперь уже размеренно думал Сидоренков. — Если мной интересовались, предупреждали выстрелом в Лучегорске, когда убили некоего Оно, и здесь в Ялте пальнули по мне как бы между прочим, выходит, за мной решили охотиться по всей Европе. Кому же я так насолил? До чего такого интересного докопался???»
Дверь скрипнула еще раз и это заставило Сидоренкова вздрогнуть. Он отложил журнал на диван, приподнялся на локте, чтобы быть начеку, и тут все страхи улетучились: в спальню, в которой он снимал место, вошла холеная кошка или кот? Точь-в-точь похожая на Интернета. Сидоренков едва не сказал, откуда, мол, ты, Интернет, здесь взялся...
Кошка чинно прошла к дивану, покосилась на наблюдающего за ней Сидоренкова и прыгнула на диван. Долго прилаживалась и, наконец, успокоившись у его груди, замурлыкала.
«Мне бы твои заботы», — подумал Сидоренков и откинулся на подушку. Ему нужно было подумать: завтра намечался трудный день...
Все было рассчитано настолько точно, что Сидоренков даже не удивился: конечно же, судя по почерку, работали профессионалы. Хотя червячок сомнения глодал следователя. Профи давно бы оставили дыру в его голове или на левой стороне груди. Здесь же...
Что-то было не так. И в пальбе по кабинету, когда застрелили посетителя, пытавшегося сообщить следователю нечто важное, но так и не успевшего сообщить, да и в Ялте...
«Мне еще дают право на жизнь, —  продолжал думать Сидоренков дальше,  уставившись в черный потолок снятой им на ночь спаленки. — Но кто же пасет меня и распорядился попугать? Или убить?»
Так и не найдя ответа, Сидоренков, чуть-чуть отодвинул кошку, повернулся на бок и попытался уснуть рядом с ее теплым пушистым телом, но сон убрался восвояси, а ухо улавливало веселую эстрадную мелодию, доносящуюся из отдаленного пансионата или какого-то городского ресторана.
Судя по смене мелодий, прошло не меньше часа, а сон так и не пришел.
Вновь потревожив кошку, вернулся в исходное положение. Еще пролежал с полчаса. Решив, что бороться  с бессонницей ему нынче не по силам, расплескал свои мыслеобразы о вычисленных и пойманных им за последние полтора года массы преступников — о каждом отдельно, покадрово. Затем Сидоренков попытался «слепить» из них нечто цельное, что дало бы толчок к пониманию случившегося в Лучегорске, и здесь, в Ялте. Но ничего у него не получалось.
«И ежу понятно, что я был «дичью». Некто «заказал» меня, следователя Сидоренкова Григория Николаевича, нанял охотников... Но те почему-то промазали. К тому же, дважды! Но почему «был»? Возможно, я так и остался «дичью». Пока еще не убитой, да и не подстреленной, но... На фиг я кому нужен? Копаю глубоко? Дурак! Взяток не беру — да потому, что опять же, дурак! За что и кто меня скрупулезно ведет и пасет? Человечеством давно создана криминальная машина, подобная мясорубке, которая перемалывает все сущее. Там, где «ножи» поострее — получше, где «затупились» — похуже, но все равно криминал был, есть и будет пока будет существовать жизнь на Земле. Вот и я попал в эту мясорубку. Можно сказать, я уже на пути к «фаршу». Ну ладно, убьет меня эта «мясорубка», перемелет, ну и что? На мое место, на места тех, кого, так сказать, пустили в расход, сядут другие следователи. И они тоже будут копать. Дураки — поглубже и без взяток, как я. Те, кто поумнее, «поверхностно», и с монетками...
Ладно, философ, размечтался, но не о том, о чем нужно сегодня думать.
Кто же на меня «глаз» положил»? Кто пытается направить мушку?
Наркоман Толька Бычик? Отпадает сразу, как и десятки его собратьев по игле — наркомания во всех ее проявлениях присуща только слабакам. Да, они могут взяться и за нож, и за винтарь, чтобы вколоть дозу, но в моем случае не прослеживается возможность данного инцидента. Наркоман не станет «пасти» меня по всей России, да и по СНГ... Ума не хватит, денег и времени тоже...
Федька Костров, который грозился достать меня из-под земли, когда понадоблюсь, чтобы расквитаться? Нет, пустослов он, балаболка.
Дело о предпринимателе Мирошнике? Абсурд! Я пока ничего такого, за что бы меня приговорили к «вышке» не накопал.
Воровские авторитеты хотя и имеют на меня зуб, но своим шестеркам подобного не порекомендуют. Они бы меня давно пришили... Финкой или заточкой. Зачем им винтарь здался? И еще снайпера искать. Можно много проще и надежнее...
Сидоренкову вспомнилась встреча с «быками» и шестерками одного из авторитетов в проходном дворе, когда они только постращали следователя.
Отодвинув недовольно проурчавшую кошку, Сидоренков встал с дивана и, не включая света, прошел к окну, распахнул.
Танцульки и песни, несшиеся отовсюду, наконец, поутихли, и отчетливее стал слышен шум прибрежного прибоя.
«Выйти опять на набережную, что ли? — подумал Сидоренков, наблюдая за тем, что, несмотря на глубокую ночь, набережная все равно была полна гуляющего народу. — Может, в это время меня никто не будет пасти? Киллер притомился: убийца тоже хочет спать, или просто погулять...»
Сидоренков улыбнулся своему «открытию». Ему даже показалось, что, наконец-то, отпустили страхи.
У уха нахально зажужжал комар.
«И тебе неймется и не спится, — подумал Сидоренков, прихлопывая ладонью уже усевшегося на щеку следователя комара. — И тебе кровушки моей захотелось испробовать? Ну, нет! Вот я охотник поудачливее, а из тебя уже пшик!»
Пару минут постояв у открытого окна и убив еще пару комаров, Сидоренков прикрыл его.
Выходить среди ночи на набережную, чтобы просто так пройтись, не было резона, да как-то и перехотелось. Что делать абсолютно трезвому мужчине среди многочисленной толпы основательно поддатых отпускников, страдающих сплошным похмельным синдромом? Скучно. Нарваться на неприятности он не очень-то опасался, но желание «прошвырнуться» вдоль моря  при свете полной Луны уже улетучилось.
Три шага от окна, и он, нашарив рукой дремлющую кошку, уткнулся в пружинную мягкость расхлябанных диванных пружин. Осторожно, чтобы не задеть кошку, сел, затем лег. Все равно старый диван заворчал под ним, заухал, заскрипел, да так громко, что Сидоренкову показалось, что он разбудил не только кошку, но и всю многоэтажку.
Спустя минуту он уже спал.

* * *
Как всегда, Коротков проснулся около девяти утра. Голова у него раскалывалась.
«Пора завязывать с пьянкой, хватит. Так и алкоголиком можно стать», — подумал он, глядя в потолок. — Но похмелиться надо, иначе изгложет боль. Капель сорок достаточно».
Глянул направо. Галины рядом не было. Видно, вышла. Потянулся рукой к стоящей на полу бутылке. Она была пуста. С трудом, превозмогая шум в голове, почти не раскрывая глаз, поднялся. На ощупь направился к бару, где всегда было полно алкогольных напитков. Когда подошел к нему и открыл дверцу, ошарашено уставился в его пустое нутро: там, кроме литровой пластмассовой бутылки с минеральной водой, ничего не было.
— Не понял, — только и произнес он.
Бутылку с минералкой не взял, закрыл дверцу бара, снова подошел к дивану, плюхнулся на него и забылся коротким тревожным сном. Что ему снилось, Коротков не помнил, но что-то верзлось, это точно. Если бы он взглянул на часы, то понял бы, что в неведении пробыл всего несколько минут — боль в голове и непрекращающаяся жажда заставила его опять подняться с дивана, пройти к бару и выхлебать почти всю бутылку воды.
Вернулся на место.
Долго сидел на диване, охватив руками раскалывающуюся голову.
Галина не появлялась. Неожиданно в нем закипела злость. Схватив пистолет-зажигалку, ринулся к двери, но она была закрыта. Метнулся к окну.
Там, за стеклами, шел дождь. Несмелые струйки стекали по оконному стеклу. Окно будто плакало. Привычный ландшафт несколько изменился — два или три дерева, склонили свои безлистые, отяжелевшие от дождя ветви к посыпанной песком дорожке. И кусты, до этого аккуратно подстриженные, нынче были какими-то, как показалось Короткову, взвихренными. И больше ничего.
Снова бросился к двери, заколотил по ней кулаками.
— Это она меня закрыла, это она, дрянь, меня сюда-а... — Коротков едва не взвыл. — Все это из-за нее, подлой... Подставка, подсадная утка... У-убью... Как только появится, всажу в ее голову всю обойму...
Неожиданно увидел у двери кровь. Проследил за дорожкой и ужаснулся: она пару раз прервавшись, довольно большой лужицей заканчивалась у дивана.
«Они... Они... убили Галку? Пока я спал, мордоляпы по чьему-то приказу... убили Галину... А меня... Меня пока не тронули, но... закрыли... Я в клетке... Боже! Как же вырваться из нее... Они у-убил-ли Галку...»
Коротков упал на диван и с ужасом смотрел на уже подсохшую лужицу крови.
«Нич-чего себ-бе! — его начала бить дрожь, которую Коротков никак не мог унять. — Да что же это такое? Нужно рвать когти, пока меня не укокошили следом за Галиной».
Коротков вскочил с дивана и метнулся к окну, в которое уже третье утро кряду за час до завтрака присматривался, изучая пусть и мелкие, но ориентиры, чтобы, если случится бежать ночью, первые минуты ориентироваться на местности... Но сейчас был день...
Сначала хотел разбить стекло кулаком. Уже замахнулся, но словно кто-то отвел его от  дурного поступка — он мог порезаться весь.
Взгляд разметался по комнате. Все было мягкое и не подходило для того, чтобы разбить стекло. Неожиданно взгляд споткнулся на пустой бутылке из-под водки. Коротков схватил ее и, не думая о последствиях, о том, что звон разбитого стекла услышат  мордовороты, наблюдающие за ним и Галиной...
Через миг был у окна. Со всей силы ударил бутылкой по стеклу. Бутылка, обиженно звякнув, рассыпалась на мелкие осколки. Стекло же на окне только чуть вздрогнуло... И тут Коротков понял, что перед ним в окне не обычное стекло, а... бронированное, и выбраться отсюда он сможет разве что через дверь, хотя это было ни практически, ни теоретически нереально: дверь была толстенная, да и замков на ней висело два или три. Возможно, в средине она была еще и бронированной...
Коротков сел тут же, у окна, не обращая внимания на осколки стекла от бутылки и, уронив голову на колени, заплакал от бессилия: он ничего не мог сделать.
Появившегося мордоворота Коротков заметил лишь тогда, когда тот почти мирно произнес
— Ты чего шумишь?
Коротков выхватил пистолет-зажигалку, но выстрелить не успел. Мордоворот, видно, был готов ко всему. Он неуловимым движением ударил Короткова по руке и оружие упало на пол.
— Чего разволновался, дурак?
Коротков был поражен: молчун заговорил.
— Все идет по плану и к завершению.
— Где Галина? — едва выдавил из себя Коротков. — Вы ее уб-били?
Бывший молчун наклонился, двумя пальцами подхватил с пола пистолет-зажигалку и, не ответив на вопрос Короткова,  рассмеялся.
— Так вы ее убили? — настаивал на своем Коротков, удивляясь, почему молчун не вмазал его пару раз по почкам своим огромным ботинком.
— Хавать будешь? — спросил бывший молчун, пряча оружие Француза в карман.
Коротков ничего не ответил. Он был на грани помешательства.
— И не сори здесь. Прибирать-то потом мне, — уже выходя из комнаты, пробормотал мордоворот, прикрывая за собой дверь. — Я принесу тебе кое-чего пожевать. У тебя сегодня предстоит тяжелый день...
Замки сухо щелкнули и Коротков остался в тишине комнаты один. Рядом, у дивана, угрожающим пятном «косилась» на него засохшая лужица крови...

* * *
В Ялте с утра пошел холодный дождь, а уже к обеду с законопаченного неба повалили густые лохмотья снега, которые превращались на асфальте в грязную скользкую кашу.
Сидоренков подошел к автовокзалу минут на пять раньше назначенного времени. Людей из-за непогоды было меньше, чем стоящих в цепочку троллейбусов и маршруток. На компанию из нескольких молодых развеселых девушек Григорий обратил внимание лишь вскользь. На старушек, которые тут же, завидев «новенького» и бросившихся наперебой предлагать жилье, тоже не остановил своего взгляда. Приехавших за ним определил сразу. Двое худосочных парней, явно прошедших зону, быть может, и не по разу, стояли у скамьи и плевали скорлупу от семечек прямо на асфальт. Несмотря на непогодь, они были без головных уборов. Пальцы у Сидоренкова «автоматом» цепче уцепились за ручку дипломата. Именно эти подозрительные особы и подошли к нему:
— Григорий Николаевич? — осведомился один из них, коротко стриженый шатен. Он продолжал щелкать семечки.
Сидоренков кивнул.
— Пошли, — хрипловато произнес другой, с глубокими залысинами.
— Умные люди говорили и продолжают говорить, что псы кусают тех, кто боится их и убегает. Но в то же время псы страшатся тех людей, которые их не боятся, — тарахтел короткостриженый, когда они направлялись от автовокзала по улице вниз.
— Это кобели. А вот сучки, — тот, что был с залысинами, даже остановился.
— А что сучки? — поинтересовался напарник, смахивая с головы цепляющуюся на густой ежик волос слякоть.
— Те, когда ощенятся, бросаются на всех.
«К чему это все? Чтобы постращать меня?» — думал Сидоренков, молча спускаясь вниз за встретившими его шестерками Поддубного.
Подошли к «Волге».
Сидоренков молча сел в нее на заднее сидение. Впереди сидел, даже не взглянув на Григория и не ответивший на приветствие, мордоворот. Сидоренкова подперли в  машине двое встречавших.
— А вещи? — вдруг спросил один из встречавших, уже захлопнув дверцу.
Сидоренков развел руками. Кроме дипломата, в котором у него лежала простыня, небольшое полотенце, бритва и тюбик пасты, больше ничего не было...
Уже отъезжая от автовокзала на какую-то дачу, о которой ему вскользь сказал Поддубный, сидя рядом с бывшими, возможно настоящими или будущими преступниками, которых и ему придется искать, ловить и так далее, Сидоренков вдруг понял, что как только его спина коснулась мягкой спинки заднего сидения «Волги», страх, изглодавший его, как малярия, как неизвестно откуда взявшийся солитер, исчез. Исчез сам по себе. Хотя, следователь понимал, что возможно ему уготовили бывшие и потенциальные зеки даже ловушку, но все равно страха не было.
Машина, размешивая колесами снежную кашу, споро выдралась на серпантин и окунулась в предгорье. Ехали минут двадцать или тридцать — не больше. Всю дорогу встретившие его ребята вместе с водителем, который был значительно старше их, молчали. Не заговаривал с ними и Сидоренков. Он наслаждался прекрасными зелеными склонами, которые, возможно впервые в этом году,  были то тут, то там покрыты несмелым снежным покровом.
Остановились у огромных металлических ворот. Один из встречавших не выходя из машины, вытянул из кармана небольшой пульт и натыкал на нем код. Створки ворот, словно нехотя, разошлись, чтобы, как только «Волга» въехала в обширную, огражденную с трех сторон зелеными кустиками то ли лавра то ли самшита асфальтированную площадку, сомкнуться снова.
— Все, мы на месте, — наконец-то Сидоренков услышал чуть хрипловатый голос открывавшего при помощи пульта сидящего впереди громадного парня, который показался ему настоящим богатырем. В его голосе Сидоренков уловил присущий эстонцам акцент.
«Настоящий гигант Калеви из эстонского эпоса «Калевипоэг», — думал Сидоренков, поглядывая на парня, который вышел из машины и, расправив плечи, потянулся. —  Вот бы встретились два эстонца — наш Каллас и этот громила. Хотя у последнего иное предназначение. Он, в отличие от Калласа, уже провел некоторое время на нарах: Сидоренков увидел специальную татуировку на руке у громилы. — Лишь только в этом и разница»...
Выйдя из машины следом за мордоворотом, Сидоренков осмотрелся.
Снежный залп, так неожиданно налетевший на Ялту, уже унесло то ли в море, то ли, наоборот, за перевал, и снова вовсю полыхало солнце. Хотя оно было не жгучее, но все равно почти по-летнему грело. Снег таял на глазах.
«Нда-а, за какие такие денежки все это отгрохано? — подумал он. — Сколько же надо наворовать, чтобы поставить здесь, в горах подобный огромный особняк?»
— Поражены, Григорий Николаевич? — спросил громила, подойдя к Сидоренкову. Видимо думаете, за какие монетки все это сооружено? Как ни странно вам покажется, все за честные, так сказать, денежки. Владелец данного особнячка все налоги заплатил, как и полагается. Это должна была быть легальная дача. Она легальной и является. Здесь столько комиссий перебывало, столько налоговиков, что...
— И чья эта прелесть? — спросил, наконец, Сидоренков.
— Одного крутого бизнесмена в этой для вас загранице. Все уплачено до копеечки. Даже на вот этот песок, привезенный, кстати, из местности за пятьсот камэ отсюда, существуют документы...
— Что я буду здесь делать? — поинтересовался Сидоренков, проходя в огромный холл здания.
Громила улыбнулся:
— Пока отдыхать. Инструкции Поддубный обещал передать завтра, так что... К тому же, нужные люди еще не приехали, поэтому, Григорий Николаевич, отдыхайте. Кстати, через десять минут — обед. Столовая на втором этаже. Ваши комнаты в левом крыле здания, пойдемте.
Сидоренков прошел за «поводырем».
Огромная дверь распахнулась от одного легкого прикосновения к ручке пальцев громилы.
«Живут же люди, — мелькнула мысль у Сидоренкова, когда он вошел в огромный зал, и тут же, тоже мысленно добавил, — если так могут жить, и к тому же легально, значит, молодцы!»

* * *
Мордоворот заявился за Коротковым минут через тридцать после того, как принес еду. Коротков, даже не притронулся к ней.
— Чего, решил попоститься? Напрасно, — на удивление, мирно проговорил бывший молчун. — Сегодня и далее у тебя, парень, предстоят тяжелые деньки...
— Где я? У кого? — снова попытался выудить у пришедшего за ним громилы Коротков.
Мордоворот только хмыкнул, и ничего не сказал.
— За эту информацию я дам вам много денег, — нетерпеливо прошептал Коротков. —  Сколько? Вы скажите, сколько?
— У тебя не хватит, — коротко ответил громила и, уже значительно грубее, добавил:
— Потопали!
Коротков послушно подхватился с дивана и подбежал к двери.
— Куда хоть мы идем?
Громила не ответил. Он снова превратился в молчуна.
На выходе из здания сидел, положа нога на ногу незнакомый Короткову бритоголовый и пил чифирь. Коротков увидел, что чашка была коричневой от частого заваривания.
— Куда? — встав со стула, спросил бритоголовый.
— В двенадцатую.
— Погоди, сейчас Штырек подойдет.
Громила, дернув за руку, остановил Короткова, указал на стул, который стоял чуть поодаль от двери.
Послушно направляясь к указанному стулу, Коротков взглянул на остатки  висящего у двери отрывного календаря и ужаснулся: уже было тринадцатое декабря.
Он сел на стул и мысли накинулись на него холодной лавиной:
«Выходит, со дня моего пленения прошло... прошло, — он лихорадочно подсчитывал, — почти четыре, нет, уже пять месяцев...»
Да, их действительно хапанули с Галиной в Воронеже в конце июля. А он думал, что прошла целая вечность... Ему уже несколько раз меняли рубашки, кучу носков и трусов, джинсов и брюк... Не спрашивали, но все было его размера...
Подошел еще один громила.
Ведший Короткова молчун кивнул головой, мол, пойдем.
Коротков встал. Его тут же с обеих сторон подхватили под руки. На улицу не выводили. Прошли мимо бритоголового по широкому, обставленному по последнему слову техники коридору. Подобный коридор, только двумя этажами выше, Коротков изучил еще тогда, когда попал к компьютеру. Затем свернули направо, потом налево... То спускались по ступенькам вниз, то поднимались вверх. Шаги глушили широкие ковровые дорожки.
Его вели долго. Как показалось Короткову, они уже пару раз проходили по одному и тому же коридору. Зная, что молчуны все равно не ответят, Коротков все же спросил:
— Куда меня ведете?
Мордовороты действительно не ответили. Один лишь покашлял в кулак.
«Видимо, настало невеселенькое время для нас: меня и Галины», — думал Коротков, — ситуация»...
Идя машинально за «поводырями», ему хотелось весь ужас неизвестного предстоящего отправить в самый потаенный уголок своих мозговых извилин, если он существовал там, но ничего не выходило. Страх накатывался на него со все ожесточающейся силой.
Наконец остановились перед неказистой, крашеной белой краской дверью. Она так контрастировала со всеми остальными дубовыми, отполированными до блеска, что у Короткова снова взыграл страх. Уже не тот, который то накатывал волнами, то отступал. А настоящий!

* * *
Как только Коротков увидел перед собой Иванькову, лицо его помрачнело. Он узнал ее. Нервы взвились на немыслимые пределы. Узнав Девятую, он наконец, понял, кто его пленил.
«А, Поддубный, директор «Ломбарда». Ничего, если выберусь отсюда, посчитаемся». Вместо страха, который было, захлестнул подобно струнной петле,  занозой впилась злость.
— Садись, — грубо приказал один из громил, приведший Короткова в эту небольшую комнату.
Необъятная ладонь другого мордоворота опустилась на плечо и словно припечатала Короткова к  стулу.
«А ведь она до сих пор боится меня! — подумал Коротков, глядя на Девятую и, чувствуя, что неожиданно страх вовсе покинул его. — А ведь я... трахнул ее! Ну и что, что изнасиловал тогда, но она была красивая одурительно...
Бросив наблюдать за бывшей рабыней, Коротков, наконец, осмотрелся. Комната действительно не походила на хоромы, в которых он «отдыхал» с Галиной. Она была, можно сказать, убогой. Разве что стул, на котором он сидел, и кресло, где, сжавшись в тугой комок, расположилась Девятая. Он не знал, как ее зовут, не знал и фамилии девушки. Помнил, что она Девятая.
Два мордоворота, которые привели Короткова в эту комнату, сели чуть сзади него на скамью. В комнате на скамье напротив сидело еще три человека: худой, как жердь, уже лысеющий мужчина, дедок, похожий на китайца или монгола и  подтянутый молодой человек. Все были в костюмах. Лишь дедок  — в видавшей виды засаленной шубейке. Никого из них Коротков не знал.
— Ну что, пожалуй, начнем, —  проговорил долговязый. — Вам слово, потерпевшая.
Коротков хотел лишь произнести свое, привычное: «Не понял, старик», но голос у него пропал, а вмиг высохший язык превратился в отжатую половую тряпку. Он лишь смог повернуть голову в сторону девушки.
Девятая не встала. Она лишь опалила Короткова своим пронзительным взглядом ненависти, и ничего не сказала.
Поскольку молчание продолжалось долго, со скамьи подхватился старичок:
— Позвольте слово заместо Тамары вставить. Ей, сердешной, нынче тяжко...
— Не тяжко, — хрипло произнесла девушка.  — Тошно. — И снова надолго умолкла. Никто больше не пытался вставить слово. Все ждали приговора Тамары, а она молча пожирала своего мучителя, который скукожился и превратился в ничто, глазами.
Старичок послушно сел, что-то прошептал своим беззубым ртом. Что именно, даже Сидоренков, сидевший рядом со стариком, не расслышал.
Пока продолжалась немая сцена, Сидоренков никак не мог прийти в себя: он, представитель правоохранительных органов, следователь, присутствовал на самосуде и, парадокс, сам становился соучастником. Это не шло ни в какие рамки, но вместе с тем, если бы он даже лично вышел на Короткова, раскрутить дело ему бы не дали. Страшно богат был олигарх. Замяли бы все, а Сидоренкова отстранили бы не только от ведения данного дела, но могли и отправить на два метра под землю. Чтобы не копал там, где не стоит. Прав был вор в законе Поддубный, когда сказал ему: «Не по Сеньке шапка»... Однако все равно, не стоило мне ехать в Ялту, не стоило присутствовать на судилище... Да кто бы он ни был, этот Коротков, но закон есть закон... Хотя, о каком законе я нынче подумал? Ведь Коротков творил и беззаконие, и самосуд... На его совести, судя по досье, которое выдал Сидоренкову Поддубный перед отъездом, по приказу Короткова лишили жизни девятерых. Среди них были бизнесмены, водитель фуры, которого задержали с грузом без документов госавтоинспекторы перед Липецком и даже... дворник Саша из Ялты, видевший, как душили одну девушку. Дворник вычислил, кто сделал это, заявил в органы, но после этого дворник исчез. Его труп через две недели нашли висящим на одной из сосен в... Подмосковье. Возможно, все бы и кануло в Лету, но дворник держал неподалеку от Ялты явочную квартиру авторитетов. Развернулись, покопали, по почте переписку устроили и раскопали. Дворник Саша, конечно же, успел сообщить о прецеденте не только в милицию, но и кому надо...
— Может, Григорий Николаевич, еще и больше убили по приказу вертухаи Короткова, но пока неопровержимо нашими доказаны только девять убийств, — бесстрастно говорил Поддубный. — Мы приготовили копии и передадим тебе после приезда из Крыма. Думаю, пригодятся для отчета о командировке.
Вор в законе еще много интересного поведал тогда Сидоренкову, и вот он здесь, на судилище. О том, что следователь был на нем лично,  не просочится ничего и никуда, разве что у него на душе останется камень...
Конечно, Сидоренков сначала наотрез отказывался, но Поддубный все же убедил его:
— Хоть однажды поприсутствуешь на наших, так сказать, разборках. Придется ли еще когда? Не на всех стоит тебе бывать, но эту пропустить — грех...
— Эта мразь заслуживает кары, — неожиданно произнесла девушка, сидящая в кресле. Сидоренков, когда увидел ее в этой комнате, едва не остолбенел. Как, и она? Он знал Тамару давно. Кого-кого, но почти узаконенную и принятую женой его бывшего непосредственного начальника, а теперь инвалида-пенсионера Федорова Тамару Иванькову, Сидоренков конечно же знал. Не просто, что она где-то существует. Федоров был от нее без ума...
Конечно, подошел, поздоровался. Перекинулись с ней едва несколькими словами. Иванькова была сжата как пружина, Сидоренков же чувствовал себя здесь не в своей тарелке: Поддубный не сказал, что на судилище будет присутствовать и Тамара Иванькова. Хотя, почему он должен был ему говорить об этом. Сидоренков мог знать о Тамаре лишь постольку поскольку, а мог и не знать ничего...
— Ты, душечка вонючая, смертен. Помыкайся по подворотням да по свалкам. Тебя никто не примет больше в клан богатеньких «буратино». Не выплывешь.  Если говорить по-мужски, мы — Мстители, господин Коротков. Как ты сам понимаешь, мы плюем на твои денежки, и, как видишь, на твою многочисленную охрану... Я здесь не для того, чтобы мучить. Мучения жертвы не моя специфика, Коротков. Кстати, тебя никто и убивать не будет. Тебе сделают такое, что, — голос у девушки задрожал, — я все сказала, — едва выдавила из себя  Иванькова и вся пунцовая выскочила из комнаты.
Молчание снова затянулось.
Коротков  порывался пару раз вскочить, но его насильно усаживали сидящие за спиной мордовороты. Он полностью взмокрел. Какая там испарина. С него текло отовсюду.
— И я думаю, что заслуживает, — со скамьи подхватился старик. — И не только кары небесной. Ее он получит там, — старик показал пальцем в потолок. Ты понял, Француз?
Коротков не прореагировал. Возможно, он потерял сознание.
— Погодите, — тонкий, как жердь, мужчина поднялся со скамьи, — он потерял сознание. — Мужчина не спеша подошел с саквояжем к Короткову, раскрыл его, достал какую-то ампулу, шприц, — сейчас мы приведем его в чувство, чтобы все слышал и мотал на ус, —  сказал он и сделал укол. Буквально через минуту глаза у Короткова открылись. Он  лишь взглянул вперед и осознал, что это ему не показалось, не приснилось, и его действительно судят. Глаза налились страхом, ноги и руки задрожали.
— Ну вот, можно продолжать, — сказал, закрывая саквояж долговязый.
— Мы не привыкли миловать. Это не в наших правилах, бывший господин, а нынче никто, поэтому решай, гнида, — проговорил Узкоглазый. — Покажите ему, на что способны, ребята, — попросил старик мордоворотов.
Один из стоящих за спиной Короткова, вышел наперед и, набычившись, стал закатывать на правой руке рубашку, обнажая татуировку на огромной, почти что с гандбольный мяч бицепс.
— Я все скажу,  все, и все отдам, — едва выдавил из себя трясущийся Коротков. — Только не убивайте, пожалуйста. — Коротков заплакал. Навзрыд. — Не убивайте, пожалуйста...
Похожий на китайца, опять подхватился со скамьи:
— А ничего нам от тебя не надо. Ни-че-го...
— Хоть последнее слово, — вдруг выкрикнул Коротков.
— И никаких последних слов, никаких адвокатов. Адвокатом у тебя пускай выступает твоя совесть. Хотя, о какой совести может идти речь? Короче, ведите его в соседнюю комнату, там Француза уже ждут врачи, — распорядился старик...

* * *
Как и предполагал Поддубный, угроза на ближайшее будущее миновала. Полная Луна давно «уплетнула» восвояси. Сейчас она только формировала свое новое «тело», Тамара с Профессором  прибыли в Ялту без приключений и находились под присмотром его ребят. Сидоренкова тоже встретили и отвезли в резиденцию. Коротков никуда не сбежал и сегодня ему предстояла встреча с Тамарой, Китайцем, Профессором, а после «дружеской беседы» «маленькая косметическая чистка», любовницу Француза «со всеми почестями» отправили назад в Воронеж...  А то, что у  Московского могучие покровители, сейчас наплевать. Поэтому можно было почти что спокойно отдохнуть.
Поддубный лег на диван, закрыл глаза. 
Почта принесла по Московскому все, что могли накопать на него по всем зонам и «нычкам». От начала отсидки и до сегодняшнего дня. Поскольку Поддубный просил особо скрупулезно подойти к изучаемому вопросу, был составлен почти посуточный график передвижения Могильщика по России, и не только по России. Его стоило внести в компьютер и проследить за возможным развитием действий.
Поддубный любил и «теорию», и «практику» ума. Особенно, за колючей проволокой на нарах, когда он стал на зоне уже не мужиком, а после того, как его короновали.
Кончилась зона, но не закончилась для Поддубного «теория» и «практика» ума. Поэтому он и не пропал, а, выйдя на волю, добротно развернулся.
Хотя суетиться не любил, но сейчас понял, что суетится как никогда ранее...
Долго нежиться Поддубному не дали отнюдь не приятные мысли. Он встал с дивана, прошел к рабочему столу, включил компьютер.
Поместив данные на винчестер в директорию о Могильщике, Поддубный попробовал разыграть план дальнейшего продвижения и «неблаговидных» поступков Московского. Получалось не очень-то уж интересно. Кровища должна была в скорое время снова политься по России.
«Н-да-а, — думал Поддубный. — Надо же. Сказать бы, что это чеченский след, так нет. Этот ублюдок с чеченцами не связан никак. Даже они смахнули бы Московскому голову тотчас. Могильщик наследил кроваво и в Грозном, убив красавицу чеченку ни за что, ни про что...
Это средства массовой информации или тем, кому надо, некоторые «похождения» ублюдка Московского списывают на кого угодно, но теми, на кого всё это «списывается»,  в это время и в тех местах и не пахло. Однако почерк Московского там налицо...»
Поддубный не знал, но, судя из отчета, по почерку и по временным событиям, у Могильщика прослеживалась потребность убивать. Ему нравилась кровища. Хотя, он убивал не без разбору. У Московского была определенная цель — устранить с дороги тех, кто мог стоять на пути у его хозяев. То, что Могильщик действовал не по собственной инициативе, теперь было ясно, как Божий день. Это Московский уже «попутно» «прихватил» воров в законе Леню Хирурга и Крапленого. Видимо, из особой неприязни к ним. Что же они не поделили на зоне? Поддубный пролистал огромное досье. В нем было почти пусто по этому поводу. Да и Леня Хирург ничего такого не сказал Поддубному.
Предыдущий разговор с Федоровым тет-а-тет в Лучегорске, а затем с Сидоренковым, телефонный звонок в Ялту хотя полностью и не пролили свет, но заняли немало времени.
Федоров настаивал на том, что Московский действует по наводке некоей группировки и устраняет неугодных. Эту вводную Поддубный сначала принял к сведению, а теперь даже склонялся к ней.
Сидоренков по телефону рассказал о покушении на него сначала в Лучегорске, а затем и в... Ялте, а также о «карте» кровавых похождений Московского, составленной в управлении... Сидоренков сообщил Поддубному и о возможном покушении на вора в законе.
Короче, было довольно тревожно. Один только Королек и в ус не дул. В его утреннем докладе всюду была тишь да гладь... Королек хитрил, плел свою паутину, без конца совал свой нос куда нужно, и куда не следовало. Не даром Китаец предупредил, чтобы с Корольком Поддубный держал ухо востро...
Отодвинув клавиатуру, Поддубный вызвал Королька. Когда тот зашел, сразу же огорошил вопросом:
— Что слышно о покушении на меня?
— Н-ничего, — чуть запнулся Королек.
— Конкретнее.
— Ничего не слышно, — опять же произнес Королек, но от Поддубного не ускользнул чуть потупленный взгляд Королька.
Поддубный вскочил:
— Я не люблю, когда меня пытаются держать в неведении, а если вернее, в дураках!
Королек только хлопал глазищами.
— Если дело пахнет бензином, героином, кокаином или иным «ином», — говори!
— Думаю, что это дело нас не касается, — тихо начал Королек, но его резко прервал уже совсем взбешенный Поддубный.
— В этом деле фигурирую я. Тебе этого мало?
— Шестерка вскользь назвал.
— Шестерка? Лютик шестерка?
— Откуда ты... вы узнали, что это Лютик?
— От хороших людей, хотя именно ты должен был доложить мне об этом первым! Меня обвинили в коррупции, казнокрадстве, мздоимстве, вымогательстве... А ты вскользь? Вон!!! Подумай до вечера, что дальше делать и как нам жить вместе после этого?
— Я не учел, Батя...
— До вечера чтобы все учел! А пока уйди ради Бога! Не мозоль глаза!!! И вообще, чтобы я не видел тебя в моем кабинете без моего приглашения день — два. Понял? Надеюсь, времени у тебя хватит, чтобы всё обдумать и продумать!
— Понял, Батя.
— Выйди! И жди, пока я не позову! Всё!!!
«Разобраться бы в себе, — подумал Поддубный, когда Королек вышел. — В последнее время я действую импульсивно, а это чревато... И Китаец заметил, что я пригрел не друга под боком, а подколодную змею... Ну, ничего, Королек, если что, я тебя выведу на чистую воду. При всех. И прикажу опустить, если и дальше будешь вилять несуществующим хвостом... Вздумал перехитрить... Кого? Меня? Не-ет, Королек, слава Богу, что я не всех друзей растерял... Что у меня есть такие, как Китаец... Я на него частенько грешил, а он, оказалось, чист как протертое стеклышко... Вот откуда вонь идет... А, может, и не Королек вовсе, а я на него гоню вшей? Моя методика не работает и вряд ли сработает. Правы были и Леня Хирург, и Крапленый. Правы и живущие поныне... Словом нажать и нажухать не всегда получается. Иногда необходимо и дубинкой по голове. Это тебе, Поддубный, не иные нации и народы, а русские. Упрямые русские... С ними сказки долго не посказываешь...»
Поддубный снова прошел к столу, взялся за мышь, и экран, до этого немой, услужливо засветился...

* * *
Сколько он был под гипнозом, Коротков не знал. Наконец смог открыть свои тяжелые веки. В лицо метнулся яркий свет одной или нескольких очень ярких ламп. Много позже или сразу же — Коротков не знал, заныло лицо, тело. Он пошевелился. Над ним мелькнуло что-то белое. Что это? Или кто? Я на том свете? — с ужасом подумал. — И тут же увидел заслонившее свет чье-то темное лицо в очках, которое то приближалось, то удалялось...
— Все в порядке, — сказал мужской голос.
Лицо неизвестного отстранилось в невообразимую даль.
Коротков хотел ощупать все тело и особенно лицо, которое, как ему казалось, пылало невообразимо и жгло. Ничего не получилось. Его руки были к чему-то привязаны.
Коротков едва сдержался, чтобы не завопить: он вспомнил все. Волны жара и  холода поочередно обдали его с головы до ног, одежда тотчас взмокла.
— Дайте ему еще пару кубов, — снова послышался все тот же, чуть грубоватый голос.
— А он не откинется?
— Поспит часов десять и все будет нормально.
Едва ощутимый укус в руку, и все поплыло  перед глазами Короткова. Все страхи и ужасы стали призрачными и далекими, и никому, даже ему ненужными. Окунаясь в негу сна, Коротков лишь на короткий миг ужаснулся происшедшему, и отключился. Ему снились бескрайние луга деревеньки Колобродовки. Затем он плыл в море. Позже никак не мог догнать поезд, от которого отстал на каком-то полустанке...

* * *
...Коротков проснулся уже на кровати. Хотел пошевелить рукой, но понял, что руки у него все еще привязаны к торчащим над кроватью никелированным трубам, которые были прикреплены к потолку. Опять зачесалось лицо. До одури. Словно по нему бегала муха, а он никак ее не мог с него сбросить. Повернуть голову к источнику света Коротков тоже не смог: она была строго зафиксирована какими-то приспособлениями, увидеть которые он, конечно, не мог.
Секунда убегала за секундой, складываясь в беглецы-минуты, и так далее. Захотелось пить.
— Эй, есть там кто-нибудь? — как можно громче постарался произнести Коротков, сомневаясь, что его услышат.
Его услышали.
— Пить, — попросил он, чувствуя, что вот-вот и снова провалится то ли в сон, то ли в небытие.
Ко рту поднесли какую-то трубочку, тыкнули между губ, и в рот тут же потекла сладковатая жидкость. Немного. Разве что на один глоток. Трубочку забрали, а он хотел пить еще и еще...
Смирившись с тем, что больше жидкости ему пока не дадут, Коротков решил прокрутить в измочаленной, изглоданной какой-то дурманящей дрянью памяти своей, что же случилось с ним сегодня. А сегодня ли? Утром и днем?
Галина исчезла два дня назад. Сначала Коротков бесился, но потом сник, поняв, что он бессилен что-то решить. За ним пришли молчуны, долго вели. Потом была огромная светлая комната, и... сидящая в кресле как раз посредине ее, Девятая, его бывшая рабыня. Тогда он понял, кто его упрятал так далеко и так надолго — Поддубный. Короткова предупреждали, чтобы с этим, вором в законе не заводился. Откровенно говоря, времени на такие пустяки, как думал Коротков, не хотелось терять, а напрасно...
Да что он себе позволяет? Вор в законе? Ну и что? На кого-кого, а на него управа найдется, как пить дать... Ребята Короткова возьмут этого Поддубного, сначала высушат тело, а потом сотрут в порошок! Или это не его рук дело, и в комнате была не Девятая, а очень похожая на нее девица-двойник? Похитившие его знали, чем больнее ударить, вот и ударили по самое «во!»
Сомнения то отдалялись, то вновь накатывали на Короткова, а голову терзала чудовищная мысль: ему мстят. Но кто? Его бывшие друзья? Девятая? Действительно вор в законе Поддубный?
«Давно пора уносить ноги, — думал Коротков. — Но каким образом, когда привязан к кровати?
Коротков скосил глаза. На запястье левой руки и на никелированной, наверное двухдюймовой трубе поблескивал такой же никелированный наручник. Как ни пытался увидеть свою правую руку — не увидел. Голову нахально держало нечто предупредительно мягкое.
Чтобы невзначай не расплакаться от бессилия, Коротков закусил губу до такой степени, что почувствовал во рту соленую каплю крови.
«Нет, я так не сдамся, — продолжал думать Коротков. — Вы считаете, что я стану мямлей, наложу в штаны? Н-нет! Хватит! У меня математический склад ума, а не синтементально-плаксивый... Хотя... Да, за все время, пока меня держали в неведении, я был всяким. Не без того, чтобы меня не посещали меланхолия и бешенство. Нынче же... Я стал не таким. Я ожесточился, и отпор будет страшным! Нет, я не заскулю, не преклонюсь, не стану на колени! Ни перед кем! Если бы это случилось раньше, когда у меня не было в кармане ни шиша, возможно и стал бы, но только не сейчас!
Едва слышно открылась дверь, возвращая Короткову страх, отчаяние, зуд по всему телу, на лице, руках. Особо он вскипел в голове:
«Кто вошел? Мучитель? Друг?»
Перед широко раскрытыми глазами  Короткова появился белый халат. Затем молоденькое девичье лицо.
Страх и отчаяние начали медленно отползать в потаенные уголки мозга, хотя у Короткова возник вопрос:
«Почему она не улыбается, а серьезна? И кто она, носительница этого молодого лица? Опять же друг? Враг?»
Нежное прикосновение прохладной руки ко лбу отбросило цепляющийся за все страх в бездну. Несколько движений за пределами его видения, и Коротков почувствовал, что голова его стала свободнее.
Коротков попытался повернуть ее, но опять та же прохладная рука мягко, но уверенно не позволила ему этого сделать. Снова какие-то манипуляции в изголовье. Чуть слышно заурчал моторчик, на несколько сантиметров приподнимая голову. После этого поле обзора у Короткова увеличилось раза в два, что принесло несказанную радость. Мысль его стала много уверенней и он спросил:
— Кто вы?
Незнакомка в белом халате не ответила, поднесла трубку ко рту, которую Коротков с жадностью захватил губами.
Это была не ожидаемая вода, не апельсиновый сок, а... бульон. Теплый, чуть солоноватый, но вкусный.
Коротков вдруг почувствовал, что голоден как не евший несколько дней или недель волк в зимнюю пору. Бульон пил долго. Хотя трубочка была небольшого диаметра, но он сделал много глотков. Для того, чтобы отомстить, ему необходимо было сначала утолить дикий голод, а потом набраться сил. Побольше, и как можно скорее...

* * *
В Лучегорск Тамара вернулась сама не своя. Она выполнила задание названного брата. Конечно, Коротков наложил в штаны. Возможно, глодала Тамару жестокость, с которой решил поступить с Французом Поддубный. Ну, а почему бы и нет? Понятно, Володя решил не убивать ее мучителя, отъявленного злодея. Но чтобы превратить миллиардера в бомжа... На это мог пойти только сильный духом человек. Да, это была месть. Месть похлеще, чем была бы обыкновенная быстрая смерть от пистолетного выстрела в затылок.  При виде того, что сделали Короткову с лицом, Тамаре стало плохо. Сердце ее зашлось, на все тело обрушилась такая страшная усталость, словно она пробежала километров пять со скоростью стайера.
Тамара знала, что у Поддубного неожиданно проснулась жажда мщения. Он обязан был отомстить. Что ж, Француз действительно это заслужил. Ему так «подмарафетили» лицо и пальчики, что не только он сам себя, но и мать родная не узнает его. Даже голос заразе-выскочке «профессора» «чиконули» чуть-чуть, чтобы не напоминал о себе даже голосом...
Если сначала Тамару, когда она ехала в Крым на «встречу» со своим прежним мучителем, мучила совесть, даже женская жалость, то сейчас, по приезду в Лучегорск, жалость отошла на второй план. Скольким нормальным людям Француз испоганил жизнь? Если не сотням, то десяткам точно. Таких девчонок извел, скотина...
Как же, господин Коротков непотопляемый, непробиваемый, царь и бог, поскольку денег не вагон, а много больше...
Нет, и ты, душечка вонючая, смертен, несмотря на то, что мог купить почти половину России, да и огромный кусок СНГ. Не свисти, не купишь... Помыкайся по подворотням да по свалкам. Тебя никто не примет больше в клан богатеньких. Не выплывешь. Я уже тебе сказала это при встрече... Видит Бог, Поддубный поступил правильно... Но почему на судилище присутствовал и следователь из городского управления внутренних дел Лучегорска Сидоренков? — мучила мысль Тамару. Девушка решила, что спросит об этом у Поддубного.
На обеде она постеснялась задать вопрос Сидоренкову. Они обменялись со следователем разве что несколькими простыми фразами. А потом был отъезд. Быстрый, почти незаметный. Тамару проводили на вокзал в Симферополь и посадили в купейный вагон на московский поезд. Проводник даже посокрушался, что трое пассажиров из ее купе отстали. Не знал он, что Тамаре, поскольку в «СВ» мест не было, купили всё купе, чтобы она ехала без «провожатых». В Курске у нее еще должна быть пересадка.
Дважды к ней пытались подсесть какие-то молодые люди, но после того, как выходили покурить, больше в купе не заглядывали.
Тамаре даже странно было: если в Крым она ехала с Профессором, то сейчас ее отправили одну... Володя говорил, что... Все правильно, в вагоне ехали как минимум еще двое или трое шестерок, но их она не знала, да и не хотела знать... Вот они-то и присматривали за ней и за теми, кто подсаживался в купе, видимо, намекая, чтобы больше туда ни-ни... Даже проводник лишь пару раз появился в купе. Первый раз, чтобы предложить ей кофе или чаю, а во второй, чтобы сообщить, что через полчаса прибудут в Курск. Она даже не знала, когда проехали границу. Если по дороге в Крым в вагон заходили и российские, и украинские пограничники, проверяли паспорта, окидывали почти что подозрительными взглядами и Тамару, и Профессора, то назад Иванькову в Харькове и Белгороде никто не тревожил. В Курске почти не задержалась. Через сорок минут после прибытия московского поезда, уехала на Воронеж. Может, и здесь за ней приглядывали ребята Поддубного? Скорее всего, что да, но опять же, никого Тамара не заметила, или, может быть, так была поглощена в свои невеселые думы, что не хотела никого замечать...

* * *
Сидоренков решил напоследок пройтись по набережной Ялты. То, что он увидел, потрясло следователя. Он, сам того  не предвидя, стал соучастником преступления, о котором не мог даже подумать.
«Да, вот на что способны криминальные авторитеты. Все понятно — криминал есть криминал. А я... Дурак... Поддался на уговоры вора в законе Поддубного. Все понятно, быть может, он по своему и прав, но ведь все то, что они сделали с Коротковым — противозаконно. Хотя, о каких законах может идти речь в незаконной организации. Если балом правит криминал, то... Они мстили, как сказал Поддубный, за Тамару. Но разве так... Опять же, мы, милиция, ничего бы не сделали с Коротковым. Он кто — олигарх. У него такие концы в верхах, что впору только свистнуть... Коротков просидел бы в камере предварительного заключения в лучшем случае часов двенадцать, и его бы освободили. Разве впервые я сталкивался с подобным беспределом... Денежные мешки. О, им все можно... Фемида? Фемида не для них...  Фемида любит деньги...
— Извините, можно вас на минутку, молодой человек, — вывел Сидоренкова приятный женский голос. — На одну минутку, если вы не возражаете.
Сидоренков остановился, повернулся на голос. Перед ним стояла красивая молоденькая девушка. Короткая стрижка черных, как смоль, волос. А глаза! Буря в пустыне! Стояла и улыбалась. Однако что-то в ней насторожило Сидоренкова. Чем-то она была похожа на цыганку, хотя отличный загар не смог бы так «окрасить» ее кожу, которая все равно оставалась светлее, чем у цыган. Да и глаза у нее были не смолисто-черные.
— Что вы так меня разглядываете? — спросила девушка. — Словно я с другой планеты.
— Вы меня спрашиваете? — поинтересовался удивленный Сидоренков.
Девушка кивнула.
— Зову, зову вас, Григорий Николаевич, а вы — ноль внимания, — еще шире улыбаясь, проговорила девушка.
— Да? Откуда вы меня знаете? — взглянув на незнакомку, удивленно спросил Сидоренков, окидывая взглядом красивую хрупкую фигурку.
— Да уж знаю... Дырочка в окне вашего кабинета, выстрел здесь, на набережной Ялты...
Сидоренков поднял глаза на девушку.
— Я, Григорий Николаевич, киллер, которому приказано вас убрать.
Сидоренков почувствовал, как у него под фуражкой зашевелились волосы.
— Ничего не говорите, только послушайте меня...
Следователю показалось, что девушка навела на него где-то под курточкой коротенький ствол и уже нажала на курок, и пуля вот-вот и врежется ему в сердце или голову.
— Если бы я хотела вас убить, Григорий Николаевич, я бы оборвала вашу жизнь еще в Лучегорске. А уж в Ялте, на набережной, тем более... Хотя я даже испугалась, когда вы упали на четвереньки. Я стреляла мимо, ниже пояса, но когда вы падали, могло случиться, что пуля впилась бы прямо в вашу голову.
— Так вы — Анастасия? — продрал, вмиг ставшую сухой, глотку Сидоренков. Голос его был хриплым, словно не его.
— Меня все знают, как Анастасия, только настоящее мое имя — Татьяна. Пойдемте с улицы. Может, зайдем в кафе?
Сидоренков хотел возразить, но Татьяна опередила следователя:
— Вы ни о чем не беспокойтесь. И о деньгах тоже. Знаю, что вы в командировке, на суточных... Не в этом дело. Нас могут здесь подстрелить вдвоем, если кто-то охотится за вами еще. Если бы я стреляла, так и одной пулей можно двоих уложить.
— Хорошо, — неожиданно для себя согласился Сидоренков. — Но что вы мне скажете там, в кафе, или где-то еще?
— Я много чего могу рассказать, Григорий Николаевич. Я много знаю, и многих уже убрала.
— Почему же не «убрали» меня? — спросил Сидоренков, машинально беря девушку под руку.
Она не сопротивлялась.
— И об этом тоже расскажу.
Сидоренков кивнул. Вскоре они уже сидели в кафе. Заказывала Татьяна.
Рюмка коньяка, которую Сидоренков опрокинул сразу же, как только официант налил, не возымела на него никакого действия. Он даже не почувствовал, что пьет: воду или коньяк.
Татьяна наклонилась к Сидоренкову и прошептала:
— Успокойтесь. Думаю, что сегодня на вас больше покушения не будет. Слова киллер на дух не переношу. Я — чистильщица. И сегодня — мой день. И больше так не пейте. Насколько я осведомлена, вы не пьете помногу и часто. Я... Я хотела сказать, не страдаете запоями, как ваш капитан Кириллин.
— В рюмке можно выловить многое, — тихо сказал девушке Сидоренков и тут же добавил, — я, как посмотрю, вы действительно много знаете об управленцах  Лучегорска.
Девушка улыбнулась краешками губ, но, не ответив на вопрос или утверждение Сидоренкова, только добавила, как бы вдогонку:
— В полном фужере тем более.
— Вы, Таня, хотите сказать, — начал было Сидоренков, наливая из графинчика вторую стопку.
— Опять же, не нервничайте, Григорий Николаевич. Лучше поешьте спокойно. И пейте умеренно. Нам о многом сегодня необходимо поговорить.
Сидоренков хмыкнул:
— Ничего себе спокойно! Рядом со мной сидит киллер, простите, чистильщица, которую купили, чтобы меня укокошила, и спокойно предлагает, чтобы я поел. Это что, перед уходом в мир иной? Так сказать, чтобы покойник был сыт? — едва слышно пробормотал он.
— Вы когда собираетесь уезжать из Ялты, Григорий Николаевич?
— Это вопрос миленькой девушки, или допрос киллера, извините, как вы сказали, чистильщицы?
Сидоренков, откровенно говоря, не знал, как себя вести. Перед ним действительно сидела внешне спокойная, миленькая девушка, с которой не грех и поболтать — о том, чтобы взять и запросто переспать с ней в эту же ночь — он и в мыслях не мог подумать, и в то же время — киллер... Он встречал многих, водился даже с вором в законе, но с киллером, несмотря на продолжительную работу в органах, лицом к лицу, встретился впервые, поэтому все у него выходило не так. Он даже понял, что упустил свою незыблемую прерогативу быть лидером в любом разговоре. Словно ему вдруг резко натянули поводья и приказали немедленно тормозить на скользком льду. Он обязан затормозить, поскольку впереди — прорубь или полынья. До нее всего несколько метров. Отвернуть не успеет. Значит, только тормозить...
— О чем вы спросили только что? — Сидоренков вдруг поймал себя на том, что потерял нить разговора с необычной собеседницей.
Татьяна снова взглянула на Сидоренкова и едва заметно улыбнулась:
— Опять же, не я, а вы спрашивали, Григорий Николаевич. Передаю ваш вопрос почти слово в слово. Вы у меня спросили, «это вопрос миленькой девушки, или допрос чистильщицы?». Я отвечу, что это не допрос, а вопрос. Спросила же я, когда вы собираетесь уезжать из солнечной Ялты, Григорий Николаевич?
— Еще не знаю, — неуверенно проговорил Сидоренков. — Не решил...
— Поняла.
Официант принес обед, споро расставил приборы по местам, пожелал приятного аппетита.
Татьяна сразу же принялась за еду, словно несколько дней кряду не ела. Сидоренков же к отбивной и картофелем фри даже не притронулся.
— Ешьте, Григорий Николаевич. Не подавайте виду, что вы боитесь или расстроены чем-то. Хоть для приличия...
Сидоренков тоже начал ковырять вилкой мясо, медленно жевать...
— Ну, вот вы немного и расслабились. И, слава Богу, Григорий Николаевич. — Татьяна разулыбалась, чуть-чуть пригубила, поставила рюмку на стол и, наклонившись к уху Сидоренкова, зашептала, — я вас не убила не потому, что влюбилась, или вы мне сразу стали симпатичны. Нет. Просто на вас почти в один и тот же день поступило ни много, ни мало — сразу три заявки. Откровенно говоря, это меня и смутило. Если бы была одна заявка, вы бы, Григорий Николаевич, уже давно исповедовались бы на том свете либо перед Всевышним, либо перед его помощниками, если загробный мир существует.
— Но зачем же вы убили человека, который давал показания в моем кабинете?
— Я хотела об этом рассказать вам позже, но... Его я убила для алиби перед заказчиками. Мол, все было нормально, но тот как раз встал, и заслонил во время выстрела вас. Я не могла поступить иначе — заказчик следил за моими действиями. Он видел, что кто-то откинулся в кабинете, и думал, что это вы, но... Это раз. Во вторых, я уже знала, что к вам придет транссексуал, который одно время мне сильно подпортил положение.
— Это он или она. Я имею в виду, до операции.
— Разве это имеет значение, Григорий Николаевич? Конечно, в оптический прицел я видела, кого «приструнила», но заказчик с пятисот метров, что мог увидеть? Сидящий у стола человечек почил в Бозе, значит, Сидоренкова больше нет.  Короче, я была перед заказчиком на некоторое время  «чиста».
— И кто же на меня написал «похоронки?»
— Вам все сразу подавай: и первое, и второе, и десерт? Так в хорошем ресторане не бывает, Григорий Николаевич. Всему свой черед.
— Все равно, не пойму, — Сидоренков нацедил из графинчика еще одну рюмку коньяку, но пить не стал, поставил на стол рядом с тарелкой.
— У меня еще семь минут, — уверенно произнесла чистильщица.
Сидоренков только поднял голову и, как ему показалось самому, с сарказмом взглянул на собеседницу, однако Татьяна не обратила на это внимания:
— Мы с вами встретимся завтра на вокзале в Симферополе. В четырнадцать ноль ноль у девятого вагона. Поезд на Москву.
 — Вам необходимо уезжать? — поинтересовался Сидоренков, — в него исподволь начала вселяться уверенность.
— Нет, это вам пора честь знать. Больше вам в Ялте оставаться небезопасно, Григорий Николаевич.
— Хорошо, и что же в Симферополе на вокзале, у девятого вагона?
— Мы сядем и вместе уедем из «приветливого» Крыма в холодную снежить Лучегорска. В вагоне я вам все и расскажу. Времени будет немало.
Киллерша достала сумочку, сначала вынула из нее билет на поезд, который протянула Сидоренкову, затем взяла кошелек и достала из него двести гривен, положила на тарелочку и придавила вилкой:
— Не торопясь допейте коньяк, Григорий Николаевич, и выходите из ресторана. Повернете направо. Через пятьдесят метров, сразу за перекрестком будет стоять синенькая «Таврия». Сядете в нее. Я буду за рулем.
— И куда поедем?
— В одно место. Довольно для вас интересное.
— Я уже побывал здесь в стольких интересных местах, что, наверное, достаточно будет вспоминать несколько лет кряду, — тихо ответил Сидоренков, но Татьяны в зале уже не было. Он взял рюмку и мелкими глотками допил коньяк. Поднялся. К нему сразу же, заметив, что «напарница» ретировалась раньше, подскочил официант, протянул чек.
— Этого хватит? — спросил Сидоренков. — Он мало разбирался в украинской валюте. Как по русским рублям, двести было крайне недостаточно.
Официант начал медленно считать сдачу. Протянул Сидоренкову пару десяток, затем еще две пятерки, долго рылся в карманах. Увидев это, Сидоренков сказал, чтобы официант остальное оставил себе на чай.
— Премного благодарен, — как в старые, дореволюционные времена, произнес официант и поклонился.
Выйдя из ресторана, Сидоренкова словно магнитом потянуло в сторону, о которой ему сказала киллерша Татьяна.
И впрямь, недалеко от перекрестка стояла синяя «Таврия». Сидоренков подошел к машине, открыл дверь и, даже не глядя, кто сидит за рулем, сел в машину, которая тут же рванула с места.

* * *
Как только Поддубный включил компьютер, сразу увидел, что  «почта» принесла еще одно короткое известие. Теперь о смерти вора в законе Клыка.
Поддубный был вне себя. Клыка тоже ни за что, ни про что завалил Могильщик.
— Я его, заразу, из-под земли достану, — подумал Поддубный, и с трудом выудил из своей памяти все, что знал о Владимире Семеновиче Московском, который четыре с лишним года,  провел безвылазно в колонии общего режима.
К памяти компьютера  не обращался. Вызвал Королька, чтобы тот принес «заведенку» на Могильщика, однако  вместо Королька к Поддубному вошел Росточник.
— Я не тебя звал, — в голосе Поддубного послышалось раздражение. — Королька, — добавил он, когда Росточник даже не пошевелился.
— Королька нет.
— Не понял?
— Он уехал в аэропорт.
— Когда? По чьему приказу? Я ему приказал быть здесь, на хазе.
— Позавчера вечером, Батя. А вот по чьему приказу, — Росточник помялся, — не знаю. Приказал неотступно быть при вас.
— Куда укатил?
— Скрывал свой отлет до последнего.
— Не понял? — уже почти взбешенный спросил Поддубный.
— Наши вычислили. Королек улетел в Симферополь.
— Куда?
— Из аэропорта рванул в Ялту, на нашу заморскую базу.
— Это еще зачем? Я не посылал. Зачем он туда подался?
Росточник только пожал плечами.
— Ладно, иди, — чувствуя, что воспламенился дальше некуда, почти прорычал Поддубный. — Понадобишься — вызову.
Не успел Росточник выйти, как Поддубный набрал по мобильному Ялтинскую базу.
Трубку взял Подельник.
— Слухи дошли, что Королек в Ялте? — спросил Поддубный, уже малость перегорев.
— Позавчера ночью приехал, как на пожар.
— С каких таких делов?
— Выполнить твое распоряжение по поводу Француза.
— Ну и?
— Опоздал. Перебил Китаец. Насколько я осведомлен, все сделано, как было запланировано заранее. Китаец сказал, что как только получит твое личное распоряжение, тогда остановит процесс. Королек брызгался слюной, вел бурную деятельность, но ничего не добился. Кстати, Китаец запретил вам звонить...
— Где он сейчас?
Видимо не поняв, о ком идет речь, и, зная, что Поддубному, когда он взбешен, следует отвечать коротко и внятно, по делу, Подельник произнес:
Китаец после окончания операции на лице Француза, умотал на вторую Базу, Королек на полсуток раньше уехал в Лучегорск.
— Хорошо, — коротко сказал Поддубный и положил трубку.
«Та-ак, значит он, скотина, решил действовать за моей спиной? Прав был Китаец, когда говорил, чтобы я не сильно доверял Корольку... Приедет — мозги вышибу, а узнаю, на кого работает... Гадом буду!»
Поддубный вскочил и почти выбежал из кабинета, бросив на ходу Росточнику, чтобы забронировал билеты на ближайший рейс на Симферополь.
— Из Воронежа сегодня не летят...
— Откуда угодно. Хоть из Москвы, хоть бартерный, хоть спецрейс, но чтобы через, — Поддубный взглянул на часы, — чтобы я через полтора часа улетел в Симферополь. Там в аэропорту, чтобы меня ждала машина с Ялтинской базы. Все ясно?
— Ясно, —  почти робко проговорил Росточник вслед закрывающейся за Поддубным двери.

* * *
«Таврия» остановилась у дома, в котором Сидоренков снимал на ночь квартиру.
— Надо же! — вслух произнес Сидоренков.
— О чем вы? — спросила Татьяна.
— Да так. Кажется, из этого дома вы стреляли по мне.
— Не кажется, а точно, — киллерша улыбнулась. — Я уже в который раз талдычу: если бы хотела отправить вас, Григорий Николаевич, на тот свет, то давно бы это сделала еще в Лучегорске. Сами понимаете — лишние вопросы, лишние придирки, да много чего лишнего мне ни к чему. Я стреляю, как говорили в старину, белке в глаз, так что по такой мишени, как ваша особь попасть мне не составило бы никакого труда. Так вы зайдете ко мне?
— Для того, чтобы вы или ваши помощники меня прирезали или повесили на люстре?
Девушка ничего не ответила, вышла из машины и захлопнула дверцу:
— Так идете? — спросила.
— Куда от вас деться? Если, как вы говорили, не убивать, а рассказать, то можно.
На третий этаж прошли пешком. Лифтом-старичком не пользовались. Сидоренков едва не упал, когда очутился почти перед дверью квартиры хозяйки, у которой снимал комнату на ночь. Правда, она выходила на север, Татьяна же открыла дверь, которая выходила на юг.
Нельзя сказать, что Сидоренков вошел в квартиру без страха. Где-то далеко он был, только его умело «приспала» киллерша Татьяна.
— Проходите, Григорий Николаевич. Верхнюю одежду повесьте на вешалку, и располагайтесь как дома. Руки можно помыть в ванной — это сюда, а это...
— Ну, спасибо на добром слове, — улыбнулся Сидоренков, снимая в прихожей туфли.
— Не снимайте обуви... — Ее фраза была запоздалой. — Я приготовлю кофе или чай? — тут же спросила девушка, уже с кухни, наливая в чайник воду.
— Что угодно и в любых количествах, — пошутил Сидоренков.
Настроение у него поднялось, словно он, поймав матерого преступника на горячем, сдал его,  приехал из командировки и пришел домой.
Сел у журнального столика. Вскоре с чайником и двумя огромными чашками с кухни появилась Татьяна. Метнулась на кухню еще раз, принесла блюдца, сахарницу и несколько бутербродов на тарелке. Присела напротив Сидоренкова, налила в чашки кипятку.
— Извините, у меня растворимый «Neskafe». Я по ложечке с горкой насыпала. Не мало? —  спросила.
— В самый раз, если туда еще не подсыпана какая-то иная отрава, — улыбнулся Сидоренков и надпил.
— Ну, вы и шутник, Григорий Николаевич, —  почти возмущенно сказала Татьяна. Я вас сюда не травить привела, а...
— Понял, понял, беру свои слова назад, хотя так и чешется спросить, из какого вы оружия, так сказать, «бахаете»?
— Что под руку попадет, — отмахнулась Татьяна. — Хозяева предоставляют все что угодно, порой не то, что заказываю.
— А не страшно убивать?
— Не впервой, — коротко заметила она. — Работа есть работа. Вот вы скажите, не страшно ли в ветлечебнице убивать собак? Или...
— И в Чечне были или где-то за делеким рубежом? Интересно, на чьей стороне?
— Нет, не была. И не поехала бы туда даже под дулом пистолета или автомата.
— Почему?
— Долго рассказывать. Мне и без Чечни работы хоть отбавляй...
Девушка смотрела на Сидоренкова открыто и не враждебно. Правда, когда он спросил о Чечне, речь ее, как заметил следователь, несколько ожесточилась.
 — В самый раз там себя показать. На любой стороне.
 — Это не мое, — упрямо сжав губы, произнесла Татьяна, — и не для меня...
— Ответ принял, — снова отпивая из чашки кофе, мирно произнес Сидоренков. — Ну, а первый раз стрелять по живой «мишени» было страшно?
— Представьте себе, что нет. Это уже потом, когда эта женщина, откинувшись назад, упала на асфальт... Со мной едва не случилась истерика. Меня никто не страховал. Никто. Наняли, и все. Помог уйти случай. Иначе, меня загребли бы правоохранительные органы сразу же... Хотя, может быть и страховали... — голос у Татьяны стал чуть-чуть ожесточеннее, неровным. — И меня могли отправить на тот свет, если бы сорвалась... Я это поняла много позже. После третьей или четвертой охоты...
— И сколько же на вашей совести трупов, Таня, если не секрет?
— Немало, хотя я не в исповедальне, а вы не...
Сидоренков поставил выпитую чашку на стол, снова заинтересованно  взглянул на киллершу Татьяну. Если бы встретил ее на улице, никогда бы в жизни не сказал, что эта одуренно красивая женщина способна убить, что она — профессиональный охотник, киллер...
— Я кое-чего загодя приготовила вам, Григорий Николаевич. Здесь, — девушка достала из кармашка на груди небольшую ручку, отодвинула чайник. Затем повернулась к висящей над ней полочке, достала небольшой лист бумаги, наклонилась к столику  и стала быстро на нем писать. — Прочтите и запомните, — она протянула бумажку Сидоренкову.  Первые два — лучегорские, третий — Воронеж. Сможете запомнить?
— Постараюсь, — сказал Сидоренков, взяв протянутый листок.
На нем почти бисерным почерком были написаны три фамилии и телефоны.
Первая фамилия и телефон ему ничего не говорили. Сидоренков едва не присвистнул, когда увидел вторую фамилию. Этого человека он знал как облупленного. И тот знал Сидоренкова тоже. Сказать, что они были неразлейвода или заклятые враги, было нельзя. Просто знакомые через пятые руки. Одно время даже немного дружили, но потом их дорожки разошлись... Воронежца Сидоренков тоже не знал.
— Все эти люди дали мне заявку лишить вас жизни. Практически в один и тот же день. Разве что встречи проходили с интервалом в два-три часа. Замечу, Григорий Николаевич, что встречи были в Лучегорске. С первым и вторым — в гостинице «Лучегорск-2», до трагедии, когда Могильщик расстрелял бизнесменов, последняя, с воронежцем — на автовокзале. Он специально приехал в Лучегорск... И цены внушительные.
— Сколько же я у них стою?
— Вам среднюю цену назвать, или по возрастающей? — улыбаясь спросила Татьяна.
— Да как желаете.
— Самую низкую дал воронежец — пять тысяч.
— Рублей?
Татьяна рассмеялась:
— Зеленью.
Сидоренков снова присвистнул.
— Ну а самая большая?
— Пятнадцать тысяч евро.
— За что же, Господи? В чем я провинился перед Тобой, — сложив руки черпачком и подняв их впереди себя, словно молясь, спросил Сидоренков. — Неужели я так дорого стою? Ну, понимаю, стандарт — тысяча, ну, допускаю, пять. Но... пятнадцать, за какого-то следователя горотдела... это, скажу откровенно, круто...
Татьяна развела руками.
— Вовек с вами не расплачусь, — ухмыльнулся Сидоренков. Сколько бы не работал, и не брал взяток, которые мне частенько предлагают, но кои никогда не беру.
— Вот и я подумала, что дюже много стоит ваша голова, хотя авансы у всех троих взяла...
— И...
— И не убила, а, значит, стала, как говорят, не охотницей, не чистильщицей, а... дичью.
— Два сапога пара? — не удержался Сидоренков.
— Вот именно...
— Ну что же, значит, нам следует делать ноги. Тебе, — Сидоренков осекся,— извините, вам, Таня, и мне.
— Лучше, когда мы будем на «ты», не возражаете, Григорий Николаевич? — прямо спросила Татьяна. — Как-то доверительнее, что ли. И возраст у нас...
Сидоренков качнул головой, дав этим понять девушке, что согласен перейти на «ты», хотя по виду, Татьяна как минимум была лет на восемь или даже больше, моложе его.
— Ты не считаешь, Таня, — Сидоренков обратился к киллерше с неожиданным вопросом, — что своими выстрелами по мне ты устроила или попыталась устроить провокацию?
Татьяна сначала громко расхохоталась, затем вмиг стала серьезной и, взглянув на Сидоренкова, произнесла:
— Не будь меня, нашелся бы кто-то другой. За деньги отправить предмет охоты на тот свет всяк может...
— Всяк, да не всяк, — Сидоренков вздохнул, затем уже весело добавил, — хорошо хоть за мной красивая женщина охотилась, а я почти и не против...
— Ты это в каком смысле? — Татьяна подняла на Сидоренкова настороженные глаза.
— Да в каком хочешь, в том и понимай, — отнекался Сидоренков.
— Хорошо, — спустя минуту сказала Татьяна, поскольку молчанка затянулась, — что будем делать? — прямо спросила Татьяна.
Сидоренков поддернул плечами, потом произнес:
— Если бы я знал, где соломки подтрусить, там бы и подтрусил, а так, без нее, падать на голяк — дюже больно, Таня.
— Ну, ну... Значит так, Григорий, — ты прав — «ноги»  нам делать надо, но вот когда и куда?
«Только не тебе, — мельком взглянув на плотно обтянутые джинсами ноги Татьяны. — Они даже в джинсах хороши, что говорить, если их освободить от ткани... Балдежь, да и только»...
Татьяна не уловила взгляда Сидоренкова. Неожиданно, словно придя в себя, протянула руку к листку:
— Ну что, запомнил?  Отдай вещественное доказательство. Оно может сыграть не в твою пользу. Тем более, не в мою.
Сидоренков, вспомнив о списке, еще раз бегло пробежал по нему взглядом, протянул Татьяне.
— Если хочешь, сжую, — улыбнулся.
— Жевать нет необходимости. Мы его сожжем. Зажигалка или спички у тебя есть?
Сидоренков достал из кармана зажигалку, высек огонь.
— Вот и хорошо.
Выхватив из руки у Сидоренкова листок, она поднесла его к огоньку. Вещественное доказательство вспыхнуло, и огонь быстро потянулся к пальцам Татьяны.
Бросив листок догорать прямо на тарелку, где до этого были бутерброды, Татьяна поднялась:
— Дальше здесь оставаться опасно, а рассказать тебе у меня есть еще кое-что, Григорий Николаевич. Боже мой, — Татьяна, размяв в тарелке пепел, покачала головой, — оказывается, за твоей головой охотятся, как я выведала, еще и... воровские авторитеты. Когда ж ты успел стольким насолить?  Ты когда официально уезжаешь из Крыма?
— По всей видимости, завтра. Так мне сказали. Кстати, мой поезд в девятнадцать часов с копейками... Да и ты тоже, насколько помню наш ресторанский разговор, будешь ждать меня в Симферополе на вокзале к четырнадцати ноль-ноль... Но могу укатить из Ялты и сегодня вечером, раз такие пироги... А относительно воровских авторитетов, то здесь у тебя вышла ошибочка. Это они меня сюда пригласили...
— Понятно, — Татьяна глубоко вздохнула. — Пригласили, чтобы... убить... Ну, ты, Гриша, и даешь...
— Кто тебе такое сказал? Я... уже столько с ними сотрудничаю и довольно плодотворно, что...
— Не знаю, но хорошие люди донесли, что сегодня после обеда за тобой устроит охоту некий Король...
— Королек?
— Может быть.
— Это исключено.
— Смотри, Григорий Николаевич. Мне будет жаль, если тебя... — Татьяна не находила слов. По тому, что она сделалась пунцовой, видно было, что ей почему-то совсем не безразличен этот разговор, и Сидоренков в том числе. — Короче, поберегись... Ну, вот почти и все. Если будешь ехать сегодня, то десятичасовым с какими-то минутами, у девятого вагона. Если завтра, как и договаривались. Помнишь?
— Завтра на вокзале в Симферополе в четырнадцать, у девятого вагона. Поезд на Москву. Ты ведь даже билет мне дала... — Сидоренков потянулся рукой во внутренний карман.
— Дала, — согласилась Татьяна и тут же продолжила. — Если будет сбой, встреча переносится на шестнадцать у касс продажи билетов на троллейбусы на Южный берег Крыма.
— Понял. Вдруг снова осечка?
— Телефона, как и адреса своего я не даю никому.
— Значит, не судьба, —  развел руками Сидоренков тоже поднимаясь.
— Единственное, что могу сказать, что база моя между Липецком и Лучегорском.
— Порядком. Придется отмотать камэ, если искать...
— Я сама тебя найду. И позвоню.
— Договорились. Жаркие и продолжительные поцелуи предварительного прощания будут? — с ехидцей в голосе спросил Сидоренков.
Татьяна не заметила его ехидцы, но сказала резко, как отрезала:
— Не будут. — И протянула руку.

* * *
Сидоренков вернулся на базу не из интереса. Помня последние наставления Татьяны, вовек бы туда не сунулся, но решил, что неудобно сматываться, не сообщив людям, пусть и из иного, зековского мира, что уезжает. Трубку снял шестерка. Он и сообщил, что в Ялту прибыл Поддубный. Сидоренков не поверил бы, но, услышав голос вора в законе, удивился:
— Надо же, я о тебе только подумал, а ты уже здесь. Ты же говорил, что на Ялту нет времени...
— Ситуация изменилась, — отмахнулся Поддубный. — Жду тебя на базе. Машину прислать?
— Да нет, я почти рядом, — соврал следователь. — Доеду на маршрутном такси.

* * *
Сидоренкова ожидали в холле два парня отнюдь не атлетической внешности. Они провели его по длинному, закручивающемуся спиралью остекленному коридору и вскоре оказались в просторной, богато обставленной комнате.
Поддубный встретил Сидоренкова как доброго друга. Хотя следователь все равно ощущал в этих хоромах определенный дискомфорт. Он прошел вглубь комнаты. Присутствующие, за исключением Поддубного, провели его отнюдь не доброжелательными взглядами. Еще бы! Он был чужаком в этой стае. И не собирался стать «своим» никогда.
— Присаживайся, — Поддубный жестом пригласил Сидоренкова в стоящее у журнального столика кресло. Сам сел напротив, отправив кивком головы своих вертухаев. — Говорят, что по тебе стреляли в Ялте, — как бы между прочим, почти обыденно проговорил Поддубный. — Приехал бы вовремя, ничего и не случилось бы. Все вы, следователи, мчитесь впереди оравы всей, — вор в законе перефразировал знакомую фразу.
Сидоренков ухмыльнулся:
— Против пули снайпера, сидящего где-то в укрытии метров за двести, даже огромная свита не перестрахует. А относительно твоего «впереди оравы всей», так иначе можно ничего и не раскопать. Вот и приходится, по горячим следам...
— Руку на столицу не распространял? — вдруг спросил  Поддубный.
— Это была бы всего-навсего улыбка беззубого провинциала, — ответил Сидоренков.
— Я бы так о тебе не сказал. Ты, мил человек, зубастый, — тут же проговорил Поддубный, — так что, Григорий, не прибедняйся.
— Зубы мои пока все целы, но... с пломбами. Ты ведь осведомлен, сколько времени попусту уходит у нас, в правоохранительных органах, на согласование?
Поддубный кивнул.
— Во, во, вагон. Уж лучше сразу в крапиву голышом, чем дожидаться иерархической цепочки туда-сюда. Пока на верхах почешутся, здесь, порой, уже и чесать нечего... Вот тебе и зубы... Ногти на всех пальцах изгрызешь, а толку от этого — пшик...
Вор в законе хитро улыбнулся, а, может, это так показалось Сидоренкову, затем повернулся в кресле, достал со стола сигареты, зажигалку.
— Будешь?
Следователь отрицательно повел головой.
Сухо щелкнула зажигалка. Через миг Поддубный затянулся, выпустил изо рта дым.
— Думаешь, в нашем царстве-государстве все чинарем? Ошибаешься, хоть ты и мент, и следователь. Чинопочитание у нас тоже в почете.
— Чего тебе бояться? Ты же на верхушке айсберга.
— Который снизу подтачивают все, кому не лень. Меня за неполных тридцать пять знаешь, как жизнь помотала? — Поддубный хмыкнул. — Никому не изливался. И почему тебе все это плету? Житуха не только выдергивалась надо мной. Нет, она плела черную паутину смерти с самого моего дня рождения. Лишь годы, проведенные на нарах, для меня — песенка. Все остальные — сплошная чернуха... Вот и выходит, что и я... почти «беззубый провинциал»... Все спешим, спешим, куда-то бежим, мчимся наперегонки, а цель у нас одна — гроб и могила. Уж в этом нам никому не откажут.
— Хотя кому-то с музыкой, а кому...  Я в такие игры, как твои ребята, не играю. Зачем все это? Из человека сделали посмешище...
— Да не о Французе, то бишь, не о Короткове речь. Последний заслужил и не такого наказания. Пускай теперь помается в бомжах на огромных просторах России без паспорта, без денег, без ничего... Или по колониям, ежели чего натворит. Хотя он труслив... А будет базлать, что он, мол, настоящий Антон Зиновьевич Коротков — кто поверит? Каждый его знакомый накостыляет или пришибет. Так что место ему в подвалах домов — раз. В психушке — два. Или на зоне — три. А вот на зону бывшему миллиардеру лучше бы и не соваться вовсе...
— Понятно. О ком же тогда речь? Может, о нашем Севастьянове или  генерале Осколкове?
— Что ты, — Поддубный поднял голову на Сидоренкова. — О Севастьянове и говорить нечего. Даже удивляюсь, как он до полковника дослужился? Никому ничего, да и у самого ничего. А вот Осколков — другое дело. Как говорят, птица иного полета. Теперь он живет «честно». Вернее, старается это показать для всех. — Глаза вора в законе развеселые. — Иногда у генерала Осколкова получается. Знаешь, сколько на нем контор? Двадцать семь процентов лучегорских — его.
— Не понял.
— А что понимать? Эти конторы открыты, конечно, не на Осколкова или на его ближайшее окружение: на дочь, на свата,  на брата... Нет. Он просто «качает» с каждого, грубо говоря, четвертого предприятия, фирмы, девяносто пять процентов. Остальные пять — для отмазки. Короче, самая, что ни на есть подстава, лажа... И живет, скажу тебе, как король...
— Я бы не сказал. Лишний раз в столовую не пойдет. Секретарша его как-то призналась, что генерал экономит... Хочет дачу построить.
— Где не спрашивал?
— Когда участок купит, тогда, может, и спросят.
Поддубный хмыкнул.
— Если мои не спросят — больше некому. А ты — чудак, Григорий Николаевич. У Осколкова уже пять дач. Правда, они далековато от Лучегорска, но места там, скажу тебе, класснейшие. Юг, теплынь, заграница.
— Крым?
— Одна в Ялте, я тебе покажу, здесь недалеко. Другой «домишко» — неподалеку от Евпатории, есть в Варне...
— Вот почему он на Майнаки каждое лето наведывается, путевку «выбивает»...
— То-то и оно. Кстати, мы ему вынесли приговор.
— Не понял. Осколкову? А если я с бодуна кому-нибудь сболтну.
— Не успеешь.
— Ну, ты даешь. Как же мне поступать? Нас же, всех ментов, в «ружье» поставят, а, может, и к «стенке», если не раскопаем, кто, так сказать, Осколкова фьюить...
— Не боись. Все помечено, отмечено, заметано. Осколков не открестится, как бы ему этого не хотелось. Это тебе, господин следователь, не государственный суд, а воровской. Помнишь Жеглова: «Вор должен сидеть в тюрьме».
— Так это же про вас.
— Мы... Что мы? Раньше это было да. А сейчас шушера одна. Ворья развелось по России, да и по СНГ — мать моя, женщина! Их не достать, да и не будут они сидеть в тюрьме. Разворовали Россию, Украину, да и другие бывшие советсткие союзные республики, пустили по ветру миллиарды зелени, забрали у народа даже его сбережения, которые он доверил государству, и бьют себя в грудь: мы за вас, труженики, мы с вами. Труженики прелые сухари жуют, они — рябчиков... Как в свое время при Маяковском... Вот, Гриша, я сказал все, что хотел сказать на данный момент. Для того, чтобы все сказать, не хватит жизни...
— Ну, тогда ты хотел мне поведать о Московском?
Поддубный кивнул.
— Боязно крутить дальше... Сам знаешь, что по мне стреляли... С некоторого времени я — заказная дичь, так что...
Поддубный ожидал, по крайней мере, услышать от следователя уклончивый ответ, но отнюдь не прямое доказательство того, что он боится. Хотя и сам вор в законе чувствовал себя несколько неуверенно. Ощущал, что с какого-то времени уже  не полностью контролирует обстановку в своем «царстве-государстве».
— Ответ понял. Тебе, небось, не интересно тогда знать, кто правит у нас бал в царстве-государстве?
Сидоренков кисло улыбнулся, но ничего не ответил.
— Вот именно. Бал у нас правит беззаконие... Кстати, ты точно сегодня отчаливаешь?
Сидоренков кивнул.
— Думал, что еще на пару деньков задержишься...
— Нет, никакого желания. О Московском, если что, узнаю от тебя и в Лучегорске. Со мной такая дама едет в СВ, что...
— Ты даже на СВ расщедрился? — поднял удивленные глаза на Сидоренкова Поддубный. Насколько я помню, тебе назад купейный мои ребята купили...
— Мадам расщедрилась...
— Ну, тогда другое дело... — Поддубный рассмеялся. — Хотя, ты там смотри... Почти семнадцать часов, а, может, и больше вдвоем с хорошенькой дамой, да еще и в СВ... Измотаешься, Григорий Николаевич, вдрызг...
— Не боись. Этого не будет...
— Зачем же тогда...
— Дама самых честных правил...
— Оно то так, но, сам понимаешь... Да, кстати, ребята отвезут тебя на машине к поезду.
— Троллейбусом доберусь.
— Еще чего. Я сказал, отвезут. А сейчас — объедать запасы наших поваров.
— Я уже перекусил, — попробовал сопротивляться Сидоренков, но вор в законе настоял на своем.

* * *
В Лучегорске неожиданно потеплело. После морозов снова расхлябило. Серая холодная река встретила Поддубного и Иванькову неприветливо. Если к этому добавить еще и дождь — нудный, моросящий и тоже холодный, часто переходящий в снег  — все «прелести» были налицо. Тамара, несмотря на то, что куталась в плащ, продрогла. Она обиделась на Поддубного. Потому, что заставил ее переться через весь город к реке. Девушка смотрела на воду и молчала. Молчал и Поддубный, который до сих пор не сказал, зачем он ее вызвал сюда. Когда он позвонил из аэропорта Симферополя, то был предельно краток:
— Встречаемся в восемь утра у шестого причала. Никому ни слова!
Сказал и положил трубку. Ни тебе привычного «приветик, сестричка», ни «целую в ушко»... А грубо и безотлагательно. Почти чуть свет! Да она еще спала, когда позвонил. С трудом сообразила, кто  звонит и зачем?
И она, дура, сорвалась с постели, поехала. Даже кофе не выпила. Нет, чтобы хоть оделась теплее. Как была в тоненькой кофточке, набросила на нее осенний плащ — в зиму-то — и побежала сломя голову. Конечно, если бы это была только иллюзия присутствия, все меняло бы. Но все не так. Тамара настолько продрогла, что девушке казалось, что она, побудь еще хоть немного у ставшего ей враждебным шестого причала, совершенно закоченеет...
— И что мне хотел сказать? — во второй раз спросила Иванькова. Она даже не знала, что он  приехал к реке прямо из аэропорта на такси. Никто из его подчиненных даже не знал, куда делся их шеф. Шестерки проморгали на выходе, хотя свою «Волгу»  в Липецке на стоянке у аэропорта он видел. Поскольку был без багажа, а только с пакетом, в котором для виду лежало пару килограммов винограда, Поддубный прошел пару кварталов, поймал такси и был на месте...
Поддубный докурил сигарету, запустил окурок в темную воду реки, повернулся к Тамаре:
— Плохие дела, — выдавил он.
— О чем ты, Володя?
— Мне сообщили, что тебя сегодня могут убить, поэтому ты должна скрыться, уехать из города, перекраситься, сделать макияж...
— Может, еще и приклеить усы? — взметнула на Поддубного свои глаза Тамара. — Или сделать, как Короткову пластическую операцию, чтобы никто и никогда больше не узнал мой «фейс»?
— Может быть, — проговорил Поддубный. В его притушенных глазах Тамара увидела грусть. Обычного блеска в них не было. — Достали меня по самое «во», — Поддубный провел большим пальцем по шее, вздохнул.
— Что, переворот в вашем царстве-государстве, — почему-то съязвила Иванькова, о котором ты столько все время мечтаешь?
— Ну, зачем ты так? Наше царство-государство...
— А как? Как прикажешь понимать угрозу в мою сторону и тому подобное. От кого ты скрываешься, Володя? От своих же? Что вы там не поделили? Кстати, тебе не кажется, Поддубный, что ты с определенного времени начал путаться в своих отнюдь не приятных, а, порой, и противоречивых выводах?
— А есть ли выводы, Тамара, вообще? Мне кажется, что их пока что нет.
— Ты сможешь выразить обоснованные версии по поводу того, что тебя предали свои? Естественно, что можешь. Но это не говорит о том, Володя, что ты, как сам только что заметил, знаешь, кто именно стал тем предателем. Как по мне, то тебя предал даже не один человек, а весь ваш клан.
— Загнула дальше некуда, — Поддубный снова повернулся к стылой реке.
— Главное, чтобы не перегнула, — тут же отпарировала Иванькова.
Поддубный промолчал. Иванькова подошла на шаг ближе к нему, взяла его голову в ладони и повернула к себе лицом.
— А ведь я все-таки права, — констатировала факт. — Правда же?
Поддубный молчал и только смотрел на нее. Глаза у него были серьезны, губы сжаты. Затем он отстранил ее руки, сжал ладошка к ладошке. Видно было, что напряжение не покидает вора в законе ни на секунду. Потом вдруг с болью выдавил:
— Беда пришла в наш дом, Тома. Беда!
Тамара ожидала даже такого поворота, но никогда не думала, что Поддубный будет так переживать, что воспримет все так близко к сердцу. Боль была у него на лице, боль читалась и в его фигуре, ставшей как-то сразу мешковатой, такой, словно на нее навалили полтонны груза.
— Вот и пойми наше царство-государство... Чего я не учел? Что упустил, и когда? У кого испросить совета?
Говорил Поддубный как бы с самим собой, глядя на воду реки, песчаные края которой, благодаря образовавшемуся на них несмелому ледку, раздались вширь, словно завоевывая водную гладь. Затем он снова резко повернулся к притихшей Иваньковой:
— Да, Тамара, картина, скажу тебе, неприглядная. — Это меня и раздражает, и страшит.
— Ты все время пытался держать в своих руках даже то, чего не следовало, что могли сделать твои шестерки. Вот, образно говоря, Володя, и надорвался. Ты не хотел будоражить и подставлять свою команду, хотел быть для прошедших нары и тех, кто вылеживает на них бока и до сих пор, отцом, благодетелем, а они тебя нагло подставили. Я понимаю, что тебе больно это слышать, но разве я не права? Понимаю, ты хотел, чтобы я дала хоть какой-то стоящий совет? Я переживаю за тебя, мне больно видеть, как мучаешься, но что я могу? Я даже не знаю, Володя... Может, Федоров?
Поддубный упрямо сжал свои кулаки до такой степени, что ногти пальцев, раня кожу, впились в ладонь подобно острым ножам.
— Об этом поговорим позже, а сейчас слушай и запоминай. Меня действительно, как ты и предположила, предали, Тамара. Нагло предали. Подставили...
— Я же говорила тебе... — начала, было, Иванькова, но ее опять же перебил Поддубный:
— Ты меня сегодня можешь выслушать не перебивая? — в голосе названного брата была боль, глаза его на миг вспыхнули огнем, но тут же потухли. — Я на идиота не похож, но сейчас как бы вне закона. Нашего закона, воровского. Надеюсь тебе понятно? Сегодня улетаю в Крым, в Ялту. Сказали, что Королек домой не поехал, а ошивается там. Там я его и достану.
— Ты же только что приехал оттуда, Володя...
— Ничего. Расправлюсь с предателем, ¬— видно было, как Поддубному трудно говорить о Корольке, что он предатель, — и тотчас вернусь сюда. Он, скотина, едва не отпустил Француза. Помешал Китаец. Если что случится со мной, обращайся к Китайцу. Он один меня не предал. Думаю, он тебе поможет...
— Да что с тобой может случиться? Ты же такой сильный, и у тебя масса друзей...
— Была масса, а сейчас, Тома... никого, кроме тебя и Китайца. Ментов Федорова и Сидоренкова я в счет не беру. Как бы они не относились ко мне — я вор в законе, а они — менты... — Поддубный вздохнул. — Пойдем, продрогла. Дома не появляйся, пока я не скажу или Китаец. Никому из наших не верь. Где я — не знаешь. Поняла?
Тамара кивнула, затем спросила:
— Даже Федорову?
— Уж лучше никому, чем нарваться на бо-ольшие неприятности, — голос у Поддубного был так суров, что Тамара поняла: названный брат говорил очень серьезно.
— Значит так. Пятьдесят тысяч долларов найдешь в семидесяти метрах отсюда. Видишь, наклоненное дерево.
— Не надо мне никаких денег, Володя...
— Ты видишь наклоненное дерево? — упрямо гнул свое Поддубный.
— Вижу, — поняв, что пререкаться — себе же в тягость, — согласилась Тамара.
— Рядом с ним — березка. Видишь?
— Не слепая, — ее почему-то начал злить тон Владимира.
— На березке вырезаны цифры.
Далее Поддубный проинструктировал девушку, где взять деньги. Оказалось, что цифры говорили о номере столба вдоль железной дороги. Рядом в земле и лежали закопанные доллары.
— Еще пятьдесят тебе даст Китаец.
— Да не нужны мне эти деньги, Володя. Уж лучше ты...
— Все, поехали, чтобы я не опоздал на рейсовый самолет. Прибуду — позвоню. Если меня не будет дней семь, не ищи. Значит я...
— Володя...
— Я все сказал! — Неожиданно он отстранил Тамару от себя и опять же резко бросил:
— Все, поехали.

* * *
Посадку на скорый поезд Симферополь — Москва объявили за двадцать минут до отхода. Как не осматривался, Сидоренков не увидел в перронной суматохе Татьяну. Сел в вагон. Расставаться с теплым Крымом ему почему-то не хотелось, но дома ждала работа и семья.
«Ну вот, подвела Татьяна», — подумал он, когда поезд начал медленно набирать скорость и перрон вскоре остался позади.
Ему предстояло почти сутки ехать одному в СВ. Надо же! «Лучше бы взяли купейные билеты... Ну, ладно, хоть раз в жизни проедусь как господин, по высшему в СНГ классу».
За вагонным стеклом проносились скупые крымские пейзажи. Он вздрогнул, когда в дверь постучали.
— Да, да, — хрипло бросил, но весь напрягся.
Дверь приоткрылась и в купе появилась молоденькая проводница:
— Извините, можно Ваш билет? — спросила.
Сидоренков достал из кармана билет и протянул девушке.
— Спасибо. Постель вам принести сейчас или чуть позже? — поинтересовалась. — Кофе, чай, печенье?
— Да нет, спасибо, чуть попозже,  улыбнувшись в ответ, сказал Сидоренков.
— Когда понадоблюсь, нажмете на эту кнопку, — посоветовала проводница. — Странно, у меня в ведомости числится еще один пассажир. Видимо, отстал, — уже выходя из купе, сказала она то ли для Сидоренкова, то ли для себя.
«Значит, у Татьяны что-то не получилось, — подумал Сидоренков, когда за проводницей закрылась дверь. — Сама говорила, что впервые отошла от правил. Может, ее уже кто-то бабахнул? Там, в Ялте, или в Симферополе. У них это все быстренько происходит»...
Достав из сумки тапочки, наклонился, чтобы развязать шнурки на туфлях и в это время дверь в купе распахнулась.
— Ну, вот и я, привет, — Татьяна вскочила в купе, словно на пожар.
— Привет, — подняв голову, удивленно произнес Сидоренков. — Откуда?
— От верблюда, — падая на диван, бросила девушка. — С трудом оторвалась от хвоста.
— И за тобой...
— Татьяна хмыкнула.
— Кому как не тебе, следователю, знать об этом. Все мы под Богом ходим и... под пулей. Я ведь не выполнила задание, а авансы взяла.
— И кто же за тобой...
— Да кто ж его знает? Если бы у меня был один заказчик, вычислила бы, а так... Ну, ладно, как у тебя?
— Как видишь, домой еду. Только что проводница была, билет забрала, кофе или чай предлагала, за постель уплатил...
— Вот, кофе, двойной и без сахара, — сразу же выпалила Татьяна. Закажешь?
— Конечно, — ответил Сидоренков и нажал на кнопку вызова.
Проводница словно была у двери, сразу же заглянула в купе:
— Вызывали? — спросила она, ничуть не удивившись появившейся в купе вместе с Сидоренковым молоденькой попутчицы.
Сидоренков кивнул и тут же спросил у Татьяны:
— Билет у тебя?
Татьяна, порылась в сумочке, протянула проводнице билет.
— Будьте добры два кофе. Один двойной и без сахара, один одинарный с двумя ложечками сахара.
— Сахар у нас в пакетиках.
— Ну, тогда в пакетиках.
— С лимоном?
— Если можно. И печенье. Будешь? — теперь Сидоренков обратился уже к Татьяне.
— Буду.
— Постель у нас стоит... — начала, было, проводница, но Татьяна ее перебила:
— Знаю, — и протянула проводнице купюру.

* * *
Забравшись с ногами на диван, Татьяна медленно пила кофе. В глазах у нее играли оркестры жизни.
— Знаешь, а я рада, что не укокошила тебя ни в Лучегорске, ни в Ялте, и мы сейчас едем вместе в СВ.
— Откровенно говоря, я тоже, — Сидоренков улыбнулся. — Еще в Лучегорске я понял, что попал как кур в ощип. Сижу за столом и думаю «Да, вляпался ты, Гриша, обгадили тебя со всех сторон все и всем, чем могли». Понимал, что придет время, и я все равно умру, но не представлял, что это произойдет так скоро и в таком месте...
Татьяна кокетливо улыбнулась:
— Нынче смерть, Гриша, стала реальностью. И отнюдь не виртуальной...
— Парадокс. Я как бы между двух огней. Надо же, мент, следователь и связался с ворами. Я их должен ловить и сажать, а не распивать с ними бесконечные мировые сто грамм и другое. Дораспивался. Вляпался. Сусанин. В голове у меня такой кавардак, что...
— Ты меня не сдашь в ближайшее отделение милиции? Я ведь... чистильщица, киллер, Гриша, и на мне не одно мокрое дело, хотя перед тем, как идти на него, я всю подноготную изучаю. Если виновен — получи пулю в лоб...
— А если невиновен, а его или ее тоже надо убрать? Вот заказали тебе, к примеру, меня... Ты ведь кто? Киллер...
— Знал бы ты, как мне это слово не нравится...
— Ну, ты, Татьяна, даешь... Стреляешь по живым целям и...
— Стреляю, от этого не отказываюсь, но киллер — не по мне... Эта иностранщина, знаешь, где у меня?
Сидоренков развел руками...
— Вот.
— И как же по тебе, если не секрет? Убийца?
— Я тебе уже говорила. Забыл? Я — чистильщица, охотница.
— Звучит-то как, почти похотница...
— Ну, знаешь, Григорий, не ожидала от тебя подобного услышать, — Татьяна, как показалось Сидоренкову, насупилась.
— От меня и не такое можно услышать. Ведь я кто? Сле-до-ва-тель, мент поганый. С контингентом таким приходится речи вести, что послушаешь — закачаешься. Уж на что русский язык богат... О чем угодно можно столько синонимов выискать, что присвистнуть можно.
— К примеру, — Татьяна чуть отошла.
— К примеру, зек. Но можно назвать и уголовник, сидун, колючник, зонный, бык, наклепник, нарник...
— Ладно, верю. Взял бы, да и словарь воровских синонимов составил. По твоей части.
— А вот это уже не по моей части, — Сидоренков развел руки.  — Так о чем мы?
— О том, где я, так сказать, убрала добычу. И будешь ли ты меня сдавать первому попавшемуся менту.
— Мент перед тобой.
— Извини, я имела в виду в ближайшее отделение милиции или полиции.
— Ну, во-первых, доехать до России, а там оно покажет. Не буду же я за границей разбираться, что и как? Не поймут. Себе ж в тягость. Уж лучше на родине...
— Нашепчешь им, кто я? Ну, например, в Белгороде, при проверке документов на границе.
— Туда еще нужно доехать, — Сидоренков рассмеялся. — Кстати, Тань, скажи откровенно, ты могла бы убить, например, молодую парочку из соседнего купе?
— А что, тебе это надо? — ее глаза вспыхнули заинтересованностью.
— Да нет, я просто так спросил.
— Все, ладушки, — Татьяна поставила стакан на столик. — На пару минут я хочу попросить вас, уважаемый следователь, выйти.
— Чтобы ты достала пистолет и успела накрутить глушитель — как-никак, а перед тобой возможный «сдатчик»?
— Чтобы я переоделась.
— Я отвернусь.
— Ну уж нет, обойдешься. Я тебе, Григорий Николаевич, не девушка по вызову, и не жена.
— Все понял, — Сидоренков встал и прошел к двери. — Слушаюсь и подчиняюсь, хотя, видит Бог, хотел бы остаться...
— Бог пусть видит, ему все дозволено, на то он и Создатель, а тебе, — Татьяна развела руки. — Выметайся! И дверь поплотнее прикрой.
Едва слышно разошлись и сошлись двери. В проходе стояли две девушки и черноволосый мужчина лет сорока. Как показалось Сидоренкову, мужчина подозрительно посмотрел на него, но тут же, не успели их глаза встретиться, отвел их в сторону. И еще Сидоренкову показалось, что он уже видел этого человека. Но где и при каких обстоятельствах, вспомнить не мог.
«Возможный «пастух», — взял на заметку незнакомца Сидоренков, — хотя, может, я перестраховываюсь. Нужно сказать Татьяне».
Спустя пару минут дверь из купе приоткрылась:
— Входи, я уже, — негромко сказала Татьяна.
Сидоренков бросил взгляд вдоль прохода. Парочка целовалась взасос. Черноволосого незнакомца и след простыл. Вошел в купе, прикрыл дверь.
— Ты чего такой настороженный? Обидела чем-то? — тут же, заметив перемену в его настроении, спросила Татьяна.
— Нет. Мне кажется, что в коридоре я видел «пастуха». Этого черноволосого я уже где-то встречал, Таня.
— Это интересно. Я оторвалась от хвоста. Точно. Они не могли вычислить. Хотя... — в голосе, сначала уверенном, проскользнули неуверенные нотки. — Где же я прокололась? Я оставила их в Симферополе, кажется, на улице Эскадронной. Там поймала такси. Намотала за двадцать минут километров до тридцати. На перрон выскочила тогда, когда поезд уже норовил показать мне свой хвост. Вскочила в предпоследний вагон.
— Могла отстать.
— Не отстала же. Возможно, кто-то остался на Симферопольском железнодорожном вокзале и следил за мной? Но узнать меня было сложно. Я — в парике, вывернула куртку, и она стала не зеленой, а красной...
— А если твои «пастухи» дальтоники и им по фигу — и зеленый, и красный цвет для них один? А? Так что твое переодевание им до лампочки. Для дальтоника главное фигура, рост, овал лица, если женщина — ножки, извини, попка, а уж потом цвет.
— Ты знаешь, не учла, — серьезно ответила Татьяна, не заметив, что Сидоренков пошутил, чтобы несколько разрядить обстановку. — Придется проверить. Ты переодевайся, а я пройдусь по вагону, понюхаю, взгляну...
— Да брось ерундой заниматься. Отдыхай. Ты, как я вижу, фанатик своей профессии, и это, знаешь, думаю, тебе во вред. Учись расслабляться, Таня.
— Это не ерунда. Особенно в нашем деле, — упрямо и собранно сказала Татьяна и встала с дивана. — Жизнь до пределов заполнена проблемами и неприятностями, которые мы сами же себе создаем, а потом распутываем.
— Ну, давай, охраняй меня, а я малость сосну, — улыбаясь, проговорил Сидоренков и прилег.
— Сосни, сосни, при таком раскладе, можно и вообще не проснуться, — произнесла Татьяна и выскользнула из купе.
Сидоренков закрыл глаза, но после сказанного Татьяной он действительно не мог уснуть. Он превратился в слух.

* * *
Татьяна вернулась в купе уже после Джанкоя.
— Ну и что нам скажет Охотница? — тут же, едва шевельнулась дверь, приподнялся на локте Сидоренков.
Девушка была как нельзя собрана, строга:
— За нами действительно увязался хвост. Правда, он один. Тот, что ты говорил. Я его успокоила.
— Ты убила черноволосого?
Татьяна с трудом улыбнулась:
— Ссадила с поезда. Плохо стало человеку. Возможно, сердечный приступ. В Джанкое забрали медики.
— Как это ты?
— Секрет фирмы.
— А для меня не может быть никаких секретов, уж если мы повязаны не ниточкой, а канатом.
Татьяна вздохнула и плюхнулась на диван:
— И для тебя. Если он не сообщил своим, все нормально. Мобилки у него с собой не было. Видно, не рассчитывал на то, что останется один...
— Ну что же, спасибо. Это дело следовало бы обмыть! Ты меня спасла уже в который раз.
— Следовало бы, — неожиданно для Сидоренкова поддакнула Татьяна, — но в вагон-ресторан не пойду, и тебе не советую. Мало ли кто еще тебя или меня сечет? Этот видимый, но могут быть и те, кого вычислить — проблема из проблем... В нашем поезде двадцать четыре вагона. Из них одиннадцать плацкартных, одиннадцать купейных и два СВ. Все забиты по завязку. Значит, едет сейчас вместе с нами, исключая проводников, бригадира, электрика и двух машинистов одна тысяча восемнадцать человек. Ну, плюс-минус восемнадцать. А из тысячи можно кого угодно отыскать. Надеюсь, понятно сказала?
— Чтоб я ходил в вагон ресторан? За кого ты меня принимаешь, Таня? — Сидоренков приподнял полку и достал из ниши сумку. — Прости, но я не такой богатый человек, чтобы тратиться на вагон-ресторан.
— Впервые от мужчины в присутствии женщины слышу. Обычно, о деньгах не говорят...
— Приходится... Я не миллионер, а милиционер... Хотя, говорят, что миллионеры еще более прижимисты.
Сидоренков уже достал из сумки бутылку крымского шампанского и бутылку подделки вина под «Черный доктор», палку колбасы и буханку хлеба.
— У тебя, наверное, и нож имеется? — почти что съехидничала, или так показалось Сидоренкову, Татьяна.
— Есть, — Сидоренков достал ключи, на брелке которых висел небольшой ножик.
— Ну, тогда мы во всеоружии, — уже весело проговорила Татьяна. — Но куда столько? Ты хочешь меня споить, чтобы потом...
— А почему бы и нет, — нехитро рассмеялся Сидоренков.
— Не выйдет, — Татьяна стрельнула глазами. — Не выйдет, Григорий Николаевич. Кто тогда тебя охранять будет?
— Как сказал бы мой покойный дед, «сообча», — перекривил он.
— Ладно, давай свой нож, я порежу хлеб, а ты наливай. Все равно две трети суток ехать.
— Жаль, что мало, — серьезно сказал Сидоренков.
— Ты не заметил, что я сказала?
Сидоренков мотнул головой.
Татьяна хмыкнула:
— Ну, конечно же, у мужчин одно на уме.
— Может быть, может быть, — почти что проговорил Сидоренков.
— Может, да ничего не будет, — деланно поджав губы, произнесла Татьяна. — Учти, что этим, — она кивнула на бутылки, — меня не споишь, да и не буду я столько пить. И давай забудем и танцы, и жманцы, и обниманцы. Понятно?
Сидоренков согласно кивнул головой.
Негромко хлопнула пробка. Над горлышком взвился легкий «дымок». В стаканах пенисто подскочило вино, норовя перехлестнуть через край, но малость не добралось. Сидоренков налил в самый раз.
— Ну, за что будем пить? — спросил.
— За тебя, — Татьяна подняла стакан.
— А я — за тебя, Таня. Спасибо тебе за все. Бросай свое кровавое дело, и удачи.
Татьяна выпила залпом.

* * *
За окнами вагона вечерело. Наблюдая  за своей необычной попутчицей, Сидоренков про себя отметил, что она создана не для того, чтобы быть киллером, или, как она сама говорила, чистильщицей или охотницей, а для того, чтобы ее любили, чтобы она нарожала побольше детей. Таких же красивых, как и она сама, поскольку Природа дала ей все то прекрасное, которым нужно только восхищаться.
Жизнь же распорядилась иначе.
«Татьяна не убила меня в Лучегорске и в Ялте лишь для того, чтобы растянуть удовольствие», — думал Сидоренков, поглядывая  на прикорнувшую под монотонный стук вагонных колес девушку.
Видимо, почувствовав его взгляд, Татьяна открыла глаза:
— Что ты смотришь на меня, как кот на сало? Сала, как я уже тебе говорила, не будет. Оно еще не просолилось.
Сидоренков отвел глаза и ничего не ответил Татьяне.
— Ладно, подумай над моими словами, а я выйду, «покурю» в  тамбуре.
— Ты ведь не куришь, Таня.
— Иногда это в моей профессии необходимо.
— Киллер — профессия?
— Как знать, — произнесла, словно прошептала Татьяна, доставая из сумочки пачку сигарет и зажигалку. — Ты здесь все же покумекай, а я пошла.
Она встала с дивана, поправила халат и вышла. Дверь, дважды прошуршав, отгородила его от коридора вагона и в купе воцарилась тишина, прерываемая едва слышным перестуком колес.
«Хорошо сказано «покумекай». О чем я должен кумекать? На что Татьяна намекала? На то, что жить мне осталось чуть-чуть? Что она все это время как была охотницей за мной, так и осталась ею? Все правильно. Кошка, поймав мышь, если не голодна, долго с нею «играет», отпуская ее и позволяя иногда даже почувствовать себя свободной, но потом, наигравшись, все равно съедает дичь. Возможно, так со мной решила поступить и Татьяна? Киллеры-профессионалы не отпускают свою «дичь» насовсем. Они ее убивают».
Мысль, появившаяся неожиданно в поезде, когда Татьяна вышла из купе, прочно обосновалась в мозгу Сидоренкова:
«А ведь она могла быть просто подсадной уткой некоего заказчика. Телефонов надавала, об огромных деньгах за меня прожужжала... Если же нет, то она сама стала предметом охоты. Меня убьют другие, но прежде — убьют ее. Это уж, как пить дать! Неужели Татьяна решилась на такое? Зачем? Кто для нее я? Даже не любовник. Рядовая «дичь», пускай и с майорскими погонами... Зачем я ей? Чтобы переспал? Не похоже, хотя она смазливая, да нет, даже красивая. При виде ее все мужчины шевелятся...»
И все же Сидоренков подумал о том, что если он хочет остаться живым, то, наверное, ему бы не стоило ехать с Татьяной в одном купе. То, что столько времени в купе прошло спокойно, без эксцессов, не говорило о том, что и ночь, когда они уже пересекут границу и будут на родной земле, станет такой же.
Вернувшись из тамбура, или, может, из иного места, Татьяна плюхнулась на диван и, загадочно улыбнувшись, спросила:
— Ну что, Григорий Николаевич, покумекал что и к чему, надумал?
— О чем? — спросил Сидоренков, поймав себя на том, что довольно долго рассматривает красивые ноги Татьяны.
— О нас с тобой.
Сидоренков отмахнулся.
— Знаю, что ты отличный семьянин, что у тебя прекрасная жена, растет дочь, но нет такого мужчины, который хотя бы однажды не хотел переспать с другой женщиной.
— Откуда такая уверенность? — спросил несколько опешивший Сидоренков.
— От верблюда, — резко произнесла Татьяна. — Всегда желание женщины не совпадает с тем, что она несет своему избраннику. Это уже доказано.
— Ты хотела сказать...
— Вот именно, это я и хотела сказать, — Татьяна резко повернула к нему голову.
— А сегодня? Сейчас? — Сидоренков почувствовал, как у него снова заблеяло сердце.
— А сегодня, Григорий Николаевич, у меня нет ни желания, ни охоты нести ахинею.
Татьяна встала, и начала стелить постель. Затем, буквально минуту постояв перед ошарашено сидящим Сидоренковым, девушка одернула халатик  и села на уже застеленный диван, ноги чуть прикрыла простыней.
Сидоренков даже не пошевелился.
— Но опять же, ты хорошенько подумай. У нас с тобой еще есть время, чтобы тебе определиться, не то начнутся неприятности, век потом жалеть будешь, — Татьяна хмыкнула, вновь игриво поправив «съехавшую» простыню, которая «освободила» ее загоревшие коленки...

* * *
Неприятности начались много раньше, чем думал Сидоренков: на границе между Украиной и Россией, в Харькове, где поезд останавливался для таможенного и пограничного контроля на тридцать минут. Пограничник почему-то прицепился к удостоверению следователя. Молодому лейтенанту не понравилась фотография в документе. Вернее, печать на фото. Лейтенант потребовал взять вещи и проследовать за ним в пункт для проверки документов.
— Я что преступник? — спокойно спросил Сидоренков.
— Не знаю, проверим. Берите свои вещи и — на выход, — резко сказал лейтенант.
— И не подумаю, — тут же взвился Сидоренков. На резкость он привык отвечать резкостью.
— В таком случае мы применим силу, — безразлично бросил лейтенант, пытаясь отобрать у Сидоренкова его удостоверение.
Лишь тогда, когда Сидоренков попросил вызвать старшего наряда, пограничник с небольшим сомнением взглянув на пассажира, вышел из купе.
— Надо же, нашел к чему, да и к кому прицепиться, — улыбнувшись проговорил Татьяне Сидоренков. — Да, печать чуть расплылась, когда на удостоверение попала кровь, ну и что? Все же нормально... На этом все. Наши погранцы цепляться к моему документу не будут.
Однако Сидоренков был не прав. Буквально через минуту дверь в купе не прошуршала — громыхнула. Ее распахнули со всем прилежным «старанием». В проеме тут же показалась запыхавшаяся, уже знакомая физиономия лейтенантика. За ним змеей вскользнул в купе худющий, как жердь, майор погранслужбы.
— Что за забастовка, гражданин? Сказано пройти за пограничником, значит необходимо идти, иначе мы наденем наручники и выведем из вагона насильно. У нас есть на это права.
— А если ваш лейтенант ошибся?
— Если ошибся, извинится.
— И поезд тю-тю-у... Он меня ждать не будет...
— Это уже ваши проблемы. Предъявите, пожалуйста, ваш паспорт.
— У меня в настоящее время нет паспорта, товарищ майор. Только удостоверение.  — Сидоренков протянул майору свое удостоверение сотрудника милиции.
— Значится так, паспорта нет. — Майор взял у Сидоренкова удостоверение, раскрыл его, небрежно взглянул, затем  поднял на Сидоренкова глаза. — Как же вы тогда пересекли нашу границу, когда ехали сюда?
— Я вообще не видел никого. Поезд прошелестел ночью. Скорее всего, я спал, когда был таможенный и пограничный контроль.
— Странно, — майор снова раскрыл удостоверение, — Сидоренков Григорий Николаевич, старший следователь УБОП города Лучегорска. Так?
— Если там написано, значится так, — не смог не съязвить Сидоренков.
— А если не так?
— Ну, тогда не так, — Сидоренков начинал терять терпение.
— Товарищ майор, — послышался вкрадчиво-слащавый голос спутницы Сидоренкова, которая вместе с тем, деланно надула губы,  —  вы хотите, чтобы я до конца путешествия ехала в купе одна без моего попутчика, который к тому же является и моим мужем...
Майор поднял на Татьяну глаза.
— Вы серьезно? — удивленно спросил он.
Татьяна хмыкнула, но потом взяла себя в руки:
— Конечно серьезно, господин майор. Я без мужа одна дальше не поеду, сойду с ним, и, по секрету доложу вам, что денег у нас осталось кот наплакал, так что тогда придется одалживать, если отстанем от поезда... у вас на дорогу домой... А то, что он никакой не шпион и не преступник, скрывающийся от правосудия, — Татьяна перешла почти что на шепот, — я уверена на все сто процентов.
Майор еще раз внимательно рассмотрел удостоверение Сидоренкова, вернул его:
— В дальнейшем, Григорий Николаевич, ездите с паспортом. Вы едете за границу...
— Хорошо, — послушно проговорил Сидоренков, пряча удостоверение в карман.
— Три дня назад одного с подобным удостоверением поймали, оказался особо опасный преступник. И скажите вашему начальству, чтобы печать получше поставили. Ну, прямо подделка, и все тут.
— Спасибо, скажу.
Как только пограничник вышел, Сидоренков облегченно вздохнул. Понятное дело, его бы отпустили, но это бы стоило времени, нервов и упущенного поезда.
— Ну, ты даешь, — только и успел сказать Сидоренков, как Татьяна тут же почти обиженно отпарировала:
— Никому и ничего я не даю. Да еще незнакомым мужчинам.
Лишь после этих слов Татьяна рассмеялась. Задорно, взахлеб. За ней загоготал на все купе и Сидоренков.

* * *
Когда они вышли из натопленного вагона, Григория и Татьяну обдало добротным морозцем. На замерзший перрон сыпал мелкий снег. Мела ленивая поземка.
— Ну что, пока, Гриша. Даст Бог, встретимся. А нет — не поминай, как говорят у нас, лихим словом. — Татьяна приподнялась на цыпочках, и чмокнула его в щеку. Затем она пару раз провела после поцелуя пальцами, снимая оставшуюся у него на щеке помаду. — Я рада, что у нас с тобой ничего такого не было.
«А могло ведь и быть! — в Сидоренкове взыграл мужчина-самец. — Был бы моложе — не упустил бы шанса. Факт! Стареешь, брат, стареешь!» — Сидоренков хотел было вздохнуть, но что-то не дало ему этого сделать:
— И я, Таня, — он охватил ее, даже в теплой куртке, стройную фигуру, прижал к себе. Пожалел, что это произошло зимой. Летом куда приятнее, чувственнее. Затем чмокнул в щечку. В первый и, возможно, в последний раз.
— Ну, что, останемся друзьями?
Сидоренков с сожалением кивнул.
— Пока, Григорий Николаевич. Я тебя, если что, найду.
Татьяна бросила на плечо сумку и скрылась в подземном переходе. Он не побежал за ней. Зачем? Что толку?
«А все-таки фигура у нее обалденная. А ноги, ноги...  Почти две трети суток вместе, никто не мешал, разве что те погранцы, но это ведь мелочь, и... Дурак я! Ду-у-рак! Упустил такой шанс! Какой же я болван!»

* * *
Боль, по завязку накормленной черной пиявкой, нахально почмокивая, впилась в мозг и расплескалась горячей рекой по обоим полушариям. Густая кровь телеграфно застучала в висках. Поддубному снова стало трудно дышать. Тело не слушалось, хотя он все еще пытался встать. Его нагло подставили.
Извилины в мозгу «шевелились» настолько лениво, что Поддубный не мог вспомнить ничего. После встречи с Тамарой он приехал домой, в свою зимнюю резиденцию. Затем, никого не уведомляя, слетал в Крым. Оказалось, что Королек уже в Лучегорске на зимней базе. Поддубный вернулся домой...  Королька на базе не застал — он уехал на встречу, куда пригласили и Поддубного. Почему он поехал один, не взяв с собой ни одного телохранителя, Поддубный и сам не понимал. Почему-то притупилось и зло на Королька... Да и с Китайцем не пообщался...
Встреча была отнюдь не приятная. Ресторан? Да! Три зарвавшихся залетных «бизнесмена» поставили ультиматум и потребовали от «Ломбарда»... мзду. Среди тех «бизнесменов» застал и Королька...
Как же решился вопрос? Это они его накачали? Нет, разговор был мирным. Точно. «Бизнесмены» после первой рюмки поняли, с кем имеют дело, и с извинением ретировались. Чьи же они? Воронежцы? Да будто бы и нет, а, может, и воронежцы. Затаили зло на него? Не похоже. А, это Королек что-то подсыпал в шампанское, которым вспрыснули удачу после того, как «бизнесмены» ушли. Они укатили на иномарках несолоно хлебавши. Поддубный с Корольком ехали домой. За рулем сидел Королек. Вор в законе еще вспомнил, что все поплыло у него перед глазами, когда они притормозили у светофора на углу улицы Короленко и Цветочной...
Его нагло подставил... первый помощник Королек. Это же беспредел... А ведь он раньше доверял Корольку почти как себе...
Поддубный попробовал открыть глаза. Веки были пудовыми, но все же с огромным усилием ему удалось это сделать.
Он не знал, простонал ли, или за ним усиленно наблюдали, но тут же над головой нависла ухмыляющаяся рожа Королька. Он что-то сказал. Что именно, Поддубный не расслышал, но увидел, что через мгновение, словно из небытия возникла еще одна голова. Да кто же это? А-а... бородка клинышком, колючие мышиные глазки... «Могильщик? Королек продался ему? Тихий, исполнительный, абсолютно безобидный... Выходит, я ошибся. А ведь я доверял Корольку, как себе! Никому нельзя доверять! Никому... А он — слухач, наводчик, счетчик... Боже ты мой! Вот почему иногда были такие провалы»...
На Поддубного нагло смотрел хищник: губы Королька  собрались в тончайшую «нить», а взгляд, словно рентген, пытался пронзить насквозь.
«Ну, нет, этим ты меня не возьмешь, — думал вор в законе. — И не таких ломали и в асфальтное полотно закатывали... Шкура, подлец, предатель...»
Наконец к Поддубному долетел далекий-далекий голос, который с каждой секундой приближался:
— Что будем делать? Прирежем сейчас?
— Он должен подписать тебе документы о передаче дел «Ломбарда».
— Ты прав, — наконец-то Поддубный  узнал голос Королька.
«Тварь подколодная. Кого я пригрел? Змея! Лучше бы его пришили еще на зоне. Кого защищал? Кого вытянул из беспросветного дерьма?» — мысль обидой и огромной болью ошарашила Поддубного.
— Он снова потерял сознание, — услышал недовольно-сердитое, произнесенное Корольком. — Сидит в кресле как истукан. Может, положить на диван?
— Ничего, оклемается и в кресле. Ты ведь лошадиную дозу подсыпал ему в шампанское.
— Искать братва будет.
— Дурак. Позвони, предупреди, что он уехал по делам. В их тебя не посвящал. Тебе что, не поверят?
— Поверят.
— Вот, иди в соседнюю комнату и позвони. Я посторожу... Начнет вякать — отправим в «ящик».
Поддубный прекрасно понимал, что должен превозмочь боль и слабость во всем теле. Обязан. Если не сделает этого,  здесь же превратится в труп. И триумфаторами станут предатель Королек и скотина Московский. Но предателю — предателево. Возможно, он и не справится с Могильщиком, но Королька обязан убить! За предательство!
Не показывая, что все слышит и собирается с силами, снимая кошмар адского зелья, Поддубный чувствовал пусть и неспешный, но прилив сил и ярости. Мозг уже работал на всю возможную мощь. Почти ушла боль, хотя в висках продолжали звонить «колокола», но и «звон» их с каждой секундой удалялся. Не подавая признаков жизни, но восстанавливаясь, Поддубный ощущал радость предстоящей мести.
«Китаец» намекал на слухача, втершегося в доверие. То, что это «домушник», сомнений  не возникало. Уж очень много в последнее время нужных сведений уплетнуло из Дома. А этого ни при каких раскладах не должно было случиться. Все понятно, проклятый Королек... А ведь я ему доверял...»
В комнату вернулся развеселый Королек.
— Ну что, еще в отклепе вседражайший?
Московский хмыкнул, затем шумно вздохнул:
— Моли Бога, чтобы этот коронованный прыщ пришел в себя, да подмахнул бумаги, а не сыграл в ящик еще до того.
— А че, можно сделать, чтобы побыстрее пришел в себя?
— Не терпится стать владельцем «Ломбарда»? — в голосе Московского проскользнула язвинка.
— Ум-гу, — пробормотал Королек. Видимо он сел. Скрипнул стул.
— Водку будешь?
— Ум-гу.
— Чего дрожишь, как осиновый лист? Песенка Поддубного уже почти допета. Отсюда его вынесут менты дней через десять, когда вонь разнесется по всему дому. Пойду из холодильника бутылку принесу.
— Меня не отравишь? — в голосе Королька послышались неуверенные нотки страха.
— Не боись, первым хлебну. Ты мне нужен. Я в международном розыске, как деньги без тебя возьму? А ты... Тебя знают как помощника Поддубного...
— Д-дубик...
— Плюй на всех, но только по ветру.
Поддубный осторожно приоткрыл веки, скосил глаза. Королек сидел почти рядом и тупо уставился в стену. Это было на руку вору в законе.
Осторожно, чтобы не выдать шевеления, Поддубный  приподнял голову, осмотрелся. Понял, что он даже не связан, поэтому было намного легче.
Московский, грохнув дверцей холодильника, звенел стаканами. Еще раз полез в холодильник. Видимо, доставал закуску.
У Поддубного было всего пару минут. Собравшись с силами, вскочил и заученным приемом сначала наотмашь ребром ладони со всей силы хлыстнул Королька по заплывающему кадыку. Затем, для подстраховки двумя пальцами резко тыкнул в точку смерти.
Королек мешком повалился со стула на пол. Рядом, полностью обессиленный упал, потеряв сознание, и Поддубный.
Дело сделано!

* * *
Что произошло после отключки, что заставило Могильщика поменять тактику, Поддубный не знал.
Вор в законе очнулся на полу, связанный по рукам и ногам. Открыл глаза. В комнате был лишь Могильщик. Скорее всего, тот выволок тело Королька в соседнюю комнату. То, что Королек мертв, Поддубный не сомневался. После таких приемов не живут.
Московский не заметил, что вор в законе пришел в себя и быстрыми шагами «измерял» расстояние от стола к окну и обратно.
— Ну и,  —  вяло произнес Поддубный.
Могильщик сразу же преобразился, подскочил к связанному вору в законе и скалой навис над ним:
— Ну, вот и встретились. Хотел меня убить? А вот этого не следовало делать. Ты сейчас подмахнешь документик по «Ломбарду», — Московский подошел к столу, взял пачку листов, ручку. — Знаешь, из кого я выдавил признание? Королек дал мне в руки козырные карты и помог тебя взять. Ты, конечно, молодец, что пришил его. Предатели долго не живут. Если не ты, то я бы убрал его с дороги. Тебе стоит только подписать и не будет мучений. Подпишешь сразу — пущу пулю в лоб, чтобы не мучился. Начнешь вякать, страшная смерть ждет тебя. Я пристегну твои руки и ноги вот браслетками к батарее, и понаблюдаю за тобой этак деньков пять. Жратвы и выпивона мне хватит. А тебя посажу на сухой паек — со жратвой, но без воды. Глядишь, поумнеешь. Квартира не засвеченная, так что...
Московский с листками и ручкой подошел к вору в законе. Положил их тут же, на пол.
— Не хотелось бы развязывать тебя, но как иначе подпишешь. Так и быть, одну руку освобожу.
Московский чуть приподнял Поддубного и начал развязывать руки, накинув перед этим ременную петлю на левую руку вора в законе и привязав ее к батарее центрального отопления.
Удар, которым наградил Московского Поддубный, был настолько сильным, что Московский, задев плечом стул, отлетел на средину комнаты. После этого Черный Дьявол рассвирепел и схватил со стола свой Хекклер-Кох МП-5-К калибра 9 мм и  направил ствол на упавшего на пол вора в законе.
Поддубный, опираясь спиной, лишь чуть привстал с пола и умудрился достать из заднего карманчика брюк метательное колечко, на заточенной до бритвенного состояние кромке которого был яд. У вора в законе не было времени пристраиваться. Единственно, чего он боялся — порезаться до того, как бросит колечко пальцами.
Могильщик уже положил палец на курок.
Колечко вжикнуло и воткнулось точно в глаз Московскому, который перед этим успел-таки нажать на курок своей «пушки».
Голову вора в законе, в которую точно между глаз впилась пуля, отбросило назад и, не смотря на то, что Поддубный опирался спиной о стену, тело развернуло и шмякнуло о пол.
В метре от него еще подергивался Могильщик. Колечко рассекло ему правый глаз и застряло на подступах к мозгу.
В его мертвом левом глазу застыла тоска.

* * *
Сидоренков сошел с поезда в Лучегорске в восемь вечера. Через подземный переход вышел на почти пустую заснеженную привокзальную площадь. Как и в Курске, мела легкая поземка. Было действительно холодно. Даже стойкие частники-таксисты уже разъехались погреться у домашнего очага. К московскому десятичасовому они все равно соберутся на привокзальной. Сейчас же им делать нечего — с проходящего межобластного толку мало. Если и выйдут в Лучегорске один-два человека, и то хорошо. Это не лето...
Мороз крепчал. Ветер нахально коченил руки.
Понимая, что за два часа в сравнительно легкой короткой куртке, хотя и с подстежкой из искусственного меха, промерзнет в ледышку хоть будет стоять здесь, или топать ногами в почти что летних туфлях в холодном  помещении вокзала, Сидоренков решил идти домой пешком напрямик — через парк. Затем, дворами, минут за сорок пять можно было добраться домой. Все равно будет быстрее и надежнее.
До дома добежал минут за тридцать пять — мороз подогнал.
Окунувшись в запахи родного подъезда, почувствовал себя уже наполовину счастливым. Через минуту был у двери. Открыл своим ключом.
— Приветик, — ласково сказал жене, которая, радостная, стояла на пороге.
— Ну, наконец-то. Я уже вся изнервничалась. Какие-то звонки с угрозами, как только ты уехал. Потом один мужик позвонил и сказал, чтобы заказывала похоронную музыку, мол, ожидай, труп твоего мужа скоро привезут...
— Да ну их всех к лешему. Как видишь, Поля, все нормально, жив, здоров. Правда, продрог чуть-чуть. После пятнадцати градусов тепла в Ялте, окунуться в двадцать пять мороза здесь, уж поверь, не очень-то приятно...
— Хотя бы позвонил оттуда...
Сидоренков ничего не ответил, только крепче прижал к себе жену, потом спросил:
— А где наша доченька ненаглядная? Чего папу не встречает?
— Бабушка сегодня забрала.
— Моя-твоя? — как всегда спросил Сидоренков.
— Твоя мама. На субботу и воскресенье...
— Так сегодня, оказывается, пятница? — откровенно удивился Сидоренков.
— Выходит, что так. Совсем задрали тебя преступные группировки. Тут не дают покоя, и там... тоже? Или ты там, по Ялтах и Алуштах, с девочками грелся?
У Сидоренкова закрался червячок стыда — он не мог определить, чего именно. На мгновение всплыла в памяти Татьяна, но только на мгновение. Он  отстранил голову Полины и посмотрел ей прямо в глаза:
— Не изменял я тебе, Поля. Не изменял ни тогда, три года назад, ни сейчас.
— Так тебе возьму и поверю, — голос у жены веселый, игривый, ласковый.
— А все-таки, хорошо дома, — проговорил Сидоренков. — Дай хоть раздеться, и я... Больше недели постились... Или вас кто-то посещал в мое отсутствие?
Полина хмыкнула:
— Посещали. И Каллас, и Переверяну. Все допытывались, не звонил ли, не приехал ли? Я им пожаловалась на звонки... Обещали все проверить, и если что, поймать телефонного злодея. Ну, да ладно об этом... Поешь, прими ванну, и в постель.
— Само собой, — весело ответил Сидоренков и еще раз крепко обнял жену.

* * *
Телефон звонил настырно долго. Уставший с дороги Сидоренков все равно вскочил с постели раньше жены. Босиком прошлепал по холодным плиткам в прихожую, поднял трубку.
— Слушаю, — произнес он чуть хрипловато, со сна.
— Ты еще жив? — спросил приглушенный плохой телефонной связью голос. — Странно выходит, — продолжил все тот же голос, но теперь еще и с ноткой недоумения. — Тебе пора уже давно кормить червей!
Сидоренков хмыкнул и бросил неизвестному абоненту в ответ:
— Как слышишь, жив, здоров, а червей придет время, покормим вместе. Хотя, кто раньше, одному Всевышнему известно.
— Ну, ну, поживи еще самую малость, — сказал все тот же голос, и в трубке послышались сигналы отбоя.
— Кто звонил? — полусонно спросила Полина, — когда Сидоренков из прихожей вернулся в спальню.
— Да так, ошиблись номером, — нехотя бросил Сидоренков и юркнул под теплое одеяло.
— А-а, — еще более сонно проговорила жена и, прижавшись к нему, горячая, тут же уснула.
Сидоренкову было не до сна. Уставившись в темный потолок, он мысленно решил начертить паутинистые нити ото всех дел, которые он расследовал, либо в которых хоть косвенно принимал участие последние пару лет.
Схема выходила изрядной. В центре стоял он, и уже от него во все стороны тянулись извивистые где «нити», а где и «канаты».
«Кто же меня до сих пор пасет? За что?»
Киллерша Анастасия, тьху, Татьяна, во время поездки от Симферополя до Курска такого за сутки понарассказывала ему, что у него должны были мозги стать матом. Ан, нет, с мозгами пока все было в порядке, но некто упрямо и нагло хотел его смерти.
«Ладно, завтра позвоню Поддубному и расскажу обо всем. И Федорову. Да и тремя адресатами, заказавшими меня Татьяне, я тоже займусь в ближайшее время», — подумал Сидоренков, «скомкал» «бумажку» мысленно составленной огромной «схемы» и тут же уснул крепким, здоровым сном.

Декабрь 2010 — июнь 2012

Днепропетровск — Елец — Москва — Днепропетровск

Михаил Ларин