Из детства

                Из послевоенного детства.

         Прочитал на ПРОЗА.РУ рассказ Анны Алексеевны Золотовской как две девчушки 11 и 13 лет, зимой, в пургу ночью, добирались домой 30 километров по просёлочной дороге среди лесов и болот Архангельского Поморья. Рассказ, без сомнения, биографический, из собственного детства

         Почему-то вспомнились ночные вояжи на лыжах по горной тайге Северного и Среднего Урала, но уже в зрелом возрасте. Вспомнил, как неуютно чувствуешь себя в одиночестве ночью, как лезут в голову разные опасения. Это взрослому. А что говорить о детях?

         В детстве мне не приходилось оказываться в незнакомом месте, тем более в лесу, в ночное время одному. Вот вдвоём, не говоря уже о компании, мог без устали идти куда и когда угодно, и сколько угодно.
         Но иногда и в детстве сложные ситуации возникали. О таком случае я сейчас и расскажу.

         Мне было 12 лет. В тот год мы косили сено вблизи станции Крапивенская в полосе отчуждения железной дороги. Нам выделили поляну, на которой в плуговых бороздах были высажены сосенки и ёлочки. Высокая трава затрудняла их рост и мы должны были её скашивать.
         Так путевое начальство решало вопросы по бесплатному уходу за посадками. Мы тоже не были в накладе – получали сено для коровки. Кажется, нам был обещан и грузовичок для его вывоза.
         Другого способа заготовить прокорм скотине не было. Платить за сено денежки не позволяли доходы. А в маленьком городе, как и в сёлах в послевоенное время корова была главной кормилицей. На окраинных улицах коров держали многие семьи, а вот с сеном были проблемы.

         Для ночёвки мы соорудили шалаш, покрыв его от дождя связанной в снопики осокой как это делалось в деревнях испокон веков, но только соломой.
         Супчики варили на костре из запасённых на недель продуктов. В общем, быт нас вполне устраивал и сенокос уже вступал в завершающую стадию.
         Оставалось докосить углы поляны и перетаскать высушенное сено, сложив в стожок у дороги, куда мог заехать грузовик для погрузки.

         В субботу мама  пошла в город за продуктами, пообещав вернуться к вечеру в воскресенье или в понедельник утром. На сутки или чуть боле я остался на покосе главным.

         Утром, по росе подкосил места, где ещё оставалась трава, пообедал и стал переносить вилами копны, складывая у дороги в стожок.
         Стогование в одиночку не клеилось. Пришлось отложить из опасения, что плохо сложенную скирду может промочить дождём. Тучки уже бродили по горизонту и где-то далеко сверкали зарницы.

         Вот тут я и почувствовал, что со мной происходит что-то неладное. Знобило, руки заныли в суставах и ослабли так, что уже не держали ни грабли ни вилы. Навалилась усталость и даже чувство голода исчезло – остатки супа для ужина разогревать не хотелось, как и таскать хворост для костра.
         С наступлением сумерек самочувствие ухудшилось и я решил идти домой. До города  всего 15 километров, к полночи  уже можно было быть дома.  Надеяться на попутку не приходилось, да и не было в то время движения транспорта по шоссе.

         Быстренько прибрался и потопал по уходящему за горизонт шоссе 
Вначале было неплохо, – шёл быстро, но слабость всё усиливалась, а ноги вскоре потеряли чувствительность и я едва ковылял. Появился страх что не дойду. что могу по дороге упасть.
         Я глушил этот страх, вспоминая в уме стихи. В первую очередь поэмы К.Симонова, моего любимого поэта, с которым повезло в прошлом году и повидаться, когда он приезжал на встречу с избирателями.
         На той встрече я и ещё несколько таких же неполноценных граждан, недобравших по 5-6 лет до полноценности и чуть меньше чтобы заявить: «читайте, завидуйте, я гражданин...», оккупировали первый ряд стульев и с немым обожанием слушали глуховатый, слегка картавящий голос  лучшего военного журналиста и писателя.
         А в завершение встречи поэт читал свои стихи и только для нас, по нашей просьбе – поэму «Сын артиллериста».
         Может стихов хватило бы и до города, но километры растянулись, а ноги уже не слушались. навалилось неодолимое желание прилечь и отдохнуть или даже поспать.
 
         К этому времени я подошёл к перекрёстку ж/д с шоссейкой. Впереди была платформа станции Остёр, на которой не было ни какого закуточка, чтобы прилечь. Влево от переезда уходила дорожка к нескольким деревянным двухэтажным баракам посёлка торфяников.
         И страх и желание быть ближе к людям погнали меня в посёлок.
         Припомнилось, что в одном из этих домов живут наши знакомые. Мама указала на этот дом когда шли на покос и я его запомнил. Ноги сами повернули к нему.

         Быстро темнело, вот-вот должен был заморосить дождь
         Зашёл в подъезд. Четыре двери на первом этаже, столько же на втором.  Куда стучать, кого спрашивать, что говорить? Я не знал ни имён, ни фамилии маминых знакомых. Проситься к чужим людям отдохнуть, а тем более переночевать я постеснялся.

         Присел на ящик под лестницей и тут же погрузился не то в сон, не то в небытие. Как долго я пребывал в этом состоянии не запомнилось
         Очнулся когда сверху затопали шаги и услышал голосок: «Мальчик, ты что здесь делаешь?» Я ответил что буду здесь спать. «А гда твой дом?» – не унималась девочка. Пришлось рассказать, что я из города, иду от Крапивенской с покоса: «Вот посплю здесь и пойду дальше».
 
         Девчонка юркнула вверх по лестнице и привела вниз двух женщин, одна из которых была моей мамой. Как оказалось, она по пути зашла к этой знакомой, загостилась до вечера и решила у неё переночевать, о уже утром добежать до города.
         Увидав меня она не могла понять, как я её разыскал. А я и не разыскивал, к тому времени когда зашёл в этот дом я уже ни чего не соображал и встретить  её здесь, конечно, не рассчитывал.

         Завели меня наверх. Сразу же обнаружилось что я полыхаю жаром, а когда стащили с меня френч и рубаху, обнаружили, что всё тело покрыто красными пятнами. Девочка сходила к соседям за термометром и оказалось, что температура у меня около сорока.

         Появилась деревянная бадья, используемая для помывки в домашних условиях. Её залили горячей водой, добавив ещё и из чугуна, в котором варилась мелкая картошка в мундирах.
         Не знаю, что ещё добавляли в эту воду, возможно и какие-то травы, но пар из бадьи благоухал и картошкой и крапивой и полынью и ещё незнамо чем.
         Посадили в бадью и сверху укрыли ватным одеялом, принудив дышать горячим паром. Периодически приоткрывали чтобы не задохнулся. Так меня парили пока не остыла вода.
         Потом помогли выбраться из бадьи и уложили на топчан, закутав тем же одеялом. И я, мокрый и распаренный как в хорошей парной провалился в сон как в забытьё.

         К утру жар спал, я смог двигаться и даже с аппетитом чем-то позавтракал. Как добирались до дому – не помню, но уже через пару дней я снова был на покосе. Ворошил, досушивал и скирдовал сено, а мама ещё пару дней хлопотала в городе насчёт машины.

         Что за хворь на меня тогда навалилась так и не выяснили: мама предполагала простуду, а её знакомая была уверена, что меня укусила гадюка. Лечили народным средством, сразу от того и другого.

         Из всего этого происшествия особенно запомнилось, как я почти в беспамятстве шёл эти несколько километров, скованный страхом, что могу и не дойти.
         Это конечно не то, что ночью в зимней тайге, но, учитывая обстоятельства и моё состояние, тоже несладко.