Тихий Дон и хроники Багровых

 

Ростовский филолог и журналист Марат Мезенцев (1938-1994) в работе "Судьба романов" (Самара, PS press, 1998, c. 75 http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012121&oid=01212 ) отметил почти дословное совпадение двух предложений в "Тихом Доне" и "Записках ружейного охотника Оренбургской губернии" С.Т. Аксакова.

"Тихий Дон" (книга четвертая, часть восьмая, гл. 18): "Ранней весною, когда сойдет снег и подсохнет полегшая на зиму трава,  в степи начинаются  весенние  палы."

Аксаков (собр. соч., М., ГИХЛ, 1956, т. 4, с. 307) : "Рано весной, как только сойдет снег и станет обсыхать ветошь, то есть прошлогодняя трава, начинаются палы , или степные пожары".


      Четвертая книга "Тихого Дона" по мнению большинства исследователей, занимающихся проблемой авторства "Тихого Дона", в минимальной степени принадлежит перу автора основного текста первых трех книг  и в основном написана его непрошенным соавтором.   Зеев Бар-Селла ("Литературный котлован: Проект “Писатель Шолохов” , М., РГГУ, 2005, с. 383-387) предположил, что аксаковский кусок оказался  в "Тихом Доне" всецело усилиями  основного автора четвертой книги: "Таким образом, мы видим, что в 18-й главе четвертой книги повторены все основные образы 43-й главы книги  третьей. Но судьба этих образов различна: это и прямое перенесение ("анчарный" кусок), и попытка имитации (весення природа) и   -  в случае с палами -  вовсе замена близкой по смыслу цитатой из произведения другого автора (С.Т Аксакова)."  Близкими по смыслу цитате из Аксакова Бар-Селла называет следующие пассажи из 43 главы третьей книги "Тихого Дона": "Степным всепожирающим палом взбушевало восстание" и "Тень обреченности тавром лежала на людях. Казаки играли в жзнь, как в орлянку и не малому числу выпадала решка" (тавро - именно выжигают).  Использование аксаковского куска о степных  палах говорит об определенном уровне начитанности, в котором заподозрить лично  М.А. Шолохова, откровенно говоря, трудновато. Отметим, что почти дословное перенесение  аксаковского куска в "Тихий Дон" никогда не было замечено советскими и постсоветскими официозными шолоховедами.  Даже после выхода работы "Судьба романов"   ни один из них не удостоил вниманием  наблюдение Мезенцева, и до настоящего момента Зеев Бар-Селла остается, видимо,  единственным автором, обратившимся к находке покойного ростовского исследователя. Единственной и  очень  косвенной реакцией  шолоховского лагеря на аксаковский след явилось  посещение наследниками Шолохова оренбургского имения Аксаково в  2000 г. и появление информации об этом в газете "Вечерний Оренбург", сопровождавшееся  сенсационным признанием Аксакова любимым писателем Шолохова, что вызвало  язвительную реакцию З. Бар-Селлы в главе "Багровы внуки": "кто Аксакова читал, тот и "Тихий Дон" написал!" (указ. соч., с. 384).


       Попытаемся выяснить, есть  ли еще аксаковские места в "Тихом Доне.  Ранее подобное исседование мы провели для 4 авторов - М. Загоскина, Ф. Сологуба, Г. Сенкевича и М. Арцыбашева, отталкиваясь от  факта обнаружения А. Венковым и З.  Бар-Селлой единичных реминисценций из их произведений в "Тихом Доне" . Оказалось, что для каждого из 4 авторов, нашлось уже более десятка (иногда близко к 20) реминисценций в"Тихом Доне". Сколько-нибудь уверенно предположить, что и Аксаков может пополнить этот ряд, до начала исследования, разумеется, не представлялось возможным.  Как будет видно,  большинство произведений   С.Т. Аксакова -  "Семейная  хроника", "Детские годы Багрова-внука", "Записки об уженье рыбы", "Записки ружейного охотника Оренбургской губернии", "Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах" -  такие реминисценции содержат. Тексты Аксакова  цитируются по  4-томному собранию сочинений (М., ГИХЛ, 1955-1956).

    
    
Для начала более подробно рассмотрим фрагменты со степными палами из "Записок..." Аксакова и "Тихого Дона". 



"Записки ружейного охотника...", собр. соч., т. 4

  Рано весной, как только сойдет снег и станет обсыхать ветошь, то есть прошлогодняя трава, начинаются палы , или степные пожары
<...>
 в разных местах то стены, то реки, то ручьи огня лезут на крутые горы, спускаются в долины и разливаются морем по гладким равнинам. Все это сопровождается шумом, треском и тревожным криком степных птиц. Хорошо, что степные места никогда не выгорают все дотла, а то негде было бы водиться полевой птице. <...>  Огонь, бежавший широкою рекою, разливая кругом яркий свет и заревом отражаясь на темном небе, вдруг начинает разбегаться маленькими ручейками; это значит, что он встретил поверхность земли, местами сырую, и перебирается по сухим верхушкам травы <...>  Сначала опаленные степи и поля представляют печальный, траурный вид бесконечного пожарища; но скоро иглы яркой зелени, как щетка, пробьются сквозь черное покрывало, еще скорее развернутся они разновидными листочками и лепестками, и через неделю все покроется свежею зеленью; еще неделя, и с первого взгляда не узнаешь горелых мест.    Степной кустарник, реже и менее подвергающийся огню, потому что почва около него бывает сырее: вишенник, бобовник (дикий персик) и чилизник (полевая акация) начинают цвести и  распространять острый и приятный запах.
 Вся степная птица, отпуганная пожаром, опять занимает свои места и поселяется в этом море зелени, весенних цветов, цветущих кустарников; со всех сторон слышны: не передаваемое словами чирканье стрепетов, заливные, звонкие трели кроншнепов, повсеместный горячий бой перепелов, трещанье кречеток. <...>

  Все полно жизни, свежо, ярко, молодо и весело!..

<...>
с. 309-310:
вырастает молодая зеленая отава; станицы тудаков и стрепетов любят бродить по ней и щипать молодую траву, даже гуси огромными вереницами, перемещаясь с одной воды на другую, опускаются на такие места, чтобы полакомиться свежею травкою.

с. 337:
на горелом месте никакая птица гнезда не вьет.


"Тихий Дон", книга четвертая, часть восьмая, гл. 18
с. 308:
 
Ранней весною, когда сойдет снег и подсохнет полегшая на зиму трава,  в степи начинаются  весенние  палы. Потоками  струится  подгоняемый  ветром огонь, жадно пожирает он  сухой  аржанец,  взлетает  по  высоким  будыльям татарника, скользит по бурым верхушкам чернобыла, стелется по низинам... И после долго пахнет в степи горькой гарью  от  выжженной  и  потрескавшейся земли. Кругом весело зеленеет молодая трава, трепещут над  нею  в  голубом небе бесчисленные жаворонки, пасутся на кормовитой зеленке пролетные  гуси и вьют гнезда осевшие на лето стрепета.  А там, где прошлись палы,  зловеще чернеет мертвая, обуглившаяся земля. Не гнездует на  ней  птица,  стороною обходит ее зверь, только ветер, крылатый и быстрый, пролетает  над  нею  и далеко разносит сизую золу и едкую темную пыль. Как выжженная палами степь, черна  стала  жизнь  Григория.





     Был приведен без пропусков весь фрагмент из "Тихого Дона", связанный со степными палами. Практически весь он  являет собой переработанный текст Аксакова с внедрением в него пушкинской реминисценции. Сетование натуралиста  "негде было бы водиться полевой птице", усиленное в следующее главе об охоте на кроншнепов - "на горелом месте никакая птица гнезда не вьет"  развито в, по З. Бар-Селле,  "анчарный кусок" (выделен в таблице курсивом, кажется и эта, общедоступная, реминисценция осталась незамеченной шолоховедами, как, впрочем и М. Мезенцевым, во всяком случае он не упоминает здесь иного следа, кроме аксаковского). Приятный запах, постепенно появляющийся после палов, заменен по контрасту  на запах "горькой гари", в соответствии с настроением героя "Тихого Дона".  Последнее  предложениеАксакова из "палного фрагмента "Все полно жизни, свежо, ярко, молодо и весело!.."  практически завершает обширный (почти 2 с половиной страницы)  фрагмент о палах (самое последнее у Аксакова - всего лишь напоминание "Таковы степные места  в Оренбургской  губернии в продолжение мая"). В "Тихом Доне" последнее предложение во фрагменте с палами -  опять-таки на контрасте - "Как выжженная палами степь, черна  стала  жизнь  Григория" (далее упоминается гибель Аксиньи уже без реминисценций).     Правда уже за пределами "палного" фрагмента, но всего лишь страницей позже, у Аксакова идет предложение о гусях и молодой отаве (траве, выросшей на месте скошенной), также использованное в данном фрагменте  "Тихого Дона".

     Вывод из  нашего небольшого анализа сюжета "степные палы" следующий -  данный фрагмент из  "Тихого Дона",  видимо, все же  создан  основным автором  романа, который и использовал  "Записки..." Аксакова, так, как он использовал и других авторов.  Тем больший интерес представляет дальнейший анализ текстов Аксакова  с данной точки зрения.

   Фрагменты из 1-2-й книг "Тихого Дона" далее  берутся по рукописи "черновой редакции" по изданию ""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи", М.. ИМЛИ, 2011 (далее - ТДДТР); сканы - на сайте Фундаментальной электронной библиотеки "Русская литература и фольклор" (ФЭБ) , в отдельных случаях, приводится также текст из последующих рукописных редакций или,  для фрагментов из 3-4-й книг,  из  печатного текста.



       Сравнение рыбы с печным заслоном.

       Аксаков, "Детские годы Багрова-внука", т. 1, с. 390. : "Вот лещ-то! Ровно заслон" (то, что заслон - именно печной, а не какой-то еще, подтверждается  упоминанием печного заслона как эталона широты для животных или их частей  опять-таки в "Детских годах..." , с. 537: "Посмотрите на уши, точно печные заслоны", обладатели заслонных  ушей - "две чудовищных свиньи, каждая величиною с небольшую корову").

    "Тихий Дон" (шестая часть, гл. 60): "Прохор под разговор съел широкого, как  печной  заслон,  чебака".

      Видимо, нам придется удержаться от соблазна  объявить дополнительным и независимым совпадением тот факт,  что в обоих случаях речь идет еще и об одной и той же рыбе - леще (в данном случае чебак - донское и вообще  южнорусское название леща;  чебак как сибирское название подвида плотвы или даже ельца, очевидно, здесь ни при чем).  Дело обстоит, скорей всего, гораздо проще -  лещ, вероятно,  является самой широкой (относительно ее длины) пресноводной рыбой, поэтому только он и мог заслужить такое сравнение. (В "Тихом Доне" есть также сравнение с печным заслоном обширного женского зада, часть вторая, ТДДРР, с 278, ФЭБ, с. 59: "Лукерья, кутая дерюжкой толстый ; что печной заслон ; зад..." )
 
    Попытки найти подобное сравнение в "Национальном корпусе русского языка" не увенчались успехом. Более того, само понятие "печной заслон" (в любом падеже и числе) нашлось  еще только один раз и только в самом прямом смысле - "...сопровождая бранью, побоями, хохотом и стуком в печные заслоны и сковороды" (П. И. Мельников-Печерский, "В лесах", книга первая).


     Месячная ночь (ночь с ярким светом месяца)

"Тихий Дон" (ТДДРР, c. 71, ФЭБ, с. 42): "Верите, братцы, ночь месяшная была, а под плитой так и блестит..."
Аксаков ("Детские годы...", т. 1, с. 407): "Ночь была месячная, светлая", там же (с. 388, та же глава "Сергеевка", в которой двумя страницами позже появится лещ "ровно заслон") : "В одну чудную, тихую, месячную ночь...",  у него же, "Записки ружейного охотника...", т. 4, с. 324: "Ночь была месячная, я бросился с ружьем в крестьянскую телегу...", "Записки об уженье рыбы", т. 4, с. 10:  "к светлой месячной ночи".

       А. Чернов указывает на параллель у Ф. Крюкова ("Ратник", 1915 г.): "С полночи вышли на улицу. Было свежо, месячно".   Можно было бы, таким образом, считать эту параллель тройственной (Аксаков, Крюков, "Тихий Дон"), однако в "Корпусе русского языка" находим еще почти четыре десятка произведений с  упоминанием "месячных ночей"  к 1928 г. (и для большинства из них - к 1915 г.), включая "Ночь перед Рождеством",  "Былое и думы"; "Казаки" и "Семейное счастье" Л.Н. Толстого; только у Сергеева-Ценского - 6 примеров. Вопрос о первоисточнике для "Тихого Дона" и для Крюкова видимо остается в данном случае открытым. Тем не менее троекратное упоминание у Аксакова, безусловно ставшего первоисточником в нескольких других эпизодах "Тихого Дона", примечательно.



       "Диковинные рассказы"  из Петербурга  об императрице и императоре.

С.Т . Аксаков, "Семейная хроника",  т.  1,  с. 229-230



Приехала и соседка, маленькая, худенькая, говорливая старушонка Афросинья Андревна (фамилии не помню, да никто и не называл ее по фамилии) из своей деревушки. Это была знаменитая лгунья, которую любил по временам слушать Степан Михайлыч.

<...>

Она вывезла из Питера множество таких диковинных рассказов, что, слушая их, Степан Михайлыч смеялся до слез. Между прочим, она рассказывала, что была знакома на короткой ноге с императрицей Екатериной Алексевной, и прибавляла в пояснение, что, живя десять лет в одном городе, нельзя же было не познакомиться. "Стою я один раз в церкви, -- говорила вдохновенная рассказчица, -- обедня отошла. Государыня проходит мимо меня, я низко поклонилась и осмелилась поздравить с праздником, а она, матушка, ее величество, и изволила проговорить: "Здравствуй, Афросинья Андреевна! что твое дело? Что ты не ходишь ко мне по вечерам с чулком? Мы бы с тобой от скуки поговорили".

<...>

Cижу я у окошка, эдак под вечер, вижу, скачет верхом придворный лакей, весь в красном с гербами; немного погодя другой, а там и третий, -- я уж не вытерпела, подняла окошко, да и кричу: "Филипп Петрович, Филипп Петрович! Что это вы расскакались, да и ко мне не заедете?" -- "Некогда, матушка Афросинья Андревна, -- отвечает лакей, -- такая беда случилась, свеч во дворце недостало, а скоро понадобятся". --"Постойте, -- кричу, -- да заезжайте ко мне, у меня есть в запасе пять фунтиков, возьмите..." Обрадовался мой Филипп Петрович... Сама ему и свечки вынесла и выручила их из беды. Ну так как же было, батюшка Степан Михайлыч, им не любить меня?"

<...>

       Степан Михайлыч охотно беседовал с Афросиньей Андревной, которая целые часы с жаром рассказывала историю десятилетнего своего пребывания в Петербурге, всю составленную в том же духе, как и приведенный мною маленький образчик.



«Тихий Дон»,  ТДДР, с. 251-252; ФЭБ, 1-я часть, с. 35-36

 С  первого  же  дня,  как только вернулся, начал рассказывать диковинные истории про службу свою при царском дворце и про свои  необыкновеннейшие  в  Петербурге приключения.
<...>
...враль Авдеич, каких хутор с основания своего  не видывал... Под  старость  вовсе
свихнулся.
<...>
Из крепости убег зарестованный злодей. Туды-сюды искать - нету. Вся власть  с ног сбилась. Пропал вовзят - и  шабаш!
<...>
..."В землю  заройся,  а  сыщи,  иначе  и  на  глаза  не  являйся!"  - "Слушаюсь, ваше инператорское величество", - говорю. Да-а-а... братцы мои, была мне закрутка... Взял я из царской конюшни тройку  первеющих  коней  и марш-марш. - Авдеич, закуривая,  оглядел  потупленные  головы  слушателей, одушевляясь, загремел из висячего облака дыма,  закутавшего  его  лицо:  - День скачу, ночь скачу. Аж на третьи сутки под Москвой  догнал.  В  карету его, любушку, и тем следом обратно. Приезжаю в полночь, весь  в  грязе,  и прямо иду к самому. Меня это разные-подобные князья с графьями не пускать, а  я  иду.  Да...  Стучусь.  "Дозвольте,  ваше  инператорское величество, взойтить". - "А это кто таков?" - спрашивает. "Это я, говорю, Иван  Авдеич Синилин". "Дозвольте,  ваше  инператорское величество, взойтить". - "А это кто таков?" - спрашивает. "Это я, говорю, Иван  Авдеич
Синилин". Поднялась там смятенья, - слышу, сам кричит:  "Марея  Федоровна, Марея Федоровна! Вставай скорей, ставь самовар, Иван Авдеич приехал!"
      Громом лопнул в  задних  рядах  смех.
 


 
        Содержание и стилистика этих эпизодов вряд ли оставляют сомнения, что  Иван Авдеич Синилин-Брех ведет происхожденье  от аксаковской Афросиньи Андреевны.



         Жалко, что не было ружья.

С.Т . Аксаков, "Семейная хроника", т. 1, с. 210


 то и дело стрепета поднимались с дороги, и кроншнепы постоянно провожали экипаж, кружась над ним и залетая вперед, садясь по вехам и оглашая воздух своими звонкими трелями. Алексей Степаныч очень жалел, что с ним не было ружья.


"Тихий Дон"

ТДДРР, с. 236,  ФЭБ, вторая часть, с. 21

наметанно-зоркий глаз Федота различил чуть приметно двигавшиеся головки дроф.   - Ружьишка нету, а  то  б  заехали  на  дудаков. Вот  они ходют...  - вздохнул, указывая пальцем.

Дрофы (дудаки, у Аксакова также - тудаки) и стрепета - близкородственные птицы, о чем можно узнать и из "Записок ружейного охотника..." (т. 4, с. 316, 326).




"В гневе доходил до беспамятства" - Степан Михайлович Багров и Пантелей Прокофьевич (Иван Семенович по "черновой" рукописи) Мелехов.

С.Т . Аксаков, "Семейная хроника", т. 1, с. 210




  И этот добрый, благодетельный и даже снисходительный человек омрачался иногда такими вспышками гнева, которые искажали в нем образ человеческий и делали его способным на ту пору к жестоким, отвратительным поступкам.

<...>

Бабушка кинулась было ему в ноги, прося помилования, но в одну минуту слетел с нее платок и волосник, и Степан Михайлович таскал за волосы свою тучную, уже старую Арину Васильевну.


"Тихий Дон"

ТДДРР, с. 32-33,  ФЭБ, первая часть, с. 5

в  гневе  доходил  до беспамятства и как видно, этим  раньше поры и  времени  состарил  свою  когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную  морщинами   горбатую и брюзглую жену.

По изданиям :
как видно, этим  раньше  времени  состарил  свою  когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную паутиной морщин, дородную жену

Более чем вероятно,  что несомненно знакомый с "Семейной хроникой" Аксакова автор "Тихого Дона" вольно или невольно  отразил черты Степана Михайловича в Мелехове-старшем.



       Дуб, и вообще дерево, как единица измерения высоты солнца.

      М. Мезенцев обратил внимание на предложение в 1-й части "Тихого Дона": "Неяркое солнце стало в полдуба". Добавим к нему два примера из 2-й книги: "А как станет солнце в дуб...", " На  третьем году и нам солнце в дуб стало". Мезенцев нашел в архиве Крюкова его переписку с неким А.Ф. Фроловым, содержащую своего рода записки последнего. Читаем:  "Солнце было так в дуб вышины, как у нас говорят: без часов, по-здешнему, часов 5 вечера".

  Аксаков, "Детские годы..." (т. 1, с. 332):  "Солнце стояло еще очень высоко, "дерева в два", как говорил Евсеич"; там же (с. 587, "Аленький цветочек"): "Просыпается купец, а солнце уже взошло выше дерева стоячего".

Именно дуб в даном контексте находим у эсеровского боевика и  писателя  И.Е. Вольнова (1885-1931)  в "Повести о днях моей жизни" (1912): "Запрягли лошадь снова только перед вечером, когда солнце стояло на три дуба от заката."  Но здесь, судя по всему, в отличие от Аксакова,   "три дуба"  означает  уже не очень высоко стоящее солнце.

В какой-то степени аналог есть у В. Дорошевича ("Сказки и легенды", раздел "Македонские легенды" впервые опубликован в 1903 г.) : "Если не успеет, - собор будет разрушен, как только солнце дойдет до дерева."

Других подобного рода примеров "Корпус русского языка..." не дает.

   Итак,  данная  "единица измерения"  встречается в литературе крайне редко, пока кроме Аксакова и "Тихого Дона" найдено только два случая.  Использование одним автором (до "Тихого Дона") более одного раза  - только у Аксакова. Неопубликованные письма Фролова могли подтолкнуть к этому сравнению адресата -  Ф.Д. Крюкова, но не М.А. Шолохова. Поэтому более чем вероятным представляется использование автором "Тихого Дона" в этом месте  образов как Фролова (дуб, а не вообще дерево), так и Аксакова,  который ввел это сравнение в литературу.


                ***

Есть еще несколько созвучных фрагментов Аксакова и "Тихого Дона". Взятые изолированно, они,  возможно, и не заслуживали бы  внимания, но в контексте наличия других, безусловных, реминисценций,  и их стоит отметить.


Покинутые родовые земли Степана Михайловича Багрова и генерала Листницкого в соседних волжских губерниях.

Аксаков (первое предложение "Семейной хроники", т. 1, с. 73): "Тесно стало моему дедушке жить в Симбирской губернии, в родовой отчине своей, жалованной предкам его от царей московских"

"Тихий Дон" (часть вторая, ТДДРР, c. 274, ФЭБ, с. 274): "генерал подал в отставку, перебрался в Ягодное (земля его - 4 т. десятин - нарезанная еще прадеду за участие  в Отечественной 1812 г. войне, находилась в Саратовской губернии)


Сравнение очень сильного, широкого, но низкорослого человека с дубом.

Аксаков ("Семейная хроника", т. 1, с. 76): "Степан Михайлович Багров, так звали его, был не только среднего, а даже небольшого роста; но высокая грудь, необыкновенно широкие плечи, жилистые руки, каменное, мускулистое тело обличали в нем силача. В разгульной юности, в молодецких потехах, кучу военных товарищей, на него нацеплявшихся, стряхивал он, как брызги воды стряхивает с себя коренастый дуб после дождя, когда его покачнет ветер."

"Тихий Дон" (часть первая, ТДДРР, с. 37, ФЭБ, с. 9):  "Тугой  воротник  мундира подпирал ему жилистую шею <...> Безрукий, но правая рука как гиря. Сила диковинная<...> остальные братья  до мелочей схожи с Алешкой. Такие-же низкорослые, шириной в дуб..."


Затонувший в половодье вяз.

Аксаков ("Детские годы...", т. 1, с. 378-379): " "Видишь, Сережа, как высоко стояла полая вода, - говорил мне отец, - смотри-ка, вон этот вяз точно в шапке от разного наноса; видно, он почти весь стоял под водою".

"Тихий Дон" (часть первая, ТДДРР, с. 34, ФЭБ, с. 6): "Сажнях в пяти  от берега виднелись из воды раскоряченные ветви затопшего вяза" (очевидно причиной затопления вяза может быть только весеннее половодье, дело происходит в начале мая).


        Вскрытие реки ото льда:

"Тихий Дон" (часть вторая, ТДДРР, с. 298, ФЭБ, с. 77): "На  Дону  с   скрежетом  ходили  на  дыбах  саженные  крыги.   Радостный,   полноводный, освобожденный Дон нес к Азовскому морю ледяную свою неволю".   

 Аксаков ("Детские годы...", т. 1, с. 376): "лед трескался, ломался на отдельные глыбы; вода всплескивалась между ними; они набегали одна на другую, большая и крепкая затопляла слабейшую, а если встречала сильный упор, то поднималась одним краем вверх, иногда долго плыла в таком положении, иногда обе глыбы разрушались на мелкие куски и с треском погружались в воду. Глухой шум, похожий по временам на скрип или отдаленный стон, явственно долетал до наших ушей." Еще более близки к "Тихому Дону" следующие слова Аксакова в "Рассказах и воспоминаниях охотника о разных охотах" (фактически продолжении "Записок об уженье..." и "Записок ружейного  охотика...") ( т. 4, с. 472): "Скоро начинает она трескаться и ломаться, и выпираемые синие ледяные глыбы встают на дыбы, как будто сражаясь одна с другою, треща, и сокрушаясь, и продолжая плыть. Потом льдины становятся мельче, реже, исчезают совсем... река прошла!.. Освобожденная из полугодового плена мутная вода, постепенно прибывая, переходит края берегов и разливается по лугам".
    Проверим, насколько расхожим является выражение вида "льдина встала на дыбы"   . Поиск про словам "глыбы"или "льдины", "крыги" в сочетании с "на дыбы" в "Корпусе русского языка" дает только позднейшую цитату из воспоминаний С.В. Обручева "В неизведанные края. Путешествия на Север 1917-1930 г. г."  (1954 г.): " Вот еще одну мы ударили неудачно ; и равновесие нарушено, льдина встает на дыбы и торопится опрокинуться на нас " и еще более позднюю у В. Санина: "Где-то в стороне лопались и вставали на дыбы новые льдины" ("Не говори ты Арктике ; прощай", 1987).  Даже совсем уж ныне банальная ассоциация скованной льдом воды с пленом/неволей  хотя и представлена в "Корпусе..." 9 фрагментами, но все они (из "Тайны двух океанов", "Живых и мертвых" и др.) относятся к 1936 г. и позднее.

               
                ***

Особый интерес представляет сравнение сцен рыбалки Мелеховых в первой части "Тихого Дона"  с  некоторыми местами в "Записках об уженье рыбы" Аксакова.

Аксаков (т. 4, с. 97):  "Гибкое удилище согнулось в кольцо до самой руки <...>  Огромный головль, какого я ни прежде, ни после ни видывал, вылетел на поверхность воды и начал свои отчаянные прыжки...  <...> головль взметнулся как бешеный, леса порвалась"

"Тихий Дон" (часть первая, ТДДРР, с. 34-35, ФЭБ, с. 6-7): ""Огромный, аршина в полтора сазан со стоном прыгнул вверх   <...> конец   стремительно зарылся в  воду,  удилище  согнулось  от  руки  обручем <...>   <...>Удилище рвануло с удесятеренной силой. Сухо чмокнув лопнула толстая леса  <...> Голову его подымай! Нехай глотнет ветру, он посмирнеет".

Совпадение множества деталей не оставляет особых сомнений в использовании автором "Тихого Дона" текста Аксакова.  Даже невиданный автором "ни прежде, ни после" размер  головля у Аксакова  отразился в более чем метровом размере сазана из "Тихого Дона" (полтора аршина в уже черновой рукописи исправлены на два, т.е. длина сазана стала  уже фантастической - примерно 1 м 40 см, таким он остался и в опубликованном тексте)

Указание старшего Мелехова сыну применительно к сазану   "Голову его подымай! Нехай глотнет ветру, он посмирнеет" вероятно восходит к противоположному по смыслу (не на воздух голову  рыбы поднять, а, напротив, держать его на дне), но близкому по форме аксаковскому предостережению рыбакам относительно головля: "он почти всегда сам себя подсекает и потом стремительно выскакивает наружу, мечется, на удочке, как бешеный, и выпрыгивает иногда весь из воды. Рыбак должен стараться предупредить все эти опасные проделки и, угадав по быстроте движений, что у него взял головль, не пускать его со дна наружу, пока он не утомится и не присмиреет, иногда погружая для этого конец удилища в воду.
      
       Возможно, что  автора "Тихого Дона" на использование  голавля в качестве "прототипа"  сазана вдохновили  слова страстного рыбака Аксакова о голавле (головле): "Нет рыбы его сильнее, бойчее, быстрее, неутомимее. Огромный головль на удочке -- великолепное зрелище!"  (с. 95). И вообще "головль" вызывает у Аксакова куда больше эмоций, чем сазан.  Дополнительным и решающим соображением о том, что тиходоновский сазан произошел от аксаковского голавля нам  представляется вес рыбы. "Головль" у Аксакова (с. 94) "по уверению многих рыбаков, достигает до аршинной длины и до четырнадцати фунтов весу". Проследим за  контрольным взвешиванием пойманного Мелеховыми сазана (часть первая, ТДДРР, с. 37, ФЭБ, с. 9): "Митька измерил глазами сазана, тронул носком сапога воткнувшийся в пыль лопушистый хвост
   - Фунтов четырнадцать?
   - С четвертью. Прикинул на безмене."
(В беловом автографе и опубликованном тексте сазан увеличился до пятнадцати с половиной фунтов)


   

  Итак, в "Тихом Доне" с большой вероятностью обнаружились еще несколько реминисценций из произведений С.Т. Аксакова. Для одной из них тройственный характер (+ Федор Крюков)  возможен, хотя довольно широкое использование выражения "месячная ночь"  в русской литературе не позволяет сделать категорического вывода в данном случае. Выражение же вида "солнце в полдуба", встречающееся в переписке Крюкова, вполне может служить примером такой тройственной параллели.

               

                ***


      В "главах из романа" Шолохова "Они сражались за родину" также есть сцена рыбной ловли родственников - братьев, агронома и генерала.     Вторичность этой сцены по отношению к тиходоновской подробно разобрана З. Бар-Селлой   ("Литературный котлован", с.  274-282).   Рассмотрим ее с точки зрения возможного  использования аксаковских записок об уженье. Очевидно, что литературные секретари Шолохова были  людьми достаточно грамотными, и обращение к выдающемуся образцу записок любителя рыбалки, коим  является  произведение Аксакова, было бы и здесь вполне логично. Мы увидим, что заимствования  из Аксакова здесь, в отличие от "Тихого Дона",  скорей носят лишь характер прямых инструкций по рыбной ловле. Далее цитирование "глав из романа" ведется по изданию - Михаил Шолохов, "Они сражались за родину", М., Эксмо, 2007.

"Они сражались за родину"   (с. 56-57) : "Мелкий и средний сазан берут с ходу, рывком, а очень крупный давит солидно, медленно, степенно гнет кончик удилища к воде.<...> Удилище отводи назад! Не давай ему вытянуть лесу напрямую!<...> Неподвластная  сила, чуть ли не равная его силе, гнула удилище с нарастающим тяжелым упорством <...>  И в этот момент удилище, согнутое чуть ли не от самых рук рыбака и вытянутое в одну линию с лесой, со свистом распрямилось, сухо и звонко щелкнула оборванная леса."

Аксаков о большой рыбе, попавшей на крючок (собр соч., т. 4, с. 50-51): "если <...> рыба, идя вверх, прочь от вас, начнет вытягивать лесу и удилище в одну прямую линию, то бросьте сейчас удилище в воду <...> ибо без гиби, происходившей от конца удилища, леса непременно и в одну минуту порвется."  С. 101:   "Сазан берет тихо и везет наплавок с возрастающей скоростью, не вдруг погружая его в воду; но как скоро вы его подсечете, он бросается с невероятною быстротой прямо от вас, диагонально поднимаясь кверху и вытягивая в прямую линию лесу и удилище.  Не ожидая начала такого маневра, я потерял несколько сазанов и крючков; довольно толстые лесы в одну минуту были порваны."

Аксаков (т. 4, с. 101): "Сазан клюет только на навозного и земляного червяка."

Поскольку в "Тихом Доне" в противоречие Аксакову при ловле сазана "Григорий нанизал на крючок взбухшие зерна", то в "главах из романа" осторожно найден компромисс (с. 53, курсив наш) : "Видишь ли, здесь сазан на растительную насадку – ну, на тесто, кашу, картошку вареную – не берет, не привык он к постной пище, не вегетарианец он."