День 3Д беседа восьмая

«Завтра – на работу». Мысль, выплывшая из глубин еще не отошедшего ото сна сознания утяжелила и без того опухшие от ночных видений веки. Вторая мысль была не менее тревожной. Впервые за долгие годы архитектор испугался возвращения на работу после отпуска. Туда ему совершенно не хотелось. К своей работе он всегда относился играючи, и даже в нудных процедурах подготовки отчетов он всегда находил какую-нибудь изюминку, делающую построение нелепых виртуальных конструкций информационных систем более вкусным. Элемент творчества спасал от рутины. Поэтому в те выходные, когда на холст просился очередной натюрморт, он без сожаления завершал воскресный вечер с незавершенной картиной – подождет до следующих выходных. Нельзя было сказать, что он рвался в башню, но плохое настроение понедельника случалось нечасто. И его ни в какой мере нельзя было сравнить с детскими эмоциями наступавшей школьной недели. Сейчас настроение понедельника больше завесило от погоды, чем от осознания предстоящей работы. Поэтому хороший прогноз погоды мог окрасить воскресный день в очень приятные тона. Но сегодня не случилось и этого. Щебетание птиц, доносившееся сквозь щель окна на крыше, соскальзывающее в спальню по солнечному лучу, не поднимало настроение. «Что-то со мной происходит», - подумал архитектор. А вот это хорошее. Вчера пастор попросил перенести встречу на время после службы. Это означало, что традиционный кофе можно будет заменить легким обедом. Значит, встреча будет и продолжительной, и интересной. Да и у плиты не стоять. А баранину, купленную накануне для приготовления паэльи по-азиатски, можно положить в морозильник до следующих выходных. Приготовлению этого острого и сытного блюда он научился у жены патрона, еще в ту бытность, когда они вместе отдыхали в горах. Тогда, предусмотрительно захватив из дома специи и стручки красного перца, этого в горах можно было и не найти, пройдясь по местным лавкам, когда муж с детьми и другом катались на лыжах, успевая, пока все они поочередно принимали душ, замочить рис и слегка обжарить лук и мясо, так что шале наполнялся невероятно аппетитным ароматом,  она показывала архитектору фокус с головкой чеснока, погружаемой в бурлящее варево, извлекаемой перед засыпанием риса и вновь вставляемой в уже поднявшуюся разбухшим рисом до края широкой сковороды паэлью. У нее в семье когда-то служила турчанка, преподававшая в часы, свободные от уборки дома, азы кулинарного искусства будущей жене патрона. Сковорода накрывалась, паэлья начинала томиться, мужчины быстро собирали нехитрый салат и под аперитив усаживались за столом в ожидании основного блюда. «Приглашу-ка я пастора в следующую субботу на паэлью», - подумал архитектор, спускаясь в столовую.
Быстро позавтракав, он закурил сигару, взял чашку с кофе и вышел на улицу. «Горы имеют один существенный недостаток, – усмехнулся он про себя, - вкус сигар там совершенно не чувствуется». Сегодня можно было никуда не спешить. Архитектор с явным удовольствием оглядел свежие, еще не раскрывшиеся, бутоны английской розы. Мой Morning Mist. «Утренний туман» порадовал еще по приезду, когда харита довезла его со всем лыжным скарбом до дома. Сейчас бутоны, повинуясь слабым, почти неосязаемым колебаниям воздуха, приветливо качнулись навстречу облачку сигарного дыма. «Да, это тебе не артишоки, - архитектор вспомнил одну из зимних прогулок, когда колючие листья враждебно отмахивали незнакомый им запах, - у этой розы сигарный дым в соку многих поколений.» Архитектор, поставил чашку на стол под каштаном, вернулся в дом за мягкой, конечно, шотландской расцветки подстилкой, положил ее на уличную скамью и сел, облокотившись спиной на стол, чтобы посмаковать вид расцветающей розы. Выкурю-ка я еще одну сигару, - подумал он.
Таким же неторопливым и рассеянным он отправился на прогулку. Времени было предостаточно, поэтому канал тоже был удостоен очередной сигары.  А четвертая сигара поджидала его уже в кафе, когда архитектор ненавязчиво оглядывал прихожан, неторопливо расходящихся из церкви.
Пастор вышел быстрым шагом, держа под мышкой красный чехол. Что-то с компьютером, - догадался архитектор, - а купили-же только позавчера.
Священник присел и аккуратно положил на столик красный чехол.
- Здравствуйте, мой друг. Да, компьютер. Все в порядке, но… - пастор замялся, - я никак не могу его настроить. Хозяин кафе сказал мне, что пустит нас в свою сеть, так что я решил потревожить вас. Там, у них, - пастор махнул рукой куда-то в сторону, - электронный магазин. Мне нужны некоторые функции, а я их не могу найти. Там всего так много. Я думаю, что это потребует времени, поэтому и попросил вас перенести встречу на-после-службы.
- Святой отец, - архитектор не смог скрыть улыбки, - это вы верно подумали. Но настройка может затянуться. Давайте сделаем так. Если вы потерпите еще один день, то я завтра уйду с работы пораньше, а вы приходите ко мне. Побеседуем, а заодно и разберемся с компьютером.
- Конечно, потерплю. А как вы – пораньше – после отпуска?
- Это у нас давнее правило. В первый день после отпуска можно опоздать и можно уйти пораньше. Это наш шеф вычитал тысячу лет назад в каком-то психологическом журнале, Так, мол, легче втягиваться в работу. А сейчас, раз мы уж встретились, я приглашаю вас отобедать.
- У вас?
- Нет, у меня мы будем делать паэлью по-азиатски в следующую субботу. А сегодня мы воспользуемся услугами нашего радушного хозяина. Принимается?
- Платим вместе?
- Пастор, я же сказал – я – приглашаю.
- Это нечестно.
- Честно – нечестно. Святой отец, у меня такое расслабленное настроение, а вы хотите втянуть меня в какие-то мелкие расчеты. Если вас будет мучать совесть, то в субботу принесите бутылку хорошего красного вина.
- А паэлья по-азиатски – что это такое?
- Никаких морепродуктов и никаких колбасок. Только баранина под острым соусом.
- Тогда, наверное, лучше не бордо. Мерло плохо ложится на острое. Лучше я подберу что-нибудь на основе шираза или кариньяна.
- Мой друг, а вы разбираетесь не только в писании.
- Вообще-то у нас в семинарии был такой курс – монастырское вино.
- Так, мне уже захотелось есть. И выпить, - архитектор помахал рукой хозяину кафе, тот, улыбаясь, поднял меню и, увидев утвердительный кивок головы, поспешил к их столику.
- Решили отобедать?
- Да. Что там у вас на сегодня?
- Сегодня у нас утка с клюквой.
- О-о. И бутылочка бордо найдется?
- А как же.
- Только не очень затейливое, - решил вставить слово пастор. - И, пожалуйста, несколько листочков салата.
- Это – обязательно. А из вина… Я держу с осени пару коробок одного очень милого малого бордо, скромного виноградника от скромного замка. У него и рекомендуемый срок хранения всего-то два года. Так что в самый раз. Мы на рождество попробовали и остались очень довольны. И вы останетесь довольны. И ценой – тоже. Идет?
- Замечательно, - архитектор блаженно потянулся на стуле, - а на аперитив, пастор, вы…
- Я – воду.
- Тогда мне - кружку пива.
- Может, пройдете на террасу? Видите – там сегодня никого. Да и сигнал там лучше.
- Сигнал нам сегодня не понадобится. Мы все сделаем завтра у меня дома. А на террасу, пойдемте, там мы будем не так смущать наших односельчан. Да, пастор?
Друзья поднялись и прошли вслед за хозяином на террасу.
- Насчет террасы, это мы правильно решили. Никогда не был ханжой, но лишний повод для пересудов… Не всем же будешь рассказывать про курс монастырского вина в семинарии. Кстати, о курсах. Вот вы мне поведали в горах, перед отпуском, о вашей работе в гимназии. Сегодня – можно подробнее?
- Не знаю, как вам и ответить… С одной стороны, оглядывая весь свой путь, я думаю, что это было самое настоящее и самое замечательное, что мне пришлось делать в жизни. С другой стороны, я с ужасом думаю, чему я мог учить, тогда еще такой сопляк? Кто мне дал такое право? Поэтому-то и рассказывать об этом не очень хочется. Сразу же приходит это ощущение собственной глупости.
- А вы – не преувеличиваете?
- Да нет… Вот, когда я гляжу на вас, то иногда ловлю себя на мысли – каким отважным человеком надо быть, чтобы решиться стать священником. Только не говорите мне, что это был голос свыше.
- В моем случае – нет. Скажу сразу – это было сокровенное желание моей бабушки, чтобы я посвятил себя служению. Но некоторые отвечают на этот вопрос утвердительно.
- И как вы относитесь к таким утвердительным ответам? Только честно.
- Я – стараюсь не принимать их во внимание.
- Сказать – почему?
- Ну, скажите.
- Потому, что вы знаете, что заявление о слышанном гласе господнем, как, впрочем, и достаточно распространенные разговоры о беседах со всевышнем – это есть наивысшая из гордынь.
Священник промолчал. Потом вздохнул и пожал плечами:
- Совсем не обеденный у нас складывается разговор. Тем более не под утку с вином.
- Пока вы – не ответили.
- Может, сменим тему?
- Зачем? Рано или поздно мы бы подошли к этому. А утка с вином – так, антураж, не более того. Я же не ерничаю и не буду говорить о тупике христианства, преломляя хлеб и обмакивая его в вино. А вот и наш заказ.
Друзья умолкли и, пока хозяин кафе расставлял тарелки и открывал вино, хранили молчание. Даже на традиционное – попробуйте, нет ли вкуса пробки? – архитектор, сделав маленький глоток, лишь одобрительно качнул головой. И, лишь, когда хозяин вернулся в кафе, они, распробовав свои блюда, продолжили свой разговор.
- Тупике? – спросил священник. Вкус клюквы изменил выражение его лица, оно стало более подвижным, в глазах появились искорки, улыбка, значит, беседа не получится тяжелой, обрадовался архитектор. Ну, что же:
- Да, тупике, вход в который вы невольно приоткрыли своим невинным вопросом о моей бытности учителем.
- Поясните.
- Христианство заходит в тупик с риторическим вопросом Спасителя – свет, который в тебе, не есть ли тьма? И тогда – какова тьма?
Священник, попробовав еще раз утку, совершенно неожиданно для собеседника утвердительно кивнул головой:
- Вы правы.
- Неужели? Подождите - в чем?
- После первой же нашей беседы об искусстве я никогда не сомневался, что рано или поздно мы вернемся к Брейгелю. Когда мы там, в поле, смотрели на горы и рассуждали о восхождении, и о роли проводника, я думал, что вот-вот…
- Вы – о слепых?
- Да.
- Да-а. Но эта притча – не более чем иллюстрация к риторике о свете и тьме. Заметьте, у Матфея притча излагается много позже. Знаете, почему? Потому что Спаситель понял, что его риторика не дошла до слушателей. Пришлось объяснять более ярко, хоть и иносказательно, но доступно. Как можно учить даже из самых светлых побуждений, не зная достоверно, что это – не тьма? А уверенность, что это – не тьма, не есть ли гордыня? «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света».
- Это уже не Матфей. Это Иоанн.
- Конечно. Предтеча всех ересей. Гораздо хуже, что это - точка опоры псевдо-Архимедов от религии, заявляющих, что они общаются со всевышним, и что это дает им право наставлять. Но что самое плохое, так это сам тупик. Когда ты приближаешься, к знанию ли, к свету ли, вплотную, начинаешь ощущать его на кончиках пальцев, то вдруг одергиваешь себя – кто я такой, что мне дано это ощущать. Не тьма ли это? Тогда – как этим поделиться с близкими? И уж тем более – как об этом сказать с кафедры?
- Вы – это ощущали?
- Многократно.
- И – как?
- Как-как? – архитектор сделал большой глоток вина. - Вначале, хотя это было уже далеко не в начале, я понял, почему так краток Отче наш. Просто потому, что в какую форму не облекались бы слова, даже в молитве они останутся – словами. Потом, там же, я понял смысл искушения господня, о котором до сих пор спорят ваши богословы.
- Хм, - пастор поднял бокал. - И в чем же там смысл?
- Не позволяй мне думать, что я – избранный, что я слышу – тебя, а ты – слышишь меня. Это – перебор. Обманувшись, можно попросить и самое невообразимое. Один мой приятель, столкнувшись с налогами со своего предприятия, отправился в Израиль, где попросил, у Стены плача, уберечь его фирму от преследований. Поэтому – не надо лишних слов. Но – не допускай на освободившееся место лукавого. Тогда-то свет и станет тьмой. Проси, но сдержи себя в просьбах. Как там в Псалтире: "Возжелали трапезы в пустыне?"
Пастор утвердительно кивнул головой.
Но это – не все, - архитектор сделал глоток вина, и пастор почувствовал, что его собеседник выговаривает давно наболевшее, - Отче наш еще так короток и потому, что любая молитва означат концентрацию сознания.
- Это – как? - священник поднял брови.
- Когда мы просим о здоровье нашим близким, мы сразу же начинаем судорожно вспоминать, не забыли ли кого. А Спаситель – он всегда думал абстрактными категориями. Думаю, ему было чуждо и многословие псалмов Давида. Отсюда же и обилие притч в писании. Сознание должно быть рассеянным. Тот экономист, о котором я вам рассказывал, когда мы рассуждали о переселении душ, был необычайно горд тем, что в Новом завете говорится о себестоимости. Он говорил – нельзя даже подумать, что Спаситель был экономистом, но какова же должна быть рассеянность сознания, что она была способна рождать такие веские аллегории.
- Упоминание о вашем друге мне напомнило другую ассоциацию. Вот, когда мы с вами рассуждали о промысле и рисовали стрелочки, вы как-то вскользь упомянули о Ньютоне. Хотя здесь от вас можно было ожидать большего.
- Вы – опять о промысле? О его постоянном совершенствовании и, следовательно, недостижимости? Мы уже это обсудили. Ваше сравнение с Ахиллесом и черепахой было куда более убедительным.
- Да. Но вот ваш друг… Наверное, с ним интересно было общаться. Судя по вашим рассказам, ему было доступно некоторое понимание… Вы знаете, что экономика – это, пожалуй, единственная область человеческих отношений, где промысел проявляет себя так же отчетливо, как и в мире вещей?
- А это – откуда?
- Адам Смит, верный последователь Ньютона. Его Невидимая рука есть ни что иное, как промысел. Смита поражало, что люди, стремясь к разумному своекорыстию, на самом деле воплощают этот промысел, что создает гармоничные отношения между ними. Знаете, когда я в детстве читал Дефо, то постоянно пропускал казавшиеся мне тогда нудными наставления Крузо-отца. Потом-то я к ним неоднократно возвращался. Они изложены именно в этом самом ключе. И в таком же ключе я готов допустить идею о необходимости рассеянности сознания. Как о непрестанном поиске всевышнего. И, но только в этом смысле, я готов согласиться с утверждением, что молитва может сдерживать такие усилия.
- Зачем их предпринимать, когда достаточно помолиться?
- Немного грубо, но, в принципе, - да.
- Тогда еще раз о моем друге, - архитектор доел утку, вытер с тарелки корочкой хлеба соус и налил себе стакая вина, - святой отец, вы слышали о законе Грешема?
- Нет. Кто это?
- Английский финансист шестнадцатого века. Он, применительно к финансам, сформулировал правило, которое за сто дет до него, как гипотезу, высказал Коперник. Что в обращении плохие деньги вымещают хорошие. Идея - понятна?
- Конечно, я же помню послевоенную эпоху, когда все старались сохранить доллары. Но причем здесь молитва?
- А при том, что закон Грешема в некотором смысле универсален. Мой друг говорил, что одним из самых ярких примеров его проявления является Книга царств, согласно которой иудейские цари, даже великий Соломон, поклонялись не Яхве, а идолам. Плохие боги вытесняли хорошего бога. А дальше... Вся эта история с изображением Спасителя... Ведь первые христиане отрицали любой рукотворный образ. Нет, говорил мой друг, в глубине души мы все остаемся язычниками. Поэтому-то и выбираем, не веру а - ритуалы. Обряды. Понятные и простые. Молитву. Исповедь. Рукотворные образы. Вот поэтому, чтобы не возникало кажущихся спасительными якорей, сознание – обязано быть рассеянным. Только тогда могут возникнуть ощущения, совершенно ниоткуда – радости, тепла и равновесия.
- Равновесия?
- Да, равновесия. Имеющего совершенно нематериальную природу.
- Забавно. Когда вы рассуждаете об этих ощущениях, вы невольно повторяете того же Ньютона. А дальше? Каковы были ваши последующие ощущения?
- После нечаянной радости, невесть откуда взявшегося тепла и непонятно как устанавливаемого равновесия приходило то самое, о чем мечтает любой ваш коллега – ощущение любви к совершенно незнакомым тебе людям. И – готовности прощать.
- И?..
- Дальше – было страшно. Туда я уже не рискнул зайти. Точнее, уперся в том самый тупик. Кто я, чтобы ощущать такое?
- Бабушка мне рассказывала, потом я и сам прочитал, об одном русском старовере, которого усадили в отхожую яму, и который не уставал напоминать себе: «Кал еси…»
- Я тоже читал об этой истории. Но, скажите, что бы произошло, освободись он из ямы чудесным образом? Взял бы в руки меч господень и пошел бы… Всякая молитва рано или поздно завершается кострами. Концентрируемся на чем-то, потом на этом же зацикливаемся, начинаем убеждать окружающих, и, когда они начинают упорствовать, то – зажигаем костры.
- Это вы преувеличиваете.
- Может быть. Но суть от этого не меняется. Концентрация сознания мешает истинному познанию. Именно в расслабленном состоянии сознание готово принять совершенно неожиданную идею. Как это происходит с учеными, музыкантами и поэтами.
- Да, а потом такие ученые и поэты говорят, что идеи и рифмы им пришли свыше.
- Это тоже перебор. Я же вам говорю – тупик. Этот свет не есть ли тьма? Как только мы решим осчастливить человечество нашей идеей, мы тут же становимся слепым поводырем для таких же слепых. Поэтому-то я и восхищаюсь вашим мужеством.
- А видение Павла?
- Я же говорю – мужество. Осознать и отказаться от всего, свыкнуться очень задолго с перспективой мучительной смерти. И стараться что-то успеть. И, потом, я не уверен, что Павел кичился перед язычниками своим видением. Может, он рассказал об этом только один раз. Тому же Луке. А тот уже – всему человечеству.
- А сам Спаситель?
- Еще раз. Му-жест-во. Именно знание того, на что он шел, и давало ему право во всеуслышание объявлять себя сыном божьим. И первые христиане это понимали. Вспомните великомучеников… Потом, пожалуй, только катары смогли взять на себя такое. Чем и возбудили зависть и ненависть воинствующих троечников – папистов.
- Безье, Монсегюр…
- Да.
- Значит, если я не готов на такое самопожертвование, то все мои усилия – тщетны?
- Да нет. Вы – как хороший художник или поэт. Когда люди останавливаются на их творениях, они не совершают плохих поступков. Так и вы. Вы – уменьшаете количество зла. Это – очень немало. Вы же не говорите – я знаю, куда вас веду. Вы – говорите – давайте пойдем вместе. Я именно так и понял ваше сравнение с проводником. Поднимаясь в гору, он рискует точно также, как и вся остальная связка.
- Да. Но во всех ваших рассуждениях есть один существенный недостаток. Они – умозрительны. Вот – взять ваши ощущения. Как вы говорите, вы отчетливо осознаете их нематериальную природу. А дальше – вы просто боитесь поверить, что на вас сходит благодать. Ваша нечаянная радость и есть благодать. Как у Павла в послании Коринфянам: "не видел того глаз, не слы­шало ухо, и не при­ходило то на сердце человеку, что при­готовил Бог любящим Его". А вопрос – кто я такой – решается очень просто. Даже самая заблудшая овца не будет забыта. Вспомните виноградарей у Матфея.
- И последние станут первыми. А, что, если я - далеко не избранный, а всего лишь один из званых?
- На этот вопрос, - пастор показал пальцем в небо, - ответ вы получите только там. Мы же не в поезде. Это здесь можно вскочить на подножку последнего вагона, отереть пот и вздохнуть, мол, успел. А там... . Благодать - это же непрерывное движение, как у Гегеля, у вашего любимого Аристотеля. Это же палка о двух концах. Чем светлее обретенная радость, тем отчетливее чувство стыда. Каким совершенным ты бы не стал, все равно останешься несовершенным. Но забыт - не будешь. Вспомните мытаря у Луки. А вы – боитесь поверить. Вы же сами мне как-то говорили, что Спаситель избрал апостолов далеко из не самых праведных. Прощение – величайший рычаг, гораздо более мощный, чем рычаг вашего Архимеда. Когда я впервые испытал подобные ощущения, я сразу поспешил поделиться этом с бабушкой. Она мне и сказала – это благодать сошла на тебя. Я спросил ее – а почему ты мне раньше об этом не рассказывала. Вот она-то и ответила – это каждый должен испытать сам. Мое дело было – расчистить полянку от сорняков, чтобы растению хватало света. А уж расти – это ты сам. Здесь я не помощница. А вы этого света – испугались. И говорите сейчас – тупик. В чем вы правы – что многие начинают искусственно стимулировать этот рост, выражаясь современными понятиями, удобрять всякой искусственной дрянью. Но что мы получаем в результате? Здоровенный помидор, который-то и помидором не пахнет. Отсюда и ваши оголтелые костры.
- Значит, вы не обещаете так называемой благодати?
- Как я могу обещать то, что зависит не от меня?
- Тогда еще один вопрос. Вы не берете на себя смелость отпускать грехи?
- Этого я не могу сказать, священник сделал глоток воды. -  Это – тайна исповеди. Придите – и услышите.