Райский сад- Silva Rerum

Это вольный перевод с литовского языка отрывка из 13 главы в книге Кристины Сабаляускайте "SILVA RERUM".

* SILVA RERUM, "Лес вещей", так называлась книга, родовая летопись боярских семей в 16-18 веках, переходящая из поколения в поколение, в которой отмечались все важные семейные события: описывалось имущество, земли, титулы, рождения, бракосочетания и смерти, долговые обязательства, наследство, подвиги, награды, приданное и любые другие, достойные передаче наследникам знания, рецепты, грамоты, истории из жизни и т.д.

***

И завершив свои воспоминания о детях, они начали беседовать о своих воспоминаниях - помнил ли Иван Матвей, как они впервые встретились, то также было смеху, поскольку их друг другу упорно сватали родственники, и как только узнав об этом, то уже даже ни разу не видя друг друга начали один другого ненавидеть, ведь оба не желали быть сосватанными старыми тётками, а после, когда был созван огромный бал на три сотни гостей у Киршенштейнов в Красновом, они оба, и Елизавета и Иван Матвей, всячески прятались по углам, чтобы только те родственники их не свели, и Елизавета весь вечер проторчала у танцевальной залы на северной террасе, чуть не замёрзла, и всё ради того, чтобы не пришлось общаться с тем сватаемым кандидатом из какого-то далёкого Жемайтийского поместья, а тот кандидат, Иван Матвей, ни в какую не шёл танцевать с девушками и всячески так же избегал танцевальную залу, и там они и встретились, на склоне у стриженого куста боярышника, подальше от  звуков танцев и веселья раздававшихся сквозь открытые окна, и как-то разговорились, ведь Иван Матвей был видным и благородным, а Елизавета была изящна и умна, и с ней было интересно поговорить, в отличие от других, которым задав вопрос уже заранее знал, слово в слово, что они вышколенные ответят, и она умела хлёстко посмеяться над собой; говорила, что в этот вечер уж лучше выберет куст боярышника вместо ей сватаемого женишка из Жемайтии, ведь все жемайтийцы для неё выглядят как мешком по голове стукнутые, упрямые как быки и не способные внятно связать и предложения, так что куст боярышника ей лучшая компания, тем более что он такой же колючий как и она; и она радовалась, что может беседовать с этим незнакомцем и говорить ему даже совсем непристойные вещи, которые всю свою жизнь была научена не говорить ни в коем случае никому, ведь так можно всех мужчин отпугнуть и остаться в старых девах, но вот этот был не в счёт, поскольку подходил ей в отцы, и видела то она его поди в первый и в последний раз в своей жизни, и его глаза были тёплыми, и смеялись, и играли огоньками; и как их застал ныне усопший дядюшка Ивана Матвея и родители - земля им пухом - Елизаветы и когда они сказали “мы их тут повсюду ищем надеясь сосватать, а они здесь, кажется, сами уже успели обвенчаться”, Елизавета раскраснелась как плод боярышника, поскольку только тогда поняла, с кем беседовала весь вечер, и Иван Матвей тоже подрумянился, ведь хоть уже и понял с кем разговаривает, им будучи ещё не обнаруженными, ему понравилась эта маленькая нахалка, только что словно корсет распустившая своё приличное девичье образование и показавшая, что под ним.

А дальше сватать уже взялись их родственники, и они поженились и счастливо себе жили, но Елизавета всегда, по правде говоря, чувствовала некоторое огорчение, которое с годами всё росло, что её никто и никогда не спрашивал, хочет ли она этого, всё словно само собой произошло, и она вышла замуж так и не успев полюбить его, а полюбила, только выйдя замуж и за много лет, и хвала Господу, а теперь молчания и пустоты за их ужинным столиком, который теперь накрывали у алькова в спальной, было так много, что она взяла и всё это высказала вслух Ивану Матвею, как и то, что все эти годы её не покидало то чувство, что она - лишь посуда для чьих-то ожиданий, единственное предназначение которой - быть герметичной, и как её изредка мучают наистраннейшие желания и томления сердца, словно бы жила она не своей жизнью.

И услышав это глаза Ивана Матвея стали очень грустными, и он так же начал говорить, так как после этих слов Елизаветы нельзя было позволить пустоте расшириться, ведь она могла их обоих проглотить; и он говорил о том, что всегда верил, с того самого первого вечера у боярышника увидев в ней ту нахальную волю и смелость, которой, он верил, ей хватило бы даже у алтаря сказать ему “нет”, но всю жизнь стремился, чтобы Елизавете никогда не пришлось сожалеть за произнесённое “да”; и если у неё есть теребящие сердце желания, то самое время взять их и воплотить; и не важна их цена, и не важны последствия, и не важны обязательства, и не важны обеты, и он сам не важен, ведь жизнь коротка и её не так уж много осталось, и он хоть в этом в долгу у неё за вместе прожитые годы, что может предоставить ей свободу. И они ужинали и пили вино, и как и каждый вечер пошли спать в свою алькову, в которую с противоположной стены улыбался мускулистый Марс, держащий пышнотелую Венеру за розовый сосок.

И тогда посреди ночи Иван Матвей тужась перевернуться на другой бок протянул руку и она провалилась насквозь в пустоту и, раскрыв глаза он увидел, что эта пустота появилась вместо Елизаветы и что в их постели он один, и на месте Елизаветы остался лишь освещённый лунным светом отпечаток её тела на простыне, и его обуял ужас, словно леденящий холод с ног и кончиков пальцев приближающийся к сердцу, потому что увидел, что нет и её накидки, и туфель, и он подождал с четверть часа, и ещё, думая, что она может быть в уборной, и обеспокоенный накинул поверх ночной рубахи халат, обулся в деревянные башмаки и не взяв в руки свечу, поскольку домашние комнаты и коридоры были освещены по-особенному яркой луной, так что и фонарь был не нужен, он начал ходить по комнатам, прошёл гостиную, кухню и, только когда через приоткрытую дверь сеней увидел лунный луч, просочившийся, словно кончик нити Ариадны, то понял, что Елизавета оставила их дом.

Поэтому выйдя во двор, в необычайно тёплую ночь начала сентября, в которой по-ведьмовски висело полнолуние и словно перед концом света дождём падали звёзды, он должен был ухватиться за дверной косяк, поскольку внезапно вся ночная красота начала казаться призрачной и предвещающей дурное, и он ничего лучшего не придумал, как стремглав, спотыкаясь, задыхаясь, ведь и не помнил, когда бегал в последний раз, ринуться по въездной дороге к воротам в Милкантай, на счастье, найдя их запахнутыми и закрытыми изнутри, что в его голове зародилась надежда, что она где-то здесь неподалёку, в поместье, поэтому, бродя по траве покрытой росой и вязня в гравии тропинок, он начал прочёсывать весь сад, в лунном свете, наощупь, вдоль стен их кустов, вдоль цветников, беседки обвитой плющом, вдоль солнечных часов, вдоль скамеек под его красивыми деревьями.

Нашёл её не сразу - только нечаянно заметив маленькое чёрное подобие в лунном свете, отзеркаливаемом водами Салатного озера, там, где сад, обсаженный стенками из кустарника ступенчато спускался прямо в озеро. Елизавета сидела там на холодной земле, укутанная в свою накидку, с бокалом вина в руке и откупоренной бутылкой рядом, поскольку среди ночи проснулась от светящегося полнолуния почувствовала какую-то тревогу, даже сама не знает, что на неё нашло, что сделала то, что за всю свою жизнь никогда не делала - поднялась среди ночи, укуталась в домашнюю накидку, обулась и решила выйти на двор, так как внезапно освещённая лунным светом спальня показалась ей такой удушающе тесной, и идя через кухню опять невесть почему прихватила бокал, бутылку вина и нож, чтобы её откупорить и тихонечко по влажному полнолунию спустилась к воде озера и там устроилась на земле, откупорила то вино, еле удалось, чуть пальцы не поранила, ведь никогда в жизни этого не делала, это было делом либо делом мужа либо слуги, и налила бокал и начала пить, посматривая на подвешенную луну, в черноту на другом краю неба, где словно перед концом света дождём падали звёзды, и слушая плеск озерных волн, которые тихонечко чмокались о берег как будто влажные поцелуи, почувствовала, что по её телу пробегает приятная дрожь, и поняла, что никогда в жизни ещё этого не делала, - вот так вот сидела бы в самой середине глаза ночи одна-одинёхонька на берегу озера; да что там, даже никогда сама одна не пила вина, да ещё и целой бутылки, и что именно сейчас, в этот миг, она является той, которой и хотела быть всю свою жизнь-Елизаветой без фамилии, без рода и без семьи, без людей и обязанностей, просто женщиной на берегу озера под полнолунием.

И поэтому, когда услышала приближающиеся шаги Ивана Матвея, а была уверена, что это именно он;  когда услышала его запыхавшееся дыхание и выдох облегчения, она даже не повернулась, ведь это теперь наконец-то он был её гостем и только она, Елизавета без фамилии, ничейная жена, теперь решала, принять ли его в свои владения под ночным небом милостиво, и загадала желание: если он что-либо скажет, если проронит хоть слово, она велит ему идти откуда пришёл, а если нет- может и впустит. Но Иван Матвей стоял у неё за спиной и смотрел на неё, и потом смотрел на её шею, потом посмотрел в землю, и она так хорошо его за столько-то лет знала, что была уверена: он смотрит в землю, потому что сейчас думает о том, чтобы она не застудила себе задницу, и размышляет, не подсунуть ли ей тихонечко свой халат, но нет, этого не сделал; и да, он всё ещё молчал.  И поэтому она обернулась к нему и гордо улыбнулась, и налила ему бокал вина и милостиво кивнула ему сесть рядом.

И так они и сидели молча, попивая вино, и тогда Елизавета, может быть от вина, которое так ударило ей в голову, наверное от того, что на его поверхности в бокале отражалась луна и она пила не только вино, но и полнолуние, вот поэтому, под таким его влиянием, сделала то, чего никогда ещё не делала: она поднялась с земли, встала и вынырнула из ночной рубахи, и предстала в том полнолунии на берегу озера совершенно нагая, такая, какой мать её родила и такая, какою её сделали все беременности и выкидыши - во весь рост своего в пятидесятилетие вошедшего тела, которое когда-то было красиво и упруго как вылитое и которое теперь было изъезжено жизнью как дорога - оставившая на нём ухабы и выбоины и свесившая груди, и оставившая пёстрые растяжки на боках, и кочки на бёдрах, но это была она, вот такая, какой она и была, Елизавета без фамилии и рода, и она встряхнула всё еще густыми волосами, и она смотрела на Ивана Матвея словно вопрошая, способен ли он принять её вот такой, какой она есть в этот момент, ведь сейчас она и есть настоящая Елизавета.

А Иван Матвей смотрел на неё и смотрел и, понятно, видел следы, оставленные на её теле временем и им же самим, но вместе с тем видел её такой, как тогда, как в первую ночь после свадьбы, но более всего не мог не наглядеться  её горящими глазами и изменившимся лицом, каждую морщинку которого он знал наизусть, но которое сейчас было словно новое и незнакомое, и вдруг он понял, наконец-то понял, что перед ним - его возмечтанный райский сад, но совершенно не тот, который он здесь создал и подстригал по линеечке, и ровнял, и прививал долгие годы, и обсадил одно за другим цветущими растениями, но тот философами и церковными мистиками описанный небесный и совершенный, в котором в совершенную вечность и единство сливаются все четыре животворящих элемента - ведь у него под ногами сейчас была земля, за ней - вода, поверх - воздух и звёздное небо, а прямо перед ним – огонь; огонь в обличии женщины, изведанная и в то же самое время опасная Елизавета как огонь.

И он любовался молча, желая продлить это мгновение, сквозь которое ему сейчас свидетельствовала сама вечность, и поэтому его взгляд бродил по очертаниям Елизаветы в лунном свете, и он пил мгновение, словно нектар бессмертия и смотрел, как Елизавета медленно оборачивается и шагает в холодное озеро, и тогда сам через голову стянул рубаху и остался нагой, со своим старческим пузиком, седыми волосами на груди и ягодицами, которые свисали как пустые кормовые мешки, и своими слабеющими, жилистыми ногами побрёл вслед за ней, а нагнав её в водах озера, которые были совсем не такими уж и холодными, как могло показаться, обнял и повернул её к себе и они долго смотрели друг на друга, эти двое пожилых мужчина и женщина в озере, под звёздным небом, в котором словно перед концом света дождём падали звёзды, и полнолуние милосердно залившее морщины их обоих, но ни время, ни возраст здесь теперь не имели значения, поскольку они оба поняли, что любить никогда не за поздно, и они так влюблялись, помогаемые милосердно поднимающими их озёрными водами, так как ещё никогда не любили друг друга в своей жизни, и ласкали друг друга такими способами, которых никогда не испробовали, забираясь в такие потаённые закутки своих стариковских тел, о наличии которых за двадцать лет супружеской жизни и не подозревали, и поэтому, когда уже казалось что озеро выльется из берегов, а луна отщепившись упадёт в озеро, они оба в одно и то же время издали такой возглас блаженства, что тот даже распугал заспанных птиц на побережье.

И позже они никогда не разговаривали меж собой об этой ночи, хотя райский сад одной ночи им ещё долго о себе напоминал, и ещё вдобавок и очень болезненно, поскольку на следующее утро, после того как они вместе вернулись в особняк, уже хорошо за полдень, Иван Матвей проснулся после тех ночных купаний в холодном Салатовом, скрученный ужаснейшей болью крестца, такой ужасной, что не мог с месяц достойно двигаться и каждое пригибание или распрямление вызывало страшнейшие муки. Но им и не нужно было об этом разговаривать, ведь пустоты не осталось, а может быть они о ней просто забыли, поскольку теперь были слишком заняты проводя целыми днями в компании друг друга, беседуя о прошлом и настоящем, только не о будущем, которого им с каждым днём становилось всё меньше, так зачем же о такой изнашивающейся как подошва и даже подошвы не стоящей вещи им было беседовать?