Глава 28 Снежный плен

Смеющаяся гордость рек и озер

глава 28

Снежный плен

Писатель: Цзинь Юн
Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин


Он не знал, сколько времени прошло, но вот он почувствовал холод, медленно приоткрыл глаза, и увидел яркий свет костра, снова закрыл глаза, и услышал голос Ин-ин: «Ты... ты очнулся!» Лин-ху Чун еще раз поднял веки, и увидел прекрасные глаза Ин-ин, смотрящие на него, ее лицо было освещено радостью. Лин-ху Чун попробовал сесть, Ин-ин придержала его рукой: «Лежа отдохни немного». Лин-ху Чун оглянулся, увидел, что находится в пещере, перед ней горел большой костер, и только сейчас вспомнил, как шифу ударил его ногой, спросил: «Как мои шифу и шинян?» Ин-ин скривила ротик: «Ты все еще называешь его отцом-наставником? Небо не видело такого бесстыжего шифу. Ты все время ему уступал, но он не отличал хорошего от плохого, в конце концов оконфузился, да еще в бешенстве тебя ногой ударил. Поделом ему, что ногу сломал». Лин-ху Чун встревожился: «Шифу сломал ногу?» Ин-ин улыбнулась: «Не умер от сотрясения, значит, все было вежливо? Батюшка сказал, что это ты еще не использовал Сисин Да Фа, иначе не получил бы рану». Лин-ху Чун пробормотал: «Я ранил учителя мечом, да еще и ногу ему сломал, в самом деле.... это просто...» Ин-ин произнесла: «Ты сожалеешь?» Лин-ху Чун был в смятении, ему было стыдно: «Мне ни в коем случае не следовало этого делать. Если бы раньше шифу и шинян не вырастили меня, я бы наверняка давно умер, разве мог бы дожить до этого времени? Я за добро отплатил злом, это же хуже, чем скотство». Ин-ин ответила: «Он раз тридцать применял смертельные удары, хотел тебя убить. Ты сдерживался, и это можно засчитать, как как воздаяние добром. Такие люди, как ты, нигде не погибнут, даже если бы тебя не вскормили бы супруги Юэ, тебе бы только стоило среди рек и озер попросить пропитания, наверняка никто бы мальцу не отказал, ты никак не мог умереть. Он выгнал тебя из школы Хуашань, ваши отношения учителя и ученика прерваны, что о нем вспоминать?» После этого понизила голос: «Старший брат Чун, ты ради меня провинился перед учителем, я... в моем сердце...»

Говоря, склонила голову, щеки ее запылали. Лин-ху Чун увидел ее застенчивый девичий вид, ослепительный костер бросал блики на ее лицо, она была ослепительно красива, он невольно разволновался, протянул руку, и положил поверх ее левой руки, вздохнул, не зная, как и быть. Ин-ин мягким голосом произнесла: «Почему ты вздыхаешь? Ты жалеешь, что со мной познакомился?» Лин-ху Чун ответил: «Нет, вовсе нет! Как я могу сожалеть? Ты ради меня пришла в Шаолинь, чтобы спасти мою жизнь, теперь я готов разбиться в куски, и то не отплачу за твою доброту». Ин-ин внимательно вгляделась в него: «Зачем ты говоришь эти слова? До самого этого времени, я для тебя – посторонний человек». Лин-ху Чуну стало неловко, глубоко в сердце он и в самом деле испытывал к ней некоторое отчуждение, произнес: «Это я ошибся, с сегодняшнего дня и впредь, я буду хорошо относиться к тебе.
[Фраза дословно переводится «Я буду к тебе хорошо», и формально является нейтральной, но подразумевает «Я буду любить тебя». Однако, все слова со значением «любовь» в этой ситуации будут компрометировать девушку, и они не употребляются.]
Едва он это сказал, как невольно подумал: «А как же сяошимэй? Сяошимэй? Кто сказал, что я забыл сяошимэй?» В глазах Ин-ин блеснули лучики восторга, она сказала: «Чун гэ, ты от чистого сердца это сказал, или обманываешь меня?» В этот момент Лин-ху Чун, не принимал во внимание то, что Юэ Лин-шань навеки выгравирована в его сердце, вырезана в костях, он от всего сердца сказал: «Если я обманываю тебя, пусть гром меня разрубит, чтобы не было мне хорошей смерти». Левая кисть Ин-ин медленно перевернулась, она взялась за руку Лин-ху Чуна, и почувствовала, что время остановилось, ей стало жарко, ее сердце будто поплыло в толще облаков, и ей бы хотелось оставаться так в вечном Небе и старящейся Земле, пока воды рек способны течь. Прошло очень много времени, и она медленно сказала: «Мы люди воинского сообщества, боюсь, добрая смерть никому из нас не суждена. Если ты потом когда-нибудь переменишься ко мне сердцем, я не буду надеяться, что тебя разрубит небесный гром, я... я... я собственными руками убью тебя, заколов мечом».

Лин-ху Чун был поражен, он никак не ожидал от нее таких слов, некоторое время он ошеломленно молчал, потом рассмеялся: «Ты же спасла мою жизнь, так что она уже давно принадлежит тебе. Так что забирай ее, когда потребуется». Ин-ин улыбнулась: «Люди говорят, что ты – изворотливый непутевый бездельник, оказывается, эти слова – сплошная болтовня, совершенно неправильные. Вот не знаю, откуда у меня такая судьба, что я... что мне понравился такой легкомысленный повеса». Лин-ху Чун рассмеялся: «Да когда же это я к тебе легкомысленно относился? Ты так меня называешь, тогда я должен быть с тобой легкомысленным». Сказав, приподнялся, и сел.

Ин-ин вскочила на ноги, и отпрыгнула в сторону, с невозмутимым видом произнесла: «Я в сердце всегда была к тебе расположена, но у нас все идет строго в соответствии с правилами. Если ты считаешь меня ветреной девчонкой, думаешь, что можешь меня дурачить, то ты не на того человека смотришь.
Лин-ху Чун крайне серьезно произнес: «Как я смею считать тебя ветреной девчонкой? Ты высокая годами и обильная добродетелью, не позволяющая мне повернуть голову, и взглянуть на тебя бабушка».
Ин-ин прыснула от смеха, вспомнила время, когда она познакомилась с Лин-ху Чуном, он тогда звал ее «бабушкой», обращался с величайшей почтительностью, она невольно расцвела в улыбке, как цветок, села поблизости, но все же не ближе, чем на три-четыре локтя. Лин-ху Чун рассмеялся: «Ты не позволяешь мне относиться к тебе легкомысленно, так что я тебя впредь буду звать бабушкой». Ин-ин рассмеялась: «Хорошо, послушный внучок». Лин-ху Чун ответил: «Бабушка, у меня в сердце...» Ин-ин перебила: «Не разрешаю называть меня бабушкой, подожди, пусть пройдет шестьдесят лет, тогда будет самое время». Лин-ху Чун ответил: «Если начать звать сейчас, можно так и звать все шестьдесят лет, тоже будет правильно». У Ин-ин сердце затрепетало, она подумала: «Прожить вместе с тобой шестьдесят лет, с этим не сравнится даже обретение бессмертия». Лин-ху Чун взглянул на нее, она смотрела в сторону, носик немного вздернут вверх, длинные ресницы опущены, облик нежный, выражение лица мягкое, он подумал: «Такая красивая девушка, отчего же необузданные и своевольные герои рек и озер с таким трепетом ей повинуются, считают для себя радостью умереть ради нее?» Хотел спросить ее об этом, однако, испугался, что такие слова неизбежно разрушат настроение, и предпочел промолчать. Ин-ин произнесла: «Ты хотел что-то сказать – смело спрашивай». Лин-ху Чун спросил: «Я всегда поражался, почему Лао Тоу-цзы, Цзу Цянь-цю, и другие так тебя боятся». Ин-ин обворожительно улыбнулась: «Я знаю, что ты, пока этого не узнаешь, не успокоишься. Боюсь только, что ты считаешь меня демоном-оборотнем». Лин-ху Чун ответил: «Нет, нет, я считаю тебя святой феей, обладающей огромными способностями». Ин-ин рассмеялась: «Ты эти три фразы сказал, все это сплошной вздор. Ты такой человек, еще не видела таких проходимцев, «масляный роток, скользкий язык», не зря тебя все зовут легкомысленным повесой».

Лин-ху Чун возразил: «Когда я тебя бабушкой звал, это что, тоже был масляный роток?» Ин-ин ответила: «Да ты всю жизнь меня бабушкой зовешь». Лин-ху Чун ответил: «Я буду всю жизнь тебя называть, только уже не буду звать бабушкой». Ин-ин покраснела, в сердце стало сладко, он тихо произнесла: «Да только по этим твоим словам уже видно. какой ты легкомысленный». Лин-ху Чун произнес: «Ты боишься, что я легкомысленный, что у меня масляный роток, скользкий язык, так что всю жизнь, когда будешь готовить пищу, не добавляй мне в овощи свиного сала и соевого масла». Ин-ин расмеялась: «А если я не умею готовить, ведь у меня даже печеные лягушки подгорели».
Лин-ху Чун вспомнил, как в тот день в диких горах, на берегу ручья они жарили лягушек, едва вспомнил то время, как сразу вернулся в то состояние, когда они были так близки.

Ин-ин прошептала: «Только бы ты не боялся, что моя еда подгорит, я тебе всю жизнь буду готовть». Лин-ху Чун произнес: «Лишь бы ты готовила, а если три раза в день пища будет подгорать – что из того?» Ин-ин тихонько произнесла: «Ты любишь шутить, так шути, сколько вздумается, на самом деле ты хочешь меня развеселить, и мне это нравится». Двое смотрели друг другу глаза в глаза, и долгое время не произносили ни слова. Прошло долгое время, и наконец, Ин-ин медленно произнесла: «Мой батюшка являлся главой учения Солнца и Луны, ты давно об этом знаешь. Впоследствии дядюшка Дунфан... нет, Дунфан Бубай, я все зову его дядюшкой, по привычке, он придумал коварный план, заключил моего батюшку под стражу, всех обманул, сказал, что батюшка скончался, перед смертью завещал ему принять место главы учения. В то время я была еще маленькой, Дунфан Бубай обделал свой хитрый план без единой ошибки, даже у меня на шелковую нить не возникло подозрений. Чтобы отвести от себя подозрения, Дунфан Бубай относился ко мне предельно вежливо, что бы я ни сказала, он никогда мне ни в чем не отказывал. По этой причине я занимаю очень уважаемое место в нашем учении. Лин-ху Чун спросил: «А все эти бродяги рек и озер, тоже являются подчиненными учения Солнца и Луны?» Ин-ин ответила: «Эти герои официально не входят в учение, но связаны с нами – все их главари приняли «пилюли трех ядов мозга и духа» ».
Лин-ху Чун охнул. Однажды в Сливовом поместье на Одинокой горе он видел, как старейшины колдовского учения Бао Да-чу, Цинь Вэй-бан и другие, едва увидели красные пилюли «трех ядов мозга и духа» Жэнь Во-сина, так у них сразу души повылетали из тел, вспомнил ту ситуацию, и невольно нахмурился. Ин-ин продолжила: «После того, как они принимают эти пилюли «трех ядов», то каждый год необходимо принимать противоядие, иначе яд начнет действовать, и наступит невыразимо мучительная смерть.
Дунфан Бубай очень строго относился к этим героям рек и озер, малейшее его неудовольствие – и он переставал давать противоядие, и каждый раз мне приходилось идти просить о милости, чтобы он дал им средство». Лин-ху Чун произнес: «Тогда ты их благодетельница, они тебе жизнью обязаны». Ин-ин ответила: «Да какая там благодетельница. Они приходили ко мне, на коленях бились головой, прося спасения, у меня духу не хватало им отказать. Но это все был хитрый план Дунфан Бубая, он так всем голову морочил, хотел, чтобы все знали, с каким уважением он ко мне относится. Разумеется, так ни у кого не возникало подозрений, что он при помощи коварного плана узурпировал место главы учения».

Лин-ху Чун кивнул головой: «Этот человек – мастер уловок». Ин-ин откликнулась: «Тем не менее, все время постоянно просить Дунфан Бубая о милости было довольно утомительно. К тому же, дела в учении уже шли не так, как прежде. Люди видели, что Дунфан Бубай очень любит лесть, всем было противно до тошноты. Весной позапрошлого года я позвала племянника-наставника Старика Зеленого Бамбука стать моим компаньоном, отправиться в путешествие по горам и водам, и, чтобы избавиться от докучливых дел учения, так и ради того, чтобы не рассыпаться в позорных восхвалениях перед Дунфан Бубаем. И никак не ожидала, что столкнусь с тобой». Она бросила взгляд на Лин-ху Чуна, припомнила то время, когда впервые встретила его в переулке Зеленого Бамбука, и негромко вздохнула, ее сердце переполнилось нежностью. Прошло еще немного времени, она произнесла: «Среди множества героев, пришедших в Шаолинь спасать меня, разумеется, были люди, которые получили противоядие благодаря моему заступничеству. А с ними были люди, обязанные им жизнью, близкие друзья, ученики, подчиненные, разумеется, они все собрались ради меня. К тому же, они собрались на горе Шаошишань не обязательно из-за меня, а из-за того, что их созвал великий рыцарь Лин-ху, они не могли не откликнуться», – сказав это, улыбнулась уголками губ.
Лин-ху Чун вздохнул: «От меня тебе большой пользы не было, а вот в искусстве «масляного ротка, скользкого языка», наоборот – некоторый прогресс есть». Ин-ин прыснула со смеху, рассмеялась. Она всю жизнь была в учении Солнца и Луны, к ней относились, как к принцессе, никто не смел ей слова поперек сказать. Когда она подросла, и вовсе привыкла командовать, делала, что хотела, и никто не смел с ней шутить. Сейчас Лин-ху Чун подшучивал над ней, и ей было весело, как никогда в жизни. Прошло некоторое время, Ин-ин повернула голову к стене, и произнесла: «Ты возглавил людей, которые пришли в Шаолинь спасать меня, и я, разумеется, рада. Только все эти люди постоянно мололи языком, отпускали шуточки, за спиной говорили что я... говорили, что я к тебе хорошо отношусь, а ты – ветреный повеса, повсюду у тебя симпатии, совсем не принимаешь меня во внимание...» Сказала это, и голос ее задрожал, и она еле слышно произнесла: «Ты устроил такой грандиозный переполох, изначально, чтобы поддержать мою репутацию, даже если бы я умерла... то мое имя не пострадало бы».
Лин-ху Чун ответил: «Ты отнесла меня на себе в Шаолинь, ради моего излечения, я в то время об этом не знал. Потом я попал в тюрьму под озером Сиху, а когда сумел освободился, то попал в переделку с кланом Северная Хэншань. С большим трудом разобрался в ситуации, и тогда пришел забирать тебя, но к тому времени ты уже порядком настрадалась».

Ин-ин ответила: «Когда я жила на горе за монастырем Шаолинь, то никаких горестей не испытывала. У меня была одиночная каменная келья. Каждые десять дней приходил старый хэшан, приносил мне хворост и рис, оставлял снаружи, никто меня не видел. Вплоть до того, как Дин Сянь и Дин И прибыли в Шаолинь, и Фан Чжэн вызвал меня к себя, только тогда я узнала, что он так и не передал тебе «Трактат изменения сухожилий». Я почувствовала, что попалась на обман, очень рассердилась, обругала старого монаха. Дин Сянь и Дин И посоветовали мне не горячиться, сказали, что ты здоров и полон сил, также сказали, что ты попросил их прийти в Шаолинь, просить настоятеля отпустить меня». Лин-ху Чун произнес: «Ты услышала их слова, и только тогда перестала ругать настоятеля?» Ин-ин ответила: «Настоятель Шаолиня услышал, как я его ругаю, только улыбнулся, вовсе не рассердился, произнес:
– Девушка-мирянка, старый монах в тот день хотел принять молодого рыцаря Лин-ху Чуна в школу монастыря Шаолинь, если бы он стал моим учеником, то я бы несомненно передал бы ему «Ицзинь цзин», помог бы ему изгнать разнородные энергии из тела, но он наотрез отказался, у дряхлого монаха не было способа его принудить. К тому же, ты тогда принесла его на спине, ... он поднялся на гору при последнем издыхании, когда спускался с горы, хотя его раны и не были до конца излечены, но он мог идти, как обычно, нельзя сказать, что Шаолинь ради него не постарался.

Я подумала, что эти слова тоже вполне резонны, и ответила:
– Но зачем ты оставил меня на этой горе? Вышедшие из семьи не говорят неправду, разве ты не обманул человека?»
Лин-ху Чун произнес: «Точно, они не должны были тебя обманывать». Ин-ин сказала: «Однако, этот старый хэшан снова говорил очень логично. Он сказал, что оставил меня на горе Шаошишань, надеясь, что буддийское учение преобразует мою свирепость, вот ведь глупость». Лин-ху Чун ответил: «Точно. Когда это ты была свирепой?» Ин-ин произнесла: «Не надо меня хвалить красивыми словами, чтобы мне это понравилось. Конечно, у меня была свирепость, не только была, но и в немалом количестве. Но ты успокойся, тебе это вреда не принесет».
Лин-ху Чун произнес: «Удостоился особого внимания, премного благодарен». Ин-ин сказала: «Я тогда ответила старому монаху:
– Твои годы столь высоки, ты издеваешься над нами, малолетними, стыда не боишься.
Старый монах сказал мне:
– В тот день ты сама добровольно согласилась жить в Шаолине в обмен на спасение жизни молодого рыцаря Лин-ху. Пусть мы и не вылечили окончательно молодого рыцаря Лин-ху, но мы и не забрали твою жизнь. Две уважаемые наставницы говорят, что появившись среди рек и озер, молодой рыцарь Лин-ху совершил немало рыцарских поступков, старый монах рад за него. Ради уважения к двум наставницам ты можешь прямо сейчас спуститься с горы.
Он также пообещал освободить более ста приятелей с рек и озер, я была очень растроганна, много раз поклонилась ему. Вот так я и спустилась с горы вместе с двумя госпожами-наставницами из клана Северная Хэншань. Потом под горой встретила кого-то по имени что-то вроде «Десять тысяч ли одиноко идущий» Тянь Бо-гуан, он сказал, что ты во главе нескольких тысяч молодцов идешь в Шаолинь спасать меня. Наставницы сказали:
– Шаолинь в беде, мы не можем быть в стороне, спустив рукава.
Они расстались со мной, велев мне идти задержать тебя. Никак не ожидала, что обе добросердечные наставницы отдадут свои жизни в монастыре Шаолинь».

Рассказав об этом, она испустила долгий горестный вздох. Лин-ху Чун тоже вздохнул: «Не знаю, кто решился на такое коварство. На телах наставниц нет никаких ран, невозможно понять, как их лишили жизни».
Ин-ин сказала: «Что значит, нет ран? Мы с батюшкой и дядюшкой Сяном обнаружили тела двух наставниц в монастыре Шаолинь, я обследовала их тела, сняв их одежды, увидела у обеих напротив сердца красные точки от игл, их убили, использовав железные иглы».
Лин-ху Чун вскрикнул, вскочил на ноги: «Отравленные иглы? В воинском сообществе кто сейчас использует отравленные иглы?» Ин-ин покачала головой:  «Батюшка и дядюшка Сян обладают широчайшей информацией, однако, и они не знают. Батюшка сказал, что эти иглы вовсе не были отравлены, их использовали, как холодное оружие, убивали уколом в сердце, лишая жизни. Однако, батюшка сказал, что игла, убившая наставницу Дин Сянь, немного уклонилась в сторону». Лин-ху Чун воскликнул: «Точно. Когда я увидел госпожу-наставницу Дин Сянь, она еще дышала. Раз этими иглами пронзают сердце, значит, их используют, как скрытое оружие, но для укола необходимо, чтобы противники встретились лицом к лицу. Убивший наставниц человек, несомненно является высочайшим мастером боевых искусств». Ин-ин произнесла: «И батюшка тоже самое сказал. Раз есть эта ниточка, надо разыскать убийцу, это относительно нетрудно». Лин-ху Чун с силой хлопнул по каменной стене пещеры, громко произнес: «Ин-ин, мы с тобой имеем впереди всю жизнь, обязательно должны отомстить за смерть двух наставниц с ненавистью, холодной, как снег». Ин-ин ответила: «Точно так».
Лин-ху Чун, присел, опираясь на каменную стену, почувствовал, что конечности повинуются ему, как обычно, в груди тоже не болит, будто он и не был ранен, произнес: «Как странно, шифу ударил меня ногой, а похоже, что никакой раны и вовсе нет».
Ин-ин ответила: «Батюшка говорил, что ты уже немало набрал внутренней энергии от других людей, твое искусство управления энергией уже давно далеко превосходит уровень твоего шифу. Только от того, что ты не хотел использовать внутреннюю энергию против своего отца-наставника, ты и получил это ранение, но твоя внутренняя сила защитила тебя, и ранение оказалось совсем легким. Дядюшка Сян несколько раз размял тебе точки, разогнал повреждающую энергию в твоем теле, и у тебя все пошло на лад. Но вот то, что сломалась нога твоего отца-наставника, это очень странно. Батюшка очень долго размышлял, но так и не решил эту загадку». Лин-ху Чун спросил: «Хотя моя энергия и велика, но шифу ударил меня ногой, моя внутренняя сила нанесла противоудар, и нога его старейшества сломалась, что тут удивительного?» Ин-ин ответила: «Дело не в этом. Батюшка говорил, что самопроизвольно защищаясь, можно только отобрать внутреннюю энергию у противника, а вот нанести ему рану в ответ – таким искусством и он сам не владеет».
Лин-ху Чун произнес: «Вот оно как, оказывается». Он не слишком разобрался в происшедшем, да и сильно задумываться ему не хотелось. Он только сожалел, что нанес рану отцу-наставнику перед лицом стольких высоких мастеров, подорвал ему репутацию, это было очень глубокое оскорбление.

Они некоторое время посидели в тишине, слушая, как потрескивают ветки в костре, и заметили, что снаружи снег повалил с новой силой, гораздо сильнее, чем прежде на горе Шаошишань. Внезапно Лин-ху Чун уловил звук дыхания к западу от пещеры, и сосредоточил свое внимание. Ин-ин не обладала таким навыком, не услышала дыхания, но, увидев, как он насторожился, спросила: «Что ты услышал?» Лин-ху Чун ответил: «Я только что услыхал дыхание, сюда идет человек. Но его дыхание очень поверхностное, боевое искусство этого человека очень низкое, нет причин для беспокойства». Снова спросил: «А что с твоим батюшкой?» Ин-ин ответила: «Батюшка с дядюшкой Сяном решили выйти прогуляться». Сказав это, невольно покраснела, понимая, что отец умышленно вышел, чтобы Лин-ху Чун, когда очнется, смог хорошенько поговорить с ней после долгой разлуки. Лин-ху Чун снова услышал несколько раз дыхание, предложил: «Пойдем выйдем, посмотрим». Двое вышли из пещеры, увидели следы Сяна и Жэня, наполовину занесенные свежим снегом. Лин-ху Чун указал на следы: «Звук раздавался оттуда». Они пошли по следам, прошли несколько десятков саженей, завернули за край горы, и внезапно увидели в снегу стоящих плечом к плечу Сяна и Жэня – они стояли прямо, но не могли двигаться. Двое перепугались, бросились к ним. Ин-ин закричала: «Батюшка!» Протянула руку, схватив Жэнь Во-сина за левое запястье, едва дотронулась до отца, как ее ударило, через его руку в ее жилы проникла энергия ледяного холода, она потрясенно крикнула: «Батюшка, ты... ты зачем... ты как...» Так и не договорила фразу до конца, задрожала всем телом, ее зубы застучали, она ясно осознала, что после того, как Цзо Лэн-чань передал ее отцу «Истинную энергию холода», тот все время контролировал ее, но в конце концов, не удержал ее под контролем, ледяной холод вырвался наружу, а Сян Вэнь-тянь отдал все свои силы, помогая отцу.

Жэнь Во-син в монастыре Шаолинь столкнулся с хитрым планом Цзо Лэн-чаня – тот заблокировал ему точки энергией холода. После того, как они спустились с горы, он уже успел рассказать ей об этом. Однако Лин-ху Чун совершенно ничего не понимал, в снежном сиянии он видел, что лица у Сяна и Жэня сосредоточенные, они с трудом дышат, и понял, что он слышал до этого их дыхание. Но он увидел, как Ин-ин затряслась в ознобе, тут же протянул руку, и взял ее за запястье, и тут же почувствовал, как ледяной поток входит в его тело. Он тут же догадался, что враг поразил Жэнь Во-сина энергией холода, его затрясло, и он начал потихонечку преобразовывать энергию холода, изгоняя его в соответствии с наставлениями, полученными им в темнице под озером Сиху.
Жэнь Во-син получил его поддержку, и ему сразу стало легче. Энергии Ин-ин и Сян Вэнь-тяня не подходили для отработанного им навыка, они могли только помочь ему сопротивляться, но не могли преобразовать чуждую энергию. Он сам изо всех сил задействовал внутреннюю энергию, чтобы не промерзнуть насквозь, и уже не имел сил на преобразование, так он стоял уже долго, постепенно теряя силы. Помощь Лин-ху Чуна подоспела вовремя. В соответствии со стратагемой «Вытаскивать хворост из-под котла», он стал мало-помалу изгонять энергию холода, рассеивая ее вовне. Четверо, не в силах двигаться, стояли так посреди заснеженной земли, будто застыли. Снегопад обильно сыпался им на одежду, головы и лица, и постепенно их целиком засыпало снегом. Лин-ху Чун и работал с энергией, и одновременно изумлялся: «Почему снег падает мне на лицо, но не тает?» Он не знал, что гунфу «Истинной энергии ледяного холода» Цзо Лэн-чаня предельно мощное, и изгоняемая им ледяная энергия гораздо холоднее снега. Они четверо могли сохранять тепло только внутри плотных внутренних органов и в кровеносных сосудах, но кожа оставалась холодной, будто схваченная льдом, снег падал на них, но не таял, скапливаясь на них больше, чем на окружающей земле. Прошло много времени, прежде, чем небо начало понемногу светлеть, а снег все продолжал падать. Лин-ху Чун уже начал беспокоиться, что такая нежная девушка, как Ин-ин не сможет долго выдерживать натиска ледяной энергии холода, он только понимал, что закупорившая каналы Жэнь Во-сина вредоносная энергия все еще не изгнана, хотя в его дыхании больше не слышалось одышки, он не знал, сможет ли тот шевельнуть рукой, и не будет ли от этого хуже. Он не был уверен, но решил, что лучше потихоньку помогать Жэнь Во-сину, судя по ладошке Ин-ин в его руке, хотя ее кожа была холодна, она уже перестала дрожать от холода, ее пульс был спокойным. В это время его глаза были закрыты снегом, и он едва чувствовал, что небо светлеет, но ничего не мог увидеть.

Он не удержался, и прибавил еще внутренней силы, надеясь, что Жэнь Во-син сможет изгнать энергию холода. Прошло еще долгое время, и вдруг с северо-востока донесся далекий стук копыт, все быстрее и все ближе, по звукам, один конь был впереди, другой – позади, и тут раздался крик: «Шимэй, младшая сестра-наставница, послушай меня!» Хотя Лин-ху Чун вслушивался из-под глубокого слоя снега, но совершенно четко определил, что это его шифу Юэ Бу-цюнь. Обе лошади все приближались, и снова послышался крик Юэ Бу-цюня: «Ты не понимаешь всех причин, и напрасно сердишься, ты только выслушай меня». Тут раздался голос госпожи Юэ: «Я сама по себе недовольна, какое это к тебе имеет отношение? О чем разговаривать?» Судя по звукам копыт и голосам, госпожа Юэ скакала впереди, а Юэ Бу-цюнь догонял. Лин-ху Чун удивился: «Шинян так рассержена, даже не знаю, чем это шифу так перед ней провинился». Было слышно, как госпожа Юэ подскакала вплотную, вдруг раздался ее вскрик: «Йи!», – раздалось конское ржание, будто ее внезапно остановили на всем скаку, и она встала на дыбы. Очень скоро подскакал Юэ бу-цюнь, и произнес: «Шимэй, эта куча снега весьма похожа на четырех человек, правда?» Госпожа Юэ хмыкнула, она явно все еще сердилась, произнесла, разговаривая сама с собой: «В такой глуши, кому понадобилось лепить этих четырех снеговиков?» Лин-ху Чун догадался: «Мы вчетвером полностью занесены снегом, наши фигуры распухли, так что шифу и шинян приняли нас за снеговиков». Шифу и шинян прямо перед нами, очень неудобно, но в то же время и смешно. Но прежде всего затрепетал от опасности: «если шифу нас обнаружит, разрубит мечом одного за другим. Если он сейчас захочет нас убить, то без всяких усилий это сделает». Юэ Бу-цюнь произнес: «На снегу нет никаких следов, этих снеговиков слепили уже несколько дней назад. шимей, посмотри, похоже, что трое из них – мужчины, а одна – женщина». Госпожа Юэ произнесла: «По мне разница невелика, как тут отличить, мужчина или женщина?», – и криком погнала коня вперед. Юэ Бу-цюнь произнес: «Шимэй, ну и торопливый у тебя характер! Тут вокруг никого нет, мы тут обстоятельно все обсудим, разве не удобный случай?» Госпожа Юэ ответила: «Что значит, характер торопливый, характер медлительный? Я возвращаюсь на Хуашань. Ты любишь стратагемы, нравится тебе с Цзо Лэн-чанем, так и ступай один к нему на гору Суншань». Юэ Бу-цюнь произнес: «Кто сказал, что мне нравится разбирать стратагемы с Цзо Лэн-чанем? У меня дела школы Хуашань не доделаны, к чему мне идти на поклон к Цзо Лэн-чаню на гору Суншань?» Госпожа Юэ произнесла: «Точно! Вот именно этого я больше всего не могу понять – с чего это ты так лебезишь перед Цзо Лэн-чанем? Хоть он и глава альянса Пяти твердынь, но ему не положено судить о внутренних делах в нашем клане горы Хуашань. Если он объединит пять школ меча в один клан, то разве останется в воинском сообществе название Хуашани? Когда шифу передавал тебе управление кланом, что он говорил?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Добродетельный шифу хотел, чтобы я прославил великую школу горы Хуашань». Госпожа Юэ произнесла: «Верно. Если ты пообещаешь Цзо Лэн-чаню, что наш клан Хуашань войдет в его школу Суншань, то как сдержишь свое обещание покойному отцу-наставнику? Люди часто говорят, что тлучше быть клювом петуха, чем коровьим хвостом. Хоть наш клан горы Хуашань и невелик, но мы самостоятельная школа, не молжем подчиняться посторонним». Юэ Бу-цюнь глубоко вздохнул, произнес: «Шимэй, Хэншаньские Дин Сянь и Дин И, если сравнить их гунфу с нашим – кто выше, кто ниже?» Госпожа Юэ ответила: «Да мы не мерялись, но кажется, что разница невелика. Зачем ты это спрашиваешь?» Юэ Бу-цюнь ответил: «И я тоже думаю, что разница невелика, эти две госпожи-наставницы оставили свои жизни в Шаолине, ведь очевидно же, что их погубил Цзо Лэ-чань». У Лин-ху Чуна сердце оборвалось, он тоже подозревал Цзо Лэн-чаня, ибо у остальных не было такого высокого гунфу. У мастеров Шаолиня и Удана, хотя гунфу было и еще выше, но они были честными бойцами, не могли совершить такого подлого убийства. клан Суншань столько раз безуспешно пытался погубить клан Северная Хэншань, явно, что в этот раз Цзо Лэн-чаню пришлось лично приложить руки. На что высоким гунфу обладал Жэнь Во-син, но и то был разбит Цзо Лэн-чанем, Обе Хэншаньские наставницы тем более не были ему противниками. Госпожа Юэ произнесла: «Как Цзо Лэн-чань мог их погубить? Если у тебя есть доказательства – выкладывай. Герои истиного пути строго спросят с Цзо Лэн-чаня, отомстят за души погибших наставниц». Юэ Бу-цюнь ответил: «Во-первых, доказательств нет, во-вторых, они все слабаки, и ему не противники». Госпожа Юэ произнесла: «Что значит, из-за слабости н противники? Мы попросим о справедливости у настоятеля монастыря Шаолинь, и у главы клана Удан, какой вид тогда будет у Цзо Лэн-чаня?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Опасаюсь только, что настоятель Фан Чжэн и остальные не догадываются, что супруги Юэ сейчас в том же положении, что прежде две наставницы клана Северная Хэншань». Госпожа Юэ произнесла: «Ты хочешь сказать, что Цзо Лэн-чань решил и нас погубить? Эх, у нас прочное положение среди воинского сообщества, к чему нам так бояться? Сперва испугаешься тигра, потом станешь бояться волков – что тогда тереться среди рек и озер?»

Лин-ху Чун втайне восхитился: «Хотя шинян и женщина, но по рыцарскому духу опережает носящих усы и бороды». Юэ Бу-цюнь произнес: «Мы с тобой вдвоем умрем без сожаления, но какая от этого будет польза? Цзо Лэн-чань убьет нас тайно, никто ничего понять не сможет. В результате он разве не сможет основать свой единый клан Пяти твердынь? К тому же он может сфабриковать на нашу голову обвинения, и нас же во всем обвинит». Госпожа Юэ промолчала, ничего не ответив. Юэ Бу-цюнь продолжил: «Мы с тобой умрем, под саблями Цзо Лэн-чаня все ученики клана Хуашань превратятся в строганину, как им сопротивляться? А кроме этого, нам еще и о Шань-эр, о дочке надо подумать».
Госпожа Юэ ахнула, было очевидно, что слова супруга проникли в ее сердце. Она помолчала, и наконец, произнесла: «Угу, тогда мы временно не будем разоблачать коварные планы Цзо Лэн-чаня, последуем твоему совету, на словах будем чрезвычайно любезны с Цзо Лэн-чанем, и будем ждать случая действовать».
Юэ Бу-цюнь произнес: «Раз ты согласна с этим, то очень хорошо. Этот подлец Лин-ху Чун совершенно очевидно утаил «Трактат о мече, отвергающем зло» семейства Линь. Если бы он отдал его Линь Пин-чжи, то наши ученики клана Хуашань смогли бы его изучить, пришлось бы нам бояться Цзо Лэн-чаня? Пришлось бы нашему клану Хуашань, вставая утром. не знать, что случится вечером, не зная, выживем ли мы, или нет?»

Госпожа Юэ произнесла: «Отчего ты подозреваешь, что великий прогресс Чун-эра в искусстве меча непременно связан с тем, что он утаил у себя трактат семьи Пин-эра о «мече, отвергающем зло»?
Во время этой схватки в Шаолине великий наставник Фан Чжэн, даос Чун Сюй, и другие высокие мастера говорили, что его утонченное искусство меча полученно им от дядюшки-наставника Фэна.
Дядюшка Фэн принадлежит к направлению меча, но всеже он относится к нашему клану Хуашань. То. что Чун-эр связался с чертовкой из демонического учения, оказалось совершенной неправдой, теперь мы никак не должны подозревать его в том, что он утаил «Трактат о мече, отвергающем зло». Если ты не доверяешь словам великого наставника Фан Чжэна и даоса Чун Сюя, то кому еще в Поднебесной ты доверяешь?
Лин-ху Чун услыхал, как заступаетя за него матушка-наставница, и в сердце преисполнился благодарности, не смог сдерживаться, и решил выпрыгнуть из снега. И вдруг в этот миг кто-то хлопнул его сверху по голове, он подумал:
 «Беда, нас раскрыли. Жэнь Во-син еще не до конца изгнал вредоносную энергию, шифу и шинян могут напасть на меня, что тогда делать?» Через руку Ин-ин почувствовал импульс, и понял, что Жэнь Во-син и сам не уверен, как лучше поступить. Человек еще несколько раз легонько похлопал у него над головой, и больше удары не повторялись. Тут послышался голос госпожи Юэ: «Вчера ты бился с Чун-эром, и использовал приемы «Волна возвращается», «Зеленая сосна приветствует гостей», «Нун Юй играет на флейте», «Сяо Ши седлает дракона» – что означали эти четыре приема?» Юэ Бу-цюнь усмехнулся: «У этого преступного негодяя характер хоть и негодный, но ведь мы же в конце концов, обучили и вскормили его. Но он встал на неправильный путь, в самом деле, очень жалко, только нужно было, чтобы он, как волна, отхлынул назад, и я бы вернул его в клан Хуашань». Госпожа Юэ спросила: «Это мне понятно. Но что насчет последних двух приемов?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Ты же сама уже в сердце своем все знаешь, зачем у меня спрашиваешь?» Госпожа Юэ произнесла: «Если бы Чун-эр в самом деле отринул зло, и вернулся на праведный путь, ты бы отдал ему Шань-эр, так или нет?» Юэ Бу-цюнь подтвердил: «Точно так». Госпожа Юэ спросила: «Эта твоя идея была была просто уловкой, или ты в самом деле этого хотел?» Юэ Бу-цюнь ничего не ответил. Лин-ху Чун снова почувствовал, как ему по голове легонько постучали, и он догадался, что это Юэ Бу-цюнь в задумчивости постукивает рукой по головам снеговиков – он вовсе не догадывается, что это четверо людей. Наконец, Юэ Бу-цюнь ответил: «У Великого Мужа слова подобны горам, если я что-то пообещал, то не буду в этом раскаиваться». Госпожа Юэ произнесла: «Он же полностью потерял голову от этой чертовки из колдовского учения, разве ты об этом не знаешь?»

Юэ Бу-цюнь ответил: «Нет, хоть он и испытывает к ней некоторые чувства, однако вовсе не потерял голову. Те отношения, которые сложились у него с Шань-эр совершенно иные, чем с этой чертовкой из колдовского учения, разве ты не видишь этого?» Госпожа Юэ ответила: «Я тоже это замечала. Ты считаешь, что он не забыл свои чувства к Шань-эр?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Не просто не забыл, это просто... это сидит у него в самых костях. Едва он понял смысл моих приемов, разве ты не заметила, как он окрылился от счастья, расцвел, и забросил гнев?» Госпожа Юэ крайне холодным тоном заметила: «Значит, именно из-за этого, ты использовал Шань-эр, как наживку, хотел подцепить его на крючок? Хотел заставить его, чтобы ради нашей дочери он специально проиграл тебе?»
Даже находясь в снежном сугробе, Лин-ху Чун прекрасно слышал интонации шинян, в ее словах слышалось и возмущение, и издевательская колкость. Таких интонаций в речи шинян он ранее никогда не слышал. Супруги Юэ прежде, увидев его, всегда переходили на ровный тон, не позволяя себе проявлять при нем свои эмоции.
Характер госпожи Юэ был достаточно вспыльчивый, в мелких домашних делах порой шла наперекор супругу, раньше такое случалось частенько, но в вопросах воспитания учеников она прежде всегда подчинялась мужу, никогда не оспаривала его мнение. Сейчас, судя по ее словам, она была предельно недовольна. Юэ Бу-цюнь глубоко вздохнул: «Оказывается, даже ты не можешь понять моих побуждений. Свою славу и позор я считаю мелким делом, а рассвет и упадок, победы или поражения клана горы Хуашань – считаю делом величайшим. Если бы я смог уговорить Лин-ху Чуна, вернул бы его на Хуашань, то одним махом совершил бы четыре великих дела».
Госпожа Юэ спросила: «Что это за четыре дела одним махом?» Юэ Бу-цюнь ответил: «У Лин-ху Чуна предельно высокое мастерство меча, значительно превосходит мое. Даже если он присвоил «Трактат о мече, отвергающем зло» – ну и ладно, если он получил эту технику от дядюшки-великого наставника Фэна – тоже ладно, если он вернется на Хуашань, то наш клан утвердится и прославится в Поднебесной – это первое великое дело. Разумеется, Цзо Лэн-чаню тогда будет трудно проглотить наш клан Хуашань, а с ним и Суншань, Южная и Северная Хэншань будут в безопасности – это второе великое дело. Если он вернется во врата истинных школ, то колдовское учение не только лишится могучего помощника, но и обретет в нем могущественного врага – правда расцветет, зло будет повержено – вот третье великое дело. Шимэй, ты меня слышишь?» Госпожа Юэ произнесла: «Ну, а четвертое?»
Юэ Бу-цюнь произнес: «Насчет четвертого, мы с тобой сыновей не имеем, прежде Чун-эр был нам, как родной. Он ошибся, пошел по ложному пути, я в самом деле очень переживал. Годы мои уже не молодые, к чему мне пустая слава этого мира? Только бы он решительно порвал со злом, и вернулся к добру, наша семья воссоединилась бы, мы бы зажили дружно и весело, разве это не было бы великим делом?» Лин-ху Чун услышал это, невольно пришел в волнение, невольно едва не вскричал: «Шифу! Шинян!»

Госпожа Юэ произнесла: «Шань-эр и Пин-чжи ладят между собой душа в душу, если бы ты так безжалостно разлучил их, разве не обрек бы Шань-эр на страдания до конца жизни?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Я все это только для счастья дочери делаю». Госпожа Юэ произнесла: «Ради счастья Шан-эр? Пин-чжи такой усердный, такой порядочный, что в нем плохого?»

Юэ Бу-цюнь ответил: «Пин-чжи, хоть и усерден, но в сравнении с Лин-ху Чуном – ему как от Земли до Неба, за всю жизнь галопом не догнать». Госпожа Юэ возразила: «Боевое искусство могучее – значит, сразу хорошим мужем будет? Я искренне надеюсь, что Лин-ху Чун сможет отбросить зло, и вернуться на истинный путь, снова войдет в нашу школу. Но характер-то у него взбаламошный, он несерьезный, любит выпивку. Если Шань-эр выйдет за него, то будет сожалеть всю свою жизнь». Лин-ху Чуну стало стыдно, он подумал: «Шинян сказала, что я несерьезный, люблю выпивку – это в самом деле верная оценка. Но, если я в самом деле возьму в жены сяошимэй, неужели я в самом деле причиню ей страдания? Нет, это невозможно!»
Юэ Бу-цюнь снова вздохнул: «Так или иначе, я напрасно трачу душевные силы, этот мелкий преступник уже глубоко погряз в пороках, все, о чем мы говорили – это только пустая болтовня. Шимэй, ты все еще на меня сердишься?» Госпожа Юэ не ответила, прошло некоторое время, и она спросила: «Нога сильно болит?»
Юэ Бу-цюнь ответил: «Да это только внешняя рана, не стоит беспокоиться. Давай возвратимся на Хуашань». Госпожа Юэ произнесла: «Эн». Послышался топот двоих коней по мягкому снегу, постепенно исчезающий вдали.
У Лин-ху Чуна все чувства перемешались, он все думал о беседе шифу и шинян, совсем забыв о движении, и вдруг почувствовал, что за это время энергия холода проникла через ладонь в его тело, атаковала его, и он весь закоченел до самых костей. Он торопливо принялся прогонять по каналам энергию, начал спешить, но вдруг почувствовал, что его левая рука ему не подчиняется, энергия через нее не проходит. Он напряг все силы, посылая туда энергию. Но изученный им метод Сисин Дафа основывался только на записях на железной кровати, он не имел наставлений учителя, не знал всех тонкостей, и через силу только все напортил. Онемение из руки стало распространяться в левый бок, поясницу, потом занемела и нога. Лин-ху Чун от отчаяния хотел закричать, но понял, что рот и губы тоже не повинуются ему. И в этот момент снова раздался топот копыт – к ним опять приближались двое верховых. Один человек произнес: «Вот здесь все конями истоптано, матушка с батюшкой здесь на отдых останавливались». Конечно, это был голос Юэ Лин-шань. Лин-ху Чун и изумился, и обрадовался, подумал: «Откуда здесь взялась сяошимэй?» Послышался другой голос: «У шифу нога повреждена, не будем задерживаться, нужно догонять их побыстрее», – разумеется, это был голос Линь Пин-чжи. Лин-ху Чун подумал: «Конечно, следы отлично видны на свежем снегу. Сяошимэй и Линь шиди преследуют шифу и шинян, торопятся найти».
Внезапно Юэ Лин-шань позвала: «Малявка Линь, посмотри, какие забавные эти четверо снеговиков, они держат друг друга за руки». Линь Пин-чжи ответил: «Поблизости, похоже, людей совсем нет, кто же это слепил снеговиков?» Юэ Лин-шань рассмеялась: «Давай, мы тоже двух маленьких снеговичков слепим, хорошо?» Линь Пин-чжи ответил: «Хорошо, скатаем одного мужского, одного женского, и тоже пусть держатся за руки». Юэ Лин-шань спрыгнула с лошади, и стала скатывать снеговика.
Линь Пин-чжи произнес: «Может, нам все-таки стоит поспешить за шифу и шинян. Найдем их, и потом не спеша скатаем снеговиков, не поздно будет». Юэ Лин-шань ответила: «Вот так ты людям все удовольствие портишь. Хотя нога батюшки и повреждена, но на лошади он скажет так, что не отличишь от здорового, к тому же с ним мама, что бояться, что с ними что-то плохое может случиться? Они вдвоем с мечами в руках прошли вдоль и поперек все реки и озера, когда тебя еще на этом свете не было». Линь Пин-чжи произнес: «Слова верные. Но мы их пока не догнали, и развлекаться здесь – как-то неспокойно на сердце». Юэ Лин-шань ответила: «Ладно, послушаю тебя. Однако, после того, как мы разыщем папу и маму, ты скатаешь мне четверых прехорошеньких снеговичков». Линь Пин-чжи ответил: «Ну это само собой».
Лин-ху Чун подумал: «Я думаю, он обязательно должен был сказать:
– Таких же красивых, как ты!
Или же так:
– Скатать могу, но таких прекрасных, как ты – этого трудно достичь.
Вот уж не ожидал, что он скажет просто:
– Само собой.
Да впрочем, и ладно!»
Тут он снова подумал: «Линь шиди – человек солидный и сдержанный, разве он может быть таким легковесным, как я?
Если бы сяошимэй захотела, чтобы я ей скатал снеговиков, то за хлопотами о делах Поднебесной, я бы об этом забыл. Но сейчас сяошимэй попросила его, а он не согласен, и она совершенно не сердится, разве у нас с ней такое было возможным? Эх, брат-наставник Линь такой высокий и ладный, не знаю, кто тогда рубанул его мечом, а сяошимэй все счеты на мою голову перевела». Он изо всех сил вслушивался в разговор Юэ Лин-шань с Линь Пин-чжи, опять забыл о сопротивлении холоду, и в это момент сработал принцип Сисин Дафа: «Не стоит напрягать мысли, все само получится». Поясница и левая нога понемногу стали оживать.
Тут послышался голос сяошимей: «Хорошо, не будем катать снеговиков, но я хочу на этих снежных людях кое-что написать». Раздался шелест – она обнажила меч.
Лин-ху Чун встревожился: «Она хочет мечом по нам четверым резать и колоть, вот беда». Попытался закричать, махнуть рукой, но рот ему не повиновался, а руки не двигались. Но тут раздался легкий скребущий звук, Она уже писала мечом что-то на снегу поверх тела Сян Вэнь-тяня, написала один столбец, и перешла к телу Лин-ху Чуна. Она вырезала иероглифы не глубоко, не прорезая снежных одежд, не причиняя вреда телу Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун задумался: «Но что же такое она там пишет?»
Тут Юэ Лин-шань нежным голосом произнесла: «Ты тоже напиши несколько иероглифов». Лин Пин-чжи ответил: «Хорошо!», – вытащил меч, и тоже начал писать иероглифы на снеговиках, слева направо, остановившись на груди Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун снова задумался: «Но что же он теперь написал?»
Тут раздался голосок Юэ Лин-шань: «Хорошо, пусть у нас двоих так и будет». Прошло очень много времени, а двое все молчали. Лин-ху Чун был удивлен, задумался: «Что так и будет? Только после того, как Жэнь Во-син преобразует враждебную энергию, мы сможем вылезти из снега, и прочитать. Ай-я, вот беда – я едва двинусь, снег тут же осыплется, и все вырезанные иероглифы пропадут. Если шевельнутся все четверо, то уже ни одного иероглифа нельзя будет прочесть».
Прошло еще немного времени, и вдруг издалека снова послышался приближающийся стук копыт. По звукам Лин-ху Чун определил, что скачут более десятка верховых, он подумал: «Скорее всего, это остальные ученики нашего клана». Топот копыт был уже совсем близко, но Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань не обращали на него внимания. Всадники мчались с северо-востока, за несколько верст от них отделились семь-восемь верховых, и бешено понеслись на запад, явно совершая охват.
Лин-ху Чун разволновался: «Эти скачут не с добрыми намерениями!» Тут Юэ Лин-шан вскрикнула: «Ай-йо, кто-то едет!» Звук копыт ускорился, всадники подгоняли лошадей изо всех сил, свистнули две стрелы, и лошади Линя и Юэ, жалобно заржав, свалились на снег. Лин-ху Чун вздрогнул: «У этих людей боевое искусство не слабое, и мысли злодейские. Они сперва убили коней сяошимэй и брата-наставника Линя, чтобы те не сбежали». Раздался громкий смех десятка людей, направивших коней прямо к ним. Юэ Лин-шань вскрикнула, и отступила на несколько шагов. Тут кто-то рассмеялся: «Один маленький братишка, и одна маленькая сестренка, из какой вы двое школы, из какого клана?» Линь Пин-чжи громко отвечал: «Перед вами Линь Пин-чжи из клана горы Хуашань, эта уважаемая – моя сестра-наставница Юэ. С уважаемыми раньше не встречался, не знаю, зачем вы убили наших лошадей?» Тот человек рассмеялся: «А твой учитель, не тот ли, проигравший собственному ученику, что-то там вроде «благородный меч», господин Юэ?»

У Лин-ху Чуна сердце заболело: «Это произошло только вчера, в монастыре Шаолинь я провинился перед шифу, и вот – вся Поднебесная об этом знает. Я выставил шифу посмешищем перед посторонними, это еще более тяжелая вина». Линь Пин-чжи произнес: «У Ли-ху Чуна поведение неподобающее, он неоднократно нарушал правила школы, уже год назад был изгнан из нашего клана Хуашань». Смысл его слов был в том, что, хотя шифу и проиграл, но проиграл постороннему человеку, а вовсе не собственному ученику.

Тот человек продолжал смеяться: «А вот эта барышня по фамилии Юэ, кем она приходится Юэ Бу-цюню?» Юэ Лин-шань разозлилась: «А тебе какое дело?
Ты убил моего коня, давай, возмещай убыток». Тот человек расхохотался: «Глядя на ее разнузданность, скорее всего, это молодая наложница Юэ Бу-цюня». Тут и остальные молодцы принялись хохотать. Лин-ху Чун втайне испугался: «У этих людей манеры грубые, они явно не из истинных школ, боюсь, для сяошимэй это не к добру».

Линь Пин-чжи произнес: «Ваше превосходительство являетесь преждерожденным мастером с рек и озер, к чему говорите столь не сообразные и неучтивые слова? Моя младшая сестра-наставница является драгоценной дочкой моего шифу».
Тот человек рассмеялся: «Оказывается, это барышня Юэ, не ожидал, что молва так брешет». Другой спросил: «Большой старший брат Лу, что значит, что молва брешет?» Тот человек ответил: «Я раньше слышал, что дочка Юэ Бу-цюня необыкновенная красавица, а посмотрел – так и ничего особенного». Другой посмеялся: «У этой девицы внешность заурядная, но кожа тоненькая, мясо белое. Разденем ее догола, скорее всего, будет неплохо. Хэ-хэ, хэ-хэ!» И более десятка человек разом расхохотались, и смех их был довольно паскудным.

Юэ Лин-шань, Линь Пин-чжи и Лин-ху Чун, услыхав эти слова, пришли в неудержимую ярость. Линь Пин-чжи выхватил меч и закричал: «Вы снова сказали такие грубые слова, некий Линь будет биться с вами до смерти». Тот человек рассмеялся: «Вы посмотрите, эта парочка – блудник и потаскуха, что они на снегу написали?» Линь Пин-чжи заорал: «Рассчитаюсь с вами!»,– Лин-ху Чун понял, что тот выхватил меч и бросился вперед. Раздался лязг оружия, кто-то спрыгнул с лошади, и вступил с ним в бой. За ним в бой бросилась и Юэ Лин-шань. Человек восемь разом вскрикнули: «Я разберусь с этой девкой!» Один молодец закричал: «Никому не двигаться, все соблюдают очередь!» Клинки сшиблись, Юэ Лин-шань тоже бросилась на обидчика. Тут один разбойник яростно взревел, в его крике слышалась боль, он явно был ранен. Кто-то вскричал: «Да эта девка опасна, третий брат Ши, я за тебя отомщу!»
Среди лязга клинков раздался крик Юэ Лин-шань: «Берегись!» Вслед за этим раздался громкий лязг, и стон Линь Пин-чжи. Юэ Лин-шань вскричала: «Малец Линь!» Было похоже, что Линь Пин-чжи получил ранение. Тут кто-то закричал: «Да прирежьте уже этого мальца!» Главарь возразил: «Не убивайте его, берите живым. Захватим дочку и зятя Юэ Бу-цюня, уж тогда этот «Поддельный благородный муж» не сможет нас ослушаться».
Лин-ху Чун вслушивался изо всех сил, но слышал только свист воздуха, рассекаемого мечом и саблей. Вдруг раздался вскрик боли и страха. Один из молодцов вскричал: «Мать ее так, противная девка». Тут Лин-ху Чун почувствовал, как на него кто-то оперся, услышал тяжелое дыхание Юэ Лин-шань, и понял, что это она оперлась спиной о «снеговика». Раздался звон и лязг, и один из молодцов довольно вскрикнул: «Что, думала – не поймаем?» Юэ Лин-шань вскрикнула, звон клинков прекратился, а все «герои» расхохотались.
Лин-ху Чун почувствовал, что Юэ Лин-шань куда-то волокут, услыхал ее крик: «Отпусти меня. Отпустите меня!» Кто-то рассмеялся: «Второй старина Минь, ты говорил, что у не кожа тонкая, мяско белое, а вот Лаоцзы не верит тебе, давайте ее разденем догола и посмотрим!» Тут все аж в ладоши захлопали. Линь Пин-чжи начал ругаться: «Собаки проклятые...»
[Лаоцзы – в преступной среде так называют себя, чтобы поднять авторитет. Можно перевести приблизительно как «Дедушка», «Старый мудрец»]


Раздался звук удара, кто-то отвесил ему удар ногой, звук был, будто рвется хлопковая ткань. Лин-ху Чун услыхал, как оскорбляют младшую сестру-наставницу, уж не стал обращать внимание, изгнал ли Жэнь Во-син до конца вредоносную энергию, собрал все силы, и выскочил из сугроба. В прыжке правой рукой выхватил с пояса меч, левой рукой хотел лицо оттереть от снега, да оказалось, что левая рука совсем онемела, и двигать ей не было никакой возможности.
Все вокруг вскрикнули, он правой рукой протер лицо, увидел свет, тут же его меч рванул вперед, и трое молодцов получили пронзающие удары в шею. Он развернулся, дважды махнул мечом, и заколол еще двоих. Тут он увидел, как какой-то молодец держит Юэ Лин-шань за обе руки, скручивая их у нее за спиной, а другой стоит перед ней, выхватывая саблю, и бросаясь на нового противника. Лин-ху Чун пронзил его мечом в левый бок, ударил его ногой, чтобы извлечь меч из умирающего, и услышал, что сзади кто-то подкрался для внезапного удара. Он даже не стал оглядываться, дважды ударил обратным ударом, и пронзил грудь двоим, нападавшим сзади. На выхватывании послал меч дальше вперед, мимо тела Юэ Лин-шань, и пронзил горло тому, кто держал ее за руки.
Человек расслабил руки, упал сзади на сяошимэй, из его горла потоком хлынула кровь. Тут ситуация совершенно изменилась, Лин-ху Чун убил девятерых, это произошло в мгновение ока. Раздался крик главаря, и на Лин-ху Чуна обрушились парные железные доски. Меч Лин-ху Чуна задрожал, пробиваясь в щель между досками, и пробил ему левый глаз. Главарь заорал и отпрыгнул назад. Лин-ху Чун развернулся, и прошелся мечом поперек, рубя, и пронзая, убил еще троих. Оставшиеся четверо растеряли всю храбрость, и с криками бросились в разные стороны наутек. Лин-ху Чун закричал:
 «Вы оскорбили сяошимей, никого в живых не оставлю». Побежал преследовать двоих, пронзил обоих через спину до груди. Второй бежал очень быстро, умерев от удара мечом, все продолжал бежать, и свалился только через десяток с лишним шагов. Оставшиеся двое побежали один на запад, другой на восток, Лин-ху Чун изо всех сил побежал на восток, размахнулся, и бросил меч. Тот серебряным лучом полетел вперед, и пронзил поясницу убегавшему.
Ли-ху Чун развернулся, и побежал на запад, промчался десяток саженей, уже почти догнал, вытянул руку, и только тут понял, что оружия в ней нет. Он послал энергию через пальцы, и ткнул того человека в спину. Тому стало больно, и он рубанул саблей назад. У Лин-ху Чуна искусство рукопашного боя было посредственным, после того, как ткнул того человека пальцем в спину, уже не знал, что делать дальше. От его воздействия толку не было, противник поднял саблю, собираясь рубить. Лин-ху Чун растерялся, торопливо уклонился в сторону, собираясь ударить его левым кулаком, но неожиданно обнаружил, что левая рука едва двинулась, а подняться не смогла, а противник меж тем снова поднимал саблю для нового рубящего удара. Лин-ху Чун пришел в ужас, прыгнул назад. Тот ханец ринулся на него с поднятой саблей. Лин-ху Чун был безоружен, не осмелился сражаться, только развернулся, и бросился бежать. Юэ Лин-шань подобрала меч с земли, крикнула: «Дашигэ, держи меч!», – и швырнула ему. Лин-ху Чун поймал меч правой рукой, ухватил, развернулся, и рассмеялся. Тот ханец замер с поднятой стальной саблей, готовый рубить, но вдруг увидел, что у его противника в руках сыпет искрами меч, и тут же остолбенел от страха, не в силах нанести удар.
Лин-ху Чун медленно приблизился, тот ханец затрясся всем телом, его колени подогнулись, и он рухнул в снег. Лин-ху Чун в гневе воскликнул: «Ты оскорбил мою сестру-наставницу, не прощу тебе». Он приблизил свой меч к его горлу, вдруг заколебался, подошел к стоящему на коленях вплотную, и тихо спросил: «Что за иероглифы были написаны на снеговиках?» Тот ханец дрожащим голосом произнес: «Это, это... «Моря высохнут.... Моря высохнут.... камни сгниют... взаимная любовь не изменится».

Эти стихи известны в мире с глубокой древности: «Моря высохнут, камни сгниют, взаимная любовь не изменится», он прочел эти восемь иероглифов в страхе и ужасе, боясь, что это только начало поэмы. Лин-ху Чун остолбенел, в сердце у него занемело, он произнес: «Так, значит, «Моря высохнут, камни сгниют, любовь неизменна»», – и с этими словами вогнал меч человеку в горло. Он обернулся, и увидел, как Юэ Лин-шань поднимает Линь Пин-чжи, у обоих лица и одежды залиты свежей кровью. Линь Пин-чжи встал, обнял кулак, обращаясь к Лин-ху Чуну: «Премного благодарен старшему брату Лин-ху за спасение». Лин-ху Чун ответил: «Да пустяки. Ты не тяжело ранен?» Линь Пин-чжи ответил: «Ничего!» Лин-ху Чун передал длинный меч Юэ Лин-шань, показал на следы двух лошадей: «Шифу и шинян туда поскакали». Линь Пин-чжи откликнулся: «Понял». Юэ Лин-шань привела двух лошадей, оставшихся от врагов, прыгнула в седло: «Мы едем за мамой и батюшкой». Линь Пин-чжи кое-как вскарабкался на лошадь. Юэ Лин-шань тронула коня, подъехала к Лин-ху Чуну, остановилась, вглядываясь в его лицо.
Лин-ху Чун поймал ее взгляд, и тоже начал на нее смотреть. Юэ Лин-шань произнесла: «Пре... премного благодарна...» Повернула голову, тряхнула поводьями, и две лошади поскакали на северо-запад по следам супругов Юэ.
Лин-ху Чун остолбенело смотрел им вслед, пока силуэты всадников не скрылись в далеком лесу, после этого медленно развернулся, и обнаружил, что Жэнь Во-син, Сян Вэнь-тянь и Ин-ин уже освободились из снежного плена и пристально смотрят на него. Лин-ху Чун обрадовался: «Глава учения Жэнь, моя торопливость тебе не помешала?»

Жэнь Во-син грустно усмехнулся: «Со мной-то все в порядке, а вот у тебя дела скверные. Как левая рука?» Лин-ху Чун ответил: «Мышцы не работают, кровь и энергия не движутся, совсем не слушается». Жэнь Во-син нахмурился: «Это дело немножко хлопотное, мы потихонечку продумаем способы. Ты спас барышню из семьи Юэ, можно сказать, вернул учителю долг благодеяния, теперь никто никому не должен. Братец Сян, что же это старина Лу – чем дальше, тем хуже. К чему он таких подонков себе набрал?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Как я его понял, он хотел захватить этих двух молодых людей, и доставить их на утес Черного Дерева – Хэймуя». Жэнь Во-син ответил: «Неужели это идея Дунфан Бубая? Какое ему дело до этого ложного Благородного Мужа?»
Лин-ху Чун указал на лежащие в снегу мертвые тела – их было семь или восемь, спросил: «Все эти люди были подручными Дунфан Бубая?» Жэнь Во-син ответил: «Это все мои подчиненные». Лин-ху Чун покивал головой. Ин-ин произнесла: «Батюшка, как твоя рука?» Жэнь Во-син рассмеялся: «Не беспокойся! Добрый зять помог твоему батюшке изгнать вредоносную энергию, Тайшаньский старец не мог бы лучше вылечить мою руку», – и расхохотался, внимательно глядя на Лин-ху Чуна, заметив его смущение. Ин-ин тихо произнесла: «Батюшка, не стоит говорить такие слова. Брат Чун с детства рос вместе с Хуаншаньской барышней Юэ, брат Чун только что это ясно показал, неужели ты этого не понимаешь?» Жэнь Во-син произнес: «Да кто такой этот «Ложный Благородный Муж» Юэ Бу-цюнь? Как можно сравнивать его дочку с моей? К тому же, у этой барышни Юэ уже давно есть на стороне сердечная привязанность. Разве может после этого Чун-эр обращать внимание на такую пошлую девицу? Как можно всерьез вспоминать время их детской дружбы?» Ин-ин произнесла: «Чун гэ ради меня пришел в монастырь Шаолинь, об этом знает вся Поднебесная, а потом ради меня отказался возвращаться в клан Хуашань, уже двух этих дел будет достаточно для дочери, а вот таких слов больше не надо произносить». Жэнь Во-син знал, что дочка очень хочет добиться своего, но Лин-ху Чун так и не попросил ее руки, сейчас было не до долгих разговоров, так или иначе, со временем они вернутся к этому. Он рассмеялся: «Очень хорошо, очень хорошо, о делах устроения жизни потом не спеша поговорим. Чун-эр, давай-ка я сперва передам тебе секретное наставление, как пробить каналы энергии в руке». Отвел его в сторону, объяснил, как циркулирует энергия, как прогонять ее по сосудам, добился, чтобы тот повторил слово в слово, запомнил без ошибок. Снова сказал: «Ты помог мне изгнать вредоносную энергию, я научил тебя проводить ее по сосудам, мы с тобой тоже сравнялись, и никто никому не должен. Сегодня ты восстановишь свою руку, но необходимо продолжать упражнения еще семь дней, не останавливаясь на достигнутом».
Лин-ху Чун пообещал: «Слушаюсь». Жэнь Во-син махнул руками, призывая подойти Сян Вэнь-тяня и Ин-ин: « Чун-эр, тогда в сливовом поместье на Одинокой горе, я приглашал тебя вступить в наше учение Солнца и Луны, но тогда ты наотрез отказался. Сейчас ситуация совсем другая, Старый Муж вновь выдвигает старое предложение, на этот раз ты уже не будешь отнекиваться?» Лин-ху Чун молчал в нерешительности, и Жэнь Во-син снова произнес: «После того, как ты отработал мой Великий метод звездного дыхания, прошло уже много времени, и разнообразные энергии внутри тебя уже начинают вредить тебе. Пройдет некоторое время, и ты будешь желать жить, но сможешь, запросишь смерти, но не обретешь, и никто тебе уже не поможет. Мои слова верны, даже если ты получишь в жены Ин-ин, но не вступишь в наше колдовское учение, я не смогу передать тебе секрет преобразования энергии. Даже если моя дочка будет винить меня всю оставшуюся жизнь, то я не изменю этому слову. Перед нами великие дела, нужно рассчитаться с Дунфан Бубаем, ты с нами, или нет?»
Лин-ху Чун ответил: «Прошу главу учения не гневаться, позднерожденный решительно отказывается вступать в учение Солнца и Луны». Он сказал это громко и решительно, как железный гвоздь разрубил, без надежды на компромисс.

Жэнь Во-син и остальные трое, как это услышали, тут же в лице переменились. Сян Вэнь-тянь произнес: «Но почему же? Ты учение Солнца и Луны не уважаешь?» Лин-ху Чун указал на десяток трупов, валяющихся на заснеженной земле, и произнес: «Позднерожденный, хотя и не добродетелен, но брезгует иметь с ними что-то общее. К тому же, позднерожденный уже дал обещание госпоже-наставнице Дин Сянь, и должен принять руководство фракцией горы Северная Хэншань».
Жэнь Во-син, Сян Вэнь-тянь и Ин-ин изменились в лице от изумления. То, что Лин-ху Чун отказался вступать в учение, вовсе не было удивительным, но последние его слова были потрясающими воображение, и все трое не поверили своим ушам.

Жэнь Во-син выставил перед собой указательный палец, указал им на лицо Лин-ху Чуна, и вдруг неудержимо расхохотался, так что с ближайших деревьев снег попадал.
Он отсмеялся, и наконец, произнес: «Ты... ты... ты решил стать монашкой? Стать главой школы монахинь?»
Лин-ху Чун ответил со всей серьезностью: «Становиться монашкой не буду, иду принимать управление кланом Северная Хэншань. Госпожа-наставница Дин Сянь перед кончиной собственными устами просила меня, если бы позднерожденный не согласился, она бы умерла неуспокоенной. Госпожа-наставница Дин Сянь умерла ради меня. Позднерожденный прекрасно понимает, что для людей это звучит пугающе, однако не может отказаться». Жэнь Во-син попытался прекратить смеяться, но не смог.
Ин-ин произнесла: «Дин Сянь умерла ради твоей дочери». Лин-ху Чун взглянул на нее с величайшей признательностью.
Жэнь Во-син понемногу управился со смехом: «Ты получил поддержку от людей, и хочешь вернуть долг помощи?» Лин-ху Чун ответил: «Именно так. Госпожа-наставница Дин Сянь помогла мне, и из-за этого рассталась с жизнью». Жэнь Во-син кивнул головой: «Ну и ладно! Я старый чудак, ты чудак молодой. Если не совершать поражающие воображение людей поступки, то как можно стать человеком, изумляющим Небо, и поражающим Землю? Иди, становись руководителем школы монахинь». Жэнь Во-син немного задумался, и понял, произнес: «Точно, ты ведь должен пойти забрать тела старых монахинь, чтобы доставить их на гору Хэншань». Повернул голову к Ин-ин: «Ты хочешь вместе с Чун-эром пойти в Шаолинь?» Ин-ин ответила: «Нет, я отправлюсь с тобой, батюшка».
Жэнь Во-син произнес: «Верно, не стоит тебе торопиться отправляться на Хэншань, чтобы стать монашкой». Сказал, и рассмеялся, однако в смехе слышались нотки горечи. Лин-ху Чун совершил поклон со сложением рук: «Глава учения Жэнь, старший брат Сян, Ин-ин, сейчас мы прощаемся».
Повернулся, отошел на несколько шагов, и повернулся: «Глава учения Жэнь, когда ты собираешься подниматься на утес Хэймуя?»
Жэнь Во-син ответил: «Это внутреннее дело нашего учения, посторонним не стоит об этом беспокоиться». Он знал, что Лин-ху Чун сказал эти слова ради того, чтобы предложить бескорыстную помощь, объединить силы в борьбе против Дунфан Бубая, но решительно отказался принимать от него поддержку. Лин-ху Чун покивал головой, подобрал в снегу длинный меч, прикрепил на пояс, развернулся, и пошел прочь.