рассказ Рельсы, рельсы

РЕЛЬСЫ, РЕЛЬСЫ»
               
                Пять  шестых  земного  шара  стонет  под
                пятой капитала! Единственная свободная
                часть света – Союз ССР.
                Вл. Ленин               

   Вы слышите, как стучат вагонные колёса по стыкам рельсов: тык-дык, тык-дык, тык-дык… И что удивительно, каждый в этом стуке слышит то, что способно уловить его ухо, лишь то, что не умолкая твердят именно ему неуёмные, в своём желании бежать вдаль, колёса. Порой, не понять почему, они навевают грусть, но чаще вселяют в сердце предчувствие перемен,  помноженное на радость и надежду, завлекая, обольщая, обещая…
Надо упомянуть, что родился я на улице с редким названием – Банная Аллея. На нашей улице стояло  всего три дома, а за большим кирпичным забором была железнодорожная станция. В те годы поезда  тащили  по рельсам паровозы и их гудки вошли в моё сердце привычным фоном,  сродни галдежу ворон на высоченных тополях, росших вдоль улицы, или  вою ветра  в печной трубе.

Сегодня в  неугомонном стуке колёс я внятно слышу одно: сыплются в неведомые глубины вечности, крошась в прах, мгновенья. Неизбежность вершившегося заставляет обмирать душу. Ведь даже августовский огненный дождь Персеид, из года в год летящий на землю, не вечен. Всему на свете есть начало, и всему есть конец.  Но пока стучат колёса, пока ты не слухом, а сердцем улавливаешь этот ритм, значит, жизнь ещё продолжается.
Тык-дык, тык-дык, тык-дык… – жизнь не кончается, она, эта и так недолгая наша жизнь, всего только укоротилась на отсчитанные Небом секунды, минуты, часы… Всё это, конечно,   грустно, но впадать в уныние не стоит, человек не волен перед вечностью.
И тогда, в уже утонувшие в реке времени студенческие годы, почти также стучали колёса, очень похоже. И в их чарующем стуке мы явно слышали, что молодость – это самая счастливая пора жизни; что сама жизнь насквозь понятна и хороша.  И длится ей долго, можно даже сказать правду в этот день, длится ей бесконечно долго. Разве можно дойти до горизонта? Разве можно написать последнюю цифру, пускай с бесчисленным количеством нулей, завершив ею цифровой ряд?  Здесь для нас всё ясно, и никаких возражений ни с чьей стороны быть не может. А если (бывает же такое!), вы считаете иначе, то в ответ и сказать нечего. Какими доводами, какими примерами можно убедить человека,  не понимающего смысла жизни?
Разные бывают поезда: скорые, пассажирские, товарные… Но в давно читанных рассказах не раз мелькал, на пожелтевших от времени страницах, ощетинившийся штыками большевистский бронепоезд. Оказывается, бывают ещё и такие…  Но что ребятам, на двоих имеющим вполне серьёзный возраст – 40 лет, до мировых революций? Ленин – славный вождь мирового пролетариата, Сталин – кровавый диктатор, Бухарин, со своим завещанием партии, честен и светел, Троцкий, в обуявшем его революционном угаре, по-настоящему страшен.  Стучат колёса, утверждая истину: мир подобен зебре… Чёрное сменяет белое, а белое, уже в свою очередь, чёрное. Белоснежные облака плывут по чистому небу, полоска чёрного, как сажа, леса мелькает у горизонта. Что тут не ясно?

Без грусти с детством расстаёмся
вступая в юность – время грёз,
и без оглядки вдаль несёмся,
к вершинам, всё сметая, рвёмся
чужих не зная бед и слёз.
Максимализм и заблужденье
для этих характерны лет,
когда без капельки сомненья,
не ставя в счёт чужое мненье,
мир красим в чёрно-белый цвет.
                «Три цвета жизни», 2001 г.

Но тогда, в далёкие от сегодняшнего времени дни, мы знали только то, что впитали от семьи и школы, понимали только то, что могли осмыслить своими ещё не вполне зрелыми мозгами. А ещё подобной же спелости либидо надиктует столько всего и всякого, что только от разборки этого добра даже в достойном возрасте может развиться головокружение.
А у ребят, что мчатся вдаль на тормозной площадке товарного вагона, с головой, кажется, всё в порядке. Путеводной звездой сегодня им служит не Полярная, помните та, из ковша Малой медведицы, а карманного формата синяя книжица. На обложке, уже красными буквами было написано:  «Атлас железных дорог СССР». Загляните на любую страницу, и куда ведёт железнодорожная колея (встарь называли  эту колею веткой), там и хорошо,  там и счастливо. Это говорит своим буквенным языком «Атлас» и мы с ним единодушны: куда не довезёт нас поезд, там (не сомневайтесь!) будет не только хорошо, там будет интересно, завлекательно… Там, именно в той географической точке и будет настоящая жизнь. Историки пристально смотрят в прошлое,  выискивая в нём некую истину. Мы же смотрели прямо в противоположную сторону, ведь осмысленного прошлого у нас было накоплено всего ничего – с гулькин нос, потому взгляд наш был направлен только в будущее.
К моменту посадки на тормозную площадку товарного вагона мы уже накопили некий жизненный опыт.  Первое и, как нам казалось, самое главное – это  успешная сдача экзаменов  за третий курс университета.  Этот «третий» я сейчас воспринимаю как сложный перевал (в будущем мне предстоит не один из них преодолеть, как в горах, так и в жизни), за которым открывается глазу долина, некое Эльдорадо, полное диковинок и чудес.  Но не будем слишком долго задерживаться на перевале, это чревато… Надо быстрее спускаться вниз, в долину солнечную, к людям.  Вот мы и рванули с дружком прямиком на товарняк. На колёсах перемещаться в пространстве  вернее и, бесспорно, интереснее.  Изобретателю колеса впору бы памятник поставить, да за давностью лет номинанта не определишь. А жаль…
Что мы видели впереди? А многое ли вы разглядите за горизонтом? Мы оставили на месте проживания привычную среду, обычный для нашего возраста круг знакомств. У кого радиус был меньше, а у кого и больше. Но это не имело никакого значения, ведь мы вдвоём, и с нынешнего дня должны  держаться вместе, так диктуют законы странствий. Ибо, только держась (крепко держась!) друг за друга, мы преодолеем, как нам ни казалось, а явно виделось, тяготы пути.
Деньги на дорогу были, но упоминать их количество сегодня даже как-то неудобно, больно уж суммы эти выглядят невзрачно и убого. Одно скажу, забегая несколько вперёд, в Советском Союзе, в этой многонациональной империи счастья, умереть с голода не позволила бы общественность в лице обычных приземлённых людей.  В конце концов, доесть за кем-нибудь оставленный шницель в столовой вам  западло? Хочешь жить… Даже не так: хочешь интересно жить, то отбрось, голубь златокрылый, амбиции и ложный стыд далеко в сторону. Можно даже в сторону покинутого на время дома. В будущем, что непременно настанет, разберёмся.  Это будущее всё что требуется,  расставит по чину, ранжиру и, конечно, согласно удаче. А если честно сказать, то на неё, на удачу желанную,  более  всего у нас надежда.
Отвлекая вас лишь на минутку, упомяну о том, что вычитал в одной чрезвычайно умной книге в будущем, до которого, хотя и с трудом, всё-таки сумел добраться. Так вот, уважаемый человечеством Эмерсон сказал так: «Если тебе нужно что-то – возьми это и заплати положенную цену». Часто, когда жизнь ставила меня перед выбором, в голове испуганной летучей мышью эта истина мелькала, металась, пытаясь найти правильное решение. Но было ли оно всегда правильным? Даже сегодня, перед собой не лукавя, ответить на поставленный вопрос я не готов. Ошибок, по пути в день сегодняшний, ни счесть.  Но вернёмся от пространных рассуждений поскорее на свежий воздух, под продувающий насквозь ветерок, на выше упомянутую тормозную площадку товарного вагона.
 Уже на второй-третий день путешествия (голова-то работает, три года учёбы позади!) мы, проанализировав суровую  действительность, сделали выводы. И замечу вам, отнюдь не глупые, а непосредственно вытекающие из специфики работы железной дороги.
Пунктом первым значилось правило: тормозную площадку надо обживать, выбирая её не впереди вагона, а позади. Это мы поняли, вернее, прочувствовали на себе после ночного прогона  Молодечно – Гудогай. Ветер, который путешественники по неопытности встречали как бойцы неведомого фронта грудью, выдувал из нас не только усвоенные за годы учения знания по физике, химии и т. д., а, так казалось, выдувал из стучащего зубами организма саму жизнь.  Что дают в таких условиях приседания? Все эти размахивания руками в определённых условиях могут разогнать от таза с вареньем мух, но разогнать загустевшую кровь по венам и артериям они не в силах. Вата, выдранная откуда-то из подкладки, заткнутая для тепла в уши, не грела, а лишь понижала количество децибел проникающих через ушные раковины в черепную коробку.  Именно так, в коробку, ибо мозг, глядя из своих глубин на творимое  безобразие, самоустранился. Даже сегодня, в этот утренний час, проводимый с ручкой и чашкой кофе, я испытываю не ужас, нет такого. Мне просто больно; наблюдать со стороны ничем не прикрытую человеческую глупость – сродни пытке. Но молодости простительны шибки. Тем более, что выводы сделаны верные, идущие в ногу с прогрессом.
По календарю у нас август, начало месяца. В Минске, куда мы первоначально прибыли, у абитуриентов время сдачи экзаменов. На несколько дней мы заселились в общежитие университета, что располагалось на неоднократно переименованной улице, тогда она называлась Парковая Магистраль. Месяца три-четыре до этого, мы жили там, проходя практику в Институте физиологии АН БССР. Потому уверенно и смело прошли мимо столика дежурной на свой третий этаж. Но места, в бывшей «нашей» комнате оказались заняты претендентами на звание студента. Последовала лёгкая разборка с ничего не понимающей абитурой, и мы уже имеем в активе одно синее байковое одеяло, способное собой укрыть и согреть двоих бедолаг даже на панцирной сетке.
Что нас интересовало? Я имею в виду, конечно, достопримечательности окружающего пространства, а не заботы о чревоугодии. Конечно, будучи свободными гражданами, то есть не обременёнными семьёй, недвижимостью, заботам о сохранении нажитого добра, мы полностью отдались своим интересам. Вход в музеи, как вам несомненно известно, платный, здесь на «шармака» не проскочишь. Истинное значение этого сленгового выражения я до сих пор не знаю, но суть его легко улавливается даже младенцем.  Интереснее, в финансовом плане, было в церквах.  Вход свободный, а уж поглядеть есть что.  Не однажды мы посещали Кафедральный собор, расположенный совсем рядом с нашим местом жительства.  Бродили, широко раскрыв глаза, по Художественному музею. Мозг, ещё не до конца отравленный курсом «Атеизма» и «Научного коммунизма» впитывал виденное как губка. Сколько чудес на свете, сколько всего интересного вокруг.  Стоило только выйти из дома и сесть на поезд, как мир, чудный мир искусства, просто не открыл перед тобой двери, он их распахнул.
Замечу, что мы с дружком были не совсем наивными созерцателями предметов и явлений искусства. Будучи на втором курсе мы увлеклись не на шутку историей живописи.  Хотя это входило в явное противоречие с усвоением знаний по биологии, я просиживал вечера в читальном зале библиотеки имени Ленина, листая альбомы с репродукциями.  Италия, Голландия, Франция… Какие великолепные художники, какие мастера! О, если бы я умел рисовать… Будь я художником, я бы… … Голова шла кругом, ибо открывающийся мир поражал своей многоликостью, своим умением видеть и, главное, суметь до зрителя донести в своей интерпретации увиденное. В разговорах, при встрече, можно было подумать, что мы учимся не азам химии, а искусствоведению. «Ты видел? Мантенья… Ведь это чудо!» «Видел, видел… Но ты обрати внимание на фламандцев. Семнадцатый век, а каково видение мира? Реальность бытия: комнаты в доме, дворики… А Брейгель  каков?» «Что ты на западном искусстве зациклился, ты на наших передвижников посмотри. Ахнешь от удивления».
Вот наши, не совсем «правильные» диалоги. Но поощряемый друг другом интерес стоит многого. С тех уже былинных времён я навсегда полюбил живопись.  Конечно, приоритеты менялись: от французского классицизма, как-то для себя незаметно, я продвинулся к импрессионистам. Недосказанность, условная незавершённость, зачаровывают, пробуждают в душе что-то неясное, близкое к пониманию, но такое неуловимое в своей сути. У каждого своё видение и осмысливание (то же самое мы говорили уже о слухе), так что будем довольствоваться тем, что выбрала, среди множества авторов и картин, наша душа. А русское искусство, включая иконопись, вовсе вне всякого выбора, ибо это родное, это наше наследие, наша история. И надо быть дураком, полным ли, круглым, не имеет значения, чтобы отказаться от близкого и понятного тебе мира.
Находясь в картинной галерее совсем недолго позабыть, что кроме живописных полотен есть ещё и железная дорога, входящая в ведомство министерства путей сообщения. А какие чудные картины открываются взору со смотровой площадки товарного вагона! Вот берёзовый лесок, просто рощица на краю поля. Над нею такие воздушные, полные лёгкой синевы облака… Трактор, с дымком над трубой, замерший у полосатого шлагбаума  переезда… Коза на привязи, с удивлением глядящая с косогора на наш «экспресс», а может быть, глазеющая именно на двух его пассажиров.
Что мы знали о будущем? По большому счёту – ничего. Мы можем гадать, прикидывать, планировать… Но жизнь, как ей и положено, всё ставит на свои места. А как она это делает, какими способами и методами, это уже иной вопрос. В качестве инструмента у неё в арсенале есть случай, есть возможность, есть и другие уловки. О летальной точке говорить не буду.  Прочитайте стих, конечно, он будет написан в далёком будущем, но будет(!) написан. И это главное.

Случилось так: что день был без числа,
по рельсам гулким жизнь меня несла…
Куда? Зачем? Мне это неизвестно.
Билет был до конца.
Один билет, без места.
                «Смотрю в окно», 2007 г.

Минск, без сомнения, интересен, но нам он слишком знаком. Нам путь лежит дальше, на северо-запад, в так притягательную для нас Прибалтику. Электричкой, конечно, зайцами, добираемся в Молодечно. Возможность штрафа слегка пугала, но постреливая у выходящих пассажиров билеты, мы на одну две остановки легализировали себя. Будет контролёр, скажем просто: «Не успели выйти. Извините, проспали… А билет есть, вот билет».
В Молодечно, осмотрев окрестности, в частности православную церковь, обедаем в столовой у железнодорожного вокзала: гарнир, неизвестно к чему, хлеб, чай с сахаром. Вовсе не плохо имея волчий аппетит сытно подзакусить. А что касается забот, то они просты: разведать товарняк в сторону Вильнюса, тишком и молчком на него сесть, не вызывая подозрения дежурного милиционера, а такой на всяком порядочном вокзале был. Иной раз, это, видимо, зависело от ценности перевозимого груза, у поезда была охрана. Как правило, стрелки мостились на площадке последнего вагона, так что… шанс уехать всегда был.
Постепенно мы на основании опыта выработали «поездные правила». Вот некоторые из них: во-первых, мы студенты, добираемся домой из стройотряда. Денег нет, но верность партии и правительству в наличии. Бедным людям, ещё Ленин говорил, надо помогать.  Но главное положение, на котором, как на слонах покоилось неустойчивое наше путешествие,  было: в случае потери друг друга, если одного из нас ссадит контролёр и т. д., встречаемся в намеченной точке у главпочтамта.  Каждый чётный час – есть время ожидания.  Сразу скажу, что этим правилом нам воспользоваться не пришлось. Бог миловал.  Если нас и ссаживали с поезда, то, к нашему удовольствию, сразу двоих (Осиповичи, станция Дно и др.).
Где-то, уже на территории Литвы, поезд наш, поджидая зелёный огонёк семафора, застрял надолго. Рядом жилые дома частного сектора, за забором виден сад. Хорошо бы подкрепить организм свежими фруктами, тем более что год на яблоки урожайный.  Но плодовые деревья, как было упомянуто,  за высоким забором: видит око, да зуб неймёт.  У ворот уже начавшую опадать листву подгребает пожилого вида селянин. «Не угостите ли яблочком? Мы с поезда…»  В ответ прозвучала тирада на непонятном нам языке, а затем мужичок развернулся и ушёл.  Но напрасны были наши ожидания… Уже ночью в свете ущербной луны, трясясь от холода, мы сумели рассмотреть, что часто у путей встречаются одиноко стоящие яблони. И что удивительно, с яблоками. В одну из остановок, а поезд почему-то ночью часто отстаивался на запасных путях, мы одно деревце основательно тряханули.  Собрали всё, что попалось под руку. В итоге у нас полная парашютная сумка яблок. Запас, для умного человека, никогда не бывает в тягость. Сдали в Вильнюсе сумку с яблоками в багаж, не таскаться же по городу  с пудовой ношей.  Но сумели (так сложились обстоятельства) забрать наш багаж лишь через неделю. Посещение замка в Тракае, осмотр окрестностей Вильнюса и всех его достопримечательностей не оставил времени на баловство.  Так вот, забирая  сумку, приятно было ощутить в багажном отделении приятный яблочный аромат. Как оказалось, подбирали мы ночью из-под яблони всё, что лежало на земле, включая уже подгнившие паданки. Гнилостные бактерии распространяются быстро, так что фруктовый аромат, за время хранения тихонько переродился в стойкий запах яблочного самогона.  На что нам намекнул по-русски говорящий грузчик, добавив что-то национальное в конце фразы.  Стало ясно, что будет всего лучше, если мы шустро из этого места унесём ноги.
Тракай… Сотни, если не тысячи туристов бываю здесь за лето, и в большинстве своём увиденным довольны.  Почему я сказал:  «в большинстве»?  Есть люди, и я   подобных немало встречал, которые  всегда и всем недовольны: страной, женой, едой и так до бесконечности. А мы с товарищем были не только довольны, мы были счастливы. Плата за вход – это пережиток исчезнувшего в 1917 году буржуазного общества. Каменная ограда не высока, да и не в этом дело. Стыдно в присущем нам возрасте и учитывая статус путешественников, покупать билеты. Просто стыдно… Не тому нас учили семья и школа. Раз коммунизм строим, когда всем всё будет, так опередим его приход. Обедали, а может быть, это был только наш завтрак, на зелёной траве в окружении крепостных стен.  Еда спартанская: если греки в старое время ели только кровяную похлёбку с хлебом, то у нас тоже был хлеб, только с баночкой балтийской кильки. Вкусно? Не то слово. Дай Бог вам отведать когда-нибудь подобного деликатеса на поляне. Ведь обед на траве – это счастье, это радость… Только чуточку к перечисленным яствам,  лишь в качестве приправы, добавьте двадцать лет познания жизни. Блюдо получается смачное, ел бы да ел, но ложка, хочешь ты этого или нет, уже скребёт по дну консервной баночки.  Хорошее потому людям нравится, потому оно нам по душе, что его никогда много не бывает. Если избыток, а того хуже – переизбыток, жизнь  бледнеет и плесневеет; глазом моргнуть не успеешь, как тут уже рядом трутся сёстры-близнецы – скука и уныние. Раньше, до их раздвоения, Пушкин в «Евгении Онегине» называл это явление простым английским словом: сплин.
Ночевали мы в условиях, вполне соответствующих столице Литовской ССР. То есть спали на пружинных матрасах, имея чистую белоснежную постель.  Откуда всё это роскошество?– спросите вы. Но студент, логически рассуждая, это будущий специалист, возможно, ведущий инженер, а быть может, и сельский доктор. Он авансируемое добро вернёт с лихвой.  Именно так решила комендант общежития Вильнюсского университета, к которой мы обратились за помощью. Она просмотрела наши студенческие билеты, но содержимое её не удовлетворило, тогда она внимательно заглянула в наши глаза. А вы должны знать, что глаза человека – зеркало души. Что увидела в этом зеркале добрая женщина нам неведомо, но ключ от комнаты и бельё тут же выдала. «Живите!»
В этом же общежитии познакомились мы с местными девчонками, но они, не понять почему, приняли нас за разбойников с большой дороги. Дружить отказались, обозвав обидным зарубежным словом «гангстеры».
Но не такие уж мы были плохие, хотя, конечно, легенда наша была не без изъянов. Как говорит русская пословица (а она – квинтэссенция разума народа) – хочешь жить, умей вертеться. Благодаря этому мы вдоволь нагулялись по городу: поднимались по бесконечным ступенькам на башню Годемина, посетили почти все церкви, как православного толка, так и католического. Какая нам разница? Если есть на небе Бог, то он Един для всех народов и наций. Но, бесспорно, каждый видит его по-своему, в большинстве случаев традиционно. А если Бога нет, а есть лишь законы материализма, то чего тут перебирать? Принимай  сердцем всё, что видишь.
В костёле «Острая Брама» меня поразила стена, вся увешанная вотами, по-другому говоря, дарами Матке Боске за исцеление от недуга, помощь в делах и т, д. Здесь были серебряные ручки и ножки, человеческие, но выполненные в неведомом нам масштабе; были сердечки и просто таблички с неким текстом.  Комната с органом и «стеной благодарения» находилась на втором этаже, куда вела довольно длинная лестница. Поднимаясь, мы обогнали женщину, взбиравшуюся в костёл на коленях.  Данный небу обет лучше не нарушать, так для совести спокойнее. Это я понимаю сейчас, а в те времена мы о таких «материях» даже не задумывались.  Но молодости, верьте мне, некие ошибки порой простительны. Находясь в начале пути ещё многое можно понять, а ошибки по дороге выправить,  если, конечно, – и это главное – ума хватит.
Понятно, что живя в условиях комфорта, предаваясь созерцанию окружающих нас красот и диковинок, нам было не до оставленных на вокзале яблок. А зря. Витамины, а в све6жих яблоках их предостаточно, стимулируют не только процесс жизнедеятельности, а и конкретную мозговую активность. Возможно, я только допускаю такую вероятность, съешь мы за пару дней сумку яблок и дальнейшие события были бы другого толка, но, в конечном итоге, дорожка (в нашем случае рельсы) всё равно, куда надо выведет.
Что за чудо эти товарно-сортировочные горки! Особенно в больших городах.  Народ  здесь занят конкретным делом, праздно шатающихся практически нет. В пределах видимости нет и излишне любопытных милиционеров, которые по поводу и без оного, норовят узнать ближайшие наши планы.  В них, начерченных начерно,  ничего секретного не таилось, но озвучивать планы, так говорит народная мудрость, никогда заранее не следует. Всё, или почти всё  намеченное, о чём думал и мечтал, тут же пойдёт прахом. Потому только так: «Студенты… Отстали от стройотряда. Добираемся самостоятельно».
С Божьей помощью следуя по стальной магистрали, добрались мы и до славного города Риги.  В Домском соборе по вечерам концерты органной музыки.  Прогрессивная часть советского общества в эти годы уважала Баха и его сподвижников. Мы с дружком отираемся у входа-выхода, но не в одиночестве, как вы могли подумать, а среди публики, желающей приобщиться к высокому искусству. Желающей, но не сумевшей по ряду причин (билеты? деньги?) попасть в концертный зал. Знакомимся с математиком (раза в три старше нас), орган, по его мнению, это божественный инструмент – посредник между музыкантом и космосом.  У него, конечно, у органа, а не у нашего нового знакомца, прямая связь с Богом. Мы верим всему сказанному. Почему нам не верить учёному математику? Даже из нашего скудного опыта мы знаем, что на всё живое и не живое имеет влияние небо, об этом, своим звёздным языком говорит нам и астрономия. Рассуждения наши наивны и просты, но не забывайте, что за плечами молодых людей ещё на пальцах считанный стаж жизни.
Оздоровили растущий организм купанием: посетили на взморье Юрмалу, Булдури, Дзинтари… Никто нам, по большому счёту,  не нужен, да и мы никому не помеха.  Живём себе, да и живём, лапшу да хлеб жуём.  А вот в средние века, об этом рассказала нам экспозиция Аптекарского музея, люди сплошь и рядом гибли от холеры. Покойников свозили в окрестности Риги, бросая в ямы, засыпали негашёной известью. Бр-рр, не дай Бог нам такой участи. Уж лучше на хлебе и воде свой век должить.

Рельсы, рельсы… Шпалы, шпалы… Едет поезд запоздалый… Куда едет? Какова цель поездки? На поставленные вопросы может ответить только диспетчер сортировочной горки, где формируются товарные поезда. Вероятно, кое-что знал и дежурный по вокзалу, но ему на глаза, говорит наш скромный опыт, лучше не попадаться.  Между прочим, в то время в залах ожидания любого вокзала стояли деревянные скамейки, можно даже назвать их диванчиками, на спинках которых значились три буквы: МПС. Таким образом, министерство путей сообщения клеймило своё имущество, ибо охотников поживиться чужим добром хватало и в те годы. В том нет ничего плохого, разговор наш, конечно, о диванчиках, а вот то, что на них не разрешали спать – вот это действительно скверно. Закрытые глаза потенциального пассажира не позволяли стражу порядка заглянуть в душу, потому он был вынужден заглядывать в документы. А заглянув, тут же проявлял любопытство: «Куда? Зачем? Где билеты? А чемоданчик, случаем, это не вы вчера у гражданки слямзили? Угол увели, по-вашему…»
Излишняя любознательность, ясное дело, не порок, но порядочному человеку, тем более в форме, оно не к лицу. Кто хочет, тот сам о себе всё по-честному, без утайки расскажет.  А прикрыл глаза гражданин… Что же здесь плохого, где мы видим криминал? Может он о светлом будущем в данный момент мечтает, думает, как его, повзрослев и освоив специальность, преобразить. Конечно, пользуясь вектором добра. В народе говорят (подозрение во лжи тут не уместно), что хорошее слово и кошке приятно. Но от этих старшин и лейтенантов мы кроме упрёков и назиданий ничего умного и хорошего не слышали. Чуть что: «В отделении разберёмся…»
Советы  направо налево раздавать не по моему характеру, потому скажу просто: на вокзале ночь коротать, себя не уважать, ибо нервы вдрызг истреплете. Куда спокойней ночку другую на лавочке стадиона скоротать. Есть люди, что земную жизнь до дна изведав, восхода солнца не видели.  Причина?  Есть и  причина: учёба, работа, тяготы семейной жизни; потому глазом не моргнёшь, как уже  старость  на пороге топчется, в дверь ревматическим кулачком постукивает. Здесь уж не до восходов, скажем даже нелицеприятную правду: здесь не до жиру, быть бы живу. А с лавочки футбольного стадиона восход солнца даже не для глаз картина, с лавочки лучезарную зарю душой воспринимаешь…  Неокрепший ещё в тисках жизни организм рад первым солнечным лучам до умопомрачения. Ночка-то наша не час академический длиться, как лекция, а согласно астрономическим раскладам – от заката до рассвета. 
И ещё, чтобы мысль не упустить, добавлю только одно: на жёсткой лавочке думается куда проще и яснее, чем, предположим, в кресле перед телевизором. За долгую ночь даже всех умных мыслей не упомнишь, со счёту к утру собьёшься.  Растолковывать сказанное не буду, заинтересуетесь, сами вольны попробовать.  Эффект «лавочки» гарантирую, за ночь головной мозг необходимую подпитку из вселенной непременно получит.
Кто-то из случайных встречных-поперечных надоумил нас съездить и посмотреть Музей народного быта. Это совсем недалеко от Риги. В Белоруссии в то время ничего  подобного ещё не было, не додумались. Потому многое из деревянного зодчества, без пригляда,  просто разрушилось, пропало, обветшало. Будучи на картошке, это был первый год учёбы, мы с дружком ещё видели в деревне под Гомелем деревянную мельницу. Лет через десять от неё не осталось ни рожек, ни ножек,  только огромные валуны фундамента…
Усадебные постройки архитектор  скомпоновал в  подобие хутора, где было  всё для  жизни: жилой дом, сараи разного назначения, колодец, грядки с зеленью, много цветов.  Хутора разбросаны по берегу довольно большого озера Югла, и связаны между собой тропами и  дорожками.  Смотрительница в национальной одежде где-то поливает цветы, а то сидит в хатке за кроснами, ткёт.
 В жилом помещении обстановка соответствует своему времени: некрашеные полы, сработанная хозяином мебель, на полках глиняная посуда.   Уходя последним из одного домика, я не удержался, пытаясь оставить о себе память, и перевёл стрелку на висевших на стене часах. Они были не на ходу, молчали.  Экспонаты в музее трогать руками запрещено, и это правильно. Я думал, что моей маленькой вольности никто не заметит, но часы, почувствовав руку человека, с радостью ожили, начали отбивать растерянное в пространстве время. Как мне в первый момент показалось – оглушительно. Я стремглав выскочил на крыльцо вслед за смотрительницей, демонстрируя полное законопослушание. Но, как оказалось, повод для волнения был напрасен, никто ко мне претензий не имел.
В озеро мы, конечно, окунулись, совмещая удовольствие от купания с общей гигиеной.  Мыться, хотя бы изредка, я бы рекомендовал всем: и верующим и атеистам.
Информацию мы схватывали на лету, как ястреб добычу.  Потому, опять же, по совету уже знакомого вам математика, съездили в годок Сигулда.  Вы ненароком могли подумать, что мы с дружком только и ездили «зайцами» туда-сюда.  «Сюда» ещё без билета добраться было возможно, но «туда», в Сигулду, просто так не попадёшь. Но деньги на то  даны человеку, чтобы он не топтал их в кубышку (это полное безумие!), а тратил. Вино, женщины, карты, бесспорно,  очень заманчивы в своей перспективе, но для нас в то время эти радости жизни были недоступны.  Решили: пока ограничимся минимумом, в будущем непременно разбогатеем, тогда и заживём по-другому, как говорится, оттянемся, как положено. А воплотились ли намеченные планы  в жизнь, рассказывать не буду. Вопрос уж очень скользкий, потому правду замолчу.
На дорогу мы потратили денег совсем немного, цена билетов  была доступна даже низшим слоям советского общества. Поездка же того стоила. Сигулда, ясное дело не рай, но  райские кущи своим ландшафтом напоминала. По-заячьи петляет дорога, местность слегка холмистая. Настоящий замок виден вдали, в озере белые облака опять же с белыми лебедями.  Мост над рекой Гауя…
– Идите к пещерам. Там интересно. Родник есть… – Подсказал прохожий, уловив наш интерес к окружающему миру.
Пошли в указанном направлении, надо же доверять людям. Большинство оценок (литература, живопись, музыка и т. д.) основывается на чужом мнении, как правило, мнении большинства.  Сказали: это прекрасно, даже распрекрасно, значит так и есть, и мы свой голос легко присоединяем к этому хору.
Добрались до пещер, никуда не делись.  И что? Это вы нас спрашиваете?  Да здесь от всего виденного голова кругом идёт. Представьте себе огромную глиняную гору, метров 25 высотой. Склоны заросли мелколесьем, но как оказалось впоследствии, среди деревьев пряталась узенькая тропинка, ведущая на вершину.  Но сторона, обращенная к наблюдателю, представляет собой стену, с отрицательным уклоном градусов 10-12. У её основания  карстовая выемка, так называемая пещера Гутмана.  Здесь же, прямо из горы бьёт родник. Если вы выпьете из него воды, то будете жить не только долго, но и счастливо. Вода в источнике,  в самом деле, живительная, ибо как тут не удивиться: отдав двадцать лет жизни жёсткой школе альпинизма, омывшись водами многих рек (насчёт медных труб умолчу), я, на удивление себе, до сих пор ещё жив.  Топчет земной шар до сего дня и мой товарищ по путешествию. Чудеса, как видите, могут происходить и с нами. Доведётся побывать в  Сигулде,  испробуйте эксперимент на себе – вреда не будет, а что именно будет, то непременно покажет время.
А молодой человек по фамилии Гутман, как оказалось, счастьем был обделён. И от его ли рук, то ли по его вине, в этой пещере погибла прелестница Роза.  Разочаровавшись в жизни, юноша стал грозным разбойником. Да, неприятности с девушками и последующие разборки любого из нас до добра не доведут.
Но, как оказалось, диковинок здесь и помимо живительной воды хватало. Огромная стена, непосредственно фасад горы, был весь испещрён памятными знаками. Оказалось, что Сигулда (при царе Горохе она называлась Зегевольд) столетиями была местом отдыха европейской знати. Каждый уважающий себя человек мог сделать заказ: выбить свой герб или инициалы на стене. Для этого здесь содержали даже специального служку. Не секрет, что лестница позволяет человеку легко и просто достигнуть нужной высоты. Надписи можно было читать, как занимательную книгу.  Вензель, как правило, сопровождался годом изготовления.  Особо запомнился автограф «Вach 1648». Это, конечно, не Иоганн Бах, но, думаю, тоже вполне достойный гражданин Европы. Все эти выбитые вензеля, датируемые старым временем, начинались в метрах пяти шести от земли. А внизу, ясное дело, площадь занял уже век двадцатый.  Посещали пещеру Гутмана как отдельные личности, мы даже можем перечислить их имена: Ян, Яков, Юра, Саша… Посетили это замечательное место и группы студентов из МГУ, МИСИ, МАИ и т. д.  А как приятно, что и земляки-белорусы не обошли Сигулду стороной, в метрах пяти от земли (вероятно опорой пишущему служили чужие плечи), рядом с родником,  хорошо читалась памятка: «Витебск Ветеринары 1966».
Мы свои автографы  не оставили, потому как поняли, что затея эта бессмысленна, так сказать, мартышкин труд. Нижнюю часть стены любители себя увековечить тревожили очень часто, сбивая до них написанное.  И я уверен, что ветеринары тоже вскоре пойдут под нож.  Мы поступили умнее.  Поднявшись на самый верх горы по прячущейся  в зелени тропке, мы в запечатанной бутылке оставили послание в будущее. Бутылку закопали (чего сегодня таиться от современников?) у самой кромки обрыва, под одиноким деревом. И нанеся ущерб флоре Латвии,  на  дереве вырезали ножом крест.  Наше письмо не предназначалось потомкам, что мы могли пожелать людям будущего?
 Пожелания чтить дело партии Ленина любили оставлять под памятными стелами и знаками комсомольцы и коммунисты.   Мы же не только судьбы советского народа не предвидели, мы своей собственной судьбы даже на толику в будущем предугадать не могли, как не знали, не ведали  мы и того, что нас ждёт впереди. Меж собой договорились так:  кто в будущем посетит эти места, пусть прочтёт написанное, добавит, что душа подскажет, и тайник восстановит.  О том, что мы писали, друг другу не рассказывали, не приняты были в нашем узком кругу такие личностные откровения.
Лет двадцать спустя занесло меня в Сигулду, и стоял я под нахлынувшими дождём воспоминаниями у стены. И даже умылся, зачерпнув пригоршню воды из «нашего» родника, но проверить то, что лежало под деревом помеченным крестом, не было времени. Автобус, на котором мы прибыли, ждать одного человека не мог.  А жаль… Я ведь начисто забыл, что в тот августовский день чувствовала моя душа, что я ждал от будущего.  Но за то, что она была восприимчива к окружающему миру, могу сегодня положить на виртуальную плаху свою уже поседевшую голову.
Мы познавали мир, познавали свою страну, расширяя круг знаний. И чем больше мы видели, а всё виденное и слышимое мы впитывали, как песок Гоби впитывает долгожданную влагу, тем больше и больше понимали: мир непостижим.  И эта вселенская туманность только множила вопросы: зачем? почему? как?
Мечтали, что из Риги паромом или пароходиком мы переплывём в Ленинград.  Петербургом он назывался тогда только в старых романах. Но оказалось, что уже несколько лет, как подобные рейсы отменены. Наши мечты оказались бесплодными, сродни грёзам. Кое-какие деньги (считай на чёрный день) у нас были припрятаны, зашиты в одно  потаённое место. Но совсем не в то, о котором вы могли случайно подумать. От читателя я не таюсь, чего тут темнить? Деньги в количестве 15 рублей были зашиты в воротник пиджачка, поближе к сонной артерии. Потому, наверно, и спалось в то время сладко.
Здесь к месту вспомнился случай, вычитанный у классика. Сын жалуется отцу: «Голова от забот болит, кругом идёт…» А родитель был не прост, потому и совет его был весом: «Ты, сынку, зашей в шапку десять червонцев. Голова тут же болеть перестанет».
Шапка с червонцами, конечно, хороша, я бы сам от такой не отказался. Да не о том разговор. Заболтавшись, я вам рассказать забыл,  во что мы с дружком были одеты и обуты. В те годы простой народ о модной одёжке особо не печалился, носили, что придётся.  Но вот с пиджаками нам сильно подфартило – только уже не помню, где и как нам удалось  раздобыть военные кители, конечно, низшего военного сословья. Погоны спороли, но какие-то лычки на стоячем воротнике остались. Потому, иной раз, нас принимали за демобилизованных воинов. Мол, после службы в Советской армии ребята решили вкусить прелесть жизни в народе, сродни писателю Горькому. Помните его бродяжничество по крымским степям? А мы, кроме особо доверенных лиц, никому нашего статуса не объявляли.  Родители считали, что дети находятся на учебной практике в Беловежской пуще, откуда знакомые девчонки даже выслали по нашим адресам заранее заготовленные открытки. Мол, всё хорошо, работаем по плану…
Как я упомянул, деньги были зашиты на чёрный день, чтобы в случае чего, было бы как домой вернуться. Но к счастью эта «чернота» обошла нас стороной, зацепив своим крылом кого-то другого. Вам же хорошо ведом закон жизни – один потерял, второй нашёл… А кому лучше, кому хуже при этом, ещё надо хорошо подумать…   В нужный момент воротники  были вспороты, и деньги поступили в общак, на пропитание.
 Забегая вперёд,  скажу, что  на  обратном пути, сидя за столиком в вагоне-ресторане, где  мы коротали время скрываясь от контролёров, был заказан обед: хлеб, винегрет и чай. Официантка (есть ещё на свете добрые люди), даже не заглядывая нам в глаза,  улыбнулась и принесла по тарелке вкуснятины – картофельного пюре с котлетами. И денег за чай не взяла. С вашей точки зрения, данный случай, возможно, нестоящая разговора  мелочь, а мне до сих пор приятно. Наверняка девушка та была белорусской, уж больно миловидная и с открытой миру душой.
Таким образом, в Ленинград мы не попали, хотя очень хотели. Уж не ведаю, каким образом добирались, но оказались мы в древнейшем русском городе  Псков. Я бы даже назвал  его чудным,  основываясь на  впечатлении, которое он на нас произвёл.
 Более всего поразила старина. Какие церкви! Какое обилие святости! Мы к этому времени немножко поднаторели в иконописи, потому часто нас принимали за паломников.  В Троицком соборе, что отражается в водах реки Великой, мы отстояли службу. Десятки разбросанных по городу церквей, как правило, выбеленных, подкупают своей простотой. Особенность местной архитектуры – не вертикальные колокольни при храме, а горизонтальные звонницы, со специальными гнёздами для колоколов. Большинство церквушек, скажем даже точнее,  преобладающее их большинство, либо заброшены, либо превращены в склады. Советская власть сделала всё возможное, чтобы веру подменить агрессивным махровым атеизмом (это мои мысли дня сегодняшнего), но ничего хорошего из этого не получилось. Уместно здесь привести стих известного пролетарского поэта Николая Агнивцева.

Церкви на стойла! Иконы на щепки!
Пробил последний, двенадцатый час –
Святый Боже, святый и крепкий,
Святый бессмертный, помилуй нас.

Подобная поэзия пробирает до дрожи. Моральный Кодекс строителя коммунизма мало чем похож на заповеди Христа. И в итоге пришло в мир поколение, вообще ни во что не верующее, способное только ломать, крушить, разрушать, а не созидать, наращивая доставшееся от предков добро. Это больной вопрос, и его я больше касаться не хочу.
 На противоположном берегу реки Великая расположен стариннейший Мирожский монастырь, к сожалению опять же разорённый большевиками.  Хорошо запал в память эпизод: я брожу в заброшенном храме, таращу глаза  на осыпавшуюся стенную роспись. Рядом со мной семья: нестарая мама с сыном, примерно моего возраста.  Мама интеллектуал, комментирует всё увиденное  на уровне экскурсовода.  Зажиточная семейка, как я уловил из разговора, прибыла на своём автомобиле из Москвы. Как из рога изобилия сыплются исторические факты: «14-15  век, Феофан Грек, Дионисий и его школа, Рублёв… Здесь, под нашими ногами, сын, истинная старина, истинная Русь…»
Но что мне завидовать чужой, хотя и сытой жизни? Сегодня мы свободны, как белые чайки над рекой Великой, потому пусть тот, у кого в душе колобродит ревностное чувство, завидует нам.  А одетая с иголочки мамаша, лишь мельком и искоса поглядывала на оборванца, коим я выглядел в её глазах.  Оказывается, встречается  ещё народец пытающийся приобщиться к высокому искусству. А кто был представителем этого «народца» вы должны понять сами.
Во время нашего путешествия я вёл дневник.  Чего  скрывать от общественности присущие юности пороки? Что сказать в оправдание? Промолчу…  Таким уж  родителями произведён на белый свет.
 Дневник я заводил и в седьмом классе, шифруя свои записи. Боялся чужого глаза? Или сглаза? Наверное…  Не ведая повадок Гоголя, но, конечно, зная о существовании в прошлом такого писателя, я в минуты непонимания себя, ни наступающей на меня жизненной правды, сжег в печке своё сочинение. Но не о том разговор. Было бы сегодня интересно в этот дневник, сизым дымком улетевшим в трубу, хотя бы одним глазком заглянуть.  О чём я думал, о чём мечтал, что ожидал от будущего?  Но главное, и об этом надо упомянуть, подобно популярному в то время разведчику Зорге из книги «И один в поле воин», я изобрёл способ тайнописи.  Для специалистов дешифровки он был, без сомнения, тайной на один зуб. Алфавит разбил на пятёрки: а-5, б-4, в-3...; е-10, ж-9, з-8 и так далее. Принцип понятен. И что вы думаете? Я очень быстро усвоил данную грамоту, бегло записывая в общей тетрадке всё интересное для меня, всё то, что волновало подростка в переходном возрасте. Наверное, и о девочке Мусе писал, что тревожила  своею красой и длиннющей косой  моё юное сердце.  Теперь я думаю, а не лучше ли было просто более серьёзно заняться иностранным языком? В сто раз было бы больше толку.  Жестикуляция простительна глухонемым, а для остальных существует язык разговорный, за рубежом, как впоследствии оказалось, вполне достаточно для общения английского. В будущем, а оно уже тогда прогнозировалось  небом, мне бы это знание не помешало.
Все эти лишние воспоминания только сбивают автора со столбовой дороги повествования.  Да, дневник во время путешествия я вёл, но в основном содержал он схемы движения, советы на будущее, в плане выживания в чуждой среде, зачастую хронику прожитого дня. Но попадались, это сегодня меня даже удивляет, и лирическо-философские  отступления.
Здесь же, в Пскове, познакомились мы с интересным парнем по имени Саша, родом  из города Актюбинска.  Был он чуть старше нас, от силы года на два-три.  Уже объединившись в группу,  посетили коммуну молодых художников, на птичьих правах обитающих в монастырских кельях. Они-то и направили нас, дав полный расклад, в городок Печоры, (до 1945 г. Петсери), где расположен Святоуспенский   Псково-Печерский монастырь.  До него от Пскова где-то около часа езды на автобусе. В этом случае, и прошу это особо отметить, билеты проездные мы, не торгуясь, купили.
Монастырь этот, к слову, один из самых крупных в России,  часто ещё называют лаврой. Огромная  территория  с десятком церквей ограждена высоченной каменной стеной. Печерский монастырь стоял нерушимой крепостью на пути завоевателей, двигавшихся на Россию с северо-запада. Не одну вражью осаду выдержал этот очаг православия, и даже (в это верится с трудом) большевики  почему-то  его пощадили, хотя несколько раз пытались закрыть.  Особо усилилось гонение на церковь во времена Хрущева. Сотни храмов, церквей и церквушек  в это смутное время были превращены в руины.  Здесь в очередной раз  прибыл  в монастырь уполномоченный ЦК по делам религии.  Цель одна – закрыть.
Настоятелем монастыря был фронтовик-орденоносец, боевой офицер. Он сказал просто: «У меня среди монахов две трети тех, кто на фронте свою кровь за родину проливали. Потому, не сомневайтесь, если надо, прольют её и за святую обитель».
 За крепостной стеной лежали поля, где монахи и послушники выращивали овощи к столу.  Зашли мы, совершенно случайно на хозяйственный двор. Поленницы колотых дров  тянулись вверх метров на семь. Как их укладывали? Вратарь в клобуке, не дав нам толком разобраться, попросил покинуть территорию.
На площади, у ворот, несколько конных телег. Кони низкорослые, потихоньку жуют сено.  Запомнился длиннобородый старец, что прибыл из псковской глубинки на богомолье. На ногах у него были онучи, перевязанные кожаными ремешками, судя по всему,  не снимал он эту обувку лет пять, а может быть, и все десять.  Паломники, что встречались нам, были сродни былинным персонажам:  по виду очень бедные. А откуда в то время взяться богатству?  После окончания Отечественной войны  прошло всего двадцать пять лет.  Много это или мало? 
Оглядываясь назад, я понимаю, что это очень небольшой срок.  Всего-то именно столько лет прошло со дня падения в тартарары страны под названием СССР.  Двадцать пять лет, а как будто вчера: суверенитет наций, Беловежское соглашение, крах коммунистической системы… Могли советские люди  предвидеть подобный исход? Конечно, нет.  В то время, когда мы с дружком стояли перед огромной иконой Христа Спасителя, помещённой над монастырскими воротами, большинство народа ещё верило… в скорое наступление эры, под названием Коммунизм.  Скажу,  не тая правды: от этих чёртовых большевиков всего можно было ожидать. Могли что-то невообразимое и сварганить, сказали бы: вот вам  желанная общественно-экономическая формация. А Коммунизм это, либо его двойник-самозванец – кто тебе правду скажет? Потому думай сам, решай сам…  Если, опять же, есть чем думать…
В пещерах, коих немало в монастыре, хоронят усопших. Тела не разлагаются, из-за особого состава песчаника, а мумифицируются. Постояли в келье Лазаря Прозорливого,   духовника царя Александра I.  Впоследствии Лазарь,  добровольно приняв затворничество, провёл в маленькой каморке порядка десяти лет. После смерти на теле монаха нашли вериги – железную нагрудную плиту и заплечные цепи. Какую надо иметь силу духа, чтобы истязать подобным образом плоть! Нам никогда не понять старцев, слишком личностное у них отношение с Богом. Что надо видеть впереди, какая вера греет человека, давая ему силы преодолеть все дьявольские искушения мира?  Но святым людям открывается божественная истина, а вера способна на многое. Нам, выросшим в стране оголтелого атеизма, это даже понять сложно, молчит в растерянности зачерствевшая душа.
Ходим, бродим по монастырю, а мысль одна  юлой кружится в голове: сколько чудес на свете, сколько чудес…  А мы, вернее, нам дана возможность лицезреть одно из них.
 Наш товарищ,  уже знакомый вам Саша из Актюбинска, мечтал, что путешествуя по родной стране,  он посетит все действующие православные монастыри и составит на них картотеку. Ведь в то время, подобного рода  информация распространялась только, как говорится, из уст в уста. А сегодня что мы видим? Актюбинск уже четверть века принадлежит территории суверенного Казахстана.
Чувствую, что уже заморил вас своими воспоминаниями. Но что поделать, если картинки прошлого набегают подобно морской волне, не успела ещё одна лизнуть береговой песок, как набегает вторая, следом третья…  И нет им счёта, ибо пока волнуется море, море нашей жизни, значит, и мы с вами ещё не покинули обетованные берега.
На станцию Дно, где император Николай II отрёкся от российского престола, мы пришли по шпалам… Мне это отдалённо напоминает похождения  Остапа Бендера. Помните: «В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошёл молодой человек…»  Но мы были в несколько лучшем положении, ибо нас было двое.  В очередной раз развитие событий пошло не по запланированному сценарию. Вагонные контролёры, как оказалось, сродни  обычной сове – они ночью тоже не спят. 
На этой псковской  земле, по всему судя, явно творится некая чертовщина. Именно здесь, на станции Дно, не понять почему, сутками простаивали обычно спешащие по делам товарняки.  Отсюда, с этой исторической точки на путях развития цивилизации, наша дорога  лежала уже прямиком в родную Белоруссию.
Странствие наше по долам и весям   почти закончилось, а я вам  наших друзей-товарищей так и не представил. Не думайте, что позабыл, нет такого. Просто… просто преднамеренно утаил от вас имена. От греха подальше… У татар, да и других народов подобное встречается, дети в семьях имеют  по два имени. Одно официальное, скажем так – из метрики, его оглашать  перед окружающим миром, до поры до времени,  не следует. Есть на то причины… И в наличии второе имя, уже обиходное. Такие не нами придуманные правила.  А у наших лёгких на подъём ребят, были только имена, зафиксированные в паспорте, и согласно веянию времени   – клички. Так сказать, для внутреннего пользования, как у коренных большевиков. Иосиф Сталин, если мне не изменяет память, в молодости их имел не менее пяти. Одна приклеилась на всю жизнь – Коба. У наших приятелей всё было, конечно, значительно проще.   Более крупного из ребят звали Барон, это, как вам известно, титул. Второй, для меня это тоже загадка,  почему-то  носил в качестве клички воинское звание, отголосок царской России – Поручик.  Кто есть кто, пояснять не буду, умный читатель при желании сам разберётся. А, впрочем, нужно ли?

На следующий год мы вновь отправились путешествовать, набираясь по пути ума-розума, вновь колёса выстукивали нам привычную мелодию песни: «Широка страна моя родная…» И мы, два товарища, мчась по бесконечным  рельсам в неведомоё и неизведанное ещё  будущее,  ясно понимали: страна эта – наша, она – родная, и нет этой  земле ни конца, ни края.
2017 г.