повесть Чужая душа

Повесть:
«ЧУЖАЯ ДУША»

                Кабы догадалась  природа всё человечество на один
                образец   соблюсти…   чтоб рождались  одинакового
                роста,  весу,  характеру,  тогда  бы и счастье поровну.
                Л. Леонов

 1

            «Она сумасшедшая, клянусь мамой, – то и дело озираясь, делился со мной секретами Семён. – Эта чёртова Лидка русского языка не понимает. Толкуешь ей одно, а она как баран, бубнит  чушь какую-то, ни хрена думать не хочет». 
   Но я, признаюсь вам, ему не верил.  Нет для меня в этом деле загадок. Лидия умалишённой отродясь  не была. Выпила дама немножко для куражу, может быть, чуток и перебрала.   С кем не бывает? С кем подобное не случается? Так уж сразу её на проживание в жёлтый дом определить? И вообще, она ему давно не жена.  Если мне память не изменяет, уже лет десять. Мама, которой Сеня клялся, как это ни прискорбно, от мирских забот устав, на кладбище отдыхает, отходила своё по белу свету. Так что в комментариях Семёна Селезнева были прочно сцементированы между собой перелицованная правда и свежевымытая ложь.
   Все пояснения и отступления нужны, чтобы вы более детально уяснили для себя положение дел. Картинка-то наша не простая, а маслом по холсту жизни писанная.  Начни здесь всё видимое и невидимое растолковывать, так и сам умом тронешься.  А со стороны кажется, чего проще: родился, пошатался по миру туда-сюда, ещё надо выяснить  с какой целью совершалось данное действо, да и сошёл на нет…
   Рассказываю: Семён живёт в Израиле. Живёт действительно на земле обетованной, но выкручивается, как может. Работы достойной, с одной стороны, нет. Ну а со второй, изнаночной – вроде бы так карты легли, что и трудиться за гроши шекельные неохота.  Что-то крутит, где-то мутит… Полулегально, полукриминально…  Но особо на эту тему не распространяется – деньги в загашнике есть, и ладно. Люди, приобретшие жизненный опыт при социализме, всеми фибрами души впитавшие его священную ауру,  с трудом отказываются от подобных завоеваний. Но как говорили наши умные предки: что посеешь, то и пожнёшь… Это я все насчет нашей непредсказуемой жизни рассуждаю.  Вы должны понять, что женитьба – это не только штамп в паспорте, который можно разнообразными методами свести – как путём развода, так и полной заменой документа на новый, заграничного образца. Но печать на сердце как вывести? Как вытравить? А может быть, печать эта и на других органах оставляет свой след? Кто знает, скажите… С охотой выслушаем…. А пока продолжим ретроспективу.
 С парикмахершей Светой, что прибыла в края обетованные из солнечной Молдавии, кашу наш Семён варил всего два года. По его рассказам, у него этих парикмахерш было не меньше пяти. Какой вывод? Либо парикмахерских в этих Хайфах без счёта, либо у Сени в голове, вернее на голове, не всё в порядке. От одиночества спасает йога, которой он всерьез увлекся, а когда не помогают и хвалёные индусы, в ход идёт испытанный годами способ расслабления – спиртосодержащая жидкость.  При случае надо будет спросить, как водка на иврите зовётся. Но, думаю я, опираясь на присутствующий в душе патриотизм, наша отечественная всё равно и крепче, и слаще.
   Лидия с дистанции еще не сошла, и потому сожительствует с молодым человеком по имени Коля. Что здесь скажешь?  Только благополучия и лада в семье и остаётся пожелать.
Виктор, который ухитрился родиться ещё во времена, когда Семён и Лида были связаны супружескими узами, нынче вечером перебирается на новую съёмную квартиру. Не один, а с молодой женой.  У хрупкой и миловидной девушки приятное имя – Катя.
 Почему среди этих всем замечательных людей оказался я? Всё просто: на правах друга молодости, конечно, моей и Сениной.
 К месту представлюсь: зовут меня Алексей. Роль моя на сегодня – помочь перетащить некоторые вещи, даже скажем точнее: перемещаю вентилятор и пару связанных между собой коробок. А вышеупомянутая Лидия, неведомо как прознавшая про большое переселение народов, уже тут как тут: поджидает у дверей старой квартиры.  Представилась возможность высказать наболевшее бывшему мужу и, заодно, дать жизненно-важные наставления молодой семье. В мой адрес тоже поступил целый ряд ценных указаний. Среди них было и такое: «Ты этому умнику скажи (имелся в виду, конечно же, Семён), что жене, хоть и бывшей, надо помогать. Жадность развращает человека. Ты глянь на него, как на харчах заморских разъелся! А тут…» Но что означало пресловутое «тут», она не посчитала нужным пояснить.  Сенька молчал как рыба, ни в какие разговоры не вступал, боясь нарваться на скандал. Но Лида вела себя довольно скромно и не истерила, а в конце даже пригласила к себе на ужин: «Посидим, как люди… О жизни потолкуем…Чего кочевряжитесь? Кто за?» Но желающих не оказалось – некогда, все заняты важными делами. Тут не до посиделок. Но не это спасло нас от матёрой хватки Лидии, потому как сесть на хвост своей семейке ей за удовольствие. Спас нас от неминуемых разборок просто ординарный случай, который в жизни нашей, вслед за характером, играет главенствующую роль. Как оказалось, Лидия Константиновна на днях вывихнула ногу. С её слов: «Так ломанула, что из глаз искры во все стороны посыпалися». Случай, и только он, встал в сегодняшний вечер на нашу сторону. Мысли мои подтвердил и Сеня, сказав: «Пронесло… А то бы…» Все эти оговорки и недомолвки настораживали и пугали. Я несколько раз был свидетелем этого «А то бы…», и ни за  какие пряники и коврижки быть снова свидетелем громкого семейного скандала не хочу.
Отделавшись от настырной любительницы «поговорить», сели на троллейбус, он-то и доставил нас в нужное время в намеченное место. Машины несутся, как на пожар… Все, что может,  рычит, скрипит, газует… Стоим как вкопанные у светофора – нам красный. Тут Сеня, было время подумать, свои мысли озвучил: «Ты меня на той стороне жди. А я на секунду-другую в магазинчик отскочу. Грех будет новоселье не отметить. Никак такое допустить нельзя. Жди!» Вот здесь, на перекрестке дорог, все и произошло, все и случилось.
– Продаете что? Вернее, торгуете чем? – тронул меня за рукав некий  человечек, лет тридцати пяти, не больше.
Хотя сумерки уже на город упали, рассмотрел я его хорошо – невысок и не толст, этакий статистический середнячок. Одежка, как и предписано, по сезону – джинсы, рубаха  в мелкую клетку. Вот разве глубоко посаженные глаза выдавали некое беспокойство, сумятицу переполнявших его мыслей, что ли? Глаза эти я потом не однажды во сне видел, хорошо знаю я глаза эти, черт бы их побрал вместе с  хозяином!

– Продавать я ничего не продаю, – ответил я, с трудом переваривая поставивший меня в тупик вопрос. И здесь, даже неожиданно для себя, добавил: – А купить могу. Души у населения скупаю…
Кто меня тянул за язык? Откуда выплыла эта откровенная бредятина?
И здесь, этот прохожий-захожий, глаза б мои его еще столетие не видели, вкрадчивым голосом спрашивает:
– А много даете? Сколько за мою душу рублей положите?
С этого момента наш случайный вроде бы диалог, скатился на накатанную дорожку.
– А сколько ты хочешь? – Я его специально на «ты» назвал. В вопросах купли-продажи вес имеет только цена, все здесь рублем меряется. В коммерции, уж поверьте мне, не до сантиментов.
– Я толком цен не знаю. Вы же скупщик, за вами слово. Но задешево не отдам. – Парень, видимо, действительно не ориентировался в ценах, боялся продешевить – и оказаться в дураках.
Разговор наш, первоначально затеянный шутливо, обрел серьезность, ибо себе и своей душе цену надо знать. Деньги у меня в кармане были. Не то чтобы слишком много, но были. Да и вы сами не хуже меня знаете аксиому – денег много не бывает. Мелькнула заковыристая мыслишка: а если… С виду не поймешь, трезвый он или на поддаче. А может, товарищ наш травкой обкурился? Но не в том вопрос. Хорошо. Дам ему немного денег. Проснется он утром, а душу вчера продал! Ищи теперь ее, как говорится, днем с огнем. В наличии явный парадокс: на вино, чтобы согреть душу, деньги есть, а души-то самой и след в окружающем пространстве простыл… Нет души!
Такие не вполне стройные мысли вихрем крутились в моей голове.
– Дружище, – это уже я говорю ему, – пятьдесят тысяч отжалеть могу. Хочешь? Неплохие деньги.
В пересчете на американскую валюту это составляло где-то долларов пять… Для моего бюджета потеря относительно небольшая.
– Бога побойтесь. Меньше чем за сто пятьдесят не отдам. Товар уж больно хорош, – как испытанный жизнью торгаш, огласил обладатель души свою цену.
Меня от выпитого «на дорожку» коньяка начало разбирать, да и затягивать эту бестолковщину не имело ни смысла, ни желания.
– Восемьдесят дам. Больше ни копейки. Как говорится, «хотите – берите, хотите – не берите», вставил я, в качестве неоспоримого аргумента, чье-то мудрое высказывание. И полез в карман… Если чувствуешь, что вопрос продажи на грани, доставай деньги, это чувствительный аргумент, психологически весомый. Уж очень мне хотелось розыгрыш подобный в жизнь воплотить. Будет что приятелям рассказать, будет над чем посмеяться…
– Ладно. Ваша взяла. – Не понять от чего даже слегка повеселев, согласился парень на мое последнее предложение. – Давайте деньги.
Я, долго не раздумывая, поскреб по карманам, набирая нужную сумму, и из рук в руки передал оговоренные рубли. Помни, друг незнакомый, мою доброту. Помни… К слову сказать, в наличие души не все верят, встречаются такие люди. А в силе денег никто никогда не сомневается. По крайней мере, я подобных типов не встречал. Есть над чем подумать, есть чему удивиться…
Здесь и Сенька с противоположной стороны улицы мне руками машет, чуть ли не звезду Давида в воздухе рисует. Мол, что ты там застрял? Сколько ждать можно? В данный момент Сеня обитал в квартире, что ему оставили во временное пользование уехавшие куда-то надолго, кажись в Германию, давнишние друзья. Отметили слегка переезд сына, а на меня какая-то грусть-тоска напала, словно морочным ветром в голову надуло. Зачем я этому уличному проходимцу денег дал? Ума надо не иметь, чтобы подобные шутки из своего кошелька оплачивать. Вообще-то деньги с рук выпускать не в моем характере. Не то чтобы жадный я был, но отношусь к наличности серьезно. Рубли – это тебе не почтовые голуби, что домой всегда возвращаются. Их с рук выпусти – и поминай как звали.

Домой вернулся уже заполночь… Уморившись за суматошный день, я, как в омут, провалился в сон, где в каком-то чудном калейдоскопе смешались бородатые пророки окрестностей Вифлеема, Сенькины дальние и ближние родственники, включая покойную маму Риву. О всех настырнее был мужичок, что среди царившей толчеи и толкотни, открыто посмеиваясь, то и дело заглядывал  мне в глаза.
           Зачем я в этот магазин завернул, сам толком не пойму.  Увидел вывеску над входом, мол, продмаг,  дверь и  потянул.  Видом своим это был самый обычный гастроном, только интерьер с претензией на роскошь. Возможно, бизнес-класс?  В простенках, между окнами стрельчатыми, натюрморты в богатых рамах развешены.  И хорошие авторы: Хруцкий есть, Петров-Водкин, Кончаловский… Понятно, что копии, оригиналы нынче директору не по карману.  Хотя в советское время, я эту свою мысль  не озвученную хорошо помню, директор Елисеевского гастронома в Москве,  мог на стену спокойно вешать и авторские работы. Доходы позволяли. Тут смотрю: в холодильной витрине на каждый товар ценник булавочкой приколот: на белом квитке красным – может, кровью? – прописаны  циферки.  Но сегодня повезло покупателям, согласно календарю объявлен день скидок – все задаром. А ведь интересно, сколько это реализуемое добро раньше стоило?  Не успел в данном вопросе  разобраться, как очередь выстроилась, а я, вроде бы, в этом деле с боку припека. Чуть не прозевал свое счастье.   Быстренько место занял. Впереди меня уже человек восемь. Спрашиваю: что дают? За каким товаром, уважаемые,  стоим? Никто в ответ ни слова, ни полслова.  А мне никаких комментариев уже и не требуется. Я что надо уже своими глазами высмотрел.  На табличке, готическим шрифтом украшенной, объявление: «Частичная перелицовка и обмен душ». Что тут не понять? В подобном заверил меня и этот, впереди стоящий, сильно нервный молодой человек: «Безо всяких вопросов  можно в легкую обменять. Тем более, что сегодня задаром. Не получилось бы только, как в прошлый раз, полдня угробил, а в результате, как в той поговорке –  шило на мыло сменял». 
Здесь у прилавка скандал произошел, бучу подняла с виду совсем приличная дамочка.  Как вирусом пораженная, заволновалась и очередь…  А этот,  что впереди маячит, опять в курсах: «По виду мадама с культурным образованием, а читать толком так и не выучилась. Если у тебя души нет, то что ты, овца, менять собралась? Дура. Чистая дура», – заглядывая мне в глаза, заверил Нервный тип. Именно так я его  мысленно классифицировал.  И тут, наконец, и  моя очередь подошла. Продавщица в наколке накрахмаленной свою работу хорошо знает –  весами аптекарскими не хуже инженера управляет, баланс соблюдая, гирьки туда-сюда подкладывает, перекладывает. А весы чудные – знаете, этакое коромысло с двумя тарелочками медными на цепях.   Тут  опять объявление в глаза бросилось, мол, взвешивание с точностью только до третьего знака после запятой.  А попробуй, проверь эту торговую  шайку-лейку… Это меня слегка поднапрягло, не люблю, когда в воздухе обманом попахивает.  Но хозяин – барин. Тем более, если опять же не врут, что сегодня все задаром… Сколько дадут, и за то спасибо.  «Граждане! Непорочный продукт кончился. Дальше некондиция.  Хотите – берите, хотите – не берите», –  хитро улыбаясь, заявила народу дородная  хозяйка весов. Типаж, как говорится: кровь с молоком. Плюс, конечно, а это по горящим глазкам заметно,  некое избыточное количество  некого гормона в крови.  «Врет, – тут же решил я. – Придерживает товар. Наверняка под прилавком для своей клиентуры кое-что припрятала». Чуток, для приличия, поканючил, а потом, пальчиками дамочку чуть ближе подманив, шепчу: «Не обижу… Сколько возьмешь? Только чтоб качественная…» Но не с моим везением в очереди стоять. Тут из дверей выходит, судя по виду – черная бабочка у горла, пестрый платочек в кармашке пиджака – кто-то из начальства. «Этому, – он тыкнул пальцем в мою сторону, – который с двумя душами на плетень тень наводит, ничего не давать. Ему в отдел двуличия надо, а он, умник такой,  нас за нос водит. – И уже обращаясь ко всей сразу зашумевшей очереди, добавил: – Непорядок, граждане, хуже воровства. Сопроводить его следует, куда надо. А слабых духом всегда поощряли,  и впредь субсидиями не обидим. Политика у нас такая, социальной направленности. Кто чего не имел, пусть в уныние не впадает, дело поправимое. Что надо получит».
 «Зря в очереди стоял, – подумал я. – Все коту под хвост». Два молодца в белых халатах, не давая до конца обдумать ситуацию, и справа, и слева,  в меня клещами вцепились. «Пройдемте, товарищ, по-хорошему». А я идти никуда не хочу, я же понимаю, что добром эта прогулка  не закончится. А тот, который начальник, угомониться никак не может: «Ему в шестой сектор надо, а он тут, своим вызывающим поведением, принципы демократии нарушает. В серьезное мероприятие диссонанс вносит». 
 «В шестую палату его, – влез опять со своими никому не нужными советами Нервный типус.  – Там ему хорошо будет, я был, ситуацию не со слов чужих знаю».  «Не волнуйтесь, так и сделаем, – заверил очередь франт с платочком. –  Комар носа не подточит». На этой фразе, про комара и его чертов нос, я и проснулся. Перелетел, как пострел, из виртуальности в нынешнее похмельное утро. 

2

   Утро. Как сейчас помню – на календаре начало августа и  день недели совсем не плохой, суббота.  Немножко грустно, ибо еще неделька-две и кончится лето.  Да и общее состояние организма, после вчерашней гулянки, этой грусти соответствовало. Но, в общем и целом, терпимо.  К Сеньке звонить мы поостережёмся, ступишь на порог, считай, день пропал. Там известная мельница…  Время, конечно, не мука, но легко перемалывается под звон граненых стаканчиков. Так что, пока все эти визиты отодвинем в сторону.
Сегодня мы другими делами займемся, делу время, а потехе вчерашний вечер. Вот так… Надо к знакомому художнику зайти, несколько общих вопросов попытаться решить. Художник наш, надо сказать, человек не простой, с не озвученной общественности биографией. Где он был, что делал – все в тумане времени тонет. А в наших кругах с пяток лет назад появился, иконы и картины на реализацию предложил. Все, вроде бы, неплохое, да опытным глазом глянь (это у кого этот глаз наметан), так видишь не столетний шедевр, а доску сегодня писанную.  По-нашему – новодел. И с картинами то же самое творится, вчера-сегодня они мастером намалеваны.
Но если глаз  закрыть или хотя бы прищурить, то эти аспекты, при честной перепродаже, уже не такие и весомые.  А состарено все честь по чести – и шашель, если нужен, у нас в наличии, и кракелюр на месте, словно паучок дрессированный по живописи свою паутину распустил. Сам художник населению ничего не продает, вляпаться в криминал боится, а для  проверенных людей – пожалуйста. Бери, зарабатывай желанную трудовую копейку. Да молчи, что и откуда взял. Вот такой у нас приятель, такой художник замечательный шар земной топчет.
   Но сначала, чтобы слегка духом окрепнуть, пошел я на набережную, на воду текущую посмотреть.  Для успокоения потрепанных жизнью нервов это первое дело. На реку глядишь, наглядеться не можешь, сердце радуется… Ветерок, с облака слетев,  волну легкую поднял, по ней, как по горкам, зайчики солнечные скачут, дробятся, множатся. Солнечная метелица, ни больше ни меньше. Смотришь, смотришь – и удивляться не перестаешь.
Мир полон чудес! Это, конечно, и до меня кто-то умный о природе подобным образом высказался, но почему мудрую мысль не повторить?  Особенно если ты всей душой красоту чувствуешь.
 Сказал я себе мысленно эти слова,  вроде бы для общего успокоения, и тут же  вчерашний вечер вспомнил.
Все припомнил, до самых мелочей. Чего меня эта глупая история так пугает?  Ладно, что будет – увидим, а что было – из сердца вон. Тем более, что такого ужасного произошло?  Немножко обидно, что во всей этой неразберихе я полным дураком оказался.  Возомнил себя умнейшим и хитрейшим скупщиком душ. А до меня, считай за двести лет, гоголевский Чичиков этим вопросом  вплотную занимался, так тот хоть с пользой дело вел – для преумножения капитала.  А тут? Но не стоит самоедством заниматься, что было – уже было вчера, что будет – один Бог знает, а мы сегодня живем, потому о хлебе насущном и думать будем.
И вообще, много думать свободному человеку не надо. Чего проще, живи да радуйся. Вон пейзаж вокруг нерукотворный: вода серо-голубая, небо синее, лишь слегка облаками перистыми тронуто,  полоска желтого песка на противоположной стороне реки, а за ней зелень лесопарка. Но и зелень эта не простая, градация тонов и полутонов бесконечная: от салатового и слегка рыжеватого,  до густого темно-зеленого. Ах, был бы я художник, накупил бы  красок да рисовал с утра до ночи. Но таланта Бог не дал. Вижу, чувствую, а толку-то? Только поглядеть…
   Глядел, головой крутил и высмотрел: идет вдоль парапета по набережной девица. Одна одинешенька… Волосы до плеч, очки темные… Но главное, что сразу как-то зацепило, красные  на ней колготы и туфельки тоже красные.  И ходить она ловко выучилась, не идет, а танцует. Прошла рядом, как волной озоновой окатило… Хороша!  Человек, ясное дело, не бык, который на все красное без разбора бросается,  но уж больно и для меня данный цвет сегодня привлекателен.   Таким вот образом  спящие в нас животные инстинкты о себе напоминают, нервы щекочут, на волю просятся. Так бы, кажется, и пошел бы в след за красавицей нашей на край света, так бы и пошел…
 Но это все слова, а как стоял я у чугунной ограды, так и остался стоять. Что мне она, и что ей я? Все наши фантазии действительность легко стирает, как школьная учительница смахивает мокрой тряпочкой писаные мелом циферки с классной доски.
   С Тамарой у меня что? Узаконенная празднично-гостевая линия связи… Вы поняли? Она мне иной раз звонит, я под настроение номерок наберу, а знаменатель под всем этим один и тот же – встретились и тут же разбежались в разные стороны, как в песне поется: кто на запад, кто в другую сторону. Привязанности,  тайны я здесь никакой не открою, вносят в жизнь человека много беспокойства. А девица-красавица, пока мы с вами кое-что вспоминали, уже далеко. Уплыло призрачное счастье в неизвестном направлении…
   У художника Валентина Аладова в частном дворике полный кавардак. Не знаю, прибирает ли он вверенную ему территорию хоть раз в пятилетку, ибо даже в соблюдении элементарного порядка сомнения возникают. Ни грядок, ни цветов у дома, лишь гнилые доски да  кирпичи в груду свален. Ленин и тот, несмотря на то, что по горло  был занят партийной работой, в субботнике участвовать не отказался. Помните, бревно волок? А здесь, хламом все завалено, вполне возможно, со времен окончания стройки. Небольшая беседка, чтобы в общий беспорядок диссонанса не вносить, и та кособоко стоит, может быть, ее сразу строили, как ведьмину избушку на косолапых ножках? В доме, говорит Валентин, душно, в доме жарко, а потому будем беседовать на воздухе. Да, был я, и не раз, в этом доме.
Уличный бардак выглядит перед внутренним убранством как роскошество.  Вы вправе мне не верить, но говорю вам сегодня истинную правду.  По-моему, но это только между нами, художник наш немножко не того.  Деньгами-то не обижен, ведь вся его купля-продажа на глазах, а копейку потратить на хозяйство жмется.  Впрочем, может быть и такое: в какой среде рос, таким фруктом и вырос. Ведь недаром сказано: яблочко от яблони далеко не откатится.
   Посмотрели живопись. Одна из картинок вовсе неплохая – озеро в камышах, на воде лодочка с рыбаком.  Правее, на высоком берегу,  стоит приземистый барский дом с колоннами. По небу облака плывут, а в перспективе, сквозь легкую листву березок, проглядывает маковка небольшой сельской церквушки, с голубой в звездах маковкой.
Что сказать? Совсем неплохо. Аладов, в основном, делает упор на начало двадцатого века, во временные глубины идти не хочет, там с легкостью проколоться можно. Датируя пейзаж годом 1906-1910, он по любому получает столетнюю картину. Подобная живопись, конечно, у любителей вызывает интерес. А подпись ставит малоизвестного, но реального художника. Наш сегодняшний шедевр Рыбинским подписан. Заинтересованное лицо покопается в каталогах, да и интернет в этом вопросе хороший помощник, и что? Жил на белом свете такой художник, окончил Академию художеств в Санкт-Петербурге в таком-то году. Что еще вам надо? А что касается работы самого Аладова – здесь вопросов не возникает. Подрамник по старому образцу сделан, где надо даже чуток шашелем попорчен. Кислота и шило тут незаменимые помощники. Холст состарен, на живописи кракелюр.
Вы скажите, а давайте мы вашу картину на экспертизу в какой-нибудь музей сдадим, подлог вскроем, обличим фальсификатора. А я вам вот что скажу в ответ: не будет никакой экспертизы, кому она нужна? Художник дорого свои работы не ценит, примерно по 300  баксов. Ну уйдет она в два раза дороже… И что? Человек купил и тут же ее на стенку повесил, на видное место. А анализ ваш на подлинность в разы больше денег стоит. И кому он нужен, когда даже гвоздики, коими холст к подрамнику крепится, кованые и ржавчиной изъеденные.
Есть секреты у Аладова, настоящий мастер своего подпольного цеха. Потому картину берем, все нас в ней устраивает, все радует.
   Но я вас, чувствую, заговорил, открывая под настроение чужие секреты. Потому попрошу, чтобы этот разговор между нами остался. Как-никак благосостояние некоторых людей на этом бизнесе держится.
   Художник Аладов поболтать любит, но сегодня что-то не весел, больше отмалчивается. Потом признался: инопланетяне сильно досаждают, нервы треплют… Что здесь сказать?  Может, оно так, а, может быть, фантазирует Валентин от избытка чувств. Художник, не в пример обывателю, в мире грез и мечтаний живет, он в ирреальном мире  свой человек.  Но я спорить не привык, да и не люблю, этими дебатами только людей против себя настраиваешь. Если действительно уж так досаждают эти инопланетяне, то попробуй с ними договориться, вопрос по-пацански решить. Ведь какие-никакие, а существа мыслящие, понять должны… Так я Валику и сказал, такой совет дал. Кто-то из древних греков умно подметил, что ничего нет проще, как советы направо налево раздавать. Убытка не наблюдается, а уж пользоваться ими или нет, решать самому хозяину. Он выбрал, ему и ответ в случае чего держать, ему и кашу расхлебывать. Жизнь, несомненно, непонятно устроена, так что во многом трудно разобраться, но, по-моему, лучше рядом иметь десять инакомыслящих инопланетян, чем скопище тугодумов, где трезвомыслящую особь   даже днем с фонарем не сыщешь.
   Иду домой с картиной под мышкой, а в голове мысли о девчонке той, что в красных туфельках по набережной дефилировала. И ножки в этих туфлях мне по душе – люблю, знаете ли, полные икры. Пунктик у меня подобный в наличии.  Но это все, тоже, конечно, между нами.
 Домой зашел, на картину еще полюбовался – очень даже неплохая живопись. Телевизор включил, а там опять русские в Сирии что-то бомбят. Мне, честно вам скажу, уже осточертела вся эта мировая свистопляска. Религий много, но бог один, потому, я так считаю, и правда одна для всех должна быть. А в чем она заключается, что человеку по большому счету надо? Вопрос задал и сам на него отвечу, как понимаю. Родился ты, и занимай, согласно уму, характеру  и случаю свой шесток. В мире и спокойствии коротай дни до самой смерти. Живи и другим жить не мешай. Но не получается, не дают, всеми силами в этот простой биологический процесс хаос и сумятицу вносят. Кто они? Это вы у меня спрашиваете? Эх, знал бы,  сказал… А так, поди, разберись.
Послонялся по квартире, да вновь ходу за дверь. Томленье непонятное обуяло, вроде бы волнует меня что-то, тревогу нагоняет, а причин видимых нет. Отчего же тогда мне не сидится и не лежится?
Опять же, к Сеньке сегодня идти не хочу. Он по приезду как на спиртное подсел, родственнички тут, ясное дело, первые помощники, так бутылочкой о рюмку уже с недели две и позвякивает. А тема для разговоров – это Лидка, да парикмахерши заморские. Девицы, и к гадалке не ходи, денег хотят, да в придачу мужа непьющего. Что, в нашем случае, в принципе невыполнимо. С облысевшего Семена, как с того мифического барана, золотого руна не состричь. А нирвана в состоянии алкогольного опьянения  смотрится со стороны совсем иначе, чем рекомендуемая к употреблению йогами.
Так что пока визиты отложим, а поедем  мы сейчас к Сашке Захарову. Кто такой, при случае расскажу, а о цели можно и упомянуть: квартиру в моем районе хочет купить, просил  поинтересоваться у нужных людей. А здесь один вариант и всплыл. Опять же, с Сашей и без особой  надобности встретится всегда приятно. Захаров – один из немногих в моем окружении, кто книжки умные читает. Так что есть о чем поговорить, что обсудить. Иной раз я ему что-либо подброшу, бывает и наоборот, он «хорошую вещь» разнюхал.
 А принюхиваться к литературе надо, ибо не всегда у нее благовонный запах, бывают романчики и не первой свежести, скажем так: «с душком». Я, честно скажу, не однажды такой вопрос обдумывал: много ли, мало ли человеку за его жизнь  книжек прочитать надо? И к такому выводу меня практика  подвела – штук 50 – 100 вполне достаточно, чтобы в этой жизни что-то понять, или, хотя бы, считать себя культурным человеком. Но чтобы эти упомянутые книжки найти, чуть больше, а возможно, и меньше,  надо книжные полочки основательно перебрать. Кто-то мне уже возразить готов, кто-то и упрекнуть, но что мне до вашего мнения? Сегодня я так думаю, так считаю. А мое мнение, перед  не высказанным вашим, всегда имеет преимущество. На ваш немой вопрос отвечу так – оно верно, потому как оно мое. А ваше сужденье держите при себе и со спокойной душой считайте его единственно правильным. Так мы безо всякой взаимной обиды и разойдемся.
   Но не попал я в этот день к Захарову, не попал. Причина? Рассказываю.
   Город наш большой рекой разделен на две части. Центральный район, как ему историей и предписано, включает в себя главную достопримечательность – площадь Ленина, у краешка которой вождь, в развевающемся от ветра пальто и зажав в левой руке кепку, правой благословляет православный пролетариат на борьбу за счастье всех народов на планете Земля.  Но это, опять же, только мое прочтение данной скульптурной композиции.  За речкой, в Белицком районе, иного калибра достопримечательность – старинное  городское кладбище.
Пересекая реку по мосту, дорога еще долго тянется вдоль разнообразных производственных строений и цехов, в старое время отодвинутых градостроителями от жилого сектора, а ныне подошедших к нему вплотную.   Вот здесь, справа по ходу, и раскинула свои земли упрятанная в зелень кладбищенская обитель.
   Еду на троллейбусе, расслабился, но вокруг, конечно, поглядываю. Вы можете верить или не верить в предопределенность  судьбы, это, скажем так, дело хозяйское.  Но меня то, что я высмотрел, даже нисколько не удивило. Вроде того, что так и  должно было случится, именно этого я и ждал, именно  за этим я и ехал.  Та самая девушка, что утром повстречал я на набережной, – красные колготы вы еще не забыли? – к задней двери нашего троллейбуса подошла, готовится на выход. А остановка у нас «Кладбище». 
Я девушку до сих пор не видел, да и видеть не мог – сидела она где-то в середке.   А сейчас стоит рядом, за поручень держится.  Здесь у меня мыслишка легкой птичкой мелькнула, так, крылышком слегка только воздух над головой чиркнула: недаром она мне за день неполный второй раз попадается, недаром. А это значит, что…  Тут наше транспортное средство стало, девушка вышла, а вслед за нею, как привязанный, не долго думая, вернее, совсем не думая, ступил на асфальт и я. А нас на данной остановке всего два человека, не вызывает повышенного интереса у населения города кладбище. 
Здесь, чтобы слегка замаскироваться и хоть немного обдумать план действий, я на часы глянул да телефон из кармана выудил. Меня, милая девушка, бояться не надо. Я, может быть, на другой троллейбус или автобус сейчас пересяду, конечная точка движения мной еще не достигнута. Девица покрутила своей головкой направо, потом налево, видит, что интереса, тем более опасности,  к ее особе ни с какой стороны нет, и по дорожке накатанной, по тропинке утоптанной, прямиком к кладбищенским воротам  направилась. А в руке у нее, я только сейчас высмотрел,  цветочки в целлофановой упаковке. Что здесь неясного, что непонятного?  Коли еще не догадались, то подумайте…
   Подождал я буквально пару минут, телефонный разговор имитируя, пока она за кованой оградой не скрылась.  Далее, как и полагается сыщику, крадусь следом. Нырнул в ворота, а в глазах от крестов рябит. А где же наша девица, на чьей могиле слёзы роняет?
Признаюсь, никакой порочащей человека цели в этом тайной слежке не было. Вы меня уже немного знаете, на глупости, тем более сознательные ошибки, я не способен. Не из-за боязни возможного наказания, а по своему воспитанию, по своему душевному складу.  Это я на всякий случай сказал, чтобы вы, не дай Бог, чего-либо криминального в моем поведении не заподозрили.  Может быть,  кто-то меня уже в маньяки записал. Ошибаетесь, граждане хорошие, очень даже ошибаетесь.  Познакомится на кладбище, дело не сложное, даже наоборот.  Вот, мол, милая незнакомка, мамину могилку я посетил, а вы  кого навещали? По ком скорбите?  Что-нибудь из предложенных вариаций  можно попытаться сыграть на сцене погоста. Я не актер, ясное дело, но отчего же не попробовать себя в этом амплуа?  Если жизнь предоставляет подобный шанс, грех им не воспользоваться.
   Кладбище, так сказать его общее устройство,  я знал. В левом ближнем углу захоронены солдаты Великой Отечественной войны, туда она вряд ли пойдет.  Самая дальняя часть, заросшая огромными соснами и тополями, она же и самая старая. В этой, почти заброшенной части,  встречаются даже памятники, датируемые серединой девятнадцатого века.  Там для современника с цветочками в руках интереса нет. Вернее, быть не должно.  Потому… Потому я окружным путем, забирая влево, смело двинулся в могильный лабиринт.
Фамилии, имена, цифры… Словно телефонные номера на крестах записаны, но звони – не звони, взять в руку трубку абонент не в состоянии. Обитель скорби, назовем кладбище сегодня так, хранит благое молчание.  Да, много судеб скрыто под этой землей, пропитанной горькими слезами, а что ни судьба, то, считай, тайна. Вы уж, мои уважаемые, простите  совсем не ко времени проявленную сентиментальность. Но таким чувствительным я родился, и таким, к сожалению, придется мне этот непростой мир покинуть.  Увы, придется…
   Вроде бы что-то красноватое в густой зелени мелькнуло? Местами могилы сплошь кустами заросли, одиноко стоят, и позабыты, и позаброшены. Песню горестную, надеюсь, не забыли?  Растворились в вихре времени наследники, разметал их по свету ветер перемен.  А в красном, теперь уже ясно вижу, наша красавица в поле зрения объявилась.
 Но мы пока на сближение не пойдем, мы в сторонке постоим, могилке незнакомой поклонимся.  А она, девица-краса,  в оградку зашла и у креста голову долу клонит, скорби предается.
 Справа от нее, это я тотчас приметил, чтобы ориентир не потерять, надгробие старинное – ствол дерева с обрубленными ветвями. Его и будем в дальнейшем держать на примете. 
А там, еще правей,  что такое творится? Кто или что,  прячась в кустах,  пейзаж нам портит?  Клянусь землей, кто-то за девушкой следит. Вон, за памятник присел, хоронится…
 На всякий случай и я за дерево стал, стволом сосновым от чужих глаз прикрылся.  Мой наблюдательный пункт всем хорош, так как я в поле зрения держал уже двух фигурантов дела.  Но удивление мое достигло апогея, когда я сумел толком все рассмотреть – в кустах пряталась старуха, похожая своим обликом на ведьму. Росточка небольшого, волосы взъерошены,  за свисающими космами угадывается узкое лицо… К портрету надо еще добавить темные очки и шляпу с полями.  С девицы моей, я ее уже своей звать стал, глаз не сводит.
 Здесь движение началось, девушка, словно что-то почувствовав,  к выходу как-то уж очень быстро заспешила.  Старуха из моего поля зрения на какие-то секунды выпала, а потом и она, чуть припадая на ногу, потащилась  следом. Ясно, старость – не радость, так нечего тогда по кладбищам  шляться. А что мне делать?  Интересно было бы могилку осмотреть, где цветочки оставлены, да недосуг.  Надо свою следственную миссию закончить, понять, что тут такое творится.
   Из ворот нос высунул, смотрю, а красные туфельки уже дорогу перебегают, к остановке транспорта торопятся…  А где же старушенция наша? Где эта кикимора болотная   в женском обличье? Исчезнуть не могла, хоть и нечистая сила, ведь я почти след в след за ней шел. Но старухи нигде не было видно, лишь вдоль трассы, со стороны кладбища, сильно прихрамывая,  удалялась женщина в темном до пят платье.   Но не больно-то она обликом своим напоминает  старуху, хотя, если присмотреться…  И тут до меня дошло: шляпа, парик, очки – исчезли,  но хромота осталась.  Я готов был отдать в заклад свою голову, что именно эта особа   вела слежку за девушкой.
 Я на несколько секунд застыл на перепутье действий.  За кем дальше идти?  Троллейбус уже подходил к остановке, так что красные туфельки уезжали без меня.  А что толку от старухи? Вернее, от гражданки Икс, маскировавшейся под старуху? 
Случайно, совсем случайно, я, толком  ничего не понимая, сегодня прикоснулся к  чужой тайне. А может быть, никакой тайны здесь нет и в помине, просто накладка деталей?  Девушка и старуха  действовали каждая по своему личному плану, а мне в этих кладбищенских лабиринтах просто привиделась интрига?  Пойду  я лучше, как с утра и планировал, к Сашке Захарову.             Ближе к автобусной остановке, у входа в продуктовый магазин, я почти догнал кладбищенскую хромоножку.  Но чем ближе я к ней подбирался, тем яснее и яснее становилось, что в своих выводах я не ошибся, налицо был эффект маскировки и переодевания. Я замедлил ход и, прикрываясь за фигурой толстяка, все-таки разглядел тайного соглядатая. Удар грома, который бы  в этот момент громыхнул у меня над головой, меньше бы меня огорошил, чем то, что я увидел. Конечно, и вы и я тысячу раз правы – никакая хромоножка не старуха.  На остановке, где толпилось человек десять, стояла, высматривая номер приближающегося  автобуса, Лида Селезнева. Парик и соответствующий макияж добавят сто лет, в случае надобности,   даже такой  нестареющей красавице, как Алла Пугачева.

3

            Живым проснуться – это разве не счастье? Тем более, что вчера с Сенькой, наверное,  часов до двух ночи политику мировую по косточкам разбирали, чуть ли не до драки дело дошло.  Я «против этих», а он «за», потом, не понять почему, все уже  наоборот. И что он в эту Украину клещом вцепился? Хохлы, мол, хитрющие, хохлы… Но людей, в том,  что они сало и деньги сильно любят, винить нельзя.  Мы же ничем не лучше… Ты  тоже, это я уже ему в ответ кричал,  девок и сало любишь, ни одной юбки мимо не пропустишь… Так что из этого? Какой вывод? Может быть, ответь, ты тоже укроп законченный? Что тебе твои гены подсказывают?
Но вся эта словесная какофония была вчера. Не вдаваясь в разбор полетов, решил я прямо с утра съездить на кладбище, могилку, чрезвычайно меня интересующую, посмотреть. Вы ведь помните старый памятник? Чуть левее его девушка стояла, проблем с ориентированием быть не должно. Найдём.
   Денёк выдался неплохой. Облака белые небо украшают, солнышко землю греет… И на кладбище умиротворение, если можно так выразиться, – все спят мёртвым сном. И что мы видим? Могила свежая, как говорят гробовщики: «с подселением» к родственникам в оградку. На кресте табличка с циферками и фамилией. А цифры нам говорят о том, что вчера был поминальный день – девятый со дня смерти.
 И совсем не старая была эта Ася Викторовна Аладова, всего-то 43 года.  Такой возраст женщину даже красит, если она, конечно, не в гробу лежит.  Юмор мой в данном случае совсем неуместен, но если уж мысль мелькнула, так и озвучим её. И здесь, как по заказу, работяга мимо меня тачку с песочком катит.
– Дружище, – останавливаю его, – есть ли на вашем славном полигоне свободные места? Больно хорошо тут у вас. Обстановка располагает…
   А он, пролетарий кладбищенский, поговорить с незнакомцем даже рад, но сначала, не понять для чего, мне вопрос непростой задал:
– Красная армия всех сильней?
Я, в первый момент, даже слегка растерялся.  В отдельные отрезки истории она, эта армия, проявляла себя по-разному, в общем,  потенциал её несомненно высок… Ведь победа в Великой отечественной войне… Но, был же и пример военных действий в Финляндии…
Не дав мне додумать мысль, а потому не дождавшись ответа,  владелец тачки продолжил:
  – Мест у нас вакантных нет. Хоть шаром покати… Плотность заселения даже зашкаливает.  Но если местечко зарезервировано, родственники, так скажем, о вас позаботились и принять к себе квартиранта готовы, то вопрос решаемый.  Да и директор наш, Роман Ефимович Шварцман, решить подобную проблему в два счета может. Если есть задача, то у неё непременно должно отыскаться решение. Вы как считаете?
   Как видим рабочие (а он ведь рабочий?) давно переросли свой статус малообразованного класса. Путь к знаниям сегодня не закрыт социальным положением и национальностью, как в дореволюционные времена царизма. Но я этих моих выводов незнакомцу не озвучил, а просто поблагодарил за дельный совет.
   – Вот так жизнь устроена, – продолжил он нашу беседу, более смахивающую на монолог, – идёшь себе по зебре, никого не трогаешь, ни с кем в контакт не вступаешь, а тебя бац бампером на неразрешённой скорости, и готово… Копай, Вениамин, очередную подземную квартиру…
   – Так женщину эту машина сбила? Насмерть?
   –  Сомневаться не приходится. А что же это вы, погостить к усопшей зашли, а причину смерти её не знаете? Непорядок это…
   Я как мог,  растолковал Вене (он ведь озвучил своё имя), что здесь, у этого креста, я просто случайно остановился, не имея интереса к покойнице.  Цели и задачи у меня сегодня совсем другие, но вдаваться в детали, конечно, не стал. Расстались мы как старинные знакомцы, пожелав друг другу долгих лет жизни средь полей родной отчизны.  Но фамилию усопшей я с креста себе на бумажку списал. Зачем? И сам толком не знаю зачем, но списал, да в карманчик  ту бумажку положил. Поживём – увидим, увидим, тогда, может быть,  что-то и поймём.
   Сказал я такие слова себе, вроде бы установку на будущее сделал, а в голове, из хаоса мыслишек, одна сильней других к свету пробивается.  Странная ситуация складывается, вернее, не совсем понятная… Фамилия уж больно знакомая… Может быть, где-то наши пути-дороги пересекались?  Фамилию я, согласно своему невниманию, и позабыть мог, но имени подобного, хоть убей, не помню. На имена у меня память, слава богу, неплохая, по крайней мере, имена своих подружек до сего дня не позабыл. Женщин, с которыми тебе было хорошо, забывать не следует.  Не хвалюсь, но помню по Средней Азии и Луизу, и Гулю… А у нас здесь Ася. Но постой, постой… Аладова… Это же художника нашего  многоуважаемого фамилия… Конечно, не он один такой фамилией родителями награждён, но…
   И здесь – уж не наваждение ли? – идет по дорожке в нашу сторону известная вам Незнакомка, только уже не в красном прикиде, а в тёмных одеждах. И опять, как и днём ранее, в руке, в целлофан увёрнутые,  красные гвоздики на солнце светятся. Я – что здесь особо думать? – решил остаться на месте. Пусть события развиваются согласно логике свыше. Пусть будет, как будет. Ввиду совершенной неразберихи   я уже начал допускать в нашу историю некие мистические начала.
   Но конкретность стала развиваться не по наспех свёрстанному сценарию дилетанта, коим, конечно, был я, а по своему, написанному неведомым Наблюдателем, а потому с неясной линией интриги. Смотрю, и глазам своим не верю: в метрах десяти опять ряженная  старуха за крестами хоронится, слежку свою ведёт.  А мы с вами уже хорошо знаем, кто в её личине на сцену вышел. Долго не думая – что здесь голову трудить? – я к ней. От меня не отвертишься, расскажешь, как миленькая, и причину, и следствие. Хватит нам этих тайн… 
Ринулся я в лабиринт могильный, и в тупик тут же угодил, как в капкан попал. Шаг вправо, шаг влево, нет ни входа, ни выхода… Пока дорогу искал, пришлось крюк нарезать, а Лидку уже как ветром сдуло. К трассе выскочил – и там её нет.  Но старушенцию ряженую мы, землёй клянусь, прижмём, выведаем тайны…
Ладно, это всё потом… Сейчас же, раз так карты легли,  всё  внимание обратим на нашу скорбящую девицу. Уже можем сделать конкретный вывод,   что, в принципе, на табличке белыми буквами на черном фоне  написан, схоронили наша дорогуша, по всему видать, маму.  На вид девушке  лишь слегка за двадцать, так что, вроде бы, всё сходится. Выразим ей негласное сочувствие, но наблюдение продолжим.
 Не успел дух перевести, как-никак полдня на ногах, Семён трезвонит, где, мол, пропал? Чего глаз не кажешь? Завтра вечером у меня как штык быть должен – через три дня самолёт в Тель-Авив, так что отходная вечеринка  уже в  плане.   Людишек лишних  не будет, все свои.
   «А Лидка, – спрашиваю я, – будет? Лидка приглашена?» – «Ты какие-то неумные вопросы задаешь, – это он меня в скудоумии обвинять стал, – Лидка – это же родственница, хоть жена уже бывшая, но  Вите она мать родная.  Ты что, родственных связей не улавливаешь? Я одному рад, что она своего Колю паровозом притянет.  Это с любой стороны за удачу считай, нам внимания меньше будет».
Вот такой я получил расклад на завтрашний день. Пускай ещё только подопьёт слегка уважаемая Лидия, так я её и прижму к стенке, как щуку в куль загоню. Она меня на кладбище видела – что поняла, что не поняла, это её проблемы. Но мадам ещё не догадывается, что её маскировку я уже давно раскусил, слежку организованную выявил, потому действия её для меня не тайна. Скрыто от глаз другое – зачем она всё это делает? Какова цель?
         В детали вдаваться не буду, скажу одно: за подопечной моей проследил, узнал, где проживает, дом и подъезд высмотрел, понятное дело, так, на всякий случай. И окошечко на третьем этаже, где свет тут же зажегся, без внимания не оставил. Все знаем, все в голове держим…

4
              Нажал  звоночек у двери, а он чудной какой-то оказался, по-птичьи что-то непонятное мне в ответ щебечет. Но я в птичьем языке полный профан, ничего не понимаю. Может,   хозяйки сейчас дома нет?
            Здесь, как будто назло,  неприятность выявилась – когда на этаж поднимался, перила рукой тронул, а они в краске.  Я оплошность свою только тогда разглядел, когда в эту красную  краску весь мой белый халат измазюкал. И колпак мой докторский, крестом красным украшенный,  тоже наверняка  испортил. А пока я думал, в дверном глазке вроде бы искорка мелькнула. Так, вроде звездочки с неба  падающей…  Я же все вижу, все у меня под контролем.  Это голубушка наша наверняка незваного доктора рассмотреть пытается.  Смотри, смотри… На то человеку и глаза даны, чтобы ими по мере необходимости пользоваться.
                Чего это, петли дверные так скрипят? Даже мороз по коже…  Неужто смазать их некому?  А быть может, просто в доме солидола нет? Горло-то у ней, у лебедушки нашей ненаглядной, тепленькое…
                И ни словца в ответ, ни словца… Только дрожит вся, как осиновый лист. Дрожит… А мы тебя успокоим, на кроватку уложим… Спи спокойно, красавица.   Я тебе на сон грядущий сказочку расскажу, чудесную такую сказочку, про девочку в красном платьице.  Спи… А прощаясь, мне ведь уходить давно пора,  я твоей помадой губной на зеркале звездочку нарисую… И нарисовал, пятиугольную, красную… Просто, на память…
              Тут меня словно током ударило: я ведь на тех перилах свежеокрашенных отпечатки пальцев  оставил. А это непорядок.  Мы их постараемся халатом замаранным стереть, а его, халат наш докторский, в чужом дворе в мусорный бак выбросим.  «Комар носа не подточит, все по уму», – похвалил мои замыслы бородатый мужик в длиннополом пальто.  «Это уж точно, не станет  комар нос по пустякам  точить, – подтвердила сказанное ряженая в лисий карнавальный костюм старуха, что волокла  вверх по лестнице огромную картину. «Это же Левитан, «Над вечным покоем», –  удивился я. И тут же к ней, к рыжей лисе,  с вопросом: – Оригинал? Продаете? Сколько, уважаемая гражданочка, за полотно просите?» Спросить-то цену спросил, но тут мысль, как блоха  на другое перескочила – ведь все эти людишки, что в подъезде толкутся,   полноценные свидетели. Язык за зубами не удержат, как пить дать, всем в округе про мои отношения с девушкой разболтают. 
              С этой, сильно  озадачившей  меня мыслью я и проснулся.  Перелетел, как птица дятел, из пугающего сна в день сегодняшний.   А почему дятел, вы не хуже меня знаете.
     Если бы у меня был сонник, непременно  в него заглянул. Но сонник отсутствовал, и потому  я стал думать самостоятельно, ведь было о чём и над чем поразмышлять. Вы считаете, я недопонимаю, что такое купленная за рубли чужая душа? Плохо же вы меня тогда знаете.  Всё я прекрасно понимаю, но не может подобного быть! Не может! 
Предположим, что я через эту куплю-продажу  стал маньяком. Только предположим. Девушку в красном я ведь не преследовал, не пытался и не мыслил распотрошить её, расчленить  тело на части. И в посылках эти части, даже в мыслях, ни по каким адресам не собирался рассылать… Хорошо, давайте с другой стороны подойдем. Чужую душу купил, не отрицаю,  но свою-то не продал и не пропил. Моя, не побоюсь Бога поблагодарить,   пока при мне. И как доказательство ее наличия, скажу вам, что землю, где мне свет  довелось увидеть, люблю. Немного пафосное  мое заявление, но такое чувство где-то в груди есть. И родителей своих я люблю.  Нет, не все так плохо, как кажется. Зло, конечно, есть в каждом человеке, может быть, даже в большем количестве чем мы думаем.  Но если у человека есть душа, если она не набита до отказа наркотой и всякой дрянью, то бороться за право выбора, между добром и злом, ты можешь. И не только можешь, а должен. Что думал, то вам и рассказал.  Это все хорошо, соглашаюсь я сам с собою, но что ты насчет своей слежки за девушкой  скажешь?
Просто,  в какой-то момент,  мне захотелось войти в роль  невидимого наблюдателя, ведь что-то совсем необычное происходит рядом. Наша жизнь, по большому счету, скучна, а здесь, я это чувствовал, таилась интрига.  Ведь до чёртиков интересно узнать чьи-то секреты, окунуться, хоть слегка, в чужую непонятную тебе жизнь. Недавно от одних знакомых услышал: «Мы за его судьбой следим». Он-то, за кем следят да наблюдают, и знать не знает, что он с некоторых времен на предметном стекле  под микроскопом.  Филлером – вы помните сыщика старых времен? – каждый бы не против потрудиться. Пускай  не за деньги, а за чистый интерес. За рубли, вы это запомните, или даже можете записать в путевой блокнот – он же у вас есть? –  щекочущих нервы эмоций не всегда купишь.  С другой стороны, личное земное существование,  его цель и задачи, мне самому до сего дня не ясны, скрыты секреты эти за семью печатями. А что это за печати и кто их поставил, я не знаю. А гадать не хочу. Хотя, признаюсь вам, об этом не однажды думал. Ведь не мог я появиться на свет с единственной целью – барыжничать? И вы с этим согласитесь – не мог. Это слишком никчемная роль, человек наделенный мозгами, на такой должности лишний. А я, чего здесь темнить, в свое время университет закончил…
Тогда  попробуем подойти  к этому вопросу иначе, будем думать о том, что таится в душе. Заглядывая в себя, я понимаю одно – не законченный негодяй, не подлец. Уж поверьте… Есть, конечно, видимые и невидимые недостатки, включая вредные привычки, но не через край. И, повторюсь,  земля, где я родился, по душе мне,  нравится мне здесь жить. Многое, очень многое, хотелось бы поменять, но жить где-то там, в тридесятом царстве, не хочу. Может, слишком системой зомбирован, не знаю…   Ответить не готов. Я, все-таки,  при социализме рос и ума набирался…
           Вот душу перед вами слегка приоткрыл, но всё равно мыслишка одна летучей мышью в голове мечется – зачем я в эти товарно-денежные отношения влез? Дурака свалял, а теперь давай,  брат, бодягу расхлёбывай…  Так оно, не так, а в мозгах вся эта дребедень, как шар голубой из чудной песенки – и крутится, и вертится… 

        Обзывайте его как хотите, кляните на чем свет стоит, а я скажу свое – Интернет вещь не плохая. Оговорюсь: если им разумно пользоваться, а не зависать разум потерявшим пауком в мировой паутине.
Только вчера выставил я картину на аукцион – помните пейзаж Рыбинского? – как тут же она с попутным ветерком и улетела. Боюсь сглазить, но скажу: четвертую картину одни и те же руки прибрали. Что, неплохо? Есть еще ценители настоящей живописи, есть. И сомнений в подлинности  у клиента никаких не возникает. 
Вопросы, конечно, задавал, как же нам без вопросов продажей заниматься… И ответы успокаивающие  получил.
 Легенда, мною предложенная, такова: люди старенький дом купили – под снос, а там, в темном кутке-закутке, картины свалены.  Что? Откуда? Ушедшие в мир иной хозяева уже не расскажут, а наследникам  не мазня на холсте нужна, а валюта американская за участок в черте города.  Так, или приблизительно так, я объяснил заинтересованному лицу,  откуда у нас старые полотна появились. Если одну за другой  картины берет, значит, в искренности нашей не сомневается.
 Я как-то невзначай обмолвился, мол, не считайте меня  ни законченной сволочью, ни уродом.  У людей с кармана я ничего не воровал, и человека за свою жизнь ни одного не убил. Чему несказанно рад.  Жизненная дорожка, это  не гипотенуза в треугольнике, она же, дорожка наша, и петляет, и виляет. У каждого времени свои зигзаги вырисовываются. Однажды, серьезные люди мне предложение заманчивое  сделали, весомое в денежном выражении. Всего-то и делов, что на выдохе  пальцем на курочек надавить…  А деньги не шуточные, реальные бабки… Сразу подняться можно…Стал я, по привычке, думать…   
Всего-то в прицел заглянуть… Смотришь, а ничего не произошло. Звезда со звездой не столкнулись, желтый месяц, как обычно, ночью над крышами пасется. А дальше, дальше-то что? Светила, как мы видим,  с привычных мест не сдвинулись, рука не дрогнула, всего-то капля крови на землю упала.  Значит и дальше жить можно, значит и дальше… Вот это пугало, вот это меня остановило, не дало черту перейти. А всего-то, шаг ступи, заступи… и в дамках. Так-то оно так, только   черта упомянутая, не песком присыпанная   ограничительная линия в  секторе для прыжков. Заступил – не огорчайся, рекордсмен ты наш, согласно очередности, готовься ко второй  попытке.   Наша черта поинтересней прочих будет, здесь дополнительных попыток Судья не признает.
 Я понимание жизни своим опытом добывал, и у меня этого понимания хватило, чтобы уяснить – за все платить надо, а потому, не кипятись, остынь. Это и спасло. А тянуло в омут, сильно тянуло… Вот почему до сих пор просыпаюсь в своей кровати.
Вы, возможно, слушаете эти мои откровения, а сами думаете: ведь может запросто и соврать. В душу его не заглянешь, а если и заглянешь, то в потемках, что было и чего не было, конечно, не разглядишь. 
Для вас, возможно, все сказанное  только пустая болтовня. Как говорил Гамлет: слова, слова, слова… А для меня, для жизни моей дальнейшей, эти слова вес имеют.
Перед собой  не стоит лицемерить, зеркало все равно выдаст. Так я думаю, так я считаю. Потому о покупке своей, чертом одобренной, не вспоминать не могу.  Вдруг, ведь все на свете бывает, мне маньяк свою порочную душу подсунул.  А я, как дурак законченный, позарился на дешевизну. Как же, впечатлений небывалых захотелось, скучно, видите ли, жить. В себя загляну, вроде для подозрений подобных причины нет.  А вдруг? Чего я два дня на кладбище околачивался?  Чего и кого там высматривал?  Почему за девчонкой слежку устроил, следом крался? Дом, где живет, высмотрел? А сны, кровью расцвеченные, откуда и зачем?    Что вы на это скажите?
   Так и быть, закончим на этом наш в тупик заводящий  разговор. Лучше пойдем мы опять к художнику, на мой интерес есть у него в запасе еще один пейзаж неплохой.  Удачу от себя отпускать далеко нельзя, даже на короткое время. А лучше её, как ребенка малого, за руку в нужное место вести. Отпустишь – поминай, как звали. Либо потеряется, либо кто-то из граждан пошустрее нас будет,  удачу на сторону сманит.
          
        Загодя звонить художнику Аладову бесполезно, трубку редко берет. А что бы он  перезвонил, такого вообще никогда не бывает. Здесь порядок иной  заведен – ручку на калитке крутанул в нужную сторону, толкнул ее от себя, если открылась, значит, хозяин дома. Заходи, гостем будешь.  А если калиточка не поддается, то звони не звони, адресата не сыщешь.  В нашем случае все вертится и крутится, как надо.  Дома Валентин, у своей беседки кособокой в плетеном кресле сидит, книжку читает.  А что мы сегодня читаем? Нам ведь интересно. Здесь тайны никакой нет – «Остров сокровищ». «Ты что, – говорю ему, – Стивенсона не читал?» – «Я, – это уже он мне в ответ, – старые книги люблю перечитывать. Я, может быть, про этот остров сто раз читал. Ну, не сто, – поправился он, – а двадцать пять, точно».  – «Молодец, – это уже я свою похвалу озвучил, – некоторые вещи только после двадцать пятого раза и поймешь. Не шучу, – добавил я, – правду истинную тебе говорю».
   Мы с Валентином порой на разные темы разговоры заводим. И ум в наличии у него, и абстрактное мышление налицо, вернее, в голове.  Художник есть художник, человек высших сфер.  Только одна слабость, я ее уже раньше шепотом озвучил – инопланетяне.  Но сегодня, как оказалось, не до них, или, судя по всему, им не до него.  Похоже улетели наши друзья, либо еще не прилетели. Я по-своему шучу, а Валентин сегодня что-то слишком серьезный, видно по лицу, огорчен чем-то. Я свои пожелания насчет картины высказал, ориентировочно крючок на цену забросил. Он немножко помолчал, а потом  и говорит:
   – С картиной, что ты присмотрел, вопрос решим положительно.  И поверь мне, что это не вопрос. У меня другое в голове крутится, не знаю даже, с какой стороны разговор с тобой начать. Тебе доверяю. А потому, попробуем кое-что обсудить. Мог бы сказать про две головы, да не буду попусту воздух сотрясать.   
   Я грешным делом тут же решил, что художник  где-то во что-то вляпался, прокололся на своем коммерческом фронте. Но  фактов не зная, выводы делать поостережемся. Жду откровений. А пока, в ответ на сказанное, только одобряюще закивал головой, показывая всем видом своим, что кому же, как не мне доверять в этой жизни.
   – Леша, – с трудом выдавливая из себя слова, нарушил затянувшееся молчание Валентин, –  тут такое дело вызрело, что решить я его своими силами не могу.  Помощь нужна, а у меня, так уж жизнь карты раздала,  друзей нет. Одиноко живу.
    Опять, как в облако, мы окунулись в молчание, что меня слегка напрягло.  Друзей нет, это понятно. Но и меня, толком не зная, не надо на эту должность почетную приглашать. Как-то неправильно это. Отношения наши сугубо деловые, товарно-денежные, так пускай такими и дальше остаются. А болтовня о жизни в отдельно взятой  стране, или о конце света в ней же,  что порой заводили мы с Аладовым, ни к чему не обязывает.  Пофилософствовать  с неглупым и понимающим человеком всегда приятно. Хорошо бы на этом и остановится.
   – На улице говорить не хочу. Ушей нет, – успокоил меня Валентин, – но лучше пойдем в дом. Там спокойней.
   Я уже говорил вам, что у художника и около, и в доме, царит творческий бедлам. Скажем даже более образно – порядка не было и нет, а бардак в наличии. Но раз поступило приглашение, и разговор о «деле», надо, конечно, идти. И пошли… И удивлению моему не было предела. Прошли мы захламленную мастерскую, нырнули в проходную комнатку без окон, сплошь заставленную вдоль  стен исписанными холстами. И в торце, за бамбуковой шторкой 70-х годов прошлого века, уже оказалась нужная нам дверь. Открыв её, Валентин приглашающе махнул рукой: мол,  давай, смелей проходи. Я и прошёл.
   «Ого…» – только и сумел я выдавить из себя. Валентин  зашел следом.
   
    5

    Были, несомненно, были причины, чтобы сказать это «ого…». Комната, куда мы прошли, являла собой полную неожиданность, по крайней мере, для неподготовленного гостя. К такому я готов не был. Нет, это была не комната, в нашем представлении об устройстве простого человеческого жилища,  это был благодатный оазис посреди знойной пустыни. Полный чудес мираж за бескрайними волнами барханов.  Сравнение близкое к истине, ибо после царящего вокруг  хаоса, я попал в нереальное пространство, совершенно иначе выстроенный мир.  Рассказываю обо всем по-порядку. 
Почти квадратная комната освещалась огромной бронзовой люстрой, по периметру обода которой расселась стая цветастых попугаев, числом не менее пяти. Вы представляете, целая стая говорящих птиц обитает в вашей комнате?  Зеленые стены, то ли выкрашены, то ли оклеены обоями.  Торец комнаты, прямо напротив входа,  завешен    иконами, в большущих резных  киотах.
 Что еще я там высмотрел? Глаза разбегались, уж слишком много было кругом диковинок,  которые требовалось  рассмотреть и оценить их достоинство. Буфет немецкого производства, где-то двадцатые годы прошлого века, слепил хрустальными стеклами верхнего яруса. Стекла расчленены на небольшие оконца медными  полосами, что создает эффект мозаики. Красивый буфет, наверняка из  бюргерского особняка. Я в старой мебели кое-что понимаю.  Судя по всему, вывезен из капитулировавшей Германии,  в качестве контрибуции, каким-нибудь высокопоставленным  военным чиновником.
В углу стоят  приличные напольные часы, с грустным ангелом, в задумчивости сидящем на венчающей  футляр  короне.
 Что еще? Диван и пара кресел, это, уже похоже по стилю, русской работы. Столик средних размеров, с неимоверно гнутыми ножками, похожими цветом на кость.  Камин украшала деревянная резная полка с медными шариками и накладками.  Интересно, очень мне здесь все интересно. Даже скажу яснее – по теме.  Я ведь люблю и вроде бы понимаю старину. Что касается понимания, то не вру, мое окружение именно за знатока меня считает. Ладно, пойдем дальше…
       Таким образом,   перешагнув порог, мы попали в мир, где все приметить и описать невозможно.  Уж слишком много было вокруг вещей, на которые следовало обратить внимание,  хоть ненароком пальцем тронуть. Я постарался осмотр закончить бегло, потому как  мы  сюда пришли не на экскурсию, а за «делом». Именно такую программу предложил хозяин. Валентин, вполне сознавая произведенное на меня впечатление, ничего не комментировал.  Над камином висела довольно большая для этой комнаты картина, напоминающая работы голландцев, любивших и умевших  рисовать семейные портреты в интерьере. Что я увидел?  Молодая, донельзя красивая пара.  Женщина в темно-синем до полу платье сидела в кресле, мужчина стоял несколько сзади, положив правую руку ей на плечо.  Слева, ближе к наблюдателю,  маленькая девочка  в ажурном светлом платьице замерла,  оседлав красного деревянного коня.   За спиной мужчины виднелось распахнутое окно, заполненное солнечным светом…
 Живопись, как и музыку, невозможно передать и объяснить словами. Можно лишь озвучить свои эмоции, рассказать о том,  что ты в эту минуту чувствуешь, что чувствует твоя душа.
 Картина была хорошая, спору нет, но не этим она меня зацепила.  Я просто почувствовал, ощутил всей  кожей исходящую от нее энергетику.  Оказывается, что счастье есть, оно возможно… Надо только любить друг друга, верить друг другу,  с открытой душой смотреть в мир, что простирается перед тобой…
 Так, наверное, и есть. Так и должно быть… Только многие этого не знают, а потому не верят, потому  оно, счастье желанное, и обходит большинство из нас стороной.  Мысли мелькнули… и исчезли.
   – Моя семья, – нарушил тишину последних минут Валентин, уловив мой интерес к портрету, – моя бывшая семья. Скажу даже больше – там, именно там у меня был дом. Сегодня вокруг только стены…
   Спрашивать, кто писал, кто автор «семейного портрета в интерьере», было бессмысленно, рука художника угадывалась легко.
   Я, потихоньку оглядывая и оценивая убранство, в тоже время с нетерпением ждал начала разговора. Ведь не для демонстрации потайного уголка Валентин меня сюда пригласил.  Интригующее начало, требовало столь же интересного развития и дальнейших событий. 
Комнату я понял так – это было место, где Валентин Аладов прятался от мира, зачастую жестокого и несправедливого по отношению к живущему на земле человеку. Некоторые люди видят его именно таким, как сказал я, другие, и им сильно повезло, видят в этом переменчивом мире нечто другое: родные души, облака на небе, ветер, кружащийся меж них, плывущую в вечность реку…  Может быть, я неумело объясняю свое понимание жизни, но говорю, что чувствую.  Мир, с его жуткой беспредельностью,  несправедлив и жесток ко всему живому,  но притягателен и желанен в своей малости, заключенной в восприятии отдельного человека. В его желании жить и выжить.
   – Я не пью. Но тебе могу налить. Есть коньяк, – предложил Валентин.
   Алкоголь я уважаю, но только  к месту, и как советуют нелюбимые мной американцы, желательно употреблять эти спиртосодержащие жидкости  только после шести вечера. Желательно… Этого правила я в своей жизни и стараюсь придерживаться. Благодаря выбранной тактике, при беспорядочном образе жизни, еще ухитряюсь держаться на плаву. Потому с легкостью от выпивки отказался, не надо нам, Валентин, в данный момент, никакого допинга.
   – Леша… Алексей, – поправился он, переводя разговор на некий, как показалось мне, более серьезный уровень.  Вы сами должны чувствовать разницу – Леша, Алексей…
   – Я кое-что из своей жизни растолкую, чтобы ты вопрос понял. Неясные моменты – уточняй.
   Я настроился на прослушивание, толком не понимая, к чему вся эта преамбула? Может, что-нибудь сверх дорогое через меня сбросить хочет? Прикинул я в уме несколько вариантов, но ни на чем остановиться не мог. Просто теряюсь в догадках…
   – У меня когда-то была жена. Несколько дней назад её насмерть сбила машина, водитель был пьян.
    Так начал свой рассказ Валентин. А меня тут же пробило – я вспомнил свежую могилу и крест с табличкой, на которой ясно была написана фамилия – Аладова.  Покойницу, по словам кладбищенского работяги, – помните, тот, с тачкой? – сбил на пешеходном  переходе автомобиль. А это значит… Но я своей мимолетной мысли, конечно,  не озвучил, а внимательно, очень внимательно,  продолжал вслушиваться в откровения художника.
   – У меня есть дочь.  С 10 лет она жила с матерью. До этого мы были вместе. Ты видел мои счастливые дни, – он махнул рукой в сторону спокойно наблюдавшего за нами «Семейного портрета». Потом мне пришлось надолго уехать. Да что перед тобой хитрить, сел за решетку на восемь лет. Восемь лет, от звонка до звонка…   Это случилось совсем неожиданно… Для всех неожиданно… Асе было трудно, и мое место через некоторое время занял другой мужчина. Мое место, другой…  Какие могут быть к ней претензии? Понимаешь, восемь лет – это очень большой срок. Во всем виноват только я, но это уже дело прошлое, факт свершившийся. Здесь нечего рассуждать. Но от дочки я никогда не отказывался, дочка была, есть и будет только моя.  Я, как мог, старался помогать… Ты должен это понять, дочка – только моя. 
   Здесь я окончательно утвердился в мысли, на чьей могиле мне несколько дней назад пришлось побывать. Получается, что та девица, действительно дочка усопшей. А это значит, что ее отец художник по фамилии Аладов.
Всё, вроде бы, стало на свое места, но ясности в увиденном и услышанном все равно не наблюдалось. Что дальше? Уловив в пространстве обрывки моих мыслей, – хотя некоторые утверждают, что телепатии не существует – после  недолгого молчания Аладов продолжил:
   – Ася ушла. Навсегда ушла из моей жизни. Дочка на последнем курсе в университете. Факультет журналистики.  Но я не о том… Ася ушла… А письмо осталось, страшное письмо.
    Я, разбавляя его рассказ своими домыслами, почему-то с трудом улавливал логику сказанного.  Жена умерла, её сбила машина. Соболезнуем, но жизнь ведь продолжается… Идем дальше. Дочка осталась… Если всё у вас хорошо, отношения нормальные, то живи с ней, или рядом с ней…  Помогай, чем можешь… Что за проблемы? Я лишь слегка отвлекся на эти рассуждения, и в итоге  чуть не потерял нить рассказа.
   – …в подброшенном письме, аноним сообщает, что в таком-то роддоме, в таком-то году одну навороженную девочку подменили на другую.  А это значит, что в семьях воспитывают не своих детей.  Вот что это значит, если, конечно, письмо правдиво.  Но зачем, через столько лет, донимать ложью? А если это правда, то зачем она? Кому эта, правда ваша,  нужна?  Как такое понять?
   – Постой, постой, – это уже я прервал разговор, – как это так – семьи воспитывают не своих дочек? Приемных, что ли?
   – Ты, я вижу, ничего не понял, – остановил меня Валентин. – Девочек подменили.  Возможно, подменили. Так написано. Я читал. Если верить письму, то получается, что моя дочь – не моя. Я не знаю, как тебе все объяснить, как ситуацию растолковать… Если написанное правда, если всё, что там сказано, правда, то  моя дочь воспитывается у чужих людей. Ты понял?
   Я, уловив суть, тут же закивал головой – мол, понимаю, всё понимаю. Но из сказанного только четко уяснил одно – факт подмены. Но как? Почему? Это оставалось загадкой.
   – Письмо у дочки на руках.  Я его прочёл. Но… Слушай внимательно, перед чем я ставлю это «но».  Но… я не желаю знать никакой другой дочки.  Лера моя дочь с рождения, с той минуты, когда я её на крыльце роддома взял на руки.  Она была, есть и будет только моей дочерью. Никого и ничего больше я знать не хочу.  Двадцать лет я  о каких-то заменах и подменах ничего не знал, и дальше буду жить слепоглухонемым.  Это, в основном, то, что я тебе хотел сказать. Правдивое письмо или ложное, для меня это не имеет никакого значения.  Я его просто не признаю. Оно есть, но для меня, для моей дочки, его нет. Это точка.  В жизни моей есть дочь, я её люблю, у нас с ней замечательные отношения. Я не хочу её потерять.  Ты понял, – уж в который раз переспросил он. – Ты понял?
   – Про твою дочку я всё понял, – тут же подтвердил я. – Дочь твоя и ты её любишь. Что тут непонятного?
   – Никаких вариантов я не признаю, не нужны мне никакие анализы на ДНК.  Конечно, если подобное письмо пришло и в ту семью, наверняка возникнут проблемы. Но пока мы имеем то, что имеем.  Я решил опередить события.  Ты должен мне помочь. Я тебя прошу.
   – Валентин, – пытаюсь выстроить диалог, – ты отбрасываешь в сторону всё, что может вызвать сомнения в твоем отцовстве.  Правильно я понял? Так?
   – Да, именно так. Я не хочу ничего: ни опровергнутой лжи, ни всплывающей из временных глубин правды.  Я хочу одного – остаться со своей дочкой. Вернее, остаться со своей родной дочкой.
   – Хорошо, – сказал я, – думаю, что это верное решение, умное и верное. Истины порой лучше не знать, это не всегда на пользу. Но чем я могу помочь? Не советом же? У тебя светлая голова, я имею в виду не цвет волос, а её наполнение, – попробовал я пошутить, – а  потому ты и без сторонних советов знаешь, как правильно поступить.   
   – Я тебя в тёмные дела не втягиваю.  Здесь, со стороны закона, даже если что-то и всплывет,  криминала нет.  Поможешь, картина, на которую ты сегодня глаз положил, считай твоя. Услуга за услугу.  За слово отвечаю.
   –  Хорошо, говори.
   – Говорю: Алексей, мне  нужны положительные результаты генетического анализа на отцовство. Соответствующая справка из лаборатории. Я бы дал денег в их контору, я уже интересовался, что и кому, но это, мне сказали в открытую, подсудное дело. Люди при должностях, и из-за липовой справки карьерой рисковать никто не хочет.   Это и понятно, многое за деньги нельзя купить.  А мне нужна всего лишь бумажка. Простая бумажка с черными буковками, где будет написано, что анализ ДНК Аладовой Валерии Валентиновны и Аладова Валентина Михайловича совпадают на 99%.  Совпадают. И больше ничего. Ты компьютер хорошо знаешь, фотошопом владеешь.  Что стоит подчистить текст и печать и сделать для меня нужную справку?  Я думаю, для тебя это будет не сложно.   Что скажешь?
   Да, ситуэйшин… Это я вам свои мысли поверяю.  Дочка – это хорошо. Любимая дочка – это, несомненно, счастье.  Это не для красного словца сказано, именно так я думаю.  Что ж, остается только чужому счастью позавидовать.  Молодец, Валентин, несомненно, молодец.  Я его как-то недооценивал, а может, просто смотрел на него не с той стороны.
Конечно, помогу. Без вопросов.  И ничего в качестве приза мне не нужно. Иной раз, пусть даже под настроение, надо не казаться понимающим и сочувствующим человеком, а быть им.
 Я постараюсь. Так я сказал себе. В том же самом я заверил и Валентина. Все, что надо, сделаю, только…
   Здесь же выяснилось, что заполненную на некую фамилию справочку из лаборатории Валентин уже достал.  Осталось – всего-то работы – чуть-чуть подшаманить. Раз в сто лет доброе дело не только в мыслях хочется сделать, а появляется искреннее желание это добро воплотить в жизнь. Не буду врать, пусть редко, но такое желание иногда в душе присутствует.  Как бы внести, неизвестно куда и неизвестно кому, некую лепту за свои прошлые ошибки и грехи.  И в церковь иной раз, перед собой мне лицемерить нечего, именно с этой целью захожу. В левом пределе перед Богородицей свечку поставишь, и в огоньке мятущемся всё, что ты натворил за жизнь, тихонько сгорает, отступает, исчезает… Может быть, это лишь позерство и самообман, но так хочется, стоя перед матерью Божьей, быть лучше. Хочется, но не всегда получается. «И видит Бог, я лучше был бы, если б мог».
 Скажу так: возможно, купленная мною душа и порочна, и своя не ахти какая, но ведь не до конца она молью поточена, потому, не на чем не зацикливаясь, помогу Валентину.  Не ожидал я, совсем не ожидал, что с этой, совсем нежданной, стороны придет ко мне понимание кладбищенских секретов. Но много, ещё много чего  остается за кадром.
   Уже на следующий день, где-то к обеду, я принес Валентину требуемую справку.  Конечно, вы сами понимаете, не одну, а на всякий случай…  И картину не взял, хотя рука и тянулась.
 Не взял её из принципа. Ведь могут быть у человека принципы? Вы что,  мне не верите? Заверю вас: могут! Хотя на деньги я прижимист, подмечаю подобную слабость за собой, но иногда хорошо и приятно чувствовать себя не мелким проходимцем и жуликом, а великодушным человеком. Всё понимающим и великодушным…  Чувствовать себя подобной особью, пускай только иногда, пусть не надолго…

6

   Ну, что же… Вечеринка, так вечеринка. Будем веселиться, пока живы.  И Лидку насчет  ее фокусов прищучим. Ибо роль этой мадам, я забыл вам сказать, что мы её с Семёном за глаза не первый год так называем,  в уже известной вам истории совершенно не ясна.  Какую цель она ставит перед собой, занимаясь слежкой за бедняжкой Валерией?  Где-то здесь, я это чувствовал, и был упрятан ключик Буратино, способный открыть дверь в тайную комнату.    Несколько узелков развяжем, что надо распутаем, а потом веревочка, как нить Ариадны, нас к свету и выведет, в нужное место и приведет.
       Сказал Семён, приходи, мол, к семи, я к этому часу и явился на порог.  Хозяин не мудрствовал – хоровод бутылок разнообразной масти сопровождала целая эскадра ванночек с базарными корейскими деликатесами: морковка, тушеные баклажаны, зелень непонятного происхождения.  Судя по отсутствию чего-либо  мясного, женская рука  в оформлении стола участия не принимала.
 Я, не смотря на то, что пришел в указанный час, оказался единственным опоздавшим.  Все уже были не то чтобы навеселе, но в несколько приподнятом настроении.  Для меня было неожиданностью появление за столом нового для компании лица – «одной бухгалтерши», как мне ее отрекомендовал  Семён. Бухгалтерша была, на первый взгляд, не первой молодости, но формы… Формы были великолепны – пышная, грудастая… Одним словом – всё при ней, включая полкило жёлтого металла на всех доступных глазу местах. Я знаю слабость моего друга к полным женщинам, которую, на жаль, пересиливает только тяга к богатству, но оно, по ряду причин, никак не дается ему в руки.
 Женщины, пусть это не будет для вас  секретом, шли в объятия Сени легко и охотно, словно рыбки на хорошую наживку. «Анжела», – назвалась бухгалтерша и протянула мне свою руку. Оголенное до плеча чудо я тут же решил поцеловать, не оскорблять же, сошедшую с картин Рубенса  даму банальным рукопожатием.  И поцеловал, заглянув попутно в закрома Анжелы, что открывало глубокое декольте. Поверьте, было на что глаз положить… Хотя, признаюсь, лучше  было бы уронить на это богатство голову. Что ж, порадуемся за Семена, ибо темноволосая  красавица и одновременно обладательница чудесной по нынешним временам профессии явно запала  на иностранца.
 Но я отвлекся. Мне надо сегодня обязательно добраться до Лидии, а не заглядываться на чужое добро.  Именно эту мысль, про «заглядывание» куда ни надо, высказал на кухне Сенька, прижав меня к газовой плите. Слава Богу, без горящих конфорок. И тут же начал нести несусветную чушь про неких беженцев, которые, якобы, то ли идут к нам, то ли уже пришли. Но смысл сказанного, я понял  несколько позже, так сказать,  в процессе званого ужина.
   Лидия, как и было заявлено, привела с собой Колю. Почему усато-бородатого человека звали так, а не иначе – ну, Николай, Никола, Николаша… я не знаю.  Коля, так Коля, мне то что?  Только этот гражданский муж Коля, вьюном крутясь вокруг Лидки, не забывал подчищать при этом корытца с салатиками.  Если так и дальше пойдёт, прикинул я, то чем мы будем закусывать буквально через час?  Ведь холодильник, я сам видел, был доверху забит бутылками.  Но тревога была признана ложной, оказалось, что корейцы умеют делать еще и голубцы. Это было неплохо, хуже, что Лидия уж очень зачастила с тостами, которые сопровождала народными присказками: «жизнь одна – пьем до дна», «на слезы не оставляем», «чтобы у нас было столько горя, сколько…»
Здесь раздался звонок в дверь, и перед обществом предстала беженка Юлия, историю  которой мне пытался на кухоньке рассказать Сеня.  Я, как  оказалось, сильно ошибался, думая, что девушка вызвана, чтобы скрасить мое одиночество. Ведь малолетка, что веселилась в обществе молодой семьи, возглавляемой Виктором Селезневым, в качестве пассии для  взрослого мужика не годилась. Семен растолковал все просто: «Она – бывшая подружка   сына.   Катерина – законная  Витина жена. Ты что, –  это он меня спрашивает, – семейных отношений не понимаешь?»
Подбор гостей был для меня не ясен, но зачем зря морочить  голову? Но путаные комментарии Семена, что он донёс до моего сведения, ничего не проясняли, а только наводили тень на плетень.
 Юля только дня три назад прибыла в наши благодатные края.  Опять же беженец… Но девка хорошая… Второй развод в кильватере… Переживает…  Беженец из Сирии, оказывается, прикатила прямиком к Сеньке, так сказать, надумала в его объятьях забыться от жизненных невзгод. Не знаю, чьими словами Сенька обрисовывал ситуацию. Никогда я от него подобных словесных изысков, про объятия и невзгоды,  не слышал.  Вы что-нибудь, во всем этом понимаете? Вот и я в растерянности… Но, что понял, что не понял, будем продолжать веселье, сегодня вечер наш.
   Тут говорить тост взялась знаток банковских дебитов и кредитов  Анжела,  но не одному мне показалось, что вымостила она словесную дорожку слишком витиевато.  На этом фоне проявила свой аналитический ум сирийская  беженка. Еще не успела до конца высказать здравницу Семену тостующая, как от Юлии поступило веское замечание в ее адрес.  «Говоришь ты, подруга, хорошо, но уж очень много деепричастных оборотов. И связки, типа «****ь», явно лишние».
 Но девичьи колкости ужин испортить, конечно же, не могли. Веселье, как дымный и угарный  паровоз, быстро катилось  по стальным рельсам к скрытому за холмами  горизонту.  Вы сами понимаете, что отвлекать Сеньку от стола я не мог.  Он хозяин, ему застолье вести, ему, как отъезжающему, каждой душе нужно уважение выказать.  Где уж тут до уточнения женского статуса.  Хорошо было видно, по крайней мере, мне, что беженец Юля тоже весьма  заинтересована в благосклонности израильтянина.  «Все смешалось в доме Облонских…» – так думал я, осознавая свою совсем  никчемную роль на этом празднике жизни.   Раз такое случилось, если нет рядом женского плеча, на которое можно опереться, то отодвинем в сторону всякие интрижки, а займемся средь этого «шумного бала» своими вопросами.
    Коля, вьюн-то вьюн, но уж в который раз танцует бухгалтершу.  Лидия, слегка заскучав, через стол потянулась рюмкой к Семёну. «Давай, муженёк мой бывший, выпьем за Беларусь». Сеня к подобному повороту событий готов не был, потому что как раз в этот момент  нашептывал нечто увлекательно-веселое на ушко Юле.
 Был не готов, а потому сказанное или не услышал, или пренебрег предложением.  Что, как оказалось, было одинаково плохо.
«За Израиль свой долбанный водку нашу пьешь, а за родину выпить брезгуешь? – Лидия, уплотняя время, не оставила Семену ни секунды на осознание проступка.  – На, подавись своей водкой…» – и содержимое рюмки тут же выплеснула на головы сладкой парочки.
 Сеня, имея на плечах умную еврейскую голову, а за плечами тяжкий опыт совместной жизни с нервной Лидией, скандал затевать поостерегся. Вот уж, действительно, стальные нервы у человека! Он вытер лицо салфеткой, звякнул бутылкой о рюмку, и огласил свое понимание истории. «За Беларусь и белорусов! Я пью сейчас за   хороших людей, что живут на этой священной земле». – И он поименно перечислил всех, кого он   выбрал в качестве достойнейших, из почти десятимиллионного населения страны. Первым, вы, наверное, и сами уже догадались, было названо простое женское имя – Лидия.
  Но и этот инцидент, не знаю, как его еще можно назвать, нисколько не повлиял на позитивный вектор вечеринки. Все продолжали веселиться, кто как умел.  Коля, как заведенный, не покидал ни на минуту танцплощадку.  Не сдавалась и бухгалтерша. Молодежь, все время что-то выясняя, шушукалась по углам. Я, пользуясь моментом, подсел к Лидии.  Судя по ее реакции на застолье, мадам наша, возможно, сегодня была не в лучшем расположении духа. Но попытка, как говорил некогда вождь всех времен и народов, не пытка, а потому попробуем прозондировать нервную систему слегка подвыпившей женщины.  Другого случая может и не представится.  Не ждать же мне, когда Семён в очередной раз соизволит  посетить страну рождения.
   – Лида, послушай… – так начал я разговор, особо не предугадывая, во что он выльется.  Что она скажет? И что скажу я в ответ?  А ведь она запросто может, взять и послать меня ко всем чертям, и даже дальше, к чертовым бабушкам – мол, ничего не знаю, ничего не ведаю. Как видите, даже у меня в голове возможных вариантов развития событий было множество.  Все эти мысли и их огрызки, сдобренные в меру  водочкой,  крутились и колобродили в моей голове.
   – Лида, – продолжил я начатое, – скажи мне, голубушка…  Разреши, по старой дружбе, тебя так называть… Скажи мне, птичка моя, что ты делала на кладбище?  За кем следила?  Для чего маскировалась?  Расскажи…
   Я решил сразу раскрыть перед мадам Селезневой все карты, чтобы она не сомневалась в моей осведомленности.  Чтобы она поняла, что я знаю всё, или почти всё. Хотя, вы сами свидетели, объемистая часть материала была до сих пор засекречена. Но сейчас, здесь, за столом праздничным, мы узнаем,  насколько крепка сталь сейфа, где кроется, под спудом времени, интересующая нас  тайна.
 Но как же был я наивен  в своих простеньких домыслах!
   – Слушай, что я тебе скажу, друг семьи нашей. Слушай, и не говори, что не слышал… – Вдруг оказалось, по крайней мере, мне так показалось, что была Лидия трезвей нас, вместе всех взятых. Что, конечно же, никак не вязалось с её недавними выходками.
   – Не лезь не в свое дело.  Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.  Ты понял?  И про базар, и про нос ты все понял? –  Это она сказала  мне. А хлопнув очередную рюмку и поймав за руку Семена, бежавшего к холодильнику за спиртным, она, сменив, как опытная певица тембр голоса, заявила окружению, тыкая в меня пальцем:  «Изнасиловать меня сегодня предложил.  Нашелся, деловой...  Кто защитит бедную женщину?»
  Я в первую секунду буквально оторопел. Что за чушь она несет? Вы же прекрасно знаете маньяков, они своих услуг никогда и  никому не предлагают…  А потом… Но эти  мысли мои просто потерялись среди шума и гама.  Никто никого уже не слушал и не слышал. И защитников у Лидии  не нашлось, мало ли кто какой бред за столом  несет.  Все были заняты сугубо личным времяпровождением. Я-то думал, что под напором фактов дрогнет и расколется кладбищенская хромоножка, дрогнет и расколется… Хоть что-то проясниться в этом тумане.  А на деле, послали меня, даже нецензурных слов не употребляя, куда подальше…
   Веселье, как вино, переполнившее  чашу, лилось через край. Коля, войдя в раж, под любую мелодию, словно  сговорившись со сторонниками ИГИЛ, не танцевал, а наяривал разудалую лезгинку. А может быть, этот чудный танец к ортодоксальному исламу не имеет никакого отношения, но мне уже было все равно. Алкоголь, хотите вы этого или нет, потихоньку приводит психику к гармонии. Возможно, у вас выпивка вызывает иную реакцию, а я сужу по себе. Скажу, что наблюдал – проводы Семена к месту жительства удались на славу.
   И уже не понять когда, в каком часу ночи, выпроводив последних гостей, а ими оказались, как и следовало ожидать,  Лидия и Коля, мы присели с Семеном к столу, выпить в тиши да что-нибудь пожевать.
Глазастая малолетка с  нерусским именем, то ли Ия, то ли Лия,  Виктор и его жена Катерина завалились спать в соседней комнате.  А  деятельные участники  застолья  – бухгалтерша Анжела и азиатская беженка Юлия, спали на диване.  Который, как мне со стороны казалось, напоминал увековеченную Пушкиным карту – даму пик. Помните?  Ибо диван был разложен, а девушки, из-за неясных нам разногласий, улеглись каждая в свою сторону. Беженка Юлия, я только допускаю, улеглась своей ушлой головой в сторону покинутого ею города Дамаска.
Места жительства и привязанностей бухгалтерши не знаю, но почему-то уверен, что тело ее, подобно стрелке компаса, было направлено строго в сторону государства Израиль.  Алкоголь, уж поверьте мне, порой позволяет решать просто и ясно многие  неразрешимые дотоле  вопросы.
   Выпили. Закусили. Тут Сенька и спрашивает:
   – Чего наша мадама так на тебя окрысилась? Чем ты ее достал?
   – Да не трогал я твою Лидку. Просто один мой вопрос ей сильно не понравился. – И я рассказал Сене кладбищенские перипетии.
   – Маскировалась? Следила? Это ее амплуа.    Не знаю, как тебе это объяснить, я и сам до корней не докопался, но людей она ненавидит.  Для нее подлянку кому-то устроить, это за счастье. Одним словом – стерва отпетая. Уж поверь мне.
   Я рассказал о Аладове, о его дочке, о его, уже захороненной жене.
   – Аладов? – уточнил Семен. – Художник?
   – Ты его знаешь?
   – Надо было сразу мне все, что знаешь, выложить, я бы в этой твоей темной истории тут же концы увязал.  Что тут гадать?  Могу тебе в легкую всю конструкцию для обозрения выстроить, не ахти какая пирамида получится, но, несомненно, с гранями. Нюансов хватает…
    Сеня начал рассказ. Конечно, спиртное несколько путало логику, вполне вероятно путало времена событий, но факты были очевидны. Оказывается, что Валентин Аладов был когда-то молодым парнем и, соответственно, не очень умным.  Так, именно так, на основании собственного опыта, сказал Семён, и я ему поверил. Потому все сказанное передаю дословно.
   «Был молодым, а потому неумным, у нас подобного человека называют умблык.  И этот умблык – кто же он еще? – пообещал одной девушке, что женится на ней.   Быть может, и не обещал… А Лидка хотела, чтобы… Это было все до меня.  Молодость – это порок, верь мне Лёха. Это скудоумие и слабоумие… – Так  сказал Семён, и не верить ему причин не было. –  Как я мог в трезвом уме, я ведь тогда спиртного в рот не брал, на этой хитрозадой Лидке жениться? У Аладова хоть ума хватило свалить в сторону, а я, дурак законченный, на предложение души и тела клюнул. Тело было… Телом и завлекла…  Насчет души сомневаюсь… Не видел, не знаю…
    Семён потянулся к бутылке, но я, понимая хрупкую основу на которой зиждется наш разговор, пресёк эту попытку. «Обожди… Постой… Расскажи, что знаешь. Потом догоним».  Сеня, приняв во внимание мой интерес, продолжил:
   «Аладов женился, только на другой. Фигуристая такая студенточка…  Когда я с Лидкой сошёлся, она, ещё не остыв от обиды, кляла своего художника на чем свет стоит. Каково было мне всю эту бредятину слушать? Для чего?  Потом Аладов бизнесом занялся, забогател. Мадам наша совсем озверела, по всему видать, зависть ей разум туманила.  А я что? На окладе, как собака на цепи.  Так что в свой адрес  я много чего хорошего от неё услышал. Мне в то время, этот художник долбанный, как кость в горле.  А что до письма, верить  в него или нет, скажу, что знаю. Лидка в те годы медсестрой работала в роддоме.  Так что есть над чем подумать.  Почти уверен, что её рук дело, уж такой сволочной характер. Но  могла и наврать с три короба, с неё станет. Однажды, лет пять назад, её даже в суд таскали, что-то там насчёт каких-то детей выясняли... То ли отмазалась, не понять как, то ли версия не подтвердилась, но что-то подобное было. Откуда знаю? Коля по пьянке  разболтал».
   Выпили… Закусили баклажанчиками…  Дамы мирно спали, видя, наверное, уже не первый сон.  Сенька все норовил подливать, а мне хотелось говорить. Даже не так, не просто говорить, а вслух порассуждать о превратностях простого бытия, укрепиться в какой-то донельзя скользкой, словно рыба налим, мысли.  Как же так?  Из-за каких-то рухнувших надежд, бабьих беспочвенных мечтаний, устроить подобную месть бывшему ухажеру? Подменить детей?..
   «Ты ее плохо знаешь, если вообще  знаешь, – не мог никак закончить свой рассказ Сеня. – Когда я сваливать к морю надумал, она  все мои документы сожгла: паспорт, справочки заветные… Спиртом облила и спичкой чирк, чирк… Я чуть ли не полгода всю эту канцелярию восстанавливал. Но это цветочки полевые, она такое заявила, что у меня, к её фокусам привычного,  волосы дыбом встали. – Семён, как бы проверяя сегодняшнее состояние волосяного покрова, прошёлся пятерней по лысине. – «Витю, – говорит, – сына родного тебе не жалко? Что-нибудь с ним сделаю, а ментам скажу, что это ты утворил, чтобы  семье не помогать. Много не дадут, но десять лет за решёткой, тоже срок.  Хочешь?» В горячке, да ещё, если пару рюмок хлопнет, на всё готова. И думать не желаю, могла, не могла…  Я ей тогда свои аргументы, как Бендер учил,  на  тарелочку  с каемочкой выложил: что тебе от беспутного еврея надо? Какой от меня толк? Я работать не хочу, плюс, к тому же, потребляю сверх меры.  А уеду, устроюсь, тебя с Витей к себе возьму. Будем втроем жить-поживать да добра наживать. У меня в заначке пару тысяч было, все ей до копейки отдал. Вроде бы откупился… – Сеня перевёл дух, помолчал чуток, а потом и говорит:  «Что мы на чужих проблемах зациклились? Да пропади она пропадом, эта Лидка.  Я её только из-за Витьки  терплю, как никак мать… А мне она кем приходится? Так, человек с улицы…  Давай-ка, Лёха, всю эту тягомотину в сторону отодвинем,  о жизни нашей простой поговорим. Мы же с тобой тоже люди живые, с интересами».
   
Иной раз бывает такое: настроения нет, а полная  луна на небе буйствует, светом своим душу бередит,  забьешься тогда на диван, спрячешься от мира среди подушек,  и думаешь: а было ли что, там далеко, за спиной? Что такое, вообще, это прошлое? Было ли нам когда-либо с Сенькой по шестнадцать лет? Может быть, это все придумки и враки, про  песчаный пляж, залитый солнцем, где мы  проводим свое первое, уже  взрослое лето? И подружек наших неразлучных, Томы и Нины,  тоже в природе никогда не существовало? Все мифы и пустынные миражи?  Может, это просто навязчивый бредовый сон,  без конца и без начала, приставучий, как банный лист,  а вся действительность, это лишь унылый и серый сегодняшний день?  Но когда я сижу рядом с Сенькой, когда, вспоминая что-то,  мы смотрим друг на друга, через годы, прямо глаза в глаза, я чую и чувствую всей душой – всё, что было с нами, действительно было.  И пока мы живы, этого не отнять.  И не нужно даже на йоту в прошлом сомневаться, все эти домыслы и изыски рассыпаются в пух и прах, стоит только протянуть руку, чтобы чокнуться рюмочкой со своим старинным дружком.
   Чужая душа – потёмки. Но порой, заглядывая в себя, понимаешь, что и своя, не намного светлей.  А так бы хотелось всем добра.  Пусть я сегодня такой сентиментальный, пусть…  Но так бы хотелось, чтобы ладились  у всех и у каждого их задуманные дела, чтобы дети любили родителей, а последние находили в своих кровных, болью и нервами выстраданных мальчиках и девочках, отраду и утеху.
Хотелось бы…  И эти спящие на диване дамы пусть будут счастливы. Вы видите, какой я нынче добрый? Мне ничего никому не жаль, сердце открыто радости, душа нараспашку… Но даже пьяненький, наверняка сильно пьяненький, я ничего не хочу пожелать Лидии Селезневой.
Я не судья, но счастья некоторые люди просто недостойны.  Не заслуживают они счастливых дней ни перед людьми, ни перед небом. Мы попросим бухгалтершу Анжелу  подсчитать весь накопленный баланс человеческой любви и ненависти, и  выведенное сальдо, я в этом уверен, будет позитивным.  А самой ей пожелаем, неведомо когда и с кем, обрести в жизни усладу. Чего душа просит, то пускай и обрящет.
 Счастья всем и вся… Сегодня такая чудная ночь! Хватит нам беженцев, вернем разочарованную Юлию, с умиротворенным сердцем,  в её родную Сирию. Пусть Семён, в конце концов, найдёт свою единственную парикмахершу, способную своим чудным мастерством преобразить и его, и всё  не стриженое человечество.
Всем я сегодня желаю добра, только не знаю, что пожелать себе. А хотелось бы дом, такой, о котором, выплескивая горечь души, говорил художник Аладов.  Не кирпичные стены и крышу над головой, а  настоящий дом, в котором пахнет кофе и пирогами, где круглый день слышен детский смех.  И чтобы обязательно дочка… 
В эту чёрную как смоль  августовскую ночь мне казалось, я знал всё на свете,  что было и будет. И верил, каждой своей клеточкой верил, что именно так, по моему хотению,  мир и образуется.
 Счастье, огромное необозримое счастье, растворенное во Вселенной, я раздаю сегодня всем: как бедным, так и богатым. Ведь счастья жаждет, к нему стремиться  каждый человек, на каком бы континенте ни была его родина.  И в подтверждение моих несказанных слов, летел на землю, лился, лился за окном, вселяя мечты и надежды в заблудшие души, метеорный дождь вечных Персеид.
2015 г.