Потерял

Потерял!
Скорость, с которой уносился день, пугала Макарова. Вроде бы совсем недавно он отодвинул шторы и впустил ленивый поздней осенью утренний свет, а уже нужно идти в ларёк «Свежий хлеб» и ставить разогревать на плиту вчерашние щи. Только приободрившись от деловитого шума дня стёр тряпкой пыль со шкафов в своей комнате и погладил пару своих рубашек, а в дом уже вползает темнота. Он спохватившись выбегал в эту темноту погулять под предлогом каких-то покупок или «на телефон положить». Часа два шлёпал по мокрым и грязным тротуарам. В абсолютной уже темени  возвращался и, выкуривая перед сном на лоджии сигарету, думал: «Опять дня как ни бывало. И опять ничего не успел». Правда, что требовалось успевать, он и сам толком не понимал. Понимал только постоянно нарастающее чувство недовольства и собой, и всем окружающим. Чувство скучного самому себе человека, которому вдруг оказалось некуда идти. Он залезал в кровать и, отгоняя злые мысли относительно собственной персоны, проваливался в сон с внутренним «приговором», что он просто временно расслабился, а завтра не поздно будет всё перенаправить и погнать свою жизнь по совсем другому, разумному и одухотворенному руслу. Но следующий день начинался с позднего пробуждения и крика тётки, что сегодня нужно идти за молоком «к бочке», и точь в точь повторял предыдущий.
Макаров был не прочь объяснить такую оцепенелость и тупиковость своей жизни «за шестьдесят» тем, что вынужденно находится под одной крышей с «престарелой родственницей», как называл про себя уже дряхлую, бездетную тётку. Тем, что старается, чтобы лишний раз не раздражаться, подольше сидеть за дверями в своей комнате и понезаметнее прошмыгнуть к входной двери. Дабы не отвечать на дурацкие, на его взгляд, вопросы и не выслушивать в сотый раз рассказ о кознях и интригах какой-то неизвестной ему Марьи Дмитриевны или о сорокалетней давности поездке на курорт в Крым. Но в душе он осознавал, что теткино занудство это только фон, а причины унылого и серенького его существования лежат в нём самом. Ведь он несколько лет назад проявил упрямое желание оказаться именно в этом, как ему представлялось, «приюте трудов и вдохновенья». А теперь клял и себя, и «приют» как место, где оказался словно в колбе с искусственным раствором, которую давно никто не встряхивал. И всё чаще, хоть и нехотя, вспоминал он слова своей бабули, человека умного и начитанного. Та в ответ на восторги одной знакомой по поводу больших способностей молодого тогда Саши Макарова – «далеко он у вас пойдёт» бросила, как отрезала: «Никуда не пойдёт. Проживёт обыкновенным обывателем».
Но бывал момент, когда всё это не врезалось так болезненно в Макарова. Это если взять в магазине пластиковую бутылку, обозначенную как «концентрированное пиво», и выйти с ней на берег маленького пруда, что метрах  в трёхстах от их девятиэтажки. Сделать несколько глотков из этой бутылки, потом постоять минут пятнадцать-двадцать, оглядывая пруд и начинающийся за ним «частный сектор», закурить не торопясь, прежде чем зашагать домой. И тогда мысли приободрятся, заулыбаются и полетят в ту сторону, где «я могу и успею». Есть примирение с действительностью, есть преодоление действительности, а тут был короткий спор с действительностью на 6,7 градуса, как обозначено на этикетке пластика. Жаль только, что торжество в этом споре было коротким, на «воробьиный скок», как говорят о незаметном глазу прибавлении дня перед Новым годом. Но оно всё-таки было, и Макаров, не признаваясь самому себе, стремился к нему всё чаще.
…К вечеру этого холодного, пасмурного дня небо вдруг вытряхнуло из себя на землю густой мягкий снег. Первый посланец наступающей зимы. Вся в комьях грязи земля сразу приобрела пристойный вид. Потому Макаров, собираясь на очередной поход «сигареты кончились», как сообщил тётке, с удовольствием достал из шкафа шапку и «лёгкие», как он называл, замшевые перчатки. Он с час шагал по .затвердевшим от морозца тропинкам, потом заходил в магазин и брал пластиковые 6,7 градуса и с ними направлялся к пруду. Там стоял свои обычные двадцать минут, прихлёбывая из бутылки и попыхивая сигаретой. Только внутренний подъём был больше обычного от свежести этого внезапно случившегося перелома к «чистому» зимнему времени. Он бодро и энергично зашагал к дому, когда уже у самого подъезда полез в карман куртки и обнаружил, что чего-то там недостаёт. Только одна перчатка! Макаров судорожно перетряхнул сумку, опять «перешерстил» все карманы, и сомнений не осталось – обронил. Обронил у пруда, расслабленный и взбудораженный этим «эликсиром бодрости» за сто рублей. А перчатки такие удобные, такие «по руке», так ему нравились своей облегающей мягкостью. Макаров прямо-таки побежал назад, надеясь, что никто не успел поднять. Да, не успел – одинокая перчатка лежала у камня на берегу, где он привык стоять. Он с облегчением её схватил, засунул уже не в карман, а в сумку, и тут отчётливо вспомнил момент, когда у него оказались эти замшевые, с меховой опушкой перчатки. Женщина, которую называл любимой, как-то протянула их ему, сказав, что больше такие не носит, а ему, наверно, пригодятся «на рыбалку». Пригодились не только на рыбалку; он с удовольствием носил такую оказавшуюся приятной замшу. А главное, перчатки стали воплощением той женщины, и теперь он чувствовал стыд перед ней за то, что бездумно обронил одну из них.
А мысль, помимо его воли, неслась дальше – в самое обжигающее и выворачивающее наизнанку. Как маленький сын, когда он уходил из семьи, бил себя кулачком в грудь и сквозь слёзы выговаривал: «Зачем уходишь?». Бегство к любимой женщине, любовь к которой потом скукожилась и вовсе пропала. Окружение на работе из весёлых, доброжелательных людей, которых он почему-то сторонился, пока всех их не растерял…Было горько до рези в груди от сознания, что всё непоправимо и всё кончилось.
Макаров бежал к подъезду своей девятиэтажки и повторял: «Потерял! Потерял!».
Александр Ставицкий