Приключения в Одессе - 20 год ХХ столетия

        А мой дед воевал, воевал доблестно, но что-то произошло в 20 году, всего за полгода, Белая гвардия откатилась от Рязани к самому  Югу России.   
        К тому времени юный Костя, Константин Константинович Шубин, перестал быть юным идеалистом. Он увидел столько народного горя, попавшего между молотом и наковальней двух враждующих стихий, и обе стихии эти были невероятно жестоки к человеку.
        Сергей, для которого война оказалась главной страстью, воевал так отчаянно, что один заменял взвод, тем не менее всегда в бою следил за «мальчишкой», правда, безрассудно-смелым, но, увы, наивным идеалистом.  Однако идеалы за два года несколько пообносились и потускнели. Да и сами идеалисты долго не живут.
        Сергей трижды спасал ему жизнь! Он, когда был уже полностью ясен крах Белого воинства, вывел себя и Костю из окружения,  привёл его в занятую красными бандами Одессу. Переодел в полусолдатское-полугражданское  тряпье, но так ходили тогда все. Из отданных им Мариной Михайловной драгоценностей, Сергей сохранил изумрудную диадему, кольцо, да акварельку Дега. Остальные обесценившиеся дамские побрякушки они поменяли на продукты или  проиграли в карты.
        Почему-то всегда, когда судьба Кости делала повороты, стояло хмурое утро. И в этот осенний день в Одессу дул с моря пронизывающий ветер. Сергей, забрав кольцо с собой и усадив юношу на скамейку Приморского бульвара, вид Кости ему крайне не понравился - глаза лихорадочно блестели и катился по лицу пот, приказал его ждать, а сам пошел договариваться с рыбаками, чтобы они переправили их на земли, еще не покинутые Белой Гвардией.

        Больше Костя его никогда не видел.
        Он сидел на скамейке, тупо уставившись на свои разбитые о военные дороги сапоги, и ждал. Превратности военной судьбы уровняли бывшего хозяина и бывшего слугу и сделали их товарищами по мукам. И Сергей, пошедший мясорубку Мировой войны, был сильнее. Он спасал ему жизнь не раз. И сейчас он понимал, что, если Сергей не вернется, то его, юного идеалиста Костю ждет смерть, если не от пули, так от тифа. И это-то в двадцать лет! Он чувствовал, как в его крови бродит вирус, застилая жаром глаза и делая мир вокруг зыбким и нереальным.
        Просидев на скамейке пару часов уже почти в полном беспамятстве, он чувствовал, что какие-то зловещие тени стали обступать его.
        Разномастные бесы окружили его, корчили рожи, улюлюкали в лицо, и еще мгновение и утащили бы в пылающий серный ад. Уже опускаясь в алое марево, он почувствовал, как его трясут за рукав, с трудом расклеив веки, он увидел девушку. Это была посланница небес – ангел в его аду. 
        Коротко остриженный кудрявый ангел с очень добрым лицом. Из-под платка на её лоб падала челка и глаза, серые умные глаза, смотрели с состраданием. Как и положено ангелу.               
        Он пошел с нею. Шинелька, снятая с убитого красноармейца, продувалась насквозь, за плечом болтался солдатский мешок с бесценной короной.  Девушка, её хрупкое плечо Костя прожигал  ладонью, напрягая  слабенькие свои силёнки, сумела довести  его до своего дома, благо он оказался за углом, и, поднявшись с трудом на второй этаж, он буквально рухнул в кровать.
        Неизвестно сколько прошло времени, и Костя очнулся – слабый, беспомощный, но уже выздоравливающий. Уползла посрамленная молодой человеческой стойкостью тифозная вша - главное оружие уничтожения народов в этой бойне. И Костя понял, что на его лице лежит белая повязка, присмотрелся – нет, это белый потолок низко склонился над ним. Что-то стреляло вдалеке. Неужели еще продолжается бой? Но, повернув голову, он увидел девушку, приседшую на корточки перед печкой-буржуйкой и бросающую в неё пригоршню угля.
        Она словно почувствовала его взгляд и оглянулась.
        - Кто вы?
        Резво поднявшись, девушка подошла к его кровати и присела рядом, положив прохладную маленькую ладонь ему на лоб.
        - Температура спала, - удовлетворенно сказала она. – Мы посрамили смерть. – И победоносно улыбнулась.
        Он в ответ улыбнулся  высокопарному пафосу её слов и, взяв ладонь, притянул её к губам.
        - Как вас зовут?
        - Нина.
        - Нина, какое чудное, какое царственное имя! Почему вы это сделали?
        - Мои родители умерли от тифа, а я сама выкарабкалась. Видите мои короткоостриженные волосы? – Она тряхнула кудрявой головой. - Это не дань моде, это – тиф. И волосы мои, всегда прямые, стали виться роскошными локонами.
        - Но это не объясняет, почему вы меня спасли.
        - Потому что вы сидели на скамейке такой несчастный и такой потерянный маленький мальчик из хорошей семьи. – Проговорила она. - Несмотря на весь ваш маскарад, было видно, что вы не крестьянин. И вас обходили рыщущие везде в поисках белогвардейцев патрули, только потому, что боялись заразиться.
        - Вы сделали это из жалости?
        - Да.
        Он взглянул вверх, туда, где должны находится звезды, но наткнулся взглядом на потолок и пробормотал: - Неужели Ты – есть? И не навсегда покинул Россию? Если ещё хоть у кого-то осталась в сердце жалость, то мы не безнадежны!
        - Достаточно философий, - сказала Нина, - попейте молока. Она поднесла к его губам стакан, и он отпил несколько глотков и проглотил пару кусков хлеба с баклажанной икрой.
        - Вкусно, - похвалил он, - икру сами делали?
        - Нет. Моя тетя. Она на своей даче под Одессой, где всегда цвели великолепные розы, разбила грядки и обеспечила нас синенькими, кабачками и тыквами. Так что зиму мы, кажется, переживем. Есть еще сушеный виноград…
        - А вина нет?
        - Есть Кагор.
        - Стаканчик за мое выздоровление пропустим? А ещё, где у вас туалет? – И тут он вдруг сообразил, что все эти дни она ухаживала за ним – выносила судно, мыла и всё… - Боже! Всё видела! – Он покраснел так, что на конкурсе помидоров легко бы занял первое место.
        Она, видимо, поняла, о чем он подумал, и сухо сказала, дабы не развить его стыд и смущение до катастрофических размеров: - Ванна и туалет в коридоре направо. И ещё – я была сестрой милосердия…
        В зеркале он увидел себя – впалые, но гладкие щеки, неужели она его брила? Серая  после болезни кожа и коротко стриженная голова. Но глаза! Глаза светились счастьем! Потому что среди Мировой и Гражданской, уже проигранных  войн, он нашел ту… Вернее, она сама его нашла. Он встретил удивительную девушку. Ангела, с добрым лицом и еще более ангельской душой!          
        А как бы она понравилась его матери!
        Умывшись и почистив мятным зубным порошком зубы, он водил по ним пальцем до скрипа, и почувствовал, что сможет теперь, пожалуй, без смущения вернуться в комнату.
        Нина накрыла стол вышитой  девичьими ручками скатертью. Анютины глазки – желтые, синие, лиловые, застенчиво улыбались среди зеленых сердечек виноградных листьев. Костя уже забыл, за три года войны, что бывает такой уют. Льняная скатерть на столе, фарфоровые тарелки,
восковые свечи. Хрустальные стаканы, черт возьми!
        И русоголовая  девушка, светящаяся чистотой и непорочностью, в голубом, обшитом тонкой полоской кружева по вороту и манжетам, платье. В дьявольски скромном, даже слишком скромном, настолько скромном, что вызывало мгновенное желание сорвать его.   
        Они выпили бутылку вина и долго говорили в этот вечер и в эту ночь.
Он рассказал ей о своем доме и семье. Она, дочь учителя музыки, слушала завороженно  о баснословных сокровищах, изумрудных копях и об их кораблях, бороздящих океаны с грудами мехов, золота и драгоценных камней на борту.  И на столе перед ними лежала, как свидетель подлинности всех рассказов, диадема.  В неярком свете свечей, она светилась собственным космическим блеском…
        Только она одна видела, как два молодых тела любили друг друга, испытывая восторг и радость жизни, запретную в этом страшном, выстуживаемым  зимними ветрами, городе. 
        Они полюбили друг друга. А как не полюбить? Они, как улитки в свою раковину,  спрятались в свою любовь от крушения привычного мира и бессмысленной жестокости, словно ошалевшей от крови и безнаказаности  массы – постоянно пьяной матросни, грязных и визгливых бабенок, их марух, и расстрелов, расстрелов, бесконечных расстрелов… Двое испуганных детей прижались друг к другу.  Но в одном не могли сойтись. Костя говорил, что нужно разыскать моряков, которые их переправят в Константинополь за хорошую мзду, а Нина отвечала, что не поедет. Если уж она пережила смертельную болезнь и голод, то не согнется ни под каким ударом судьбы.
        - Нина, ну почему ты так упряма? – С досадой спрашивал он. – Едва я появлюсь на улице, как меня арестуют и расстреляют в ЧК. Никого не введет в заблуждение мой вид. Я не крестьянин и не пролетарий!  Мне нет места в этой жизни.
        Она только стискивала зубы. И однажды он понял, что убедить её не удастся. И их дороги расходятся. Хотелось думать, что на время. Ведь не может же долго продолжаться эта глупая, человеконенавистническая власть. Крестьяне, постоянно обворовываемые, перестанут растить хлеб.  Стоят железными громадами заводы. Почти не ходят поезда.
        Он не мог представить, что может долго продолжаться эта бредовая власть. Что миллионы умрут от голода. Десятки миллионов. И что верховные власти даже сами, искусственно будут создавать этот голод. Что может существовать на земле правительство целенаправленно и яростно уничтожающий собственный народ. В истории мира таких аналогий не было, и поверить в это тогда не мог никто.      
        Ну, год еще, ну – два. И люди скинут этих людоедов. И всё вернется на круги своя.
        И вот, глядя на него своими серыми глазами, Нина дала окончательный отказ ехать с ним в Стамбул.
        - Здесь мои могилы, - коротко пояснила она, - здесь я не чужая.
        - Значит, ты не любишь меня. – Тихо и убежденно сказал Костя.
        - Люблю, - силой ответила Нина, - но не поеду…
        Он понял, что её решение бесповоротно.
        - Я оставлю тебе диадему и семейные фотографии. Ты сохрани их, если сможешь, до моего возвращения.
        - Не сомневайся, - она улыбнулась, - всё останется в сохранности, и будет ждать тебя.  Я  тоже буду ждать тебя всегда.
        - А если я не вернусь?
        - Значит,  так тому и быть!
        Муж Нининой тети, работавший до революции  в порту, сумел за два крупных изумруда, выковырянных из диадемы, договориться с греками-контрабандистами о переправке Кости в Константинополь, в город, из которого пришла на Русь вера Православная, в нынешний Истамбул, где в соборе Айя-София – одном из чудес света, располагалась ныне мечеть.
        И снова судьба сделала резкий поворот  и снова, как всегда раньше - серенький рассвет, прибавились только туман и лодка, уходящая в море.
        И только сейчас он до разрыва в сердце испытал боль потери, и понял, почему она не отправилась с ним в скитания - потому что ни разу он не сказал девушке о своей любви…