Л. Филологический роман отрывок

"Л - тринадцатая буква русского алфавита







А

"Алина аккуратно аккомпанировала, азартно артикулировала..." Я часто развлекался подобным детским образом, придумывая и прокручивая в голове бесчисленное количество раз ничего не значащие в практическом смысле предложения, в которых каждое слово начиналось с одной и той же буквы. И если в детском саду такого рода забавы применялись ленивыми воспитателями для того, чтобы меньше заниматься детьми, вынуждая их меньше бегать и бить друг друга по головам криво склеенными пластмассовыми грузовиками кислотных цветов(тогда говорили "жизнерадостных", хотя, спустя годы, я удивительным образом нахожу огромную родственную близость этих разных семантических понятий), напрягая неокрепшие полумладенческие мозги, то в годы моей учебы на филфаке (да, когда-то я был якобы "знатоком языка", что, естественно, было не правдой, а только строкой в дипломе, криво написанной синей чернильной ручкой, что в конце концов, являлось ложью, как и любые строки на разного рода материальных носителях) эти задачки с завидной регулярностью скармливались нам в большом объеме престарелой профессурой, якобы, для "ускорения мозговых реакций, отвечающих за построение текста".

Вспоминая это, я невольно начинаю улыбаться - профессора просто не знали в силу своей ограниченности, что мозговые реакции можно ускорять совсем другими методами, но об этом как-нибудь потом.

Ну, а в конце концов, я частенько устраивал себе эти "концентрированные самоболталки с упором на одну лексему/фонему" лишь с одной единственной целью - убрать очередной приступ панической атаки, которые, ввиду недосыпа, отсутствия солнца в моем городе и хронической неспортивности, проявлялись с периоичностью раз в два дня, а то и чаще, и несли с собой все свои ключевые отвратительные симптомы : холодный пот, низкое давление, головокружение и отчаянный, почти животный страх смерти, от которого начинаешь жадно хватать ртом спертый воздух и переворачивать аптечку в поисках пыльного пузырька "Корвалола".

Хотя сегодня, ее, кажется не было и я бормочу больше так, по привычке, развивая в себе, возможно, очередной новый мини-невроз. Слово "кажется" я упомянул потому, что не помню, какие события происходили в этом календарный отрезок времени, именуемый "днем". Нет, у меня не ранний Альцгеймер и я не с похмелья, просто вчера и провалился в сон и проспал 19 часов, не отвлекаясь на кухонные походы за водой и краткие перебежки до туалета.

И вот сейчас за окнами глубокая петербургская ночь, а я сижу в позе карикатурного боддхисаттвы (худой, высокий брюнет со всклоченными волосами и кругами под глазами размером с озеро) и смотрю в ее отстраненное лицо, чертами которого являются угловатые крыши многоэтажек, редкие вкрапления фонарей, перекликающихся со своими старшими сестрами-звездами, едва слышные пьяные голоса из ближайших подворотен, да бесконечное полуночное небо, что поглотило все, даже землю..

Смотреть в ночь нужно непременно с выключенным светом. А еще лучше с затычками в ушах. Неплохо было бы задернуть шторы и наблюдать через них. Но самый высший пилотаж - закрыть после всех этих манипуляций глаза. Вот она, вершина познания ночи - слиться с ней воедино и лицезреть лишь себя в ней, ее в себе, а себя в себе. Так я и делаю, собственно говоря. Через 15 минут привыкаешь к почти полному отсутствию мыслей в черепной коробке, еще через полчаса начинаются новые физические ощущения - мурашки, чьи то прикосновения, будто то бы пара секретных стрекоз начинает щекотать тебя своими крыльями, а если пересилить неприятное чувство мертвецки затекших ног, по прошествии каких то 45 минут, внутри появляется маленькая, размером с булавочную головку, яркая точка. Ты начинаешь вглядываться в нее, пытаешься распознать в ней чьи-то контуры, мозг, естественно, снова пускает полчище своих чертей, что опять прерывают черепно-мозговую пустоту (некоторые ответвления даосских сект называли ее "состоянием яйца", уж не знаю почему - видимо, жесткие гастрономические ограничения этих "фальсификаторов духа" накладывали свой отпечаток, заставляя послушников именовать все с позиции еды - состояние яйца, нестояние вина, противостояние мяса, противотечение рыбы..) и заставляют анализировать точку, ища в ней какие то зеркальные отражения с чем то глубоко спрятанным в подсознании и "придавая ей форму или смысл" твоими руками, вернее, мозгами..

Помимо чертей, в дело нарушения "яйцеструктуры" вклиниваются, помогая им как-будто по хитроумной договоренности, посторонние звуки, что слышишь через беруши, что и понятно, учитывая извечное русское воровство на производствах, ставшее нормой - наверно, даже на "заводах беруш" по инерции тырят половину звукоизоляционного материала, из которого они должны состоять, заменяя его дешевой ватой и переработанными женскими тампонами, что в сущности, одно и тоже..

Вот, пожалуйста : соседи сверху включили набирать ванну и на меня сквозь потолок, незримо, но явно, прямо в уши, минуя затычки, льются струи водопроводной влаги, преобразовываясь в воспоминания.

Воспоминания самые прямые, ассоциативные и, кстати, абсолютно реальные. Мне 10 лет. Я плыву в старой, полуразваливающейся лодке вместе со своим дядькой, бывшим моряком на пенсии. Дядьке сорок пять, у него красное, шелушащееся лицо, изборожданное глубокими морщинами, словно морская карта тысячами проливов, он смотрит на меня, вихрастого мальчугана, как то особенно, по отечески. Возможно, мне его взгляд казался именно таким, ведь отца своего я практически не помню, мать рассказывала, что его убили в пьяной драке заезжие рабочие (мы жили в небольшом поселке рядом с Мурманском, местный глава поселения постоянно что-то достраивал на своей огромной даче, и бригады заезжих строителей выписывались им с города регулярно. Отец, по словам, опять же, моей матери, характер имел несносный, а когда выпивал, так и совсем был не в себе, в одну из своих субботних пьянок он наткнулся на таких же пьяных, как он сам, "мастеров мастерка"(и лопаты, конечно же), слово за слово, кулак на кулак, у кого то оказался нож.. В общем, таким вот образом я рано оказался без мужской половины свой семьи, что, впрочем, мало меня волновало - отца я не любил, вернее, не воспринимал - он ассоциировался лишь с запахом трехдневного перегара да с постоянно включенным телевизором марки "Грюндик", по которому показывали бесконечные ужасы Первой чеченской военной кампании..

Дядька же, дядя Валера, напротив, ассоциировался в моем неокрепшем отроческом сознании, как некто сильный, способный противостоять всем невзгодам, покоритель морей и океанов - воображение рисовало его чуть ли не пиратским капитаном Генри Морганом, хотя брат матери был всего лишь скромным тружеником рыболовецкого траулера. Но я был мал и не мог мыслить такими субъктно-обоснованными категориями, а уж про логически выстроенные цепочки и говорить нечего.

Так вот, за день до нашей прогулки на лодке, дядька пришел к нам рано утром и принес мне подарок - настоящий моряцкий китель, перешитый, правда, его женой, под мой размер. Было семь утра, я еще спал, а через час, проснувшись от грохота на кухне (мать всегда специально гремела кастрюлями и сковородками, когда просыпалась - видимо, она, таким образом, подсознательно мстила всем домашним (то есть мне и псу Цезарю), что, по ее мнению, совершенно несправедливо дрыхнут лишние часы, в отличии от нее, заслуженной работницы солеварного цеха номер 8, куда она заступила на смену сразу же после ПТУ.. ), я по привычке протянул руку за кружкой с водой, но вместо холодного алюминия, мои пальцы нащупали нечто шерстяное и колючее. Когда я открыл глаза, моему счастью не было предела.

Теперь я, как дядя Валера, имею самое непосредственное отношение к суровому "братству морских волков", которых даже небо судить не в силах, ибо только морю они преданы навек, а оно, как верный хранитель своих сынов, дарит им вечную защиту от бед и невзгод. Именно так я рассуждал, вертясь в кителе капитана третьего ранга (уж не знаю, на какой барахолке дядька его купил) перед старым, мутным зеркалом, доставшимся нам еще от бабушки. И в этот момент я забывал, что мне только десять, я старательно копировал прищур своего дядьки и зачем-то взял белый карандаш, вставив его в рот, имитируя вечную "беломорину", словно навечно приросшую к губам моего утреннего визитера-дарителя.

Разумеется, после того, как я на скорую  руку позавтракал невкусными, подгоревшими мамиными оладьями (готовить она не умела), я тут же побежал на соседнюю улицу, через три дома, благодарить дядю за щедрый подарок. Обычно сдержанный на эмоции, он, на этот раз, радостно улыбался и, как мне показалось, глаза его стали на минуту влажными, хотя, скорее всего, мне это померещилось - глаза старого моряка были постоянно воспалены от регулярных соляно-ветреных коктейлей, которыми Нептун щедро потчевал его в череде бесконечных рабочих командировок..

Дядька позвал меня прокатится с ним на лодке, недалеко, всего лишь вдоль берега. Надо ли обьяснять мою радость в тот самый момент? Думаю, нет. Теперь я был точно уверен, что меня принимают в братство по-настоящему, без шуток, принимая как равного по духу, пусть и слегка юного, покорителя морской стихии..

В тот день у берега разгулялся сильный ветер - осенью это обычное явление в тех краях, откуда я родом, и вот, прямо почти у самой пристани, старую лодку колыхнуло, резко дернуло, потом перевернуло и мы с дядей Валерой оказались окончательно связаны одной волной и одной ситуацией - оба, в кителях, одинаково грязные, будтыхающиеся в серой сентябрьской воде, единственными украшениями которой были комки тины да радужные бензиновые разводы..

Выбравшись на берег, мы молчали с минут пять, а потом начали громко смеяться. И не было ничего сильнее в мире в тот момент, чем этот смех,смех в унисон : взрослый, с хрипотцой и юный, щедрый на звонкие переливы.
Ну а ветер, который будто-бы должен пронизывать мокрого с головы до ног меня.. Я его попросту не чувствовал - китель был моей защитной броней и я полностью уверовал в то, что она защитит меня даже от пули, не то что от какого то наплыва мурманских холодных воздушных масс...

...А через два года дядька умер. Умер глупо, не по-морскому, скончался ночью от инфаркта (врожденный сердечный порок, как резюмировал наш участковый врач-осетин по фамилии Гаглоев). Мне это показалось ужасно несправедливым, весь день я проплакал в подушку и до самого последнего момента, мне думалось, что кто-то надо мной зло пошутил, и вот, сейчас, дядька выйдет своей бравой походкой из соседней комнаты и гаркнет свое неизменное "Привет юнгам!".

...На похороны я решил надеть китель. И хотя рукава его стали мне коротковаты, правый погон был надорван в недавней драке с сыном нашей почтальонши Маруси, а карандаш в зубах уже заменяли настоящие сигареты "Ява", что мы с одноклассниками втихаря смолили за старой церковью, вид моего отражения в зеркале мне определенно нравился. Что ж, пусть будет так : я много раз видел в кино, что когда хоронили моряка, его коллеги всегда одевали свою парадную форму, чтобы эффектно проводить в последний путь члена своего "братства", что, по недоказанным пока учеными физиками данным, непременно смотрит откуда то с высот своей души на происходящее действо у вырытой ямы, и испытывает великую и бесконечную, как море, гордость за тех, с кем он плечо к плечу плыл к своей гавани, гавани, которая всех нас ожидает, как ни крути. Но, повторюсь, тогда я не размышлял такими сложными категориями и мой выбор был обусловлен лишь сценами из американских боевиков, которыми в те годы телевизионные деятели искусств щедро и с удовольствием заполняли эфирное время, в промежутках между рекламами тампонов "Тампакс" и майонеза "Мечта хозяйки"...

Это были первые (и пока что последние) похороны в моей жизни, не буду вдаваться в их описание : все они весьма одинаковы и несут сугубо протокольный характер, скажу лишь, что я ощущал скуку и какую-то тоску, даже не по дяде, нет, я, как ни странно, быстро принял его уход в другие миры, просто вокруг много суетились, говорили, вспоминали, а когда, под конец, особо рьяные поборники русских застолий начали пить из чакушек прямо над свежезасыпанной могилой, не дожидаясь поминок, я решил, что пора бы и домой и, тихо, не сказав никому ни слова, покинул почтенных скорбящих..

...Мои воспоминания внезапно прервались чьим то истошным криком за окном, не уверен, что расслышал фразу кричащей (голос был женским), но, по-моему, она звучала как : "Человеку нужен человек!" Я не стал нарушать свою позу, но при этом вынул поддельные беруши из ушей - смысла в них не было абсолютно никакого.

..Так вот, идя к дому длинным путем, вдоль берега, мне безудержно захотелось непременно нырнуть в воду с головой. Возможно, я таким образом хотел компенсировать отсутствие купания этим летом (оно выдалось холодным) или просто мне требовалась вторая проверка моей "нерушимой брони", а может и все это вместе, вдаваться в такие тонкости абсолютно не хотелось - навязчивая мысль о том, что ледяная вода смоет с меня остатки той "энергии лживости", что прилипла ко мне на похоронах, отчетливо запульсировала в голове - вот вам и третья причина. Я разбежался, вприпрыжку "дал по мелкашке" и, оказавшись уже по пояс, рухнул в волны...

Б

- Бог ты мой, Алексей, сны у вас прямо таки с каким-то библейским подтекстом! Аллюзия на аллюзии, да, я, как историк религии в прошлом и, отчасти, в настоящем, заявляю вам об этом весьма определенно! -  хмыкнул Ефим Ефимович, закончив эту идиотскую витиеватую фразу и поправляя дешевые пластиковые очки своим заскорузлым пальцем с желтым ногтем курильщика дешевой табачной продукции.

Я, кутаясь в неглаженную толстовку с гербом непонятного мне ученого заведения, пожал плечами и, уставившись в пол, стал изучать обувь всех тех двенадцати особей мужского и женского пола (в равной пропорции, "каждой твари по паре", как зачитал бы сейчас панчем хип-хоп исполнитель Ной, или как бы его звали на новый лад? Ной Ветхозаветный? Ной MC? Noyyy? Или просто Жид Ковчежный?), с которыми я сидел в данный момент, а вообще то сижу каждый понедельник и четверг, вот уже три месяца, почти целый сезон, хотя в Питере понятие сезона весьма расплывчато и фантомно...

Мою природная наблюдательность очень часто спасала меня в борьбе с той скукой, что одолевала меня с завидной регулярностью, вследствии этого начинались бесконечные внутреннии диалоги, невероятной силы самокопания и рефлексии, приводящие в результате к одному и тому же финалу - бессоннице и горстям седатиков, нейраметаболиков и прочих синтетическо-фармакалогических врагов серого вещества людского. А наблюдая, скажем, звонок, напротив своей двери, изучая причудливые узоры штукатурки вокруг него, что под властью времени превратились из белых ровных слоев в психоделические рты и носы, я мог плавно перевести свое внимание, мог вынести вес сор из своей головы на эту метафорическую свалку, называемую стеной, на которой крепилась соседская старая дверь из плохого ДСП, с еле заметными, скучно-блеклыми, как и время, когда они писались, фломастерными надписями "АЛИСА" и "Здесь живет гандон горбатый".

В данный же момент перед моими глазами было 12 пар дешевой обуви, потрепанной, пожалуй, ничуть не меньше, чем ее носители. Все закономерно : еженедельные посетители "секты Е.Е. Будберга" другими быть и не могли - "золотой состав" сборной под расплывчатым и вместе с тем довольно ясным названием "Цветы Счастья" был полностью укомплектован из наркоманов, алкоголиков и других зависимых от страстей людских, именно так, да, ибо небеса и прочие надтвердные атмосферы были бы слишком ничтожны, если б на самом деле они придумали такие способы убивания времени, денег и здоровья, коими жили персонажи этой "чертовой дюжины"....

Но вернемся к обзору обувного декаданса, что так гармонично сочетался с убожеством стен полузаброшенного училища, готовившего то ли поваров, то ли слесарей, прозябавшего в тотальной нищете и выживавшего только за счет аренды, на которую раскошеливались всяческие "ефим ефимычи", впрочем, и не они даже, а те организации, правительственные и не очень, щедро оплачивающие таким врачевателям душ и психики их регулярные практики (зачем? почему? лучше, наверно, об этом и не думать, иначе в голову полезут единственные верные мысли на этот счет и все они будут совершенно "примитивно-черносотенскими" : масонская закулиса, диктатура ZOG и прочие термины, от которых хорошему человеку хочется моментально прочиститься ментально, так как скверна лютая сие есть..)

Кеды со сбитыми задниками, выцветшыми от стирок тряпичными вставками и со старыми шнурками, что превратились уже в скопища катышек серого цвета. Судя по истрескавшейся полиуретановой подошве, владелец пробовал на прочность их в разносезонье - и в жаркое зной и в знойный жар и даже в хлипкие ленинградские морозцы. Принадлежали они биомодели человек под кодовым обозначением "Петр". Говорю я так, потому что, я на 100% в этом уверен, все здесь присутствующие врали и назывались другими именами (Как я например - ну какой я "Алексей"?) : оно и понятно - вечная привычка изгоя общества, стесняющегося не только своих постыдных тайн проведения личного досуга, в конце концов приводящего на тропу "цветов жизни", но и своего "Я", виновного, по их мнению, во всех их деяниях. Вот поэтому Маши здесь будут "Оли", Вани - "Аристархами", а Русланы (как я, например) - "Лешами". Хотя, это все глупость и пустострадание - им нечего стыдиться, нам нечего стыдиться, ведь здесь (обвожу вокруг рукой) всем друг на друга давно наплевать, а там (палец вверх) - ДАВНО УЖЕ ничего нету.

Так вот, Петр, был специалистом по сборке мебели. Совершенно обычный деревенский парень, откуда то из под Вологды, женат вторым браком на бухгалтерше старше его. Есть дочь, полтора года. Петру 34 и рост 185 см. У него красивое, но простоватое лицо и глупые глаза. Жена контролировала его во всем, вплоть до встречи с друзьями. Сорвался. Ударил ее. Выгнали из квартиры. Но без развода. Сел на винт. Потом попробовал соли. Взяло лучше, хоть и бестолково. Подсел. Начал подрабатывать, толкая ворованную тенику на рынках. На соли хватало. Стал меняться. Крыша ехала. Чуть не умер. Откачали. Перегрев. Чуть не умер-2. Откачали-2. Перегрев-2. Крыша поехала. Начались видения. Стал видеть друзей, вмазывающихся в туалете. Под солями в пылу трахнул трансвестита на районе. Потом снова перегрев-3. Отошел сам. Потом хотел выброситься из окна. Удержал детский мультик на планшете - вспомнил о чаде. Потом "Цветы счастья". Господи, с кем я сижу? Я вздохнул и, пропуская очередной белый шум про "чистый день" от участницы "чертовой", стал смотреть в переносицу Будбергу.

Странно, насколько глаза Ефимыча не были добрыми, у коучей так не бывает, как раз наоборот, но здесь был именно этот случай - Будберг слушал каждого, при этом не слушая никого, с каждым словом кого-либо из чертовой дюжины его глаза тускнели и превращались в подобие двух не отражающих свет ониксов, внутри которых может аккумулироваться самая зловещая энергия или просто кричащая пустота.. Его лицо, красное, вечно с "постбанным" синдромом, становилось бледным и худело за минуты, тройной подбородок интиллегентного алкоголика в завязке, исчезал, образуя ровную гладь над тощей, морщинистой шеей, а белый пух из ушей и ноздрей словно втягивался внутрь естественнвых физиологических отверстий.. При этом очки сползлали вниз, а он поправлял их коротким откидыванием головы назад, встряхивая своими жидкими седеющими волосами...

Когда тягостная очередь откровений в духовной прачечной  дошла до меня, прервав мои раздумья, я, как обычно, долго собирался, чтобы что-то рассказать о своем мнимом продвижении и пол-минуты молчал, словно в ступоре. Я ничем не болел, я не употреблял системно наркотики и уж тем более не злоупотреблял этилосодержащими суррогатами, поэтому перед каждым таким сеансом я просто-напросто придумывал себе очередную историю про свой 158-й или 326-й реабилитационный день. Разумеется, обставляя его всеми возможными и невозможными мелкими  подробностями, без которого любое повествование, даже несмешной анекдот про попа в некурящем вагоне, становится неживым и не принятым на веру аудиторией. Но мне ли не быть готовым - в моем мозгопланшете-копилке была заранее заготовлена заряженная эмоциями история об одном знакомом метамфетаминовом наркомане, что в минуты волновой скоростной тяги, сгорая от желания секса, стоял по три часа летом на автобусной остановке, высматривая привлекательных незнакомок и куря по пачке зараз, улыбаясь им своей удолбанной улыбкой и посылая через совершенно невменяемые глаза, в которых были одни зрачки, дикие, как ему казалось, флюиды любви. После, конечно, обессилевший, он шел домой, где его часовые смиренные страдания вполне снимались пятиминутными релаксами в ванной, в компании своей левой руки, да фонового эмбиента из музыкального центра Panasonic с обшарпанными краями. Но это уже были частности. Прочувствовать такой бред было делом несложным, а в данной компании все всё принимают за чистую монету, так что я не стушевался  и вывалил мемуары спидового торчка на потребу этим нищим духом. С радостью, с огоньком, наслаждаясь произведенным эффектом, которого, в принципе, и не было - здесь каждый ментально был в гармонии со своей правой или левой (по выбору), регулярно сношая свои мысли и комплексы. А иногда и то и другое вместе.

Ефим Ефимович вздохнул, сделал отметку в драном блокноте с медным всадником на обложке своим карандашом koh-i-noor с изгрызанным кончиком, потом обвел ониксами чертовых и резюмировал, тихо, но веско :

- Ну что ж, дети счастья, на сегодня наша беседа закончена. Я надеюсь, эта встреча дала каждому очередной толчок для внутреннего развития и усовершенствования.. - он кашлянул, как бы дав понять (мне, по крайней мере, это было ясно), что ему абсолютно все равно на происходящее вокруг и что эти ничего не значащие словоформы лишь являются нелепой формулой извинения, сотрясающей спертый кисловатый воздух в  бездушных бетонно-кирпичных стенах бывшего училища...

Никто не обратил внимание на подобные тонкие категории, что было естественно : после каждой такой встречи любой из 13-ти вновь возвращался к своим вечным демонам, с которыми делал вид, что боролся (на самом деле нет), поэтому до прощальных скороговорок Ефимыча всем было, как до той самой тусклой лампочки, что висела под потолком с кривой лепниной в нашей очистительной исповедальне.

Ефим Ефимович это прекрасно знал, и именно поэтому он вздохнул еще раз, более естественно и, как мне показалось, его глаза впервые за нудный сеанс психотерапии, засияли каким-то счастливым огоньком. Он спешно пошел к выходу - коуч спешил на Чернышевскую.


В

- Вводная часть займет у нас не больше десяти минут, господа... -

...Симметрия, поражающая своей выверенностью и точностью. Столы друг от друга на расстоянии идентичных линеек канареечного цвета из школьных наборов. Ровная расстановке стульев. Окна слева, непременно с остатками бумаги на клее БФ-12 из запасов, найденных в кабинете безымянного трудовика. Запах мела, хлористой тряпки и дыма от плохого папиросного табака. Посредине - бледно-коричневая доска на которой видны потускневшие следы нестершихся и несостоявшихся псевдо-гениальных физико-математических открытий пылкого юношества. Аудитория. Аудитор и Я. Аудит or i yaaa... Audi? Or? И.. Я..

Будберг опоздал на 15 минут, кивнул лектору, словно старому знакомому (они были примерно одного возраста) и осторожно, поправляя финский плащ 1973-го года рождения, послушно сел за парту. Он обвел глазами присутствующих : в основном, те же самые персонажи - старик в профессорской шапочке, прыщеватая девица в бабушкиных очках и с жирком на боках, выпирающим сквозь тонкий хлопок водолазки, две сороколетние тетки без возраста - дети парадокса, пара скучающих студентов с растянутых кофтах - эти только за зачет... но вот новый посетитель, не похожий на всех остальных и выглядящий настолько дисгармонично, по сравнению с окружающими, что Будберга немного передернуло внутри.

Лет тридцать, короткая стрижка, темные волосы, крепкий, в дорогой кожаной куртке из под которой виднелась разноцветная футболка то ли в павлинах, то ли в цаплях, золотые кроссовки. Два недешевых "мира" (1) на столе. Парень слушал вроде бы невнимательно, однако, постоянно конспектировал речь лектора в блокнот и после каждой записи о чем-то думал, бросая отрывистые взгляды в сторону окна. Ефим Ефимович мысленно окрестил его Павлином, может, из-за принта на текстильном изделии, может просто из-за каких-то своих глубинных подсознательных ассоциаций. Молодой человек, словно почувствовав на себе цепкий взгляд, резко повернулся в сторону Будберга, секунду посмотрел на него абсолютно равнодушно и снова уткнулся в блокнот. Окружающие его явно никак не волновали...


У самого же Ефим Ефимыча, несмотря на щекощую в коленках радость от лекции по Словопередаче, настроение было на среднюю троечку по десятибалльной шкале. Обьяснялось это мерзкое состояние двумя причинами, что словно увесистые, неудобные  книжки с некрасивыми обложками, стояли на его, Будберга, полке-душе. На титульном листе первой можно было бы вывести крупными каллиграфическими буквами словосочетание «Цветы жизни». Да, эти 12 деградирующих обезьян (людьми Ефим их, конечно же, не считал, хоть раз в неделю и делал вид, что эти мерзковатые персонажи и есть пресловутые хомо сапиенсы) раздражали его с каждым разом все больше и больше, порой точка кипения внутри раздувалась до размера кипящего валуна, который (дай ему волю!) стер бы это отребье с лица земли. Будберг, как каждый алкоголик в завязке советского розлива, считал их, наркоманов, непосредственным воплощением зла на Земле. Водка же, пиво и прочие согревающие душу и радующие плоть и разум благородные спиртосодержащие напитки, он считал порождением божественной вселенной, неспособной сотворить что-либо НЕидеальное. Впрочем, коуч быстро отогнал эти мысли - любые соображения по поводу винно-водочного ассортимента вызывали немедленное желание «сообразить»(в этот момент тоскливо засосало где-то в районе желудка), а это было запрещено, в буквальном смысле, под страхом смерти, ибо Будберг был подшит.

Книга вторая, вернее, если метафорически смотреть на проблему, являла собой даже не толстый фолиант, а скудную на страницы брошюру, обладающую при этом пренеприятнейшим воспоминанием. Воспоминанием о юности, прожитой где-то на задворках Сибири, в городке с названием Жахняя Салда. Умному человеку сразу становится понятно, что ничего хорошего в населенном пункте с таким красноречивым топологическим наименованием, найти нельзя, родители же подростка Фимы так не считали, утешая себя старой мудрой еврейской пословицей о фонаре, который «где зажегся, там и светит», хотя, выбора в месте дислокации у них не было - папа и мама Ефим Ефимыча сидели по 52-й статье УК СССР («Враги народа» - примеч.), а после освобождения такие экс-заключенные селились на самые окраины нашей необъятной Родины, да еще и под строгий надзор.

Так вот, Жахняя Салда запомнилась только тремя вещами : постоянным, рвущим тихий ночной воздух, лаянием собак, что при почти полном отсуствии фонарей вызывал настоящий хтонический ужас; старым развалившимся кинотеатром (его не стали восстанавливать после войны), в развалинах которого постоянно торчали уголовники, попавшие под амнистию - они постоянно ели барбитураты и громко разговаривали на своем особом языке, называемом «феней», недобро поглядывая на окружащих, в том числа и на школьника Будберга, часто проходившего мимо этого притона после школы (не нарочно, нет, просто самая короткая дорога до их барака была как раз там); ну и, разумеется, немногочисленными серыми, неинтересными лицами, без всякого намека на улыбку, что мрачно вышагивали по улицам с названиями Счастливая, Молодежная, Победная. Это сочетание несочетаемого одновременно пугало и смешило, но не будем об этом, остановимся лучше на «сером лице».

Порой бесцельно мотая круги по Салде, Ефим встречал своего бывшего учителя - Петю Змейкина, который как-то взял и просто сошел с ума : в каждом проходящем мальчишке ему мерещился его сын Федор, давно погибший с матерью при обстреле в 43-м. Змейкин, мятый, полуоборванный, в старых очках с перемотанными дужками останавливал Фиму и, качаясь и дыша ему в лицо трехдневным перегаром, вопрошал по поводу выполненного домашнего задания. Ефим молчал, словно партизан на допросе и тогда Петя, каким-то неестественно глухим голосом говорил : «Ну что ты смотришь?», махал рукой и неспеша уходил куда то во дворы. Будберг не мог сам себе обьяснить этого феномена, но каждый раз такая встреча с безумным географом его очень пугала.. Но со временем, разменивая год за годом, он обнаружил одно поразительное открытие, что моментально окунало его каждое утро в волну тех неприятных воспоминаний - каждое утро в ванной из зеркала на него смотрел тот же самый Змейкин. Только теперь эту небритую, опухшую рожу, с красными прожилками на носу и старыми очками со сломанными и перемотанными скотчем дужками, звали Ефимом Ефимовичем Будбергом. Однажды это даже настолько развеселило коуча , что он сказал тому, «в зеркале» : «Ну что ты смотришь?»

А придя на лекцию в первый раз, он увидел, что такой же Петя, только помоложе, стоит у доски, обьясняя вольнослушателям азы Словопередачи. Ефиму захотелось напиться, потом он вспомнил про зашитую «торпеду», после взглянул еще раз на Павлина. Тот смотрел в окно, чертя карандашом в блокноте фракталы и линии... Будберг вздохнул и достал тетрадь и ручку.


- Ну что, все в сборе? Надеюсь, проверять не стану, все, что здесь говорится нужно вам, а не мне - хмыкнул преподаватель, которого звали Антоном Борисовичем. - Итак, начнем. Тема нашей сегодняшней «передачи» - «Физические и ментальные свойства букв» (Выдержав многозначительную паузу длиной в секунду, он размашисто написал тему мелом на доске). Буквы.. Да, друзья мои, именно они самые являются основой основ, если хотите, молекулярной основой этого мира. Углубимся немного в пространные, я бы даже сказал, метафизические параметры.. Как известно, все в нашей Вселенной имеет свое название, явно отражающее суть предмета. На этом основана такая наука, как семантика языка, это все мы знаем, поэтому не вдаюсь в подробности - достаточно вспомнить, что, скажем, в группе романо-германских языков, многие слова похожи друг на друга как по написанию, так и фонетически (по звучанию). Случайность? Разумеется, нет. Так вот, все то, что мы можем произнести, непременно изначально должно быть написано, не обязательно на бумаге, буквы можно легко представить в своей голове. Скажите про себя слово «кошка» и, после того, как образ пушистого зверька перестанет крутится в сознании, ему на смену придут буквы «к», «о», «ш», «к» и «а». Ну, или «c”, “a” и «t”, если мы говорим об англоговорящих.

Но из чего состоит написанное слово, прежде чем оно будет произнесено вслух, утратив свою природную магию, ибо слово произнесенное есть уже единица прошедшего времени, текст же почти вечен, если его беречь. Слово состоит из букв. Более того, именно буквы наполняют его тем смысловым значением, которое мы воспринимаем. Уберите из слова «нож» последнюю «ж» и вместо острого предмета, который одновременно может капусту рубить и человека убить, мы получим лишь безликий предлог! Замените в слове «граф» букву «ф» на «д» и вместо почти ушедшего в небытие феодального титула, мы получим погодное явление! А ведь такими перестановками, заменами, дополнениями, а в целом, комплектарным произнесением букв, прочтением их в своем мозгу, передающим их по цепочке к нашему речевому аппарату, мы вполне можем менять этот мир, как вы считаете? Ведь если мир состоит из осмысленных явлений, являющимися теми же лексически-семантическими языковыми единицами, то буквы являются его основой, его краеугольным камнем....

Будберг молча кивал и стенографировал со скоростью расторопного помощника судьи. Антон Борисович продолжал говорить еще много увлекательных вещей, о которых мы еще не раз здесь вспомним, но немного отвлечемся на антипода Ефим Ефимыча, да и , пожалуй, всех находящихся в аудитории. Павлин. Да, именно о нем мы поговорим. На середине лекции он убрал блокнот в сумку и незаметно для всех направился к выходу. Лектор в этом момент стоял к Павлину спиной и не заметил его ухода, точно так же, как он не заметил бы этого стоя у края парты своего «факультативного ученика». Олег (а именно так звали нашего красавца) спустился вниз на первый этаж, кивнул вахтеру и, выйдя из здания Института, побрел к машине, на ходу раскуривая сигарету. Сев в «Мерседес», ощутив коротко стриженным затылком холодную кожу обивки сиденья, он закрыл глаза, отбарабанил какой то неведомый ритм на руле и включил зажигание.


Г


Постояв полчаса в пробке на Садовой, он, петляя почти что дворами, оказался на Гостинке и, проехав еще с два километра, остановился у серого здания, на котором висела зеленеющая коррозией металлическая табличка «Библиотека номер ....». Пройдя мимо сонной гардеробщице, Олег поднялся в читальный зал. Там, на библиотекарской стойке, стоял седой, невысокий мужчина, с глубоким шрамом через все лицо. Он неторопливо перебирал читательские карточки и даже не заметил тихо вошедшего визитера. Олег кашлянул в кулак. Мужчина поднял глаза и кивком головы показал, что можно подойти.

- И? - вопросительно взглянул он на Олега.
- Пока ничего.. - пожал тот плечами.
- Что значит «ничего»? Это какая по счету лекция? Восьмая? Чего он тянет то? С главным? Или он все таки «того»? - седой показал жест, изображающим сумасшедшего.
- Того. - кивнул головой Олег - Но все таки...
- Реши вопрос - перебил его, похлопав по плечу седой - И если «ничего» не приходи больше. Жду тебя когда ты отнимешь «не»...
- В смысле? - переспросил Олег
- В смысле когда будет «чего», то заходи. Только совсем не забывай. Чтоб мне за тобой посылать Читателей наших не пришлось. Сам понимаешь - развел руками седой.
- Хорошо, Писатель. Не волнуйся. Я разберусь с этим...

«Засуну головой в мусорный бак и сверху утрамбую» - мысленно решил про себя Олег, если этот дед еще раз позволит себе разговаривать с ним в таком тоне.

....Артем делал две заключительных, неглубоких затяжки, осторожно вдыхая никотиновые пары, понимая, что если чуть-чуть перестараться, то можно запросто обжечь себе пальцы сгорающим почти дотла фильтром, что напомнило ему историю со стогами сена в деревне у его тети, где он проводил летние каникулы. Как то раз они, Артем и его двоюродный брат, спалили несколько скирд у соседского фермера Заломова, а потом прятались от кричащего трехэтажным матом земледельца в глубоком овраге, что в трех шагов от догорающих стогов, боясь пошевелиться или чихнуть.

- Черрррт.. - Артем машинально выбросил окурок, который изобразил довольно причудливую траекторию от пальцев курильщика до переполненной пивными «полторашками» урны, сиротливо стоящей сбоку от входа - он все таки обжегся, но невнимательность эта была вызвана полчищами неприятных мыслей, что словно безумные кроты-энерджайзеры рыли тоннели в его голове.

«Общежитие студентов филфака», перед дверью которой стоял Артем, находилась на Ваське, в глухих дворах, окруженная старыми домами, жителями которых были, в основном,  старухи без возраста, да полусгнившие маргиналы неопределенного рода занятий - от этих можно ожидать чего угодно : стихов братьев Бурлюков в собственной интерпретации, да под портвешок, или удар в бочину плохо заточенным ржавым ножом...

- Без пяти одиннадцать, Гладков, еще чуть-чуть и ночевал бы...
- Под забором - закончил я мысль вахтерши Малярши (Антонина Тихоновна в свое время красила стены в составе трудовой артели «Красного знамени») - Угу. Спокойной ночи.

Как это произошло? Почему никто ничем не помог? Как она там? Жива? Или уже на безродном кладбище? Как он это допустил?

Вот примерной неполный набор мыслей в моей голове... И ни на одну я не могу дать сам себе внятного ответа. Войдя в свою комнату, тринадцать квадратных метров которой я делил со своим соседом и товарищем Володей - таким же, как и я студентом, но помладше на курс (у меня третий, тут - второй), подрабатывющий написанием сценок, сценариев для свадеб, юбилеев и прочей ерунды, я снял насквозь промокшие кроссовки невнятно-китайской фирмы, посмотрел на правый носок - на нем зияла огромная дыра. Левый же был абсолютно мокрый, в отличие от рваного собрата - тот был сух. И даже бодр, как мне показалось - дырень виделась мне какой-то дьявольской усмешкой. Выбросив носки в мусорку у входа, я бухнулся на кровать, лицом в подушку. Сигареты кончились. А Володя не курил.

- Жив, курилка? - отвлекся от кроссворда сосед - Чего невесел, нос повесил, а?

- Вов.. Не в службу, а в дружбу.. Поставь чайник а?
- Слушаюсь! - Ларин изобразил идиотский реверанс в мою сторону. Вообще то он был довольно жеманен, но его это не портило, наоборот, девицы с параллельных групп вешались ему на шею полчищами, хотя я искренне не понимал, что они находили в нем привлекательного. - Вам чаю или кофЭ?
- Водки бы.. - вздохнул я
- Я б сбегал в «стекляшку», но Малярша не выпустит же. Вернее, обратно уже не впустит. В прошлый раз по трубам ползали.. - усмехнулся Ларин.
- Да это я так.. Курить охота..
- У Валерки блок «Явы», стрельни, он поделится - пожал плечами Володя.

Я молчал. Курить отчего то расхотелось. Чайник начал пыхтеть и греметь, как доменная печь, что я видел в старых выпусках новостей в прорамме «Время», где только и показывали печи, танки, коров, удои, довольные одинаковые сытые рожи.

Ларин заваривал чай, что-то тихо напевая себе под нос, периодически повиливая тощим задом в старых, поношенных джинсах не по размеру.

- Володя... Как думаешь, где мне взять двадцать тысяч долларов, а?
- У меня. - спокойно ответил Ларин - У ме-ня - добавил по слогам

И, не дожидаясь моего вопросительного взгляда, он продолжил :

- Я сейчас сценарий пишу - Микеланджело Антониони. Вместе с Фассбиндером. Ага. Так вот, они оба курили бы в сторонке нашего сортира, что после лингафонного кабинета. Если еще ты подключишся, мы такое заба...

Я не стал слушать дальше. Отвернулся к стенке. Чай, пожалуй, тоже сегодня не хочу.

Через двадцать пять минут (именно через такой отрезок времени, специально я, разумеется, не засекал, но по радио «Маяк», что круглосуточно бубнило невнятно (именно так и было задумано - в таком случае все новости, хорошие, плохие и нейтральные, просто сливались в единый гул, без слов-раздражителей, это напоминало со стороны шум пчелиного улья, лишь с тем различием, что пчелы не только жужжат, а еще и больно кусают, в данной ситуации «кусачесть» слов диктора (а вся их речь направлена исключительно на вызывание именно такого эффекта в сознании слушателя)полностью нейтрализовывалась, напрочь, полное, абсолютно разрушение речи, потока речи, превращение ее из осмысленной выверенной словобомбы в холостой бессловесный патрон..) в нашей комнате, в 23-36 должны загудеть новости (их характерная мелодия заставки, прилипчивая, как жевательная резинка к рифленой подошве, все равно прорывалась «на волю» из гулкого гетто тонким комариным писком на различные лады..), лег я в 23-10, информационного комара не услышал, значит, уже спал.

Мне снилось, что я маленький, нахожусь в незнакомом мне дворе, причем, окружающая обстановка была очень современной, если не сказать больше. Вместо неуклюжих, криво сваренных брусьев и турников времен Гагарина и кукурузных внедрений на крайнем Севере, там стояли новехонькие тренажеры, вместо репея, что густо рос сам по себе (сорная трава, что с нее возьмешь..), мою песочницу (которая, к слову, было по виду из пластмассы, но не той, дешевой, трепетно любимой нашими жкхшниками, а другой, футуристической, красиво переливающейся на солнце всеми оттенками синего и голубого) окружали садовые лилии и пионы, вокруг никого, а в небе ни облачка... Я ли это? Внешне мальчик, роющийся в песке, был абсолютно мне незнаком, но где-то внутри своего спящего (в прямом и переносном смысле) подсознания, было понимание того, что это все таки Я..

Я/НеЯ старательно выковыривал из разбитого в труху кварца маленькие разноцветные предметики, часть из которых, большая часть, откидывалась в сторону, а другая напротив - складывалась аккуратно возле сандалей.. Вероятно, мое спящее подсознание сделало над собой усилие и включило режим «фокусировки», «камера» поймала ракурс и я увидел со стороны, что цветастые кусочки всего лишь буквы из детского развивающего набора, которые молодые мамочки так любят покупать своим детям, совершенно не задумываясь над тем, что ребенок в буквальном смысле пожирает эти составные части слов и предложений,  то есть, тащит в рот, портя свой девственный организм химическими соединениями, коими щедро напичканы такие игрушки made in china/тайвань/монголия/узбекистан - нужное подчеркнуть..