Натюрморт

                НАТЮРМОРТ

Александр Иванович был художник-неудачник. Рисовал он плохо, даже в самом  кружке (изостудия), только улыбались, глядя, ну а выше уж, и говорить нечего.

- Вы не переживайте, Александр Иванович, - успокаивал его руководитель кружка, Анатолий Эфронович.

 -  У вас своё видение.
               
Но все всё понимали.
Через эту страсть свою к рисованию, Александр Иванович потерял жену, "надоело нюхать краски" и "есть ливерную колбасу", ушла "вникуда", как говорила, но он знал - к Монетову, (сокурсник, теперь замзав мясокомбината), и в этот день, когда они ушли, (жена кривлялась, заламывала руки, призывая Монетова к своему спектаклю, видимо), Александр Иваныч нарисовал натюрморт:  букет, в багровых тонах, темный, со, словно вырезанными из металлической чёрной фольги, прорисованными тёмными ветками-листьями, зловеще растворявшимися в мутной воде нечистой вазы, на мрачной, съехавшей скатерти, с опавшими лепестками, которые были больше похожи на засохшие сморщенные картофелины, или почерневшие от горя сливы.
Александр Иванович нарисовал, и стало ему легче. Как душу себе выстелил, раскрасил, согласно её души, состоянию. Вот такая гармония получилась.


                **********



Просыпался Александр Иванович рано, в семь, делал дела, выдавливал пасту из тюбика, зажигал конфорку, доставал ливерную колбасу, молча жевал.
Натюрморт, (он пока стоял на стуле), смотрел, рассматривал Александра Ивановича, а Александр Иванович - его, и поняв, что они это одно целое - оба успокаивались, переставали рассматривать, и Александр Иванович убегал в своё бюро, а натюрморт, засыпал, от ничегонеделания, принимал на себя  положенное количество пыли мечтал о раме.

Как-то в дверь позвонили, в отсутствии Александра Ивановича, натюрморт, (тогда уже в раме, наконец), встревожился, замер, и услышал звук вставляемого ключа.

- Заходи, он на работе, - услышал он женский голос, тонкий, и какой-то неприятный, противный даже, как-будто перемешали лимонный кадмий с белилами.

- Проходи, я быстро, - голос деловито побежал по комнатам, не умолкая. - Посмотри на его творения пока, -  хихикал он. - О! Новый шедевр, глянь! Глазунов отдыхает.

Натюрморт запыхтел, заволновался, (как-будто в голове алый кадмий забурлил), а вода в вазе пошла пузырями.

- Какая наглость, - думал он, его холст натянулся, покрылся испариной, и готов был выпрыгнуть из рамы.

Монетов,(а это был он), сопел, сидел на табуретке и нервничал, боялся, наверное, что придёт Александр Иваныч.

- Трус, - подумал натюрморт и упал с гвоздя. - Вот тебе, вот тебе, - смеялся он, лёжа вниз лицом.

- Лида, пойдём скорее, - испугался Монетов.

- Фу, неудачник. Даже гвоздя вбить не может, - злорадствовала Лида, с готовым для выноса транзистором под мышкой.

Натюрморд лежал один, лицом вниз, ему было обидно за хозяина, хотелось плакать, и он уснул.
Когда Александр Иваныч вернулся, он поднял картину, осмотрел, вбил прочнее гвоздь, и повесил вновь, и если б у неё, картины, были б руки, она бы его обняла.Я

В холодильнике заканчивалась ливерная, кефир тоже, - "Надо сдать бутылки, уже много набралось". Александр Иваныч копил на импортный этюдник.

А вот дальше начались чудеса! Как-то, к Александру Иванычу  зашёл старый друг, с иностранцем, редким гостем в их заснеженных краях, они пили водку, разговаривали, и иностранец выпросил у Александра Ивановича картину - как сувенир, от "самодеятельного художника из сибирской глубинки".

- Ну уж, глубинки, - обиделся про себя Александр  Иванович, но картину отдал, не жадный был.
- О, thank you!! - говорил иностранец на иностранном языке.

- Пожалуйста, - отвечал Александр Иваныч.

Пошла путешествовать картина  по заграницам, сначала в доме у иностранца пожила, потом в руки художника попала, потом в музей, а потом и "из музея в музей", и понеслась, понеслась, стояли около неё зеваки с открытыми ртами, знатоки, искусствоведы разгадывали загадку "русского Ван Гога", художественное сообщество восторгалось изумительным "темным колоритом, глубиной тона, и орнаментальностью образа", но вот, одна странность была - куда не повесят её, утром она лежит, маслом вниз, как бутерброд.
Водружали на место, и опять.
И так по всем музеям...
Гадать стали, ясновидящие подключились, колдуны, учёные забирали анализы, отдавали в экспертизы, делали замеры, даже духовенство подтянулось. "Картина - бунтарь", "Натюрморт, кинувший вызов обществу потребления"! "Натюрморт против гламура!", "Цветы говорят НЕТ войне!". В газетах - "Сенсация! - загадочный натюрморт отказывается висеть, несмотря на проверенные крепежи, и прочие тонкости музейного техники", и тогда тот иностранец (широкой души оказался человек), приехал, и забрал картину, и повёз назад, своему приятелю, в Сибирь, а тот - Александру Ивановичу.

Александр Иваныч провёл ладонью по знаменитой беглянке, словно поздоровался, пожал плечами, повесил её на гвоздь, и она висела, не падала.

Утром Александр Иваныч, позавтракав колбасой и кефиром, как обычно, пошёл на работу.

- Заходи, заходи, никого. Да не мохай ты, - зазвучал знакомый голос - Я только свои шторины  у этого козла заберу. - Смотри, смотри, - вон она, висит, как миленькая, - кривлялся голос, копаясь в комоде,- (будучи, видимо, в курсе) - Висит, не падает!

Монетов сидел на кончике табуретки, и смотрел, не шевелясь, на загадочный натюрморт, как вдруг тот упал, маслом вниз, как и положено, и жена завизжала, и бежали они по лестнице, между третьим и четвёртым этажами, запутавшись в яркой, бирюзовой шторине.

Александр Иваныч пришёл вечером, привычно глянул на картину, которая висела на своем месте, помыл руки, взялся за ливерную.


 Вскоре Александр Иванович разбогател, пошли к нему письма, нотариусы заспешили, договора, авторские права, и прочие вещи, в которых Александр Иванович не шибко-то и разбирался. Даже сам Союз художников, в количестве тридцати человек пожаловали, с цветами, статьи всякие пошли, и с Александром Ивановичем фотографировались, говорили, "У Вас необычное видение", и гордился Анатолий Эфронович, руководитель кружка.

Теперь в холодильнике у Александра Иваныча докторская колбаса, и монеты водятся. Жена  больше не приходит, "Жалеет.. Ха-ха" - думает  Натюрморт, - Они такие, женщины", - довольный, размякший, и разрумянившийся от счастья, он гордится хозяином, и собой тоже, все ж такая известность. Заграница!
Но "свой гвоздь ближе", - подытоживает он.