обёртка

не дай заполнить своё место никому

- Запрещаю ходить на окраину города, подходить к тому рванью. Поняла? - мама ругала девочку. А её тянуло туда, она знала почему. Несколько месяцев назад семья переехала в центр города, в большую четырёхкомнатную квартиру. Овчарке, что их охраняла, скребла в саду, раскапывая косточки обёрнутыми в землю подарками, в небоскрёбе места не было.

Их бывший красивый дом с садом совсем не походил на эти незнакомые развалины с двором, заросшим бурьяном, кривой яблоней, рожавшей даже не ранетки, а ватные шарики с выходами без дверей, без возможности возврата червя домой.

Теперь же шёл октябрь, стояла тишина. Яблоня оголилась, Гулька сидела на ветке, походившей вместе со стволом на букву У, и осматривала округу сверху. Девчонка успела признаться этому месту в любви. Ведь подсохшую ржавчину лопоухих колючих лопухов, дырявых зонтов ядовитого борщевника, дылд крапивы и другой сор, окутал иней. Инь не пропустила ни одного янь. Каждый пупырышек, любой залом, кусочек измазанный, обделён не был, изморозь объяла всё. И это было уже не место, а явление того самого пространства, кое вширь, ввысь окутало чудо чудное. Снеготория ожила неожиданно. Так, что тихого дыхания казалось мало, кругом бы вдыхать и заместо выдыхания "ахать".

- Новая сказка - присаживалась девчонка под зонтиками, не дотрагивалась, а отростки мерцали, соглашались, качались.

Пакет, прилетевший в центр пустыря, она узнала сразу. Несколько дней назад модницы городка отдали бы многое за это чёрное чудо из капитализма. Теперь же, изодранный юдо сидел на сухостое, желая то ли поломать его, поиграть ли на нервах-струнах, показать как есть свободу. Но бывшего короля красоты, сегодня мусора, заворожило сегодняшнее великолепие вчерашней страшной пустоши. И та не желала отпускать выходца из королевской семьи.
Мимо шёл люд, но, пожалуй, только собак, не спешащих людей, или элегантную кошачью породу, заинтересовали бы обрывки пластика.

Преображённому пространству внимания не уделял никто. Пустошь повидала много, умела различать эмоции подобием зёрен сухой пыльцы, что зависнут в воздухе, исказят вид, пропадут, будто их не было. А втянутся внутрь глубоким вдохом, со своим временем, с удивлением, поднимутся тогда невидимые сорняки - чувства, тягучие иллюзии изнутри. Растут, пока не уйдёт их время. Сама пустота одаривала вторгшихся в её пределы по-разному: иголками колючек, натуральной аптекой, слезами боли, редкой радости ли.

Прошла собака, присела, взглянула на шуршащий пакет. Её бесцеремонно, за поводок, дёрнули; не сопротивляясь, та пошла послушная хамству. Пакет наслаждался пустой лёгкостью, бесполезностью, безнаказанностью. Скрутился в образ собаки, напал: разинул пасть, дёргался, шавкал.

- Ты похож на ту посаженную на цепь дворняжку, оставленную у вбитого в землю крюка. Маленькая, всклоченная, злая-добрая брошенка. К ней боялся подойти или не хотел к ней всякий. - большим и указательным пальцем рассказчица замкнула единицей цепи букву "О". Через символы "ОК" осмотрела ставшее вдруг плоским место.
- О'кэй не есть хорошо, не очки, не пенсне. Хомут для глаз, для плохо видящих. Моего-то пса, Джульбарса, милого медвежонка, не проведёшь. -  Гулька подмёрзла, обняла себя, покачала, вспоминая горячего друга.

Пакет вдруг стал медвежонком с огромными лапами - смог бы порвать и дерево. Но иголки холода  прошили кожицу насквозь, пришили новый слой, трава стала мягче, податливее, гибче. Пластик не сдавался, встал твёрже, чёрным драконом.

- Добавить бы тебя, тогда сможешь напугать - добавила девчонка драконёнку размером с котёнка.
Животное тем временем раскрыло крыла, но не тут-то было: оно былось, билось, застряло в бурьяне. Присело, прикинулось кошечкой. Кошка, казалось, держит букет с драгоценностями сама, вот - вот и сорвёт. Перевернулась на спинку: раскрыла лапы, чесалась недовольно; пыталась разворошить снег, добраться до черноты. Повернулась на правый бок, щупала округу левой, упёрлась о земь, встала. Правую лапу выдирала из куста, левую трепала тряпицей: "SOS, SOs, Sos, sos". Потом образ будто ковырял землю, скурпулёзно раскладывая по карманам добытое.

- Мимо. Карманы-то, они у творцов только -  улыбчевее, оттого теплее стало.

Кусок пластика привстал, отряхнулся. Ого, это уже гордый крокодил, мордой вверх, тянется куснуть Солнце. Светило тем временем светил всем. Ослепил проходящего с детской коляской. Прохожий разрывался: толкал экипаж левой рукой, правая волокла набитый до земли чехол.

Пакет свернулся в человека с гитарой. открыл рот: "Аааа". Кусты не особенно интересовались, видели и не таких, слышали лучше. Свёрток лёг на спину, гитара же образовала второго, стоящего на коленях полу человека, дующего в лежащего искусственным дыханием.

- Интересненько - кусты крепче сцепили двух, рассматривая реанимацию.

И вот уже два легли рядом, потом на, над, занимались чёрти чем. Веточки покрыли парочку. Пластик вырвался из под полога, втроём.
- Искусственные роды не интересуют природу - подсказывала ненастоящей семье наблюдательница. Семейка сплелась в мумию, быка, белобрюхого дельфина, кита ли, грубиянку - мышь.

- Кино голливудское. Не была б запасливой серьёзницей, может, смогла взлететь. Вот тебе сказочка о первой летучей мыши. Как-то мышь-полёвка запрокинула голову, увидела яблочки на дереве. Желание забрать было очень сильным, забралась она по стволу, ветке. Открыла рот, прыгнула, повисла. Кусить и вытолкнуть не могла, застрял плод в горле. Полёвка присмотрелась рядом - висят фигуры мышей грушами на яблоне. Удивилась диковинке, выдохнула от сердца, гулко: "У". Сердце яблока прыгнуло в мир, мышкино тело за ним полетело. А ты будь хоть... трубой в небо, машиной времени, вертолётом космоса останешься четырёхпалым мики-маусом - девочке стало хохотно, оттого жарко.

Мимо шла женщина, взглянула на хохотушку, накинула на голову капюшон, пакет махал: "Чау", согнулся куполом, снова прикинулся человеком. Лёг на спину, сложил руки молитвенно, голову покрыл накидкой. Молится, шуршит, просит. Укрытая голова облегчилась, поднялась. И да, ветки отцепили конечность.

- Вечность, свобода - на карачках направился пакет к краю, к выходу, а оттуда дул ветерок, прижимал к траве.

- Свобода здесь - в круговороте ринга швырял ветер от куста к кусту пакетик. Тот снова завалился на спину, взглядом выспренним колол высь. Высь рассекал прозрачный несвязанный пакет. Чёрный поднял руки, опустил, начал мыться. Скрёб себя отчаянно, тёрся о снег жёстко. Облегчение, казалось, случилось. Позёмка подняла туловище над землёй, голова же лежала недвижимой гирькой. Пал без сил пакет на укутанную землю. Не обращался больше ни в кого, не молился, не мылся. Тоскливо распластался без пользы.

- У той собачки-брошенки силы кончились так же, не так быстро, ей кидали еду. Она сипела, скалилась.
Девочка сошла c яблони, поднять мусорный пластик. К ней подбежала домашняя собака, тепло лизнула ладонь, убежала, оставила на чёрном ярко-жёлтую божью коровку с  точками. Гуля перебрала в голове желания, что имеют теперь возможность сбыться после освобождения, озвучки, полёта жучка. Раскрыла ладонь, жук прыгнул вниз, в колодец снега. Мокрая девчонка с прикрытым кулачком, взобралась на дерево, стряхнула букашку в трещину яблони, на вату.

Пакет перекатился, теперь с понятным для чего, распятием, обнял во всю ширь округу. Встал. И в конец истрёпанный, прыгнул вверх.

- Совсем как та, истерзанная собака, когда пришёл человек, который смог обнять и спасти её.

// фотограф Александр Яковлев