Месяц-май

Его привезли к нам в казарму в мае, когда буйно зацвела природа, и у всех прекрасное настроение, и жизнь еще вся впереди. И много планов, много желаний.
     Замечательный старинный парк, ровесник новой российской императорской армии, оделся в свои изумрудные мундиры. Дубы-старожилы, по преданию, посажены здесь еще первым лейб-медиком хирургом императора Петра I.  Парк этот напоминал солдат-преображенцев. С дерева на дерево суетливо и расторопно прыгали белки, а большие черные вороны, заложив крылья-руки за спины, важно прохаживались по тенистым дорожкам, словно сановные чиновники в своих дорогих мундирах с иссиня-черным отливом. В густой листве деревьев пели соловьи.
     Группа новобранцев была совсем небольшой. Весенний призыв уже заканчивался. И эти ребята засиделись где-то на сборном пункте. Все они были из сельской местности, не маменькины сыночки. Их руки, как у взрослых мужчин, большие натруженные ладони с затвердевшими мозолями. Ребята сызмальства были приучены к нелегкому крестьянскому труду. Все они были какие-то одинаковые, и одежда их, и речь… Разговаривали тихо, очевидно, стесняясь деревенского своего говорка. Среди них я как-то сразу заприметил одного с лицом грубым, непривлекательным, с высоко вздернутым носом-пуговкой и вихрами непричесанных волос. Сейчас уже трудно вспомнить откуда он, то ли с рязанщины, то ли со смоленщины. Он вошел в казарму со своей командой последним. Неспешно рассматривал с большим интересом армейские плакаты на стенах. Поставил свой мешок-котомку на пол.
    Наши сержанты обступили их. Богдан Захарчук, сержант из Западной Украины, маленький, въедливый, вечно злобно шипящий на всех, даже на своих ребят, спросил:
     - Слышь, боец, ты откуда? С базара, что ли? Семечки продавал? А в мешке у тебя, наверно, одни тараканы. Мешок-то из наволочки сшит?
      Новобранец с достоинством ответил насмешнику, что «этот мешок ему сшила маманя». Ни тени смущения, ни стеснительности, все просто и ясно.
      Позже мы познакомились и, наверно, подружились с ним. Звали его Серега, Сергей, фамилия Лаптев. Лапоть — это прозвище дали ему сразу, и звучало оно вполне естественно. Сержанты из Закарпатья невзлюбили Серегу. Был он с чувством собственного достоинства, мог постоять за себя и ответить любому на несправедливость.
     Новобранцы отсидели в карантине, приняли присягу с карабином СКС, и началась их служба. Наряды на кухню, дневальства принадлежали Лаптю. Хозработы — тоже его. Мытье спален, «плаванье» в туалетах… За стойкость и независимость нужно платить. Он и расплачивался таким образом. Но солдат не озлобился, не ушел в себя. Всегда везде и всем он улыбался. Спроси его ночью «как дела?», пока он стирает, гладит сержантское обмундирование или начищает чужие сапоги, чтоб, по выражению Захарчука, «горели, ка зеркало, чтоб все шиком было», и Лапоть всегда ответит: «Все путем».
      Когда он спал,  неизвестно. И только вечером в Ленинской комнате у телевизора на обязательном просмотре всесоюзной передачи «Время» гас свет, и минут на тридцать-сорок Серега засыпал. Он подшивал, подрезал, оформлял дембельские альбомы «старикам» Советской армии. А утром стоял в строю на осмотре поглаженный, с чистым подворотничком и обязательно белоснежным носовым платком в нагрудном кармане.
Во время тревог Сергей одним из первых вылетал из койки, мгновенно одевшись, бежал в руж-парк. Дисциплину он понял и принял. Такие умелые, смекалистые солдаты, как Лаптев, встречались во все времена в российской армии. Они обороняли Севастополь от турок в XIX веке. Служили в батарее у артиллерийского поручика графа Льва Толстого. В летучей казачьей сотне охотников у боевого офицера Михаила Лермонтова, не прятались за спинами других во время вылазок против чеченов на Кавказе. Поэт Александр Твардовский описал такого солдата в своей поэме «Василий Теркин».
Я как-то сразу нашел с ним общий язык. Иногда вечером, встречая его в бытовой комнате, мы вместе наглаживали ткань для подшивки, тихонько разговаривали. Кто-то играл на гармошке, солдаты негромко подпевали.
С ранних лет Сергей помогал матери. Сначала по дому, а когда подрос — в колхозе. Рос без отца. Иногда получал письма от матери. Она рассказывала о деревенской жизни. Совсем редко приходили письма от девчонки — одноклассницы. Та писала ему просто так, от скуки.
Мой сменщик ефрейтор, рыжеволосый хохол из Днепропетровска, отслужив, ушел в запас. Наш начальник капитан первого ранга как-то, остановив меня, спросил:
- Кого брать-то будем?
- Лаптева, - ответил я, - хороший парень.
Отслужив свой срок, я как-то приехал в казарму. Возвратил каптерщику свою форму. Дежурный офицер поблагодарил за уважение к  мундиру. Каптенармус сержант Лёха поведал мне о дальнейшей судьбе Сереги Лаптева. Как только объявили приказ министра обороны СССР, об увольнении его призыва, Лапоть начал суетиться, готовиться. Для своей матушки-старушки, как ее называл, купил подарки в военторге. Все спешил. Да и весна, месяц-май бушевал и манил бело-розовым цветом.
Вот одним из первых и уехал Лапоть. Ехал в купейном вагоне. Все смотрел в темное окно, пил чай. И вдруг крик «Помогите!» Он рванул дверь купе рядом с тамбуром. Там какие-то мужики на площадке грубо приставали к девушке, видимо, были пьяные. Сорвали с нее платье. Серега вступился.
- Не твое дело! Ехай себе, дембель, дальше. Или хочешь попробовать? - спросил один из них.
Лапоть оттолкнул дрожавшую девчонку и крепко кого-то ударил. Били его долго и жестоко. Несколько раз пырнули ножом. И еще живого, открыв дверь, на полном ходу поезда, сбросили.
Это произошло ночью. Все в вагоне спали, а, может, и нет. Всего несколько станций, один короткий перегон оставался до родной деревни.
Серегу на рассвете нашел путевой обходчик на маленькой ландышевой полянке под откосом.
А я до сих пор вспоминаю его. Почему?

А кругом сады белеют,
А в садах бушует май.
М. Исаковский