В восстановлении отказать!

Полина Петровна умерла также тихо и также незаметно, как и жила. Пришедшая почтальонка принесла пенсию, но ей долго не открывали. Такого никогда не было, каждый пенсионер знал день, когда приносят деньги, ждал и приглашал представителя почты попить чайку, отдохнуть.

Стучали в дверь вместе с соседями, давили на кнопку звонка, но все было тщетным. Тогда кто-то додумался заглянуть в окно, благо старушка жила на первом этаже. Бабушка Полина сидела за столом, положив голову на руки, и уже в этом мире ни на что не реагировала.

 Приехала скорая, врачи констатировали смерть от старости.
 
— Нужно звонить Василию Михайловичу, — говорили соседи. — Он будет распоряжаться насчет похорон.

 Василий Михайлович Великих не заставил себя ждать, пришел вместе с супругой и сразу ответил на вопросы, связанные с организацией похорон и поминок старушки. Соседи считали этого высокого, статного, моложавого на вид пенсионера родственником Полины Петровны, судя по тому, как часто он с супругой Лидией навещал одинокую женщину.

 — А теперь, хлопцы, кто поможет копать могилу? — Обратился Василий Михайлович к мужикам, которых собралось у подъезда немало. Вызвалось несколько человек: Женька Дмитриев, Сергей Патудин, Володя Сапун и Сергей Химич. Они хорошо знали друг друга, совместно убивали свободное время: посещали футбольные матчи местной команды, ездили на рыбалку, ходили в коммунальную баню. Жили в стоящих рядом двухэтажках. Вечерами после работы мужчины сидели на лавочке у одного подъезда, травили байки, сотрясая воздух диким хохотом, женщины у другого — обсуждали деревенские новости.

 Взяли лопаты: пару совковых и столько же штыковых и пошли на кладбище пешком, благо, до него было недалеко.

Василий Михайлович привел уверенно, как будто ранее планировал место захоронения, к одиноко растущему клену.

 — Здесь! — отрывисто бросил он и, взглянув на вопросительные лица копачей, добавил: —Для себя приберегал место.

 — Да брось ты, дядя Вася, тебе ли об этом еще думать. Ты еще молодой.

 — Поля тоже не старая, недавно шестьдесят было, мы с ней ровесники, я тоже только на пенсию вышел...  А туда не только по возрасту забирают, — он посмотрел на небо, задумался и добавил: — В войну так вообще лучшие первыми на тот свет уходили. Это я точно знаю. Ладно, хлопцы, давайте копать. — Он отчертил лопатой контуры могилы, поплевал на ладони и начал работать.

 Грунт был песчаным, поддавался легко, и уже часа через два яма была выкопана. Оставалось подчистить дно, сделать углубление вбок для гроба и подровнять стены могилки. Как раз в это время, по русскому обычаю, копачам привезли обед, приготовленный женщинами. Он состоял из картофельного пюре с котлетами, соленых огурцов и компота. К этому, как и положено, литр водки.

 Мужики начали вытирать руки и располагаться для обеда.

 — Погодите, не торопитесь, дело сделаем, затем отобедаем, — Василий Михайлович взял лопату и первым спрыгнул, совсем по-молодецки, в яму. Провозились еще минут сорок.

— Ну вот, Поля, и подготовили тебе жилье. Будет тепло и мягко. Может и своих там встретишь, а нам будет больно, что тебя нет рядом.

 — А кого своих, дядя Вася, она, сколько помню, всегда одна жила? — спросил Женька.

— Накрывайте стол! — скомандовал Василий Михайлович, обедать пора.

 После первой рюмки он, не закусывая, заговорил:

— Не всю жизнь она жила бобылем, был и у нее свой кусочек счастья. Недолго, но был. Муж, офицер–артиллерист, две дочурки-близняшки, квартира, любимая работа.

— И что с ними случилось?

— Горе с ними случилось, муж погиб в первые же дни войны. Детей эвакуировали на Урал в детский дом. По дороге то ли простудились и позамерзали, то ли напасть какая случилась, но только из всех ребятишек, из шестидесяти человек, в живых осталось чуть больше двух десятков. Полины девочки не выжили. Это она уже после войны только узнала, а до этого, сколько запросов не делала, ответа не получала. А всю войну работала или служила, не знаю, как правильно, в военных госпиталях.

 — Лечила и ухаживала, — заметил Володя.

— Да, лечила, заботилась, ухаживала за другими. Сколько в ней добра, силы и чистоты душевной.

— А она вроде бы не местная, как здесь оказалась?

 — Это подруга моей жены, они в одном госпитале под Москвой работали. Когда я демобилизовался, то привез сюда невестку вместе с подругой. Не оставлять же ее там один на один с трагедией. Совсем бы с ума сошла. По приезду мы с Лидой жили у родителей, а Поля первое время ютилась прямо в больнице, где работала медсестрой, а потом и квартиру получила. Наших с Лидой ребятишек, Люду и Кольку, любила, как своих, и они ее за родную тетку принимали. Да и сейчас, уже взрослые, постоянно к ней забегают. Забегали, — тяжело вздохнув, выдавил он. Сергей, как самый молодой, налил по второй, Михалыч выпил, взял огурец, занюхал и положил его обратно на расстеленную газету.

— Василий Михайлович, вы же, вроде, за границей служили, а говорите, что где-то из России невесту с подругой привезли? — полюбопытствовал все успевающий Серега.

 — Дак я за границей и закончил воевать, в Венгрии, в составе третьего

Украинского фронта. Его расформировали, кажется, в мае сорок пятого. Правда, в это время я в Союзе был, на репетиции парада Победы.

 — Посчастливилось вам, Василий Михайлович, вошли в историю. Не каждому такая честь была оказана:  фашистские знамена к Мавзолею швырять.

 — Посчастливилось, — задумчиво повторил ветеран. — Притом дважды. Если бы не парад, то, может бы, и в живых не остался.

 — Бои еще шли?

— Войны на территории Венгрии уже не было, но появлялись недобитые группы фашистов, бились они на смерть. Вот мы их и успокаивали. Но я о другом. Как-то вызвал меня начштаба батальона, в составе которого состояла наша разведрота, вижу, у него сидит особист, майор Рябов, фамилию на всю жизнь запомнил. Начштаба усадил меня и сказал, что мне выпало особое поручение, о котором сейчас сообщит майор. По тому, как он это сказал, при этом еще и глаза отвел, я понял, что хорошего ждать не придется. Так оно и вышло.

 Майор спросил, в каких я состою отношениях со старшим сержантом Храмовым. Ну, отвечаю, в нормальных, по службе замечаний нет, в разведку готов с ним идти не раздумывая. Словом, боевой и надежный товарищ.

 — Вот-вот, даже чересчур боевой, — заметил Рябов. — С женщинами только воевать.

 — Никак нет, товарищ майор, — отвечаю, — Храмов доставил несколько языков. Однажды товарища раненого на себе тащил несколько километров через линию фронта. Да что я говорю, за него награды говорят: несколько медалей имеет.

 — Вот в том то и дело, что не рассмотрели, что это за человек. А он оказался гадом. Опозорил все подразделение, да что подразделение, часть, Армию Красную.

 — Что случилось, товарищ майор?

— А случилось то, что ваш, в кавычках, боевой друг, надругался над девушкой.

 — Это она заявила?

— Она, видимо, так испугалась, что боится пожаловаться.

— Так тогда о чем речь?

— Речь о том, что их видели. Видели, как он ее обесчестил. Освободитель. Позор на всю Армию. Разве для этого мы пришли сюда? Насиловать женщин пришли? Грабить мирное население пришли? Нет, мы пришли освобождать народы и помочь им построить социализм.

— Товарищ майор, я видел Храмова с девушкой, они гуляли, у них все серьезно, что здесь такого? Витька даже спрашивал, как оформить отношения с подругой, то бишь, жениться.

— Вот и догулялись, он над ней надругался. Да что я перед тобой отчитываюсь. Слушай приказ! Военный трибунал приговорил его к расстрелу. Завтра ты с автоматчиками приведешь его в исполнение. Почему ты, а не расстрельная группа? А в качестве воспитательной меры, мол, несмотря на дружбу, принципы важнее. Даже другу нельзя прощать действия, позорящие советского солдата.

 Я побледнел. Побледнел от бешенства. Чтобы я, боевой друг Витьки Храмова, Храма, как его звали, самолично его расстрелял?! Нет, такого не будет. Сейчас, думаю, я тебе тварь, все скажу.

 — Сержант Великих! Смирно! — раздался громовой голос начштаба. — Кругом! Шагом марш! — Я только потом понял, что начальник штаба своей командой спас меня от трибунала. Это был мой бывший ротный, которого совсем недавно перевели на штабную работу. В каких только катавасиях мы с ним не бывали, много раз пересекали линию фронта, даже в разведку боем ходили, откуда он мне, раненому, помогал выйти. Он своим нутром понял мое состояние и не дал вырваться наружу моим чувствам. Уж не помню, как дошел до палатки, здесь мне ребята рассказали, что пришел молоденький офицер с двумя автоматчиками и арестовали Витьку Храмова. Правда, никто не знал, за что.

Обед остывал, к водке тоже никто не прикасался, так всех задела рассказанная фронтовиком история.

 — И что дальше? Дальше то что? — поспешил спросить Сергей.

— А дальше меня Бог уберег от греха. В этот же день под вечер меня опять вызвали в штаб, но только — полка. Пока бежал, мысли в голове крутились всякие, они были связаны с утрешней историей, и я думал, что состоится продолжение. Еще подумал, чего я как оглашенный тороплюсь? Добежал, доложил командиру полка о прибытии, кэп не предложил присесть, а посмотрел на полковника, находящегося в комнате. Тот внимательно меня осмотрел, а затем спросил, не представившись:

 — Откуда родом? — а когда услышал, что я сибиряк, улыбнулся и сказал: — Земляк, значит, а я из Новосибирска, а ты из каких мест?

— Из Алтая.

 — Бывал у вас, красивый край, замечательные люди, крепкие, работящие. Ты вот тоже богатырь, и фамилия у тебя подходящая — Великих. Кстати, у тебя какой рост?

 — Метр девяносто.

 — То, что надо, — полковник взглянул на кэпа, — оформляйте! Поедет со мной! — и, глядя на меня, скомандовал: — Двадцать минут на сборы и в мое распоряжение!

 — Разрешите обратиться, товарищ полковник!

— Не разрешаю!  Все узнаешь позже.

 Через пару часов езды полковник доставил меня в военный городок какой-то то воинской части, поселил в казарму, где уже находилось порядка трех десятков бойцов. Поразило, что все они были ростом с меня или выше. Через пару дней к нам прибавилось еще несколько человек, вместе с которыми паровоз помчал нас в сторону Союза. На родину! Через несколько дней, по прибытию, нас разместили в Подмосковье в военных казармах. Были сформированы подразделения. Здесь находились и летчики, и моряки, и пехота, словом, бойцы разных родов войск, все как на подбор рослые и мощные. Наконец-то нас построили и объяснили цель сбора: участие в параде Победы. Парад Победы — событие мирового масштаба, в грязь ударить нельзя, следовательно, нужно тренироваться, отрабатывать шаг, синхронность действий и все такое. Вот месяца два мы и готовились. А потом нам выдали новую форму, чтобы мы ее подогнали: ушили, прогладили, награды надели. Я прицепил свои медальки: у меня их шесть штук было да два ордена: Красной звезды и орден Славы третей степени, нашил две желтые нашивки по числу боевых ранений. А перед парадом нам вручали награды, награждал лично Михаил Иванович Калинин, всенародный староста. Бойцы по очереди входили в палатку, где он находился, получали от его помощника или ординарца, не знаю, коробочку с медалью «За отвагу» и протягивали руку для приветствия, которую Михаил Иванович пожимал. Нам было категорически запрещено сжимать его ладонь.

 — Ну, это правильно, иначе поломали бы деду руку. Он, вас сколько было, видно не одна тысяча богатырей.

 — Тьма! Тьма народу! Это только участников парада. Тысяч пятьдесят, не меньше. Много сводных полков. Одних музыкантов в оркестре тыщи две было. Как заиграли, аж мурашки по коже.
 
— А Сталина видел, Василий Михайлович?

 — Честно скажу, не видел. Был страх: не дай бог собьюсь с ритма или споткнусь. Хотя на репетиции не один десяток километров намаршировали. Ребята позже говорили, что Сталин стоял на трибуне.

 — После парада сразу дембель и домой? — Поинтересовался кто-то из мужиков.

— Я и сам так думал, что после парада на поезд и домой. Не тут-то было. Не повезло. Через два дня получил предписание на дальнейшее прохождение службы в Московском военном округе. И еще два года казармы, — фронтовик помедлил: — А может, повезло. Конечно, повезло, там я встретил свою Лидочку, вместе с которой и прибыл домой, да еще и с ее подругой. Ни разу я не пожалел о своем прошлом, никого не предал, кажется, никого и не обидел. Люблю свою семью, детей, внуков, село родное, район. А люди какие у нас хорошие! Золотые люди, могут и работать и отдыхать.

 — Василий Михайлович, я знаю, вас-то сильно обидели, даже из партии исключили.

 — Переживал я тогда крепко, ведь на фронте вступил в партию, перед боем. Ответственность взял на себя большую. Мы так были воспитаны, если коммунист, то значит — правильный, надежный, первый.

 — А за что исключили-то?

— После демобилизации я работал на колхозной пилораме бригадиром. Ребята в бригаде были работящие, дружные, всегда перевыполняли нормы. О нас часто в газете писали. Однажды меня вызвал парторг и сказал, чтобы я взял в бригаду парня, на что я ответил, что бригада укомплектована и нам никто не нужен.

— Ты не понимаешь ситуации. Он вернулся из мест заключения, отсидел пять лет. Нужно над ним взять шефство, принять в бригаду, как в семью, и перевоспитать. Он тебе ровесник.

— Меня, фронтовика, это сразу резануло: пока я три года воевал и еще два года служил, этот ровесник, братец, так сказать, если в семью хочет попасть, на зоне кантовался. Потом немного остыл, думаю, мало ли чего в жизни не бывает: — Разберемся! — согласился я.

 — На второй день привели нам этого работягу. Тщедушный паренек, весь в наколках, заявил вслух сразу, что пахать он не собирается, напомнил о лошадях, которые от работы дохнут. В обеденный перерыв куда-то пропал и появился только перед обедом следующего дня. Пытался я с ним поговорить по-хорошему, не понимает, даже послал меня подальше вместе с бригадой. Пришлось вразумить легким силовым путем, после чего он начал сыпать угрозами, умылся и пошел прочь. Ни на другой, ни на третий день на работе не появился. Затем приехал следователь и сообщил, что наш подопечный умер, предположительно от суррогатного спирта. Короче, какую-то гадость выжрал и концы отдал.

 Ну, а потом начались разборки. Обвинили в отсутствии дисциплины в бригаде, слабой воспитательной работе. В общем, на бюро райкома поставили вопрос о моем членстве в партии. Может, еще бы и простили, но когда первый секретарь задал вопрос о причинах низкой трудовой дисциплины и бардака во вверенном мне коллективе, меня разобрала злость и я ответил: «Товарищ секретарь, причина в том, что уж очень слабенький попался боец, не доработали мы».

 — В каком смысле слабенький? — нахмурился первый.

— В смысле, пить не можешь, не пей!

— Вот ты как заговорил, — взвился первый, — положи партийный билет на стол и вон отсюда!

— Я разозлился не на шутку: «А ты мне его выдавал? Нет! Мне его на фронте выдали, и не твоими лапами его заграбастывать!» Видели бы вы его лицо после моих слов, а я повернулся и вышел из кабинета.

— И на этом все?

 — Куда там. Не успел подойти к дому, как примчалась милиция и в прямом смысле слова отобрала партбилет. С работы тоже выгнали как какого-то преступника. Устроился в коммунальное хозяйство сначала сторожем, а потом, через годик, перевели рабочим на пилораму. Работа знакомая, здесь до пенсии и доработал. Сейчас с Лидочкой вдвоем занимаемся хозяйством, садом, внуков растим. Полинке вот помогали, чем могли: овощами, яблочками, праздники с ней отмечали вместе. В День Победы надевали награды, поминали оставшихся там, на войне. Короче, и плакали, и песни пели.

Василий Михайлович замолчал, понурил голову, и мужики заметили в его глазах слезы. Он, не стесняясь, вытер их тыльной стороной ладони, горестно вздохнул, затем спокойно и даже как-то отрешенно произнес: «Скоро Полю привезут, давайте приготовимся встречать».

 Через пару недель, находясь под впечатлением от рассказанного фронтовиком, Сергей Химич убедил мужиков написать письмо первому секретарю райкома с просьбой пересмотреть личное дело исключенного из партии Василия Михайловича Великих и вернуть ему партийный билет. Вскоре на имя заявителей поступил ответ следующего содержания:

«Бюро райкома КПСС, рассмотрев ваше ходатайство по поводу восстановления в рядах членов КПСС Василия Михайловича Великих, приняло решение: отказать, в связи с серьезным нарушением им устава партии, выразившемся в грубом проступке, порочащем звание коммуниста.

 Первый секретарь РК КПСС П.И. Мосолов».