Имаго или боги тоже бывают детьми. часть 1

ПРОЛОГ

Дверь с шумом захлопнулась, и под обрушившийся на город дождь вышел невысокий человек. Он со злостью пнул ржавую рамку для чистки обуви, чертыхнулся и хотел было, развернувшись, выдать целую тираду о том, что он думает и о газете, и о редакции, и о редакторе в частности, но лишь махнул рукой, плюнул на порог и повернулся в сторону улицы.

Сверху лилось как из ведра, а ведь ещё утром ничего не предвещало грозы. Зато теперь кругом сверкает, шумит, лужи пузырятся. Мужчина выглянул из-под бетонного козырька над входом в редакцию местной газеты, посмотрел наверх и скривился. Его лицо отличалось замечательной чертой: как бы он ни морщился, какую бы гримасу ни строил, всегда казалось, что он улыбается. Даже когда он был трезвым, как, например, сегодня. Только улыбаться-то было нечему. Во-первых, очередной провал. Все эти увиливания, отмазки… казалось бы, сейчас в прессе публикуют такую ахинею, такой бред, а вот честную статью напечатать отказываются. Прям возвращение к совку какое-то. Странная цензура. Во-вторых, дождь. А зонта у мужчины с собой не было — ну не подумал он даже об этом, выходя солнечным утром с рукописью из дома. Да и обулся он не по погоде. Вот и получалось, что домой возвращаться придётся мокрым насквозь, а потом сидеть у батареи сохнуть и обтекать. Во всех смыслах слова. Мужчина вжал шею в плечи, прикрылся листками, испещрёнными чёрными строчками и побежал по лужам под раскаты майского грома.

Добравшись до парадного, разочарованный автор неопубликованной статьи достал пачку «LD» синего, но тут же швырнул табачно-бумажную кашу в мусорный бак. Домой он возвращался в самом ужасном расположении духа.

— Здравствуйте, дядь Андрей! — по лестнице спускался соседский парнишка-третьеклассник. За ним следом шёл отец.

— О, Андрюх! А я как раз звонить собирался. Ну что, бабки возвращать когда собираешься?

— Здрасьте, здрасьте! — ответил он сначала мальчишке, а затем, переведя глаза на высокого, хоть и сутулого, но жилистого соседа, скривился, — Жека, отдам, отдам! Вот сегодня-завтра, ну, честно.

— Да харэ меня завтраками этими кормить — запарил уже! Вот если б не сын… втащил бы тебе сейчас!

— Понял, понял… Жень, да отдам я тебе, ну…

Но Женя только выдохнул и покачал головой, понимая, что денег он ещё долго не увидит, если вообще увидит. И они с сыном продолжили спускаться.

— Пап, а дядя Андрей меня обещал на гитаре научить играть. Купишь гитару, а?

— Какую гитару? Ты уроки сначала делай все вовремя. И четверть когда без троек закроешь, тогда и поговорим. Гитару ему…

Андрей уже не слышал этих слов, скрежеща ключом в замочной скважине. Он вошёл в прихожую и закрыл за собой дверь. Дома никого не было. Уже давно. Лет пять. На вешалке в прихожей одиноко висела затёртая кожаная куртка, на тумбочке у зеркала стоял стакан с пластиковой расчёской и одеколоном, обои на стенах стали сворачиваться нелепыми кудряшками. Вообще квартира напоминала Андрею бывшую жену, встречавшую его в клетчатом халате, уперев руки в боки, с огуречной маской на лице и с бигудями в волосах. Даже скрипучий паркет напоминал её голос.

— Ну нет сегодня ничего. И чё? — он порой говорил дома сам собой вслух, пытаясь создать иллюзию какой-то жизни. — Но жрать-то надо что-то? — и сам себе ответил, — надо. И жрать надо, и нажраться надо. Ну или просто нажраться. Да? — Андрей повернулся к зеркалу и всмотрелся в опухшее небритое лицо. — Мда, не щадит вас жизнь, Андрей Николаевич, не щадит! Она вас топит — но так и вы её топите! В тридцать пять Андрюха выплывет опять, — он весело причмокнул и пошёл в комнату к батарее, оставляя на полу мокрые следы. На белой решётке радиатора под окном было старательно выведено красными прописными буквами «Любовь». Но, как назло, отопление отключили, и «Любовь» больше не грела.

— А что у нас, Вера, сегодня на обед?

Алюминиевая кастрюлька с синей подписью «Вера» ответила гулким эхом.

— И ты меня не любишь, и ты меня не ждёшь. Значит, не судьба. Надежду разливают последней. Эй, Геннадий, — обратился он к увядающей герани на облезлом подоконнике, — тебе наливаю только чай! Хотя… дорого тебя чаем потчевать — водичкой обойдёшься. Я сам чаю выпью.

Андрей сполоснул грязный стакан и вылил воду в горшок с растением. На плите зашипела синяя корона газа, расплющенная цветастым чайником со свистком. Андрей смахнул с заляпанной клеёнки хлебные крошки в ладонь, вытряхнул в мусорку и уселся на жёсткий табурет, опустив голову на стол. Старая раковина жёстко гудела в ответ на капающую из крана воду. Совсем как жена на мозг. Чайник засвистел, и пришлось подняться, чтобы он, наконец, заткнулся. Чаю Андрею уже не хотелось, он готов был тут же уснуть. Но в животе что-то громко бурчало, холодильник пустовал уже несколько дней, а гречку варить было лень, так что пить. На столе вскоре задымилась белая чашка в крупный синий горох.

Андрей когда-то был писателем, увлекался журналистикой, потом решил уйти полностью в неё, отдавая предпочтение социально значимым статьям. Он всегда пытался равняться на Листьева, чуть позже обратил внимание на Парфёнова и Доренко. Но ему хотелось не выступать на публику, а именно писать статьи, да такие, чтобы брало за живое, чтобы читатели начинали думать, а не идти вслед за толпой, чтобы в стране просыпалась активная гражданская позиция. Иногда ему это удавалось, и что-то даже появлялось на второй полосе. Такими работами Андрей Николаевич Алексеев гордился, обязательно вырезал их и клеил на стену над кухонным столом, напоминая себе об очередном достижении. Но чаще происходило как сегодня. И тогда нужно было искать очередную шабашку. Хотя подработки требовались ему всегда. Порой это был какой-то мелкий ремонт, порой приходилось становиться грузчиком. Но, тем не менее, ему всегда хотелось создавать что-то красивое и полезное, ему хотелось творить. По вечерам он доставал с полки очередную книжку и пытался в неё погрузиться, пока какие-то мысли не уводили его внимание в сторону.

ЧАСТЬ 1

1

*Где-то в Петербурге

Старый фонд — это всегда какие-то проблемы. Жить в таких домах мало кому хочется. Хотя вот пенсионеры тяготеют к ним. Порою кажется, они созданы друг для друга: бородавки вздувшихся обоев, сухая шелушащаяся краска, запах старости, пускающие сквозняки окна… О, а старые деревянные окна заслуживают отдельного внимания. Как минимум перед наступлением холодов и во время проливных дождей. В таких домах, пожалуй, в каждой квартире есть заготовленный тазик у подоконника и десяток тряпок на случай очередного потопа.

В общем, селиться в этих пятиэтажках с миниатюрными комнатками, брежневках, хрущёвках или кораблях — весьма сомнительное удовольствие. Нет, конечно, это лучше коммуналок и одноэтажных глинобиток, но всё же современные дома, пусть даже с квартирами-студиями в растущих грибницах новых районов, пусть даже в человеческих муравейниках, куда приятнее и уютнее. Но чаще всего выбирать не приходится, и молодые люди живут там, где появляется первая возможность.

— Машенька, — раздался из кухни громкий со скрипом голос, — зажги, милая, колонку — ноги бы погреть, а то мочи моей нету. Гудят, проклятые. Опять, небось, к вечеру дождь будет. Ох, чёрт бы их побрал! Старость — не радость…

— Да, тёть Шур, хорошо. Вам в ванну набрать или в тазик? — ответила из кухни девушка, заправляя за ухо непослушную прядь жирных, словно в масле, волос. Она уже неделю не могла нормально помыться и привести голову в порядок — лекции с утра до вечера, ночью тоже надо учиться, а каждый вечер помощь престарелой тётушке, уборка, готовка и стирка. Александра Фоминична была из тех старушек, что каждую копейку считают и трясутся над последней мелочью в доме. Целофановые пакетики из-под сыра, семечек или тех молочных сосисок, что есть невозможно, но стоят по 43.50, она героически мыла губкой с дешёвым средством для мытья посуды и многократно использовала повторно, так что ни о какой покупке стиральной машины и речи не могло быть.

— Ой, нет, доченька, ты мне в тазик наберёшь да сюда поставишь, а я уж на тубареточке сяду, — из комнаты раздался протяжный стон, означавший, что тётя Шура повернулась со спины на бок.

Маша отставила веник с совком к стене, отогнав надоедливого Мурзика, серого дымчатого кота. В грязной, обшарпанной, поросшей грибком ванной, где даже находиться было неприятно, не то чтобы мыться, она открыла кран, пустив поток холодной воды. Где-то под раковиной валялся розовый пластиковый тазик, который ещё предстояло помыть. Девушка вышла на кухню и направилась к газовой плите, над которой, чуть выше откинутой к стенке белой эмалированной крышки, висела жестяная подставка для спичечных коробок: слева помещалась стопка новых, а справа, на облезшем язычке, вертикально стояла уже открытая. Из неё виднелись пять или шесть последних спичек. Маша вынула одну и чиркнула по сырой коробке, но головка размокла и отвалилась. Вторая и третья спички тоже не дали результата. Из-за стены доносилась музыка, топот и пьяные крики соседей. За окном и вправду небо затягивало тяжёлыми тучами, а ветер раскачивал последние ржавые качели. В голове пронеслось, что надо бы снять бельё с балкона. Тяжело вздохнув, девушка достала новую пачку, чиркнула спичкой, дала ей разгореться и уже потом осторожно зажгла газовую колонку — Маша всё никак не могла привыкнуть к этому раритету и каждый раз с опаской подходила к нему.

Жить с престарелой тётей Шурой, едва ходившей по дому, бедной студентке пришлось, поскольку денег на съём комнаты, не говоря уж о квартире, не было совершенно, а стипендии едва хватало на дорогу, скудный завтрак и кое-какой ужин. Зато вот тётушка готова была приютить у себя единственную доченьку своей младшей сестры, вырвавшуюся из провинции, чтобы учиться в престижной медицинской академии. Она даже в завещании переписала всё имущество на неё, но об этом никому не говорила — не хотелось старушке торопить последний час. И Маша жила у неё, готовила, убирала, парила ей ноги, ставила, когда нужно, уколы, бегала за лекарствами и каждый день слушала множество историй из жизни Александры Фоминичны, а также жалобы на докторов и соседей, на террористов и негодника Фимку, вновь уронившего ночью посуду. Маша поправляла: «Вы имели в виду Мурзика?», и тётушка, вздохнув, кивала, соглашаясь: «Да, да, Мурзик, Мурзик…». А к вечеру нужно было стелить постель, помогать укладываться тёте (она терпеть не могла разобранной кровати днём — вдруг гости придут?), садиться за конспекты и заниматься, заниматься, пока сон окончательно не оставит без сил, тогда уже перебираться на диван, чтобы вздремнуть несколько часов перед учёбой. И снова всё по кругу.

Маша легла в этот раз раньше обычного — уже к часу ночи она тихонько сопела. Вероятно, сказалась общая усталость, да и нервы перед экзаменом уже были на пределе. Голову она так и не вымыла, решив оставить это на утро. От окна тянуло прохладной свежестью после дождя. Дышалось легко и приятно.

Девушку разбудил тяжёлый удар в грудь. Маша даже закашлялась, рефлекторно пытаясь подняться, но ничего не получилась — сверху её что-то или кто-то придавил.

— М-м-му-урзик! Брысь! — сдавленным голосом просипела Маша, стараясь сбросить с себя толстого с огромными пушистыми мягкими лапами кота, но безуспешно. В темноте ей не удавалось ничего разглядеть в первые минуты после сна. Руки судорожно били воздух, не попадая по зверю. — У-у-уйди, кш! М-м-мур-рзик!

И только теперь она насторожилась. В эту минуту на кухне прекратился хруст. Обычно кот так хрустел сухим кормом. Ни в чём неповинного животного хозяйка гнала и ругала, находясь в другой комнате. От этого кот растерялся и перестал есть. А вот сама Маша в ту же секунду ощутила жуткий страх. Мурашки побежали по рукам, на голове волосы буквально стали дыбом.

— М-мурзик? — уже растерянно, но всё таким же сдавленным голосом прошептала девушка. Из кухни донеслись кошачьи шаги.

Глаза понемногу привыкали к темноте. То, что начинала различать Маша, пугало её всё сильнее. Прямо на ней, уперевшись маленькими мохнатыми ручками ей в грудь, сидел небольшой человечек, карлик, плотно сбитый, одетый в какое-то тряпьё, и смотрел прямо в лицо. Круглые птичьи глаза не моргали совершенно. Он весь был покрыт короткой густой шерстью, а из огромных торчащих ушей с отвисшими мочками росли длинные упругие волосины. От этого существа несло копотью и холодом. Каждый раз, когда его кряхтящее дыхание доносилось до Машиного лица, волосы её шевелились, и казалось, будто в них копошатся сотни вшей или блох.

— К-кто… — девушка попыталась спросить его имя, но, ещё не окончила вопрос, как в её голове пронеслось одно лишь имя. Фимка. Она была уверена, что его зовут Фимка.

Спросонья мысли путались, ей было страшно, дышать становилось всё тяжелее. Ночной карлик душил Машу, сдавливая грудь с каждым её выдохом. Морщинистое лицо этого существа не выражало ни единой эмоции. Маша никогда не была суеверной, но, похоже, это был домовой. Никакого иного объяснения ей не удавалось найти. После этой мысли неожиданно вспомнились слова тётушки, рассказывавшей нечто подобное. Она говорила, что нужно обязательно спросить, к худу это или к добру. Маша сделала над собой огромное усилие и прошептала: «К… к… х-х-ху-уду… и-и-или… к… к… до…»

Стеклянные глаза карлика вспыхнули, забегали по кругу, и он совершенно по-совиному ответил: «К ху! К ху! К ху-у-уду!», и в то же мгновение просто исчез. По коридору раздавались осторожные кошачьи шаги. Мурзик подошёл к дивану и, муркнув, прыгнул в ноги. Маша резко дёрнулась, поднялась, схватила кота и уже с ним спряталась под одеялом с головой, тихонько заплакав. Так она и уснула.

Будильник прозвенел ровно в 6 утра. Мурзик уже топтался, громко мурча, и тыкался холодным влажным носом в лицо. Маша быстро поднялась и побежала в ванную мыть голову, но спохватилась, метнулась на кухню, зажгла колонку и насыпала корма коту. В ванной она остановилась перед зеркалом, глядя на синие мешки под глазами и седую прядь волос, непослушно торчащую над правой щекой. На мгновение ей почудилось, что в зеркале отразилась фигура мохнатого карлика, и она, взвизгнув, обернулась назад. Но там никого не было. В квартире висела тишина. Кот мирно хрустел своим завтраком, вода била по старенькой ванне, гудела колонка, в комнате тикали часы. И всё. Всё было спокойно.

Девушка залезла в ванну и включила душ. Горячие струи упруго били по бледной коже. Маша вспенила шампунь на голове и закрыла глаза. В памяти снова всплыл ночной гость, она тут же смыла пену с глаз и отдёрнула шторку. Никого. Но страх не покидал её. Поспешно приняв душ, Маша выскочила из ванной и вновь огляделась. Всё как обычно. Она прислушалась. Всё так же тихо. Слишком тихо. Непривычно тихо. Девушка вбежала в комнату и стала пытаться разбудить старушку: «Тётя Шура! Тётя Шура!», но она была уже холодной.

2

«Итог. Черта. Финал.

Очередной виток замыкается в круг. Ещё один год завершается. А ведь их уже тридцать три, чёртовых 33 года прошло. Считай, полжизни.

А что есть, что осталось?

В прошлом году удалось за уши притянуть какие-то мелочные достижения — книжка там, какой-то духовный опыт, права и машина, которую в итоге разбил…

А в этом? Я скатился, обрюзг, запустил себя. Поделал что-то в приюте и в хосписе, наваял несколько рассказиков, немного заработал. И всё. Ничего для счастья, ничего существенного для окружающих. И, что самое страшное, стоило уйти из всех кругов, в которых некогда вращался, никто даже не вспомнил обо мне. Жёсткая пощёчина эго, удар по самолюбию.

Когда-то мне хотелось стереть личную историю, как учил дон Хуан у Кастанеды. Хотелось и перехотелось. А она сейчас берёт и стирается.

Кто-то скажет, что я индульгирую в собственной слабости. И будет чертовски прав. Это так.

Нужно это всё как-то кончать. А как? Болтовня про выход из зоны комфорта не котируется — туда бы ещё войти. Жениться? Снова? Гениальная мысль, вот только десять лет всё как-то бьюсь, словно горох о стену, а итог один. Чёрт знает что происходит.

Говорят, нет жизни без любви. Если не любишь своё дело, если не любишь близкого человека, если не любишь жизнь, страстно, ярко, жарко, то и не живёшь. Соглашусь с этим. А если вспомнить, что мёртвое не убить, то мой финал не так уж страшен — самоубийством его не назвать. Скорее пресловутое самоубийство происходило ежедневно все эти годы, час за часом. Я медленно убивал себя.

«Что это за мания у вас появилась на старость лет — кончать?» (с). Но кончать пора. И поэтому прошу прощения.

Во-первых, прошу прощения у всех и каждого, кого так или иначе задел или обидел, кому причинил боль или принёс неприятности.

Во-вторых, прошу прощения у тех, кого расстроят мои дальнейшие поступки.

Простите и прощайте.»



Записку Андрей оставил в соц. сетях, где и проводил большую часть свободного времени. Затем он надел идеально отутюженную белую сорочку, оставив верхнюю пуговицу не застёгнутой, повязал на шею узкий чёрный галстук, снял с крючка помятый плащ и просунул руки в рукава. Воротник, вздёрнутый коротким резким движением рук, картинно встал, готовый прикрывать шею от ветра.

Дверь щёлкнула, закрывшись, как думал Андрей, в последний раз. Ключ провернулся три раза и покинул замочную скважину.

По лестнице с третьего этажа так медленно спускаться ещё не приходилось никогда. Каждый шаг эхом отдавался в голове. В ночном подъезде лампочки тускло горели там, где их ещё не выкрутили, и света их едва хватало, чтобы различать ступени.

Наконец Андрей вышел на улицу. Промозглая предрассветная серость повисла над городом. Брызги света на мокром асфальте, в редких окнах, на фонарных столбах. На стенах домов и тротуарах трепыхаются тени раскачивающихся веток. Где-то вдали проехала «скорая». Мерзкий ноябрь.

Лужи заплюхали под ногами, в лицо ударили десятки ледяных иголок — буквально водяная пыль висела в воздухе, и ветер её швырял во все стороны. Андрей поёжился и скривился, ускорив шаг.

Идти пришлось недолго. Пустырь отделяли от его дома каких-то пара кварталов. Это место он давно облюбовал. Здесь никого не потревожит громкий хлопок. Тело найдёт во время утренней прогулки кто-то из собачников. Главное, что не дети.

Андрей остановился, держа руки в карманах плаща, и застыл в ожидании. Солнце должно взойти с минуты на минуту. И пускай за стеной туч его не будет видно, но Андрей хотел ощутить это мгновение восхода. Он крайне редко любовался закатами и восходами, но сейчас хотел в последний раз поймать этот момент, прочувствовать его всем телом.

Ветер трепал короткие упругие волосы, всаживал сотни водяных игл в шею и лицо, пронизывал сыростью и холодом до самых костей. Ожидание становилось нестерпимым.

В кармане пальцы обхватили холодную сталь. Он вынул ствол и равнодушно заглянул в чёрную пустоту. В голове проползла дурацкая мысль: «Сейчас оттуда вылетит птичка. Вся ирония в том, что как только птичка выскочит из пустоты, в эту самую пустоту отправлюсь я».

Холодная сталь упёрлась в нижнюю челюсть почти у самой шеи. От сырости и ветра тело уже начинало знобить. Рассекаемые машинами лужи на дорогах действовали угнетающе. Пожалуй, это самый подходящий день, чтобы свести счёты с жизнью. Впрочем, в Питере таких дней большинство. Неудивительно, что здесь так распространена депрессия.

Палец лёг на курок. Одно короткое движение — и всё прекратится. Все неудачи, вся это дряная жизнь, все эти недовольные люди останутся за гранью. И больше ничего уже не будет. Бездна. Пустота. Вакуум. Одно движение лишь.

Он набрал в грудь воздуха для последнего вдоха. Не верилось, что всё так может кончиться, что вот он, финал. Палец надавил на курок. Б-ба-а!

— Б-ба-а-а! — неизвестный низкий голос оглушительно пророкотал за левым плечом одновременно с выстрелом. От неожиданности он вздрогнул, дёрнув головой влево. Жгучая боль полоснула шею. В глазах всё померкло, ноги подкосились, и, летя в грязное месиво, Андрей слышал, словно через толщу воды последние слова незнакомца: «Вот это да! Ну ты даёшь! Нако…»

3

В голове шумело, словно кто-то на полную громкость выкрутил колонки на ненастроенном радио. Вокруг всё плыло, но Андрей был на ногах — неустойчивый, шатающийся, кем-то поддерживаемый, он всё-таки стоял.

«Чёрт! Даже сдохнуть не дают… Ну и какого же тебя сюда занесло?» — мысли тягучим потоком текли в гудящей голове. Похоже, когда он дёрнулся, пуля прошла намного ниже, и теперь правая сторона шеи невыносимо полыхала болью. И только что-то леденящее держало эту боль в узде, не давая Андрею рухнуть без сознания. Кто-то держал его, кто-то обхватил невероятно холодной рукой его шею.

«Что за чёрт?..». И тут же в голове его пропали все помехи, радио настроилось на нужную частоту, и тот самый низкий голос ответил: «Да!». Андрей не успел осознать происходящее и тут же нервно подумал: «Что „да“?». Голос в его голове прозвучал вновь: «Да! Именно так».

Андрей простонал, заваливаясь на бок, но ледяная рука держала его крепко, и он лишь скрутился, но не рухнул. Теперь он увидел того, кто его держал.

Изувеченное, располосованное шрамами голое тело от живота было покрыто густыми вьющимися волосами, к ногам переходящими в шерсть. Короткие округлые бёдра поросли жёсткой, местами свалявшейся, местами опалённой шерстью. Ноги заканчивались копытами, безостановочно месившими грязь. Между ног раскачивались две толстых шерстяных… Андрей вдруг понял — то, что подлиннее — хвост, а второе… Его тут же стошнило.

Теперь он решил, что всё-таки умер. И, несмотря на атеизм, он не пропал в бездонной пустоте, а отправляется прямиком в ад. Конечно, куда ему ещё? Он же самоубийца. От безысходности в голове всё закружилось, но неизвестное радио вновь выдало рокочущим голосом: «Нет. Не надейся даже!». Андрей с трудом повернул голову, чтобы увидеть рожу державшего его, но так и не разглядел ничего — перед глазами всё поплыло, и он провалился в пустоту.

4

— Вы живой? С вами всё в порядке? — женский голос звучал откуда-то сверху. Голова жутко раскалывалась, и глаза резало даже сквозь веки, словно от яркой вспышки. — Эй, мужчина!

— Да что с ним станет? Нажрался и валяется теперь. Совсем стыд потеряли!.. Работать бы шёл. Алкаш… — скрипучий голос, перемежающийся одышкой, лупил дробью, казалось, сверху и сзади.

Правая сторона шеи и головы буквально пылала болью. Тело всё ломило как от гриппа. Состояние напоминало чем-то ужасное похмелье. Андрей попытался пошевелиться, но сил едва хватило на то, чтобы ощупать грязь вокруг себя и жалобно промычать.

— Он живой!

— Конечно, живой, говорю ж — нажрался как свинья и дрыхнет в грязи. Свинья!

— Вы разве не видите, он же ранен, в него стреляли!

Андрей вспомнил, как и зачем он сюда пришёл. Если вдруг рядом найдут его ствол, ничего хорошего ждать не придётся. Ну и, как бы паршиво сейчас не было, а убираться отсюда нужно. Как же он мог так… эх, даже застрелиться нормально не сумел. Ну да чёрт с ним, нужно собраться с силами и подняться. В конце концов, он же стоял на ногах утром. Или это был сон? О чём речь, конечно, сон! Наверняка от боли крыша поехала.

Пока голоса шумели на заднем фоне, Андрей, кряхтя и поскальзываясь на холодной жиже, стал подниматься, одновременно пытаясь открыть глаза. Повернувшись со спины набок и оперевшись на правую руку, он всё же смог разомкнуть веки. Голова мгновенно закружилась, и он чуть было не рухнул обратно, но тонкие руки подхватили его и удержали. Поднять, конечно, не подняли, но и упасть не дали. И на том спасибо.

— Вам срочно нужно в больницу! Держитесь за меня, я вас дотащу до дороги, — худенькая девушка, казалось, верит в то, что говорит, но вот сил ей явно не хватало.

Андрей пытался перебирать ногами, но они его не слушались и сплетались, словно змеи. Противного старческого голоса больше не было слышно, и это радовало.

Сколько времени они добирались до дороги, сложно было судить, но, казалось, прошло не меньше получаса. Бедная хрупкая девушка тащила грязного ничего не соображающего Андрея с невероятным упорством. Он очнулся, сидя прислонённым к дереву у дороги. Высокая худая девушка в светлом пальто, уже заляпанном грязью и, видимо, кровью, выскакивала на дорогу в попытках остановить одну из проезжающих машин. Пока что все пролетали мимо, даже не сбавляя скорость. Девушка внешностью и движениями напоминала ласку. Андрею вдруг вспомнилось, как он видел бегавшего по двору зверька, такого же тоненького и длинного. Цвет пальто девушки, походившей на шкурку, придавал ещё больше схожести.

Наконец попытки увенчались успехом, и обочины притормозил несвежего вида accent. Девушка-ласка изогнулась, наклоняясь к опущенному стеклу, и что-то проговорила водителю. Через мгновение они оба уже подбежали к Андрею и тащили его к машине. Было даже что-то удивительное в том, как быстро водитель согласился.

Но когда пассажирская дверь открылась перед Андреем, удивление мгновенно пропало, сменившись смесью страха и отвращения. Салон изнутри был заляпан кровью, на заднем сиденье, запрокинув голову со свалявшимися в крови волосами, полусидел мёртвый ребёнок лет пяти. Лицо его было настолько изуродовано, что Андрей даже не понял, мальчик это или девочка. Оторванная женская рука торчала из-под водительского сиденья. Из салона пахнуло сладковатым запахом гнили. Андрея тут же вывернуло наизнанку. Желудок свело, спазм казался невероятно сильным, и почти сразу же Андрея вырвало, и он безвольно повис на тащивших его девушке-ласке и немолодом, плотного телосложения, водителе.

В следующий раз Андрей пришёл в себя, когда машина остановилась у ворот Елизаветинской больницы. Девушка, сидевшая всю дорогу с ним на заднем сиденье, казалось, совершенно не обращала внимания на эти реквизиты для какого-то триллера. Андрей повернулся и с ужасом обнаружил, что она сидит на ребёнке, рука которого торчит из-за её спины. Лобовое стекло машины тоже оказалось заляпанным кровью, и непонятно, как водитель вообще что-то мог видеть через него.

Дверь открылась, и Андрея вытащили из машины. Вокруг стояли кареты скорой помощи, сновали туда-сюда люди, среди которых был и утренний знакомый Андрея с поросшими шерстью ногами на копытах. В следующее мгновение всё закружилось и растворилось в мутной пустоте.

5

Он сидел на кушетке, отрешённо глядя в пустоту перед собой. Что с ним делали врачи, он не помнил. Безумная карусель суетящихся людей проносилась как в тумане.

Жизнь не удалось прекратить. Вся эта белиберда будет продолжаться и дальше. Кроме того, теперь придётся и с последствиями разгребаться. А ещё эта девушка. И что за чёрт её принёс? Она ж теперь с ним возится с той самой минуты, даже сейчас сидит и что-то эмоционально рассказывает врачу. Её длинные тонкие руки плясали в воздухе в активной жестикуляции, каштановые волосы струились по плечам и спине, и Андрей готов был поклясться, что слышал, как они шелестят, цепляясь за белую кофточку. Девушка-ласка временами оборачивалась к нему, бросая растерянную улыбку, и снова возвращалась к беседе. Странная она. Прицепилась и столько возится с ним. А ведь Андрей и имени её не знает.

По коридору разнёсся жалобный стон. Какой-то мужской голос проныл: «Пожалуйста, ну оставьте! Я не хочу!». Андрей повернулся на звук и увидел уныло плетущегося молодого парня в компании двоих в странных серых халатах. Что-то странное было во внешности и самих движениях страдальца. Руки его безвольно повисли, но совершенно не раскачивались при ходьбе. Ноги плелись, едва отрываясь от пола, чуть ли не скользя по нему. Голова — и тут Андрей понял, что было странного и отвратительного в виде этого парня — голова неестественно вывернулась на шее куда-то вбок, а половины лица просто не было, на его месте красовалось месиво из раздробленных костей, кусков кожи и кроваво-серой массы. Никто из окружающих не обращал внимания на бедолагу, пока его вели через весь коридор.

— Жуткая авария. Не повезло ему, конечно. И чего он так цепляется? Неужели не понимает, что ни прежней, ни просто нормально жизни у него не будет? Странный парень.

Андрей обернулся. Справа от него сидел неопределённого возраста сухой и сутулый мужчина с перебинтованной грудью и правой рукой, седую голову поддерживал воротник. Как незнакомец здесь оказался, Андрей так и не понял, но воняло от него сыростью и гнилью так, что Андрей невольно скривился, заткнув нос и зажмурив глаза. Когда же он открыл их, никого рядом не было, но зато к нему приближалась девушка с каштановыми волосами и манерами хищного зверька.

— Всё, пойдём! Доктор сказал, что тебе ничего не угрожает, и ты скоро будешь в порядке.

6

Когда они вышли к проспекту, сверху повалила снежная каша, холодная и мокрая, лужи под ногами загустели, превращаясь в липкое месиво. Они шли медленно, его тело всё так же ныло, а в голове продолжало шуметь. Девушка молчала, лишь изредка поднимая вопросительный взгляд, стараясь заглянуть ему в лицо.

Ещё несколько часов назад Андрей надеялся, что больше никогда уже не увидит этой осточертевшей ему мерзкой серости, а теперь предвкушал появление снега. Он поймал себя на мысли о чистом белом покрывале, укутывающем город, о медленно опускающихся лёгких хлопьях, о хрустящем морозе и мягком свете фонарей, превращающем всё это в детскую сказку.

Андрей вдохнул, готовясь задать вопрос — пожалуй, стоило бы узнать имя девушки, возившейся с ним всё утро.

— Спасибо вам. А как… — он повернулся, но рядом никого не было. Андрей стоял один на грязном тротуаре, рядом, шумно рассекая лужи, проносились машины. Его снова бросили. В очередной раз. Он шумно выдохнул и уставился в пустоту.

Нужно было решать, что делать дальше. Внутри поселилась какая-то пустота. Он уже принял для себя решение умереть, но теперь, когда этого не случилось, когда пришлось смириться и продолжить тянуть унылую лямку, всё стало ещё более непонятным и бессмысленным. И он побрёл, угрюмо глядя под ноги.

Андрей обнаружил себя сидящим на скамье в каком-то парке. Как он здесь оказался и давно ли сидит, понять было сложно. Ноги устали и промокли, холод пронизывал их насквозь. Андрей поднял левую руку, чтобы взглянуть на часы. Стрелки дешёвеньких Orient застыли на цифре 8, а стекло пошло трещинами. Телефон окончательно разрядился. Андрей совершенно потерялся во времени, да и с местом тоже было не совсем понятно. Явно вечерело, но рядом в парке никого не было, если не считать пары-тройки прохожих и одинокой старухи на скамейке метрах в тридцати от него.

Женщина сидела, скрючившись в неправдоподобной позе, и содрогалась. Казалось, она рыдает. Мимо неё прошла пара, не обратив на старуху никакого внимания. Послышались сдавленные стоны и всхлипывания. Андрей от неожиданности вздрогнул. Бабушка, заламывая руки, откинулась назад и горько завыла. С ветки по соседству взлетела ворона, недовольно каркнув, а медленно удалявшиеся прохожие так и не оглянулись.

Что-то в этой сцене было странное и пугающее. На стариков в наше время всё реже и реже обращают внимание, их проблемы остаются с ними. Люди игнорируют старость и всё, что ей сопутствует. Гораздо проще закрыть на это глаза, чем возиться с дряхлеющими и выживающими из ума. А уж если бедолагам не удалось собрать к старости какой-то капитал или обзавестись уютной квартиркой, шансы на заботу или хотя бы небольшое внимание от родственников катастрофически тают.

Смотреть на трясущуюся старушку Андрей долго не мог и в конечном итоге, поднявшись, направился к ней. Женщина рыдала, не успокаиваясь. В тусклом свете горящих вдали фонарей она казалась неестественно бледной. Её жиденькие волосы, забранные в крысиный хвост, лёгкие туфли на ногах и десяток надетых поверх друг друга кофт вызвали у Андрея отвращение, но всё же он приблизился и обратился к ней.

— Женщина, вам плохо? Могу я чем-нибудь помочь? — голос его прозвучал глухо и растерянно, теряясь в горьких всхлипываниях старухи.

— Эй! — он протянул руку и приблизился к ней вплотную, готовый коснуться её плеча, — бабушка?! Как вас… — но вопрос застрял где-то на зубах, смешавшись с мерзким запахом и привкусом лекарств, спёртого воздуха и старых отсыревших тряпок. Андрей отступил было назад, но поняв, как это нелепо, всё же дотянулся до старушечьего плеча. — Что с вами?

Женщина мгновенно застыла, уставившись обезумевшим ничего не понимающим взглядом на него. Колючие глаза вцепились, словно рыболовные крючки, намертво и в то же время недоверчиво. Одинокая старуха изучала незнакомца, одёрнувшего её на улице.

— Ты кто?

— Андрей… Вам помочь? Что с вами?

— Ты что, меня… — она с нарастающим недоверием смотрела ему в лицо, — ах, ладно! Зачем ты здесь? Что тебе от меня нужно?

— Мне ничего не надо, — Андрей обиженно начал защищаться, — просто вы здесь сидели одна и… плакали… я решил подойти поинтересоваться, не нужна ли какая-то помощь. У вас всё в порядке?

— В порядке?! Да ты что, — взвыла скрипучим голосом старушка, — издеваешься, что ли? Ты что, не видишь? Как может быть в порядке?!

Очевидно, она была не в своём уме, и Андрей пожалел, что подошёл к ней. С другой стороны, оставлять её здесь в таком состоянии не стоит, подумал он.

— Как вас зовут?

— А то ты не знаешь! — злобно прокричала она. Андрею стало не по себе.

— Но я вас ведь впервые вижу. Говорю же, случайно оказался рядом и решил подойти спросить.

— Спросить решил! А то как же! Конечно! А то, что племяшку мою теперь одну оставили — об этом спросить не захотели? О ней вы не подумали? Что девчонка теперь одна в этом городе остаётся — об этом вы спросить сначала не решили, а? Мне её ещё надо на ноги поставить, вырастить, а потом уже… Эх вы! — и она вновь зарыдала.

— Извините, — смутился Андрей, — вы говорите, у вас племянница одна? Где она?

— Что? Ирод! Её не троньте! Вам что, меня мало?

— Я… вы не так… — он отвечал запинаясь, не понимая, что несёт эта старуха. — Я хотел предложить… Пойдёмте я вас к ней отведу. Давно вы здесь сидите?

— К ней? Как? — женщина уставилась на него обезумевшими глазами. — А ты можешь?

— Ну… — он замешкался, пытаясь найти какой-то подвох. Что-то явно было не так, это плавало на поверхности, но что именно — он никак не мог понять. — А почему нет? Пойдёмте. Скажите, куда, и я помогу вам дойти.

Старушка поднялась, искоса глядя на Андрея, и медленно направилась в ту сторону, откуда доносился шум машин. С неба посыпались крупные комья мокрого снега. Мягкий жёлтый свет фонарей заливал дорожки. Где-то вдали пролаяла собака. Они шли не спеша. Он старался не смотреть на неё, она же не отводила от него колючих глаз. Но оба не проронили ни слова.

В голове у Андрея до сих пор стоял шум радиопомех. Только в тот момент, когда он предложил старушке проводить её до дома, шипение приостановилось, и знакомый голос произнёс одно лишь слово «Да», а затем шум возобновился.

Через четверть часа они подходили к старенькой кирпичной пятиэтажке с обшарпанными стенами, маленькими окнами и бельевыми верёвками на балконах. Унылый палисадник оказался заставлен жуткими фигурами гномов и сказочных героев, больше подходящих для съёмок сцен в фильмах ужасов. Грязь и редкие голые палки кустарников ещё больше нагнетали обстановку. Единственным светлым пятном среди всего этого было подобие лебедя, вырезанного и свёрнутого из старой покрышки, выкрашенной в белый цвет.

Старушка, несмотря на свой возраст, довольно бодро двигалась, всё так же неотрывно глядя на Андрея. Ему показалось, будто его подозревают минимум в убийстве с отягчающими. Они подошли к подъезду с открытой дверью. Навстречу им выходили друг за другом люди со скорбными лицами, кто-то даже со слезами. Андрей осторожно шагнул внутрь вслед за странной старухой.

В подъезде пахло сыростью и гнилью. В тусклом свете одинокой лампочки, расположенной этажом или даже двумя выше (здесь её, видимо, по старой привычке выкрутили или просто разбили), Андрей различал какую-то сине-зелёную водянистую поросль на стенах, раскачивающуюся, словно водоросли. По лестнице пробежал мальчишка в смешной цветастой шапке, и поросль потянулась в его сторону, словно стараясь ухватиться. К Андрею она оказалась более спокойна, старушку же и вовсе будто не заметила. Андрей поймал себя на том, что воспринимает это безумие как должное и удивляется лишь отношению неведомой фантастической дряни на стенах к разным людям.

Они остановились напротив двери с номером 29. Старушка мялась в нерешительности. Её взгляд смягчился и теперь уже скорее казался умоляющим. Андрей, не долго думая, нажал на кнопку звонка. Раздался противный громкий треск. Вскоре за дверью послышались тихие шоркающие шаги, и дверь распахнулась.

Им открыла молодая не то чтобы красивая, но милая девушка, помятая, уставшая, с тёмными мешками под глазами и печатью скорби на лице. Соломенные волосы её рассыпались по плечам, словно придавленным тяжким грузом.

— Ма-а-ашенька… — протянула жалобно старушка, но девушка не ответила, а, отступив в сторону и всё так же не поднимая понуренной головы, предложила жестом войти. — Машенька, детка, да что ж это…

Девушка, шмыгая носом, постаралась незаметно стереть с лица слёзы тыльной стороной ладони, но Андрей всё же заметил. Она плакала явно очень долго.

— Маша… ваша тётушка… — начал было он, но девушка не выдержала и, извинившись, бросилась в сторону. Хлопнула дверь и зашумела вода, но даже это не заглушало её всхлипываний.

Андрей потянулся, чтобы закрыть дверь, и, обернувшись к зеркалу напротив входа, застыл в недоумении. В отражении он увидел помятое осунувшееся лицо, сливающееся по цвету с воротником рубашки. Растёкшееся пятно уже потемнело. Рукава плаща были вымазаны коричневой грязью. Но это не так волновало Андрея, как то, что старушки в отражении не оказалось. Он повернул голову — та всё так же стояла рядом и, рыдая, тёрла мокрые глаза.

На кухне что-то загромыхало, и послышались осторожные тяжёлые шаги, медленно приближавшиеся к прихожей. Старушка, всхлипнув, подняла голову и окликнула: «Фимка?».

Довольно странное имя, редкое в Питере. Андрею сразу представился невысокий плюгавенький мужичок в очочках, и вспомнился анекдот: «Фима, если вам нечего бросить к ногам женщины, то я вас умоляю, хоть сами там не путайтесь». Шутка была совершенно некстати, но имя и походка вразвалку вызвали именно эти ассоциации.

Маша продолжала всхлипывать в ванной, не обращая ни на кого внимания. Шаги затихли где-то совсем рядом. Ожидание повисло в воздухе. Андрей медленно переводил взгляд со старушки на зеркало, а затем на дверь в ванную, в сторону кухни и обратно. Он поймал себя на том, что шум в голове снова пропал, и только где-то на дальнем фоне гудело тяжёлое «Бо-о-о-у-у, бо-о-о-у-у…». Воздух, казалось, стал гуще и начал вибрировать. Андрей только сейчас заметил, что странные водоросли, колыхавшиеся на стенах подъезда, покрывали и обои в квартире.

Со стороны кухни воздух задрожал, словно плавясь в летнюю жару над асфальтом. В прихожую медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, вышел карлик. Сходство с героем анекдотов заканчивалось на росте и торчащем пузе. Фимка оказался с головы до ног покрытым густой шерстью, он был одет в жуткое старое тряпьё, из-под нахмуренного лба на вошедших взирали два огромных птичьих глаза. Он изучал Андрея, принюхивался и по-собачьи водил несуразно-большими ушами. Карлик приблизился вплотную и, наклонив голову набок, бросил недоверчивый взгляд снизу вверх.

В происходящее верилось с огромным трудом. Андрей зажмурился и потряс головой, вновь открыл глаза. Жуткая фантасмагория никуда не пропала, и он страдальчески застонал. В зеркале из них троих по-прежнему отражался он один.

— Кх-кх… — Андрею показалось, что карлик задыхается, — кх-кхх… кто т-ты? — Фимка не то кашлял, не то кудахтал. Острый взгляд впился прямо в глаза Андрею.

— Здравствуй… те… — протянул он наконец. Я Андрей… писа…

— Кх-кх-кхто т-ты? П-по-ч-че-му ви-дишь? — странное существо выговаривало каждый слог, будто откашливаясь. — Т-ты н-не мёртв. П-по-ч-че-му?

Всё снова завертелось, мысли спутались, страх смешался с непониманием. Андрей обхватил руками голову, готовый смачно выругаться, но вдруг из гудящего на дальнем фоне «Бо-о-о-у-у», словно сгущаясь, вышел на первый план уже знакомый голос: «Слушай. И говори».

Он открыл глаза. Старушка в недоумении смотрела на него. Карлик ждал ответа, не отводя глаз. Андрею вспомнилась ревущая в ванной девушка, и он попытался представить её реакцию, когда та выйдет и увидит всю троицу. Интересно, водоросли на стенах она тоже видит? А может, это вообще здесь всё в порядке вещей? Вопросы сыпались градом с разных сторон, но размышления прервал настойчивый Фимка.

— Отвечать собираешься вообще? Кто ты и почему видишь нас с ней, почему не мёртв? — теперь карлик говорил совершенно нормальным голосом, что ввело Андрея в окончательный ступор.

— Да я… это… Андрей… писатель… да, я хотел застрелиться, но… мне помешали, и я только поранился… потом… он поднял, — перед глазами снова встал образ странного существа с копытами и бурой шерстью на ногах, — что вы… — карлик до боли сжал его ладонь мохнатыми ручками, взгляд его на время стал стеклянным.

Андрей, и до того с трудом выдавливавший из себя путанные слова, окончательно умолк. Глядя на застывшие глаза и едва шевелившиеся губы карлика, он слушал. Каждое слово будто впечатывалось ему в голову, но смысла, как бы ни силился, уловить не мог. Карлик читал нелепые стихи:

Тебя безумно жаждет

Нечистый во плоти.

За ним иди,

Покуда он в пути.

Спасает проводник

От гибели ужасной.

Фимка закончил и отпустил руку Андрея, но всё так же пристально смотрел в глаза. Старушка внимательно наблюдала за обоими, медленно меняясь в лице.

— Это что получается, он не из тех, кто меня?..

— Нет, он жизни не лишает, но он сможет переправить тебя, — ответил карлик. — Так значит, ты будущий проводник, — обратился он уже к Андрею. — Да, это хорошая новость. И плохая.

— О чём это вы? Что всё это значит? Какой ещё проводник? Куда переправить?

— Ты же сам сказал, что ты застрелился, и тебя вытащили. Вот. Что непонятного? Ты чем слушал вообще? Ох, даже выбрать смышлёных уже не могут! Олухи одни, а потом разгребать за ними приходится. Из века в век одно и то же, одно и то же…

— Так, стоп. Погодите. Да, я видел какого-то… чёрта… мерзкого вида он был. Да, я сказал, что меня спасла девушка. Но мы даже не общались толком, она ничего не объясняла!

— Проводник-женщина! Когда такое было? Подумать только, до чего докатились! Не мудрено, что не объяснила. Нельзя на женщин полагаться в таких делах, — он смерил равнодушным взглядом вспыхнувшую было злобой старуху и продолжил. — Тебе надо найти проводника и перенять всё. Странно, что до сих пор ты ничего не знаешь. Ты либо тупой как валенок, — карлик повысил голос чуть ли не до крика, — либо и впрямь всё нынче пошло наперекосяк. — Фимка снова говорил ровно и спокойно. — Ты должен найти своего проводника и как можно скорее. На тебе метка Нечистого, — он ткнул пальцем в левый бок, глаза Андрея округлились от вспыхнувшей под рёбрами жгучей боли, — это нехорошо. Он тебя не оставит просто так.

— Да на кой ляд я ему сдался?

— Дурень ты глухой! Сказано же — тебя выбрал Проводник, теперь и ты будешь души переправлять между мирами. А они ему нужны, естественно. Глупо было бы не воспользоваться шансом и не заполучить такую золотую жилу.

— Это что, типа личного дилера свежих душ для Ада? — усмехнулся Андрей.

— Можно и так сказать. Хотя с таким идиотом не много удастся насобирать.

— Так, ну хватит уже оскорблений! Никто ничего не объясняет, вокруг происходит чёрт пойми что, а потом попрекают…

— «Хватит оскорблений», — передразнил его карлик, — попрекают его, видите ли!

— Эй! — перебила их старуха, — пока вы тут выясняете, кто прав, кто виноват, мне-то что делать? Я не собираюсь торчать в этих трущобах вечно! Я племянницу, конечно, люблю, но это же невыносимо, смотреть на неё, на своё тело, ещё и на свои похороны, прости Господи!

— Придётся тебе ждать, пока наш неуч не переймёт всё, что должен. А это, чую, будет не скоро. Так что, Александра Фоминична, располагайся и чувствуй себя как дома, — Фимка кудахтающе рассмеялся. — А ты поторопись с поисками, пока тебя самого не нашли.

— Хотя бы куда мне идти? Я же понятия не имею, где теперь её искать!

— И в самом деле, дурень, — буркнула старуха. — Проводник приходит за умершими. Где смерть — там и он.

— А не найдёшь — ступай к Бояну в старый парк. Глядишь, он и вразумит тебя. Пойдём со мной, Фоминична. Утомил он меня.

— К какому ещё Бояну? Эй! — Андрей пытался окликнуть карлика, но тот, не оглядываясь, прошаркал по коридору и скрылся за углом кухни. Старуха прошла за ним следом. Она обернулась, словно хотела что-то сказать, но только махнула рукой и поплелась дальше. — Эй, Фимка! Чтоб тебя…

— Мурзик, — послышалось из ванной.

— Что, простите? — растерянно переспросил Андрей.

— Его зовут Мурзик. Странное вообще имя — Фимка. Хотя, тётя Шура тоже иногда его так звала. Эй, Мурзик, кс-кс-кссс! Иди ко мне!

Из ванной вышла заплаканная девушка, а навстречу ей засеменил упитанный кот. Пушистый хвост полосатой трубой отёрся о ноги хозяйки.

— Извините, — всхлипывая, произнесла девушка, — мне нужно было… — она отёрла тыльной стороной ладони очередную слезу, катившуюся по мокрому лицу, — сегодня тяжёлый день. Надо готовиться к похоронам. — Она зажмурила глаза, сглотнула и глубоко вдохнула. — Вы знали мою тётю? Сегодня многие приходят попрощаться. Проходите — она в комнате лежит. Меня Маша зовут, — она говорила, временами хлюпая носом. — Воды хотите?

— Нет, спасибо. — Андрей непроизвольно шагнул в сторону комнаты. Он не сбирался туда входить. Он догадывался, что увидит там, и ему этого не хотелось. И всё же он вошёл.

На койке лежала бледная старуха. Нос уже осунулся, черты лица заострились, рот скривился в жутком выражении, но это была она. Александра Фоминична, вроде бы назвал её карлик. Три минуты назад они вдвоём ушли на кухню, а теперь Андрей видит здесь её тело. Чёрт знает что происходит. В голове творится какой-то хаос. Этого всего просто не может быть.

И всё-таки он здесь. Его привела в этот дом, в эту квартиру старуха, мёртвое тело которой сейчас лежит прямо перед ним. От неё он услышал имя девушки ещё до того, как та представилась. А весь этот разговор с мохнатым карликом? Сколько он длился? Неужели Маша ничего не слышала? Напротив, такое ощущение, что она заходила в ванную меньше, чем на минуту.

— Маша, мне Александра Фоминична рассказывала о вас. Я… просто… я хотел выразить свои соболезнования. Мне очень жаль.

— Мне тоже. А как вас зовут? Откуда вы её знали?

— Это запутанная история, — задумчиво протянул Андрей.

— Хорошо. Похороны послезавтра. Вы придёте?

— Возможно.

Он попрощался и вышел на улицу, не обращая внимания на странную поросль на стенах, колышущуюся и тянущуюся к людям. Во дворе как ни в чём ни бывало бегали дети, весело перекрикивая шумевшие вдали машины.

7

Несмотря на пронизывающий холод и валивший с неба мокрый снег, домой он не спешил. Наверное, стоило бы выспаться после всего этого, дать голове, в которой по-прежнему шумело, хоть немного покоя, привести мысли в порядок, но возвращаться в свою квартиру не хотелось совершенно. Напротив, казалось, что-то отталкивает его, будто там есть нечто противное, что-то, чего он не хочет больше видеть.

Бредя вдоль дорог, по тротуарам и узким улочкам, Андрей спрашивал себя, что делать дальше, куда идти. Разбираться со всем, что наговорил ему карлик, не было особого желания, с другой стороны, слова про Нечистого и его метку пугали. Если это правда, то нужно понять, что делать дальше. Искать смерть или искать какого-то непонятного Бояна? Бред, конечно. Но для начала вообще стоило понять бы, что это такое с ним творится.

Абсурдность происходящего вызывала огромные сомнения в реальности всего этого. Засела твёрдая мысль, что поехала крыша. Ну это очень даже вероятно. Просто нервный срыв, просто писака-неудачник тронулся под конец. Прекрасный финал никчёмной жизни. Просто сказка.

Андрей покрутил это слово в уме, медленно и задумчиво произнёс его вслух, будто пробуя на вкус. «Сказка. Сказ-ка. Ска-а-а-азоч-ка-а… Привидения, домовые, мёртвые, живые…».

Он отряхнул от снега скамью и осторожно присел. В свете зажжённых фонарей мокрые хлопья причудливо сверкали, опускаясь на землю. Андрей смотрел на снег, липнувший к одежде, скамейке, деревьям и думал, что всё это бред, думал о том, как же всё-таки хорошо, что ему помешали застрелиться, что он всё же остался здесь, что он живой.

«Тсок! Роко-токо-ток!» — послышалось за левым плечом. Краем глаза он заметил, как скользнула лёгкая тень где-то рядом. «Тсоко-ток!». Андрей медленно повернулся и увидел сидевшую на соседней ветке белку. Она с любопытством рассматривала его с ног до головы, заглядывала прямо в глаза и, казалось, чего-то ожидала.

— Что, — ласково спросил Андрей, — кушать хочешь? Извини, мне нечем тебя угостить. Нет у меня ничего.

Зверёк всё так же сидел, не двигаясь. Тёмные бусинки глаз будто сверкали в тусклом свете фонаря.

— Тсок! Тсоко-ток!

— Я же говорю, мне нечего тебе дать. Хочешь, могу рассказать тебе сказку.

— Можешь не трудиться, — ответила ему белка тоненьким, но мужским голосом, — а если жаловаться хочешь, то это не ко мне.

Андрей уставился на зверька округлившимися глазами. Происходящее всё больше и больше напоминало сказку, вот только от этого становилось жутко. Он сглотнул и набрал воздуха, чтобы что-то сказать, но слова в горле стали мёртвым комом.

— Сначала ты идёшь меня искать, а затем, найдя, не можешь и слова выдавить. Сказки он надумал рассказывать! Ты научись хотя бы спрашивать.

— Ты… кто?

— Я.

Андрей, зажмурив глаза, поморщился, а затем нервно замотал головой. Пушистый зверёк по ветке пробежал к стволу, описав спираль, вскарабкался наверх, спустился с другой стороны и прыгнул на правое плечо ошарашенного Андрея.

— Как ты..? Нет, я ничего не понимаю!

— А ты меньше мыслями растекайся! — ответил зверёк на плече.

— Чем больше они бегают, тем меньше ты понимаешь, — раздался ещё один голос сверху.

— Что?

— Суетиться-то перестань уже! Эй, мысли в кучу собери! — очередной голос послышался снизу, от корней дерева. — Да сосредоточься ты уже наконец!

Через минуту вокруг Андрея носилась целая свора белок. Они бегали вверх и вниз, скакали с ветки на ветку, они будто бы растекались мелкими шкурками по дереву и сотней одинаковых голосов стрекотали всё громче и громче: «Соберись!», «Не бегай!», «Кто это?», «Останови!», «Стой!», «Я!».

Наконец он не выдержал и, зажав уши ладонями, закричал во всю глотку: «Хва-а-атит!». Эхо прокатилось над ночным парком. Потревоженные птицы, недовольно гаркнув в ответ, взлетели с насиженных ветвей. Проходившие мимо прохожие, бросили косые взгляды и свернули в сторону. Повисла глухая тишина.

Андрей открыл глаза. Рядом сидел бородатый старик в поношенном пальто и внимательно изучал его. Выглядел он странно: морщинистая, сухая, похожая на дубовую кору, кожа на лице, длинные седые волосы и невероятно живые тёмные, даже чёрные глаза, совершенно молодые глаза. Вытянутое лицо казалось ещё длиннее из-за серовато-рыжей бороды.

— Орать-то зачем было? Распугал всех вокруг только. Эх ты… — старик задумчиво уставился куда-то вдаль.

— Извините… А… как вы здесь оказались?

— А я уже давно здесь.

— Как-то я вас не видел, — Андрей помотал головой, — что-то мне не хорошо в последнее время, — при этом он осознал, что шум и помехи в голове пропали, стало тише.

— Весьма заметно, юноша. Ты бы меньше дёргался, а больше делом занимался — всяко полезнее. И для тебя, и для окружающих.

— Если бы ещё понять, каким именно делом. Чёрт знает что вообще происходит.

Старик укоризненно посмотрел на Андрея, во взгляде этом было что-то от отца, услышавшего, как его ребёнок матерится. Он покачал головой.

— Не хорошо это, не надо так. И что ж у тебя такого происходит, расскажи-ка мне?

Андрей уже приготовился пересказать события последнего дня, но лишь, тяжело вздохнув, поджал губы и уставился на снежную кашу под ногами. Старик ведь может принять его за сумасшедшего. Хотя, возможно, это и не так далеко от истины. Правда, есть вероятность, что и этот внезапно появившийся дед сам имеет отношение к происходящему безумству. Ну или нет. Во всяком случае, трепаться открыто о подобных вещах с первым встречным не лучшая идея.

— Знаете, всё пошло наперекосяк. Жена ушла к другому. С работой не клеится — ни одни из моих статей в последнее время никому не нужны. Денег нет. Жизни нет. Любви нет. Одни только неудачи. Сплошные неудачи. Достало всё. Решил даже застрелиться. Но и тут не получилось, — он непроизвольно потянулся к ране на шее, — не дали.

— Знаю, — ответил незнакомец. — Но я уже сказал тебе, если захочешь жаловаться, то это не ко мне.

— Как? То есть вы — это и есть… Нет, — он замотал головой, обхватив её руками, — чёрт возьми, бред какой-то. То есть это я с вами тогда разговаривал? А мне казалось, что это… Нет, точно бред какой-то!

— Ну, во-первых, да, со мной. Во-вторых, не всё, что видится странным и непонятным, бред. А в-третьих, я же уже сказал, что не надо чертыхаться. Плохо это. Вот послушай-ка сказочку, раз так не понимаешь.

Жил у нас в Епихино мужичок один. Никто по имени его не звал, да по батюшке не величал. В поле редко он бывал, зато охоту да рыбалку страсть как любил. Бывало, глянешь в окошко спозаранку — а он добычу уж тащит. Довольный идёт, бородёнку чешет, глазами хитро так косит да улыбается и что-то себе под нос приговаривает.

Вот только никто не любил мужичка этого. А всё потому, что ругался да чертыхался он с утра до ночи. Только от него и слышали: «О, чёрт возьми, вот так щука!». Или: «Чёрт бы меня побрал, такого лося и не видывал я ни в жизнь!». Или… Ох, да как он только ни ругался! Бабы бранили его, мужики смеялись, а он, знай себе, ходит да чертыхается, всех к чёрту шлёт на куличики. Вот и жил бобылём, и никто его на Пасху не позовёт, никто с Рождеством не поздравит.

Случилось как-то, ехал путник на лошади мимо дома его, а мужик из леса шёл, смурной, голову повесил, да бубнил под нос опять невесть что. Увидал он всадника, весь загорелся, подбежал и кричит:

— Чёрт меня побери, какой жеребец! Мне б такого, я б скакал на нём — от копыт бы искры летели!

— А что, — ответил путник, — это можно! Будь по-твоему!

Не успел мужик ничего ответить, а путник так хлестнул коня по крупу, вздыбился тот, заржал и закрутился на месте. Налетел вдруг ветер, взвился вокруг жеребца и понёсся по дороге, взметая всё, что на пути попадалось.

Глядит мужик — а вместо коня там уж черти кувыркаются, рвут клочки друг с друга, бодаются, грызутся и ржут по-лошадиному. Налетели они на него, сцапали в круговерть свою и стали гонять. Да так и загоняли бедного до смерти. Выскочил мужик, вырвался из адской чехарды да помчался домой к себе. Бежит он, а из-под ног его искры летят, пламя полыхает. Забежал домой — уж и дом от следов его огнём занимается. Стал мужик головёшки из дому на улицу таскать, а за ним всё новое загорается. Бегает мужик, а черти ржут, потешаются.

Увидали соседи пожар, стали тушить — кто водой, кто песком, кто землёй присыпает. А как потушили, мужика того найти не смогли. И никто его больше не видывал. Схватили его черти и забрали к себе. Так и прозвали с тех пор мужика Хватом.

И теперь, как вспыхнет где пожар, всякий видит Хвата, который бегает да головёшки таскает, под нос себе чертыхаясь.

— Хм, занятная сказка, — усмехнулся Андрей, заглядывая в чёрные глаза старика. — Я понял вас. Постараюсь не стать Хватом.

— Нет, Андрюша, Хватом-то тебе не суждено быть, а вот с чертями водиться не стоит. Берегись Нечистого.

— Откуда вы знаете меня и что мне суждено? Дайте-ка угадаю, вы — Боян?

— Да, иногда меня и так называли. А ты слишком много спрашиваешь бесполезных вещей. Научись-ка задавать правильные вопросы для начала.

— Значит, это всё и вправду со мной происходит… — Андрей обратился скорее в пустоту, а не к старику, — ерунда какая-то. Ладно. Ну так что же мне делать? Как искать этого самого Проводника?

— Где смерть — там и он. Это ж понятно. Неправильный вопрос.

— А что делать, если меня Нечистый раньше найдёт?

— Тебе придётся выбирать. Как и всегда. Ничего нового, ничего необычного.

— Бред. А вы можете рассказать подробнее, кто такой, этот Проводник? И что это за сказочный лес вообще, в который я попал?

Боян снова повернулся к нему лицом и, не произнеся ни слова, направил свой взгляд прямо в глаза Андрею. Казалось, будто он буравит их, вливается тягучей массой через них куда-то вглубь. Андрей буквально почувствовал, как его обшаривают внутри и пробираются в голову, разрубая путаные мысли словно ветки топором или лианы мачете. Через какое-то время мыслей стало меньше, в голове появился приятный холодок. Андрей не видел больше ничего вокруг. Весь мир постепенно переставал существовать. Глаза старика тоже растворялись в окружающем Ничто.

Где-то вдали послышалась тихая музыка. Чьи-то пальцы умело перебирали струны, наполняя всё вокруг незатейливой, но приятной мелодией. Она звучала всё яснее и яснее. Звук усиливался, пока не заполнил собой весь мир. Андрей слушал. Музыка раскачивалась волнами, билась о берега, вспенивалась, и из этой пузырящейся пены рождались слова. Но их никак не удавалось разобрать. Они звучали очень знакомо, и всё же казались чужими, как воспоминания из далёкого детства.

Андрей перестал пытаться понять что-либо и расслабился, наблюдая за происходящим. Пена укрыла его, утаскивая в объятия волн. Что-то густое и полупрозрачное размазывало и растворяло его, пока наконец он не перестал ощущать себя чем-то целым. Он сам стал частью всеобщего океана музыки, плывущего и раскачивающего в самом себе.

Вокруг постепенно начали появляться колышущиеся картинки, сюжеты из разных времён и мест. Их было настолько много, что даже он даже не пытался понять, сколько именно. Всюду проносились разные события и разные люди, но сюжет оставался один — рождение, жизнь и смерть. Кто-то кого-то приносил — и это было рождение, кто-то что-то делал — так проходила жизнь, кто-то кого-то забирал из сюжета — таковой показывалась смерть.

Короли и нищие, воины в битвах и жертвы убийц, верующие и атеисты — все они умирали, и всех их кто-то уводил с собой. Существо с головой ибиса переправляло загорелых полуголых мужчин и женщин со странными украшениями через мутную реку на тростниковом плоту. Сухой старик со сверкающими глазами и в жутком рубище на плечах в обмен на монету впускал скорбных умерших на свою лодку в мрачном подземелье. Прекрасные, но воинственно выглядящие женщины с птичьими крыльями уносили поверженных воинов с поля боя к горним высотам, скрываясь в облаках. Странный мускулистый старец привязывал цепи к языкам светловолосых мужчин и вытягивал душу каждого через уши, уводя с собой куда-то вдаль. У корней огромного дерева ожидало, наблюдая, какое-то мохнатое чудище с рогами на голове, косясь временами на огненную реку. На перекрёстке стоял, спокойно и уверенно посматривая поочерёдно во все стороны, чернокожий мужчина в шляпе и с сигарой в зубах. Крылатый серый волк уносил румяную девушку с большими кольцами-украшениями на висках в туманную высь.

Все эти существа уводили умерших и снова появлялись вире живых, чтобы забрать очередную душу. Они казались спокойными и уверенными в своих силах. Глаза каждого из них сверкали, полыхая отражением пламени огненной реки. В каждом взгляде читалась мудрость и печальное знание. И что-то ещё было у них общее, нечто неуловимое.

Волны музыки постепенно успокоились. Океан застыл на мгновение, чтобы тут же начать новое движение. Это была другая мелодия, иной ритм, новые сюжеты.

Полурастворившиеся души, цепляясь за мир живых, избегали путешествия. Они загнивали, страдая и озлобляясь, сновали среди живых, тревожили их. Где-то искажали свой облик, превращаясь в уродливых монстров и чудовищ всех мастей. И теперь никто не пытался их куда-то увести, но их ярость и злость то и дело порождали стычки и бойни как с живыми, так и с фантастическими существами, появляющимися невесть откуда. Словно тасующаяся колода игральных карт, перед Андреем проносились сотни невероятных образов: от карликов-домовых до огромных троллей, от печальных бледных русалок до многоруких звереголовых монстров. Их было много. Невероятно много. И все они ощущались совершенно реальными, хоть и далёкими, будто причудливые рыбы-капли с океанских глубин или африканские окапи.

Колода тасовалась всё медленнее и медленнее, ощущение раскачивания стало пропадать, образы постепенно исчезали, растворяясь. Андрей вновь услышал музыку, которая теперь удалялась и затухала. Невидимые пальцы в последний раз провели по струнам и застыли.

Только теперь вернулось ощущение себя. Это скорее оказалось похожим на пробуждение от психоделического и одновременно реалистичного сна, когда ещё не понимаешь, где ты, и что вокруг вообще происходит. Андрей глядел по сторонам, вращая вытаращенными глазами обдолбанного наркомана.

— Ничего себе приход… — пробубнил он себе под нос. — Что это было вообще?

— Это была моя сказка. Ты же просил рассказать, разве не помнишь? — усмехнулся Боян, поглаживая бороду. В чёрной бездне его глаз сверкали яркие огоньки, он улыбался.

— Охереть просто…

— Тебе здоровья не жалко?

— В смысле?

— Охереть желаешь, — старик вновь укоризненно смотрел на него. — Учись держать слова в узде. Твоё слово — твоя правда, твой мир. Каждое пожелание так или иначе исполнится.

— А? — растерянно переспросил Андрей. — Ну да, да. Хорошо… Я видел…

— Я знаю, что ты видел.

— Они все и есть проводники?

— Проводники, перевозчики, провожатые, а теперь их психопомпами называют — да, это они. Хотя что уж там, «они», — ты сам скоро будешь в их рядах.

— Да как такое вообще возможно? А все эти… существа? Мы же никого из них никогда не видим. Ну, ладно, я не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь другой встречал их. Где они? Это же просто нереально!

Боян ничего не ответил. Он молча сунул руку за пазуху и вынул потемневшее яблоко, аккуратно отёр его ладонью левой руки и протянул Андрею, держа осторожно, словно хрупкое стекло, кончиками трёх пальцев. Андрей взял. Яблоко как яблоко. Только лёгкое и подпорченное. Он поднёс его поближе к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Обычное червивое яблоко. Просто напрочь изъеденное. В маленьких дырочках он увидел шевеление и едва справился с отвращением и желанием выбросить странный подарок.

— Что это?

— Мир. Посмотри внимательнее. Приглядись и увидишь — там есть и ты, — хитро улыбнулся старик.

— То есть как это?

— Мир — всего лишь большое яблоко, а мы — маленькие червячки, выгрызаем себе туннельчики да ползаем по ним. Если ты не видишь других червяков, то это ещё не значит, что их нет внутри. Да и с рукой того, кто держит яблоко, то же самое.

— Прекрасное сравнение. Черви. Просто замечательно. Так, ладно, допустим, я поверил. Есть люди, есть какие-то проводники, есть мёртвые, есть живые. Мне-то что теперь делать? Я что теперь, так и буду постоянно видеть всю эту паранормальную дрянь?

— Именно.

— А этим проводником мне обязательно становиться?

— Да.

— Но я же сейчас ничего толком не знаю и не умею. А если я буду просто игнорировать все эти ваши параллельные миры?

— Ты не сможешь. Тебя никто не спрашивает. И не забывай про метку. Нечистый сам придёт. Он явно не заставит себя ждать. Так что если ты затянешь хоть немного, окажешься в его лапах.

— Так, постойте! Во-первых, зачем я ему вообще нужен? И, во-вторых, что значит «затяну»?

— Проводники переправляют души в иные миры. Это их работа. Они как сила природы, как ветер, срывающий осенние листья. Конечно, он жаждет заполучить себе такую силу. Ты пока ещё как чистый лист, но тебе нужно выбирать, кем быть. И время бежит. Так что, если вовремя не станешь полноценным проводником, начнёшь таскать души без разбору прямиком в его жадные лапы.

— Тогда я вообще ничего не понимаю. Сначала вы говорите, что, если он меня найдёт первым, мне нужно будет выбирать, а потом торопите непонятно с чем. То есть ничего не делать я не могу, тянуть резину нельзя, а если Нечистый меня найдёт, то мне придётся выбирать, но так или иначе он меня забирает. В чём смысл? Что мне делать-то?

— Выбирать ты волен всегда. Какую бы ты дорогу ни выбрал, важно лишь оставаться верным себе. Посмотри вверх и выбери себе ориентир.

— Какой? По звёздам, что ли, ходить? — Андрей недовольно буркнул, задрав голову к небу. — Это Питер, здесь нет звёзд. — Он повернулся к старику, но на скамейке его не было. Пушистый снег медленно кружился в свете фонарей. Мелкая тень прошмыгнула куда-то вверх, заставив ветку у лица Андрея спружинить. Рядом никого не было, если не считать шумно нюхающего всё подряд пса — небольшой пудель, вроде бы чёрного цвета — сложно было разглядеть в темноте вне света фонаря, наматывал круги, осторожно приближаясь к Андрею. В один момент собака остановилась, принюхалась, задрав морду, и скрылась где-то среди деревьев.

8

Андрей всё же вернулся домой. Странное дело — ещё вчера он выходил, мысленно прощаясь со всем, что у него было, ставя крест на прошлой (впрочем, тогда он её считал прошедшей) жизни, а теперь всё та же дверь открывается всё тем же ключом, и ничего, кажется, ни капли не изменилось: та же одинокая пустота в квартире, те же соседи, всё те же проблемы. Вот только добавились новые.

И этот бесконечный шум в голове, безумные помехи. А ещё он стал замечать вокруг гниющих людей, обезображенные трупы, которые, казалось, не видит никто. Мир оказался наполнен безумным количеством всевозможных жутких тварей со звериными головами, хвостами, стальными клыками. Многорукие монстры, карлики и гиганты постоянно появлялись перед ним то тут, то там. И при этом каждый смиренно опускал глаза при встрече с ним.

Водорослеподобная дрянь, которую он видел на стенах подъезда той старушки, теперь стала попадаться ему на глаза везде, где жили старики и больные. У поликлиник и больниц она росла даже на асфальте.

Засыпать получалось с трудом — из безумной какофонии в голове ближе к ночи выделялись яснее разные голоса. Они стонали, молили, требовали, жаловались, угрожали. Они звучали на самых разных языках, но смысл Андрей улавливал сразу.

Иногда ему удавалось заглушить их каким-то ярким впечатлением, но всё же чаще он попросту напивался до беспамятства. Последние деньги он решил пропить в шумных барах на Думской улице. Пожалуй, он был бы даже рад, если бы его там избили до смерти или покалечили, вот только никто не спешил с ним связываться, даже самый разбушевавшийся перекачанный байкер с кулаками, обмотанными цепями, каким-то странным образом сводил конфликт с ним на нет. Но что самое странное, ни бармены, ни завсегдатаи заведений, где он просиживал ночи напролёт, никак не могли его запомнить — каждый раз он словно пропадал из их поля зрения, стирался из воспоминаний. И если сам он не платил за выпивку, то никто и не требовал от него ни копейки, будто его здесь не было.

При этом, стоило ему захотеть, и любой человек с огромным удовольствием становился его собеседником и самым благодарным слушателем, ловя каждое слово и зачарованно глядя в его глаза. Через неделю Андрей понял, что это можно использовать, и домой по утрам он уже возвращался не один.

А по утрам он трезвел и наблюдал, как очередная девица с растерянным видом собирается и выскакивает за дверь, оставляя его наедине с шумом и голосами в голове. Иногда он видел этих женщин снова, но они его не узнавали.

Так проходили недели.

9

Её он сразу приметил. Одинокое красное пальто на серо-белом фоне зимней ночи. Она стояла на Аничковом мосту, опустив голову, и ждала. Её узкие плечи дрожали, и это было видно издалека. Впрочем, возможно, это была и не дрожь. Когда Андрей подошёл, она уже не плакала. В усталых влажных глазах он не увидел ничего, кроме равнодушия.

Этой ночью они пили вместе. Начали в баре «Чёрт побери», потом были изливания душ друг другу на полуночном Невском, а кончили уже у него в кровати под утро.

Она была прекрасна — утончённая и элегантная, но готовая на всё в своём смиренном равнодушии. Но, несмотря на последнее, тихоней она не была. И Андрея это радовало, ведь крики её заглушали неунимавшиеся шумы с голосами в голове.

Ещё ни с одной женщиной ему не было настолько хорошо. Он с ней забывал обо всех своих передрягах, он бы мог даже забыть об этой нелепой чертовщине, что произошла с ним в день попытки самоубийства, если бы не одно но. Каждую ночь он знакомился с ней заново, и каждое утро она исчезала из его квартиры, растворяясь в сумерках за окном. День за днём.

Этой ночью он не выдержал и рассказал ей всё: и про выстрел, и про домового, и про Бояна, и про этот день сурка. Андрей больше не мог держать в себе, но и она не в состоянии была принять подобное. Она не поверила. Он не смог доказать. Она назвала его психом. Он вспылил. Это была настоящая ссора со всеми эмоциями, с криками и руганью. Перед рассветом она хлопнула дверью и выбежала прочь.

Солнце ещё только едва показалось над горизонтом. В городе висела тишина с оттенком усталости, как бывает после массовых гуляний на праздниках.

Снег неспешно укрывал улицы длинной белой простынью, гладкой и мягкой. Утренний фонарь отбрасывал на него уже ненужные жёлтые пятна электрического света. На окне мороз рисовал свои диковинные узоры.

Андрею сейчас хотелось только одного — прислониться лбом к холодному стеклу. Голова буквально горела изнутри. В груди было мерзко и тошно. Неправильно это всё как-то. Наверное, можно было бы вчера поступить иначе. Наверное. Хотя зачем? Какой смысл продолжать дальше, если уже понимаешь, что ни к чему хорошему это не приведёт? Какой-то самообман получается.

На столе дымилась кружка остывающего чая, но пить пока не хотелось. Руки на автомате потянулись заваривать его, стоило только оказаться на кухне. Старая привычка.

А сейчас всё как-то не так. Что-то сломалось, переключилось где-то внутри, заставило вчера говорить совершенно неприятные вещи. И вот теперь жизнь в очередной раз разрушена, она осыпается холодными хлопьями белого пепла за окном и укрывает весь город — настолько сильным был взрыв. Вечером здесь всё кипело, полыхало, по квартире летали искры. И всё, теперь наступило опустошение. Тишина. Холод. Тёмная сосущая пустота внутри.

По спине пробежали мурашки — показалось, будто на плечо легла знакомая нежная рука. Но это только показалось. Всё возвращается на круги своя: снова серые будни, рутина, поиски надежды и хоть какого-то тепла. Из года в год одно и то же.

В подъезде залаяла собака, и это заставило дёрнуться, голова непроизвольно повернулась в сторону двери. Соседи. Взгляд скользнул по неубранной комнате, по скомканному одеялу, по небрежно брошенной на пол одежде, по заваленному документами столу, немного зацепился за рассыпанные шарики жемчуга и снова вернулся к окну.

Как же всё паршиво. Это всегда тяжело. Каждый раз. И, начиная с чистого листа, надеешься, что теперь-то история не закончится. Но вдруг понимаешь — сама история давно уже подошла к финалу, а затягивать эпилог бессмысленно и, что самое главное, мучительно. Приходится всё обрывать и смотреть уныло вслед уходящей прошлой жизни. Она медленно шла по белоснежному полю дороги. Одинокое длинное красное пальто, тёплая меховая шапка, из-под которой привычно торчали непослушные локоны, на плече раскачивалась сумочка. Она удалялась, едва заметно вздрагивая — видимо, продолжала плакать. Она, маленькое красное пятнышко на бескрайнем белом поле.

Окно запотело от горячего дыхания, её уже было не различить. Чай окончательно остыл, и в комнате повисла нелепая тишина. А на улице снег заметал одинокие следы, но этого уже никто не видел.

Андрей, даже не одевшись, выскочил из дома. Он хотел догнать её во что бы то ни стало. Догнать и остановить. И не важно, что будет дальше. Ноги не чувствовали холода хрустящего под ними снега. Лёгкие разрывались на бегу от ледяного воздуха. Наконец Андрей увидел знакомое пальто.

— Маша! — окликнул он, когда девушка приблизилась к остановке.

Она не обернулась. Андрей кричал на бегу, а она по-прежнему стояла, словно не замечая его.

— Ма-а-аша-а! — его заглушил визг колёс. Разогнавшаяся «девятка» потеряла сцепление с дорогой. Слой пушистого сухого снега разлетался белыми брызгами, оголяя толстый лёд на дороге. Машину завертело и бросило в сторону остановки. Андрей видел, как равнодушно смотрит девушка на летящую на неё боком легковушку, как её швырнуло и вжало в металлические профили остановки, как взорвалось стекло, как искрящиеся осколки повисли в воздухе, прежде чем усыпать собой всё вокруг.

Он добежал до заветного красного пальто. Сотни маленьких стекляшек, усыпанных алыми рубиновыми каплями, отражали свет фонаря. Свалявшиеся волосы свесились с безвольно повисшей головы.

Жуткая гримаса скривила рот Андрея. Он не кричал. Он не плакал. Он даже по-настоящему не почувствовал ничего. В голове не было больше шума. Пустота. Безграничная немая пустота. Несколько мгновений не происходило ровным счётом ничего. Андрей стоял на коленях, уперевшись кулаками в снег.

Он оставался без движения, ни желая что-либо делать, ни ожидая чего-то, когда со стороны перекрёстка начала приближаться тёмная фигура. Копыта мерно выстукивали каждый шаг, звуча, несмотря на мягкий снег, будто бы огромный метроном. Губы Андрея сжались, и он, зажмурившись, шумно выдохнул. Огромная фигура на покрытых бурой скатавшейся шерстью ногах поровнялась с ним. По телу пробежала мелкая дрожь, как бывало перед стычками со старшеклассниками в детстве. Сейчас Андрей не представлял, что ожидать от этого невероятного существа, но он был готов пустить в ход кулаки.

— Не стоило ей ничего рассказывать — лишнее это. Так что не поступай так впредь. На этот раз я уведу её. Пойдём!

Андрей увидел потянувшуюся к девушке руку, и, сам не понимая, что делает, рванул с места к распахнутым остекленевшим глазам и уже начавшим синеть губам. Уже в следующее мгновение он стоял напротив непрошенного гостя, держа в руках нечто округлое и переливающееся разными цветами. Ладони жгло, и всё же отпускать это не хотелось. Андрей ещё не осознал, что именно он сделал, но по тяжёлому взгляду и нервно раскачивающемуся хвосту догадался, что существо такого не ожидало.

— Отдай её мне, не глупи. Ты же сам не понимаешь, что происходит.

— Да? Ну так поясни! Что же ты с ней сделаешь?

На мрачной роже существа появилась маска усталости, словно учитель в сотый раз объясняет простую вещь нерадивому ученику.

— Я же сказал, что уведу её.

— Куда? — не унимался Андрей.

— Ты узнаешь об этом позже, уймись, — он сделал шаг вперёд, протягивая руку с раскрытой ладонью. — Отдай её и можешь пойти со мной, — его взгляд встревоженно пробежался по сторонам, словно кого-то выискивая.

— А то как же! Может, она и не была святой, но уж точно не заслужила оказаться в твоих лапах!

— Что ты несёшь? Женщина умерла, её душа должна покинуть этот мир. Это закон.

— Должна — значит покинет. Но не с тобой, — где-то сзади Андрей уловил краем глаза лёгкое движение — видимо, туда и всматривалось чудовище.

— Да что за муха тебя укусила? — существо коротким движением приблизилось к Андрею, выхватило из его рук переливающийся шар и размеренно зашагало прочь в сторону перекрёстка.

Андрей бросился за ним вслед, но всего лишь один короткий взмах руки массивного чудища, и он был отброшен обратно к разбитой машине. Боль волной прокатилась по телу, но долго валяться ему не пришлось. Тонкие и в то же время сильные руки подхватили его и помогли встать.

— И снова мне приходится тебя ставить на ноги… поднимайся, Андрюша! — знакомый женский голос доносился откуда-то из-за спины. Андрей дёрнулся бежать за чудовищем, но его тут же одёрнули женские руки. — Куда? Ну и куда ты собрался? Тебе что, мало было?

Он обернулся и увидел девушку с чертами ласки. Тёмные блестящие глаза внимательно разглядывали его, что-то материнское было в этом взгляде.

— Ты? — Андрей замялся, — вы… здесь?..

— Как видишь. Стою рядом, снова пытаюсь поставить тебя на ноги.

— Проводник… Вот как всё вышло… Вы будете меня учить?

Женщина усмехнулась и, наклонив голову на бок, ответила:

— Если захочешь, я стану направлять тебя, а учиться уж придётся самому.

— Хорошо, — согласился Андрей, всё так же растерянно глядя на неё.

— Тогда хватай бедолагу и пошли!

— Что? Какого?

— Ты про водителя совсем забыл? Или решил оставить его здесь пугать народ и устраивать новые ДТП?

— А… — Андрей буквально впал в ступор, тупо глядя на паутину трещин лобового стекла автомобиля. До него только сейчас дошло, что пострадала не только его подруга. Из глубины салона на него смотрело восковое лицо с азиатскими чертами.

— Ну чего? Ты же только что вынул душу из той девушки. Повтори.

Андрей попытался вспомнить, что именно он сделал в тот раз, но голова только гудела. Он просунул руку через разбитое боковое стекло и коснулся глаз. Ничего не произошло. Он попробовал представить, будто что-то вытягивает из мёртвого тела, но снова никакого результата. Женщина с любопытством наблюдала за его попытками, расплываясь в улыбке.

Раз за разом он повторял тщетные попытки, пока не сдался. Вокруг не происходило ровным счётом ничего. Вообще ничего. Даже снег не падал — он завис в воздухе, как в стоп-кадре. Разве что воздух дрожал как в тот раз, когда он был у покойной старухи. Время застыло. Андрей обернулся к женщине.

— Что происходит?

— Ничего. Сам же видишь.

— Тогда что это за дрянь? Почему всё застыло? Почему воздух будто плавится?

— Мы просто находимся на границе — вот и всё. Ты же сталкивался уже с таким. Стоило бы уже привыкнуть.

Андрей медленно вращал головой, рассматривая мир вокруг, как школьник на экскурсии. Колышущийся воздух местами поблёскивал, как тонкая паутина на солнце. Шум в голове унялся. Стало как-то спокойно и тихо. Андрей перевёл взгляд на водителя — тот всё так же оставался в машине, только у полураскрытого рта что-то поблёскивало, будто воздух в этом месте уплотнился и начал вращаться.

— Это и есть душа? — он спросил шёпотом, посмотрев в лицо женщины, всё так же наблюдавшей за ним. Она лишь молча кивнула в ответ.

Андрей осторожно потянулся правой рукой к светящемуся шарику. Когда-то давно точно так же он протягивал в раскрытой ладони орешки пугливой белке в парке и зачарованно смотрел на суетливые движения маленького зверька. Боясь спугнуть маленький комочек, он легонько обхватил его двумя пальцами и потянул к себе. Вслед за шариком из полураскрытого рта потянулся такой же полупрозрачный длинный хвостик. Когда он полностью вынул душу из тела, та свернулась клубочком, приняв форму большого шара. Андрей почувствовал себя молодым отцом, только что взявшего на руки своего первенца. Лёгкая улыбка скользнула по его лицу.

— Вот и молодец, — нежно прошептала ему женщина с чертами ласки, — а теперь пойдём. Не будем больше задерживаться.

Они направились в сторону перекрёстка, откуда ещё недавно выскочила эта машина, но где сейчас воздух дрожал как поверхность озера под ветром. Женщина обнимала Андрея за плечи, не отводя блестящих глаз от комочка души в его руках. А он шёл, исполненный гордости за то, что сделал. И пускай первая встреча с этой рогато-копытной нечистью прошла не так, как ему хотелось, но зато теперь всё точно будет иначе. И эта женщина ему поможет. Он был уверен.

— Я так и не спросил твоего имени.

Она усмехнулась, сжав сильнее его плечи.

— И всё же, как тебя зовут?

— Странная это привычка — называть всех и вся какими-то именами. Будто от этого что-то меняется, — она хитро покосилась на Андрея, улыбнувшись одними уголками губ, и лицо её в этот момент стало гораздо моложе. До сих пор было сложно хотя бы прикинуть, сколько ей лет, теперь же подобное казалось вовсе невозможным. Она стряхнула мокрый снег с чёлки, и прядь каштановых волос прилипла ко лбу. — Если тебе от этого станет проще — Лилу.

— Серьёзно? — Андрей хмыкнул. — Прям как «Пятый элемент». Разве что планету не спасаем от угрозы из космоса.

— Ну… в каком-то роде это так и есть. Идём, спасатель, — поторопила его Лилу.

— В смысле?!

Они шагнули в самую густую рябь, где воздух напоминал колышущееся пламя, как раз в ту минуту, когда всё вокруг снова пришло в движение, и с соседней улицы донёсся первый шум машин, а к остановке бросился непонятно откуда взявшийся прохожий.