Имаго или боги тоже бывают детьми. часть 3

1

Мы так часто даём себе и другим обещания, которые не готовы выполнять, что это уже становится чем-то привычным. Просыпаясь с тяжёлого похмелья, небритый мужчина с больной головой говорит, что больше никогда и ни при каких условиях пить не будет. Студент, дотянув до последнего, судорожно начинает готовиться к экзаменам, вливая в себя десятки литров кофе и энергетиков, насилуя весь организм, проклиная сессию, жесткого преподавателя и своё раздолбайское отношение к учёбе, обещая себе, что в следующий раз он ни за что не будет прогуливать пары, а вот готовиться к экзамену начнёт заранее. Влюблённые уверяют, что никогда не бросят друг друга, что будут верны до гроба. Парень обещает, что его пассия никогда не будет ни в чём нуждаться. Политики твердят о росте зарплат и улучшении качества жизни. Всё повторяется вновь и вновь. Раз за разом. Проходит лишь немного времени, и мы снова наступаем на старые грабли. Снова и снова.

И Андрей Темников тоже зря зарекался — уже через неделю он, услышав в баре историю о мешающем спокойно жить и работать духе, решил наведаться в галерею на набережной Фонтанки. Современное искусство он не понимал и не любил, особенно инсталляции, но для приличия всё же наведался туда в качестве любопытного гостя. Выставка, совмещённая с рабочими местами девушек, ведущих какую-то отчётность, с одной стороны его смутила, но с другой оказалась на руку. Именно одна из этих молодых девчонок, вроде бы Даша, и рассказала о шумном духе, обдающих при встрече всех холодом, открывающем двери шкафов, либо напротив, запирающем их, не давая достать те или иные принадлежности.

Владелица галереи Марина, женщина с короткими соломенными волосами, тонкими поджатыми губами и грубыми, словно топором высеченными чертами лица, всячески старалась пресекать разговоры о барабашках и прочей нечисти. Стоило кому-то лишь вскользь упомянуть Василия, как его здесь называли, и крепкие руки Марины тут же сжимались в кулаки. Затем она, несколько наклонив голову вперёд, хорошо поставленным голосом начинала со всем знакомой фразы:

— Значит так, девочки, никаких привидений не было и нет. Ни здесь, ни где-либо ещё. Все свои страхи и фантазии оставляйте за порогом. А в галерее мы работаем. И не дай бог, вы своими бреднями смутите хоть одного художника.

Именно поэтому при ней никто старался не говорить о Васе. Даже когда совершенно внезапно распахивалась дверца верхнего шкафа, откуда с грохотом вылетала очередная банка, чтобы разбиться на сотни блестящих осколков, девушки делали вид, будто это нормально.

И всё же между собой они обсуждали, какого священника или экзорциста позвать. Раньше Света всё без умолку трещала, тараторя в такт перестуку клавиатуры, о своём новом парне, играющем в рок-металл группе и занимающимся изгнанием демонов. Но теперь она ушла на долгий больничный — вышла на обед и зацепилась каблуком за что-то. Очень неудачно зацепилась. Настолько, что при падении умудрилась сломать бедро.

Сейчас идей не было, но каждая из трёх девушек ежедневно думала об этом, пересказывала очередные происшествия друзьям и близким, надеясь получить дельный совет. Невольным (почти невольным) слушателем подобной истории и стал Андрей, потягивая свой Macallan на Рубинштейна.

Гостей в тот раз в галерее было немного. Андрей бегло просматривал выставку, прислушиваясь, о чём щебечут в дальнем углу девушки. Всё казалось совершенно спокойным. Недолго думая, он открыл туннель, перейдя в пограничный мир. Отсюда вид на галерею, конечно, открывался иной, но всё же не было столь колоссальной разницы: ни каких бы то ни было кровавых следов, ни ржавых колышущихся водорослей, ни слоняющихся духов — вообще ничего, что он привык уже видеть.

Василий оказался мужчиной в возрасте, с густой короткой бородой и седыми волосами. Он совершенно не был похож ни на карлика-домового, ни на разлагающийся труп. Просто ничем не примечательный мужчина в потёртой спецовке, какой-то рабочий советских времён, не более. Андрей даже опешил, увидев его. В конце концов, он ожидал встретить кого угодно, но не обычного человека.

Короткий разговор не получился — Василий явно умел увлекать беседой при жизни, в последнее время поговорить ему ни с кем не удавалось. Андрей слушал о людях и событиях минувшего века, о вечных проблемах коммуникаций, о том, скольких трудов стоит поддерживать их здесь в рабочем состоянии, об открытии галереи семь лет назад, о том, какие порой скандальные люди приходят сюда. Василий Борисович — он рассказал и о своём отце, дворнике Борисе Алексеевиче — оказался настолько увлечённой натурой, что и после смерти остался ревнивым смотрителем дома на Фонтанке 121. И даже если ему не удавалось наладить что-то самостоятельно, либо требовалась уже замена труб, вентилей, прокладок, он всячески привлекал внимание сотрудников галереи: хлопал дверью шкафа над трубой, готовой прорваться, бросал банки с чаем в сторону прогнивающих половиц — словом, Василий сделался хранителем всего дома и галереи в частности. Кстати говоря, современного искусства он тоже не понимал, хоть и старался разглядеть в нём хоть что-то привлекательное.

Андрей ушёл из галереи и вернулся туда уже ночью, чтобы продолжить приятную, душевную, беседу. Он слушал, размышляя, что делать с этим необычным духом. Вроде бы и ведьма права — это уже не его забота, но живые люди пугаются, считают, что Василий мешает им жить. С другой стороны, он именно заботится о них, он по-настоящему любит и дом, и людей, находящихся здесь.

Андрей не знал, как поступить правильно — любое решение было бы однобоким. Он ничего не предпринял, оставив духа в своих владениях со своими заботами. А девушки… что ж, иногда страх оказывается полезным, так что пусть себе продолжают бояться, тем более что с Василием Борисовичем им точно ничего не грозит.

По набережной промчалась скорая, отбрасывая на тёмные стёкла окон и дверей красно-синие пятна. Голоса в голове понемногу стихли, уступая место одному, молодому и бойкому. Совсем рядом оборвалась жизнь студента пятого курса, выбравшего неверный маршрут по ночному городу. Парень ещё не успел понять, что произошло. Нужно было успеть, пока у него ярость не затмила алой пеленой остатки сознания. Андрей, грустно ухмыльнувшись, направился к открывшемуся туннелю. Уже внутри сверкающего серебристыми прожилками молний прохода между мирами он услышал удивлённый вопрос Василия.

— Ты не за мной приходил разве?

— Нет, — Андрей помедлил, — я заходил к тебе. — Он не обернулся. Впереди его ждали.

2

И всё же его охота за привидениями продолжилась. Андрей Темников увидел в этом некое развлечение, она стала для него новым хобби. Теперь он путешествовал не бесцельно. Стоило где-то всплыть каким-то слухам о докучающих призраках и мертвецах, как он оживал и отправлялся на поиски. В большинстве своём за пустыми страхами рассказчиков не было ничего и никого, и всё же порой попадались действительно неприятные сущности.

Мир оказался наполнен не только людьми и духами. Сказки об упырях и вурдалаках, леших и водяных, кикиморах и русалках, как выяснилось, имели свою основу. Многое, конечно, перевирали, искажали в пересказах, но вся эта нечисть встречалась Андрею на окраинах больших городов, в провинции, реже — в старых домах спальных районов, но чаще это бывало в далёких богом забытых деревнях.

Каждый раз Андрей с опаской вспоминал толстуху-ведьму и козлоногого рогатого, забравшего с собой душу той девушки в красном пальто. Он сжимал в ладони подаренный Лилу чёрный подвес в виде трёх пуделей, смотрящих в разные стороны, и надеялся, что избежит встречи с нечистым. Но мысль о неизбежности этого его не покидала.

Визиты Лилу становились всё реже и реже. Работы же существенно поприбавилось, но в целом времени хватало на всё: и на переправку душ к пустынному берегу, и на охоту за привидениями, и на бары на Рубинштейна, порой даже с продолжениями.

Небольшая деревенька на берегу Мсты едва ли насчитывала две дюжины домов. Время здесь почти остановилось. Размеренный быт навевал тоску и уныние. Этакий уездный город N, где в своё время встретились великий комбинатор и незабвенный Киса Воробьянинов. Разве что в этой деревне люди даже не задумывались о том, где побриться. Зато погост здесь простирался широко. Именно отсюда Андрей и решил прогуляться.

Покосившиеся оградки, полуразрушенные избушки, обгоревшие скелеты некогда красивых домов, свалки вдоль дорог — вот она, наша страна. Над забытыми полями тянутся тысячи километров стальных паутин, гудящих роем пчёл. Гниющие машины постепенно утопают в земле, заметаются на зиму белоснежными сугробами, чтобы весной снова обнажить свою безобразную ржавую ухмылку в грязи. Люди бросают землю и дома, перебираются к большим городам, а те немногие, кто остаются, прозябают в нищете и безвременье. Механическая рука прогресса лишь едва коснулась этих мест, согнав, задушив, смяв все прежние устои, и скрылась в гремящих городах. Теперь же эти земли не нужны новой эпохе, а память о старом едва теплится в одиноких лачугах. Здесь доживают свой век старики. Крайне мало молодых семей готовы тянуть подобное бремя. И всё же такие встречаются.

Ветер сметал первую снежную крупу с замёрзшей грязи на тропинках. В унылой тишине резкий вороний грай разнёсся эхом, звучало это удручающе. Хрипло залаяла собака. Хозяин, ругнувшись, швырнул чем-то звенящим в бедную дворнягу, и та заткнулась, громыхнув цепью. Андрей примерил на себя роль путника и тихонько брёл в сторону сгрудившихся почерневших домиков. Он отсчитал четвёртый дом от дороги. В единственном окне его, выходящем на погост, как раз горел тёплый жёлтый свет, по ажурным занавескам проскальзывали быстрые тени.

Калитка легко подалась, предупредив хозяев и соседей о госте громким протяжным скрипом. Но скрип этот быстро утонул в завываниях ветра. Андрей постучал в дверь. Никто не вышел. Он повторил с удвоенной силой. В доме стало тише — только сейчас он осознал, что в шуме ветра ещё минуту назад можно было разобрать шаги и голоса, но теперь все умолкли и будто затаились. Андрей несколько раз ударил носком ботинка по двери и как можно простодушнее, впуская в лёгкие ледяной воздух, закашливаясь, прокричал: «Хозяева! Впустите отогреться! Сил нет…».

Послышались осторожные шаги. Кто-то замер с той стороны, очевидно, прислушиваясь. Андрей стал перетаптываться с ноги на ногу, старательно дыша на ладони. Для пущей убедительности он несколько раз шмыгнул носом. Дверь приоткрылась, из-за неё показалось бледное женское лицо. Испуганные глаза оглядели незваного гостя.

— Впусти, хозяйка, отогреться малость, а? Жуть, как замёрз!

Недоверчивый взгляд смягчился, и женщина распахнула дверь.

— Входите, входите же скорее! — она позволила гостю пройти, сама же на мгновение задержалась, словно пытаясь удостовериться, что больше никого нет. Дверь захлопнулась, и хозяйка заперлась на тяжёлый железный засов.

— Как же вы так, в такую-то непогоду? Проходите скорее к печке. Да что вы, право слово, ноги-то в тепло, пока не заболели! Настька, неси гостю чаю горячего — не видишь, замёрз человек? Проходите, проходите!

Женщина лет пятидесяти на вид, с очень бледным осунувшимся лицом и тёмными, словно синяки, пятнами под глазами, суетилась вокруг незнакомца, помогла снять верхнюю одежду, усадила за стол у печи, укутала стёганым одеялом, при этом подгоняя девочку Настю, худенькую и нескладную, как большинство подростков. В дальнем углу сидел, звеня ножом о точильный камень, парнишка лет двадцати. Андрей не присматривался к нему, но казалось, что тот напряжён и чем-то озадачен.