Как выбирали царей, вождей и национальных лидеров

                «…за привилегиями, должностями… они
                гонятся не ради служения обществу,
                а… чтобы извлечь из общественных
                дел выгоду для себя. Бесчестные средства,
                с помощью которых многие в наши дни
                возвышаются, ясно говорят о том, что и
                цели также не стоят доброго слова».
                М. Монтень. Опыты.    


Плохое знание своей истории нашим народом давно и не мной установленный факт. Но стоит погрузиться в даже недалекое по историческим меркам прошлое, как поражаешься почти полному совпадению про-исходящих в течение нескольких столетий событий. Внешний антураж быстро меняется, духовная сущность нации застыла как вечная мерзлота на большей территории России.
Всплывающая из народной массы пена, которую почему-то принято называть «элитой», постоянно высказывает претензии к низам, которые ее породили. Дескать народ у нас раболепный, готовый терпеть унижения от любой власти, мириться с любой несправедливостью. Каких только гадостей не слышишь в его адрес.
А что же демонстрирует суд истории, который подкупить невозможно? То, что именно российская элита практически всегда отличалась предательским отношением к своей Родине, готова была продаться кому угодно за посулы, подачки, привилегии и т. п. И только благодаря презираемому правящими классами населению Россия вынесла все испытания, так «щедро» выпавшие на ее долю.
Впрочем, судите сами (прим.ред.).

Несмотря на все щедроты Бориса (Годунова – прим. ред.), его не любили. Его бы не избрали в цари, если бы избрание проходило правильным порядком, если бы духовенство и московская чернь не порешили тогда судьбы Русской земли. Московские люди понимали, что все знаки царского добродушия истекают из одного желания утвердить за собой похищенную власть, что Борис только обольщает народ.

Слуги Борисовы показывали свое усердие к царю больше, чем царь требовал.

Борис однако хотел, чтобы его царство, если было в печальном положении, то по крайней мере казалось бы счастливым.

…с каким бесчеловечием ратные люди Борисовы свирепствовали над своими соотечественниками.

…а все-таки считали грехом не повиноваться ему (Борису Годунову), признавая, что следует покоряться и дурному господину, не только хорошему.

Бояре порешили отречься от царика (Лжедмитрия 3 –прим. ред.), отречься и от Шуйского (свергнувшего первого Лжедмитрия и ставшего царем 19.05.1606 г. – прим. ред.), отдаться Сигизмунду (польскому королю) и стараться привести ему в подданство все Московское государство.

…дьяк Иван Грамотин … говорил: «Так как сам Бог поручил королю прекратить кровопролитие, междоусобие в Московской земле, то патриарх Филарет (отец М. Романова первого царя из новой династии, из-бранного 21.02.1613 г. – прим. ред.), духовенство, бояре, окольничьи, дворяне, думные дьяки, стольники, стряпчии и всякого звания московские люди бьют челом королю и объявляют, что они желают возвести на престол Московского государства королевича Владислава, с тем, чтобы ко-роль сохранил неприкосновенно святую веру греческого закона, которую столько веков свято исповедовали московские люди».

Поляки видели, как бояре и дворяне раболепно выпрашивали у Сигизмунда имений и почестей, как русские люди продавали свое отечество чужеземцам за личные выгоды. Поляки думали, что, как только бояре склонятся на их сторону, как только они одних купят, других обманут, то можно совладать с громадой простого народа, не знающей политических прав, - с этим стадом рабов, привыкших повиноваться тяготеющим над ними верхним силам. Они ошиблись. Они не рассчитали, что помимо политических прав, которыми Польша так гордилась и которых Русь не знала, была на Руси животворная сила, способная привести в движение неповоротливую громаду – это была православная вера! Она-то соединила русский народ, она для него творила и государственную связь, и заменила политические права. Знаменем восстания была тогда единственно вера: во всех грамотах выставлялось на первом плане побуждение религиозное, необходимость защищать церкви, образа и мощи, которым творили пору-гание польские и литовские люди. Эти-то драгоценные для сердца и воображения предметы подняли тогда русских всех земель.

А ведь до сих пор у нашей творческой «интеллигенции» считается признаком хорошего тона поносить наш народ, забывая о том, что когда у нации появляется достойный лидер, то народ творит подлинные чудеса (прим. ред.).

Народная громада завершила дело спасения Руси; когда сильные земли Русской склонились перед внешней силой, искали у нее милостей или упадали духом и смирялись, народная громада, почуявши и уверившись, что ей будет худо под иноземцами, одушевленная именем угрожаемой веры, не покорилась судьбе и показала истории, что в ней-то именно и хранится живущая сила Руси, что в этой Руси есть душа, народное сердце, народный смысл. Но и эта громадина после того погрузилась в безгласие и ничтожество глубже, чем до переворота.

(Костомаров Н. И. Смутное время Московского государства в нача-ле XVII столетия. Исторические монографии и исследования. М., «Чарли», 1994, 800 с.)


До тех пор (нашествия татаро-монголов 1237 – 1480 г. г.) князья наши волею-неволею должны были разделять власть свою с народною властью веча или подбирать себе сторонников в рядах народа. Собственно, они были только правителями, а не владельцами, не вотчинниками, не государями. Монголы, как по своим понятиям, так и по расчету, естествен-но, усиливали власть и значение князей за счет веча: легче и удобнее им было вести дело с покорными князьями, чем с непостоянными собраниями веч. Вот отчего все русские князья, побивши челом хану, получали тогда свои княжения в вотчину, и власть их в большей части русских земель очень скоро подавила древнее вечевое право. Звание старейшего князя было прежде почти номинальным: его слушались только тогда, когда хотели, теперь же это звание вдруг получило особую важность потому, что старейшего сам хан назначал быть выше прочих князей.

Самовластие шагнуло далее при Василии (Отец Ивана Грозного, г.г. правления 1505 -1533 – прим. ред.). Если при Иване (III, отце Василия, г.г. правления 1462-1505)  именовались все "государевыми холопами", и приближенные (естественно «элита» - прим. ред.) раболепно сдерживали дыхание в его присутствии, то современники Василия, сравнивая сына с отцом, находили, что отец все-таки советовался с боярами и позволял иногда высказывать мнение, несогласное с его собственным, а сын (как выражался Берсень, один из его любимцев, подвергнувшийся опале), не любил против себя «встречи», был жесток и не милостив к людям, не советовался с боярами и старыми людьми, допускал к себе только дьяков, которых сам возвышал, приблизивши к себе, и которых во всякое время мог обратить в прежнее ничтожество. "Государь, - говорил Берсень, - запершись сам-третей, у постели все дела делает". Посещавший Москву императорский посол Герберштейн, оставивший нам подробное и правдивое описание тогдашних русских нравов и внутреннего быта, также подметил эту черту в Василии. Он не терпел ни малейшего противоречия; все должны были безмолвно соглашаться с тем, что он скажет; все были полными рабами и считали волю государя волею самого Бога, называли государя "ключником и постельничьим Божиим"; все, что ни делал государь, по их понятию, все это делал сам Бог;…

По окончании обедни царь подошел к Филиппу и просил благословения. Филипп молчал и не обращал внимания на присутствие царя. Царь обращался к нему в другой, в третий раз. Филипп все молчал. Наконец царские бояре сказали: "Святый владыка! Царь Иван Васильевич требует благословения от тебя". Тогда Филипп, взглянув на царя, сказал: "Кому ты думаешь угодить, изменивши таким образом благолепие лица своего? По-бойся Бога, постыдись своей багряницы. С тех пор как солнце на небесах сияет, не было слышно, чтобы благочестивые цари возмущали так свою державу. Мы здесь приносим бескровную жертву, а ты проливаешь христианскую кровь твоих верных подданных. Доколе в русской земле будет господствовать беззаконие? У всех народов, и у татар, и у язычников, есть закон и правда, только на Руси их нет. Во всем свете есть защита от злых и милосердие, только на Руси не милуют невинных и праведных людей. Опомнись: хотя Бог и возвысил тебя в этом мире, но и ты смертный человек. Взыщется от рук твоих невинная кровь. Если будут молчать живые души, то каменья возопиют под твоими ногами и принесут тебе суд".
 "Филипп, - сказал царь, - ты испытываешь наше благодушие. Ты хочешь противиться нашей державе; я слишком долго был кроток к тебе, щадил вас, мятежников, теперь я заставлю вас раскаиваться". "Не могу, - возразил ему Филипп, - повиноваться твоему повелению паче Божьего по-веления. Я пришлец на земле и пресельник, как и все отцы мои. Буду стоять за истину, хотя бы пришлось принять и лютую смерть".

К сожалению, подобных праведников и людей чести среди «элиты» всегда были единицы. Подавляющее большинство представителей правящего класса готовы и до сих пор пресмыкаться перед царями и вождями, предавая ради личных выгод родину, родственников, друзей, честь и человеческое достоинство (прим. ред.).

Царь был вне себя от злости и, воротившись домой, собрал духовных для того, чтобы судить митрополита. Царский духовник протопоп Евстафий, враг Филиппа, чернил митрополита, стараясь угодить Ивану. Составился план произвести следствие в Соловках и собрать разные показания монахов, которые бы могли уличить бывшего игумена в разных нечистых делах. Царю хотелось, чтоб митрополит был низложен как будто за свое дурное поведение. В Соловки отправился за этим суздальский епископ Пафнутий с архимандритом Феодосием и князем Темкиным. Соловецкие иноки сначала давали только хорошие отзывы о Филиппе. Но Паф-нутий соблазнил игумена Паисия обещанием епископского сана, если он станет свидетелем против митрополита. К Паисию присоединилось несколько старцев, склоненных угрозами. Пафнутий привез их к царю. Собрали собор. Первенствовал на нем из духовных Пимен новгородский: из угождения царю он заявил себя врагом Филиппа, не подозревая, что через два года и его постигнет та же участь, какую теперь готовил митрополиту.

А вот предателей хоть среди священнослужителей, хоть среди представителей высших классов общества всегда хватало, как грязи на деревенских дорогах (прим. ред.).

Московский царь (Иван Грозный - прим. ред.) давно уже не терпел Новгорода. При учреждении Опричнины, как выше было сказано, он обвинял весь русский народ в том, что, в прошедшие века, этот народ не любил царских предков. Видно, что Иван читал летописи и с особенным вниманием останавливался на тех местах, где описывались проявления древней вечевой свободы. Нигде, конечно, он не видел таких резких, ненавистных для него черт, как в истории Новгорода и Пскова. Понятно, что к этим двум землям, а особенно к Новгороду, развилась в нем злоба. Новгородцы уже знали об этой злобе и чуяли над собою беду, а потому и просили Филиппа ходатайствовать за них перед царем. Собственно, тогдашние новгородцы не могли брать на себя исторической ответственности за прежних, так как они происходили большею частью от переселенных Ива-ном III в Новгород жителей других русских земель; но для мучителя это обстоятельство проходило бесследно.

Издавна в характере русского народа образовалось такое качество, что если русский человек был недоволен средою, в которой жил, то не собирал своих сил для противодействия, а бежал, искал себе нового отечества. Это качество и было причиной громадной колонизации русского племени. В древние времена, когда существовали отдельные земли и княжения, русские переходили из одного в другое или заходили на новые, не населенные прежде места; так населялся отдаленный север и северо-восток: Вятка, Пермь, Вологда и пр.

К сожалению, в нынешних границах «искать нового отечества» негде. Но все-так привычка не бороться против того, что твориться на родине, а «бежать» теперь уже за границу сохранилась до сих пор. И бегут не только те, кто проворовался, но честные бизнесмены, авторитетные ученые и специалисты, успешные менеджеры, в общем все те, кого выдавливают дорвавшиеся до власти угнетатели России (прим. ред.).

Все цели его (Бориса Годунова) деятельности клонились к собственным интересам, к своему обогащению, к усилению своей власти, к возвышению своего рода. Он умел выжидать, пользоваться удобными минута-ми, оставаться в тени или выдвигаться вперед, когда считал уместным то или другое, - надевать на себя личину благочестия и всяких добродетелей, показывать доброту и милосердие, а где нужно - строгость и суровость. …Этот человек, как всегда бывает с подобными людьми, готов был делать добро, если оно не мешало его личным видам, а напротив - способствова-ло им; но он также не останавливался ни перед каким злом и преступлением, если находил его нужным для своих личных выгод, в особенности же тогда, когда ему приходилось спасать самого себя.

Ничего творческого в его (Бориса Годунова) природе не было. Он неспособен был сделаться ни проводником какой бы то ни было идеи, ни вожаком общества по новым путям: эгоистические натуры менее всего годятся для этого. В качестве государственного правителя, он не мог быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и пользоваться ими мог только для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало еще более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему, на что был бы способен его ум, мешали его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшаяся во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательной чертой тогдашних московских людей. Семена этого порока существовали издавна, но были в громадном размере воспитаны и развиты эпохой царствования Грозного, который сам был олицетворенная ложь. Создавши Опричнину, Иван вооружил русских людей одних против других, указал им путь искать милостей или спасения в гибели своих ближних, казнями за явно вымышленные преступления приучил к ложным доносам и, совершая для одной потехи бес-человечные злодеяния, воспитал в окружающей его среде бессердечие и жестокость.

Вообще в Московском государстве устроено было все так, что преимущественно богатела царская казна, да те, кто так или иначе служил казне и пользовался ею; и неудивительно, что иноземцы удивлялись изобилию царских сокровищ и в то же время замечали крайнюю нищету народа. Тогдашняя столица своим наружным видом соответствовала та-кому порядку вещей. Иноземца, въезжавшего в нее, поражала противоположность, с одной стороны, позолоченных верхов кремлевских церквей и царских вышек, с другой - кучи курных изб посадских людишек и жалкий грязный вид их хозяев.

Трудно найти лицо (В. Шуйский, царь, сменивший Лжедмирия, г.г. правления 1606 – 1610), в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость - качества, которыми русские приводили в изумление иноземцев; он гнул шею пред силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с ней в разрезе, но изменял ей, когда видел, что она слабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся. Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды. Он был неспособен давать почин, избирать пути, вести других за собою. Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывает вместе с тем тяжеловатость и тупость ума.

Одна беда вела за собою другие, но самая величайшая беда состояла в том, что московские люди, по меткому выражению матери царя (М. Ф. Романова, г.г. правления 1613 – 1645), измалодушествовались. Всякий думал только о себе; мало было чувства чести и законности. Все лица, которым поверялось управление и правосудие, были склонны для своих выгод грабить и утеснять подчиненных не лучше казаков, наживаться за счет крови бедного народа, вытягивать из него последние соки, зажиливать общественное достояние в то время, когда необходимо было для спасения отечества крайнее самопожертвование. Молодого царя тотчас окружили лживые и корыстолюбивые люди, которые старались захватить себе как можно более земель и присваивали даже государевы дворцовые села.

Участие земских соборов в правлении не могло остановить лихоимства, неправосудия и всякого рода насилий, дозволяемых себе воеводами и вообще начальными людьми, потому что как бы их ни смещали, кем бы их ни заменяли, все-таки неизбежно происходили одни и те же явления, коренившиеся во всеобщей порче нравов.

Практически мало что изменилось в нынешней России, несмотря на прошедшие почти 400 лет (прим. ред.).

Тридцатилетнее царствование Алексея Михайловича (Романова, г. г. правления 1645 – 1676) принадлежит далеко не к светлым эпохам русской истории, как по внутренним нестроениям, так и по неудачам во внешних сношениях. Между тем причиною того и другого были не какие-нибудь потрясения, наносимые государству извне, а неумение правительства впору отклонять и прекращать невзгоды и пользоваться кстати стечением обстоятельств, которые именно в эту эпоху были самыми счастливыми.

Тот же англичанин Карлейль метко заметил, что царь держит в повиновении народ и упрочивает свою безмерную самодержавную власть, между прочим, тем, что дает много власти своим чиновникам - высшему (т.е. служилому) сословию над народом. … Служилым и приказным людям было так хорошо под самодержавною властью государя, что собственная их выгода заставляла горою стоять за нее. С другой стороны, од-нако, это подавало повод к крайним насилиям над народом. Злоупотребления насильствующих лиц и прежде тягостные не только не прекратились, но еще более усилились в царствование Алексея, что и подавало повод к беспрестанным бунтам. Кроме правительствующих и приказных людей, царская власть находила себе опору в стрельцах, военном, как бы привилегированном сословии. При Алексее Михайловиче они пользовались царскими милостями, льготами, были охранителями царской особы и царского дворца. Последующее время показало, чего можно было ожидать от таких защитников. Иностранцы очень верно замечали, что в почтении, ка-кое оказывали тогдашние московские люди верховной власти, было не сыновнее чувство, не сознание законности, а более всего рабский страх, который легко проходил, как только представлялся случай, и оттого, если по первому взгляду можно было сказать, что не было народа более преданного своим властям и терпеливо готового сносить от них всякие утеснения, как русский народ, то, с другой стороны, этот народ скорее, чем всякий другой, способен был к восстанию и отчаянному бунту. Многообразные события такого рода вполне подтверждают справедливость этого взгляда. При господстве страха в отношениях подданных к власти, естественно, за-коны и распоряжения, установленные этою властью, исполнялись настолько, насколько было слишком опасно их не исполнять, а при всякой возможности их обойти, при всякой надежде остаться без наказания за их неисполнение, они пренебрегались повсюду, и оттого верховная власть, считая себя всесильною, была на самом деле часто бессильна.
Если убрать имена и старославянский стиль, то можно подумать, что все происходит в современной России (прим. ред.)

Так и было при Алексее Михайловиче. Несмотря на превосходные качества этого государя, как человека, он был неспособен к управлению: всегда питал самые добрые чувствования к своему народу, всем желал счастья, везде хотел видеть порядок, благоустройство, но для этих целей не мог ничего вымыслить иного, как только положиться во всем на существующий механизм приказного управления. Сам считая себя самодержавным и ни от кого независимым, он был всегда под влиянием то тех, то других; но безукоризненно честных людей около него было мало, а просвещенных и дальновидных еще менее. И оттого царствование его представляет в истории печальный пример, когда, под властью вполне хорошей личности, строй государственных дел шел во всех отношениях как нельзя хуже.

Как похоже на нынешние времена (прим. ред.).

Воеводы в это время назначались обыкновенно на три года и не получали жалованья, а, напротив, должны были еще давать взятки в приказах, чтобы получить место, потому - смотрели на свою должность, как на средство к поживе, и не останавливались ни перед какими злоупотреблениями; хотя в наказах им и предписывалось не утеснять людей, но так как им нужно было вернуть данные в приказах поминки, добыть средства к существованию и вдобавок нажиться, то они, по выражению современников, "чуть не сдирали живьем кожи с подвластного им народа, будучи уверены, что жалобы обиженных не дойдут до государя, а в приказах можно будет отделаться теми деньгами, которые они награбят во время своего управления". Суд их был до крайности продажен: кто давал им посулы и поминки, тот был и прав; не было преступления, которое не могло бы остаться без наказания за деньги, а с другой стороны нельзя было самому невинному человеку быть избавленным от страха попасть в беду. Воевода должен был, по своей обязанности, наблюдать, чтобы подвластные ему не начинали "кругов", бунтов и "заводов", и это давало им страш-ное орудие ко всяким придиркам. Раздавались повсеместно жалобы, что воеводы бьют посадских людей без сыску и вины, сажают в тюрьмы, мучат на правежах, задерживают проезжих торговых людей, придираются к ним под разными предлогами, обирают их, сами научают ябедников заводить тяжбы, чтобы содрать с ответчиков. … Земские старосты и целовальники, существовавшие в посадах и волостях, не только не могли останавливать злоупотреблений воевод, а еще самим воеводам вменялось в обязанность охранять людей "от мужиков горланов". Выборные лица, заведывавшие делами более значительными, были, обыкновенно, из так называемых "лучших людей", а бедняков выбирали только на второстепенные должности, где они отвлекались от собственных дел и принимали ответственность за казенный интерес (напр., в целовальники при соблюдении каких-нибудь царских доходов). На них обыкновенно взваливали всякие расходы и убытки. Земские старосты из лучших людей старались жить в мире с вое-водами и доставлять им возможность наживаться; … в случае ущерба казне, нанесенного от выборных лиц, вся община отвечала за них. Прави-тельство не одобряло произвола и нахальства воевод и приказных людей и наказывало их, если они попадались; так мы имеем пример, как гороховский воевода князь Кропоткин и дьяк Семенов были биты кнутом за взятки и грабительства, но такие отдельные меры не могли исправить порчи, господствовавшей во всем механизме управления.

Как исправить такое общество, где правители явно дружат с ворами? Как исправить алчных должностных лиц, привыкших к грабежам и коварной изобретательности? "Пусть государь будет архангел, - говорит Крижанич (около 1617 — 12 сентября 1683) — хорватский богослов, философ, писатель,  публицист и энциклопедист, выступал за единство славянских народов. Прибыл в Москву в 1659. В 1661 году был отправлен в ссылку в Тобольск, где провёл 16 лет – прим. ред.), - все-таки он не в силах запретить грабежи, обиды и людские обдирательства". Одно есть средство - народная свобода, но автор не допускает такой свободы, как у ляхов, где никто никого не слушает и где столько же тиранов, сколько властителей. Такая свобода прямо ведет к тирании. "Пусть царь даст людям всех сословий пристойную, умеренную, сообразную со всякою правдою свободу, чтобы на царских чиновников всегда была надета узда, чтоб они не могли исполнять своих худых намерений и раздражать людей до отчаяния. Свобода есть единственный щит, которым подданные могут прикрывать себя против злобы чиновников, единственный способ, посредством которого может в государстве держаться правда. Никакие запрещения, никакие казни не в силах удержать чиновников от худых дел, а думных людей от алчных, разорительных для народа, сове-тов, если не будет свободы".

Какой простой и действенный рецепт. Но вряд ли какой-нибудь авторитарный правитель ему последует (прим. ред.)

"Есть люди, -говорит он (Крижанич – прим. ред.), - облеченные властью, с хорошими намерениями и с желанием добра для всех, с готовностью управлять народом справедливо, но они не знают силы вещей, они невежды, не учились тому, что нужно знать им; они неопытны в искусстве управлять, самом тонком и трудном для изучения искусством; они совращены ложными понятиями; их окружают льстецы, невежественные советники, лицемеры-архиереи, лжепророки, астрологи, алхимики, и Бог отнимает у них благодать, наказывая как их самих, так и целый народ, которым они управляют, за грехи их".

Для блага русского народа Крижанич прежде всего и паче всего требует отмены господствовавшего в России правила, по которому в государстве все должно быть устроено как можно прибыльнее для государевой казны, да кроме того для воров, служивших государю за жалкие крохи и, по скудости явного вознаграждения за службу, обиравших всепоглощающую казну. От Крижанича не ускользает нищета, грубость и безнравственность русского народа, но он видит причину этих зол в законодательстве, духе и способе управления. Он прежде всего требует такого пре-образования, которое бы принесло с собою иное коренное правило государственного строя, правило, совершенно противоположное тому, которое до сих пор господствовало, правило, чтоб как можно прибыльнее было для народа во всех отношениях.

Два царствования первых государей Романова дома были периодом господства приказного люда, расширения письмоводства, бессилия закона, пустосвятства, повсеместного обдирательства работящего народа, всеобщего обмана, побегов, разбоев и бунтов. Самодержавная власть была на самом деле малосамодержавная: все исходило от бояр и дьяков, ставших во главе управления и в приближении к царю; царь часто делал в угоду другим то, чего не хотел, чем объясняется то явление, что при государях, несомненно честных и добродушных, народ вовсе не благоденствовал.

(Н. И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М. Книга. 1990)