Катальнё заговиньё

Откружили, отплескались вьюги,  отогрелись под вешним солнышком морозы. Солнце повернуло на лето, с каждым днём поднимаясь всё раньше, всё выше, пригревая сильнее-сильнее. Прятались, темнея под тёплыми лучами, утоптанные за зиму в пухлых снегах, тропинки. Дни, удлиняясь, чаще сияли голубизной весеннего высокого неба. Земля провожала зиму, встречала весну.
Готовилась к этому событию и деревня. Радостно, без печали ожидал народ предстоящие проводы зимы, торопясь расстаться с зимними заботами, с тающими снегами – впереди была Масленица, впереди был солнечный радостный праздник.
Я, в очередной раз наслушавшись  деревенских быличек, крепко уснул, напутствуемый доброй Марфой: «Спи давай, да мотри, Ма;сляно  утро не проспи!»
Воскресное утро брызнуло солнечными искрами в сугробах, и, перекликаясь детскими голосами, метнулось радостным смехом по деревне; скатилось под гору снежным вихрем за веселыми санками и полетело ровной  лыжнёй меж крутых берегов речки Яхреньги, уминая мартовский наст толпами школьников - зрителей и участников лыжных соревнований. Местное радио оглашало окрестности бодрыми маршами, вызывая из домов народ, падкий до зрелищ, приглашая на проводы Русской Зимы, обещая весёлые игры, забавы и призы самым  ловким и удачливым. Жирные блинные запахи плыли над крышами, свиваясь в легкие облачка, таявшие на горизонте в лучах яркого солнца, золотящегося масляным блином на голубой сковородке неба. Солнышко, играя в сугробах и стёклах оконных, ласково пригревало; мороз уступал и таял сосульками с крыш, но зима еще крепко держалась за землю, обняв её белым на;стом, под которым скрывала прощальные слёзы тающих снегов.
Почти весь день я с моими пионерами катался с горок, бегал на лыжах, даже пытался влезть на ледяной столб, на верхушке которого висели сапоги, но призовые сапожки достались более ловкому Ваньке - конюху колхозному.
«Не пережывай!» - Стёпка запустил в меня снежком.
«Ах, так!» - погнался я за ним, прихватив ком снега. Я догнал Стёпку почти на горе, где сверкающим водопадом бросался с крутизны в заснеженную речку ледяной каток - зимняя радость детворы. «Попался!» - радостно завопил я, намереваясь пехнуть снежок ему за шиворот, но он вдруг, дико ухнув, обхватил меня, и мы, грохнувшись плашмя на ледяную гору, стремительно покатились вниз. Нас закрутило, завертело в скоростном спуске и с размаху шмя;кнуло в кучу снега.
«Во – крутануло! - хохочет Стёпка, выгребаясь из сугроба: Эх и покатаемся но;не!» - он лихо  заломи;л уша;нку набекре;нь: «Али не при;дешь на ката;нья? К урокам , поди, надэ готовицца? А чё те готовицца-то? Уж, поди, все уроки назубок вызубрил! Ух, намну;сь щяс блинцов горяченьких со сметаной!» - заторопился он в гору: «А, может, к нам? Пообедаем  вместе!»
«Спасибо! Меня Марфа ждет, тоже с блинами!» «Ну, покедова! Вечером увидимся!»
До вечера ещё было далеко, но солнце скатилось уж к лесу. Небо заплыло низкими тучами. Подтаявший было снежок снова твёрдо захрустел под ногами.
       «Марфа Алексеевна!» - как всегда, приветственно кричу я с порога. «А;иньки!» - Марфа откликнулась откуда-то с вышки:  «Иди-ко, милой, помоги, сама не управлюсь!». 
По шаткой лестнице взбираюсь в темную высь под крышей. Марфа склонилась над кучей какого-то барахла: тряпки, рваные галоши, сломанные корзинки. «Вот, - запыхавшись, словно не я, а она только что взбиралась по неудобной лесенке, облегчённо выдыхает:…есь чем Ма;сленку палить. Не видко тамока; робятёшка-та не бегают за труньём?» 
И почти тот час же от ворот донеслось: «…тётушка, дядюшка , подайте веничка- подмета;льничка, голичка;…» 
«Уж оне тутока;! - всплеснула руками Марфа: ..Уж и спомнить нельзя - оне уж тут как тут! На-ко, на!» - она бросила мне старый обгрызанный пестерь: «Скидывай труньё;-то скоряе, да подай им! Да тихо ты, не запрокинь! Пестерь-от бездённый, безля;мосной дак!..»   
Второпях, я запутался за бельевую верёвку, что постоянно вешалась под крышей, и едва не брякнулся с пестерём в сени. Потирая ушибленную коленку, выволок его на крыльцо навстречу восторженным мальчишеским воплям. Ребятня проворно подкатила санки, на которых уже было навалено всякого хлама. Мой пестерь водрузили на эту кучу и шумной ватагой потащили санки по дороге, вслед за мальчишкой, который пинками заставлял катиться по дороге старую бочку. Вокруг, словно дикари, приплясывали, орали, схва;тывались друг с дружкой, бросались снежками; кто старательно тащил санки с рухлядью, а кто, дурачась, падал сверху - прокатиться. Его сбрасывали в снег, валились сверху – «куча-мала; народу звала;!».
Проводив это сумня;щеся, вопяще, я вернулся в избу, где меня, как всегда, ожидало уютное тепло деревенской избы и ласково-ворчливый говорок доброй хозяйки: «Ну, што, набегалсе? Поди, промёрз весь! Давай-давай скоряе за стол!» Вкусно опахнуло теплом, мясными щами - Марфа доставала из печи чугунок: «Садисе, давай, похлебай штей-от, пока горя;ци!».
 Щи и правда, горячей-горячего. Я торопливо дую в ложку, а Марфа аккуратно поддерживает под ложкой у рта кусок хлеба, старательно подбирает крошки, упавшие на стол, и отправляет их в рот. Насытившись наверхосы;тку горячими блинами и удовлетворив любопытство Марфы (ей всё было интересно), я взялся за учебники. Прав Стёпка: всё заучено, и  зачитаны учебники до дыр. Хоть среди ночи разбуди - на пять отвечу!
«Се;дни прощёно воскрисе;ньё, все просят у друг друга прощенья, а детям дарЯт подарки» - прервала мои мысли хозяйка:  «А вза;втре про;щя – прощяньё с ма;сленицёй » - старушка замолчала. Я молча ждал дальнейшего разговора.
 «Воскрисеньё-то -  Прощёноё, а в Понеде;лок-от - Про;щя» - ещё раз повторила она, и, что-то вспомнив, хохотнула, взмахнув ладонью. Вот было… Я тольке-тольке взаму;жьё выскоцила, а дело-то было в масленицю, но. Вот, это утром свёкор  стал у при;толоки и крыцит, это: «Манёш;ка,  собрала;се, ай нет? Што-то больнё долго збира;иссе, ыть не за тридеветь земель во дорожэньку, к оццю-матери, ак далёко-ли туто, Мишка уж и ко;ней запряг, дожыда;т тя! Да долго-то не вели Мишке задерживацце, нето матка-та ишо в Тали;ньсельгу збираицце к зятю – прицяндалы для блинной роботы Феньке повезет». А Фенька-та – доць ихная, а мине-то, ак золо;ушка. «Мати, а где ты-то?» - крыцит это опе;ть. «Ой да, туто я туто!» - отвецят з-за заборки тётка Федора – свекроушка-та моя: «Ыть тожо Феньки-ты нать блинной снаряд собрать» «Поежжай, поежжай, сношэнька,» - это мне-то она:  «кланяйсе, гыт, оццю-мамыньки, скажы, утрецьком сами будем. Збере;мсе, да посоветуимсе: ково в гости звати, коли; у ково гуле;ти, коли на санях катацце…».  А это уж завсегда совет держали перед большым-от празникам-от, но. Топере-то, конечно, всё не так, а было, оне ишо поцелуют друг друга вкресты;. Да цё не понял-от? Это так говорят, когда целуюцце три разы крест-на;крест. Вот поцеловалисе, опустилисе на коли;на перед  божницей, вот и просят у Бога прощения за грехи свое. Вот помоляцце, попросят прощения у Господа, да. Ой, што я, больнё розговориласе-то! Тибе пои-ко и не интересно это? Нонь ить не признают этово. А раньше семь дён гулели, на восьмой – в Прощю-ту, ак жгли Ма;слену. Вот, покладут, што назбирали-то, на большыи сани-ро;звальни, ну таки;, што уж тожо не н;жны стали, да и подпалят, и поволокут по всёй деревне на р;сстани - это штобы жонихи девок-от нашых не объехали! В нашо-то време, дак робятёшок-от ишо и не пустили бы збирать ру;хледь на М;сленку, большы; сами без робятёшков ходили! Вот заходим было в избу-ту: «Пода-айте на Ма;сленку!». Цево-набудь и дадут: хто ви;ницёк, хто голи;к, оп;рки каки; - хто цёво. А старалисе больше насоби;рывать, это штобы костер горел долго, да штобы огонь-от большой. Ведь как огонь-от высокой, дак урожай-от и больнё будёт хорош. А на к;тишшах-от народу-у што - ууй! Кажному, слыш-ко, охота, штобы, знацит, урожай-от луцце был. Церез у;голья-ти потом сиг;ть зацьнут.   А у нас ишо мода была - в Масленницю каталисе на лошадях... Дак ыть не зря Масленка-та ишо зве;цце «кат;льним з;говиньём»!  Вот каталисееэ - оой! А ишо каки ;хари - в розгон на санях-от, это дак - Оой-тыы! Друг-от перед дружкой! Друг перед дружкой!  Да кругам, да и впрохлёст! Вдоль деревни-то, с писня;м, да с гамом... парни-ты на лошаде;, наростоп;шку – тольке п;лы хлёщуццэ! Ой, и доставалосе тогда молодым-от! Вот бы я сево году вышла взамуж... Катаньё-то нацел;сь... а уж каталисе все! Так уж заведено, дак. Вот останавливают нашу лошадь мужыки (сговорилисе уж оне). Ну вот. Мужыка -та мово валя;т, а  уж и не отбивалисе, раз мода така, обыцей дак. Вот валят ёво на дорогу, на снег, а меня на ёво... волоку;-ут - волокут, а как напосты;нёт, дак возьмут меня на низ перекатят... вот и катают пока не надоес. Тольке встае;ш сама, да отряха;иссе (обижацце - не обижалисе) встанёшь, да поклониссе - Спасибо, мужыцьки! - тольке и кланяиссе». Старушка поправила платок на голове, и затихла сидя у печки.

© Copyright: Клеопатра Тимофеевна Алёшина, 2018
Свидетельство о публикации №218021700650 кататальнё заговиньё


      Про;щя

      За окном тихо синели ранние зимние сумерки, мельтешили снежинки. В избе тёплая домашним запахом тишина нарушалась потрескиванием горящих во время;нке  дров. Мысли мои неспешно кружились вокруг прожитых мною лет.
«Иди, иди, посиди у пецьки, погледи на жывой-от огонь!» - прервала бесконечный поток моих мыслей Марфа. Каждый вечер она подтапливала маленькую печку - «плитоцькю, «штобы тепло с ызбы не уходило». Дрова горели споро, с треском. Яркие язычки пламени выскальзывали из-под чёрных, обуглившихся поленьев, прятались в краснеющих жаром у;гольях угарным синим огоньком. Странное ощущение - в голове нет мыслей, только зрелище огненного танца, только феерические вспышки и тепло, успокаивающее, ласковое, завораживающее, расслабляющее тепло… Вдруг в печи затре;скало-затрескало, скры снопом взметнулись в трубу, а из жаркого горла печурки, в сопровождении мелких угольков, и ярких искр, брызнувших веером,  вырвалась небольшая головёшка, шлёпнулась на пол и задымила, зачадила. В избе запахло горьким дымом, защипало глаза.
«Нуу, жди гостей, ве;рна примета!» - Марфа подала щипцы для углей: «На-ко, закинь их обратно!» 
Подобрав угольки, я прикрыл печку. «Пойду, принесу воды, чтоб с утра не бегать!» - взялся за валенки, но тут ярко и тревожно полыхнуло в окно. Я застыл с валенком в руке, в груди упало (наверное, душа провалилась в пятки), в ушах шумнуло растерянностью страха - ПОЖАР!? - Я метнулся к окну, а Марфа, прямо-таки, скатилась с лежанки, куда, было, забралась погреть спину; простоволосая выскочила на крыльцо. Слышно было, как в ответ на бабкину брань, хохотали мальчишки-озорники.
«Вот ады;, прости Хосподи!» - сердито успокаивалась старушка, грея ладошки над жаркой плитой: «Это, ну-ко, лапоть подожгли, да и бегают по деревне, народ полоша;т. А ты што тутока росселсе?» - набросилась она на меня (попал под горячую руку): «Народ-от веселицце, иди-ко, иди! Погледи на людей-от!».
 В сенях послышался шум, смех, весёлый говор. В избу ввалились парни: «Здорово живит;, бабушка Марфа! А што тутока интеллигенция сохнет? Али уж стар стал?»
«Вот и я гоню ёво» - встряла Марфа: «Пусь-ко идет прогуляицце. Сходи, сходи!» - она кинула мне шубейку, - пусти ветру в жопу, засиделсе, как старой обабок!».
Парни хохотали, а я, смутившись беззастенчивостью старой Марфы (лучше не могла слов подобрать!), обиженно и торопливо, не глядя на парней, натягивал шубу.
«Не обижайсе на миня, я вить наблаг;ё сказала, в шутку!» – извиняется старушка, видя мое смущенье.
 А я, схватив шапку, выскочил в сени. Меня со смехом и прибаутками зату;ркали, нахлобучили на голову шапку, и вся компания вывалилась за ворота.
«Эй, молодой, давай прокатимся!» - послышалось от дороги, и почти над головой, у самого уха всхрапнул конь. Я отшатнулся. В санях веселились, глядя на мой испуг, празднично одетые девчонки. В старинных гарусниках, кокошниках под пуховыми платками, в ярких цветастых павловских платках, в расшитых шубейках, выпрошенных для концертов у древних старушек, державших эти реликвии на дне больших сундуков, где когда- то копилось их приданное. Память о молодости своей, о своих бабках старушки жертвовали молодым: «А хто их теперя носит? Пусь уж послужат, нето, артистам!». Я не успел рассмотреть, кто в санях, меня обхватили сзади, и посреди радостного молодецкого уханья вальну;ли в сани прямо на хохочущих, довольно визгающих девок. Чей- то подол шаловливо накрыл меня, слегка опахнув солёной треской. Меня замяли, затолкли. Лошадь резко рванула с места и понеслась под страхом взвившегося кнута. Наконец мне удалось вынырнуть из-под расшалившихся девок, и, войдя в общее веселье, я заорал, заголосил вместе со всеми.- знай наших! Вот так  песнями, в сопровождении деревенских собак (стая собак увязалась за нами) докатили  до самого  до крыльца клуба, а там уж во всю веселье играет.
«Ой, дайтё ножыкы, дайтё  вилыкуу-ух,
а я зарежу-дык свою милыку... » - прохаживался перед толпой Руфёнок - известный гуляка и скандалист: «...Могилу вырою шырокую, глубокую, положу кверхю жопою, ладошкою прихлопаю...»  – раскинув руки, кидался он под ноги бабам, распугивая их, и веселя толпу, лихо топтал снег. Бабы взвизгивали, хохотали: «Ой, пустельга!»; а Стёпка, присев на крылечке, разливался мехами своей гармошки.     К крыльцу подкатили сани - вместо лошади их тащили молодые мужики. Они, как кони, ржали, «били копытами». В санях девки, парни с визгом и хохотом погоняли «лошадей», на что те взбрыкивали, лягались, а потом вдруг, сбросив упряжь, подхватили сани сзади, с боков (и помощники нашлись), и сани легко покатили под уго;р. По пути на них вскакивали ещё и ещё желающие прокатиться. Сани перевернулись, и вот уже под горой с шумом и смехом барахталась куча мала. А на горе выплясывал поддатый Руфёнок. «Ой незашто не утерпети, штобы жопой не вертети, ой, жопа-сотона, ак так и вертицце сама».
А на другом берегу уже разожгли костер. Крутой берег речушки - как огромный муравейник. Почти все население близлежащих деревенек сейчас собралось здесь. Дети, взрослые на санях, санках, фанерках, а то и просто на пятой точке, лихо скатывались с горы по одиночке и парами, обхватишись, кубарем; одни, стоя на ногах, пытались удержаться, другие подкатывались им под ноги, и всей кучей с криком и хохотом катились вниз. Парни подлавливали девчачьи санки, падали на них. Визг, шум, хохот! Скатившись, куча рассып;лась, и все снова карабкались в гору. Искры костра и отблески пламени отражались в сверкающем зеркале ледяной горы, в дальних сугробах речных берегов, и в снежных вихрях, вслед летящих с горы, саней.