Рассказики про армию

ВО СНЕ И НАЯВУ

Направили человека в больницу на лечение. Человек пришёл туда сам без всяких неотложек и скорых помощей. Больница показалась ему не обычной, если не сказать странной.
На пяти этажах в грязно-зелёных коридорах, таких длинных, что концы их терялись в густых сумерках, потолки косо подпирали колонны. Нумерация этажей тоже была странной: нижний этаж был третьим, над ним - номер два, выше - пять, а далее по порядку.
 Встретила человека вертлявая медсестра в застиранном халате и с такими мелкими чертами лица, что, разглядеть их было невозможно.
Валя - так звали медсестру, сообщила, что врачи может быть будут только завтра и повела человека по второму этажу в палату для новеньких. Там на кроватях, выстроившихся вдоль стены, лежали люди. Кровать рядом с дверью была пуста. «Располагайтесь здесь, -сказала Валя, - и идите гулять по городу. Не забудьте пообедать, у нас в первый день не кормят». И, усмехнувшись, Валя растворилась в дальнем конце коридора. Человек успел заметить, что крашена она под блондинку и завита, как говорят, мелким бесом…
Город – это, конечно, сильно сказано! Все было похоже на предместье маленького российского городка. По улицам бродила мелкая живность, а иногда, клубясь пылью,  пробирался одинокий автомобиль.
Человек шлялся по городку довольно долго. Никого он не интересовал, да и его здесь ничто не интересовало. Пожалуй, только хотелось есть. Но где поесть,  спросить было не у кого. Пришлось ему руководствоваться собственным носом и, несмотря на пробивающиеся из-за заборов запахи «удобств во дворе», сбивавших с правильного курса, столовая всё-таки нашлась и удивила борщом и кашей. Да, был ещё и компот. Никто человека не обслуживал, и посетителей в столовой не было. В общем, получилось обслуживание самого себя в одиночестве.
Человек поел основательно и сразу захотел спать. Поэтому, не откладывая, он побрёл в больницу. Пора было прилечь, познакомиться с палатой, узнать про здешние порядки. Вот, наконец, и больница. Уже стемнело, но свет в коридорах не включали. На ощупь пробрался он на второй этаж, который действительно оказался вторым, и открыл дверь в свою палату. Странно, но палата оказалось женской. Женщины сидели или лежали на кроватях, а одна, стесняясь, спросила, не доктор ли он. Пришлось извиниться, сказать, что не доктор, что сам пришел лечиться, что гулял по городу, устал, вернулся отдохнуть, но ошибся палатой и снова, уже закрывая дверь, извинился. Но дверь не закрылась. В проёме стояла девочка лет десяти. Взяв человека за руку, сказала, что проводит до нужной палаты, ведь в больнице она живет три года и всё  здесь знает.
Они побежали по коридору вдаль, в темноту. На бегу он открывал попадающиеся двери, за которыми медики в разноцветных халатах выковыривали сверкающими инструментами органы у больных. Медики, не обращая внимания на ребёнка, матерно возмущались и угрожали инструментами. Девочка дотащила человека до конца коридора, и они оказались на пятом этаже, который на самом деле был третьим.  «Здесь находится дежурный по воинской части», - сказала девочка басом и исчезла…
Трое дежурных в военной форме сидели в большой комнате, отгороженной от коридора стеклом. Старший разгадывал кроссворд, другие дремали, сидя в плюшевых, с кружевными накидками креслах. Человек постучал в стекло, чтобы спросить, как найти свою палату. Тут же на стекле зажглась надпись «СПРАВОК НЕ ДАЕМ!». Тогда он пошёл дальше по коридору. Спускался в переходы, поднимался по лестницам и, о, чудо!, оказался у своей палаты. Но! На его кровати лежал  мордатый парень. «Уходи, - устало сказал человек, - это моя койка, меня Валя сюда поселила». Парень захихикал. «Сам уйдёшь, или я найду Валю, и она займется тобой?» - сказал человек. «Иди -иди отсюда, ищи свою Валю,» - снова захихикал мордатый и спрятался с головой под простыню. Связываться с ним сил уже не было, и человек пошел искать Валю. Заглядывал на этажах в палаты, подсобки, кабинеты, но её нигде не было. Так он оказался перед стеклом дежурных. На этот раз стекло было поднято под потолок. «Простите»,- обратился он как можно интеллигентнее к старшему. «Тише ты, спящих разбудишь!» - заорал вдруг старший.
Человеку сдержаться не удалось! Мало того, что не по своей воле пришлось бродить по этому идиотскому городу, мало того, что в первый день здесь не кормят, мало того, что он сам, без неотложек и скорых помощей пришел лечиться, так на него вместо помощи кто-то орёт! И человек сорвался!! Голос его окреп и загустел! Очень громко и отчётливо, выговаривая для этого дежурного идиота каждую букву, человек приказал немедленно найти Валю, потому что ЕГО койка занята! Это сработало!
Трясущимися руками дежурный листал телефонный справочник и накручивал диск облезлого телефонного аппарата. «2-0-9, 2-0-9»-повторял он, как заклинание. Валя не отзывалась. И дежурный стал на неё жаловаться: «Вертихвостка, мерзавка, никогда ее нет на месте! В прошлом году у нас лечился такой же, как вы, ответственный товарищ. Так я эту б… только на третий день нашел. Из-за этого ответственный товарищ, такой же, как вы, безусловно умер. Эта б… не успела ему чего-то ввести». Тут стекло начало опускаться. Человек плюнул в него, и пошел искать Валю самостоятельно. И, представьте себе, догнал её в своем коридоре. «Стой! - закричал он,- стой, мерзавка!" Валя обернулась, но теперь она была почему-то гораздо выше ростом, и волосы её были длинные и прямые. «Мне негде ночевать, МОЯ койка занята каким-то парнем! - кричал человек, ухватив её за волосы,- иди разберись!» «Я все знаю, дежурный мне звонил, а на койке отдыхает мой муж, и никуда отсюда я его не отпущу. Иначе он от меня опять сбежит. А вы, дорогой и ответственный товарищ, завернитесь с головой в свою курточку и поспите здесь в уголке, в коридоре, а я к вам, как стемнеет, с удовольствием приду для согревания…»
 Озверев от злости, человек начал бить Валю головой об колонну. От каждого удара она уменьшалась на глазах и поместилась, в конце- концов, в синий полиэтиленовый пакет, который вдруг оказался у него в руке. Наконец,  размахнувшись этим, уже ставшим тяжёлым, пакетом, он изо всех сил шарахнул им по колонне! Раздался звук, похожий на удар камня, потом что-то будто лопнуло, посыпалось стекло, и я проснулся…
Человек из моего сна был… я!

Булыжник, запущенный в поезд, разбил вагонное окно и упал на купейный столик. Моя шинель, закрывавшая на всякий случай окно, спасла нас от осколков. Мы, трое офицеров из московской Вэ Че, ехали в последнюю на территории бывшего СССР служебную командировку из Тбилиси в Баку. В Тбилиси мы передали грузинский филиал московской организации со всеми бумагами, сотрудниками, оборудованием и зданием симпатичному грузину - генералу, после чего он распорядился выделить нам на дальнейший путь большой чемодан, полный бутылок разных грузинских вин, и позаботился о проводах нас на поезд в Баку, где аналогичную операцию предстояло выполнить уже на территории другой  бывшей союзной республики. Чемодан генерал разрешил не возвращать…
В сопровождении его порученца мы прибыли на вокзал за пару минут до отхода скорого Тбилиси - Баку. Билетов на скорый не было. Пришлось взять на почтово-багажный. Почтово-багажный, как понимаете, шёл в том же направлении, но отправлялся на два часа позже и в пути находился на восемь часов дольше. С такими билетами мы сели в скорый, думая доплатить разницу в цене уже в поезде проводнику, что мы к обоюдному согласию сторон и сделали. Кстати, вагон был заполнен от силы на треть. В остальных двенадцати народа было не больше. Получалось, что билеты на хороший поезд нам не продали, как теперь говорят, по политическим причинам. Не надо было нашим солдатикам бить в Тбилиси грузинских женщин сапёрными лопатками. Не надо…не надо…
На станции Рустави в середине ночи в вагоне появился увешанный оружием грузинский патруль. Увидев русских в военной форме и поняв, что у нас нет оружия, патруль придрался к отсутствию билетов на скорый и, пригрозив автоматами, выкинул нас вместе с чемоданом и шмотками на то, что когда-то было платформой станции.
Близко шёл настоящий бой, трещали автоматные очереди. Зарево от горевшего в километре от нас знаменитого металлургического комбината освещало станцию. Время от времени там раздавались взрывы, и пламя поднималось до облаков. Поезд ушёл. Какие-то личности начали мелькать недалеко от нас. Военная форма их смущала и одновременно притягивала. Поэтому я, как старший и ответственный товарищ, принял решение залечь в пристанционных кустах. Туда же был транспортирован чемодан с вином. В общем, особенно страшно не было, потому что с нами был политработник Коля, владевший, как он говорил, в совершенстве приёмами карате и ушу. Кроме того, я откупорил каждому по бутылке вина и вооружил Колю своим перочинным ножиком.
По расчётам следующий поезд в Баку должен был появиться часа через два. Вина в чемодане вполне могло хватить часов на пятнадцать. Коля периодически отлучался в разведку и по возвращении требовал дополнительно налить, чтобы компенсировать физические и нервные затраты. Эти затраты, видимо, с каждой разведкой увеличивались. Следовательно, расход вина постоянно возрастал. Это настораживало: Коля для командировки был досрочно выписан из психоневрологического отделения госпиталя, где он лечился на майора.
Прошло пять часов. Светало. На путях показался прожектор локомотива. Мы выползли из кустов и, очень бережно относясь к чемодану, приготовились к посадке.  Но поезд оказался товарным, и когда он чуть замедлил ход, я, мчась вдоль локомотива, спросил у машиниста о пассажирском. Куда же он делся? «Теперь за мной идёт, ми его обогнал. Днём совсем у вас может будет. Жди, дарагой!»-  прокричал машинист и товарняк укатил.
Ещё через несколько часов, уже едва видимый в солнечном свете, со стороны Тбилиси показался неторопливый фонарь какого-то поезда. В это время стрельба почти вплотную подкатилась к нам. Третий наш товарищ финансист Гена, не дожидаясь остановки состава, причитая от страха, полез в первый попавшийся вагон. Гене было страшно: дома у него оставалась красавица жена и трое детей. Два мальчика и девочка. И новая квартира в военном городке в подмосковном Нахабино.
Но Гене не пришлось поехать в этом вагоне. Присмотревшись к составу, мы увидели вагоны без стёкол и даже без дверей. Проводник из хвоста поезда кричал нам что-то на смеси кавказских языков, что, видимо, означало приглашение в его вагон. Мы подхватили чемодан и вещички, добежали, поднялись по шатающимся под ногами  ступенькам, и, наконец-то, почувствовали себя в безопасности…
Поезд тронулся. Проводник выделил нам купе, в котором даже была дверь, мы открыли вино из расчёта всем по бутылке, включая проводника. Вино нам заменяло еду, питьевую воду и частично использовалось для освежения рук. Мы ехали в хвостовом вагоне. Все двери в последнем тамбуре у него отсутствовали, что, с одной стороны, было романтично: прямо из тамбура от нас убегали шпалы и змеились рельсы; с другой стороны, отсутствие дверей в тамбуре заменяло отсутствие привычного туалета. Единственное неудобство-необходимость крепко держаться за вагон во время посещения, извините, по нужде этого тамбура. Если вы ездили в поездах, то наверняка знаете, как раскачивается на ходу последний вагон!..
Начинало темнеть. Пора было готовиться к ночёвке. Политработник Коля, по его утверждению владеющий приёмами карате и ушу, вызвался дежурить в тёмное время суток, а я подумал, что зря в армии отменяют институт политработников. Ведь попадаются среди них и порядочные люди. Коля, например…
Ближе к утру раздался, как мне показалось, оглушительный стук в дверь. Коля на добровольном дежурстве крепко спал, а Гена сразу почти неразделимо слился с верхней полкой. Мысленно перекрестившись, я открыл купе. Проводник принёс нам два матраса: «Заложи окна- скоро поедем через ущелье, будут бить стёкла» и попросил за услугу вина. Я отдал ему Псоу почти без сожаления: и жизнь дороже, и сухое надоело…
Поезд медленно тащился по ущелью, засыпанному на откосах камнями. По обоим его склонам шустро перемещались, стараясь не отставать от состава, местные ребятишки. Звенели стёкла, камни с грохотом оставляли вмятины на вагонах. Тепловоз, с трудом набирая скорость, гудел изо всех сил. Дети начали отставать. Мы приближались к Баку, а я размышлял почему, когда меняется привычный порядок жизни, возникает революционное желание крушить, ломать, уничтожать? Закон ли  это природы, или просто дремлющая в каждом человеке первобытная страсть к разрушению?
Так или иначе, в Баку нас встретили. Из всего состава на перрон вышли шесть человек: машинист с помощником, проводник последнего вагона и мы. Нас сразу узнали по военной форме и рассказали, что начали за нас волноваться. Из Тбилиси им позвонили и сказали, что нас проводили ещё позавчера на скором, а в Баку в скором нас не оказалось. Встречали теперь пассажирский, хотя в расписании такой поезд теперь вроде бы не значился. Нам, значит, повезло. Ура! Ура! Ура!–каждый трижды прошептал про себя, и мы отправились передавать имущество московской организации азербайджанским военным.
Ближе к вечеру все формальности были соблюдены, нужные бумаги оформлены, и армия бывшей союзной республики получила в своё распоряжение пятиэтажный дом в центре Баку, вместе с оборудованием, сотрудниками, документами и всякой всячиной, полагающейся такого рода организациям.
Новый начальник  азербайджанец красавец-генерал распорядился отвезти нас на шашлык из осетрины. Шашлык готовился в ресторане его брата на берегу Каспийского моря. Потому генерал поехал с нами, или, если хотите, мы с ним…
Море ласково шуршало где-то внизу под высокой набережной. По набережной стайками неназойливо прогуливались девушки в утеплённых жакетах с национальной отделкой. Милиция, проходя мимо, отдавала генералу честь. Около нашего столика хлопотал родной брат генерала. Шашлык из только что пойманного осетра оказался выше всяких похвал, учитывая, что мы почти трое суток ничего не ели. Генерал угощал. Но и я оказался не промах! Две последние, заныканные мной, бутылки Хванчкары из чемодана были торжественно водружены на стол, а чемодан я тут же подарил брату генерала. На столе вновь появился шашлык. И, конечно, азербайджанский коньяк в большой оплетённой бутыли. Зазвучала музыка. Море плескалось в такт. Политработник Коля с перочинным ножиком в зубах ринулся в танец. Генерал, доверительно положив руку на моё плечо, рассказывал за сколько продаст полученное от нас здание. Покупатель, а это был брат генерала, уговаривал включить в цену остальное, прилагаемое к зданию. Генерал почти уже согласился. Но в это время финансист Гена, у которого дома осталась красавица жена и трое детей, громко икнул и вспомнил, что пора собираться в Москву. Генерал с братом не возражали, и, тепло попрощавшись, мы уже мчались в темпераментном Бакинском такси в аэропорт…
В кассах билетов, конечно, не было. Ни в каких: воинских, брони, возврата, матери и ребёнка, депутатских и для обычных людей. Казалось, весь Азербайджан решил в одночасье на самолётах перебраться в Москву. Подсчитав с помощью финансиста Гены командировочные, и сбросившись из резервов на материальное вознаграждение кассиру, например, кассы брони, меня отправили к заветному окошку. Окошко было закрыто, но я ясно видел в щёлку между дверкой и стенкой тёмный любопытный глаз. Я приветливо постучал в окошко. Никакой реакции! Тогда, выбрав неизмятую купюру, я аккуратно стал вдвигать её в щёлку, где виднелся глаз. Купюра втянулась, но больше ничего не произошло. Это настораживало, ведь на материальное поощрение мы собрали последние деньги, и если этот «автомат» и дальше не будет «срабатывать», мы навсегда останемся в Баку.
Посовещавшись, решено было прибегнуть к помощи генерала. Это был довольно рискованный шаг. Генерал вполне мог нас «забыть» по окончании дел. За окнами аэропорта была глухая ночь. Мы решили дождаться утра и позвонить генералу на работу (благо у меня был с собой московский справочник с Бакинскими телефонами уже бывшей нашей организации). А до утра предстояло как-то наменять монет для телефона-автомата. Ребята отправились менять, а я, притулившись на краешке скамейки, задремал…И…
Я шёл по узкой улочке старого Баку, что расположилась в самом центре теперешнего города. Зачем я там оказался? А затем, что была командировка по жалобе сотрудников нашего Бакинского филиала на своего начальника. Фамилия начальника была Голытьба. Несмотря на фамилию, Голытьба не бедствовал: он был в чине полковника, водку не пил и получал солидную по тем временам заработную плату. Жалобщики писали, что Голытьба народом не руководил, а в рабочее время ЛИЧНО обустраивал бильярдный зал, в котором один стол был ЛИЧНО им изготовлен для ЛИЧНОГО использования, а второй находился в стадии отделки, то есть натягивания на стол зелёного сукна, закупленного втридорога организацией за счёт фонда материального поощрения сотрудников. Кроме того, Голытьба в рабочее время всем желающим шил штаны. Поэтому Москва послала в Баку комиссию для реагирования на жалобу трудящихся. Комиссия прилетела разбираться, как повелось, втроём: замполит, кадровик и я.
Замполит был любителем зарубежной радиотехники – приёмники, магнитофоны,  проигрыватели. Особенно он уважал «комбайны», в которых всё это благолепие концентрировалось в изящных корпусах, приспособленных для переноски. А чего стоили названия западных (заметьте, не каких-то японских) фирм: ТАНДБЕРГ,ТАСКАМ, РЕВОКС, ФИЛИПС, УХЕР…Но и японцами замполит не брезговал. Едва мы сели в Москве в самолёт, он разложил на коленях чудо техники и стал проигрывать пластинку. Как только в салоне зазвучал голос Армстронга, на чудо техники  стремительно спикировала стюардесса- дескать в полёте не положено! Как замполит не упирался, чудо пришлось свернуть и поставить под сиденье…
В Баку нас встретил «провинившийся» и отвёз в гостиницу. В этот день замполит принял решение: «Не брать быка за рога и всем вместе отдохнуть с дороги, а потом каждому действовать по собственному плану». Магазин был рядом с гостиницей, и мы раза три отдохнули вместе, а потом разошлись: замполит в комиссионку прицениться к аппаратуре, кадровик в универмаг за сувенирами, а я в старый город за впечатлениями…
Старый город- это узенькие, шириной в пять-шесть шагов улочки, мощенные булыжником, где перед небольшими домишками, выстроенными из камня, на приступках, скамеечках или просто на крыльцах сидели мужчины. Пожилые, старые и вовсе дряхлые –все они были при деле: объединившись в компании, играли в нарды и ещё какую-то игру, названия которой я не знал. Женщин и молодых мужчин не было, зато постоянно попадались стайки босоногих ребятишек, шумно игравших в догонялки. Старикам они вовсе не мешали…Мне почему-то подумалось, что азербайджанские детишки похожи на галчат, а русские – на воробышков… Может быть я просто соскучился по дому?..
Чем глубже я забирался в старый город, тем громче откуда-то доносилась музыка. Били в барабаны. Звучала зурна. Стали попадаться принаряженные женщины. Сворачивать было некуда: слева и справа стояли дома и сидели старики. Назад был путь только в гостиницу. И я пошёл вперёд, хотя замполит предупреждал об осторожности в общении с «местными».
Кстати, перед выходом из гостиницы, замполит переоделся в «штатское» и наклеил себе аккуратные театральные усики, видимо, что бы походить на азербайджанца. Усики были приобретены профсоюзным комитетом для самодеятельности, а замполит был её идеологическим шефом. Наклеив усики, замполит стал похож на театрального злодея и одновременно на фарцовщика, каким его обычно показывали в советском кино…
Повернув за угол дома, я буквально наткнулся на свадьбу, или, как хотите, свадьба наткнулась на меня! Впереди свадьбы шествовал весьма почтенный старец с сучковатой палкой в руке и с таким громким голосом, что на любом собрании мог бы говорить без микрофона. Почтенный старец, увидев меня, явно обрадовался и загрохотал что-то на родном языке. Наверно для молодых встретить военного, хотя бы и русского, была хорошая примета. Ко мне подвели жениха и невесту. Я от души поздравил их на хорошем русском и пожелал богатой, благополучной жизни и много-много детей. Свадьба радостно среагировала и продолжила путь уже с почётным гостем, то есть со мной. Как вы понимаете, я теперь двигался обратно, по направлению к гостинице. Старики, сидевшие по обеим сторонам улицы, гортанными голосами приветствовали свадьбу.
Наконец, почти на выходе из старого города, свадьба свернула в узкий проход между домами. Проход был такой узкий, что нужно было его преодолевать поодиночке. Старик первым пропихнул меня, затем протиснулся сам, за ним жених, потом невеста и следом поодиночке же пропихивались остальные участники торжества. Было шумно и весело. Двор, в котором накрыли гигантский стол, казался необъятным. Кроме того, одну сторону двора замыкала настоящая крепостная стена с настоящими башенками и бойницами. Стол был накрыт с кавказским размахом и после того, как за стол уселся последний из протиснувшихся, тамада (а это был тот самый старик с мощным голосом) со значением говорил о чём-то медленно и торжественно. А затем!.. Часа через два после первого тоста я понял, что пора в гостиницу, тем более что на юге темнеет быстро. Попрощавшись с тамадой, не привлекая к себе внимания, просочившись сквозь проход, я направился прямиком в гостиницу. Коллеги уже были на месте и валялись на не разобранных кроватях. «Где был?» -спросил замполит. «Завтра р-ра –сскажу» -ответил я, рухнул на кровать и моментально заснул. Слишком много впечатлений было для первого дня командировки…
На следующий день «провинившийся» подготовил три комнаты, в каждой из которых члены комиссии по одиночке принимали жалобщиков. В конце концов, оказалось, что Голытьба хотя и шил штаны сотрудникам в рабочее время, но шил бесплатно, исключительно из их материала, причём шил неплохо. Бильярдный зал и столы предполагалось сдавать в аренду и приносить организации, а значит и её сотрудникам доход. Как комиссия не старалась, обвинить Голытьбу в присвоении, обогащении, разврате, наживе, двоежёнстве и других грехах, не получалось. Голытьба оказался человеком честным, только может быть немного не от мира сего…
Всё бы ничего, но кадровик! В то время каждый кадровик негласно работал на КГБ. И в Москву телетайпом отправилась шифровка о возможном проникновении на территорию военной организации посторонних лиц под видом игры в бильярд. При этом «возникала возможность утечки военной информации разных степеней секретности за рубеж» поскольку рядом с проверяемой организацией, на другой стороне Каспийского моря располагались недружественные страны. Но комиссия (исключительно благодаря кадровику) такую возможность  не допустила, более того пресекла на корню!…
Замполит собрал коллектив. Члены комиссии выступили. Работники организации частично поддержали и частично промолчали. Замполит сделал заключение и, попрощавшись с народом, комиссия покинула организацию. «Провинившийся» Голытьба был командирован замполитом за билетами на самолёт. Комиссия возвратилась в гостиницу, замполит забрал свой музыкальный центр и тихо исчез. Кадровик отправился докупать сувениры, а я прилёг отдохнуть…
Через пару часов кадровик вернулся в гостиницу, как Дед Мороз с мешком сувениров, за ним вернулся замполит, выгодно загнавший на барахолке свой чудо аппарат, а потом и «провинившийся», реабилитировав себя доставкой билетов на утренний московский рейс. Все они были, по моему мнению, чем-то возбуждены, трясли меня за плечи и чуть не уронили с кровати…
«Ну ты и спишь!»- укоризненно звеня мешочком двухкопеечных монет, разбудили меня Коля и Гена. Всю ночь они меняли деньги, а я преспокойно спал! Мне стало стыдно. Разминая на ходу, затёкшую от неудобного сидения на скамейке зспину, я пошёл разыскивать телефон-автомат. Мешочек монет оттягивал карман шинели. Народ шинели не удивлялся: в аэропорте наблюдались разнообразные одежды вплоть до экзотических. А вот работающие телефонные аппараты не попадались. В далёкой Москве было восемь утра- здесь на два часа больше. Пора было звонить генералу, но как?!
Надёжнее всего было бы поехать к нему за помощью. Поэтому я вышел на шоссе, ведущее в город. Приветственно жестикулируя, остановил Волгу. За рулём сидел бесшабашный подросток, заломивший такую цену, что, по моим представлениям, можно было доехать до Еревана, или вернуться в Тбилиси. Следующая Волга была не дешевле. Машины шли потоком, и я решил не отступать. Наконец мне повезло: за рулём был человек в возрасте, воевавший в Нагорном Карабахе на армянской стороне. Я сразу сказал, что заплатить мне нечем и коротко поведал о командировке в Тбилиси и Баку, о всех трудностях, опасностях и неуверенности в помощи генерала, о ребятах, оставшихся в аэропорту, не знающих теперь где я…Мой рассказ, видимо, прозвучал столь жалостливо, что водитель вдруг резко развернул машину, и мы помчались в аэропорт. Вот мы с ребятами и водителем уже стоим у кассы брони, вот он что-то говорит в закрытое окошко, вот я отдаю ему деньги на билеты и наши документы и вот билеты у нас в руках! Мы вышли проводить нашего спасителя к машине и вручили ему «материальное вознаграждение», предназначавшееся дураку -кассиру. Молодец,- он не стал жеманничать и отказываться. Когда он уже завёл машину я, просунув голову в окошко, спросил, как ему удалось подействовать на кассира? «Там работает мой родной брат» - скромно ответил водитель и умчался в Баку…
Ближе к вечеру мы приземлились в Шереметьево, а мешочек с мелочью так и остался у меня. На него даже рамка аэропортовского металлоискателя не среагировала. А монеты из мешочка были пересыпаны дома в деревянную копилку, и когда я переставляю её, всегда вспоминаю свою последнюю армейскую командировку в развалившейся стране.


ПРИЗЫВНАЯ ШПИОНСКАЯ ИСТОРИЯ

Известно, что нашей армии всегда чего-то не хватает. Не хватает самолётов, танков, автомашин, еды, топлива, одежды, кораблей, сапог, вертолётов и мало ли чего. Зачастую не хватает солдат. Но однажды случился необычный год, когда армии не хватило офицеров. Нет, не генералов и полковников – их у нас больше, чем в любой стране. Не хватило младших офицеров, особенно всяких лейтенантов. Перед военкоматами поставили задачу: ИЗЫСКАТЬ! Изыскивать было нетрудно: выпускники институтов, где были военные кафедры, числились младшими офицерами в запасе и трудились на благо народного хозяйства. Меня тоже изыскали, но далее начинается удивительная история, связанная с врагом народа шпионом Пеньковским и призывом нас с Лёшкой на военную службу в очень секретную организацию…
Случилось так, что мы с Лёшкой жили в Москве на разных улицах, но не очень далеко друг от друга. До учёбы в институте знакомы не были. Лёшка уже два года учился в институте на экономическом, а я пришел на этот факультет на следующий год и сразу на третий курс, но не по причине гениальности, а с другого факультета после академического отпуска.  Академический отпуск просто так студентам не давали: нужно было занедужить, чтобы врачам стало ясно, что студент в этом году учиться не в состоянии, но, отдохнув от учёбы, за год вполне придёт в себя и учёбу продолжит.  А недуг у меня случился из-за генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущёва, придумавшего кроме выращивания кукурузы на севере «Связь Высшей Школы с Жизнью»…
 Учился я в том же институте, что и Лёшка, но на год раньше на вычислительном факультете. Факультет был дневной, но учились мы по придумке Хрущёва как вечерники, а днём работали на производстве. Мне повезло. Кто-то работал в холодном депо, кто-то на заводах, в мастерских, а я недалеко от дома в "почтовом ящике", придумывающим и строящим радиостанции для армии. Радиостанции были большими и надёжными и устанавливались в специальных кузовах грузовых автомобилей, пригонявшихся на «ящик» прямо с конвейера ЗИЛа. Грузовики пахли свежей краской и ещё чем-то, чем пахнут новые автомобили. В цехе, куда меня направили работать для «связи высшей школы с жизнью», было много участков, а длиной он был почти в полкилометра. Начальник цеха не поленился и устроил студенту экскурсию по всем участкам. Было интересно, но надо было выбрать себе место работы. Так я стал учеником слесаря, а через пару месяцев настоящим слесарем третьего, а потом и четвёртого разрядов, о чём написали для всех в стенной газете и для меня в трудовой книжке.  В общем, в семь тридцать -я у слесарного верстака, а в семь вечера- в институте. И так каждый день. А вот по субботам занятия в институте начинались в девять, а на «ящике» был выходной…
Однажды в цех зашёл секретарь комсомольской  организации «ящика». Он был освобождённым секретарём и носил костюм, белую рубашку и галстук. Мы разговорились. Оказалось, что наши отцы работали вместе несколько лет назад. От чувств он чуть не пожал мою, измазанную маслом руку, но собрался, попрощался и ушёл, сказав, что придёт завтра.
...Может быть вам не интересны подробности, но без них не будет понятно влияние врага народа шпиона Пеньковского на наши с Лёшкой судьбы.  В общем, по вашему усмотрению подробности можно пропускать …
Назавтра комсомольский секретарь пришёл ко мне с предложением. В цехе нужно срочно избрать нового комсомольского вожака. Действующий был феноменальным сварщиком, но тайком выпивал в рабочее время. Причём, когда и как, выяснить не удавалось. Иногда сварщик был вдребезги пьян, но водкой от него не пахло. Более того, он запустил комсомольскую работу и даже подозревался в утаивании части комсомольских взносов. Терять талантливого работника цех не хотел - легче было назначить нового цехового секретаря. Назначить – это означало выбрать на собрании комсомольцев цеха предложенную кем-нибудь кандидатуру. Комсомольцев было человек сто с небольшим.
Я честно упирался: учёба по вечерам отнимает много сил, комсомольцы цеха меня не знают, загрузка по слесарным делам велика, а поскольку я был «молодым» в среде профессионалов, мне доставалась самая чёрная и трудоёмкая работа. Но комсомольский секретарь не отступал.  Меня обучат новой профессии и переведут на работу водителем электрокара, там и зарплата выше и свободного времени больше. А в это время можно выполнять работу художника – писать объявления, плакаты, оформлять цех к праздникам, обновлять наглядную агитацию, особенно по комсомолу. Кисти, краски, бумагу дадут и выделят комнату для рисования. Кстати, в ней можно делать домашние институтские задания. Ну, а выборы секретарь брал на себя…
Согласитесь, предложение было заманчивое, и через пару дней я согласился.
Дальше всё произошло так, как и обещал секретарь. Вскоре я с удовольствием носился по цеху на электрокаре, писал кистью объявления и плакаты, собирал членские взносы, и раз в месяц проводил в обеденный перерыв короткие комсомольские собрания. Так в работе и учёбе пролетел год.  Оставалось потерпеть ещё полгодика и «связь высшей школы с жизнью» закончится! Но однажды на «ящик» приехала станция переливания крови. И работники всех цехов под присмотром партийного комитета в «добровольном» порядке сдавали кровь. Наступила очередь нашего цеха и моих комсомольцев,  но заходить в специальный автобус – лабораторию  добровольно  никто не хотел. Нужен был личный пример. Подать его предстояло вожаку. Я поднялся по ступенькам, улёгся на кушетку, улыбнулся медсестрам, закатал рукав и… очнулся спустя час после завершения процедуры, чем здорово напугал медиков. Для поднятия тонуса мне вручили плитку шоколада, налили из термоса горячего чая и выпроводили из автобуса…
Домой я добрался к вечеру. В доме была гостья: весёлая, красивая девушка лет восемнадцати. Зоя из Киева. Роскошные волосы, огромные глаза и характер, сразу видно, весёлый, смешливый. Гостья появилась у нас по инициативе отца, вернувшегося из командировки в Киев. Он был знаком с её отцом по работе и, видимо, отцы, бухнув горилки, решили нас познакомить. Она явно была из хорошей семьи, а я всего-то два года назад перестал играть на скрипке, и к тому же сейчас был комсомольским секретарём на почтовом ящике. Гостья вгляделась в меня, изумилась и с непосредственностью сельской дывчыны сказала: «Ратуйте, люды! Це що за глиста в обмороке?!» Я тогда действительно был худоват, а учитывая эксперимент с донорством, имел голубой цвет лица и синие губы. Она с опаской, аккуратно подвела меня к зеркалу. Вместе мы смотрелись  вроде бы неплохо, но очень контрастно…
Зоя переночевала у нас, а утром отец проводил её в Киев. Чувствовалось, что ему очень не хотелось, чтобы Зоя уезжала. Но мама настояла! Мне было всё равно, и я побрёл в поликлинику, где на год освободился от учёбы и, следовательно, от работы. Так навсегда прервалась моя «Связь Высшей Школы с Жизнью», а также с красивой девушкой Зоей из Киева.
На «ящике» пришлось оформить увольнение и сдать дела по комсомолу. Перед уходом я спросил талантливого сварщика, обещая не выдавать, как он ухитряется скрытно выпивать на работе?  «У меня всегда с собой заполненная водочкой маленькая клизьмочка на двести пятьдесят грамм. Очень удобно: всасывается быстро, закусывать не надо, изо рта не пахнет и эффект надёжный». От бывшего комсомольского вожака цеха действительно водкой не пахло. Глаза только были мутные и красные, но может быть это от сварки? Впрочем, меня здесь  больше уже ничего не интересовало…
До осени, к началу учебного года удалось закончить два больших дела: привести здоровье в порядок и перевестись в институте с вычислительного на экономический факультет. Почему на экономический?  Потому, что мне изначально не нравилась вычислительная техника того времени: десятки гудящих шкафов с дёргающимися туда- сюда катушками с магнитными лентами, заумные программные языки и математика, математика, математика. Народ на факультете был какой-то прямоугольный. Девчонок практически не было. То ли дело на экономическом!  Учиться легче, интересней и приятней. Замечательная самодеятельность, в будущем перспективная работа. Сплошные плюсы.
Начались занятия, как положено, первого сентября. В этот день мы с Лёшкой и познакомились. Познакомились надолго. Вместе мы закончили институт, вместе попали по распределению в одну и ту же организацию. Организация в основном состояла из пожилых евреек и занималась «Развитием перевозок по железным дорогам на перспективу». На двадцать – тридцать лет вперёд! Моя непосредственная руководительница Лия Исаевна Каценеленбоген – Горелевская гордилась своей работой и часто говорила: «Ну, что вы, молодой человек, уже скажете за  это? Ведь это прелесть? Не правда ли?»
Управлял организацией учёный по фамилии Беленький. Вместе с коллегами он написал учебник. Так уж случилось, что коллеги то же имели ласковые фамилии. На учебнике золотом было вытеснено: «Авторский коллектив профессоры БЕЛЕНЬКИЙ, МИЛЕНЬКИЙ, ХВОСТИК».Учебник пользовался популярностью, вызывал интерес и добрые улыбки…
На работе в основном относились к нам хорошо, а кто был помоложе, даже любили. Особенно Лёшку. Меня любили меньше, во-первых, из-за знакомых, присылавших мне с Волги в литровых банках чёрную икру для бутербродов на обед. Это вызывало у сотрудниц, как они говорили, «чувство неполноценности». И, во-вторых, из-за моего категорического отказа считать на счётах. В конце –концов, мне, как молодому специалисту, выписали грохочущую счётную машину, которую сотрудницы не полюбили из-за шума. Но считала она быстро и правильно.  Сотрудницы сначала пытались соревноваться со мной, используя привычные для них счёты, но прогресс победил! Потом появились бесшумные настольные счётные машины, и вскоре они заменили все счёты, а посылки с икрой постепенно сошли на нет. Чёрная икра превратилась в чёрное золото… Теперь все помехи и препятствия для раскрытия взаимных чувств были устранены, и нас прямо-таки распирало от любви друг к другу!
Так прошло четыре года. Мы с Лёшкой выросли из молодых специалистов в специалисты: ездили в командировки, составляли отчёты и доклады, участвовали в симпозиумах и выступали на конференциях. Перспективные молодые люди! Гордость организации! Пожилые еврейки прониклись к нам ещё большей любовью, полагая теперь нас своими учениками. Руководитель организации с нежной фамилией Беленький однажды пригласил нас с Лёшкой в кабинет и предложил открыть новое направление в исследованиях. Поэтому в конце рабочего дня мы с Лёшкой на радостях напились до изумления. Хотелось танцевать, петь и всех без исключения любить! Не знаю, как мы оказались на Ленинградском вокзале, как уговорили проводницу взять нас до Ленинграда, как ехали в служебном купе, как прятались от ревизоров в Бологом и как вышли в шесть утра на перрон города-героя с головной болью и без денег. Самое ужасное было в том, что нас  наверняка потеряли домашние: Лёшка уже был женат, и у него росла дочь; мне с родителями было чуть проще, хотя то же не хорошо.
Добирались мы в Москву последовательно на четырёх электричках, только в одном месте, где электричек не было, но близко подходило ленинградское шоссе, мы упросили шофёра огромного самосвала подбросить нас как можно ближе к Москве. Самосвал  «за спасибо»  неторопливо привёз нас в Калинин, а дальше всё было просто: три часа в электричке, и мы в Москве!
Время подбиралось к двенадцати ночи. Мы помчались по домам. Вот мой дом, мой подъезд. Вот почтовый ящик, а в нём… повестка… в военкомат…на завтра. В жизни появлялись непредсказуемые проблемы…
На работу я пришёл раньше Лёшки. Утро было нежным и солнечным. Стоя у входа в здание в ожидании Лёшки, я тепло здоровался с приходящими на работу и понимал, что ВСЁ скоро изменится, а я никак не смогу повлиять на это ВСЁ. Лёшка не появлялся, видимо, утром  замаливал  у жены вчерашний грех. К подъезду подкатила машина, из неё вышел руководитель по фамилии Беленький. Увидел меня и, не здороваясь, заговорил возбуждаясь: «Вас двоих вчера не было на работе, а вы мне были нужны! Мне три! (он загнул три пальца) три раза звонили из министерства, требовали срочно представить материалы по перспективам, ВАМ порученным МНОЙ к разработке!!» Лицо Беленького стало нехорошо бледнеть- с министерством шутить не полагалось. Проходящие мимо сотрудники, прислушиваясь на ходу, старались побыстрее проскользнуть за дверь. Лёшка не появлялся. Чтобы в одиночку не пронимать удар на себя, я сунул повестку Беленькому. Он не стал читать её на улице, и с намёком в голосе на грядущие неприятности пригласил зайти в кабинет через пятнадцать минут.
Появился Лёшка. На лице у него проступали свежие царапины, припудренные не очень умелой рукой. Он показал мне … повестку из военкомата, точь-в-точь похожую на мою. Повестки различались только адресами и фамилиями. Даже военкомат у нас был один на двоих!
В кабинете Беленького я вдруг понял, что он переживает за нас. Оказалось, что его сын, красивый взрослый мальчик двенадцать лет назад погиб в армии. Мама у них умерла рано, и Беленький, можно сказать, в одиночку вырастив сына, сам похоронил его рядом с мамой на старом еврейском кладбище в Москве. Вот оказывается, почему Беленький относился к нам с Лёшкой с отеческой любовью. Мы напоминали ему сына.
Беленький не стал рассусоливаться: «Завтра с утра покажетесь в военкомате, а послезавтра я направляю вас в командировки –Лёшу в Новосибирск, а тебя, – он на минуту задумался, - в Харьков. Нужные документы вам оформят сейчас же. В военкомате про командировку ни слова. До свидания. Всё.» Мы вышли из кабинета ошарашенные. События начинали развиваться независимо от нас…  Попрощавшись  с сотрудницами и получив командировочные, заглянули в магазин и отправились в ближний дворик наметить план действий, запивая его прямо из горлышка румынским десертным…
Утром мы встретились с Лёшкой около военкомата. Дежурный направил нас в нужный кабинет, куда привыкнув всё делать вместе, мы и зашли.  При виде без вызова ввалившихся в кабинет парней, владелец кабинета впал в столбняк. Потом, опомнившись, громко, как на плацу, скомандовал: «Кругом! Выйти из кабинета! Заходить по одному! Когда вызовут!» «Это только начало армии»- в коридоре грустно сказал Лёшка. «Что-то ещё будет»- грустно отозвался я. Прошло часа три. Никто нас не вызывал. На другом конце коридора появились люди, часть из них была в военной форме; были там и женщины. Лёшка спросил у какой-то, долго ли нам здесь сидеть и чего мы ждём? «Призывник должен ждать команду и беспрекословно выполнять её, - ответила та и уточнила- у нас обед». Между тем, из кабинета, в который мы так неудачно зашли, никто не выходил. Я подошёл и прислушался. Ни звука. Тогда я открыл дверь: КАБИНЕТ БЫЛ ПУСТ! Мы спустились к дежурному и спросили, сколько нам ждать и где владелец кабинета, в который нас направили?  «Начальник отбыл на сборный пункт ещё утром- сказал дежурный,- кстати, вот вам повестки прибыть на сборный пункт завтра с вещами. С собой иметь, что перечислено в повестке. Всё! Свободны!»
Для меня до сих пор загадка -таинственное исчезновение хозяина кабинета в военкомате. Может быть, это настоящая военная тайна?..
На следующий день мы разъехались по командировкам. Мой поезд шёл в Харьков, весело стуча колёсами на стыках. Этот ритм иногда замедлялся- мы приближались к какой-нибудь станции. Но останавливался он не часто: поезд был скорый, фирменный. Народ окружал меня дружелюбный и хлебосольный и наперегонки угощал салом. Не верьте, что украинцы прижимисты. Во всяком случае, когда я вместо армии сейчас ехал в Харьков -это вовсе не чувствовалось, а на сало я долго не мог даже смотреть.
Утром я вышел на перрон второй украинской столицы. Впереди была неделя безделья: такой срок «командировки» определил руководитель Беленький. По наивности, он наверно полагал, что за неделю военкомат забудет про меня, и в конце концов отступится. Моя основная задача была отметить командировочное: прибыл, дата и круглая печать; убыл, дата и круглая печать.
Все, кто ездил в то время в командировки, знают, с каким удовольствием все секретарши ставили на бланках печати и расписывались за своих начальников. Даты прибытия и убытия вам предлагалось проставить самостоятельно, когда и как вам удобно. Поэтому я не стал мудрить и, увидев, на стене первую попавшуюся вывеску какой-то организации, зашёл туда, представился секретарше командированным к ним и попросил сделать отметки на командировочном. За это секретарша получила в подарок московскую конфетку, предусмотрительно хранившуюся у меня в кармане, а я– документ, отмеченный, как полагается.
Оставалась вторая не менее важная задача. Нужно было где-то ночевать. Как я жалел, что оказался в Харькове, а не в Киеве, ведь где-то там жила красивая девушка Зоя, которая ночевала у нас в Москве.
Я знал, что с гостиницами во всех городах нашей необъятной, а особенно в крупных, всегда было напряжённо. В данной ситуации заботиться о себе нужно было самому и чем скорее, тем лучше. На крайний случай ночь можно было провести на вокзале. Но не мешало переночевать в более пристойном месте. В справочной мне дали адреса гостиниц и даже рассказали, как к ним добраться. В районе, где я сейчас находился, неподалёку было три гостиницы. Первая - «Интурист». Туда идти не имело никакого смысла. Во второй свободных мест, естественно, не было. Третья гостиница была ведомственная, для военных. За стойкой администратора суровая женщина заполняла ведомости. Плакат «Свободных мест нет» отсутствовал. Приготовив шоколадку, я подкатился к администраторше (использовался опыт, приобретённый за годы работы после окончания института). Я сразу сказал, что пока не в армии, что призовут меня служить сразу по возвращению в Москву, что буду ей очень-очень признателен, если она не оставит меня на улице в незнакомом городе. Тут шоколадка пошла в ход. «Ладно, -сказала женщина,-две ночи переночуешь, но учти, у нас без претензий.  А то вы там, в своей Москве к такому не привычные» Я отдал ей паспорт и деньги за проживание, и пока она  меня оформляла, пошёл смотреть номер, который «у нас без претензий».
Открыл комнату и попятился. Кроватей было штук пятнадцать. На половине из них на спинках висели, подсушиваясь и проветриваясь носки и портянки. Густо пахло грибами, табаком и луком. Откинув на свободной койке одеяло, я обозначил её за собой. Положить или повесить на кровать было нечего – из личных вещей в Харьков со мной приехала только зубная щётка.
Чтобы скоротать время, пойду -ка в кино, решил я и, ещё раз поблагодарив администраторшу, забрав паспорт и получив наставление «После одиннадцати не возвращайся, всё  равно не пустим», отправился искать кинотеатр. В центре города в двухзальной «Украiне» шёл казахский фильм, дублированный на украинский язык. Первую половину фильма я честно пытался вникнуть во все нюансы не простой любви порочной студентки и чистого душой чабана. На вторую половину меня не хватило…Я проснулся, когда в зале зажгли свет. Фильм закончился, на улицу выходили заплаканные харьковчанки. Вечерело. В булочной по пути в гостиницу продавали кофе и бутерброды.  Ужин удался вполне и на всякий случай я там же купил шоколадку: кто знает, может быть пригодится для очередной гостиницы…
Ночью гостиница заполнилась под завязку. Кто-то даже спал в коридоре, укрывшись шинелью. Густые запахи и звуки колыхались волнами. Спящие храпели и разговаривали во сне, за день намучившись военной службой. Я тоже мучился – выспался в кино. Рядом со мной человек тонким голосом разговаривал во сне со своими родителями. Сначала я подумал, что он разговаривает с ними по телефону, но сотовых в те годы не было, а провода к его кровати точно не подходили. Ближе к утру сон пришёл и ко мне…
Мне двенадцать лет, мы живём в коммунальной квартире. В квартире пятнадцать семей- пятнадцать разных комнат: от больших до размеров кладовки. На всех одна ванная комната, один туалет, одна кухня с тремя газовыми плитами. Кухня большая: пятнадцать столов, тумбочек, полок смогли как-то уместиться. Напротив нашей комнаты живёт семья из четырёх человек. Двое детишек, мама и папа – человек из охраны товарища СТАЛИНА! Моя мама дружит с их мамой.  В основном дружба происходит на кухне, там мамы проводят большую часть времени в заботах о мужьях и детях. Кроме того, здесь можно спокойно без детей и мужей поговорить о своём…
На новый год родители подарили мне электроконструктор в большой коробке с винтиками и гаечками, лампочками, батарейками, проводочками и разными деталями. Особенно мне понравилось собирать и играть в аппарат Морзе. Какой-то американец по фамилии Морзе придумал особую азбуку из точек и тире. В разных сочетаниях они образовывали буквы и даже цифры. Точки и тире было легко передавать по радио. Они меньше искажались разными помехами и передавались простыми передатчиками. Я вызубрил азбуку Морзе и, слушая «морзянку» дома в отцовском приёмнике, иногда даже мог кое-что понять. Например, буква «А» - это точка и тире, а «Е»- только точка. И ещё: «Тире»- этот три быстрых точки. Теперь понятно, что «А» звучит как ТУ – ТУ ТУ ТУ, а «Е» - просто ТУ.
В наборе конструктора была катушка с белой бумажной лентой (похожая на катушки с красящей лентой для пишущих машинок), электромагнит, который мог притягивать карандаш к бумажной ленте и ключ Морзе, то есть контакт, нажимая на который в соответствии с нужной буквой, можно было увидеть на ленте отпечатки точек и тире, то есть букв. Разумеется, что бумажную ленту нужно было равномерно протягивать рукой. Я САМ передавал и САМ принимал СВОИ сообщения!
Родители радовались моей любознательности и занятости. Я же теперь никому не мешал...
В последнее время дома часто разговаривали о Сталине, спорили, даже негромко ссорились. Участвовать в таких разговорах мне не разрешалось, но запрет только подогревал интерес. Хотелось, чтобы к тебе прислушивались взрослые, особенно мама.
 Вот мама вошла в комнату. От неё пахло стиркой – сегодня по графику был наш день в ванной. Использовать его было нужно, как говорят взрослые, на все сто: всё постирать и всей семье помыться. Пока она не ушла по вечным своим делам, я быстро настроил радиоприёмник на «морзянку» и начал наносить на бумажку точки и тире. Скоро лист заполнился значками. «Ну что тебе там передали?» - спросила мама улыбаясь. Я не отвечал, я был занят, я «расшифровывал» морзянку! То, чем я заполнил листик, совершенно не соответствовало переданному по приёмнику, но отвечало моей придумке… «Расшифровав» записанное, я шёпотом сказал: «Мама. Товарищ Сталин тяжело заболел и даже может умереть».У мамы поднялись брови. Она оглянулась на дверь, подошла к ней, прислушалась.
Был конец февраля 1953 года…
«Ты что-то перепутал,- сказала мама испуганно,- этого не может быть. Проверь ещё раз»-тихо попросила она.  Снова был включён приёмник, снова настроен на «морзянку». Я записывал точки и тире, мама напряжённо вслушивалась в писк морзянки, словно пыталась расслышать спрятанные в ней слова. Моя бумажка заканчивалась, и мама суетливо принесла новый листок, но он не понадобился. Моя фантазия иссякла. Кроме того, меня напугало выражение маминого лица: одновременно страха и озабоченности. «Ну же, ну, расшифровывай скорее»- торопливо шептала мама. «У товарища Сталина сильная болезнь мозга с прекращением зрения одним глазом» - «расшифровал» я листочек. Мама закрыла мне рот ладонью: «Тише! Молчи. Никому ничего не говори, даже папе, и особенно ребятам». Мама тихо вышла за дверь, но я понял, что она сейчас позовёт из комнаты напротив подругу, муж который был из охраны товарища Сталина.
Мама вернулась довольно быстро, собрала мои бумажки и сожгла их прямо в комнате. Она ничего не сказала, только внимательно посмотрела на меня и вышла…
В нашей большой квартире почти всегда было спокойно и доброжелательно, пока в кухне не стал появляться новый жилец из первой комнаты, который начал жить с дочерью Рицаумны просто так! Не расписываясь! За это обитательницы кухни его невзлюбили и подозревали, что он тайно пользует содержимое их кастрюль. Рицаумна, так называли её все детишки, включая и меня, была точной копией Фаины Раневской. Рицаумна то же не полюбила своего неузаконенного зятя, потому  что кроме дочери ей теперь приходилось
содержать и его. Зять утверждал, что он талантливый журналист, но его не печатают из-за национальности. Позже оказалось, что он был СЕКСОТОМ – тайным сотрудником КГБ, а деньги откладывал на автомобиль.
Рита Цаумовна – таково было её настоящее имя, рисовала на продажу галстуки. В её, отгороженном от большой комнаты уголке, стоял некий станок; здесь всегда вкусно пахло расплавленным воском, уксусом и анилиновыми красками. В этом уголке я часто пропадал, наблюдая как на растянутой на станке шёлковой ткани, пропитанной воском, Рицаумна специальным колёсиком на ручке проводит красочные полоски на новом, рождающимся её фантазией галстуке.
«Рицаумна,- спросил я,- как вы думаете, умрёт ли когда-нибудь товарищ Сталин?» Она уронила колёсико с краской на почти законченный галстук. «Кто уже тебе это сказал?!»,-ужаснулась Рицаумна. «Никто,- заявил я,- мне по радио сказали». Рицаумна схватила стул, пододвинула его к стенке, где висел репродуктор, и, не сразу попав в розетку для радио, включила его. В тарелке заиграла бодрая музыка.
«Ах, ах, как ты напугал меня, глупый маленький мальчик! Иди в свою комнату и пока не приходи ко мне. Я в себя должна прийти. Скажи маме, чтобы она не выпускала тебя в коридор. Ладно, сама скажу».
Я не понимал, чего так пугались взрослые. Может быть, они узнали про мою «морзянку»? Что-то изменилось и в квартире: когда я приходил из школы и два раза звонил в парадную дверь (наша комната была второй по порядку), мама даже не успевала её открыть. Открывали наперегонки любые обитатели квартиры. Всем хотелось взглянуть на мальчика, что-то знавшего о вожде. С зятем Рицаумны наши пути в квартире в эти дни к счастью не пересекались.
Третьего марта на уроке труда мы готовили праздничные подарки мамам, а у кого мам не было – бабушкам. В этот день после школы я наладил любимую «азбуку Морзе», включил приёмник и настроился на морзянку. Мама села рядом. Чувствовалось, что она в сомнениях и тревоге.
Деваться некуда, надо было доводить дело до конца, и я написал на бумаге точками и тире страшные слова. «Расшифруй»- строго сказала мама. «Товарищ Сталин совсем умирает»- прочитал я своё творение  и заплакал.  Во-первых, мне стало жаль товарища Сталина; во-вторых, мне стало страшно за себя: вот-вот всё откроется и меня, наверно, посадят в тюрьму! Чем дольше я плакал, тем больше становилось жалко себя. Затих я только вечером, когда со страхом услышал в коридоре напротив нашей комнаты звуки сапог человека из охраны товарища Сталина. Мама вышла в коридор, быстро вернулась, обняла меня и потрясённо сказала:«СТАЛИН умер. Завтра всем объявят по радио. А ты, сынок, спи. Спи спокойно»…
Но пора было просыпаться. В номере-казарме постояльцев уже не было. В дальнем углу над окурками и обёртками трудилась уборщица. Я быстренько оделся и пошёл изучать Харьков. Изучать город я до сих пор люблю из окна трамвая. Трамвай не тороплив, двигается по середине улицы, поэтому всё видно и слева и справа. И пассажиры здесь спокойные, и билет на трамвай самый дешёвый.
Прокатился я почти по всем маршрутам. Иногда выходил, шёл пешком, заглядывал в «идальни», пробовал местные лакомства. Наконец, трамвай, как будто специально, привёз меня к вокзалу. Надо было бы позаботиться об обратном билете. Но билеты были только на следующее утро.  Поэтому, не искушая судьбу, я купил такой билет и начал с помощью трамваев перемещаться к гостинице. Убивая время, где-то зашёл в гастроном. Здесь я увидел настоящую  «Горилку з перцем». В Харькове, говорят, это дефицит – пришлось взять бутылочку, как сувенир. Привезу в Москву – посидим с Лёшкой…
Администраторша в гостинице сразу предупредила: «Завтра последний день!». То ли шоколадку захотела, то ли на самом деле все места на завтра расписаны. Для порядка я немного поканючил, но дама была непреклонна. Ну и ладно, билет-то у меня в кармане! Поднялся в номер-казарму. На подоконнике два лейтенанта накрывали «стол»: чёрный хлеб душистый большими ломтями рядом с зелёным луком, пласты розоватого с широкими мясными прожилками сала напротив огурцов и красных помидоров. Крупная соль горкой на «Вечернем Харькове». Оставалось что-нибудь разлить по стаканам, но этого «что-нибудь» не было. Видимо, третий запаздывал. Чтобы ребята не мучились (и самому не мучиться!) я поставил на подоконник горилку з перцем. Аккуратный красный перчик призывно плавал в бутылке…  Лёшка, прости!..
Не прошло и пары минут, как мы были на ты, а когда с горилкой (правда без перца) появился опоздавший, мы уже вовсю обсуждали армейские проблемы. Обсуждение к счастью не затянулось: рядом в коридоре строгая администраторша кого-то распекала за пьянку, да и наш «стол» иссяк. Лейтенанты стали собираться в гости к подругам. Я отказался: поезд уходил в 10 утра, а до вокзала ещё добираться…
Поезд, грохоча стрелками, нехотя покидал столицу индустриальной Украины. В окне медленно проплывали заводские трубы, закопчённые корпуса цехов.  На площадках перед заводами лежала продукция: кирпичи, кабели, колёса, металлические фермы и всякое, всякое. В одном месте из-за проволочного забора торчали башни танков. Танки были без гусениц и пушек. «Наверно, брак»-подумал я. А ещё подумал об иностранных разведчиках- какой простор для их деятельности открывался из окна поезда!
Потом поезд пошёл проворнее. За окном начали попадаться белёные хатки, палисадники, гуляющие на привязях мудрые козы и глупые коровы. Потом начались плоские степные пейзажи. Иногда их оживляли пролетающие мимо полустанки. Поезд, набрав ход, вёз меня навстречу неизвестности.
Харьков, гостиница, лейтенанты- остались далеко позади. Но лейтенанты! В течение двух стаканов горилки они, помимо радужных перспектив получения воинских званий, орденов и медалей, намекнули на несправедливость, самодурство начальства, работу с придурками -  солдатами. С другой стороны, военные неплохо зарабатывают, носят казённую одежду, получают паёк. Жена офицера- не чета жене инженера, даже старшего…
Такие мысли крутились в голове, пока я не заснул на своей полке. Засыпая, я вспомнил, что в воскресенье с утра нужно подойти на вокзал к поезду и за один рубль купить у проводника билет с нужной датой отправления для отчёта за потраченные на командировку в Харьков казённые деньги…
В понедельник мы встретились с Лёшкой на работе и, не успев отчитаться перед бухгалтерией за командировку, были вызваны к Беленькому. «Я, видимо, больше ничем не смогу вам помочь»-сказал Беленький и дал прочитать казённую бумагу на его имя про «уголовную ответственность за укрывательство.
Ещё через пару дней ранним утром мне (значит и Лёшке) на домашний телефон передали телефонограмму, обязывающую явиться к районному военкому в назначенный день и время. Мы с Лёшкой явились, но помня наш прошлый неудачный поход, заглядывать в кабинет не стали, а скромно встали у двери. Военком сам выглянул из кабинета, заговорщицки подмигнул нам, впустил и усадил напротив себя. Это был немолодой человек с лысиной, как у большинства военных, с тремя большими звёздочками на погонах и животом, выпирающим из под кителя. Он нажал кнопку, смонтированную на письменном столе, и приказал никого к нему не пускать. «Есть!» - отозвался невидимый голос откуда-то с потолка. Здесь военком снова подмигнул. "Ребятки, вот какое дело. Прежде, чем вызвать вас сюда, мы заочно с вами познакомились. Как? Это моё дело". Военком подмигнул, но не нам, а в пространство. Стало понятно, что у военкома просто нервный тик. Чем сложнее, или ответственнее было то, о чём он говорил, тем чаще мигал его левый  глаз. "Вот ты,- он показал на меня,- был комсомольским секретарём на секретном почтовом ящике. Сейчас у тебя оформлена секретность по форме, -он назвал номер формы, -ты не женат, родители живы- здоровы".Теперь речь пошла о Лёшке. Здесь я узнал много нового о друге. «В общем,- сказал военком,- вы проверены и допущены. Теперь вы подпишетесь вот здесь, а потом я введу вас в суть дела.» Мы подписались. Военком замигал двумя глазами и начал вводить в суть дела.
Суть дела.
Наши органы вычислили и задержали предателя шпиона Олега Пеньковского. Он выдал американской и английской разведкам гостайны СССР. Пеньковский много знал. Он занимал важные должности в разведке, секретной науке и технике. Он выдал все места дислокации наших боевых частей. Он указал врагам все места сбора солдат и офицеров запаса в случае начала войны. Все данные о призывниках, их военных  профессиях, адресах, семьях – всё у врагов. "Ваша задача для дезинформации врага при сохранении вами военной тайны перегруппировать имеющиеся у меня в военкомате данные: во-первых, быстро, во-вторых, качественно. У вас образование высшее, опыт кой-какой имеется -обязаны справиться. И последнее: своим работникам такое поручить не могу – ЗАПОРЯТ! И самое последнее: работать у меня ежедневно без выходных с десяти до четырёх. Срок 30 суток, или по- вашему один месяц. Если справитесь, призову вас, можно сказать по блату, в политорганы. Если не справитесь, или что- пеняйте на себя! К работе у меня приступите завтра. Про бывшую работу забудьте. Всё!"

Мы вышли на улицу. Май был тёплый и уже зеленел молодыми тополиными листочками. Светило солнце. Девчонки сбросили с себя зимнее. Жизнь продолжалась…
В 10 утра военком лично открыл нам железную дверь спецкомнаты. По трём её стенам от пола до потолка располагались каталожные хранилища с выдвижными ящичками, вроде таких, как раньше были в библиотеках. В каждом ящичке на карточках хранились люди. В основном мужского пола. Но могли попадаться и женщины. Военком объяснил, как и что нужно перебрать- переставить- пересортировать-перевысортировать и вышел, закрыв нас в комнате на замок. «Приду за вами в четыре часа»-глухо раздалось за дверью.
Я вытащил из-под брючного ремня бутылочку румынского десертного, Лёшка – бутерброды. Минут через двадцать мы приступили к работе. Для начала вытряхнули всех «людей» на пол. Картина была страшная. Если бы к нам сейчас заглянул военком, его точно хватил бы удар, а подмигивающий глаз вылез на лоб.
Но начало было положено! Затем мы приступили к сортировке карточек по алфавиту. Это была сумасшедшая работа: из валяющихся в несколько слоёв на полу карточек нужно было подобрать все на «А», потом на «Б» и так далее.  Понятно, что среди них были карточки и с нашими данными. Ровно в четыре часа в дверь вошёл военком. Мы без сил лежали на полу около стопки на букву «С». Если военком не шутил, то до окончания всей работы  у нас оставалось только 29 суток…
Дни шли своей чередой.  В один из них мы вычислили, что закончится работа в спецкомнате через пятнадцать румынских десертных. Решено было теперь не торопиться, ведь чем скорее мы закончим здесь работу, тем быстрее окажемся неизвестно где. Но как мы не растягивали время, всё было закончено на десять дней раньше. Военком не скрывал своей радости: он досрочно, первым среди районных военкомов отчитался об окончании работы .От радости он даже расщедрился, накрыл стол с коньяком, и мы провели время весьма довольные друг другом…
 В нашем распоряжении теперь было десять свободных дней. Мы уволились с работы (в связи с призывом в Советскую армию), получили отпускные и всё, что полагается. Прощание с сотрудниками оказалось коротким и натянутым: народ думал, что мы с Лёшкой нарочно отправляемся в армию, чтобы найти себе более тёплое местечко…
Через два дня домой позвонил дежурный по военкомату и передал «приглашение» к военкому. Деваться было некуда, Лёшке то же звонили…
Военком оказался обязательным человеком. И, более того, благодарным за нашу работу. Он вызвал нас с Лёшкой, чтобы предложить обещанную службу в армии. На Дальнем Востоке в политорганах, начиная службу в званиях старших лейтенантов.  Призывали в этом случае на два года. Был у добряка военкома и второй вариант: на 25 лет в московской воинской части, но начиная с лейтенантов.
По поводу званий нам было пока всё равно, важно было остаться в Москве. Решиться на любой вариант было непросто, и мы попросили отсрочку хотя бы на день: нужно было посоветоваться с близкими. Военком разрешил думать до утра.
Сами думали и советовались с кем могли. Нам сочувствовали, но не более…
Утром у военкома мы подписали каждый своё ОБЯЗАТЕЛЬСТВО служить 25 лет «в любой точке Советского Союза». Мудрый военком посоветовал после «Советского Союза» написать номер московской войсковой части, в которую он направит нас для «прохождения воинской службы». Военком забрал наши паспорта и сказал прощаясь: «Ждите». Через ближайший магазин мы отправились в дворик недалеко от военкомата…
Через пару дней, получив в военкомате под расписку заклеенные и опечатанные конверты с направлениями, мы прибыли (заметьте появление армейской терминологии) в отдел кадров войсковой части, или, точнее сказать к новому месту службы. Начальник отдела подполковник в заношенной военной форме вызвал к себе молодого человека немного постарше нас с Лёшкой для переговоров. «Поленин, -представился молодой человек,- ваш будущий руководитель группы. Мне нужны два специалиста по сетевому планированию и управлению. Вы как?» Понятно, что мы были ОЧЕНЬ!
Поленин вполне удовлетворился и, откланявшись, скрылся  в недрах войсковой части. Мы остались наедине с кадровиком. «Ребятки, -душевно сказал кадровик,- я должен оформлять вас как лейтенантов. Но могу оформить и как СТАРШИХ лейтенантов». Смекалистый Лёшка сразу спросил, что для этого нужно. «Ребятки, - сказал кадровик и вышел из-за стола. Мы увидели, что он сильно хромает. «Военное ранение заставляет меня всегда передвигаться на машине. Мой «Козёл» совсем старенький. Передний мост, считай, развалился. Поможете? А я постараюсь насчёт старших лейтенантов. До конца недели вы свободны, подходите в понедельник к десяти».
Весь следующий день мы рыскали по московским автобазам в поисках переднего моста. Дело было трудное, практически невыполнимое. ДЕФИЦИТ! Мы уже отчаялись – не видать нам «старших лейтенантов». К концу дня разделились: Лёшка вспомнил каких-то своих родственников, вроде бы связанных с автомобилями, и отправился их разыскивать.  Меня вдруг осенило! Мой родной дядя много лет работал на ведомственной автобазе, правда на грузовых машинах и жил не в самой Москве.  Телефона у него не было. Пришлось ехать к нему домой (жил он за городом километрах в сорока от Москвы).
В этот день домой я не попал. Хорошо посидев, обсудили все проблемы, а утром вместе поехали на его ведомственную спецавтобазу. Дядя предложил мне погулять около базы, но далеко не уходить. Где-то через час из ворот базы выехал самосвал. «Куда, племяш, повезём?»- спросил дядя. В кузове самосвала лежал, как в пелёнках в промасленной бумаге новенький передний мост для «козла» кадровика…

Запомните эту картину навсегда: под объективами иностранных туристов в центре Москвы напротив Министерства иностранных дел Советского Союза к усиленно охраняемому зданию из стекла и бетона подъезжает видавший виды самосвал. Охрана здания автоматически приводится в боевое состояние. Пока самосвал подгоняют задним бортом к стеклянным входным дверям, из кабины выпрыгивает человек и  вбегает в помещение отдела кадров. Оттуда, сильно хромая и на ходу пытаясь надеть китель, выбегает подполковник, за ним тот самый человек. За ними из здания выскакивают восемь вооружённых солдат охраны, поднятых по тревоге. Подполковник мгновенно организует охрану для переноски переднего моста в свой кабинет.    
 А я, попрощавшись с кадровиком и дядей, отправился домой ждать Лёшкиных результатов…

Взбудораженный Лёшка позвонил в конце дня: «Срочно найди двести рублей, купи бутылку водки и приезжай,- он назвал адрес,- мост у меня в кармане! Старшие лейтенанты нам обеспечены!» Лёшку распирало от гордости. Говорить про МОЙ передний мост не имело смысла. Второй передний мост к «козлику» кадровика мы привезли на такси. Кадровик был, как он сказал, потрясён, наповал сражён такой оперативностью и обещал ускорить дальнейшее наше оформление. Тогда-то я и подумал, что два вместо одного передних моста увеличивают шансы на «старших лейтенантов», но нас вполне можно было прокатить с этим делом: больно хитрая рожа была у кадровика. К тому же передние мосты он, видимо, посчитал подарком, не предложив, хотя бы для приличия, заплатить за них …
Кадровик выдал нам по пропуску.  Они снаружи выглядели у всех одинаково, но внутри различались количеством штампиков. У нас с Лёшкой раскрытые пропуска были девственно чистыми и отличались только фамилиями ,да фотографиями. Кстати, все фотографии на пропуска в такие организации как наша, делались в Москве исключительно в одной мастерской. Понятно, что фотомастерская числилась при комитете ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ…
С пропусками мы, наконец, попали внутрь здания. Поленин был нашим гидом и консультантом. На семи этажах здания за кульманами и рабочими столами в больших ярко освещённых комнатах трудились проектировщики. Они делились на военных и гражданских. А гражданские делились, в свою очередь, на мужчин и женщин. На лестничных клетках кучковались курильщики. Нас встречали и провожали любопытными взглядами. Кто-то заметил: «Пополнение прибыло. Куда?» Поленин коротко ответил: «ППО». Мы спустились на нужный этаж и вошли в «ППО». Здесь трудились с десяток женщин лет сорока пяти и с десяток вдвое моложе, видимо, их помощницы. За столом сидел подполковник. Это был начальник планово производственного отдела. Работа в отделе моментально замерла. Мы представились, а затем отвечали на вопросы сотрудниц. Вопросы в той или иной форме в основном касались семейного положения.  Потом курящие тётки потащили меня (Лёшка–молодец, трезвый он никогда не курил) на лестницу курить. Там мы познакомились поближе. Начальник отдела то же задал нам пару вопросов. Вдруг кадровик срочно пригласил к себе. Лёшка обрадовался: «Проснулась совесть у человека – решил нам деньги за мосты отдать!» Но вместо этого мы получили два направления: первое -в военный универмаг для получения готовой военной формы, второе - в ателье на пошив шинели, брюк, пиджака, извините, кителя. Причём, последние шились в двух экземплярах – выходные и повседневные. Когда одежда была готова, возник вопрос о количестве звёздочек на погонах. Лёшка просил ателье пришить ему погоны с тремя звёздочками -старший лейтенант! Я был осторожнее и попросил с двумя –лейтенант. В крайнем случае, третью звёздочку укрепить не трудно, а вот лишнюю снимать и обидно, и дырка в погоне останется…
Как вы думаете, кто оказался прав? Совершенно верно. Никогда не верьте кадровикам с хитрой рожей…
Наступил первый день моей военной службы. Служба оказалась обычной работой,
похожей на ту, которую я выполнял прежде, только теперь в военной форме. Военная форма обязывала.
Появлялось чувство сопричастности к государственному делу.  Поэтому вскоре я торжественно
 пошёл на службу в новой шинели.
В метро тщедушный милиционер тащил упирающегося пьяницу в свой закуток. «Лейтенант, помоги!» - воззвал страж порядка. Вдвоём мы затолкали провинившегося в подобие карцера. Народ в метро к нашим действиям отнёсся в основном неодобрительно – на Руси всегда жалели ущербных и пьяных. «Ты смотри… падла! Что же власть с нами делает?» -  прошипел кто-то с ненавистью.
 Отряхнувшись от пьяного, я доехал до своей станции, вышел на улицу и с удовольствием закурил.
Я с детства знал, что курить не хорошо. Но что курить в военной форме, ещё и на ходу,  ЗАПРЕЩЕНО, я не знал. Оказывается, вообще курить в форменной одежде и при исполнении нельзя: поэтому военные, милиционеры, поездные машинисты, капитаны морских и речных судов, пилоты гражданской авиации и стюардессы на виду у обычных людей стараются не курить. А космонавты, водолазы и военные лётчики вообще на работе не курят...
На ступеньках у входных стеклянных дверей части выстроился военный патруль. Каждого подходящего к дверям офицера они встречали, осматривали, делали замечания, а некоторых даже задерживали. Я молниеносно сунул сигарету в карман шинели, старательно вышагивая, приблизился к патрулю, козырнул и…благополучно вошёл в здание. Новенькая шинель, да и остальное, что виднелось из-под шинели и над ней, выглядело ладно, празднично.
 Гардероб располагался в цокольном этаже, там же   были устроены вентиляционные, из которых воздух попадал в помещения на всех этажах. С начала рабочего дня прошло часа два. Потом в здании стал распространяться какой-то странный запах. На всех этажах народ аккуратно принюхивался, но особого беспокойства не проявлял. Вскоре появились люди из вентиляционной службы. Они с передвижных лестниц обнюхивали настенные решётки для вентиляции. Из некоторых воняло палёными валенками. Сработала пожарная сигнализация. Из пожарных кранов в коридорах начала сочиться вода. Заработала громкая связь. Встревоженный голос из динамиков предложил без паники покинуть помещения и выйти на улицу. Народ с этажей посыпался в гардероб. Спустился и я, снял с вешалки свою новенькую шинель и …обжёг руку! Сунутая утром в карман сигарета спалила половину шинели! Края огромной дыры местами ещё тлели…Я перекинул шинель через руку негорелой стороной к верху и в сторонке на улице начал плевками тушить её. Дело было бесполезное- шинель погибла навсегда! Я выбросил остатки моей новенькой верхней  военной одежды в мусорный бак, только погоны отодрал, и вслед за народом пошёл в здание. Здесь уже ничем не пахло…
Возвращаться домой было не в чем– любой патруль или придирчивый старший по званию мог меня остановить. Нужно было срочно искать выход. Я задержался на работе и, когда большинство разошлось по домам, спустился в гардероб.  Две шинели дежурных по части (они дежурили сутки с десяти утра) сиротливо висели в гардеробе. У меня на сегодняшний вечер появилась возможность стать капитаном или даже подполковником. Будучи с детства скромным, я, остановившись на капитанской шинели, благополучно добрался до дома.  Но не совсем, а почти. Почти у самого дома, лицом к фонарному столбу и крепко обнимая его, стоял ГЕНЕРАЛ! Казалось, что столб раскачивается из стороны в сторону и вместе с ним раскачивается ГЕНЕРАЛ. «Человеку плохо!» – подумал я и, одёрнув шинель,  обратился к нему, почему-то придав голосу торжественность: «Товарищ генерал!» Генерал оторвал одну руку от столба и стал пристально всматриваться в меня. Я на всякий случай поправил фуражку и подтянулся. Внезапно во мне проснулось дремавшее где-то чувство сопричастности к государственному делу. «Капитан?» -громко и отчётливо выговорил генерал.
«Так точно, товарищ генерал!»- отрапортовал я. «Капитан!,- генерал набрал побольше воздуха и громко скомандовал - кру-гом! Пошёл на Х..!» Я выполнил команду. Генерал отпустил столб и съехал на  землю. Я вошёл в дом, а чувство сопричастности покинуло меня навсегда, во всяком случае, на время службы в армии…
Капитанская шинель утром благополучно вернулась на своё место в гардеробе. Я ходил теперь  в своей, второй, тоже новенькой шинели. Теперь-то я знал, что каждые три года офицерам положено было шить две шинели – выходную и повседневную и пришивать к ним новые погоны с разным количеством звёздочек в зависимости от звания…

Наши пути с Лёшкой постепенно разошлись. Он начал специализироваться на вычислительной технике, дослужился до начальника отдела, получил звание подполковника, но стал приторговывать магнитной лентой (помните огромные шкафы, в которых дёргались катушки с лентой) и бесконтрольно употреблять в личных целях спирт, выделяемый для протирки магнитных головок и контактов. К тому времени жена родила Лёшке третью девочку, хотя он всегда хотел мальчиков. Поэтому он стал жить со своей сотрудницей, которая к тому времени была от него беременна и обещала  обязательно родить ему мальчика. Через какое-то время Лёшку досрочно уволили из армии, а сотрудница всё-таки родила ему дочь.
Меня через пятнадцать лет службы в этой, очень секретной организации в самом центре города перевели в другую, также недалеко от центра. Это в шутку называлось «Служба в Арбатском военном округе». Там меня приняли в коммунистическую партию, назначили начальником и присвоили звание ПОЛКОВНИКА. Кроме всего прочего, полковник зимой был обязан носить пошитую из серебристого каракуля ПАПАХУ…


Иногда на даче я нахлобучиваю на себя эту чудовищно неудобную вещь и вспоминаю двадцать пять лет, проведённых в армии благодаря предателю и шпиону Олегу Пеньковскому.