Вселенная правда

(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)

I часть
Сегодня второй день недели и не хотелось сидеть сложа руки. С утра полил грядки, но дворник велел «посуше, чтоб было» - будет дождь. Теперь «охочусь на кабана» - игра такая, в которой игроки по очереди прячут кабана, охотники стреляют «на удачу» и у кого получилось «выбить» кабана, тот получает очки. Сегодня эта игра не доставила удовольствия. День прошёл зря – всё как всегда: посох бери и уходи. Грядки залило водой: пошёл дождь, а игра в одиночку портит основу игры – увлекательность. Вечер был хмурым: моросил дождь, и уже не прекращался до следующего утра. Вот так – день за днём: бесполезно, не нужно. Чахотка – это она докучает: долгий кашель замучил меня совсем, но не умираю, живу ещё. Доктор говорит: «Недолго осталось», - а сам стучит по груди пальцами, слышит, как стук становится глухим. Это уплотнение и должно меня убить. Уж несколько месяцев моих мучений, на исходе жизнь, а вот вспомнить…, есть что, расскажу.
Днями на морозе читать стихи – было моё развлечение. Учил наизусть все басни Лафонтена на французском, учил испанский, чтоб читать подлинники. Оказывается – увлекательно: одно и то же слово переводится по-разному, от этого меняется смысл написанного, я много мест таких нашёл. И всё для неё, моей крали, зовут Светланой, по отчеству – Игоревна. Прекрасная особа с замечательным именем, но уже не моя: сосватана за другого. Смеётся, а смех у неё как горный ручей, губы – алые, глаза красивые – карие, улыбка обнажает белоснежные зубки – такая она, моя краля, Свет-Светлана Игоревна. Другого зовут Станислав, по отчеству Сергеевич – родовит, богат, наверное, не знаю обо всём. Княгиня Светлана Игоревна будет теперь. А моё имение – неуклюжее, происхождение – посредственное, для неземной её красоты не подходит: не князь я, видите ли. Ну, да и ладно, девушек подобных ей – много, найду душу-девицу себе ещё. Ей исполнилось бы двадцать, а то шестнадцать всего, таких лет не берут, ждут ещё годик. А Свет-Светлане мужа подавай, да князя ещё непременно – вот такие у меня мысли были. Уехал, чтоб не видеть всех её радостей. Не доехал ещё, как вернулся, надобность была: забыл ответы отписать, письма дома оставил, не нарочно, но вернулся – важных было два. Из них одно решало судьбу имения после моей смерти, если вдруг что случится со мной, ну, а другое – основание для отказа от службы. Не то чтобы болел, и чахоткой заболел спустя время, а вот доктор нашёл «стук» в сердце, быть не положенный – не служивый я.
Вот здесь и началось. Светлана Свет-Игоревна решила отомстить дружку за обиду, нанесённую ей во время завтрака. Видите ли, горячее носят на блюде, а не на тарелке, а тому – разницы нет. Ссора супругов, не иначе – решил я, когда доложилась сама. Увидела, как коляска моя возвращается и подумала – за ней. Увы! Слаб духом, сдался быстро: уложил «несчастную» на кровать и давай отпаивать чаем «на блюде», чем немало её насмешил.
Приехал князь, слово за слово, разошлись. Поутру стрелялись, князь был убит.
Теперь о главном: несостоявшаяся княгинька плакала не долго, пока меня по судам гоняли, нашла другого соседского помещика. Тот жену схоронил, погнался на чужое – редкостная скотина, но так ей и надо. По возвращении в дом, обнаруживаю соседских свадеб – две. Одна – Светлана со своим новоиспеченным мужем, другим, к счастью моему: уж очень недружен мне был сосед тот, помещик. Но и тот женат уж на кузине, дорогой кузине, с которой дружба и сестринские объятия, слёзы, просьбы, стихи – и всё, что можно пожелать между любящими родственниками. Чудная девушка, гостила у меня не раз, я – только что не сватался к ней, наезжал часто. Вот теперь, любить и жаловать – прошу! Что ж, имение не отпишу, найду другого родственника.
Больше мы не виделись со Светланой: я отослал подарки, она приняла и уехала с мужем далеко от наших краёв, заграницу, наверное, и по сей день там. Муж богат, знаменит, на хорошем счету у царя, много знакомых имеет из свиты.
Сестрица зачахла совсем: муж избивал, сулил подать на развод за «разврат». Это он обо мне, якобы знакомство с ближайшим родственником и есть, самый что ни на есть – разврат. Я терпел, не хотел вмешиваться, потом ударил…. Случай был отвратный: при мне ударил супругу в лицо, та покачнулась, но удержалась. Я подскочил и ото всей силы, наотмашь дал по лицу. Свидетелей не оказалось, иначе затаскали бы по судам, с ним такое случалось частенько. А я всего-то приехал поздравить: именины у сестры, он бить – при мне. Больше не бил сестру, отослал в свободное имение – почти развалилось, а он жену туда. Ну да лучше ей там, без побоев. Детей нет – заботы другие: завёл себе старую негодницу. Та резвилась, резвилась да и зарезала соседа: он ведь ей нос сломал. А за что? Бил всех жён и любовницу: за старые грехи, наверное. Повязали, на каторгу по этапу ушла. Сестра из имения вернулась, хоронить стала, а за ней ничего нет: всё подружке отписано. Суд долго не думал – вернул жене, как полагается. Сестра одна, горюет, замуж идти не хочет: боится битой быть. Да и женихи неказистые: один с бородой допетровской эпохи, чугунным лицом и борзыми; другой – отставной, служил где-то, но рассказы его не слушал, больно выпить любитель, а где вино, там и побои – сестра и слушать не стала, на дверь указала сразу. Так одинокой помрёт – боялся, но нет, нашёлся из «снегирей» - это когда на кители грудь малиновая. Офицер достойно показал себя в сражении, она – богатая вдова; о покойном муже её округа знала, так что из «порядочных» никто не наведывался, этот первый. Вот и сникла моя сестрёнка, обрадовалась своему счастью, недолгому, как оказалось. Муж умер у неё на руках – рыдала, плакала долго, но уж нет. Дочь родила, Дашей назвала в честь матери мужа. Так и растит одна: « Не пойду, - говорит, - замуж за другого, моя отрада – дочь».
Я рад, Дашу люблю как свою дочь. Не вижу давно, да и как увидеть? Болен, не выхожу совсем, а соседи боятся: заразен, думают. Доктор едет, возьмёт – передаёт то мне, то я: вот чётки отдам, пригодятся. Всё Даше отписал, теперь недолго осталось. Рассказ окончен. Да, вот ещё: снился сон, будто я по лесу иду – навстречу мне князь, убитый мной тогда на дуэли.
  - Здравствуй, - говорит, - не сможешь от меня привет передать?
  - Кому? – отвечаю.
  - Есть у меня друг, зовут Иван, так ему надо сказать…
И назвал три слова, я их на бумаге записал, как проснулся. Кто такой? Сословие? Ничего не знаю, сказано не было. Хорошо, думаю, спрошу у простых:
  - Князь подолгу отсутствовал, приказчик всем заправлял, его не уволили?
  - Я не узнавал, хозяин над всем другой, не из местных дворян, тоже часто уезжает то в Москву, то к царёвой службе в Петербург.
Знатный, граф – к нему надо бы, но доктор сказал «нельзя». Спросил у него, может он знаком с Иваном?
  - Иванов – тьма! – был ответ.
  - А кто в приказчиках у графа?
  - А вот видите – Иван! Был немец, уехал, не знаю – его сиятельству не угодил, вроде. Теперь он самый – Иван. Да знаете вы его, у вас служил, батогами били – я лечил.
  - Ах, тот! Его не ожидал. Что ж, коль нет Ивана получше…. Как он к графу на службу попал?
  - А вот, история сия есть, но это потом расскажу. Спите, уж действует, а то….
Поутру приехал доктор, привёз приказчика Ивана. Тот на крыльцо ступил, кланяться стал по-простому, будто нарочно: крепостным не был, слугой при моём отце состоял, тот бил его нещадно за мелочь: то не так, это. Секли не раз, до батогов доходило: ёжился, кривился, но криков не издавал – крепок был, терпел. Потом отца не стало, я отпустил беднягу, он ушёл в Москву, там переезжим был, говорили мои люди, деньжат подкопил. Вернулся подобревшим, одежду справил себе подходящую, а барские замашки и так знал, даже языки учил, когда меня отец воспитывал. Теперь попал в услужение к графу. Как тот взял? Я не понимал.
Разговор был короткий, руку протягивать я ему не стал, поздоровался сухо.
  - Скажи, что здесь? – и протянул ему лист со словами.
Он скривился, но улыбаться не посмел: вид у меня был в самом деле – не ах. Взял лист, прочитал, ощерился, показались все зубы – не ровные, частями гнилые.
  - Кто дал?
  - Я.
  - Стало быть, знал кто я?
  - Знал.
  - Вот так, - он положил шапку на стол, - теперь понимаю.
Он помолчал. Помолился, казалось, но он только пожевал губы.
  - Так, теперь вот что скажу….
Грохот прервал разговор: подъехала коляска, в ней приятной наружности человек, со слегка одутловатым лицом.
  - К нам пристав, новый – старый ушёл по болезни.
  - Зови.
  - Постой здесь, нужен будешь ещё.
  - Постою. Что мне? Пристава я знаю – он меня. Ужинал у него. Зять его ко мне заходил….
Иван не договорил, зашёл пристав.
  - К вашим услугам, Пётр Васильич, к вашим услугам! – сказал раскланиваясь, не дожидаясь представления. Представился весьма витиевато, - Новопреставленный пристав – Пётр Матвеевич Коротков, тёзка ваш. Ах, да! – будто опомнившись, и, видя моё замешательство. – Это я так шучу, видите ли. Многие лета! Многое лето, как говорится, Пётр Васильевич!
  - Присаживайтесь, будьте так любезны. Господа, вы знакомы?
  - Как же, как же, господин доктор, как изволите пребывать? В здравии, надеюсь?
Доктор поклоном дал согласие.
Искромётный юмор продолжился и не стихал до тех пор, пока не подали чай. Я удалился в свои комнаты, гости остались одни. Слуги носили кушанья. Один разговор я запомнил. Слух у меня хороший, задняя дверь не прикрыта, и, всё что говорилось громкими голосами, не скрывалось от моего слуха.
  - Постойте, постойте, не тот ли это князь? Ах, тот! Бедный Пётр Васильевич намаялся в тюрьме…. Нет? Не был? А говаривали – отсидел. Ну, что ж, князья – те же дворяне, одним меньше.
Дальше разговор то ли не клеился, то ли перешёл на шёпот. Потом только ахи да охи. Одну фразу всё же удалось услышать: «А Настасьюшка не его дочь? Нет? А эта… Даша? Тоже? Что так, что так? – будто огорчённо выговаривал Пётр Матвеевич. – Ну, что, господа, пора и честь знать, коль хозяин не у дел, не буду мешать.
Хлопнула дверь. На крыльце слышалась возня, но окно выходило во двор, и мне не было видно, что происходит. А произошло вот что: пьяный, а он был пьяным, слуги несли чай при мне, потом «господа потребовали водки и закуски», как доложил мой дворецкий потом, ну и напились, кроме доктора, конечно, он не пил при мне никогда, а может совсем, не знаю; пристав спустился с лестницы кубарем, сломав себе три ребра. Доктор оказался кстати, и, погрузив Петра Матвеевича в коляску, увёз к себе лечить.
Я не выходил: закашлялся и сидел, опустив голову. Иван сидел, ждал, потом пошёл прощаться. Я знал, меня словно озарило, я понял смысл написанных мною слов: СИЕТА МОРИСА ИТЕКМА – слова взяты из библии Сатаны. Слова означающие: ты вор воров, из тебя сделают шкуру, если не прекратишь. Но было ещё хуже: он слова эти знал и их значение. Я думал о нём, когда он зашёл: щеголеватый, надушенный чересчур резким одеколоном или мускусом, как мне показалось, до рези в глазах. Усмешки не было, пьян – в меру: пил он и больше, но с ног не валился, крепкий мужик был. Он подошёл, увидел моё состояние: «Что ж, коль так, все будем», - и удалился.
Невесело ушёл, без обычного бахвальства: сапоги скрипели, половицы гнулись под ним, будто тяжелее враз стал.
В тот вечер я умер. Что было потом?

II часть

Встреча состоялась. Была она недолгой: пожали друг другу руки, разошлись. Он окликнул меня:
  - Ты был прав, не трогал её, а я заревновал. Умер бы от тоски, так хотел увидеть. Но ты прав – ревность в делах любви не помощница. Умер – понял. До сих пор думаю о ней, а ты?
  - Я? Нет, успокоился, увидев, за кого замуж вышла. Ей такой нужен: не горячий как ты, кругом неправый как я, а холодный, богатый, довольный собой и хорошенькой женой как она.
Поклонился, прощаясь, и пошёл.
  - Прости, забыл спросить.
Князь оглянулся.
  - Кто Иван тебе? Зачем передать хотел?
  - А, этот…. Знаешь, есть ещё одна история, после расскажу, приходи.
Мы встретились. Времени прошло немного, соскучиться не успели. Записка от него напомнила об обещании рассказать историю: «…если хочешь, приходи завтра, будут гости, мы оставим их веселиться, а сами наговоримся вдоволь». К записке приложена метка-приглашение, дабы допущен был. Мы со времени оскорблений, приведших к дуэли, были на «ты», но теперь это окрашено в другой, дружеский тон. Мы любили одну девушку и не получили её оба – теперь как братья, по его рассуждению.
Пропустили сразу, князь в дверях ожидал, провёл в комнату, познакомил с друзьями. Все были веселы, уже подвыпили, но не угощались «трижды к ряду», потому пьяных видно не было.
  - Проходи. Видишь, как всегда, привычек не изменил, похудел только, - он привстал на цыпочки, чтобы я лучше рассмотрел его «худобу».
  - По-моему – не очень.
  - Ну, да, - довольный собой, князь провёл к своему любимому креслу у камина, - здесь также, я оставил всё, как было там. Здесь то же, видишь. Убить меня нельзя, хотя..., - Он грустно улыбнулся. – Выпить?
Я жестом пригласил к разговору.
  - Что ж, и мне интересно вспомнить. Ты знаешь меня, - он посмотрел мне в глаза, - памятлив я, историю эту запомнил, расскажу как есть. Однажды ко мне пришёл пристав, по делу: ему, видите ли, меня надо допросить, - он ткнул в себя пальцем, - и давай подробности того вечера, где я прогуливался с одной особой, - он взмахом дал понять неважность такой мелочи. – Так я и не видел ожерелья на той шее. Что мне от её шеи? А было оно, как утверждает истец, пристав этот. К шее, говорю, не притрагивался, не княжеского дела, говорю, воровской обычай, - он быстро защёлкал пальцами, выдавая волнение. - Понимаешь, ведь каков, сукин сын? Стал допрашивать, меня! Что я ему, воришка? – совладав с собой, продолжил. – Так вот, выпроводил его словами: «Ищите вора!» А сам не успокоюсь никак: девица так себе – много таких видывал и ещё будут, и что теперь: гостей обыскивать начнут? Все уж разъехались по домам, а она спохватилась, видите ли! Князь с ней гулял и давай на него думать! Ну, что при мне тогда было? – и стал перечислять. Быстро понял, что рассказ затянется, перешёл к сути. Закурил.
Я удивился, что он не избавился от пагубной привычки здесь, но нарушать спокойствия не стал.
  - Так вот, успокоилось тогда, ожерелья не нашли, решили – обронила, застёжка сломалась. Я, недолго думая, отказался от приглашений в дом той девицы, сославшись на занятость. Куда там! Стал посещать одну за другой, пока не встретил…. Эту сразу полюбил, будто век знал. Она…, - тут князь умолк, не желая выказывать чувства, потом продолжил. – Об ожерелье забыл, и мне не вспомнили. Раз сказали – видела девица на шее у замужней дамы своё ожерелье, такое точно, но ведь не скажешь ей – отдай. Разбираться не стали, мой след был потерян навсегда, с такими я не знался. Женат был бы – всё было бы по-другому, - чуть не плача, добавил князь. – Да, о чём я? Здесь вспомнил, посмотрел, а, вот он, вор наш! Твои следы ведут к нему. Не ты, конечно, но есть след. Хочу и сделаю – здесь так, - не без хвастовства вставил мой новый друг, - слова нашлись, покоящие душу вору, передал через тебя. Ты слышишь? Не спишь?
Я не спал, но слушал невнимательно. Я знал эту историю по-другому, изнутри. Меня пронзила мысль о смыслах. Ведь как всё было? Я поделился, князь слушал.
  - Я сам дал ему свободу тогда, вору – свободу. Расплатой была девица, на ней бы ты был женат, не укради тот Иван её ожерелье. Кем он был в доме? Прислугой. Ушёл бы конюхом, нет, пошёл приказным – что плохо лежит искать. Мы не поделили Светлану, я убил тебя, меня дотаскали до хвори, от которой скончался. А не дай ему свободу, что было? Умер отец, слуги плач по нему устроили, до того доплакались, что утешать стал вольными. Потом опомнился, потом. Наворовался у меня, куда снесёшь, коли к дому приставлен? А тут – простор! Беды не было бы.
Я встряхнул головой, будто осмысление пришло сейчас, но он понял.
  - Помер уже. Только что, удавился. Вспороть бы ему живот…. Наворовался так, что друг его, пристав, руками развёл. До суда не дожил. Не смог привычки изменить: своровал ларец, а в нём печать. Ищут, ищут, найти не могут, а Иван понял – не отстанут, стал повод искать попасть в спальню к графу, там его и застукали с ларцом. Вернуть хотел, как было, не смог.
Мы пожали друг другу руки и больше не встречались. Князь решил обновить связи, приглашая одного за другим старых знакомых, которых, к счастью, оказалось много. Обо мне помину не было. Светлана жила долго, дождалась внуков. При встрече не улыбнулась даже. «Не та, не та», - подумал я тогда. Она ушла, оставив после себя запах старости. Князь подумал, подумал и женился на деве смуглой до черноты и счастлив.