Сердечко ландыша

  «Препараты из ландыша применяют как сердечные средства»
                (Энциклопедический словарь)                                                
Обе дочери Валентины Ивановны погибли в альпинистском походе. Обе, две, близняшки Тома и Лена. Валентина Ивановна со дня их первого занятия в секции, знала, что так и будет. Она всеми силами боролась с их сумасшедшим увлечением, уговаривала, запрещала, наказывала, ругалась с Владиком, их тренером – всё было бесполезно. Потом появилась надежда: обе забеременели неизвестно от кого после очередного подъёма на вершину, привезли из отпуска маме сюрприз. «Ладно, чего уж там… Детки появятся, к дому привяжут. А замуж… когда им было с женихами встречаться, если только о своих горах и бредят…» Наверное, скучно жить в их захолустном городишке, работать воспитательницами в детском саду, наверное… Мечтательницы обе были, романтики, некрасивые, плечистые – в отца, в его породу. Что мужчине плюс, женщине как раз – большущий минус. Вот они такими и были: минус к минусу: брови густые, прямые, небольшие, глубокие, карие глаза, крупные носы, тяжеловатые подбородки… Фигуры – со спины – парни и парни.
Обе сестры родили девочек с разницей в пять дней. Валентина Ивановна радовалась, что хоть не двойни, такое ведь в семьях часто повторяется. У Тамары – старшенькая девочка – копия мать, с рождения видно, а у Лены совсем другой ребёнок. Вес небольшой – два восемьсот (не то что кузина – богатырка почти четыре килограмма), рост тоже на три сантиметра меньше, глазки светленькие, черты мелкие… Старшую назвали Александрой, а маленькую (её так Маленькой и прозвали) – Полина. Бабушка любила обеих, но Маленькая была такой нежной, так клонила головку то к одному, то к другому плечику, что казалось, она – цветок ландыша.
Три года Валентина Ивановна отдыхала от нестерпимой тревоги, радовалась жизни, хотя и давила, как пресс, все соки выкачивала, постоянная бедность. Но душа отдыхала, а сердце стало сбиваться с ритма, мучить болями. Она обследовалась, показала дочерям все выписки не для жалоб или послабления в её трудах, а чтобы задумались, как детей поднять. Не тут-то было. Снова в секцию стали бегать, а летом, оставив трёхлеток на  бабушку, поехали в Минводы, оттуда на турбазу, потом в горы, потом – в могилу.
Валентина Ивановна, чувствуя сердце  то как забитый в тело гвоздь, то как апрельскую капель: «К-а-ап, кап-кап-кап, – , ка-ааа-ап»,  держалась из последних сил. Она не разрешала себе думать о дочерях, гнала их образы из памяти, из души, словно заливала цементом, чтобы удержаться на этом свете, вырастить девочек.
Вырастила. Только-только, закончив по девять классов, поступили в свои училища или, как теперь пошла мода называть, колледжи, легла в кухне на диванчик и успокоилась навек. В последнюю секунду Тома и Лена встали перед глазами, живые, весёлые, азартные…
— Поль, Полька! Где ты ходишь? У нас тут бабаня лежит, не дышит!
Сашины глаза словно укрупнились, вылезли из глубины орбит. Полина привалилась к стене, побелела, помертвела.
— Что ты стоишь! Звонят, открой! Я вызвала «скорую»!
Бабушку увезли в морг. Соседи и люди с работы помогли похоронить. Бабушка всю жизнь проработала медработником в школе, что через два двора от дома, в которой учились и её дочки, и внучки.
Когда остались одни, естественно, Саша стала за старшую. Полина долго не могла прийти в себя, еле справилась с горем, а сестра сразу повзрослела, взяла на себя все заботы по их быту, по руководству Маленькой. Может быть по наследству, у Полины было слабое сердечко. До четырнадцати лет всё слышались шумы в сердце, врачи освобождали  девочку от занятий физкультурой, держали на контроле.
— Поля, ты вся в бабаню. Такая же светленькая, худенькая, – тут Саша всегда горестно вздыхала, добавляя – и сердце слабое.
Сёстры очень любили друг друга, не искали других подруг, всегда старались быть вместе, хотя и совсем разные выбрали профессии: Саша поступила на архитектурное отделение строительного техникума, а Полина в музыкальное училище на оркестровое отделение. Что поделаешь, у каждой сестры своя природа, свои способности и возможности. Саша занималась спортом: бегала на короткие дистанции, участвовала в школьных соревнованиях, получала награды, а Полина ходила в кружок народного оркестра, училась играть на домре. Она, конечно, мечтала о фортепиано, но приобрести такой инструмент бабушка не могла, потому и возникла домра, которую и Полина, и её родственницы вскоре полюбили. Тихое бренчание никого не беспокоило, Полина всегда занималась в спальне, где обосновались они с сестрой на материнских кроватях, а бабушка спала на диване в проходной гостиной.
Трудно было жить. До восемнадцати лет, два первых года учёбы, шла государственная помощь по потери кормильца, а теперь что делать? Надо подрабатывать, чтобы доучиться. Директор их школы, добрейшая женщина, устроила обеих на работу: Саша убирала второй этаж, а Полина по слабости здоровья и для сохранности рук взялась сторожить. Ну и сторож! На неё зарычи и то уморишь, а тут ночью, одна… Но Полина не боялась. Она смотрела на щиток сигнализации, обходила время от времени этажи, проверяла запоры на дверях и тихо напевала. Домру она всегда брала с собой, занималась ночь напролёт, а спала урывками, но всегда крепко, мгновенно отдаваясь власти сна.
Сёстры учились отлично. Стипендию держали обеими руками, честь свою берегли, были на отличном счету. Соседи уважали девчат, старушки обращались к ним за помощью, те никогда не отказывали, но и им помогали люди, чем возможно.
Саше помогли устроиться в частную строительную фирму. Пошла хорошая зарплата, девушка была талантливой и очень цепкой, предприимчивой. Её оценили, поручали разработку серьёзных объектов, за что и платили сполна. Полина же никак не могла устроиться. Все преподавательские места были заняты, в городском оркестре не было вакансий. Сидела она без работы, хотя и красный диплом был получен по окончании училища. Продолжать образование тоже не было возможности: в городке не было соответствующего ВУЗа, а жить в другом городе не на что. Полина продолжала сторожить школу, уныние овладело ею, тоска изводила бессонными рабочими ночами. Она старалась отвлекаться: много читала, разучивала новые музыкальные произведения, но чувство собственной ненужности этому кипучему миру лишало её всех радостей жизни.
Весна наступила ранняя, погожая. Под школьным окном у самого входа цвела черёмуха. Аромат  терпкой,  густой горечью вливался в открытую фрамугу, проникал в душу тяжёлой, изливающейся слезами, грустью. Полина заплакала. Она не смогла бы назвать точную причину, но не находила  повода и для того, чтобы успокоиться. Странно, но плакать было сладко, становилось проще жить в этом беспросветном бытии, в отсутствии надежд и бесполезности желаний. Только что заступив на дежурство, девушка знала, что директриса ещё не ушла, поэтому надо было прекратить эти слёзы, привести себя в нормальное состояние. «Потом поплачу, – думала она, вытирая лицо перед большим зеркалом в вестибюле, – останусь совсем одна, закроюсь и… А то Анна Васильевна увидит, станет расспрашивать…» Пошмыгав чуть распухшим носом, она села за столик дежурного и открыла книгу. Это был роман местной писательницы, которая выступала у них в школе две недели тому назад и подарила библиотеке свою книгу. Полина была в очереди на чтение третьей после директора и библиотекаря, а за ней уже выстроилась довольно большая шеренга желающих. Надо было читать быстро, не держать книгу, но сегодня не читалось, душа ныла, чего-то хотелось невозможного, недостижимого. Это настроение не хотелось менять, изгонять, наоборот, было желание испить его до донца, как горькую, но лечебную микстуру. Птички ещё звенели и чирикали, жужжала залетевшая в форточку муха, дети перекрикивались в соседнем дворе… Полина ждала ухода директрисы, но тут во двор въехала шикарная красная машина и, развернувшись на площадке перед крыльцом, остановилась у входа. Из машины вышел водитель – мужчина лет тридцати, стройный, красивый, с горделивым смуглым лицом, в модной стильной одежде. Он достал из кармана мобильный телефон, коротко поговорил и, закрыв машину сигналом с пульта, вошёл в школу.
— Добрый вечер, директор меня ждёт.
— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста.
Его голос, взгляд прямо в её глаза, движение упрямых губ, походка – всё показалось  Полине знакомым. «Откуда я его знаю? Где видела? – не могла припомнить она, не понимая, для чего ей надо это вспоминать. – Он такой… такой… Его не забудешь». Но нигде в её памяти не находилась предыдущая встреча. Ушло желание плакать, странное волнение пришло, желание снова увидеть этого человека. «Увижу, он выйдет. Один или с Анной Васильевной? Кто он? Чей-то отец? Тогда его ребёнку должно быть от шести до… двенадцати. Ничего себе интервал! А вдруг он родственник директрисы? Сын? Ей в этом году – пятьдесят пять. Может быть… Хотя, он такой красивый, чернявый, а наша «мамочка» рыхлая, бледная…»
В глубине коридора, вверху, куда была устремлена лестница, послышались голоса, звук шагов. Полина напряжённо вслушивалась.
— Ну, Анна Васильевна! Я всё беру на себя! Вы только скажите «да»! Ну, да, да?
— Ну, да! Хлопочи!
— Ура! Я верил в вашу доброту!
— Льстец! Хорошо, что не зимой… Смотри, к сентябрю всё закончи!
— Я…
— Да знаю я твои аргументы, слышала! Полиночка! Закрой за нами. Все ушли?
— Я ещё проверю, обойду этажи, Анна Васильевна.
Сказав в ответ на их «до свидания» своё, Полина повернулась к окну. Мужчина обнимал директрису тем сыновним объятием, которое сразу объяснило Полине его отношение к Анне Васильевне. «Бывший ученик! Конечно же! Да, это же Руслан!» – она залилась краской, вспомнив себя в свои семь лет, когда её выбрали участвовать в празднике «Последний звонок». Именно он, Руслан Корсаров, подхватил её невесомое тельце, вскинул его себе на плечо и понёс вдоль линейки школьников. А она, держа в руке большой медный звонок, начищенный до солнечного блеска,  старательно звонила, испытывая боль в попавшей на плечевую кость ягодице и в кисти правой руки, пытающейся справиться с непосильной тяжестью. Внешне Полина очень подходила для своей роли – беленькая, тоненькая, маленькая, лёгкая, как пушинка! Но в её характере совсем  не было желания известности, она не любила быть на виду, и, будучи покорной, исполнительной, старалась справиться со своей робостью, как просили, напряжённо улыбалась, терпела изо всех сил.
Когда испытание закончилось, и Полина снова оказалась в руках Руслана, он близко посмотрел в её  личико и ободряющее улыбнулся.
— Молодец, первоклашка! Полина, да? Запомню. И ты меня запомни. Ты такая хорошенькая, кукла Барби! Вот тебе конфетка, беги.
Он поставил её, наконец, на пол и легонько подтолкнул в спину. Она побежала  по длинному коридору, словно полетела на крылышках.
Потом она видела его ещё несколько раз в школе и во дворе, он жил в соседнем доме, а потом забыла. И вот их новая встреча, словно из другой жизни. «Как странно! Прошло… сколько? А, тринадцать лет! Кажется, больше… Какой он стал! Красивый, шикарный, видно, богатый. А я… никто: сторожиха в школе», – вот тут-то и полились слёзы, сдавили горло рыдания, излились всхлипами.
Теперь у Полины появилась тайна. Даже сестре она не могла открыть её. Да и что можно было поведать? Встреча через долгие годы с бывшим  учеником их школы? Так он даже не взглянул на неё… Нет-нет, взглянул! Пронзительно, быстро, с невероятной энергией, сразу наполнившей её. Вот эта-то энергия и превратилась в грузную ношу, которая переливалась в душе, как горько-солёная морская вода, разъедая изнутри беспокойством, наполняя то печалью, то беспричинной радостью. Тайна изменила Полину. Даже Саша заметила:
— Польчик, ты не болеешь? Померь-ка температуру, как-то глаза у тебя блестят, щёки розовые…
Полина покорно сунула подмышку градусник, прилегла на кровать, и снова одно и то же видение встало перед глазами: его фигура, походка, а вот, близко – его лицо, глаза… Она мучила себя этими видениями, понимая всю их напрасность,  даже глупость, но так упоительно было видеть невидимое, мечтать о неосуществимом, растравлять сладостную боль, что она даже уговаривала себя мысленно:  «Ну, и что тут такого? Посмотрю это своё кино, как и всякое другое, попереживаю и снова буду жить себе, как жила». Но прежняя жизнь словно оборвалась. Теперь она шла на работу, тщательно одеваясь, причёсываясь, проходя по двору, оглядывалась, искала глазами знакомую машину, сидя у окна на вахте, всё глядела в окно и ждала…
И дождалась. Перед выпускным балом в семь часов вечера, когда Полина только заступила на смену, он пришёл, вернее, приехал на своей красной ракете в школу, поздоровался и, глядя немного удивлённо ей в лицо, попросил спрятать его роскошный букет где-нибудь от директорских глаз. Так и сказал: «От директорских глаз». Полина, молча, взяла букет и отнесла в тесную подсобку, где был водопровод и  раковина. Там стояли пустые банки из-под консервированных овощей, оставшиеся после последнего учительского праздника. Руслан внимательно проследил за действиями своей помощницы.
— Большое спасибо. Я в нужный момент заберу цветы. Вы отсюда не уйдёте?
— Нет, это моё рабочее место.
— Вахтёр?
— Нет, ночной сторож. По совместительству, – зачем-то добавила она и смутилась от своей лжи.
— Вот как! А основная профессия какая? – он заметил её смущение, но шёл напролом.
— Я дирижёр, окончила музыкальное училище по классу домры. Но… основную работу не нашла, – вздохнула она с облегчением, избавившись от лжи.
Он смотрел на неё задумчиво, с сочувствием. Потом тоже вздохнул.
— Вот как. Да, музыка сегодня совсем другая… А мне всё кажется, что я вас знаю. Ещё в первый раз, как увидел, пытался вспомнить. Не поможете?
— Да мы же в одной, этой самой школе учились! Только вы заканчивали последний, а я первый класс, и…
— А-а-а! Конечно! Последний звонок! Девочка-Дюймовочка, кукла Барби! Нет, не Барби… Полина! А вы узнали меня?
— Узнала, сразу. Вы такой же, только ещё лучше.               
— И вы. Хотя, тогда вы тоже были прелесть. Я даже вспомнил то ощущение, когда вы на плече моём сидели – лёгкая, как будто крыло у меня выросло.
Полина тоже отчётливо вспомнила то ощущение, снова смутилась, что он заметил. А Руслан, улыбнувшись неожиданно открыто и ослепительно, достал из кармана шоколадку и протянул ей.
— Что ж, моя маленькая коллега, я побегу. Сегодня выпускной у моей племянницы Светланки, я вызвался спонсировать, надо выполнять. Пока!
Он стремительно пошёл по коридору до лестницы наверх, а Полина долго не могла прийти в себя. В воздухе реял аромат его дорогого парфюма, его гибкая фигура словно запечатлелась в проёме коридорной двери, а лицо, стоило смежить веки, возникало тут же перед глазами в обрамлении ворота светло-кофейной сорочки, так подходящей к бежевому костюму.
Скоро начали приходить люди: выпускники в великолепных бальных нарядах, родители, тоже нарядные и взволнованные, потом гости… Полина старалась быть внимательной, присматриваться к публике, но он мешал ей, не уходил из воображения, отвлекал. Она вспомнила и его племянницу, Свету Корсарову, видно, дочку брата. Девушка чем-то была неуловимо похожа на дядю: смуглая, темноволосая, с резкими, несколько грубоватыми для женского облика, чертами узкого лица. Характер её в школе знали: гордая и своенравная ученица из «хорошисток», претендующих на серебряную медаль. Семья Светланы была состоятельной, в школе появлялась роскошная, очень полная мама, член родительского комитета. А отца её Полина не видела. А может, видела, но не вникала, кто такой. Припомнив, продумав всё, что знала о племяннице, Полина снова утонула в мыслях о дяде, теребя в руках дарёную шоколадку.
Вечер немного задерживался, ждали кого-то из ГОРОНО, наконец, приехал и представитель власти, началась торжественная часть. Полина только слышала частые повторы туша, аплодисменты и, сменяющийся то женским, то мужским тембром, гул голосов в микрофоне. 
Руслан появился неожиданно, когда Полина, начала разворачивать его шоколадку. Он, разгорячённый и торопливый, не заметил её теперешнего смущения, довольно властно потребовал свой букет и умчался наверх. Полина почему-то обиделась. Сама себя ругала за это чувство, но обида не проходила.
Громкие голоса, вал толпы по лестнице – на улицу, в прохладу июньского вечера, возвестили о перерыве перед праздничным концертом. Молодёжь сбилась в кружок под  липами, и сразу громкий смех и сигаретный дым объединили в группы слаженные школьные компании. Полина с особенным вниманием вгляделась в Светлану. Та гордо несла голову в моднейшей причёске с какими-то пушистыми перьями и блёстками. Платье было тёмно-розовое на кринолине, всё в светло-розовых цветах составляющих бретели, обрамляющих  декольте и рассыпающихся по подолу. Туфли, тоже  розовые, на высоких каблуках, делали её ещё более рослой и тонкой. Руслана рядом не было. Да и взрослые вышли далеко не все, в основном, курящие мужчины. Полина знала, женщины хлопочут в столовой у роскошных столов.
Звонок  рассыпался знакомой трелью, слился со звонким смехом девчонок, теперь уже бывших учениц, толпа поднималась по лестнице в зал, а Полина искала, а потом провожала глазами одну выпускницу – Свету Корсарову. Она почему-то хотела проникнуть в быт её семьи, понять их отношения.
Снова перерыв перед танцами. Руслан сопровождал Светлану, заботливо поправил прозрачный шарф, накинутый на её плечи, вышел на крыльцо и, Полина заметила, посмотрел на свою машину. Потом он повернулся и встретился с ней глазами.
— Скучаете, Полиночка? Конечно, вокруг такое веселье, а вам дежурить… Не завидую. Я сегодня – подставной папа. Брат мой за границей в командировке, так я за него. Честно говоря, даже рад такой роли! Надо же попробоваться на родительском поприще.
— Ваши дети, наверное, ещё маленькие?
— Совсем. Даже ещё невидимые. Не завёл. А что, такой я старый, за жениха не прохожу?
— Не старый, но взрослый. У некоторых ваших одноклассников дети в нашей школе учатся. А вы – жених?
— Ишь ты, какая маленькая язвочка! Поддела меня. По правде сказать, я разведенец. Пошлая роль, да? Вызывает осуждение, вон, на личике написано.
— Нет, ошибаетесь. Я никого не осуждаю, вернее, не сужу. Мне же не известны обстоятельства…   
— Правильно, детка. А обстоятельства банальные: молодость, глупость, безответственность… Вот и хорошо, что детей нет, не так ли? А ведь я ещё успею! Правда?
— Конечно. Некоторые и в семьдесят женятся.
— Ещё раз поддела меня. А с виду – ландыш лесной, головка клонится, беленькая, прозрачная. Но так и надо, нечего робеть, а то обидят. Наш брат такой: ландыш? – Сорвать. Букет – ещё лучше. Ха-ха! Простите, я расслабился, распустился как…
— Тюльпан. Такой большой пребольшой ландыш, чаще красного цвета.
— Остроумно. И снова с подколом. Нравится мне эта ваша манера. Но мне кажется, ваша смелость вся происходит от внутренней робости. Так иногда дети хулиганят от отчаяния и беззащитности. Не робейте, я с вами.
Снова полилась трель звонка, он махнул рукой и пошёл навстречу Светлане, появившейся в дверях.
В течение вечера они поговорили ещё дважды: после танцев он принёс Полине шарик – сердце на ниточке, которое всё рвалось в полёт, и во время банкета, с которого снова притащил гостинец: десерт из фруктов, пирожного и конфет. Он не забыл и о напитке – полбутылки «фанты» поставил на её столик. Полина покраснела, поблагодарила. Никто, кроме бабушки и сестры, никогда о ней не заботился, и внимание этого чужого человека показалось ей чем-то сверхмерным, непонятным.
Рассвет, только обещающий солнце, разбавил черноту ночи за окном. В течение всего выпускного бала перед столиком вахты шло беспрерывное движение на улицу и обратно. Однажды пытались войти чужие подростки, но, пропущенные невнимательными дежурными у ворот, мимо сторожа не прошли, повернули обратно, когда увидели, что Полина взялась за телефон. Потом наступило короткое затишье. Все пошли по своим классам, где лежали вещи для пикника, начали переодеваться, собираться.  Полина слегка вздремнула за столом, положив голову на руки. Шум, гул понёсся по школе. И она, вздрогнув, мгновенно взбодрилась, посмотрелась в зеркало у входа, причесала волосы. Вид был неплохой, несмотря на бессонную ночь.
Руслана она увидела в конце коридора, проводила взглядом до выхода, где он обернулся и помахал ей рукой. Школа опустела, и опустела душа, только сквозняки веяли в пустоте, разнося смешанные ароматы пира и горечи. Полина сдала вахту дежурной и пошла домой.
Она ничего не рассказала Саше о Руслане, хотя вечер весь описала в подробностях, дошедших до неё.
Свой отпуск – двенадцать дней – Полина провела дома, вначале сёстры привели в порядок могилки на кладбище, покрасили ограду, подновили буквы надписей, тем более что у мам была очередная годовщина смерти. Потом они ремонтировали квартиру, красили, переклеивали обои. Полина устала до изнеможения, не говорила Саше, что стало побаливать сердце. Она пришла в школу на дежурство и поняла, что ей нравится эта работа – сидеть всю ночь у окна в одиночестве, думать, мечтать…
В начале августа Руслан пришёл к директору. Полина не дежурила в это время, но завуч, вечно злая, как пантера, Мария Владимировна Дубова – по прозвищу, данному учениками, МВД, остановилась перед её столиком и, кипя от злости, начала изливать раздражение на голову Полины.
— Вот, сидишь себе. А тут… Ты подумай, помещений не хватает, школа трещит от тесноты, а наша доброхотка на месяц даёт аренду частной фирме! Подумаешь, бывший ученик, великий бизнесмен – Корсаров! У нас этих бывших скоро миллион будет, и что? Загадят кабинет, когда успеем привести в порядок? Обещают оставить в «лучшем виде»! Ага, исполнят они свои обещания, как же! Хвост поднимут и – вперёд, только их и видели! Деньги, всё деньги… Аренду заплатят, это понятно, но ещё, наверное, и в лапку сунут, то-то и оно.
В школе все знали патологическую жадность и завистливость МВД, поэтому Полина поняла, какая муха её укусила, молчала и ловила каждое слово, объясняющее обстановку. В течение всего месяца она сможет видеть Руслана, хоть издали, хоть мельком! Она так разволновалась, что не удержалась, спросила:
— А что за фирма, Мария Владимировна?
— Да, строительная шабашка. Говорят, своё помещение скоро будет готово, надо месяц пересидеть. Ты представь, будут шастать чужие люди туда-сюда, туда-сюда! А если детей кто обидит? Маньяк какой пройдёт?
— Так каникулы же… – не удержалась Полина.               
— Каникулы! – взвилась МВД, – детям, что, на каникулах и в школу не войти? А туалеты? Там же курить будут, дядьки всякие куда пойдут? В учительский тоже не пробиться. Нет, ни их обещанная краска, ни помощь не оправдывают вселение! Какое самоуправство! Ужас, ужас!…
Злые каблуки протопали в глубину коридора, а Полина тихо ликовала всей душой, не позволяя себе понять и объяснить это ликование.
Теперь она видела его каждый день, то сдавая утром дежурство (он приходил на работу очень рано), то принимая вахту, то дежуря на своём балконе, откуда школьный двор виделся, как на ладони. Иногда они перебрасывались несколькими словами, дважды он угощал её конфетами, однажды принёс мороженое, а недавно, в её дежурство – букет изумительных георгин с алыми игольчатыми лепестками. Она забрала цветы домой, поставила на тумбочку в изголовье, смотрела на них, лёжа на правом боку часами, забыв о книге и телевизоре. Полина мечтала, грезила, но никому не смогла бы рассказать об этих мечтах и грёзах, понимая их полную неосуществимость. Весь август она прожила, как во сне, где куда-то стремишься, летишь, спотыкаясь на ухабах, гонишься за чем-то призрачным, но догнать не можешь!..
И вот она проснулась. Начался учебный год. За два дня до первого сентября фирма переехала в своё здание. Ещё забегали сотрудники, забирали всякие мелочи, оформляли бумаги по аренде. А после торжественной линейки в первый учебный день, Руслан подошёл к столику вахтёра и поставил перед Полиной красивую статуэтку: над прозрачной, словно ледяной лужицей изогнулась хрустальная ветка ландыша. Хрупкое изделие сверкало под косыми лучами заходящего солнца, льющего в окно красное золото огня. Бусинки ландышей светились до самой сердцевины, где в каждом цветке таилась красная крупинка, словно маленькое горячее сердце.
— Полиночка! Поляночка или полуночка… Красивое у тебя имя, как звон колокольчика. А сама ты похожа на ландыш, вот я и дарю тебе на память его изображение. Нравится?
— Очень-очень.               
— Я рад. Ну, всё, прощай. Теперь я далеко от школы буду трудиться, да и квартира моя не в этом районе. Брат тоже скоро переедет отсюда – за границей они буду жить, в Канаде. Так что, может быть, больше в жизни и не встретимся, Дюймовочка. Будь счастлива!
— До свидания. И вы будьте счастливы.
Полина еле выговорила вежливые слова, еле вытерпела его взгляд. Он ушёл, она слышала, как завелась и уехала машина, как замусоренная дальними звуками городская тишина вошла в неё, словно в пустую холодную пещеру. Полина окаменела, сидела, не шевелясь.
В таком оцепенении проходила теперь её жизнь: словно не живой человек, а заведённый механизм совершал точные, выверенные действия, работал и отключался по заведённому графику.
— Ну, Полинка, слава Богу, ты успокоилась. Я уже за тебя стала бояться, какая-то ты чумная была всё лето, особенно в августе. Уж не влюбилась ли? Молчишь. Мне бы уж сказала, наверно. Ой, а откуда у тебя этот ландыш? Красота какая! Кто подарил?
— Да на выпускном всем что-нибудь дарили… Мне просто отдала Анна Васильевна.
— А…
Весь год, пустой и тусклый, словно немытое стекло, прошёл, ничего не запечатлев в душе Полины. Ни новый выпускной, ни отпуск с каждодневными походами на речку ничем не наполнили её, не разбудили чувства. Однажды, в самом конце лета, они с Сашей шли с наполненными покупками пакетами из супермаркета. Стали переходить дорогу. На переходе притормозила красивая красная машина. Саша увидела в салоне двоих: мужчину в кресле водителя и сидящую рядом яркую брюнетку, обвившую рукой его шею. Тут она услышала рядом тихий стон, словно лопнула на домре струна, так  бывало иногда у них в доме. Не успела Саша понять, в чём дело, потянула сестру на переход, а та, уронив из рук пакеты, стала медленно оседать на тротуар. Саша бросила покупки и подхватила сестру. Пешеходы толпой двинулись на другую сторону улицы. Мигнул светофор, машины помчались вперёд, красная – в авангарде. А на тротуаре сидела, подхваченная сестрой под мышки бесчувственная Полина. Её голова опустилась на грудь, словно увядший белый цветок ландыша. Прохожие окружили девушек, кто-то уже вызвал по сотовому «скорую помощь». Машина подъехала быстро. Люди собрали пакеты, помогли Саше влезть в салон, где на носилках лежала Полина.
Молоденький врач, впервые выехав по вызову, полный смятения от этого случая и неуверенности в себе, ещё не сказал сестре, что сердце Полины остановилось.