Фрязин. Версия первая

   Фрязин - персонаж закадровый, выпавший, едва упомянутый, не волновавший меня долгие годы, лишний - всплыл вдруг недавно и в основной текст попал в самой омерзительной из своих версий, но мимолетно, конструкции не изменив, почти не задев. Текст, начисто лишенный злодеев, так и не сумел обрести главгада, он оказался просто  не приспособлен под  нужды отрицательных героев. В нем все хорошие. Более или менее.


 Надувшая губы Лерка заявила, что не будет разговаривать с Алексеем Петровичем до тех пор, пока он не заполучит для росписей их только что отстроенного загородного дома художника, работающего у Арефьевой  в подвале на Невском. Художник, де, всем отказывает, но ей, Лерке, до зарезу нужно, чтобы именно он расписал дом. Ну, хотя бы гостиную и спальню! И пусть Лешечка напряжется и придумает, как уломать строптивца, а не то – развод и девичья фамилия. Спорить с ней было утомительней, чем нанять человека для отделки покоев, коя все равно требовалась.

 По указанному Леркой адресу шел ремонт. Дюжий парень красил козырек над входом в полуподвальное помещение. Алексей Петрович, за которым на почтительном расстоянии бесшумно двигались два поджарых волка-профессионала, подошел к маляру вплотную.
- Уважаемый, мне нужен человек, расписывающий стены в этом подвале.
Уши парня были заткнуты наушниками, он мурлыкал что-то, прикрыв глаза от удовольствия, и «уважаемого» не слышал, но на стремительное движение одного из волков, кинувшегося на помощь работодателю, отреагировал.
- А? Вам кого?
- Художник мне нужен здешний.
- Горин? – уточнил маляр, и сердце Алексея Петровича, пропустив два удара, сжалось от тоскливого предчувствия. – Ник! – Что есть мочи крикнул рабочий в приоткрытое окно, и буквально через минуту из подвала выбралось на свет божий  приведение, существо из иного мира, давно позабытая тень. Предчувствие не подвело – это вне всяких сомнений был тот самый Ник Горин, так похож он был на Лию.
- Здравствуйте.
Каждому по сдержанно-вежливому персональному кивку – и Фрязину, и волкам. Спокойно-равнодушное ожидание.
 
 Самым правильным было развернуться и уйти, или, того лучше – уйти, получив отказ, потому как призрак явно понимал, зачем пришел к нему дорого одетый, холеный дядька с охраной и решения своего явно менять не собирался, но бес авантюры, вечно нашептывающий на ухо всякие пакости, заставил Фрязина произнести:
- Николай?!
- Да. Мы знакомы?
- Я хорошо знаю твою маму.
- Знали, - поправил призрак со спокойной, отстоявшейся горечью. – Она умерла.

 Нет, это не было ударом – Лия – давно пройденный, позабытый этап, скорее  неприятной неожиданностью, поскольку смерть ровесника – практически  всегда  звоночек.
- Лия? Как? Когда?
- Прошлой осенью её сбила машина.
- Прости. Прости, я не знал. Мы можем поговорить?
- Все вместе? – легкая, едва заметная усмешка в сторону волков.
- Нет, нет. Мальчики подождут меня здесь.
- Там довольно грязно.
- Ничего. Я переживу.
В подвале было прохладно и не так, чтобы очень грязно – стройка, она и в Африке - стройка.
- Присаживайтесь, пожалуйста, куда вам удобнее. Стулья относительно чистые –  утром протирал.

 Сказал и замер у стены, непринужденно прислонившись к ней плечом, в позе свободной, но все же несколько выжидательной. Жадно разглядывающий его Алексей Петрович решил  любезное  приглашение отклонить – стулья вызывали сомнение в надежности - и перейти к делу.
- Я, собственно, по поводу работы к тебе. У меня есть только что отстроенный большой дом в Репино. Внутреннюю отделку еще не начинали. Ты мог бы расписать стены в гостиной?
- Увы. Нет.
- Я в курсе, в курсе, что ты всем подряд отказываешь из глупости или гордости, не знаю. Хотя может быть - ты просто завален заказами? Я хорошо заплачу, поверь. Очень хорошо.
- Спасибо, но у меня нет такой возможности.

 Дверь открылась, и в подвал буквально впорхнули две весело щебечущие  птички, по какому-то недоразумению не отловленные волками на входе. Та, что постарше, была умопомрачительно красива, но мальчик весь, всем своим существом потянулся к младшей – изысканно-некрасивой Русалочке, и она ответила ему тем же.  Алексей Петрович, ощутив лёгкий укол зависти, решил уйти, не смущать парня.

- Ой, извините! Ты бы предупредил, что ожидаешь гостей, Ник, мы бы вернулись попозже…
- Нет, нет, ничего страшного, я буквально на минутку, поскольку человек отказывается делать то, что у него отлично получается. Сам-то я  не был удостоен, но  жене понравилось очень. Она решила, что получается классно и захотела непременно иметь такое же, или даже лучше, а меня на переговоры отправила.
- Так вы, наверное, муж Леры? Леры Фрязиной? – спросила та, что постарше.
Мальчик вскинул бровь и склонил на бок голову в точности так, как это делала его мать, когда была озадачена чем-то.
- Фрязин? Фрязин  Алексей...
Хмурился, вспоминая отчество.
- Петрович, - подсказал  Алексей Петрович.
- Внезапно.
- Поверь, для меня тоже.

До сего неловкого момента Фрязин, для которого встреча с выходцем с того света оказалась странным на вкус сюрпризом, в общем не собирался называть пацану своё имя. Пока, по крайней мере. Но так вышло.
- Я одна не понимаю, что происходит?  - спросила Красавица.
- Не одна, - откликнулась Русалочка и переместилась поближе к возлюбленному.
- Николай вполне  мог  быть Фрязиным. Он, собственно, совершенно случайно не Фрязин, - пояснил Алексей Петрович шутливо, но, неожиданно для себя – через силу.
- Не случайно, - без тени улыбки, без тени вообще какого-нибудь выражения поправил его Горин.
- Ник?
Русалочка смотрела на него вопросительно и обеспокоенно, а он ободряюще улыбнулся и ей и Красавице.
- Знакомьтесь, барышни, это, по всей вероятности, мой отец – Алексей Петрович Фрязин. 
- По всей вероятности?- теперь Красавица требовала ответа от Фрязина, но того интересовал только вновь обретенный сын. – Это шутка? У него нет отца.
- Видишь ли, Лариса, - Ник был терпелив и насмешлив, - отец есть у каждого, и я не исключение. Мыльная опера, как стиль, это перебор, но что делать?
Фрязин ждал взрыва эмоций, накала страстей, шквала обвинений – хоть чего-нибудь вместо  отстраненно-равнодушной насмешки. Младенцем этот парень напугал его на всю оставшуюся жизнь – других детей у Алексея Петровича не было, уж он позаботился! Надо было либо прощаться и уходить, либо несколько обострить ситуацию.
- Обострить, - шепнул на ухо бес авантюры.

- Я не знал, что ты выжил. Не знал. Я просто не мог больше всего этого выносить и позорно бежал с поля боя. А Лия осталась. Осталась и битву выиграла. Мне очень, очень жаль, что она погибла, очень.
Лицо мальчика дрогнуло, взгляд стал темнее темного и всё! Внимательно наблюдавшая за ним, просто глаз не сводившая Русалочка тут же оказалась рядом, впритык, и он не глядя, слепым, но точным движением взял её за руку, успокаивая.
- Это было давно, Алексей Петрович, никаких претензий к вам у меня нет, особняк  ваш  я расписывать не стану не потому, что вы  оказались моим отцом, а потому, что вообще не собираюсь расписывать  ничьи особняки/квартиры/ офисы/заборы. Считайте,  это блажью/жизненной  установкой/обетом…
- Постой, постой! Ты что, хочешь вот так просто спровадить меня? Я твой отец, мальчик,  и это что-то да значит…
- Правда?
Его прохладная, хорошо тренированная насмешка убивала.
- Правда, мальчик, правда!  Я сбежал, не выдержал, оказался слабаком. Нетерпение, вот! Нетерпение, мальчик, нетерпение, как характерная мужская черта. Я был молод, а ты болел и болел и болел, и вся жизнь была сосредоточена в одной-единственной  точке, она улетала в трубу, и хотелось сдвинуться все равно куда. Как ты сейчас?
- Прекрасно. Простите, но мне надо работать.

  Красавица  решительно взяла Алексея Петровича под руку.
- Пойдемте, я напою вас кофе. Это, знаете ли, помогает пережить любую непонятную ситуацию. У вас шок. У всех шок. Надо взять паузу, выпить кофе, подумать.
И он дал увести себя, как теленка! В другом, уже отделанном помещении, на стене - большое окно, выходящее  на парижскую улочку, и там, на этой улочке - ранняя рань, дворник метет тротуар, чирикают воробьи, крадется к ним кошка, девушка идет куда-то прямо по мостовой, напевая и размахивая сумочкой, как школьница портфелем, столики кафе напротив еще пусты.
- Это - он?
- Да. Это он.
- Круто. А коньяка нет?
- Есть.
- Налейте мне лучше коньяка.
Щедро плеснула в коньячную рюмку янтарной жидкости.
- Ещё?
- Если можно.
- Конечно – можно. Вы его простите.
- За что? Это не он, это я перед ним виноват. Перед ним и покойной Лией. Мне надо было сразу уйти, едва поняв, кто он. Сразу. Но он до одурения похож на мать, как брат похож, если бы у неё был брат. И я не ушел.  Я бросил их, когда ему было чуть больше года. Они жили в больницах, и он все время умирал. Шесть раз за год умирал. Я не мог больше на все это смотреть – на перманентно умирающего ребенка и его потерявшую от страха и горя разум мать. Никакой помощи от меня Лия  не приняла, даже от алиментов отказалась. Поначалу я ждал, что кто-нибудь позвонит мне и скажет, что пацан перекочевал в мир иной, а потом я о нем как-то забыл. Я его вычеркнул, я считал его мертвым двадцать пять, без малого, лет, а он жив-здоров и отлично выглядит. А Лии нет. Я его понимаю. Понимаю. Налейте мне ещё, и я пойду.
Залпом и за дверь. Одному из волков, сухо:
- К завтрашнему вечеру всю подноготную парня мне на стол!

                ____________________________
   
- Ник!
Сжала ладонями его виски, с растерянной, вопросительной полуулыбкой заглянула в глаза.
- Всё хорошо, Сашенька, всё хорошо.
- Он – твой отец.
- Биологический. Я его не помню, а потому – не терял. Ему не в чем виниться передо мной. А той, перед кем есть в чём – больше нет.
Всё так же держа его голову, потянула вниз и вбок – усадить на стул, но манёвр не удался – у старого венского стула подломилась ножка, оба оказались на полу и принялись хохотать, как умалишенные – им совершенно все равно было, что именно использовать в качестве разрядки.
- Не ушиблась?
- Я же свалилась на тебя, а не на пол. А ты?
- Это же ты придумала, что я легкий, как пух, а Пух физически не может удариться, он набит опилками, не имеющими нервных окончаний.
-  Ну, если ты – Пух, то я - Пятачок.
- Вне всяких сомнений. Ты самый очаровательный Пятачок на свете. Кстати, Пятачок вроде бы собирался к доктору - драть наимудрейший зуб.
- Никуда я уже сегодня не пойду, потому как нет ничего лучше, чем лежать с тобой на полу в обнимку.
- Сашенька!
Многократно поцеловал лоб, глаза, виски, щеки...
- Да?
- Вставай, родная, вставай и топай к зубодеру.
- Хочешь, чтобы я лишилась мудрости? У меня, между прочим, только та и есть, что в зубе - другой не успела обзавестись!  - И совсем иным тоном: - Не гони меня, не гони. Я всё равно никуда не уйду.
- Спасибо, Саша.
Он был сбит и потрясён, для восстановления равновесия ему нужны были время, тишина, кропотливая работа и присутствие, её молчаливое присутствие.  Она была ориентиром, маяком, неизменной величиной в пошатнувшемся мире.
- Мы выберем стул покрепче, я буду сидеть и смотреть, как ты работаешь, а это зрелище, поверь мне, а потом  поедем домой, доберемся до родника… Слушай, Пух,  вставай давай, а то  мне под лопатку обломок крушения врезался!

                _________________________________

 Двумя днями позже Алексей Петрович в сопровождении одного из  волков (второй остался в приемной) вошел в кабинет рабовладельца. Вошел молча, без приглашения, сел и вперил тяжелый взгляд в Эдуарда Борисовича. Волк застыл подле него и смотрел исключительно на портрет классика, висящий напротив.
Дождавшись, пока издатель покроется бисеринками пота и начнет синеть, Алексей Петрович спросил:
- Скажите-ка, господин хороший, у вас работает Николай Алексеевич Горин?
- У нас, у нас, то есть не совсем у нас, он внештатный, в общем, сотрудник, - язык у Эдуарда Борисовича почти не заплетался, но несвойственная заискивающая нотка в голосе прорезалась мгновенно.
- Почему?
- Понимаете ли, Ник… Николай Алексеевич – инвалид и, именно в связи с прискорбным этим обстоятельством, не слишком надежен…
- Подводил?
- Было. Да. Пару раз было. Хотя не так, чтобы очень…

 Эдуард Борисович понимал, что опасный посетитель знает ответы на все задаваемые вопросы.
- Плохой переводчик?
- Что вы! Что вы! Из лучших. По крайней мере - у меня, да и не только у меня. Очень талантливый молодой человек, очень! Жаль, что такая беда с ним. Я ведь хорошо знал его семью! Остался парень совсем один, и со здоровьем у него  проблемы.
- Так может - стоит взять  в штат?
- Считайте, что – уже.
- Предложить не забудьте, а  надо оно ему  или нет - сам решит.
- Конечно-конечно, не сомневайтесь.
-  Сколько вы ему должны?
- Должен? – хотел было возмутиться Эдуард Борисович, но  ледяной, предупреждающий взгляд   нежданного гостя подсказал ему, что лучше - не стоит.
 - Не помню. Ей богу, не помню!
- Очень советую вспомнить. Очень. Вы даже не представляете, как вам повезло, драгоценнейший, что я делец, а не бандит.
- Я… я представляю.
- Видимо – не до конца. Я хотел бы знать  о судьбе той суммы, что господин Байо переслал вам в качестве премии для господина Горина, поскольку по утверждению жены господина Байо, русский язык для которой является родным – перевод в чем-то даже превосходит оригинал.
- Вы читали письмо?
- О, нет. У меня  хорошо с немецким, английским и финским, а вот с французским – полнейший швах. Нет. Я разговаривал с госпожой Байо по телефону. По-русски. Она в восторге от работы, проделанной  Николаем Алексеевичем, мечтает посетить наш прекрасный город – родину её предков и познакомиться с переводчиком лично.
- Я, я замотался и забыл ему передать. Издательское дело такое хлопотное.
- Очень надеюсь – после моего напоминания вы непременно…
- Да-да, непременно. Вот поверьте – просто не успел. Я и не виделся с Николаем Алексеевичем с тех пор, кажется… а он – вам? – Собрался с духом Эдуард Борисович, хотя его и потряхивало  от напряжения.
- Он мне - одаренный молодой человек, в судьбе которого я решил принять участие, потому как беда с ним приключилась  –  серьезные проблемы со здоровьем, родных никого не осталось, работодатель – не совсем… э-э-э честен?
- Понятно-понятно!
- Вы незамедлительно передадите ему все, что забыли/утаили/украли. Лично передадите. С поклонами и покаянным биением в грудь, а поскольку Николаю Алексеевичу наверняка тяжело добираться до издательства  из Веселого поселка, куда вы его выпихнули, то отвезете деньги домой или туда, где ему будет удобно с вами встретиться. Кстати, то, что вы прикарманили, когда продавали квартиру Гориных на Мойке, тоже придется вернуть. Лично. Придумайте какую-нибудь душещипательную историю, вы ведь мастер! Достоверную. Иначе вам придется сознаться в содеянном. Вы и впредь лично будете доставлять Николаю Алексеевичу гонорары, если он, конечно, сочтет нужным и дальше  сотрудничать с вашей богадельней. Настоятельно советую быть предельно вежливым, учтивым и точным в расчетах, потому как - помните? - я не бандит, а делец и вполне могу положить глаз на хлопотный издательский бизнес – перспективная, думаю, тема. Вы меня поняли?
- Более чем.
- Вот и отлично.
Он поднялся, и Эдуард Борисович вздохнул облегченно и даже позволил себе чуть расслабиться – такое вот посещение вполне могло стоить ему не только бизнеса, но и жизни, а тут! Расплатиться? Да запросто!
- Не думал, что Николай… Алексеевич способен нажаловаться на кого бы то ни было кому бы то ни было.
- Вы хорошо разбираетесь в людях, любезнейший, просто отлично разбираетесь! Он и не жаловался. Более того – Николай Алексеевич ни под каким соусом не должен узнать о нашей сегодняшней беседе. Да, что -беседе, о самом факте нашего знакомства!
- Мы и не знакомы, в общем… вы ведь так и не представились…
- А это совершенно необязательно, милейший. Совершенно необязательно.

 Когда визитер, царственно кивнув на прощание, покинул кабинет, Базанова аж дважды вырвало от пережитого страха. На него всей тяжестью навалился классический мандраж – головокружение, тошнота, трясущиеся руки. Он обессиленно лежал в кресле, лихорадочно прикидывая, кто на него настучал и сколько конкретно он должен Нику Горину. Его даже посетила идиотская мысль – не отдавать деньги вовсе или отдать не все, но после недолгой борьбы благоразумие взяло верх над жадностью. Интересно - секретарша, бухгалтерша или редактор? А может  - все вместе. Дуры! Секретарша так квохтала над парнем, когда тот приходил в последний раз, что чуть не приревновал. С Байо всё более или менее понятно, но квартира! Вот откуда? Откуда узнал? Я к Лие даже не подкатывался никогда - девица, Шамаханская царица, была так хороша, так недоступно-хороша, что зло брало на собственную робость, но все равно не решился ни разу. Черт! А много выходит! Я ей тогда не все отдал, потому как в дело вложил, думал потом верну, но как-то не случилось… откуда он узнал? Если отдать все и сразу - не станет Ник больше на меня работать. Вот зуб даю – не станет. Где я ещё такого найду? Много получается, много, а не отдать нельзя. Сам-то этот может и делец, да неизвестно с каким народом какие  дела делает. Убьют, убьют, и к бабке не ходи - убьют. Но что сказать? Как объяснить – откуда вдруг?

  Он промаялся часа три, а потом позвонил Горину.
- Привет. Где я могу с тобой пересечься? Деньги хочу передать. Помнишь, ты Байо переводил? Его жена, ревностно относящаяся к творчеству мужа, оказалась русской, представляешь? Переводы так понравились мадам, и она так вдохновенно нахваливала их месье, что он решил отблагодарить тебя довольно крупным денежным... да ещё я кое-что должен, раскрутился вот – хочу отдать. Могу  сегодня домой  завезти, хотя уже поздно, наверное? Могу завтра. Завтра на Невский? Хорошо. Пока, до завтра.

                _______________________________               

Честно поделив письменный стол на двоих, пыхтели – Саша над рефератом, Ник над переводом, то и дело касались друг друга словно случайно, вслепую, при помощи мимолетной ласки – азбукой Морзе - сообщая – я счастлив просто  оттого, что ты рядом. Глухо зазвонил заваленный листами телефон. 
- Да? – Ник снял вылущенную из бумаг  трубку, долго, не пытаясь прервать, слушал бубнящий монотонный голос, рисовал на том, что подвернулось под руку, как всегда делал во время телефонного – привычка – разговора.
 
- Что молчишь, молчун? – Спросила его Саша спустя несколько минут после того, как он повесил трубку, – что-то произошло?
- Тысяча восемьсот шестьдесят первый год.
- Восемьсот шестьдесят первый? Отмена крепостного права?
- Именно.
Саша потянулась за разрисованным листом – лицо породистого пожилого мужчины выглядело бы вполне благородно, если бы не выражение смеси раздражения, испуга, разочарования, алчности и вынужденной любезности.
- Кто это?
- Рабовладелец. Очевидно - бывший.
- Эдуард Борисович?
- Он самый, Сашенька.
- Что с ним приключилось? Почему вдруг – бывший?
Пририсовал портрету залихватские усы и  черную повязку  через глаз.
 - Фрязин с ним, думаю, приключился.
- Алексей Петрович?
- Да-да. Он самый. Напугал, небось, до полусмерти, иначе с чего бы Базанов решил расстаться с деньгами, которые давно считал своими, а там приличная довольно сумма. Я бы даже сказал, что она великовата для премии. О письме месье  Байо я краем уха слышал месяца полтора назад, но о содержании письма и вложении даже не догадывался. Месье Байо – автор изящных детективных романов, остроумных и легких, как Просекко. Переводил его несколько раз. Сашка! Я ведь и правда, наверное, свободен от упыря, и мы  при деньгах! Давай-ка отметим с помпой!
Саша погладила его по лицу.
- Может - сначала денег дождемся?
Состроил кислую мину и придвинул к себе книгу, над которой работал.
- Тоже верно.
- Что  будешь делать с Фрязиным?
- Ничего. Он искупает, как может, вину перед самим собой. Что я могу с этим поделать? Более того – если  покажу, что понял, откуда дует ветер – рабовладельцу моему не поздоровится. Алексей Петрович просто обязан считать, что деньги могут решить все существующие вопросы – по крайней мере -  до сих пор так и было. А теперь случился облом. Но я благодарен ему. Правда.
- Ты решил с ним общаться?
- А он никого спрашивать не будет, захочет общаться – никуда я не денусь, буду разговоры за жизнь разговаривать. Понятия не имею, что творится с ним сейчас, но ему  явно сложнее, чем мне.
- Ты полон сочувствия?
- Не смейся.
- Стремление встать на сторону другого и смотреть на мир его глазами – штука достойная, но требует слишком много сил,  слишком.
- Ты доделала реферат?
- Ну его!
- Нетушки. Надо добить. Что там у тебя? Давай сюда, в два счета напечатаю, ты что, не в курсе – я ж машинистка-ударница, а ты пока чай завари.
Но Саша не тронулась с места.
- Ты все время о нём думаешь.
- Да, Саша, всё время думаю. Не хотел бы оказаться на его  месте.
- Ты и не оказался бы!
- Этого никогда нельзя знать наверняка. Никогда.
- Я знаю - наверняка. Двух бессонных ночей достаточно. Не будет тебе чая – поздно уже. Я сейчас диван разберу, и мы ляжем спать, а хочешь – устроимся на ворохе листьев в саду, под звездами, может там тебе будет спокойнее.  Я буду  рассказывать тебе счастливые сказки, пока ты не уснёшь, я буду караулить твой сон, а хочешь – сниться тебе всю ночь. Фрязин подождет. До утра – точно. Тебе надо отдохнуть и выспаться. И мне заодно. Утро, оно, как известно, вечера мудренее.
- Может - доделаем реферат-то? Там страницы четыре всего осталось.
- Его же не к завтрашнему дню! Успеется.
- Хорошо, - он сдался, - хорошо, Саша. Давай, и правда, под звездами.
Два верблюжьих пледа – один постелить, другим укрыться – прихватили с собой и словно бы махнулись ролями – Саша, всегда засыпавшая, устроившись в излучине его плеча, на сей раз обхватила его голову одной рукой, а другую положила на ему грудь. Спи! Тихонько подула на его опущенные веки. Спи. И он мгновенно уснул, отдавшись ласковому теплу.