Закрытые уроки

                Рассказ – быль.


Глава 1. Эту женщину я встретил на кладбище,когда возвращался от родных могил.

Была поздняя осень. Хмурое небо в лохмотьях туч низко опустилось над старыми

обнажёнными деревьями. Холодный ветер порывами налетал на беззащитные кусты,

срывая последние листочки, которые кружились в предсмертном танце и покорно

опускались на пожухлую траву, увядшие цветы, надгробия и могилы.

 Я шёл по тропинке между оград, как увидел женщину, которая, опираясь на 

трость, собирала листву, обломившиеся ветки, иссохшие цветы с могильного

холмика.Я подошёл поближе и увидел, что она довольно-таки стара и слаба.

Глубокие морщины исписали лицо её, сухие, в синих прожилках, озябшие руки, 

сгорбленная спина, не по сезону лёгкое старое драповое пальтецо, промокшие

войлочные сапоги, не однажды штопанный платок, потерявший от времени

былую пышность – всё говорило о бедности и неухоженности её. Когда я проходил

мимо, она, держась одной рукой за ограду, а второй, опираясь на костыль, как-

то покачивалась, и мне показалось, что женщина вот-вот упадёт. Я остановился и

спросил:

    - Вам плохо? 

Женщина, будто бы очнувшись от тяжёлого сна, открыла глаза и взглянула на меня

мутным неосознанным взглядом. Я вновь повторил свой вопрос и, поддерживая её, 

помог старушке присесть на скамеечку возле оградки. Я не мог уйти, ноги мои

будто бы прилипли к земле, сердце стонало, как стонет в бреду больной ребёнок.

Я взглянул на женщину: слёзы бежали из глаз её, прячась в глубоких колеях

морщин, и, стекая, капали на желтоватые костлявые руки, лежащие на коленях. У

неё не было сил вытирать их, как не было сил жить на этой земле. Это я

почувствовал всем своим существом, интуиция подсказывала мне, что с ней что-то

не так.

    - Вам помочь?  Может быть, вызвать «Скорую»? – вопрошал я, пристраиваясь к

ней на скамеечку. Она,тяжело вздохнув, достала из кармана какой-то лоскут,

вытерла слёзы и ответила:

    - Да ничего, сынок, ничего. Просто я устала, устала от старости, от

беспомощности, бесполезности. Я жить так устала, сынок…

Мне были неясны её слова и, стараясь как-то успокоить старую женщину, я

спросил:

    -Почему Вы так говорите? Вас кто-нибудь обидел?

Старушка не ответила на мой вопрос прямо,но тихо заговорила:

    - Вот сестра моя покоится здесь, и хорошо ей, тихо, спокойно. Да не ей бы

здесь лежать, а мне.

Помолчав,она продолжала:

    - Зачем я живу? Кому я нужна? Что толку-то от меня? – задавала она 

вопросы, и сама же на них отвечала:

    - Никому,да и незачем,только небо копчу.

Она примолкла, опустив голову. От её слов мне стало не по себе:

    - Неужели, старые люди никому не нужны? Неужели, никто в них не нуждается?   

- теперь я задавал сам себе вопросы и, чтобы получить на них ответ, опять

спросил:

    - А почему Вы так говорите? Разве у Вас нет никого? Вы одиноки?

Старая женщина,взглянув на меня,стала говорить:

    - Да нет, есть у меня дочь, внуки, сын есть тоже…  А я им не нужна.
 
    - Что Вы говорите такое? Как это, детям и - не нужна? Почему не нужна? -

горячился я.

    - Вот так и не нужна, растила, воспитывала, выучила, всё отдавала, а

теперь, теперь дочь меня поедом съедает, так и говорит, чтоб я подохла скорей.

Надоела я ей.

  Я не верил ушам своим. Как это? Как это возможно? Неужели и впрямь дочь

могла сказать матери такие страшные слова? Я, конечно, слышал и смотрел много

передач о том, как дети бросают родителей, избавляясь от них, сдают стариков в

дома престарелых, определяют в «психушки» даже применяют рукоприкладство. Но

это где-то там, далеко, а вот оно здесь это бездушие, бездуховность,

чёрствость, безжалостность. Не в кино и не в телепрограммах, а здесь, рядом -

исповедь этой женщины перед незнакомым ей человеком. Видно, настолько ей было

тяжело, скорбно сознавать своё положение, что вся её боль искала выхода, дабы

хоть как-то облегчить душу, найти сочувствие, понимание.

Надеясь отыскать причину такого отношения дочери к матери, я невольно выдавил

из себя:

    - Вы, извините меня, но я не могу поверить в такое. Как это возможно?

    - Возможно, сынок, возможно. Это раньше матерей почитали, а сейчас старики

не в чести, только помеха.

    -Чем же Вы помешали своей дочери?

    -Тем и мешаю, что живу, комнатку занимаю, а ей вся квартира моя нужна. Вот

и лютует. Она учительницей работает в школе, русский язык и литературу

преподаёт. На мои копеечки выучилась, всё, что могла я, то делала для неё, а

вот и благодарность за это.

    - Что!? Как учительницей!? – вырвалось у меня.

    - Разве может она быть учителем, если так относится к матери своей, чему

же она учит детей?

    - Вот так и учит: внучку ко мне не подпускает, запрещает со мной общаться. 

Да ещё и науськивает её, чтобы мне плохо делала. А та рада стараться, то в чай

мне соли насыплет, то соды добавит в еду, то ложку мою спрячет. Да много чего

вытворяет, всего не расскажешь.

    - Так Вы и питаетесь отдельно?

    - Да она меня сразу от стола прогнала. Видишь ли, что я и пролить могу, и

накапать, и накрошить, да и пахнет от меня не так, да и вообще нечего даром

хлеб есть. Ну, я и смирилась, куплю себе что-нибудь, супчик пакетный сварю,

когда их нет, чай вскипячу, под подушку поставлю, чтоб не остывал быстро, и

чтоб мне хватило на вечер…

  От услышанного, мне стало не по себе: в горле пересохло, язык, словно прилип

к нёбу. В это время сквозь тучи пробился солнечный лучик и последним

прощальным теплом пытался, хоть немного, согреть эту несчастную женщину. Я

помолчал и опять возник непонятный для меня вопрос:

    - А сын? У Вас же сын есть. Он-то что? Почему не заступится за Вас?

    - А что сын? Живёт в другом городе, далеко. Жена его властная, не

разрешает ездить ко мне. Да я и не говорю ничего ему. Зачем вражду-то между

ними заводить. А живут богато. Хоромы по нынешним меркам, отдыхают всё в чужих

странах. Жену любит, детей у них трое: девочка и два мальчика, учатся в

спецшколе. Ко мне ни разу не приезжали, и я их не видела, и они бабушку не

знают. Вот так, сынок, и существую, сирота при живых детях. А дочь-то и

телевизор смотреть не разрешает, нечего, мол, электричество попусту тратить.

Вот и одна радость, что на кладбище схожу, поплачу, помолюсь за усопших.

    - Так что же Вы: целый день, на кладбище проводите?

    - Да, почти что целый день. Встану, поем что-нибудь и, пока дочери-то нет,

я в комнатке своей и уберусь немного, а перед её приходом я и ухожу, чтобы

ругань её не слышать. А она, когда я приду, дверь-то закроет на ключ и не

открывает, будто бы и не слышит звонка. А уж когда откроет, то и начинает меня

чистить, что, мол, нашаталася, блудная овца, чего припёрлась, там бы и

оставалась. Да много чего говорит, а я уж молчу, пройду в комнатку и тихонько

так сижу, в окошко поглядываю, а стемнеет, то и лягу, да всё Бога молю, чтоб

убрал меня поскорее, жизнь мне в тягость. Как жить так можно?

  Я словно потерял дар речи и долго не мог ничего сказать. А что, собственно,

я мог сказать этой старой, больной, одинокой при живых детях матери. Матери,

которую родная дочь поедом съедает, а сын про мать и забыть сумел. Что я мог

сказать этой слабой, беззащитной женщине в утешение. Мне было так тяжело,

горько и обидно и в то же время стыдно за таких детей, стыдно за их

жестокость, бездушие, бесчеловечность по отношению к родной матери. Я собрался

с духом и спросил неожиданно:

    - А Вы обращались за помощью куда-нибудь?

 Спросил и тут же понял всю нелепость своего вопроса. Куда может обратиться

мать с жалобой на то, что её ненавидит дочь, что желает ей смерти? Куда может

обратиться мать с жалобой на сына, что он забыл её и знать не хочет, считай,

что отрёкся от неё. Куда обратиться? Некуда!

  Всё услышанное от этой женщины повергло меня в негодование, недоумение и

возмущение. Я не мог представить себе эту, так сказать, учительницу

словесности, которая на уроках лжёт детям о доброте к людям, о милосердии, об

уважении к старшим, о любви к родителям.

  Несомненно, она выступает на педсоветах, делится опытом работы на

методических объединениях, даёт показательные - открытые уроки, слушает

похвальные отзывы коллег, администрации. Но это в школе на открытых уроках, а

дома она тоже проводит уроки, но только «закрытые». Уроки бессердечия,

неблагодарности, уроки жестокости и унижения, уроки бесчеловечности. Эти уроки

не видит никто, они скрыты от глаз людских, и проводит она их для одного

человека – матери своей.  «Закрытые» уроки…

    - Но скажите, почему она так к Вам относится? Может быть, вы обидели её

или есть какая- то вина Ваша перед ней?

    - Эх, дорогой мой, матери всегда виноваты перед детьми, если у них что-то

не ладится в жизни. А на ком ещё зло-то срывать? А чем я её обидеть могла?

Училась она в институте, на последнем курсе, слюбилась с каким-то нерусским,

их теперь много у нас. А тот поиграл, поиграл с ней, да и бросил, уехал к себе

на родину. А она вот родила от него, куда идти-то? К матери, конечно, куда же

ещё. Вот и приехала с ребёнком на руках. Что ж я её, не пущу что ли? Приняла,

конечно, выхаживала, вынянчивала, вылечивала внучку. Как могла, заботилась о

ней, работу бросила из-за неё, так как дочь-то оставила её мне, да и уехала

опять в институт, доучиваться, значит. Ну а мне пришлось внучкой заниматься,

не сдавать же её в детский дом. Дочь-то наведывалась раз в месяц, побудет

день, два, да и опять сбежит. Вскоре вообще приехала насовсем. На работу в

сельскую школу пошла, институт-то так и не закончила. В городе мест нет, да и

образование не высшее, хорошо хоть в селе приняли. Опять всё на мою шею легло.

Девочку я в детский сад определила. И отвести, и привести, и накормить, и

одеть, и обуть – всё мне пришлось. Дочке-то тяжело, а я всё же бабушка, не

чужая внучка-то. А тут, где-то через год, стала она приводить с собой мужчин

домой, говорила, что коллеги по работе. То один, то другой, то третий. Ну,

стол, конечно, выпивка, закуска, песни, пляски, музыка. Я как-то стала ей

говорить, что негоже так жить, дочке нужно отдыхать: в это время она в школу

уже пошла. Так она меня отчистила да ещё обвинила в том, что я ей мешаю жизнь

устраивать. С тех пор и пошло, поехало. Уходила по звонкам, заявлялась за

полночь навеселе и мужиков стала опять водить с ночёвкою. А лето было, в

отпуске она, забот никаких, гуляла напропалую. Я уж молчу, не лезу на рожон.

Внучка со мной в спальне тогда находилась, а в комнате опять разгул. И подруги

нашлись пьющие, и дружки - собутыльники. Ну как это всё терпеть? Как это всё

видеть и слышать, и выносить? Вот я и высказала ей всё, когда она однажды

очухалась после очередного загула. Так она  набросилась на меня с кулаками,

наорала на меня, упрекала, что я ей мешаю судьбу свою устраивать. А что мужик

с ней остаётся частенько, то это её гражданский муж, и не моё дело нос свой

совать туда, куда не просят. Вот ведь выдумали каких - то гражданских мужей,

это сожители временные, а не мужья. Если человек честный, порядочный и цели у

него добрые, то он официально узаконит брак свой, который так и называется:

ЗАГС, то есть запись актов гражданского состояния. Вот это и есть гражданский

муж по закону. А сожитель-то её не работал нигде, то придёт, то не появляется

неделями, а то целыми днями лежит на диване, пьёт,телевизор смотрит да

курит, всю квартиру протушил. Я возьми и скажи ему, что не надо бы в квартире

дымить, можно выйти на балкон, ведь в доме всё пропахло,и девочке вредно. А он

отпихнул меня и заявил, что теперь он здесь хозяин, что он, видите ли, муж

гражданский дочери моей и будет делать то, что ему хочется. Ну и превратилась

квартира в забегаловку. Она уедет на работу, а он дружков наведёт, опять

попойки, брань, дым коромыслом. Накурят, наплюют, посуду разбросают, натопчут,

а я убирай за ними каждый раз: дочь-то на работе, надо привести всё в порядок.

А уйдут, и шатается он с ними до темна. Где-то года два так продолжалось. Я

высказала дочери, что муж её вытворяет без неё, убеждала, что он выпивоха, что

она ему не нужна, работать не хочет. Уговаривала, просила её, чтобы одумалась,

ведь дочь у неё растёт, всё видит и слышит, что это добром не кончится. Так

она так за него налетела на меня, дескать, это её дело, с кем водиться и жить,

кого приводить. Дошло до того, что она даже руку подняла на меня, приказала,

чтобы я заткнулась и не высовывалась, и не лезла в её личные отношения. Ну что

же тут поделаешь? Опять я замолкла, затихла у себя в спаленке, сижу, будто бы

меня и нет. За эти годы надломилась я, сердце постоянно болит, стала терять

силы, не сплю, переживаю, всё-таки она же дочь моя. И больно за неё, и жалко,

что судьба так сложилась её. А муж-то гражданский вскоре совсем исчез и не

появляется уже более полугода. Так дочь в этом меня обвиняет, что я виновата:

разрушила её счастье, что если бы меня не было, то она бы жила с ним, и всё

было бы хорошо. С тех пор житья мне не стало и вовсе. Внучка подросла, стала

мамины приёмы перенимать да на мне их испытывать. Нет, всё-таки повлияла на

неё та обстановка, что подорвала душу детскую, задымила разгульным угаром,

пересилила человечное, доброе. Поведение матери по отношению ко мне стало для

неё «закрытыми»  уроками, результатом которых стало то, что дочь уже в

пятнадцать лет попала в дурную компанию и бросила школу.

    Старушка умолкла. Я смотрел на её руки. Костлявые, высохшие, в синих

прожилках, они дрожали, как дрожало сердце моё от этой невольной исповеди, как

и сам  я не мог совладать собою: трепет  охватил всё тело моё. Мне хотелось

встретить эту, так называемую, учительницу (да ещё русского языка и

литературы), посмотреть в её глаза и сказать всё, что я думаю о ней. Из

гневной нервозности меня вывела женщина:
 
    - Ну, я пойду?- будто бы спрашивая разрешения, выговорила она и посмотрела

на меня некогда васильковыми, а теперь выцветшими глазами.
 
    - Я пойду, поздно уже, а то и домой не попаду, придётся ночёвку искать. Ты

уж прости меня, старую, что разговорилась я, больно и тяжко на душе: жалко мне

её, всё же родная кровь, куда денешься-то?

  Она поднялась с лавки, я, поддерживая старушку, встал тоже. В молчании мы

вышли за ворота кладбища, где я вызвал такси и проводил женщину домой. Она

никак не хотела ехать на такси:
 
    - Да что я, барыня что ли? Дочь-то увидит, так вообще загрызёт. Нет-нет,

сама потихоньку дойду.

Но я всё-таки убедил её, и она неохотно согласилась, да к тому же пошёл

довольно-таки частый холодный дождь, налетавший порывами злости, усилился

ветер, будто бы негодуя и возмущаясь тем, что подслушал. Не обращая внимания

на дождь, я брёл по холодной, продрогшей, одинокой улице, такой же одинокой,

как и та женщина, которая была одинока при своих живых детях. И всё-таки в

голове моей никак не укладывалось такое отношение дочери к матери своей.

Мысли бежали одна за другой:
 
     - Сколько их, таких матерей, забытых, брошенных, одиноких? Кто видел их

слёзы? Кто заглянул в души их, выслушал, постарался хоть чем-то помочь,

поддержать, утешить?..
 
     - Да, что-то не так в нашей жизни, нужно срочно что-то менять. Да-да,

нужно менять сознание, менять воспитание, обучение. Словом, нужно менять всё,

что ставит нас перед фактами безнравственности, жестокости, бессердечия.

Сколько нужно ещё примеров этической деградации человека в современной

действительности? Сколько нужно ещё случаев ранней сексуальной развращённости

в среде нашей молодёжи? Сколько нужно убеждать в том, что духовное обнищание

общества приведёт к жалким последствиям. Сколько нужно доказывать, чтобы

понять, наконец-то, что пришло время всеобщего морально-нравственного

очищения, чтобы не появлялись в жизни нашей такие учителя, и чтобы не

повторялись такие «закрытые» уроки.