Мир вам! Гл. 10. Песочные часы. Из безвременья

   «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева  в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание, и взяла плодов его и ела; и дала также и мужу своему, и он ел.   И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания .А
      «В Гаваоне явился Господь Соломону во сне ночью, и сказал Бог: проси, что дать тебе». Мудрец в то время был молодым царем, только что вступившим на престол, и имел от прирды весьма ответственный характер. Главным для Соломона было счастье подданных, и потому он сказал Богу: «Ныне, Господи Боже мой, Ты поставил царем раба Твоего вместо Давида; но я отрок малый, не знаю ни своего выхода, ни входа; и раб Твой среди народа Твоего, который избрал Ты, народа столь многочисленного, что по множеству его нельзя ни исчислить его, ни обозреть. Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло»(3,Цар.).

     »Кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф.10,38).






                Глава 10.   «П Е С О Ч Н Ы Е  Ч А С Ы. И З Б Е З В Р Е М Е Н Ь Я».


              «Купи истину и не продавай мудрости и учения и разума»(Притч., 23,23).


    «Побеждающий облечется белые одежды; и не изглажу имени его из к н и г и  ж и з н и, и исповедаю имя его пред Отцем Моим Небесным и пред ангелами Его» (Откр.3;5)

                …и с души, и с сердца как будто скинули камень тяжести непосильной.

     Но  вдруг почудилось: голос дочери, как будто бы издалека – позвал: ма-ма-а… по-мо-ги!..

     Господи, да что ж такое-то?! И, встав скорее под иконы, помолилась: «Господи. Спаси и сохрани рабу Твою Мари...Анну!..»

     Гоша прилег отдохнуть после службы – не выспался все же,  ему надо много спать, чтобы бороться с болезнью. А она, только задремав, тут же очнулась, - сердце екнуло, и в жар опять кинуло, а потом – в холод…

     Странно, обычно бывает наоборот, - холодеют ноги, руки, кровь останавливается, потом закипает и горит огнем все тело, грудь, голова, и кажется, даже волосы начинают пылать как факел… А тут плазма, как лава, вырываясь из глубины сердца, жжет тело, но само оно, холодное, сжалось в смертной муке предчувствия…

     «Что же с ней происходит, с заблудшей дочерью моей?"И она звонит в полицию. Там, конечно же, говорят, что еще рано писать заявление о пропаже человека. Через три дня, говорят, приходите. Но что может произойти за три дня? Да все, что угодно. А телефон ее по-прежнему не доступен…

      Решила заняться хозяйством, приготовить обед. Сколько можно питаться при монастыре. Тем более что сегодня - воскресенье; только с завтрашнего дня начнем отрабатывать свой хлеб на послушании. Руки делают привычную работу, а мысли опять возвращаются на круги своя.

      Ночью, когда смотрела фотоальбом, пришло в голову: «А ведь и правда: налицо идет вырождение рода. Получается, в третьем колене дедов наших это началось: когда оженили без любви бабу Зою и деда Василия, и не хотела она и иметь  детей-то  от него, и несчастлива была (бил он ее сильно по молодости, ревнуя), - потому, наверное, и первые двое детей не жильцы были у них.  Умерли во младенчестве, Бог дал, Бог взял. Говорят: нежеланные дети всегда несчастливую судьбу имеют.
 
    А мама моя: хоть и ее тоже выдали замуж: с бухты-барахты, но отец ее  не обижал, так –побивал иногда по пьяни; и все равно детей она не хотела, с братьями-сестрами с детства намучившись. А плодовита была: страсть. Как она рассказывала сама: по несколько абортов в год… И ведь не понимала даже, что это смертный грех!

      Убить душу живую, невинную. «От своего же мужика, не нагуляла! А если бы всех рожала?! Сколько нищеты наплодила бы! Я и тебя-то рожать боялась: в тридцать лет-то! Думала: успею ли вырастить? Да еще девку родила – на мучения, парнишкам-то все равно легче жить. Ну, вот и вырастила, и внуков, и правнучку, слава Богу, дождалась. Все же Бог здоровья мне дает, хоть и грешная я! А вот вы-то чего такие больные?!.»

    Что называется: святая простота, а простота – хуже воровства. (Человек даже не подозревает, что нарушает главную Заповедь: «Не убий!» поистине – грех неведения самый страшный!.. Вот мы, слава Богу, совершили наконец  Соборование; смысл его в том, чтобы как раз простились нам не осознаваемые или позабытые грехи).

     Но потом, со временем, когда один за другим умерли ее сыновья, она стала задумываться… Но это потом.

      Поставив вариться на плитку борщ, Анна решила снова посмотреть фото.

      Перелистывая фотоальбом, листаешь время. Что оно вообще такое – время? Его можно повернуть вспять. Вернуть, уйдя в воспоминания. Его можно ускорить, или замедлить, растянуть-сократить, уложить семь лет в одно слово, всю жизнь – в один день.

     Оно может играть на нас или наоборот – против, только играть с собой оно  не позволяет.

     Оно может прийти – наше время – а может уйти. Оно изменчиво и непостоянно, хотя кажется, что незыблемо, прямо и уверенно идет вперед, твердо печатая каждый шаг.

      Время может быть счастливым, и – жестоким. Не прощает  небрежного с ним обращения. И, наконец, оно уходит – не оглядываясь, предательски быстро, и, все ускоряя свой бег – исчезает в вечности, в безвременье. Для кого-то исчезает: истекают песчинки дней жизни его земной в воронку безвременья; а  для кого-то только начинается отсчет дней его; и, наконец, для кого-то - заканчивается, так и не начавшись…

     «А ведь и на мне есть этот грех, я тоже имела дерзость уничтожить этот великий дар, который нам дарует Господь. Я не дала возможности зачатому мною живому существу прожить на земле то количество времени, что было отпущено ему судьбой...нет, Богом. Я, подобно Ему, совершила чудо со-творения живого существа. И...подобно сатане, погубила его.

     А мы что - сделала аборт, и забыла.. Сегодня как раз хотела покаяться, хотя где-то года полтора назад уже исповедалась в этом грехе. Но – как-то не осознавая всей тяжести его. И еще оправдываясь при этом…

    …После нескольких ошибок (одна из них даже закончилась абортом), к двадцати четырем годам Анна достаточно созрела, чтобы стать матерью. Сидела, сидела со своими книжками, опомнилась: все уже сверстники переженились, парней стоящих расхватали, детей нарожали, а она…  Но об этом  тоже потом.

      Она просто пыталась  понять, что же на самом деле это такое  –  л ю б о в ь эта проклятущая. Может, просто потому, что не было примера, никто не научил ее любить и быть любимой. М а т ь  с отцом поженились просто потому, что приспело время, - он приехал из соседней деревушки искать невесту, ему указали на нее – мол, вот тут живет хорошая девка. Здоровая, ядреная, работящая. Ну и сосватали…  И прожили всю жизнь как положено: родили троих детей, работали, ростили их, может даже как-то и любили друг друга, но внешне это никак не проявлялось. Скорее, было чувство привязанности и долга: жить надо, как все, как положено, да и все тут. Что Бог на душу положил – то и будет. Так и жили.

    Мать была неимоверно плодовитой, но всегда хотела иметь только одного ребенка. Но…после первенца было несколько лет мучений: бесконечные беременности и аборты (плод умерщвляли при помощи трав ядовитых, и давили его в животе, пока не выходил, и часто это заканчивалось плохо и для ребенка, который выжил, но родился горбатым, уродом, и для матери, - она и сама могла  не выжить после этого), -  которые во времена Сталина были запрещены - потому что после войны надо пополнять поредевшее население, а не из религиозных побуждений. Пришлось родить второго. И снова: по несколько раз в год приходилось избавляться от «залетов»: пить какие-то бабкины зелья, и давить матку до тех пор, пока не произойдет выкидыш. Третьего ребенка (Анну) завели также не по особому желанию. Просто матери захотелось отдохнуть от абортов.

    И вот наше поколение. У Николая после первого сына (у которого только одна дочь, моя племянница) родилась дочка с ДЦП (умерла в 26 лет). От Алексея остался один сын (бездетный). А у Анны – двое детей: дочь, скорее всего, бесплодная, а сын хочет посвятить себя Богу…(Ох уж, эти нежеланные дети... Но я-то ведь очень хотела именно этих двоих деток!)

      Анна была младшей, и всегда немного странной, ни на кого не похожей. Молчаливой, нелюдимой, вся в себе. Ну, это – в отца. Тот тоже все время только помалкивает да покуривает бесконечные самокрутки из своего табака, выращенного мамой на огороде. А энергии матери хватало на всех: ходила она всегда быстро, уверенно, и твердо, и громко ступая, и делала все  дела сноровисто, прилагая максимум силы и страрательности.

     Темперамент шел по убывающей: вот они все, на общей фотке, еще совсем молодые: старший брат – более живой, общительный, но и взрывной; средний – всегда спокойный, уравновешенный, ни слова лишнего; она – с разницей с ними в девять и в пять лет – вообще нечто среднее, а скорее – не от мира сего.

      Энциклопедии, книжки, рисунки – ее мир. Мама работала техничкой на базе книготорга, привозила списанные книги мешками: сорок томов Большой Советской Энциклопедии, собрания сочинений Вальтера Скотта, Жорж Санда, Дюма и Золя, наших писателей-классиков: Горький, Леонов, Толстой, Куприн, Тургенев…

      В энциклопедии для нее открывался волшебный мир! Это просто откровение: открываешь – и чего только там нет, все и обо всем! А более всего восхитительно: под завесой хрупкого полупрозрачного пергамента, отодвигающегося, словно занавес, скрываются произведения искусства: мадонны с младенцами, портреты, фотографии разных деятелей науки, натюрморты, пейзажи… Яркий, идеально прекрасный мир, и какой серой предстает после этого действительность!

     Нецветные картинки она раскрашивала цветными карандашами – их тоже приносила мама: огромные многоцветные наборы, таких не было тогда ни у кого в их классе(дефицит). Ими можно было не только рисовать,но и играть (игрушек-то почти не было): белый, розовый, голубой – любимые цвета,  - это были у нее принцессы, а принцы одеты в синие, красные и черные одежды. Остальные – придворные и разные другие персонажи. Для них строились дома и дворцы со стенами из книг и мебелью из бумаги. А каких кукол она рисовала – все девчонки завидовали и просили нарисовать им такие же, с бальными платьями и разными нарядами. И вообще в классе она рисовала лучше всех, а потом поступила в художественное училище…

     И если с детства была немного странной (а для родни – может, даже казалась ненормальной какой-то), то чем дальше, тем больше уходила в какую-то свою реальность, и, взрослея, все больше уходила в нее, как отшельники уходят в пустынь…
      
      Ну, борщ сварился, пора разбудить Гошу.

      Пообедав, они решили погулять. Вышли на берег реки, посмотреть, как ходит паром. Да, большая, полноводная река Обь, шире и мощнее Томи.

     Вот и знакомый микроавтобус  въезжает на платформу. Знакомые все лица! Но от той благости, что была на них в храме, не осталось уже и следа: они перессорились из-за мест в автобусе. Бабушка Серафима заняла более удобное сиденье с подголовником, и внука посадила рядом, а Ярослав (который так и не решился все же остаться, - «перекантуюсь пока у корешей, а там видно будет) возмутился: у меня спина больная и шея! «Да ты по тюрьмам небось здоровье-то растерял!» «А тебе-то что, карга старая! У тебя небось еще более грехов-то накопилось!»

     Бухгалтерша все еще уговаривала дочку остаться, но та – ни в какую: «Я лучше с собой покончу!» «Да ты и так уже покончила», - бормочет женщина в шапочке.

     Девушка в красном платочке все также не уверена в себе: поможет ли Матушка Матрона в том, о чем она просила эту святую старушку?..

     И только Татьяна Георгиевна как всегда деловита и  довольна: денежки идут, и будут идти, пока есть еще кающиеся грешники на земле. А что ругаются – ничего. Вот переедем на ту сторону, и двинемся дальше, все рассядутся, успокоятся, и всю долгую дорогу будет читать она для них молитвы вечернего Правила. А уж в какую – правильную или нет – сторону направятся их мысли и устремления – это их дело…

     И опять медленно и тихо, но уверенно несет их на другой берег паром, и все дальше купол и крест, что остались на острове покаяния и надежды…

     А следом и навстречу этим идут другие паромы – аж шесть штук насчитала Анна – полные автомобилей и людей. Что ж, раз едут, значит это кому-то надо. Прощайте! Доброго пути, Бог вам в помощь и Ангела Хранителя!А если что, возвращайтесь обратно, здесь вам всегда рады!

     Отойдя в более спокойное место, они усаживаются на выкинутое волнами на берег сухое бревно. Пейзаж  отличается от суховского: берега более пологие, низкие и далекие. А река более глубокая и мощная.Обь вбирает в себя воды Томи и других более мелких рек, и несёт их дальше, к северным суровым морям.

        Времени до вечерней службы еще много, решили еще почитать Евангелие.

      «В начале было Слово, и Слово было Бог… И Слово стало плотию, и обитало с нами…»

      «А вообще: что такое слово? Звук… у ученых есть версия сотворения мира: теория струн называется. Я что-то читала в «Науке и жизни», но как-то слишком сложно все, не понятно. А в Писании – все уложилось в несколько слов всего, все ясно, не то чтобы понимаешь умом, а чувствуешь сердцем: как все происходило на самом деле.

      Тут и наука, и философия, и религия сплелись воедино, да, Гош? И Слово – это нечто большее, чем просто слова, которые мы изрыгаем все время, почти безотчетно, неконтролируемо сознанием. Только во время исповеди, когда пытаешься в одно слово, или в несколько слов уложить свою подноготную,очень внимательно  думаешь, что говоришь. Или молитва – вообще универсальное слово: в нем есть все, от начала и до конца…»

    А у него так и стоит перед глазами: вот он дома, опустившись на колени, пытается сосредоточиться на молитве. "Господи... возстави падшую мою душу, осквернившуюся в безмерных согрешениях, и отыми от мене весь помысл лукавый видимого сего жития… (уроды, богомолы несчастные! - беснуется за дверью сестра) ...и всю сатанину детель отжени от меня, и просвети ми разумные очи сердечные...(ненавижу вас! твари!)… даруй ми восставшу словесем Твоим поучитися, и уныние бесовское далече от мене отгнано быти сотвори Твоими Ангелы …(да чтоб вы сдохли на ..!)

     Господи, даждь ми смирениие, целомудрие и послушание…(Если выгоните – сожгу вас, уроды!) Господи, даждь мне терпение, великодушие и кротость…(Сгорите ярким пламенем,..., а сама удавлюсь!)»

     Он сжимает кулаки, пытаясь сдержаться.

    «Лева, не слушай ее, дуру. Молиться надо спокойно, а то толку не будет от такой молитвы», - мать выходит из комнаты, поплотнее притворив дверь. Но все равно все слышно: «Замолчи ради Бога наконец! Сколько можно уже!"

      «Ради Бога?! Ха-ха! Давно ли ты такая святоша-то стала? Давай деньги, и я пошла» «Куда, опять к этим алкашам?» «А чего тут делать с вами? Книги и то ты не берешь в библиотеке, телик тоже не посмотришь – вы же там мо-олитесь!» «Вот почитай лучше Библию» «Не хочу!»

«Не интересно узнать, что там написано о том, как и откуда мир возник…» «Ага, боженька сидит на небушке, и все творит! Сказки для детей, а я уже вышла из этого возраста!»

    «И ничего не сказки…» «Ты зубы мне не заговаривай! Я долго еще ждать буду?» «Не дам. Посмотри, на кого ты уже похожа! Куда ты катишься?» «Отъе.. от меня ты со своей моралью!» «Сил уже нет никаких смотреть на тебя такую, слушать эти маты, сколько можно просить, чтобы не лаялась?! Тошнит просто уже от этой гадости!А тебе наплевать!Сколько крови уже нашей выпила, и все не насытишься никак» «Ха-ха-ха! Твою мать, я и вампир уже, и такая-рассякая, …, я конченая, а вы – святые!»

      «Ангеле Христов, Хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся мне прости, елика согреших во днешний день, и от всякого лукавствия противного мне врага избави меня…»

     Голоса все громче и громче.«Если мы такие плохие, чего же ты присосалась к нам, инвалидам? Всех уже довела, все больные на нервной почве. У Левы кровь испортилась уже, ослеп почти, а тебе все по фигу, на всех плевать. Изгаляешься над нами, от мата твоего тошно, ни одного слова нормально не можешь сказать! Вернее, не хочешь, нам назло!» «А как еще с вами разговаривать,..., если вы меня ни во что не ставите?» Звук разбивающейся посуды, хлопанье дверями. Янка бесится все сильнее, бегает из комнаты в комнату, вся трасется от злости.
 
     Сжать голову руками, зажать уши… «Господи, покрый меня от человек некоторых, и бесов, и страстей…» В свете свечки еле видны лики… какие-то отблески переливаются… не разглядеть… А слышит ли, видит ли меня вообще Бог?!»

     «Все только Я,Я,Я! Ты уже взрослый человек, я тебя вырастила, слава Богу, можно бы уже самостоятельно жить начинать, а ты все сидишь на нашей же шее» «Я сижу?! А кто за вами, свиньями,..., убирает?! Кто на огороде вашем долбаном вкалывает?!» «Да уж, уработалась ты. На всем готовом живешь, ни за что не платишь, не работаешь, времени до хрена у тебя» «Я работала!» «Да сколько ты работала-то? И хоть одну копеечку принесла в дом? Все на бутылку только уходит, всех алкашей поишь, а дома все на нас, все расходы, и все,  уселась и ножки свешала, да еще и не довольна – на пузырь тебе не дают! Тварь ты, бездушная, больше никто!» «Сама ты тварь! А он – он работает?!» «Он – инвалид, ты забыла?» «Инвалид, тоже мне! Сам, дурак, виноват – поменьше бы железки свои тягал, вот и надорвался, так ему и надо!» «Господи, сколько же в тебе ненависти, и дерьма всякого!»

     Все сильнее сжимаются кулаки, темнеет в глазах, только бы сдержаться. Сжать голову руками, зажать уши… "Господи, покрый меня от человек некоторых, и бесов, и страстей…» Что-то чудится за спиной, вот дохнуло холодом в лицо...

     «Лева пенсию получает, и помогать старается, что ни попросишь, все сделает, хоть наощупь, хоть как, но сделает. А тебя, когда надо, не допросишься помочь. То пьяная, то с похмелья, то гулять ушла» «А че мне тут с вами-то сидеть, тоска голимая» «Конечно, зато там, с алкашами этими весело. Чего ж ты пришла-то к нам сюда? Иди обратно, хоть совсем не возвращайся» «Не гони меня! Дай двести рублей, уйду» «Не заработала еще. Иди вот, откидай снег, наноси дров, угля, тогда может и дам» «Сама иди, я не обязана тут для вас вкалывать»
 
       «Так ведь и ты вроде как здесь живешь, если хочешь жить по-нормальному с семьей, будь добра что-то делать по дому» «Вы на меня компенсацию оформили, три тыщи – отдавай!» «Нет, ну ты посмотри! У тебя совести-то есть хоть капля? Ты с кого требуешь? Леве на лекарства  только одни  сколько надо, уголь купить – пятнадцать тыщ… а у тебя одна забота: бутылка!» «Все Лева, все Левочке только, а я? Я никому не нужна! Урод конченый! … гнойный! Зачем ты только его родила?!»

     Скорчившись в три погибели, зажать руками уши: ничего не видеть, не слышать, умереть бы, и – все кончится…

     «Ну все, убирайся отсюда. Чтобы я тебя больше не видела! Сил больше моих нет никаких смотреть на харю твою пьяную каждый день, мат твой слушать! Вот продадим дом, и уедем, и не найдешь нас,  - живи тогда, как знаешь, раз не хочешь по-хорошему!» «Ах ты сука, попробуй только, я сказала: сгорите!»

    Ну все!!! От резкого движения свеча гаснет, все погружается во мрак.

    Дверь распахивается, Левин вид не сулит ничего хорошего: «Ну все, тварь Божия, сейчас ты получишь, что заслужила!»  Он замахивается, но, видя только ускользающую тень, промахивается. «Попробуй только, гад!» - Янка хватает шумовку и отступает к двери, подняв ее над головой. Мать, встав меж  ними, пытается вытолкнуть дочь в сенцы, но та сопротивляется, все вместе они вываливаются на улицу. Анне удается наконец, приложив все силы, вырвать шумовку и оттолкнуть  Янку, та схватила лопату… Анна не помнила потом, как получилось, но она ударила дочь той железякой, что была в руках, по голове… Как крикнула ей, убегающей, вслед: «Будь ты проклята! Ненавижу тебя! Ты мне не дочь!..»

     Вот так они и жили. Изо дня в день. Из года в год. Ужас! Сейчас кажется уму не постижимым, как можно было существовать в этом аду. Который они сами себе и создали. И смирения в нас не было ни на грош.

     А с чего все началось?

    Сложно сказать. Может – со словоблудия? Изрыгаем слова-паразиты, слова-проклятья легко, бездумно, безответственно.Слова ненависти...

     Слова…слова… слова… Липкая, смрадная тина слов. Мелкая, вонючая ряска, затягивающая череду  дней наших сплошным покровом, она растет из глубины сердца. Души. Даже самый яркий луч света бессилен рассеять ее. Даже обоюдоострый меч молитвы оказывается иногда бессилен изрубить ее в клочки, проникнуть на илистое дно и осветить стоячую непроницаемую толщу. Солнечные зайчики чистых слов тонут, затягиваются трясиной грязных матов, кровь их выпивается до дна, а их иссушенные трупики опадают и поглощаются тягучей, мерзкой, зловонной жижей…

     И – слова молитвы. Эйфория души, очищенной огнем покаяния и омытой святой крещенской водой причастия к Вечному и Бесконечному, - накладываемая на смертную муку ума, агонию земного тела. Воспарение на крыльях всеобьемлющей любви.

     Слову предшествует мысль. От мыслеблудия рождается словоблудие. От словоблудия – телоблудие, и так далее, вплоть до «душеблудия». Словом Бог создал мир, словом сатана соблазнил Еву. С тех пор и пошло...

     Сами создаем себе ад на земле, поливаем грязью, убиваем себя и друг друга.

     «Сгорите!» Да мы уже и так сгорели - в огне, попаляющем прошлую греховную жизнь. Уехали, не испугавшись ее угроз сбежали – а чтобы уйти в другое существование. И, слава Богу, начинаем восставать из пепла. А вот ей – так и гореть огнем… Ой, Господи, что же это я?! Прости меня, и ее, и сына. Ангела Хранителя ей пошли, покровителя души и телу. Отошел он, видно, от нее, злобной твари, и другие силы подступают все ближе,все сильнее овладевают податливой душой…

     «...И приходят в Капернаум; и вскоре вошел Он в синагогу и учил. И дивились Его учению, ибо Он учил их как власть имеющий, а не как книжники. В синагоге их был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь, что Тебе до нас! Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий. Но Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него. Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричавши громким голосом, вышел из него. И все ужаснулись, так что друг друга спрашивали: что это? Что это за новое учение, что Он и духам нечистым повелевает со властью, и они повинуются Ему?  И скоро разошлась о Нем молва по всей окрестности в Галилее».

     «Вот так бы из Янки кто-нибудь изгнал бесов»

     «Наверное, это было бы под силу только Самому Спасителю, одним лишь словом Он мог излечить, бесов изгнать. Вот у Василия Кинешемского (читает): «Мы не ставим здесь вопроса, в  чем секрет этой силы. Для нас драгоценно другое замечание Спасителя, в Евангелии от Иоанна, где Он обещает своим последователям, что каждый из них может приобрести эту силу: «Верующий в Меня, - говорит Он, - дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин.14,12).

      Какое великое обетование!

     Иметь силу, какую имел Христос! Силу, которой не выдерживают и страшатся демоны! Бороться с ними и побеждать, очищая свою жизнь и свою душу от их ядовитого, тлетворного влияния, постоянно омрачающего путь к совершенству! Более того: привлекать и других людей к Господу Иисусу Христу, делать и других участниками вечного блаженства! Разве это не великая радость и счастье?»

     Видит Бог, пытались же мы Яну заставить хоть немножко задуматься обо всем, что творит с собой и с нами, но и сами-то мы еще только встаем на этот путь и сил так мало еще!»

    «…Но как приобрести эту силу?

    Строго говоря, все учение Господа Иисуса Христа является ответом на этот вопрос. Евангелие в последовательных повествованиях вскрывает перед нами тот длинный и трудный путь, котрый должен пройти верующий, чтобы исполнить завет Христа: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный (Мф.5,48). Великая духовная сила, которую Господь обещает верным Своим ученикам, приобретается лишь в конце того пути, на высших ступенях совершенства. Но первую ступень, первый шаг, который должен сделать для этого человек, совершенно определенно отмечают слова данного отрывка: «Покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк. 1,15)…  покаяние требует создания нового,единого центра в человеке, и этим центром, куда сходятся все нити жизни, должен быть Бог.

     Когда человек сумеет спаять все свои мысли, чувства и решения с этим единым центром, тогда из этого и создастся та цельность души, которая  дает громадную духовную силу. Кроме того, человек с таким устроением ищет только исполнения воли Божией и в конце концов может достигнуть полного подчинения или слияния своей слабой человеческой воли с всемогущей волей Творца, и тогда сила его вырастает до божественной силы чудотворений, ибо тогда действует не он, но в нем действует Бог.

    Таков в общих чертах процесс развития духовной силы в человеке».

     Вот мы еще пока что в самом начале этого пути, еще идем почти наощупь, как слепые кутята, делая первые шаги, но Спаситель уже подал руку, и повел за Собой, и дает силы идти, - все дальше уводя от ада. А вот ближнему  своему спастись пока еще не можем помочь.Тем более, если он сам не хочет!

     Что пишет далее Кинешемский: «Отчего апостолы могли получить эту силу чудотворений и обаяния личности и проповеди, сделавшую их могучими и искусными «ловцами человеков» (Мк.1,17)? Именно потому, что единым, всеобьемлющим центром для них был Бог, и Его волю исполняли они как высший закон жизни. Интересно вдуматься в историю их призвания. Одно слово Господа, один призыв: «Идите за мною!» - и все забыто и брошено: лодка, сети, весь скудный инвентарь   рыбацкого ремесла. Даже отец… Ясно, что для этих людей Бог был дороже всего в жизни, и когда Его воля звучала призывом, ничто не могло их остановить. Кто умеет с такой готовностью откликнуться на Божий зов, тот пойдет далеко; и кто может так полно, так цельно, без сомнений и колебаний отдаться воле Божией, тот, несомненно, получит от Господа великие дары и великую духовную силу… Мы подменили этот животворный центр другими.

     …Человек часто пытается заменить Бога чем-нибудь другим.

    Это сделано уже в первом грехопадении. Искушенный человек свою волю поставил на место воли Божией, поставил себя выше и захотел обоготворить себя… через знание. Обещанное дьяволом знание показалось заманчивее доверчивого и беспрекословного исполнения воли Божией, и, быть может, на короткий момент заслонило Бога. Соблазн одолел. Грех совершился»

    «Вот я все думал: почему Бог, если Он такой всемогущий, не сделает всех сразу совершенными? Он просто сделал человека таким же свободным, как и Он Сам – иди, твори, ты сам этого хочешь! И только я сам виноват, что вместо Бога избрал для себя другой путь» «Да – вот послушай, что он пишет дальше:

    «С тех пор люди часто подменяют Бога. Чаще всего подменяют  к у м и р а м и  своих страстей. Они служат похоти, алчности, гордости, самолюбию, тщеславию, любостяжанию и т.д. и т.п. Невозможно перечислить все те кумиры, которым люди поклоняются вместо того, чтобы служить единому истинному Богу.

     И как бы предвидя это, Синайское законодательство, данное Богом Моисею, во второй своей заповеди гласит: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу и что в воде ниже земли, не поклоняйся им и не служи им» (Исх.20,4-5).

     Непосрественным образом заповедь эта направлена против идолопоклонства, которым часто заражался Израильский народ от соседей-язычников, и запрещает поклонение языческим истуканам. Но так как к идолопоклонству привлекало евреев не убеждение в его искренности, а сильнее всего и чаще всего их чувственность и страстность, находившие себе удовлетворение в некоторых культах, особенно в восточных – Ваала, Молоха и других, то вторая заповедь запрещает всякую страсть, которая может стать кумиром и затмить Бога. Иначе говоря, ею запрещается всякий другой центр, придуманный человеком вместо Бога…

     Все человеческие кумиры, которые могут служить для человека центрами жизни, можно разбить на три категории. Первая группа – самых грубых, самых низменных страстей: чревоугодия, сладострастия, лености, пьянства и т.п. Даже из этих страстей люди нередко делают себе кумиры и отдают им всю жизнь и все силы. Кажется, нет такой страсти, котрую человек не обоготворил бы и на служение которой не мог бы отдать себя целиком. Страсти этого рода человека удовлетворить человека ни в коем случае не могут. Они могут дать сиюминутное наслаждение, довести до опьянения, но в конце концов действуют разрушительно не только на духовную природу человека, но и на его организм».

      «Вот я говорю же Марьянке: что ж ты делаешь с собой,  -  гробишь сама себя пьянкой, куревом, худениям своими бесконечными. Бог дал тебе здоровья, так ты своими руками себя убиваешь, и совсем не думаешь, что будет дальше. Остановись, пока не поздно! Но… видно, поздно уже. Стоит поддаться одному бесу, как с ним приходят другие! А изгнать их страшно тяжело, сама по себе знаю!»

      «Мам, не начинай снова, пожалуйста!» «Тьфу ты, вот не могу ведь удержаться! Стоит начать, и яык сам так и мелет».

        «…Кумиры второй группы – обычные страсти нашего времени: любостяжание, честолюбие, славолюбие и т.д. Их главное зло в том, что они разъединяют людей, неизбежно приводя к вражде и ненависти. Третью группу составляют кумиры высшего разряда: искусство, наука, благотворительность, общественная деятельность и т.д. Служение человека этим кумирам кажется бескорыстным, хотя в действительности к ним часто примешиваются славолюбие и тщеславие…

     В конце концов, поклонение науке и искусству есть особого вида идолопоклонство, своего рода антропоморфизм, человек преклоняется здесь перед собственным созданием, перед творением если не своих рук, то своего ума и сердца. Вот почему здесь и не может быть высшего чувства благоговения. Свое собственное детище можно любить, можно им даже гордиться, но благоговеть перед ним вряд ли возможно».

     «А вот я не только благоговела, но и превозносила, преклонялась перед своими "произведениями",«детищами», точнее,- детьми, и называла их всегда – мое главное (да вобщем, и единственное) произведение. – Думает Анна. - Ради которого отказалась от творчества, забросила его, не стала развивать дальше те способности, которые дал Бог. А может быть, сейчас была бы нормальным художником, или писателем… И что из этого вышло?! Мое собственное порождение, мой кумир просто втапывает меня же в грязь…»

     «А я? (подумал Гоша) Да ведь и я тоже, придумав себе некий идеал,- красивое тело, - стремился к нему, всеми силами, способами и средствами, и в результате погубил и себя, и маме испортил жизнь!..» 
   
     «…Поистине, во всем должна быть золотая середина. Любить – в меру, стремиться к чему-либо – в разумных пределах, и в средствах достижения цели быть  осторожным. Да и сама цель – какова она – это главное…»

     Вот стоит монастырь. Это – настоящее чудо, что он возник здесь! А чего стоило основателям монастыря – игумену Иоанну (в миру Василий Михайлович Луговских, бывший инженер-технолог, постриженный в восемьдесят восьмом году,а с восемьдесят девятого назначен настоятелем Свято-Никольского прихода в Могочино, и вместе с матушкой Ириной – в миру Надежда Алексеевна Селиверстова -  они приехали сюда и начали строить храм) это самое строительство – вообще страх Божий! Ведь все материалы можно доставлять сюда только по реке: зимой по ледовой переправе, летом – паромами. Но если поставлена цель, Богоугодная цель – то все получится.

     И вообще – это настоящий подвиг с их стороны: приехать сюда, в эти глухие, поистине Богом забытые места, где никогда не было церкви и процветало язычество, чтобы начать возводить центр духовной жизни всей Сибири.

      Наместник Иоанн всего лишь на девять лет меня старше, а в монашество был пострижен в год рождения Гоши, в восемьдесят восьмом. А в девятьсот девяносто девятом уже был назначен духовником Свято-Никольской обители. И с первых же дней прибытия сюда начались богослужения в небольшом  молитвенном домике. Начато строительство храма: в окябре месяце, когда уже ложился снег. А уже через месяц , к Покрову, бетонная лента фундамента для храма была залита. За два сезона воздвигнуты белокаменные стены церкви, оштукатурены стены и расписаны. Как вдруг - пожар, случившийся на «Зимнего Николу» в девяносто первом году, когда перед вечерней службой необьяснимым образом у всех на глазах храм загорелся! Такое вот испытание было послано от Бога. Но и, с помощью Божией же, очень быстро, где-то за один год, храм был восстановлен. И началось ручное рытье котлованов под фундамент монастырских стен-корпусов, где теперь находятся келии монахинь.

       Все годы существования обители едут в Могочино паломники. Некоторые остаются жить, получив благословение на переезд у отца Иоанна,или у отца Матфея. Или живут трудниками, в послушниках: желающие потрудиться во славу Божию на стройке, в трапезной, на Волоке – земельных угодьях монастыря.

     Многие едут на таинство соборования, совершаемое здесь ежедневно. Их размещают в гостинице, или в домах прихожан, которые живут общиной, или в домах, принадлежащих монастырю. Едут теперь сюда со всех концов земли: как туристы, так и те, которые оказались в трудной жизненной ситуации, кому, бывает, и податься больше некуда. Паломники и странники. И всем здесь стараются помочь…

     "И почему в годы моей молодости так мало было у нас монастырей?! Я, с малолетства искавшая уединения, тихая, молчаливая девчонка, чувствующая себя хорошо только наедине с собой, со своими книжками, рисунками, и не искавшая особо ни общения, ни шумных игр сверстников, а в юности – нигде в мире не чувствовавшая себя «в своей тарелке», кроме как на природе, среди ее молитвенной тишины и покоя – болела сердцем и душой от необходимости жить, как все. То есть: получать образование, работать, создавать семью и рожать детей… Все это приводило меня в ужас. Потому что за всем этим не видно было какого-то высшего смысла: для чего это? К чему? Все так сложно и в то же время так тупо однообразно, бессмысленно, ничем не вдохновляемо, оправданно только тем, что нужно быть, «как все». Что «так надо».

      Кому надо, почему, кто дал эту данность и для чего – нет ответа. И никто не мог надоумить, ответить, да и сами вопросы витали где-то вне себя, не сформировавшиеся, мучающие своей неопределенностью и безответностью…

     В отрочестве в крови начинало иной раз бродить нечто, пробуждавшее потребность в любви, но, слегка побродив и побудоражив, заставляя пристрастно посматривать на кого-либо из мальчиков, благополучно уходило, оставляя недоумение: а что это было?..

      В юности еще больше полюбила я одиночество. Все знакомые девчонки только и думали, говорили, что о любви. Могли бесконечно трепаться  о парнях, о тряпках, о танцульках. Одна за другой выскакивали замуж. Меня не интересовало ничто из этого всего. Болезненно стеснительная, всегда испытывала трудности в общении, с кем бы то ни было. И все больше уходила в себя, в книжки, в искусство, в природу… Но и одиночество это было не таким уж сладким. А искусство все больше становилось похожим на попытку заполнить пустоту…

       Гоша решил помолиться. А ей молитвы не шли на ум: опять начала думать про дочь: жива ли хоть? Ведь всякое могло случиться. «Мам, да не волнуйся ты. Такие, как она нигде не пропадут. И в огне не горят, и в воде не тонут. Чего только с ней не бывало уже, и всегда она выходила сухой из воды» «И правда. Без приключений она просто жить не может» «Кто-то ей помогает, наверное» «Тьфу-тьфу, не поминай лихо, пока оно тихо…»

      Паром дошел до противоположного берега, паломники расселись по своим местам в машинах и уехали. Их время каяться ушло. А у нас его еще навалом…

      Как тихо, спокойно, какую отраду дарит природа душе, - сколько раз уже в своей жизни убеждалась она в этом. Вот еще один кумир, которому она, язычница, поклонялась всегда. А сколько же их всего, кумиров у нее было? О, об этом надо думать и думать, и как раз для этого мы и приехали сюда: подумать, вспомнить  в с е, порыться хорошенько в своей жизни, докопаться до истины, что где-то прячется в закоулках души. Вытащить на свет божий.
    И А еще у нее давно уже зреет замысел: начать писать потихоньку  к н и г у   ж и з н и своей, уже есть кое-какие наброски, картинки, мысли, которые вдруг как бы ни с того ни с сего, время от времени -  прихлынут и просятся на бумагу. И вот копятся, роятся, множатся: разрозненные, бессистемные, сумбурные, возникающие стихийно, и не успеешь ухватить, понять, придать им форму и цвет, как они также внезапно исчезают, уплывают куда-то дальше в эфир. Вот как эти волны: материальна вода, а попробуй, ухвати, все  - сквозь пальцы! Как войти в реку времени жизни дважды? Стоит попробовать...

         Где-то выше по течению впадает в эту реку другая – Томь, а если плыть дальше  --вверх уже по этой реке, увидишь, что в нее вливаются мутные стоки городской речки Искитимки – там, на ее бережку, возле моста – стоит на приколе ресторан «Баржа», неподалеку от которого был их дом когда-то, в котором прошли детские годы и ее, и ее детей. . То есть он и сейчас тоже есть, но в нем живут другие люди. Анна продала его семь лет назад и перебрались они уже окончательно в Сухово, в дом, который также и посейчас там стоит, но тоже стал для них теперь чужим.
       А проплыв от Сухова километров сорок еще дальше против течения, попадем в место слияния Томи с маленькой извилистой речушкой под названием Уньга. Если еще попытаться войти в одну и ту же воду дважды и мысленно преодолеть дальше километров сорок уже вдоль извивающейся среди полей этой узенькой ленты воды, то можно уже оказаться в давно умирающей деревне Новобарачаты – это их «малая родина», где родились предки: и дед Василий, и отец Анны Михаил, и сама Анна с братьями. В трех километрах дальше по Уньге – еще более глухая деревушка Сыромолотная, откуда родом Баба Зоя, мама Руфима и все остальные их пращуры…

      «Вот снова передо мной песочные часы времени: совсем небольшие еще, песка в них примерно на двадцать семь лет (сына); другие – побольше: в тридцать два года (дочери); третьи – почти в два раза больше этих, уже в пятьдесят шесть – мои; и еще одни: в восемьдесят семь годочков – матери моей. Были еще и другие: отца моего, братьев, родственников… Вот, переворачиваешь стеклянную колбу, и смотришь: а что там? И также Господь: все видит Он, и знает, «комуждо воздати по делом его». И целые барханы, целые пустыни перед Ним песка этого!..

     И если киномеханик под названием Время пустил бы и отмотал  киноленту жизни моей на пятьдесят семь лет назад, можно было бы видеть появление и первые шаги по земле нового человечка. Эти кадры почти истерлись на экране памяти, так – несколько штрихов и карандашных набросков, слегка окрашенных в разные цвета:  в основном ярко-желтый и ярко-голубой, как солнышко и небо на детском рисунке. А также домик, мама и папа…
     А если отмотать  документальную ленту от рождения на несколько кадров вперед, - лет этак  на четырнадцать, то мы увидели бы тоненькую стройную девчонку, с темной косой до пояса и челкой во весь лоб, из-под которой восторженно  и изумленно таращатся на мир большие серо-зеленые глаза. Плюс маленький курносый нос и щеки, такие румяные, что при малейшем смущении становятся прямо-таки малиновыми, а смущается она по поводу и без. Отличница, начинающая художница (учится в художественной школе, а через год, после восьмого класса, собирается поступать учиться на художника). И одета по-городскому: мама по блату достала костюм моднячий (юбочка короткая, между прочим, намного короче, чем школьная форма – она сама подрубила ее, решив вдали от мамы пофорсить: я ведь взрослая уже!),  и сабо на платформе. Все это сразу заметили и оценили местные Донжуаны, и среди них – Вовка, киномеханик. Это и была моя третья уже по счету влюбленность.
     Первая (в семь лет) – это Саша К., сосед моей кузины Людки, гонявшийся за нами на велике, и надо было спасаться, запрыгивая на лавочку у ворот. Приходя к ней, все время высматривала в окнах: не мелькнет ли черный кудрявый чубчик? Впервые из множества пацанов, мельтешащих кругом, бегающих, стреляющих из игрушечных пистолетов, играя в войнушку, дерущихся, пинающих мячик, задирающих девчонок, выделился вдруг один из всех – какой-то особенный, не такой как все? Да нет, вроде бы. Но сердечко почему-то уже трепещет, уже замирает при виде  е г о, и болит. Когда Саша больше бегает за Людкой…  Второй – это Сережа Голубев в нашем классе. Он сидел за предпоследней партой, и, чтобы посмотреть на него, нужно было искать предлог, чтобы обернуться и, поймав его случайный взгляд, ни в коем случае не дать понять, что он тебе интересен. И все время чувствуешь спиной, затылком – там, сзади, находится тот, кто волнует и заставляет краснеть при одном упоминании его имени…  Дальше дерганья за косы дело не дошло.
     И вот, приехали мы теперь с Людкой (сами, на автобусе, в такую даль!) к своей двоюродной сестре Гальке на летние каникулы.
     Долго гадали на картах: Людка у нас рыжая, конопатая, смешливая  пампушка – червонная дама; Галка – светленькая, длинноносая и губастенькая -  бубновая масть; а я – темненькая – крестовая. Последняя, пиковая дама – с черным сердечком – неизвестная разлучница, «злодейка». Галка гадала на бубнового короля – пашу. А у нас пока что не на кого.
    Потом она торжественно достала конвертик: в строках «куда» и «кому», «от кого» - пусто. А внутри  - «Письмо счастья»! И мы, уединившись, усердно переписываем его – по том, уже в городе, раздать и раскидать по почтовым ящикам всем подругам и даже не знакомым людям.
    А вечером, накрасившись самодельной тушью (смесь мыла и чернил). И нарядившись, идем в клуб. А Вова стоит наверу лесенки, что ведет к нему в (деревенскую «святая святых») будку киномеханика, с торца клуба, курит (!) и смотрит на нее! Внимательно так смотрит из-под черной битловской челки . И сердечко так и забилось испуганной птичкой, затрепыхалось: оценит ли модную одежку, и высокие хвосты волос, подвязанные широкими шелковыми лентами в горох? И чувствую: да, оценил, и ножки стройные, и фигурку ладную… И, краснея от смущения, шествуем дальше, через строй толпящейся у входа в клуб деревенской молодежи. Вошли в небольшое фойе, купили билеты и вошли в зал, пахнущий известкой и сыростью.
      Когда потухает свет и начинается хит сезона: «Цветок и камень», открылась дверь, пригнувшись, мельтеша и заслоняя лучи, веером исходящие откуда-то сверху (из окошечка кинобудки) и волшебным образом создающие на экране кино, - пробрались какие-то тени, прошли среди шикающей на них публики и уселись сзади нас. Тут же меня потянули за ленту, развязывая бант. Потом – дернули за хвост. И пошли заигрывания, переглядывания. «Пашка, Вовка и Колька»- шепотом сообщила Галка. И если до того все индийские драмы и мелодрамы смотрелись взахлеб и по несколько раз подряд, то теперь Радж Капур (любимый) отдыхает6: тут уже свои, более интересные мелодрамы разыгрываются!
      После фильма – танцы. В фойе – радиола с пластинками, ставят даже новомодные хиты: песняры, Самоцветы! «Хочешь я в глаза, взгляну в твои глаза…» «Синий иней»… И даже зарубежные Венера» и «Облади-облада» Битлов! Преодолев стеснение, девчонки неумело танцуют, сбиваясь стайками (мы – городские, уже освоили «шейк», и деревенские пытаются подражать), а пацаны сидят на лавочке, смотрят, оценивают, заговорщически переговариваются.
     «Эти глаза напротив – калейдоскоп огней…» - и взгляды становятся смелее, откровенней, и уже более-менее понятно, кто кому приглянулся, кто кого выберет и пойдет провожать, но вальс мало кто умеет танцевать, в основном крутятся девчонки парами.
    Мы с Людмилой танцуем, и вроде неплохо получается, круг за кругом увереннее, слаженней, изящней,  летим, чувствуя на себе влекущие взгляды, сталкиваясь время от времени с другими парами, кружимся дальше по своим орбитам…
     Потом, когда пошли всей толпой по утонувшей в непроглядной ночи спящей деревне. Девки начали петь. Заорали во всю мочь хит сезона: «Ой, цветет кали-и-на в поле у ручья! Парня молодо-ва палюбила я!..» Затем, еще громче, стараясь перекричать горластых деревенских кузнечиков и друг дружку (чтобы  о н  непременно услышал!): «Ромашки спрятали-ись, паникли люти-ки-и, вода холодная в реке блести-ит, зачем вы, девочки, красивых лю-бите, непостоянная у них любо-овь!.» потом идет томно-лирическая песня: «От-чего, от-чего, от чего мне так светло: от-того, что ты мне просто улыбнулся!» И так весь репертуар, повторяющий из вечера в вечер, пока не обойдем всю деревню по главной улице из конца в конец. А от толпы постепенно откалываются парочки, исчезая во тьме, и хор становится все тише и малочисленней, пока, наконец, в звенящей тишине не остаются одни одуревшие от летней благодати кузнечики. А те, кто остался без пары, грустно расходятся по домам.
    А наши ухажеры прилежно тащатся сзади до самого нашего дома и пытаются нас разбить и увести в сторону. Мы долго не сдаемся. Решаемся погулять еще.
    И как-то незаметно мы с Вовкой остаемся одни на лавочке…
    И так каждый вечер. Сидим где-нибудь под цветущей  сиренью, или под черемухой, или под отцветающей яблонькой. И ох уж это одуряющее смешение всех ароматов: цветов и трав, и теплой, напитанной щедрым солнцем земли! Этот неповторимый запах родины, впитавшийся с материнским молоком, эта улица, этот дом, где я родилась когда-то и оставленный десять лет назад; дорога, все трещинки которой кажутся знакомыми – словно морщинки на лице матери-земли – по которой делала свои первые в жизни шаги1 И вот выросла, вот я иду с мальчиком, на пороге во взрослую жизнь. И начинает ответвляться от этой дороги уже моя собственная тропинка, где ждет мое счастье!   
     Разговариваем о чем-то, слушаем самозабвенно поющих свои сладострастные песни, залегших в высоченной крапиве, одуревших от летней благодати кузнечиков, и выводящих любовные трели птичек. Любуемся звездами, которых здесь в тысячу раз больше, чем в городе: хоть черпай их ковшами Белых медведиц: огромные и наивные, как глаза ребенка. Где-то тут среди них вспыхнула когда-то и моя звездочка… И – не надышаться, не насмотреться: вот густое масло сажи газовой, разлитое по небу, начинает потихоньку разбавляться ультрамарином, все больше и больше добавляется белил в подмалевок зари, плавно перетекающих на небо из сгустившегося тумана вдоль речки, потом подмастерье неба разливает по горизонту крапплак красный, который делается все ярче. И вот, наконец, оно – Солнце, главный художник, появилось и пошло писать акварелью по сырому: пейзаж за пейзажем, одну картину за другой… Пора по домам.
    А утром, выспавшись, делимся снами, пытаясь угадать по соннику, что будет, и  впечатлениями, секретами: «Поцеловал? Нет?» «Я не разрешила» «И я не далась» А Галка загадочно, молча  улыбается…
    И гадать, гадать, тасуя и раскладывая карты особым образом. То на королей, то на дам: две карты кладешь рубашками вниз на  своего короля, три – под него: что на сердце и под сердцем (или – кто?); затем ложатся все остальные : вверху и внизу  ( что в головах, в ногах), слева (что было) и справа (что будет); и еще несколько карт опять в середину: чем сердце успокоится. И вот смотришь, открываешь. Гадая: правда ли, что бубновый король думает о бубновой даме, а червонный любит червонную, а у крестовой есть соперница?! И так снова и снова: что есть, что будет, чем сердце успокоится? Еще ничего толком и не было, и будет ли вообще,  - не известно, но замирает сердечко в предчувствии, в ожидании неизвестного: ведь будет же когда-то?! Должно быть! А может, уже пришло оно – время пробовать себя в новом, еще непривычном теле, облике взрослой девушки?! Женщины… И любопытно (как же все на самом деле происходит?), и противно (ну и гадость же, наверное!), и сладостно (а здорово все же, когда твоей руки касается рука, и ток чего-то неведомого, неуловимого и обжигает, и ласкает, и зовет…)! И вот ждешь, и томишься, и чувствуешь: не минует и тебя чаша сия, в которой играет, и томится, и вскипает то ли отрава, то ли любовный напиток!
    А вечером снова собираемся, идем в клуб…
    А если не идем, то гадаем: думают ли про нас мальчишки, или уже за другими бегают?! Надо их немножко помучить, испытывая на верность. И – мучаемся сами, и гадаем, гадаем, и замусоленные уже порядком карты выдают уже вообще невесть что…  Тогда пытаемся уже вызывать духов, и блюдце, поначалу нерешительно, а потом все уверенней дает ответы на все вопросы!
    Очертили на ватмане круг, нарисовали буквы. Пальцы соединены на краях блюдца. «Кого вызовем?» «Пушкина!» «Вызываем из могилы дух Александра Сергеевича Пушкина. Приди!..»
    Тени стоят по углам. Тишина. Вот дрогнул огонек свечи. «Ты здесь?» «Д а..» «Скажи, любит ли меня Пашка? Любима ли я?» «Ты жива…» «Моя старушка! Ха-ха! стихи свои читает, что ли?!» «Давайте лучше Есенина позовем» «Сергей...Здесь ли ты?» «З д е с ь» «Сказать ли мне Пашке, что я его люблю? Говорить или нет?» «Отговорила…» «Роща золотая?! Нет, ну чего так мрачно-то все!» «А меня – ждет меня счастье, любовь или несчастье?» «Покой…» «Покойник что ли?!» «Да нет, «покой нам только снится», наверное» «Ну все, хватит, фигня какая-то!» Галка вскочила, стол дернулся, свеча упала, ватман вспыхнул – еле успели загасить…
    Тем летом я впервые еще и  попробовала водку. Галка, поссорившись со своим Пашкой, пребывая в расстройстве чувств необыкновенном, взяла и  купила на карманные деньги четушку. И вот, спрятавшись за стоящими на приколе после трудового дня, еще горячими, комбайнами, мы ее и выпили. Закусили малосольным огурчиком, и пошли на танцы.  Что тут началось! Пол зашатался, стены ходят ходуном, неузнаваемые лица, фигуры какие-то мельтешат кругом! Испугавшись, я убежала. Дорога, прежде гладкая, вдруг вздыбилась горбами, подрыгивает, как взбесившийся конь, унося в непроходимые дебри…  Но вот и комбайны, как доисторические огромные чудовища, столпились посреди поляны, спрятаться за их спинами – вон кто-то кричит, зовет, догоняя. А динозавры и мамонты ходят кругом хороводом! Чудовища, желающие пожрать эту маленьку неразумную девчушку. И сразу несколько Лун вертятся в небе и издевательски  хохочут над ней, а в траве им вторят вконец озверевшие кузнечики…  А я реву: «Господи, что это?! Больше никогда… чтоб я еще хоть раз!»
     Но, как говорится: не зарекайся! И еще не раз потом в жизни своей были эти эксперименты над собой. И подобные этим, и еще много разных других, чаще всего приводящих к разо-чаро-ванию.

         А когда  развеиваются  ч а р ы, смотришь трезвым взглядом на мир, на себя в нем, и думаешь:

   что же мы творим-то с собой?! И все представляется уже в  "и н о м  с в е т е"