Герой Своей Эпохи Глава 33

– …И это твой лучший галстук? – Спросил Начальник.
Они ехали в бронированном лимузине Начальника по Большому Каменному мосту, за ними неслись два джипа сопровождения с мигающими красно-синими огнями на крыше. Справа, на фоне кромешной ночной темноты, были видны ярко освещённые красные кирпичные стены Кремля. Внизу чёрная Москва-река медленно несла ещё не растаявшие пласты снега.
– Да, Алексей Алексеевич, – ответил Громов. 
– И пиджак это твой лучший? – Спросил Начальник.
– Лучший. А твой? – Он кивнул на его чёрный пиджак, – лучший?
– Не передёргивай, – осадил его Начальник, поправляя галстук, – и не нажирайся. По крайней мере, до поросячьего визга.
Машина притормозила, резко свернула и остановилась у Боровицких ворот. Охранники кивнули водителю и, взглянув на номера автомобиля Начальника, открыли огромные тяжёлые ворота.
Раз в год Пахан давал шикарный приём, на который приглашал всех своих самых близких друзей – в благодарность за верную службу.
В этот вечер в стенах Главного Здания страны собирались бизнесмены, чиновники, главы госкорпораций, губернаторы, а ещё известные и самые уважаемые деятели науки, искусства, звёзды эстрады.
За кортежем Начальника ворота закрылись. Джипы с охраной поехали на отдельную парковку; лимузин Начальника торжественно покатился по кремлёвской брусчатке, свернув в узкий проезд, подъехал к Большому Кремлёвскому Дворцу, к входу, у которого из нескольких автомобилей класса «люкс» уже высаживались высокопоставленные гости.
– Жалко, тебя на прошлогоднем приёме не было. На мой взгляд – один из лучших, – сказал Начальник.
– Сам же знаешь, что не мог. – Спокойно ответил Громов. – Думаешь, он меня вспомнит?
– Может быть, – пожал плечами Начальник – может и притвориться, что вспомнил, или перепутает с кем-нибудь. Он последнее время вообще всё путает. Вплоть до «право-лево»; хер знает, что у него в башке происходит. Ты главное, не волнуйся. Он, когда подойдёт, поменьше говори и побольше кивай.
Охранники открыли двери машины, и Громов с Начальником вышли на брусчатку.
– Когда же уже холод этот грёбанный закончится, – пробурчал Начальник.
Они вошли. В фойе Большого Кремлёвского Дворца всё было из мрамора: пол, белые стены, чёрные колонны. Среди гостей, там и тут мелькали знакомые лица. Начальник с Громовым взошли по ступеням, застеленным красной ковровой дорожкой, в аванзал с бело-зелёными стенами; с высокого потолка свисала шикарная люстра. Всю стену напротив лестницы занимала хорошо знакомая Громову картина Куликовской битвы. В последний раз, два года назад, когда он был здесь под сильным кайфом, он рассматривал её около часа, пока не подошёл Начальник и, взяв его за локоть, буквально не оттащил от произведения известного русского живописца. От этих воспоминаний он даже чуть вздрогнул, проходя мимо.
Гости собирались в самом богато украшенном зале дворца – Георгиевском. В зале, перпендикулярно красному ковру, тянущемуся через всё пространство, расположились длинные столы. На белых скатертях стояли украшенные вензелями тарелки для горячих блюд и закусок, рядом – бокалы, рюмки, фужеры и стаканы; посредине столов живописными группами высились бутылки с коньяком, графины с водкой, соками и морсами. Накануне приёма в Кремль доставили лучшие французские вина и коньяки; шампанское, стоимостью больше чем в сорок тысяч рублей за бутылку. Одной чёрной икры было закуплено больше, чем на миллион рублей, а сыр – закуску под вино – был импортирован с лучших швейцарских и французских ферм. На каждом столе красовался букет из свежих роз.
Начальник с Громовым прошли через инкрустированные золотом высокие двери в ярко освещённый зал с белыми стенами; на каждой – белая мраморная доска с начертанными на ней золотом именами Георгиевских кавалеров. Стены тянулись вверх и смыкались, образуя сводчатый потолок. В конце зала, по обе стороны от дверей, ведущих в следующий зал, гордо стояли два развёрнутых полотнища флага страны.   
Гости всё собирались. Начальник внимательно осматривал вновь пришедших. Войдя в зал, некоторые подходили к Начальнику и Громову, здоровались. Иногда начинали говорить о делах, делая это негромко, как-то особенно настороженно. Уже все были в курсе разгоревшегося конфликта между Следственным Комитетом и Комитетом по Надзору. Начальник кивал сочувственно: да, не получится у Валентина Просвина насладиться этим прекрасным вечером в их дружеской кампании. Так же, как и у Церберева и Глухового; Церберев на днях отправился в качестве заместителя губернатора в одну очень далекую область.
Появились Трясогузка и Картечь. Оба – в синих мундирах, при погонах. За ними – два сына Трясогузки, уважаемые и талантливые бизнесмены: старший – невысокий, в очках, как отец, с тонкими усиками; младший – огромных размеров гороподобный детина с по-детски наивным лицом и озорными маленькими глазками, тоже в очках. Эта живописная группа подошла к Начальнику с Громовым, обменялась с ними короткими приветствиями, прилюдно не демонстрируя свои дружеские отношения. Громов незаметно указал на маленький кусочек торта в уголке рта у младшего сына. Тот стушевался и вытер рот рукавом костюма. Отец его одёрнул – не гоже вытирать рот рукавом. Трясогузка с сыновьями и невозмутимый Картечь удалились.
Через несколько минут в зал вошел Здорин. Вид у него был явно не здоровый: некогда пухлые щёки обвисли, глаза провалились, под ними образовались мешки. Здорин нервно осмотрел зал. Заметив Начальника, он направился прямо к нему.
– Алексей Алексеевич, дорогой, – шёпотом забубнил он, – прости, бес попутал, правда, прошу тебя, – он не отрывал взгляд от лица Начальника. Тот почти не реагировал.  – Я сколько раз хотел приехать, обсудить. Но просто выбраться не мог... У нас тоже такое происходит... Ну, зачем ты всё это начал?.. Я, правда, ну не специально... Это всё Церберев, сам… Я даже и не знал...
– Не здесь. – Холодно отрезал Начальник. – Не будь идиотом, Ваня. Отойди от меня. – Несколько из проходящих мимо мужчин в костюмах бросили взгляд на расстроенного Здорина. Тот, замешкавшись, почесал макушку и отошёл.
Вместо него, как из-под земли, вырос Лизогуб с широченной улыбкой. «Тьфу ты, ****ь, и он тут», – подумал Громов. Лизогуб любил такие мероприятия и никогда не упускал возможности побывать на них: тут он находил новые связи, которые потом использовал для собственной выгоды.
– Привет, Саня, – кивнул он Громову. – Алексей Алексеевич, – он крепко пожал руку Начальнику, – прекрасный вечер намечается. Какая атмосфера! – Он решил сделать широкий жест рукой, но не рассчитал и случайно задел спешащего к столам официанта. – Ой, прости, – сказал он и похлопал его по плечу.
– Что-то ты больно весёлый, – презрительно хмыкнул Громов, имея в виду недавний скандал с его женой и Просвиным.
– О, да, – на секунду Лизогуб погрустнел, – что поделать, я так её любил. – Он замолчал, демонстрируя сожаление. Но очень скоро опять повеселел. – Ну, что же, я побежал, столько друзей собралось, – он широко улыбнулся и исчез.
Чтобы понять, какие люди были приглашены на приём, нужно хоть немного знать Пахана. Начальник долго с ним спорил, утверждая список гостей, Пахан настаивал на своём. Не смотря на свой жёсткий характер и частые разногласия с либералами, порой переходящие в открытую конфронтацию, Пахан любил интеллигентную публику и интеллектуальную атмосферу, а потому окружал себя людьми разных, на первый взгляд удивительных родов занятий. Среди его ближайших друзей оказывались люди многосторонне одарённые и незаурядные: виртуозы-виолончелисты, знатоки экзотических языков, спортсмены. Именно к таковым можно было отнести и группу пожилых мужчин. В узких кругах их называли «старшими». Это были старинные друзья Пахана. Со многими он сблизился ещё со времени их работы в дачном кооперативе «Лужа», где у молодого Пахана строилась дача. «Старшие» из «Лужи» недолюбливали Начальника. Особенно после его назначения главой Комитета по Надзору. Начальник тогда перешёл им всем дорогу, когда влез в Администрацию и ограничил контакты с Паханом. В конце десятых многие из «Лужи» по тем или иным причинам начали терять своё влияние. А когда органы госбезопасности перешли под контроль нового Комитета по Надзору, члены кооператива «Лужа» утратили практически всё своё влияния, за что возненавидели Начальника. Могла бы разразиться настоящая кровавая бойня, если бы не умение Начальника договариваться с Паханом. К тому же, у членов «Лужи» всё ещё оставались связи в верхних эшелонах власти, и постепенно они сумели монополизировать все сферы бизнеса в стране.
У всех вошедших «старших» на груди висела медаль героя России – Золотая звезда. Так высоко был отмечен вклад каждого из них в развитие страны. Вклад, оцененный лично Паханом, и лично для него весьма важный.
Из этой группы особенно выделялся старейший из друзей Пахана, в прошлом – переводчик с португальского, а сейчас монополизировавший добычу, переработку и транспортировку нефти во всей стране. На его груди красовалась не одна Звезда. Его бледное морщинистое лицо скривилось при виде Начальника. Впившись в него маленькими кровожадными глазками, он скривил тёмно-фиолетовые губы в тонкую улыбку, пожал Начальнику руку, обмениваясь с ним формальными приветствиями. Со стороны могло бы даже показаться, что встретились два давних приятеля. Остальные друзья Пахана и, одновременно, члены кооператива «Лужа» прошли мимо, предпочитая не здороваться с Начальником. Начальник проводил их холодным взглядом.
– Придёт и их время, помяни мое слово, – он прошипел Громову.
Вошло грузное существо с тремя головами, растущими из круглого тела, напоминающее Змея Горыныча. Существо отвечало за охрану нравственности и морали, а ещё оберегало семьи, защищало детей и пеклось о незыблемости Русской Национальной Идеи. Три головы сидели на высоких шеях, каждая извивалась как змея, рассматривая всё по сторонам. Средняя голова – мужская, круглолицая, с рыжей бородкой, рыжими волосами и в очках, сидящих на коротком носу. Голова справа могла бы принадлежать противной пожилой даме с седыми волосами, стянутыми сзади в пучок, из числа тех, кому не дано понять, что их время ушло, и средневековая идеология больше не применима в современном мире. Эта голова, имеющая своё непререкаемое мнение по всем вопросам, постоянно его высказывала. Левая голова – тоже женская, но моложе правой, олицетворяла собой современную плохо образованную и не умную блондинку; все её достоинства – это ярко накрашенные красные губы и длинные волосы, свисающие локонами по обеим сторонам лица.
При желании, каждая голова могла вытягивать шею настолько далеко, насколько простирались границы великой огромной страны. Противная бабка с пучком на затылке днём вытягивала шею в театры, кино и галереи. Проверяла, то ли, что надо, смотрит население? Она же решала, как тот или иной вид искусства отразится на населении, и чем он может быть опасен для психики граждан. Считалось, что таким образом она защищает психологию молодёжи, предотвращает суициды и разного рода извращения. По ночам она проникала через открытые форточки и залезала в постели к молодым парам, контролируя, чем те занимаются. Советовала, с какой стороны лучше, где нужно медленнее, а где быстрее, во что можно, а во что нельзя. Населению вообще и молодёжи, в частности, это далеко не нравилось, но бабку приходилось терпеть. Средняя, рыжая голова с толстым подбородком больше всего любила бороться с нетрадиционной сексуальной ориентацией и рукоблудством, защищая Великое Русское Православие и Русскую Национальную Идею. Однако пару раз она была замечена с бегающими глазами и стекающий слюной в клубах, где собирались мужчины этой самой нетрадиционной ориентации. А в ответ на упрёки оправдывалась, что оказалась там исключительно для надзора и контроля, проверки и последующего закрытия заведения. Многие недолюбливали среднюю голову, требовали её отрубить за безалаберность, бредовые идеи и абсурдность всего, что в неё время от времени приходит. Но эти требования разбивались о её высоких покровителей, и голова продолжала сладострастно облизываться при виде маленьких мальчиков и кричать на мужчин, которые слишком близко друг с другом шли по улице. Левая голова тоже нашла себе занятие. Большую часть времени она тратила на битьё лбом о включенные компьютерные мониторы, пытаясь таким образом отключить ворлд вайд веб – это сатанинское западное изобретение, нацеленное на совращение молодых российских умов и направленное на уничтожение Святой Русской Национальной Идеи. Разбив один монитор, она тут же принималась за другой. Так в день у неё получалось разбить от ста до ста двадцати мониторов. Пахан даже как-то наградил её медалью за тяжёлую службу.
– О-о-о, – протянула голова бабки, – КНОПБовцы самые духовно стойкие люди в нашей великой стране, – она облизнулась и внимательно осмотрела Громова.
– Носители света и морали. Защитники Русской Национальной Идеи. – Прошамкала средняя рыжая голова, тоже присматриваясь к Громову, – богоизбранные, русские богатыри.
– Включая монитор, вы попадаете в сатанинские сети, – прошипела левая голова, сквозь красные губы стал виден раздвоенный длинный язык.
– Лоб-то не болит, голубушка? – Усмехнулся Начальник. 
– Я считаю, – средняя голова на этот раз стала ещё и плеваться, – что надо обратить особенное внимание на поведение молодого мужского поколения. Не признавая Русской Национальной Идеи, они прогибаются под тлетворным западным влиянием. Причём, прогибаются в самом что ни на есть прямом смысле, изгибаясь друг вокруг друга, и трясь, входя и выходя, потея. – Шея, держащая рыжую голову, на секунду перестала извиваться, глаза прикрылись от удовольствия.
– Ладно, – сказал Начальник, – вы тут охраняйте и ограждайте, а мы пойдём, выпьем.
– А где Льезгин? – Спросил Начальник Громова, когда они отошли подальше от трёхголового страшилища.
– И Льезгина пригласили? – Возмутился Громов.
– Ну, да. Пусть мальчик посмотрит, как люди отдыхают.
– Он же идиот, Алексей Алексеевич. – Громов потёр лицо руками. – А что, если он вдруг снова начнет ныть? Ты же представляешь, что может начаться! Здесь вообще для этого не подходящая кампания!
– Саша, – наставительно сказал Начальник, – раз ты так волнуешься, то ты с ним и поговори. Иди, кстати, поищи его, не удивлюсь, если он потерялся где-нибудь. А мне всё равно надо кое с кем поздороваться. – Начальник отошёл в сторону стола, за которым рассаживались несколько губернаторов.
Громов пробурчал что-то себе под нос и пошёл через весь зал. Многие гости уже расселись, начали разливать напитки, громко смеялись, оголяя жёлтые зубы, и хватаясь за круглые животы.
Мимо Громова прошёл знаменитый деятель культуры – накаченный репер с длинной чёрной бородой. Его смуглая кожа была покрыта татуировками. Он шёл не спеша, держа за локоть одного из глав кавказских республик. Сам репер – турок по национальности, сначала работал под западную эстраду; был популярен среди определённой части молодежи. Сейчас – одумался и стал исполнять исключительно патриотические речитативы. На этой почве сдружился с главой одной кавказской республики, с кем и расхаживал сейчас по заполняющемуся гостями залу. Глава республики внешне напоминал небольшое, но очень хищное животное; в нём было что-то от бешеного пса с агрессивным взглядом. На лице длинная козлиная бородка. Оба что-то громко обсуждали, издавая непонятные горловые звуки. За парой следовали два огромных охранника с такими же длинными чёрными бородами. Если в главе ещё можно рассмотреть человека, то в его охране людей Громов не увидел вообще.
Пройдя дальше, Громов подошёл к одному из столов, за которым ещё никто не сидел. Он быстро налил водку из графина в первую попавшуюся рюмку, выпил. Поставив её на место, он повернулся и наткнулся на матерящегося министра культуры. Министр шёл, держа за руку байкера, обругавшего прессу на открытии памятника Ивану Дураку. Байкер явился в Кремль в полном обмундировании: в шапочке, из-под которой ложилась на плечо тщательно заплетенная чёрная коса, в кожаной жилетке с байкерскими знамёнами, с хромированными браслетами на руках и в тяжёлых ботинках. Громову показалось, что глаза байкера были накрашены ещё больше, чем в тот раз. Время от времени байкер бросал заинтересованный взгляд на министра, а потом, хихикнув, снова устремлял его вперёд перед собой. Министр громко рассуждал о важности Ивана Дурака в развитии русской истории и о его героических поступках. Громов отодвинулся, давая министру с байкером пройти. Сделав ещё несколько шагов, он наткнулся на старого еврея-клоуна с красным круглым носом, в длинноносых оранжевых ботинках, розововолосом парике и ярко-жёлтом пиджаке, из карманом которого торчали купюры. Клоун противным голосом громко выкрикивал лозунги, причём, каждый следующий по смыслу противоречил предыдущему. Выкрики сопровождались взмахами рук и тыканием указательным пальцем во всех проходящих мимо.
– Предатели, уроды! – Кричал он, указывая на Громова. – Это такие, как вы, страну разваливаете, выгнать вас всех надо! – Он облизнулся и вытер губы рукой. – Да если бы не они, нас тут не было бы! Война была бы страшная! Думаете, мы бы её пережили? Чёрта с два! – Продолжал он, отвернувшись и указывая на проходящего мимо мужчину в дорогом стильном костюме, который не обратил на него никакого внимания. – Помните, десять лет назад? Что бы мы без них делали? Пропали бы!
Громов прошёл дальше вперёд и уткнулся в лысого телеведущего воскресной новостной программы. Его голова сидела прямо на плечах, шея отсутствовала напрочь. Последний раз Громов видел его программу, когда тот рассказывал про писателя Рогатова. Ведущий выглядел точно так же, как и на экране, но вёл себя совсем по-другому: никаких непонятных движений руками. Он то и дело осматривался вокруг себя и что-то тихо обсуждал с рядом идущим человеком. Громов прошёл достаточно близко, чтобы услышать часть разговора.
– Предложите им больше денег. Как я не могу туда поехать? Что мне тут делать? Любыми способами добейтесь разрешения на въезд.
Телеведущий был, что называется, невыездным и давно мечтал выехать на яро проклинаемый им Запад. 
Громову надоело искать Льезгина. Он осмотрелся. За тем столом, с которого он выпил водки, так никого и не было. Он подошёл и быстро налил себе ещё. Выпил. Закусил, зачерпнув ложкой чёрной икры из серебряной вазочки. Кто-то тронул его за локоть. Быстро проглотив икру, он обернулся. Перед ним стоял потерявшийся Льезгин в тёмно-синем костюме.
– Наконец-то я кого-то знакомого нашёл, – с облегчением вздохнул Льезгин, поправляя очки.
– Тьфу, это ты, – сказал Громов, – а я тебя везде ищу.
– А где Начальник? – Спросил Льезгин.
– Занят, – отрезал Громов, – пошли-ка, поговорим.
Они вышли из зала и прошли вниз в фойе.
– Куда ты меня тащишь? – Недовольно спросил Льезгин.
– Да покурю я. – Они вышли на крыльцо. Громов достал пачку сигарет, закурил.
– Я тебе вот что сказать хотел, – начал Громов выдыхая дым, – поскольку мне за тобой таскаться придётся, ты уж, будь добр, веди себя хорошо. Лучше от меня далеко не отходи. И поменьше с людьми разговаривай. – Он курил торопливо, делая частые затяжки.
– Это ещё почему? – Чуть смутившись, спросил Льезгин.
– А потому, Миша, – Громов явно злился,– что если ты там, – он показал пальцем на вход в здание, – начнёшь свои байки рассказывать, про группировки всякие, про то, как тебе кажется, работа неправильно идёт, то Комитет херово выставишь. Понял? – спросил он.
– Понял, понял, – торопливо сказал Льезгин и снова поправил очки, – да я, на самом деле, и не собирался. Я и так тебя понял, с первого раза.
–  Ладно, – сказал Громов и бросил бычок на брусчатку. – Пошли обратно, скоро рассаживаться уже будем.
Громов с Льезгиным вернулись в зал. Громов заметил Патриарха, сидящего за одним столом с каким-то генералом. Патриарх в золотой рясе, тонкими пальцами с длинными ногтями ковырял в тарелке какую-то непонятную массу, зацеплял её и отправлял в широко открытый рот с жёлтыми зубами.
Перед Льезгиным вдруг появилась молодая блондинка. Миловидная, ростом чуть ниже Громова, она была в короткой тёмно-синей юбке и белой блузке; прямые волосы гладко зачёсаны назад. 
Громов не знал её лично, но много слышал о ней. В середине десятых она довольно часто появлялась на телеэкране, когда работала прокурором в одной из новых областей России. Потом она переехала в столицу и заняла высокую должность в аппарате правительства. Кем она была сейчас, Громов точно не знал. Несмотря на свою внешнюю миловидность и даже наивность, она была человеком влиятельным и властным. Пара фактов из её биографии даже свидетельствовала о том, что она может быть опасной. Так, в начале своей карьеры она потратила немало сил и времени на расследования, направленные против нескольких крупных предпринимателей. Те, почти сразу после того, как оказывались в поле её зрения, попадали за решётку.
Она слегка дотронулась до плеча Льезгина, поздоровалась с ним, отчего тот смутился. Громова рассмешило то, как неуверенно себя вёл Льезгин.
– Как твои дела, Миша? Рада тебя видеть. Ты давно приехал? – Она говорила быстро, почти не делая пауз между предложениями.
Льезгин совсем растерялся, не зная, куда смотреть и что отвечать. Заметив, как недовольно на него смотрит Громов, он понял, что его надо представить.
– Александр Сергеевич Громов, – выдавил он, – мой коллега из Комитета.
– Очень приятно, – Громов протянул руку. Она слегка её пожала, вскользь взглянув на Александра, и тут же повернулась к Льезгину. Это привело Громова в некоторое замешательство. Ему показалось очень странным, что такая симпатичная женщина совершенно не обратила на него внимания, предпочтя ему Льезгина. Тот, в свою очередь, в конец растерялся. Он мямлил, оглядывался по сторонам, смотрел в пол или на потолок, делал странные движения руками, его голос то становился неслышно тихим, то усиливался почти до крика. Блондинка же ничего этого или не замечала, или игнорировала. Это ещё больше злило Громова. Она продолжала говорить с Льезгиным, о чём-то его расспрашивала, что-то рассказывала о себе, не обращая внимания ни на Громова, ни на отвечающего невпопад Льезгина. Громов попытался начать отвечать ей вместо Льезгина, иногда даже пробовал шутить. Но и тогда она даже не повернула голову в его сторону. Это его совершенно ошеломило, даже вывело из себя. Почему она проявляет такой живой интерес к этому жалкому Льезгину, не имеющему никакого представления о том, как надо общаться с женщинами? Почему она обращается к нему, а не к Громову, который открыт для любого разговора?
– Кто это такая? – Недовольно спросил Громов, когда она, попрощавшись, ушла. Он не отрывал взгляд от её удаляющейся стройной фигуры.
– Старая знакомая, – сказал Льезгин. – Анастасия Реверансова.
– И много у тебя таких знакомых? – Сказал он, разозлившись. – Странная она какая-то, не общительная. Что она вообще хотела?
– Да, вроде, поздороваться подошла, – поправил очки Льезгин. 
Они направились к столу с кувертными картами Комитета – небольшими табличками с именами приглашённых сотрудников. Громов ещё какое-то время думал о внезапно появившейся знакомой Льезгина. Потом решил выпить. Налив себе в рюмку, он осмотрелся в поисках Начальника. Тот маячил где-то на другом конце зала рядом с мужчиной, которого Громов не узнал.
– Это ещё кто? – Спросил он у Льезгина, кивая в сторону Начальника и незнакомца, впрочем, не ожидая ответа. Льезгин присмотрелся.
– Похож на Дмитрия Афанасьевича, – ответил Льезгин, показав  неожиданную осведомлённость, он отодвинул стул и сел за стол.
– Что ещё за Дмитрий Афанасьевич? – Спросил Громов и тут же сам себя перебил. – Тот самый?
– Да, вроде.
Громов прищурился, рассматривая плохо знакомого ему Дмитрия Афанасьевича. Он был возраста Начальника или, может, даже на пару лет старше, хотя и выглядел моложе. Громов заметил, что в отличие от всех остальных присутствующих, Дмитрий Афанасьевич был весьма сдержан и даже немного напряжён. Он стоит прямо, сложив руки за спиной, и спокойно слушает, что говорит ему Начальник, только иногда кивая и слегка улыбаясь, отвечая односложно, но подчёркнуто уважительно.
– А что там с ним было-то? – Спросил Громов, наконец, усевшись за стол. Он потянулся к графину с водкой; налил себе и Льезгину.
– Да, нет, спасибо, – решил было отказаться Льезгин.
– Да, да, пожалуйста, – ответил в тон ему Громов.
– Ну, ладно, – согласился Льезгин. Он поднял рюмку, шумно выдохнул и залил в рот содержимое рюмки. Капля водки потекла по подбородку.
– Эх, ты, – укоризненно произнёс Громов и потянулся за закусками: мясными деликатесами и сырами; наполнил свою тарелку.
– У него в середине десятых, – сказал, откашлявшись Льезгин, – была какая-то лаборатория, фармацевтическая, вроде. Хотя точно, чем он там занимался, никто не знал. Но потом всё сгорело.
– Всё? – Уточнил Громов.
– Там у него, вроде, один над какими-то таблетками работал, по заказу кого-то сверху. А потом сам, то ли случайно принял, то ли перепутал что-то. И вроде как с ума сошёл. После этого всё полетело.
Громов хмыкнул и снова налил себе.
–  Помнишь, когда Баруков в аварию попал? – Спросил Льезгин, подвигая свою рюмку к графину с водкой.
– Да, что-то помню. Он потом в кому, что ли, впал. Мне тогда вообще не до него было. Что там случилось-то?
– Да я сам толком не знаю. Этим как раз ФСБ занималось. Но когда Баруков разбился, тогда вся эта история с Дмитрием Афанасьевичем и началась. После этого он со многими людьми поссорился. Снова уехал из страны. У него был какой-то крупный бизнес за границей, ещё до этой фармацевтики. Он до этого тут лет двадцать не появлялся. Да и после неё он в России появляться почти перестал, его многие не любят. Не представляю, что он тут делает. Может, снова что-то начать хочет?
– О ком это вы? – Спросил Начальник басом. Он отодвинул стул и сел за стол.
– Да, так, Алексей Алексеевич, – ответил Громов.
– Ты, что, опять нажираешься? – Осуждающе спросил его Начальник. 
Но Громов не успел ответить. Зазвучали фанфары. Все вскочили со своих мест и встали по обе стороны красного ковра, постеленного через весь зал. Пахан должен был вот-вот появиться и, пройдя зал насквозь, сесть за один из столов, стоящих недалеко от их стола. Фанфары смолкли, и из высоких широко раскрытых дверей появились двое. Высокая женщина лет тридцати пяти, в обтягивающей длинной чёрной юбке и белой блузке, вела под руку старого скрюченного мужичка. Громов прищурился, чтобы получше рассмотреть Пахана. Его трясущаяся голова была почти лысой, если не считать нескольких волосков, причёсанных по обеим сторонам черепа, за оттопыренными ушами. Когда-то голубые, а теперь бесцветные глаза улыбались и медленно скользили по присутствующим. Было непонятно, узнавали ли они кого-нибудь или просто безумно кружили с лица на лицо. Лоб его покрылся морщинами, ненатурально круглые, выступающие щеки всё ещё блестели, тонкие губы были растянуты в улыбке. Он медленно передвигался, шаркая по ковру. Чёрном костюм с ярко-красным галстуком висел на высохшем старом теле. На пиджаке брякали три медали – За заслуги перед Отечеством, За вклад в историю России первой степени и Героя России. Подняв трясущуюся руку, он сделал несколько движений, приглашая всех садиться. Все быстро разошлись по своим местам. Громов тоже сел. Его поразило, насколько сильно Пахан постарел за последние несколько месяцев. Женщина поднесла Пахану микрофон. Тот взял его в тонкую, подрагивающую руку.
– Дорогие мои, – проскрипел он, – хочу вас всех поздравить. Очень рад, что все вы тут собрались. – Зал взорвался овациями. Громов тоже несколько раз хлопнул в ладоши. – Этот год выдался очень сложным. Но мы преодолели почти все трудности. Но работать нужно ещё. Я надеюсь, что вы прекрасно справитесь с поставленными мною задачами. – Зал снова зааплодировал. Громову показалось, что Пахан перепутал свою сегодняшнюю речь с Новогодней, которую пару месяцев назад он так бодро произнёс с экранов телевизоров, где выглядел свежо и уверенно.
– Мы тут все старые, верные друзья. Давно друг друга знаем, не первый год вместе работаем. Берегите друг друга, заботьтесь друг о друге.
После этого предложения раздались неуверенные аплодисменты. Принятый алкоголь начал действовать, в голове у Громова поплыл туман. Он вдруг подумал, что Пахан на старости лет совсем не понимает, что происходит у него под носом и просто подписывает каждую бумажку, положенную ему на стол Начальником, надеясь на его благонадёжность. Но потом быстро откинул эту мысль: Пахан, всё-таки, всё знает, не может быть иначе.
– Но пока, можете отдохнуть. Разрешаю. – Он широко улыбнулся и рассмеялся.
Девушка, стоящая рядом и держащая Пахана под локоть, нежно улыбнулась, забрала у него микрофон и отдала одному из подбежавших охранников. В зале опять захлопали. Пахан вытянул губы и, выпучив глаза, потянулся к щеке женщины, чтобы прикоснуться в поцелуе. Она сначала этого не заметила, и Пахан провёл в таком положении несколько секунд. Потом, обернувшись на него и выдавив улыбку, она подставила щёку под его высохшие старческие губы. Эту женщину Начальник сам познакомил с Паханом. Зная его вкусы, Начальник был уверен, что новая знакомая прекрасно подойдёт Пахану. Так и получилось. В том, что Пахан подойдёт женщине, сомнений у Начальника не было. Глядя на эту странную пару, Громов пропустил момент, когда надо было хлопать, одобряя недолгую речь Пахана, и только, когда Начальник несильно ткнул его локтем в бок, Громов зааплодировал вместе со всеми в зале.   
Все расселись по местам, начали разливать напитки, воодушевившись словами Пахана. Его речи всегда, что бы он не говорил, производили на слушателей такое впечатление. Наверное, потому, что каждый искал и находил в них что-то важное для себя.
Пахана подвели к одному из столов, Громов его хорошо видел. Вот к нему подошёл переводчик с португальского и шепнул что-то на ухо. «Наверное, денег попросил», – подумал Громов. Пахан широко улыбнулся и несколько раз утвердительно кивнул. Громов чуть ткнул Начальника локтем и показал на переводчика. Начальник махнул на него вилкой и вернулся к закускам. Громов дотянулся до графина с водкой, налил себе. Бокалы звенели, в зале стало шумно. Друзья Пахана пили, смеялись, ели, оставив все распри за высокими стенами из красного кирпича, стенами, которым они были стольким обязаны.
После ещё нескольких рюмок Громов вышел покурить. Когда он вернулся, в зале уже воцарилась непринуждённая, свободная обстановка: многие вставали со своих мест, переходили от стола к столу, общаясь друг с другом. Подойдя к своему месту, он увидел Дмитрия Афанасьевича, сидевшего напротив Начальника.
– Саша, познакомься, – сказал Начальник, откашлявшись, – простите. Познакомься, Дмитрий Афанасьевич. 
Дмитрий Афанасьевич поднялся и протянул руку. Был он широкоплечий, ростом чуть выше Громова. Лицо молодое, почти без морщин, белозубая улыбка, пышная шевелюра, живые глаза, озорная улыбка – на всём его облике сказывалась жизнь за границей. Он крепко пожал Громову руку.
– Надеюсь, вы не испортите свою репутацию знакомством со мной, – пошутил он по-доброму, но, в то же время, сдержано, без панибратства.
– Ну, это мы посмотрим, – сказал опьяневший Громов.
– Саша, сядь, – приказал Начальник, – что ты, как ребёнок...
– Ничего страшного, Алексей, – спокойно сказал Дмитрий Афанасьевич, тоже присаживаясь, – я не обижаюсь. В это, может быть, сложно поверить, Александр Сергеевич, но мы с Алексеем – старые друзья. – Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.
– И, правда, сложно, – буркнул Громов.
– Я рад, что ты приехал, – сказал Начальник, поднимая рюмку. Дмитрий Афанасьевич поднял бокал сухого белого вина.
 – Я тоже рад, Алексей, – сказал он, улыбнувшись, и отпил из бокала. – Я бы хотел почаще возвращаться в эту страну. Несмотря на всё, это – дом моей семьи, моего рода.
– На «всё», это на что? – Недовольно спросил Громов.
– Ну, как же, – Дмитрий Афанасьевич вызывающе улыбнулся, – вы, Александр Сергеевич, могу представить, всем довольны. Но ведь есть и остальные, которым может что-то не нравиться, и их мнения тоже надо учитывать. Я боюсь, что…
– Это кому же тут что-то не нравится? – Перебил его Громов, нахмурившись, – только всяким интеллигентишкам и либералам этим сраным. Да они тут и не нужны никому. Им тут делать нечего.
– Тут, – Дмитрий Афанасьевич обвел взглядом Георгиевский зал, – им делать точно нечего.
– Ну, так и вот. Все они тунеядцы и шпионы, а многие, кстати, работают на Запад, – продолжал Громов. – Они – лжецы и воры. У них нет никаких принципов, морали. Они только жизнь всем портят. Люди, которые приглашены на подобные мероприятия, не должны испытывать никаких симпатий к этим ****юкам, – опьяневший Громов и сам не понимал, зачем увёл разговор в это русло. Видимо, он посчитал, что Дмитрий Афанасьевич – чужой, человек не их круга. А со всеми чужими полагалось говорить именно так. К тому же Дмитрий Афанасьевич Громову совсем не нравился.
– Саша, успокойся, – наставительно сказал Начальник.
– Александр Сергеевич, страна же не делится на вас и либералов. Есть ведь и другие люди.
– Не рассказывайте мне про других людей, – огрызнулся Александр, – я их проблемами не первый год занимаюсь.
 – Тогда вы, как никто другой, – Дмитрий Афанасьевич подвинулся к столу, – должны знать, – он посмотрел на него в упор, – как всё есть на самом деле. И что это «есть», оно далеко не лучшее «есть», которое может быть.
– Всегда может быть лучше, чем есть, – буркнул Громов, толком не зная, что ответить. Он налил себе ещё.
– Знаешь, Алексей, – продолжил Дмитрий Афанасьевич, – вы живете в удивительной стране. Такой другой нет. Поэтому я и продолжаю сюда возвращаться. Знаешь, что я замечаю?
– Что же? – Спросил Начальник.
– Что тут, – Дмитрий Афанасьевич смотрел куда-то перед собой, полностью погрузившись в рассуждения, – здесь место, где реальность играет второстепенную роль. Здесь стирается граница воображаемого и реального.
Громов что-то буркнул себе под нос. Но на это никто не обратил внимания.
– Это сложно заметить, когда постоянно тут живешь. – Продолжал Дмитрий Афанасьевич. – Но стоит уехать, посмотреть со стороны. И ты начинаешь замечать, что в России, местами, реальность в общем, словарном понимании, пропадает. Она отключается, как плохая мобильная связь, что ли. – Он улыбнулся неуместному сравнению. – И это удивительно. Но это и страшно, поскольку там, где не работают законы логики, реальности, ничего не может работать. Не говоря уже о конституционных законах. И эти дыры, как порталы, открываются и закрываются ежедневно во многих местах по всей стране. И когда я узнаю, что происходит, когда эта реальность на время пропадает, мне становится по-настоящему страшно и очень-очень обидно. – Он усмехнулся.
– Да? – Начальник поднял глаза от тарелки. Всё это время он ел, но внимательно слушал, что говорит его друг. – У нас для этого даже название есть.
– Да-да, – подхватил Дмитрий Афанасьевич, – я тут краем уха слышал слова некоторых спецов, – он произнес слово «спецы» с явным пренебрежением, – так вот, они в дискуссиях о нашей великой стране, – он точно так же выделил слово «великой», – упоминали о каком-то там особом пути. Контекст не вспомню, но что-то о том, что у страны особый, священный путь.
– Ну-у-у, – Начальник разрезал только что принесенный второй кусок горячего, истекающего кровью мяса, и жадно жевал.
– Так вот, в чём-то они правы. – Продолжал рассуждать Дмитрий Афанасьевич. – Россия, и правда, движется по особенному пути. Только особенность эта не в каком-то героизме или величии. Особенность русского пути в том, что он цикличен. Страна наша ходит по кругу. Из столетия в столетие. И любая другая на её месте, просто бы самоуничтожилась. Вот в чём особый путь: Россия находится в постоянном процессе самоуничтожения и никак не умрёт. Чтобы прекратить эти мучения, нужно прервать этот путь, а значит, нужны не просто реформы в правительстве, в экономике и где там ещё? Нужна реформация в умах. В умах простых русских людей. А это займёт десятки лет.
– Вы так думаете? – Спросил Громов тоном человека, нарывающегося на драку. – А я вот с вами не согласен!
– Очень интересная мысль, Дмитрий, – спокойно ответил ему Начальник, пережёвывая мясо, – но давай подобные разговоры оставим на потом. Не сегодня.
– Я считаю, – с фарсом начал Громов, – что мы – великая страна и народ наш – великий. Она прошла, – он икнул, – совершила столько подвигов! И все мы – герои. А вот такие люди как вы, только и можете, что причитать, как у нас тут всё плохо. Особенно из-за границы. Оттуда ведь это намного проще? Никто пинка под зад не даст. Вы поливаете нас дерьмом там, а потом приезжаете сюда, и поливаете нас дерьмом тут.
Дмитрий Афанасьевич смотрел на Громова с холодной улыбкой, не отводя от него взгляда. Он не принимал всерьёз абсолютно ничего из только что услышанного.
– Особенно ты, Саша, – сказал Начальник, вытирая рот салфеткой. – Ты у нас тут – главный герой. Кстати, – Начальник, чуть понизив голос, обратился к Дмитрию Афанасьевичу, – Александр Сергеевич без пяти минут глава Администрации Пахана.
– Не может быть! – Дмитрий Афанасьевич поднял брови и сверкнул глазами, – ну, я вас поздравляю.
– Спасибо, –  процедил Громов сквозь зубы.
– Прости нас, Дмитрий, – сказал Начальник, – мы пойдём с Паханом поздороваемся.
– Да, конечно, – сказал Дмитрий Афанасьевич, вставая. – Я, наверное, уже надоел вам своими монологами.
– Мы ещё обязательно поговорим, – сказал Начальник.
– Конечно-конечно, – Дмитрий Афанасьевич слегка наклонил голову.
Начальник повернулся к Громову, который разливал водку по всей скатерти, пытаясь попасть в рюмку.
– Саша, – сказал Начальник, – перестань пить, пошли, с Паханом поздороваемся.
Громов глубоко вздохнул и осторожно поставил графин на стол. Встав со стула, он понял, что сильно опьянел. Изо всех сил он старался собраться, держаться ровно, идти, не качаясь. Кажется, получилось. Пахан сидел, медленно осматривая гостей, многих не узнавая. Он улыбался. Начать расспрашивать, кто есть кто, значит признаться в том, что уже впал в старческий маразм. Но он ведь ещё кое-что помнит! Хотя память о людях и событиях постепенно стиралась, он впадал в безмятежное детство, напоминая тех старичков, которые, выйдя во двор погулять, тут же забывают, где они и как тут оказались. Начальник подошёл к Пахану, и, нагнувшись, положил руку ему на плечо.
– Ах, Алёша, – узнав его, обрадовался Пахан и поднял подрагивающую голову. У него был сиплый голос и широкая старческая улыбка. – Как ты? Как тебе мой приём? Где же ты был? Я думал, ты не смог приехать...
– Всё просто замечательно. – Начальник говорил не громко, добрым заботливым тоном. – Простите, что не подошёл раньше. Нужно было кое с кем переговорить. Работа никогда не заканчивается. Я хочу вам кое-кого представить.
Начальник слегка отодвинулся, чтобы Пахан смог разглядеть Громова. Александр, не зная, как себя вести, учтиво склонил голову и вытянул прямую руку.
– Это будущий глава вашей Администрации, один из лучших работников Комитета по Надзору, – представил Громова Начальник.
– О-о-о, – слабо протянул Пахан, – очень приятно. – Он дотронулся своей сухой, ледяной, мелко дрожащей ладошкой до руки Громова.
– Я считаю, – гордо сказал Начальник, – что он – лучшая кандидатура.
Громов ещё раз неуклюже поклонился.
– Я видел, – Начальник снова нагнул голову, – что к вам подходил Иван Игоревич, – Начальник спрашивал про переводчика с португальского. – Он что-то хотел у вас узнать?
– Ох, да, – сказал Пахан, – я давно Ваню не видел. Он здоровья подходил пожелать.
– И всё? – С натянутой доброжелательностью спросил Начальник.
Пахан сложил руки на коленях и задумался.
– Ещё поблагодарил за обед, – заметив тень неудовольствия на лице Начальника, Пахан смутился, – ой, Алёша, ну... забыл я, что он ещё хотел. – На его лице появилась искренняя обида на то, что он забыл произошедшее всего час назад. – Он мне что-то так быстро протараторил, про свои дела какие-то, про предложения. Я ничего не понял. – Пахан покрутил головой.
– Ну, ничего страшного, – улыбнулся Начальник. – Но в следующий раз посылайте его лучше ко мне. Я во всём разберусь.
– Ох, Алёша, что бы я без тебя делал? – Всплеснул руками Пахан и с детской доброй улыбкой взглянул на него. – Спасибо тебе большое.
– Да не за что, – Начальник слегка поклонился.
– Алёша, мы ведь поедем? Ты не забыл? – Пахан слабой дрожащей рукой вцепился в рукав Начальника.
–  Конечно же поедем. Но только после парада. До парада никак нельзя.
– Хорошо, хорошо, – Пахан отпустил рукав Начальника. – Ну, идите, отдыхайте.
Всё время беседы Громов сильно нервничал. Его немного огорчило, что Пахан его не узнал. Но под общим впечатлением от встречи, он не придал этому факту особого значения, он ведь общался с самим Паханом! С отцом страны и всего народа, её населяющего. Огорчило его и состояние Пахана, но лишь чуть-чуть, проскользнув тенью по подсознанию.
– А куда он хочет поехать? – Спросил Громов Начальника, когда они вернулись за свой стол.
– Да всё туда же, время подходит.– Нервно ответил Начальник. – Только о поездке и талдычит, уже не первый раз. Не может вспомнить, что ему час назад говорили, но про поездку будет тебе каждый раз говорить.
Алкоголь плыл по венам, согревая тело. Свет от роскошных люстр казался ярче, играл бликами на беломраморных стенах. Громову стало спокойно, он перестал злиться и расслабился.