Родное село гл. 48, 49, 50, 51

Родное село

                48

        Мать усмотрела в случае с Павликом дурной знак и, отгостив  для приличия еще пару дней, поспешила уехать.       
        Евгений отвез нас на станцию и посадил в поезд, потом еще пару часов на попутной машине и мы в родном селе матери. 
        По селу шли,  здороваясь со всеми встречными. Мать узнавали, ахали, обнимали и тут же посылали  кого-нибудь из детей сообщить бабушке о нашем приезде. Вскоре  и сама бабушка, вытирая на ходу руки о старенький фартук, спешила к нам навстречу.
        Встреча, слезы и радость вперемешку. Толпа односельчан, прослышав, подходили поздороваться, а  бабушка приглашала всех к вечеру в дом на куриную лапшу.
        Только один, сидевший на завалинке старик, не подошел и не сказал ни слова. И мы прошли мимо. Я хотела спросить об этом мать, но она знаком показала  молчать.
        Потом  рассказала, что этот старик в войну был предателем и служил у немцев. После войны, отсидев срок, он вернулся в родное село, но люди его не простили. С ним никто не общался, ни стар, ни млад, его просто обходили  стороной, как прокаженного. Только председатель колхоза, да поселковый милиционер, по своей должности иногда разговаривали с ним. 
        Односельчане через председателя не раз предлагали миром выкупить его дом, чтобы он ушел из села, но он не соглашался.  Много лет он жил рядом с ними, дышал одним воздухом, но не существовал  для них. Упади он на дороге, через него бы просто перешагнули.   
        Бабушка позже  рассказала историю, произошедшую лично с дедом. Незадолго до прихода немцев, по приказу местных  властей, мужики  из ближних сел и деревень загодя  спрятали в лесах и болотах всех колхозных коров и другую скотину. Сколотили  крепкий партизанский отряд. Дед руководил в нем разведкой.
       Немцы, захватив село, расположились в его центре.   
       На окраине села хозяйки ближних к лесу домов поочередно пекли партизанам  хлеб. Всем селом тайно собирались и другие припасы. Желая выслужиться перед новой властью, этот старик  выследил такой  очередной дом и сообщил немцам.
        Мой дед и еще двое партизан той ночью пришли в село. Когда немцы внезапно окружили дом, они  укрылись на чердаке и наблюдали за происходящим. Старик- предатель суетился внизу, выпытывая у хозяйки: почему печь горячая, говори, партизан ждешь? Она отговаривалась, как могла, но не выдавала. Тогда старик схватил ее младенца и на деревянной лопате для хлеба забросил его в горячую печь. Женщина дико закричала. Партизаны  не стерпели, стали стрелять, погибла женщина, и сгорел ее ребенок. Одного из партизан  убило на месте, второго ранили в бок, деда в ногу, но они вдвоем сумели как-то выскочить и огородами уйти в лес. Соваться в лес немцы боялись.
       Советская армия наступала, и село вскоре освободили.  Партизанский отряд в полном составе присоединился к воинским подразделениям. Перед уходом на фронт дед несколько дней был дома и сам  рассказал об этом случае всем односельчанам.
        С фронта живым он уже не вернулся, а бабушка после его ухода  родила своего младшего сына Николая.


                49

       Бабушка была неграмотной, но занимательной  рассказчицей, я готова была ее слушать часами…
       Моя бабушка Феоктинья  Фоминишна Зотова родилась в 1893 году.  Мать ее умерла рано, воспитывалась она мачехой. В 1914 году вышла замуж за Дозорова Сергея Ксенофонтовича и переехала к нему на жительство в другое село.
       Вскоре ее отца раскулачили. Он имел хороший дом и держал пчел, а этого уже было достаточно, чтобы  все отобрать и поделить. А его самого вместе с мачехой, даже не дав возможности  проститься с дочерью, под конвоем отправить в Сибирь, где они безвестно сгинули.
       В доме отца доживала свой век еще и бабушка мачехи: глухая, полуслепая и уже ничего не соображавшая   старушонка  в возрасте ста двух лет, которую во время раскулачивания  активисты просто выставили на улицу, чтоб не путалась под ногами. Соседи ее подобрали и послали  парнишку сообщить  о случившемся бабушке. К  вечеру та приехала на телеге и забрала ее к себе.
       Поскольку у отца предполагаемых богатств не обнаружили,  то на другой день решили нагрянуть к его дочери, к бабушке Фекте.  Обшарили весь дом, проверили хлев, слазили на чердак, потом решили и в подпол спуститься. Двое стояли наверху, а третий  полез вниз. И тут эта полоумная старушка, до этого безучастно сидевшая на лавке, вдруг встала и пошла по избе. Что испугало активиста в подполье, может там внизу что-то  померещилось, но он вдруг стал стрелять  и одна из пуль, прошив половицу, попала в старушку, убив ее на месте. 
        Активисты, не ожидавшие такого поворота событий, струхнули и сразу ушли.
        Когда убитую положили на лавку, чтобы обмыть перед  погребением, то обнаружили на ней поясок с зашитыми в него золотыми монетками. Похоже, что в последний момент это сделал отец, рассчитывая, что вряд ли активисты станут  обыскивать такую дряхлую старуху. А уж если с ними что-то случится, то ее непременно заберет к себе дочь – другой родни поблизости не было. 
        Бабушка Фектя родила одиннадцать детей, из которых  выжило восемь. Старшим был сын Ксенофонт, потом моя мать, Дуся, Катя, Варвара, Анна, Антонина и самый младший Николай.
       Ее муж и мой дед Сергей Ксенофонтович родился в 1891 году, а погиб на фронте в апреле 1943 года. Похоронен  в братской могиле под Киевом.
       Старший ее сын Ксенофонт  погиб 22 августа 1941 под Старой Руссой, похоронен в братской могиле села Подборовка. /Со слов матери он был посмертно  награжден званием Герой Советского Союза./
       Бабушка после войны осталась одна с кучей  детей,  которых надо было накормить, одеть, обуть, а дочерей еще и замуж выдать. Сажала с ними картошку, косила сено, держали скотину. Этим и кормились, только мука, соль и дрова покупались.
        Жили скромно, младшие девочки донашивали одежду старших, а для старших бабушка  иногда доставала монетку и несла ее в Турксин, так она это называла, и покупала там штуку ткани, - в смысле целый рулон.
        Из этой ткани  вручную шились кофты и юбки с таском. На мой вопрос, что такое юбка с таском, бабушка охотно пояснила, это когда подол юбки сзади касается земли, так было модно в ту пору. Новую юбку первой носила моя мать,  а потом она по старшинству передавалась  сестрам. Когда юбка уже теряла свой цвет, ее подновляли, раскрашивая  потускневшие цветочки химическим карандашом.

                50

       Гостили у бабушки пару недель. Помогли ей выкопать картошку, ходили в лес за грибами, орехами - все это запасалось на долгую зиму.
       Дом у бабушки был небольшой. Русская печь,  скрипящие полати, стол с лавками вдоль стен и горящая   лампада  в красном углу. К стене дома был пристроен хлев,  там жевала сено большая рыжая корова, блеяли овцы, и кудахтала стайка кур во главе с пестрым петухом.
        Я познакомилась с местными девочками и ходила с ними на речку купаться. Они ловко плавали и быстро научили меня.
        Вся деревня жила в какой-то мирной прозрачной тишине и покое.  Все друг друга знали  до пятого колена, дома не запирались,  просто у входа ставили  веник, что говорило об отсутствии хозяев.
        Утро начиналось рано, с  горластого  кукареку  Селивановского петуха, который подхватывал уже целый петушиный хор. Я думала, что Селивановский – это порода самого петуха, но, как оказалось, это имя его хозяина. Деревня просыпалась. Скрипели ворота, щелкая кнутом и строго покрикивая, по улице с одного конца в другой  шел деревенский пастух. За ним послушно собиралось стадо, неторопливо брели сонные коровы, толкались  бестолковые овцы. 
       Каждая хозяйка спешила сунуть в котомку пастуха гостинец, стараясь задобрить его. А одна подавала приготовленный узелок с едой на весь день. Значит, это была ее очередь кормить пастуха - его содержала  вся деревня. Вечером, пригнав стадо, он в этом доме еще и ужинал, для него специально готовилось мясное. Если пастух был пришлый, то и ночевал там же на сеновале.   
       Бабушка, проводив кормилицу, как она называла корову, закрывала ворота и шла проверять курей. Возвращалась в дом с ведерком парного молока и десятком свежих яичек в решете. Надколов одно еще теплое яичко, она заставляла  меня  тут же его выпить, а мальчишкам наливала по большой кружке  парного молока. Мне  парное молоко не нравилось. А мальчики пили с удовольствием, как телята, периодически переводя дыхание.
       Бабушка Фектя была верующей  и всю жизнь соблюдала посты.  Однажды, когда угасала ее лампадка, она попросила меня подлить в нее масло. Заглянув за икону,  я увидела пачку перевязанных тесьмой писем и фотографий, бабушка разрешила мне их посмотреть. К своему изумлению, я увидела на них молодую мать в военной форме в строю, мать верхом на  коне, мать в окопах, мать с ранеными, - а она никогда об этом и словом не обмолвилась. На мою попытку заговорить с ней о найденных фотографиях, ответила: «Я не хочу об этом  вспоминать, и ты забудь». По-моему отец об этом даже не знал. 
       Отпуск закончился  вдруг, и бабушка вновь провожала нас до станции, утирая слезы уголками своего платочка.

                51

        Земля за вагонным стеклом, зеленая  и влажная вначале, постепенно  менялась на сухие и голые  степи Казахстана.
       Приехали утром, отец был на работе. Но все подробности его веселой ночной рыбалки, да еще и  приукрашенные, дошли до матери моментально.
        К вечеру она собрала какой-то узелок.  Дождавшись отца,  выяснять с ним ничего не стала, а спокойно сказала:  «В чемодане лежат гостинцы, что тебе передали родители, а вот твои отдохнувшие дети, дальше за все берись сам. И может быть, кто-нибудь  из твоих подружек  возьмется и  поможет тебе их вырастить». Повернулась и ушла. 
       Обалдевший отец остался стоять столбом. Такое ему и в дурном сне не снилось. Привыкнув к тому, что ему все сходило с рук, он думал, что так будет вечно. Сходило и терпело,  пока  мать  была в его подругах, а теперь она законная жена. Утром ему на работу, мне через пару дней в школу, а с малышами что делать? Он в жизни с ними не возился, он умел ими только гордиться.
        На следующий день отправил меня к матери на работу со словами, что она сама во всем виновата, что не надо делать глупости, пусть немедленно  возвращается, надо   думать о детях. С логикой у отца всегда было туго! 
        Мать и слушать меня не стала, развернула с порога и отправила назад, наказав  больше к ней не являться. Через какое-то время отец попытался отправить меня снова, но я наотрез отказалась. Он метался,  психовал, курил, а мы, молча, жевали хлеб с пустым чаем. Сколько это длилось, я не помню, но однажды он пошел извиняться  сам,  и они вернулись вместе.