Прощёное воскресенье Павла Романова

«Цезарь:
Что сказал ты? Свои слова ты повтори при мне.
Предсказатель:
Тебе грозят бедою иды марта!
Цезарь:
Он бредит. Не трогайте его.
……………
Цезарь:
Ну вот - и иды марта наступили.
Предсказатель:
Да, Цезарь, но еще не миновали».
 Вильям Шекспир, «Юлий Цезарь», перевод  П. Козлова

           «Завещание»  наследника  престола.

Будучи 33-х лет от роду, цесаревич-наследник Павел Петрович Романов вдруг собрался на войну. Войны, на которую в итоге попал цесаревич, правда, пока еще не было, но она, как считала его августейшая матушка, была неминуема. Россия в тот год, а наступил январь 1788г., вела войну с Турцией и основательно в ней увязла. Великие победы Суворова были еще впереди - Измаил падет только в декабре 1790-го, а в то время почти вся армия, кроме, конечно же гвардии, была на войне. Этим и собирался воспользоваться кровный родственничек императрицы – сын Фредрика - родного брата ее матери Иоганны Ангальт-Цербстской (см. «Три портрета: Иван Бецкой с дочерями!?») – шведский король Густав III. Он намеревался проверить прочность северных рубежей Российской империи на суше и на море. Вот и решил Павел отличиться на войне со своим двоюродным дядюшкой. Ведь наступил у Павла уже возраст Христа, а заслуг пока никаких, и военных - тем более.
Матушка Екатерина желание сына своего, как она считала – совсем непутевого, неожиданно для него одобрила. Павел стал собираться на битву с северным супостатом, ну и пожелал перед расставанием с женой и детьми высказать им свою волю. Семейство Павла к тому времени было уже довольно многочисленно: жена – Мария Фёдоровна, два сына – Александр и Константин, три дочери – Александра, Елена, Мария, да еще один ребенок был на подходе (дочь Екатерина родилась в мае 1788г.), - поэтому решил он оставить завещание.  Поскольку на войне, как на войне - всякое случается, - желание это было вполне оправданно и естественно.
Но Павел не ограничился просто традиционной для тех времен, так называемой, духовной, т.е. жене завещаю, например, дворец, а сыновьям – земли, дочерям – жемчуга и прочее, а написал помимо этой самой духовной еще и письма-послания супруге и детям своим, а также оставил им же наказ о порядке управления государством. Таким образом хотел он выразить свою родительскую и политическую волю, как наследник-цесаревич, только по некому династическому недоразумению еще не занимавший к своим 33-м годам императорского трона.
Повоевать Павлу пришлось совсем недолго – матушка Екатерина повелела ему вернуться домой через несколько месяцев. Вернулся он к семье своей вполне живым и здоровым, поэтому его послания, наказ и духовная остались нераспечатанными. Через девять без малого лет Павел занял матушкин трон, а еще через четыре с небольшим года был убит своими пьяными гвардейцами.
Послания, наказ и духовная, именуемые в целом «Завещание Павла I», обнаружились в его бумагах уже при новом императоре. Сын Павла Петровича – Александр I, - поручил вернейшему слуге-соратнику своего родителя, вице-канцлеру князю Александру Борисовичу Куракину, разобрать бумаги покойного государя.
Разбирая рукописи, хранившиеся в кабинете императора, князь Куракин обнаружил завещательные письма и духовную Павла I. Свято чтя память своего друга и повелителя Павла Петровича, князь Куракин, прежде чем передать подлинники завещания кому следовало, собственноручно снял копии с этих бумаг. В особый том, прошнурованный и скрепленный печатью князя, рукой Куракина вписаны копии с шести актов:
   I. Письмо великого князя Павла Петровича к жене великой княгине Марии Федоровне.
   II. Второе письмо Павла к ней же.
   III. Третье письмо к ней же.
   IV. Письмо Павла к детям его, - четыре этих письма датированы 4 января 1788 года.
   V. Духовное завещание Павла, в 45 пунктах, датированное 15 января 1788 года.
   VI. Наказ или предписание о порядке управления в 33 пунктах.
 
 Приводя здесь избранные места из «Завещания» Павла  I, сохраним в точности орфографию А.Б. Куракина, которая есть суть орфография наследника-цесаревича Павла Петровича. На томе, переплетенном в красный сафьян, вытеснено: "Къ вечному храненію".

      «Записки» князя Адама.

Другим известным слугой-соратником наследника-цесаревича, но уже Александра Павловича – сына Павла I, был князь Адам Ежи Чарторыйский. Будущий глава польской патриотической оппозиции  родился 14 января 1770 г. в Варшаве. Отец его— князь Адам-Казимир Чарторыйский, староста Подольский; мать - княгиня Изабелла, рожденная графиня Флеминг, принадлежала к саксонской аристократической фамилии. Князь Адам имел брата Константина и сестер, из которых Мария была замужем за принцем Людвигом Вюртембергским, братом Марии Федоровны – жены Павла I.
Князь Адам двадцатидвухлетним юношей принимал участие в военных действиях 1792 года против русских войск, посланных  российской императрицей для умиротворения Польши, а после неудач, постигших поляков, должен был эмигрировать, что повлекло за собою конфискацию всех имений Чарторыйских.На ходатайство отца Адама-Казимира о снятии секвестра с его владений, императрица Екатерина II потребовала, чтобы сыновья его явились в С.-Петербург и пребывали бы там в виде заложников до особого её распоряжения. Оба брата исполнили требование: в мае 1795 г. приехали в Петербург и были радушно приняты при дворе и в высшем обществе. Князь Адам сблизился с великим князем Александром Павловичем, и между ними завязалась тесная дружба. Воцарение в ноябре 1796г. Павла I сначала не отразилось на положение братьев Чарторыйских. Считая их либералами и даже тайными «якобинцами», Павел, тем не менее, относился к ним весьма милостиво.
Но затем настроение императора стало меняться. Именно близость Чарторыйских к великим князьям: старшего Адама - с Александром, а младшего - с его тезкой Константином, - возбудила подозрительность императора. Павел решил избавить сына-наследника от влияния князя Адама, назначив его в 1798 г. посланником в Сардинское королевство.
После трагической кончины Павла в ночь на 12 марта 1801 года Адам Чарторыйский, вызванный молодым императором Александром, поспешил вернуться в С.-Петербург. Он играл видную роль в первые годы царствования Александра, но затем последний охладел к нему, и Чарторыйскому пришлось уехать в Вильну, где он был назначен попечителем учебного округа. В 1823 году князь Адам совсем оставил службу и поселился в своем имении Пулавах. Во время польского восстания 1830г. он занял пост президента сената и члена национального правительства. После подавления восстания князь Чарторыйский эмигрировал в Париж, где и умер в 1861 году.
Князь Адам оставил обширные мемуары, изданные на французском языке в 1887 году, а в переводе на русский - в 1906 г. В одной из глав своих мемуаров Чарторыйский рассказывает о перевороте-свержении императора Павла I и первых днях царствования императора Александра. Цитируя записки князя, из уважения к их редактору сохраним орфографию перевода.

Мартовские иды Павла I.

Засим оставляем Вас, дорогой Читатель, за чтением избранных мест из «Завещания» Павла Романова и записок князя Адама Чарторыйского:

Павел:
«Любезная Жена моя!  Отъезжая въ походъ, необходимымъ нашелъ, по долгу закона и обязательствамъ званія своего, равномерно и Союза Нашего, оставить тебе сіе письмо, какъ той особе, которая всю мою доверенность преимущественно имеешь, какъ по положенію Своему, такъ и качествамъ души и разума, мне столь известнымъ и драгоценнымъ. Призываю благословеніе Божіе на тебя и на Себя, оставляю здесь детей своихъ подъ очами Любезнейшей Матери своей и твоими, съ полнымъ следственно удостовереніемъ, о ихъ сохраненіи и безопасности. Ты знаешь мое сердце и душу, и что я ни въ чемъ другомъ не полагаю истиннаго моего удовольствія и верьховной должности бытія моего, какъ въ общемъ благе и его целости.
Сіе чувство руководствовало и всегда руководствовать будетъ всеми Моими делами. Оно, соединясь съ Сыновнею Любовію, заставляетъ меня желать усердно, чтобъ съ настоящимъ царствованіемъ продолжилось, сколь возможно долее, благоденствіе Отечества…».

Адам Чарторыйский:
«По мере моего приближения к Петербургу я сильно волновался, находясь под влиянием двух противоположных чувств: с одной стороны, я испытывал радость и нетерпение при мысли о свидании с людьми мне близкими и дружественными, с другой же — тяготился неизвестностью, размышляя о могущих произойти в этих людях переменах вследствие изменившихся обстоятельств и их нового положения.
Наконец я снова увидел Александра, и первое впечатление, которое он произвел на меня, подтвердило мои тревожные предчувствия. Император возвращался с парада или учения, как будто бы его отец был еще жив. Он казался бледным и утомленным. Он принял меня чрезвычайно ласково, но имел вид человека печального и убитого горем, чуждого сердечной жизнерадостности, свойственной людям, не имеющим основания следить за собою и сдерживаться. Теперь, когда он был уже властелином, я стал замечать в нем, быть может ошибочно, особенный оттенок сдержанности и беспокойства, от которых невольно сжималось сердце…».

Павел:
«НАКАЗЪ.
1.   Предметъ каждаго общества блаженство - каждаго и всехъ. Общество не можетъ существовать, если воля каждаго не будетъ направлена съ общей цели. Для того правительство, правительства разнаго рода. Лутчее то, которое ближайшимъ способомъ преимущественно достигаетъ до своего предмета. Изъ того разныя роди правленія раждаются. Чемъ больше земля, темъ способы исполненія труднее, следственно первое попеченіе должно быть облегчать ихъ. Самое простое облегченіе сего рода препорученіе исполненія одному, но связано съ неудобствами человечества.
2.   Положивъ правила кемъ земле быть управляемой, должно сказать, что нетъ лутчаго образа какъ самодержавной, ибо соединяетъ въ себе силу Законовъ и скорость власти одного.
3.   Для того положить Законъ кому имянно быть Государемъ…».

Адам Чарторыйский:
«…Если бы вы находились здесь», продолжал государь: «всего бы этого не случилось: будь вы со мною, я никогда не был бы увлечен таким образом...» Затем он стал говорить мне о смерти своего отца в выражениях, полных скорби и раскаяния невыразимаго.
Я убедился, что в общем государю, как я и ожидал, попрежнему не были чужды его былыя мечты, к которым он постоянно возвращался; но уже чувствовалось, что он находился под давлением железной руки действительности,—уступая силе, не властвуя еще ни над чем, еще не сознавая пределов своего могущества и не умея еще им пользоваться.
Поведение императора Александра являлось результатом его характера, его чувств и его положения, и изменить его он не мог…».

Павел:
«Любезные дети мои!   Достигъ я до того часа, въ которой угодно всевышнему было положить пределъ жизни моей. Иду отдать отчетъ всехъ делъ своихъ строгому судіи, но правосудному и Милосердому. Сей отчетъ темъ важнее, чемъ труднее исполненіе должностей и обязательствъ посланія, на которое призвавъ былъ Святою волею Его. Конецъ жизни коей, приближившійся прежде начала посланія моего, побуждаетъ меня сложить все обязательства и должности по лутчему разуменію моему и чистой совести на васъ, детей моихъ. Вы теперь обязаны предъ Престоломъ Вышняго посвященіемъ жизни вашей отечеству, заслуживать и за меня и за себя, что избралъ онъ насъ и предъопределилъ. Сіи причины побудили меня вамъ сію последнюю мою волю написать.
 Живите между собою мирно, помните все, что одна въ васъ кровь...»

Адам Чарторыйский:
«…Теперь я постараюсь сообщить о заговоре и его ближайших последствиях все то, что я видел сам, а также те сведения, которыя мне удалось получить несколько позже, как о возникновении самаго плана, так и о том, каким образом приступлено было к выполнению заговора. Я буду излагать факты так, как я их припоминаю, или по мере того, как они стали мне известны, не придерживаясь строго хронологическаго порядка официальнаго повествования.
Между тем молодой государь, оправившись после первых дней треволнений и упадка духа, стал чувствовать непреодолимое отвращение к главарям заговора, особенно же к тем из них, чьи доводы заставили его согласиться, что, присоединяясь к их намерениям, он не подвергает никакой опасности жизнь своего отца, и что он решается единственно для спасения России низложить его, убедив Павла в необходимости самому сложить с себя бремя правления, отказавшись от власти в пользу сына, чему бывали неоднократные примеры среди государей Европы.
Граф Панин и граф Пален, инициаторы заговора, были, несомненно, в то время две самыя сильныя головы империи, правительства и двора. Их взор видел яснее и дальше всех остальных членов совета Павла, в состав котораго они оба входили. Они сговорились между собою и решили привлечь на свою сторону Александра.   В самом деле, не заручившись согласием  и одобрением наследника престола, осторожные люди, думающие о конечном итоге столь опаснаго предприятия и желающие обезпечить собственную безопасность, не могли ничего предпринять…».

Павел (продолжение письма к детям):
«…Большой люби своихъ меньшихъ и помни, что если богъ предъопределилъ тебе прежде на светъ произойти, то симъ самымъ приблизивъ тебя къ престолу, возложилъ большее обязательство Любви и снисхожденія къ брату твоему, которой твой лутчей другъ. Меньшой люби равномерно большаго своего и помни, что предопределено Богомъ тебе второе место; и такъ имей свято почтеніе къ воле Божіей, сохраняя оное къ брату твоему. Помните оба, что вы посланы отъ Всевышняго къ Народу, а не народъ къ вамъ, и для его блага; и такъ пекитись о немъ, сохраняя его, а лутчее сохраненіе тишина, которой примеръ подавайте вы между собою, ибо вы примеръ всему, а нигде оное столь не нужно, какъ въ нашемъ Государстве, которое не наслаждалось много плодами тишины…».

Адам Чарторыйский:
«…Эти первыя представления Панина поколебали молодого великаго князя, но не убедили его окончательно дать свое согласие. Нужно было более шести месяцев, чтобы его искусители смогли добиться его сочувствия тому, что они предпринимали против его отца. Что касается графа Палена, то он, как чрезвычайно ловкий человек, заставил предварительно высказаться Панина, считая его наиболее скромным и способным для столь труднаго дела, как внедрение в душу юнаго великаго князя всех тех специальных аргументов, которые могли его подвинуть на содействие акту, столь сильно противоречившему всем его чувствам. Пален, говорю я, после возвращения Панина в Москву приступил уже к личному воздействию на великаго князя путем всевозможных намеков, полуслов и словечек, понятных одному Александру, сказанных под видом откровенности военнаго человека—каковая манера говорить являлась отличительным свойством красноречия этого генерала.   Панин,  как я, уже говорил, был возвращен из Петербурга в Москву, не потому, что проникли в его тайну, но вследствие одной из тех подозрительных, взбалмошных, неожиданных прихотей, которыя отличали Павла I. Пален остался один на своем посту и со своим замыслом и в конце концов ему удалось вырвать у Александра роковое согласие на предположенное предприятие.
Нельзя не сожалеть, что, благодаря всем этим роковым обстоятельствам, Александр, который всегда стремился к добру и который обладал такими качествами для его осуществления, не остался чуждым этой ужасной, но вместе с тем неминуемой катастрофе, положившей предел жизненному поприщу его отца…».

Павел (продолжение письма к детям):
«…Осталась у васъ Мать вселюбезнейшая, достоинствами и добродетелями преисполненная, которою я любилъ, какъ самаго себя и ни въ чемъ ее съ собою не различалъ, то, по долгу къ ней большему, нежели ко мне, ибо она васъ на светъ произвела, и, помня нашъ союзъ и любовь, отдавайте ей то, чемъ вы мне должны были. Любите и почитайте ее и согласуйтесь во всемъ съ волею Ея. Темъ более вы должны ей всемъ симъ, что она помогла согласіемъ своимъ утвердить на предбудущіе веки тишину и спокойствіе, и темъ самымъ блаженства Государства, въ образе, порядке и праве наследства; и следственно помогла утвердить судьбу и состояніе не только ваше, но Сыновъ вашихъ. О, коликія новыя обязательства возложены на васъ къ ней! Вы Ей не только жизнію одолжены, но и состояніемъ. И такъ удвойте любовь и благодарность вашу теперь къ ней. Сохраняйте свято противу ее то, что Господь Богъ въ заповедяхъ и Святомъ Писаніи предписалъ детямъ къ родителямъ и посвятите всю свою жизнь на то. Я не сумневаюсь, чтобъ не соблюли свято сего, и помня Законъ Божій, Отеческую волю и долгъ сыновей, облегчайте поведеніемъ своимъ печаль Ее о моей смерти. Я вамъ все сіе повелеваю и заклинаю васъ именемъ Божіимъ. Вамъ вручить жена моя отъ меня протчія распоряженія мои въ свое время…».

Адам Чарторыйский:
«…Император Павел только что окончил постройку Михайловскаго дворца. Этот дворец, собственный замысел Павла, стоивший громадных денег, представлял собою тяжелое массивное здание, похожее на крепость, в котором император считал себя совершенно безопасным от всяких случайностей.
«Я никогда не был столь доволен, никогда не чувствовал себя более покойным и счастливым», - говорил он с удовлетворенным видом приближенным, после того, как устроился в своем новом, едва оконченном дворце. Там он воображал себя в полнейшей безопасности; и никогда еще он не был более самовластен и безразсуден. Там он соединял безпорядочныя наслаждения с полнейшим всемогуществом, которым, как ему казалось, он обладал и которое готовились у него похитить.
Заговор, как я уже говорил, был всеобщий, но еще не получил воплощения. Необходим был толчок, который должен был оживить и сделать его реальным, и толчком этим служило согласие, вырванное у великаго князя Александра. Граф Панин находился в ссылке в Москве, в Петербурге же все нити заговора находились в руках Палена и Зубовых. Последние, как известно, были недавно возвращены из ссылки и осыпаны милостями Павла, который полагал, что ему нечего ни бояться их в своем новом замке, ни отделываться от них, и желал их привлечь благодеяниями.
Ввиду всего этого выполнение заговора было назначено в ночь на 11-е марта 1801 года. Вечером в тот же день князь Платон Зубов устроил большой ужин, на который были приглашены все генералы и высшие офицеры, взгляды которых были хорошо известны. Большинство из них только в этот вечер узнали всю суть дела, на которое им придется идти тотчас после ужина.
Он указал, что должно ожидать каждый час новых выходок, на безразсудность разрыва с Англией, благодаря которому нарушаются жизненные интересы страны и ея экономическое благосостояние; доказывал, что при таком положении нашей внешней политики балтийским портам и самой столице может грозить неминуемая опасность, что, наконец, никто из присутствующих не может быть уверен в личной безопасности, не зная, что его ожидает на следующий день. Затем он стал говорить о прекрасных душевных качествах великаго князя Александра, указывал на блестящую будущность России под скипетром юнаго государя, подающаго такия надежды и на котораго славной памяти императрица Екатерина всегда смотрела, как на истиннаго своего преемника и которому она, несомненно, передала бы империю, если бы не внезапная ея кончина. Свою речь Зубов закончил заявлением, что великий князь Александр, удрученный бедственным положением родины, решился спасти ее и что, таким образом, все дело сводится теперь лишь к тому, чтобы низложить императора Павла, заставив его подписать отречение в пользу наследника престола. Провозглашение Александра, по словам оратора, спасет отечество и самого Павла от неминуемой гибели. В заключение Пален и Зубовы категорически заявили всему собранию, что настоящий проект вполне одобрен Александром. Они остереглись прибавить, сколько времени потребовалось, чтобы его склонить, и с какой величайшей трудностью, с какими смягчениями и ограничениями он наконец согласился. Это последнее обстоятельство осталось в тени, каждый, вероятно, объяснял его себе по-своему, не слишком стараясь его выяснять или храня свою мысль про себя.
Короче, с того момента, как все убедились, что действуют по желанию Александра, более не было колебаний.
В ожидании, бутылки шампанскаго переходили из рук в руки и опустошались, головы закружились. Пален, оставивший на время собрание, чтобы исполнить обязанности генерал-губернатора, поехал во дворец и вскоре вернулся, принеся известие, что ужин в Михайловском замке прошел спокойно, что император, повидимому, ничего не подозревает и разстался с императрицей и великими князьями, как обыкновенно. Лица, бывшия во время ужина во дворце, впоследствии вспоминали, что Александр, в течение вечера, за столом, прощаясь с отцом, не выказал при этом никакого волнения, несмотря на приближение события, подготовленнаго для этой ночи, и жестоко обвиняли его в безсердечии и двоедушии. Это глубоко несправедливо, так как в последующих моих беседах с императором Александром последний неоднократно разсказывал мне совершенно искренно о своем ужасном душевном волнении в эти минуты, когда сердце его буквально разрывалось от горя и отчаяния. Да оно и не могло быть иначе, ибо в такия минуты он не мог не думать об опасности, угрожавшей ему, его матери и всему семейству в случае неудачи заговора. Известно, что оба великие князя были всегда чрезвычайно сдержанны в присутствии отца, и эта привычка скрывать свои мысли и чувства, это вынужденное спокойствие могут служить лучшим объяснением того, что никто из присутствовавших в этот вечер не заметил той глубокой душевной борьбы, которая, несомненно, происходила в душе Александра…».

   Павел (продолжение письма к детям):
    «…Призываю на васъ благословленіе Божіе во всехъ вашихъ Делахъ, согласныхъ съ Святымъ Закономъ Его.
  Вы получите сію мою волю, когда вы возмужаете. Когда Богъ окончит дни Бабки вашей, тогда тебе, старшему, вступить по ней и волю мою при коронованіи твоемъ объявить и присягнуть вместе со всею націею, въ соблюденіи Святомъ Права наследства и обязательствъ, до сего касающихся, за которомъ и установи самодержавство, основанное на законахъ, которые утверди по лутчему твоему разуменію. Нетъ мне нужды говорить о методахъ таковаго правленія, симъ даю лутчей залогъ любви къ Отечеству и детямъ, способствуя къ доброму управленію, чрезъ что обезпечиваю совесть каждаго изъ своихъ потомковъ; и темъ самымъ утверди все состоянія и дай имъ бытіе и существованіе. Симъ долженъ былъ предъ Создателемъ отечеству, роду своему и потомкамъ…»

Адам Чарторыйский:
«…У Зубовых между тем, среди веселья, вызваннаго вином, и которое каждый передавал своему соседу, часы для некоторых из сообщников протекли весьма быстро. Только главари заговора воздерживались, стараясь сохранить присутствие духа, столь необходимое в эти минуты, большинство же гостей были сильно навеселе, при чем несколько человек уже едва держались на ногах. Наконец время, назначенное для  исполнения заговора, наступило. В полночь все встали из-за стола и двинулись в путь. Заговорщики разделились на две шайки, в каждой из которых было до 60-ти генералов и офицеров. Первая группа, во главе которой находились братья Платон и Николай Зубовы и генерал Бенигсен, направилась прямо к Михайловскому замку, другая шайка под предводительством Палена должна была проникнуть во дворец со стороны Летняго сада. Плац-адъютант замка (капитан Аргамаков), знавший все ходы и выходы дворца по обязанности своей службы, шел во главе перваго отряда с потайным фонарем в руке и поднялся с заговорщиками до входа в уборныя государя, ведущия к его почивальне. Молодой лакей, который был дежурным, не пропускал заговорщиков и стал звать на помощь. Защищаясь от наступавших на него заговорщиков, он был ранен и упал, обливаясь кровью. Между тем император, заслышав крики и шум в передней, проснулся, быстро встал с кровати и направился к двери, ведшей в комнату императрицы, которая была завешена большой портьерой.
К несчастью для него, в припадке отвращения к своей жене он приказал запереть и забаррикадировать эту дверь; самаго ключа в ней не было, потому ли, что Павел сам вынул его, или кто-либо из его любимцев, враждебных императрице, им завладел, чтобы ему не пришла как-нибудь фантазия возвратиться к ней. В самый этот момент крики, которые поднял верный служитель, единственный защитник, который нашелся тогда в момент величайшей опасности у самодержца, более, чем когда-либо, верившаго в свое всемогущество и который, чтобы его обеспечить, окружился тройными стенами и караулами, криков, говорю я, этого единственнаго защитника было достаточно, чтобы внести ужас и смущение в среду заговорщиков. Они остановились в нерешительности на лестницах и стали совещаться.  Шедший  во главе   колонны   князь   Зубов растерялся и уже хотел скрыться, увлекая за собою других; но в это время к нему подошел генерал Бенигсен и, схватив его за руку, сказал: «Как? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли, чтобы слушаться ваших советов, которые нас ведут к гибели. Жребий брошен, надо действовать. Вперед!»—Слова я эти слышал впоследствии от самого Бенигсена.
Таким образом, ганноверец Бенигсен, благодаря своей решительности, стал во главе события, имевшаго такое важное влияние на судьбы империи и европейской политики. А между тем он принадлежал к числу тех, которые узнали о заговоре лишь в этот самый день. Он решительно становится во главе отряда, и наиболее смелые или наиболее озлобленные на Павла первые следуют за ним. Они врываются в спальню императора и идут прямо к его кровати, но с ужасом видят, что Павла уже нет. Тревога снова охватывает заговорщиков: они ходят по комнате и со свечой ищут Павла. Наконец, злополучный монарх найден за портьерой, куда он скрылся, заслышав шум. Его вытаскивают оттуда в рубашке, ни живого, ни мертваго; воистину тогда ему воздали с ужасающей лихвой за весь тот ужас, который только он когда-либо внушал. Страх леденит его чувства, отнимает у него язык; он дрожит всем телом; его помещают на стул перед его бюро. Длинная, худая, бледная, угловатая фигура генерала Бенигсена, со шляпой на голове и со шпагой в руке, должна была ему показаться ужасным привидением. «Государь,—говорит ему генерал,— вы мой пленник и вашему царствованию наступил конец;   откажитесь от  престола, напишите   и   подпишите немедленно акт отречения в пользу великаго князя Александра». Император не был в состоянии отвечать; ему вкладывают перо в руку. Вероятно, акт был приготовлен за минуту до его отречения, чтобы дать ему переписать; дрожащий и почти без сознания, он готов повиноваться, но в это время за дверью снова раздаются крики. Генерал Бенигсен, принудив низложеннаго самодержца к подписи, которую от него требовали, выходит, как он мне часто повторял, чтобы осведомиться, что это за крики были слышны, восстановить порядок и принять необходимая меры для безопасности императорскаго семейства, но едва он переступил порог, как произошла возмутительная сцена. Несчастный Павел остался один среди толпы заговорщиков, окруженный людьми, которые пылали жаждою личнаго мщения: одни за преследования, другие за оказанныя им несправедливости, иные наконец за простые отказы на их просьбы. Тут начались над ним возмутительныя издевательства со стороны этих людей, озверевших при виде жертвы, очутившейся в их власти. Возможно, что смерть его была заранее решена наиболее мстительными и свирепыми заговорщиками. Ужасную развязку, повидимому, ускорили крики, раздавшиеся в коридоре и вызвавшие уход Бенигсена и которые наполнили заговорщиков, оставшихся в аппартаменте, волнением и страхом за самих себя. Граф Николай Зубов, человек атлетическаго телосложения (и котораго, за его внешность, прозвали Алексеем Орловым фамилии Зубовых), как говорят, первый наложил руку на своего государя и после этого ничто уже не могло удержать рассвирепевших заговорщиков. Теперь в лице Павла они видели только изверга, тирана, непримиримаго врага: его уничижение, его полное смирение никого не обезоруживает и делает его в их глазах столь же презренным и смешным, сколь и ненавистным.
Его бьют. Один из заговорщиков, имени котораго я теперь не припоминаю, отвязал свой офицерский шарф и накинул его на шею злополучнаго монарха. Последний стал отбиваться и по естественному чувству самосохранения, высвободив одну руку, просунул ее между шеей и охватывавшим ее шарфом, крича: «воздуху! воздуху!» В это время, увидав красный конно-гвардейский мундир одного из заговорщиков и приняв последняго за сына своего Константина, император в ужасе закричал: «Ваше высочество, пощадите! воздуху! воздуху!» Но заговорщики схватывают руку Павла и затягивают шарф с безумной силой. Несчастный император уже испустил последний вздох, но озверевшие злодеи продолжают затягивать петлю и влекут безжизненное тело по комнате, бьют его руками и ногами. Между тем более трусливые, бросившиеся было к выходу, снова возвращаются в комнату, принимают участие в убийстве и даже превосходят первоначальных убийц своим зверством и жестокостью. Генерал Бенигсен в это время возвращается. Не знаю, насколько искренно было его негодование при виде всего, что произошло в его отсутствие, но он поспешил положить конец этой возмутительной сцене.
Между тем крики: «Павел более не существует!» распространяются среди других заговорщиков, пришедших позже, которые, не стесняясь, громко высказывают свою радость, забыв о всяком чувстве приличия и человеческаго достоинства. Они толпами ходят по коридорам и залам дворца, громко разсказывают друг другу о своих подвигах, и некоторые проникают в винные погреба, продолжая оргию, начатую в доме Зубовых, и пьют за упокой того, кто более не существует.
Пален, во главе второй колонны заблудившийся, повидимому, со своим отрядом в аллеях Летнего сада, прибыл со своей шайкой во дворец, когда все уже было кончено. Говорили, что он умышленно опоздал с тем, чтобы в случае неудачи заговора выступить в роли спасителя императора и при надобности арестовать своих единомышленников. Как бы то ни было, как только он явился на место действия, он постарался выказать величайшую деятельность, отдавая постоянно необходимыя приказания в течение остальных событий ночи, одним словом, ничего не упустил, чтобы от него не было отнято первенство и достоинство командования предприятием, равно как усердие, проворство и решимость.
Можно сказать, не ошибаясь, что заговор был составлен при почти единодушном согласии высших классов общества и преимущественно офицеров. Но не то было среди солдат. Гневныя выходки и строгости императора Павла обыкновенно обрушивались на сановников и высших чинов военнаго сословия. Чем выше было служебное положение лица, тем более подвергалось оно опасности вызвать гнев государя; солдаты же редко бывали в ответе. Напротив, положение их было гораздо лучше, и нижние чины после вахт-парадов и смотров получали удвоенную пищу, порцию водки и денежныя награды. Истязания офицеров и взыскания, которым они ежедневно подвергались, не были нисколько неприятны простому солдату; напротив, то служило в некотором роде удовлетворением за палочные удары и дурное обращение, которые офицеры постоянно заставляли переносить солдат. Кроме того, гордости их льстило важное положение, которое они занимали, потому что при Павле было ли что-либо важнее парада, ученья, слишком высоко поднятой ноги, худо застегнутой пуговицы? Солдаты с удовольствием видели, что их император, их главный ценитель, не щадил наказаниями и строгостями на офицера, тогда как пользовался каждым случаем воздать войску полное воздаяние за труды, бдения и пытки, к которым их принуждали. Особенно в гвардии, среди которой было не мало женатых, солдаты жили со своей семьей в известном довольстве и в большинстве были преданы императору. Генерал Талызин, командир Преображенскаго полка, один из видных заговорщиков, человек, пользовавшийся любовью солдат, взялся доставить во дворец, в ночь заговора, батальон командуемаго им полка. После ужина у Зубовых он собрал батальон и хотел обратиться к солдатам с речью, в которой объявил людям, что тягость и строгости их службы скоро прекратятся, что наступает время, когда у них будет государь милостивый, добрый и снисходительный, при котором все пойдет иначе. Взглянув на солдат, он, однако, заметил, что слова его не произвели на них благоприятнаго впечатления; все хранили молчание, лица сделались угрюмыми, и в рядах послышался сдержанный ропот. Тогда генерал прекратил упражнение в красноречии и суровым командным голосом сказал: «Полуоборота направо.—Марш!»— после чего войска машинально повиновались его голосу. Батальон был приведен в Михайловский замок и занял все его выходы.
Граф Валериан Зубов, потерявший ногу во время Польской войны, не находился вместе с заговорщиками и прибыл во дворец значительно позже, когда известие о смерти императора Павла уже распространилось. Он прошел в одну из зал, в которой стоял пехотный караул, и захотел убедиться в настроении солдат. Он подошел к караулу и поздравил солдат с новым молодым государем. Но это приветствие было худо встречено, и граф поспешил удалиться, не желая подвергнуться враждебным манифестациям.
Все эти подробности указывают на то, что императору Павлу было бы легко справиться с заговорщиками, если бы ему удалось вырваться из их рук хотя на минуту и показаться войскам. Найдись хоть один человек, который явился бы от его имени к солдатам — он был бы, быть может, спасен, а заговорщики арестованы. Весь успех заговора заключался в быстроте его выполнения. Это доказывает также, насколько трудным и неосуществимым являлся план Александра взять императора под опеку. Останься Павел жив, кровь полилась бы на плахах, пол-России сослано было бы в Сибирь, и весьма вероятно, что необузданный гнев его распространился бы и на членов собственнаго его семейства...».

Павел (второе письмо к жене):
«Любезная Жена моя!  Богу угодно было на светъ меня произвесть для того состоянія, котораго хотя и недостигъ, но не менее во всю жизнь свою тщился зделаться достойнымъ. Промыслъ Его соединилъ меня съ тобою, Любезная супруга, въ такое время для насъ обеихъ, которое никакое человеческое проницаніе предназначить не могло, и темъ самымъ показалъ по насъ обеихъ безпосредственнымъ образомъ волю Свою, и запечатлелъ ее, исполнивъ Нашъ союзъ Любви и Согласія, и давъ намъ Залогъ оной, детей Любезныхъ Намъ. Таковой Его особливой Милости мы ни чемъ не заслужили, а относить ее должно къ попеченію Его о отечестве…».
 
Адам Чарторыйский:
«…Посмотрим теперь, что происходило в эту ужасную ночь в той части дворца, где помещалось императорское семейство. Великому князю Александру уже было известно, что в эту ночь отцу его будет предложено отречение от престола. Взволнованный разнообразными чувствами, переживая жесточайшия душевныя муки, великий князь не раздеваясь бросился на постель. Ночью, в начале перваго часа раздался стук в его дверь, и на пороге появился Николай Зубов, всклокоченный, с диким, блуждающим взором, с лицом, изменившимся под влиянием вина и только что совершеннаго злодеяния, в безпорядочном костюме. Он подошел к великому князю и глухим голосом сказал: «Все совершено».—«Что такое? Что совершилось?»—спросил с испугом Александр. Великий князь плохо слышал и, быть может, боялся понять эти слова; с своей стороны, Зубов тоже не решался высказать прямо, что совершилось. Это несколько продолжило объяснение. Великий князь был так далек от мысли о смерти отца, что не допускал даже возможности такого исхода. Наконец, он обратил внимание, что в разговоре Зубов, не изъясняясь прямо,   все   время   называл   его   «государь»   и «ваше величество»... Тогда наконец Александр (разсчитываший быть только регентом империи) понял ужасную истину  и предался самой искренней неудержимой печали.
Следует ли этому удивляться? Величайшие честолюбцы и те не могут совершить преступление или считать себя его виновниками без ужаса и содрогания, а ведь Александр в то время был чужд всякаго честолюбия, да и впоследствии никогда не проявлял его. Мысль, что он даже косвенно является виновником смерти отца, была для него острым мечом, терзавшим его чувствительное сердце сознанием, что это будет вечным укором и ляжет черным пятном на его репутацию...».

Павел (продолжение второго письма к жене):
«…Детей воспитай въ страхе Божіи, какъ начале Премудрости, въ добронравіи, какъ основаніи всехъ добродетелей. Старайся о ученіи ихъ наукамъ, потребнымъ къ ихъ званію, какъ о томъ, что преподавая знаніи открываешъ разсудокъ. Не пренебрегай и телесныхъ выгодъ, ибо отъ нихъ здоровье къ понесенію трудовъ и наружность благообразная, пленяющая глаза. Все сіе клоня къ поспешествованію бодрости и твердости духа, которой будучи напряженъ къ добру всемъ качествамъ души. Укрепи ихъ въ намереніи моемъ о наследстве и законе онаго, и въ приведеніи въ порядокъ протчихъ частей, но старайся имъ внушить, что человекъ всякой долженъ подчинять себя разсудку, а ocoбливо такой, которой Богомъ призванъ подчинить страсти другихъ и управлять Людьми и целымъ Государствомъ и Народомъ. Такимъ только себя подчиненіемъ можетъ удержать другихъ во ономъ, а особливо своихъ собственныхъ потомковъ, подавая имъ примеръ, а свою же совесть успокоить.
Отличай техъ, кто намъ верные были и привязаны. Тебе ихъ имена известны, равномерно какъ и подвиги. Будь милостива и снисходительна и следуй въ семъ Своей душе благодетельной. Награди всехъ техъ, кто у насъ служили. Воспитавшихъ и тебя и меня особливо награди. Въместе съ симъ получишь ты волю мою о детяхъ и протчія распоряженіи. Ты все сіе разбери и въ свое время зделай, а между темъ укрепляйся терпеніемъ и добродетельми. Богъ да благословитъ всю жизнь твою. Прости другъ мой, помни меня, но не плачь о мне; повинуйся воле того, которой въ лутчему все направляетъ. Прими мою благодарность Твой всегда верный Мужъ и другъ ПАВЕЛЪ».

Адам Чарторыйский:
«…Между тем шум возмущения и покушения на жизнь Павла дошел до аппартаментов императрицы. Она быстро встала с кровати и наскоро одевалась. Известие о совершившемся преступлении повергло ее в ужас, горе и отчаяние, сожаление к ея супругу, смешанныя с опасениями за собственную участь. Несомненно, что многия императрицы и вообще иностранныя принцессы, занесенныя судьбою в Россию, не могли иногда не думать в глубине души о возможности вступления на престол при тех или иных обстоятельствах. Императрица Мария Феодоровна предстала перед заговорщиками сильно взволнованною, и крики ея раздавались в коридорах, прилегающих к ея аппартаментам. Увидав гренадер, она направилась к ним и сказала, повторив несколько раз: «Что же, раз нет более императора, который пал жертвою злодеев-изменников, то теперь я ваша императрица, я одна ваша законная государыня! Защищайте меня и следуйте за мною!» Генерал Бенигсен и граф Пален, которые привели во дворец преданный им отряд войск, с большим трудом уговорили императрицу вернуться в ея аппартаменты. Едва войдя, она пожелала выйти, несмотря на караул, помещенный у ея дверей. Императрица, под влиянием охватившаго  ее волнения, пыталась однако не щадить никаких мер воздействия на войска, чтобы добиться престола, и отомстить за смерть своего супруга. Но ни в ея внешности, ни в характере не было тех качеств, которыя действуют на людей и увлекают на подвиги и отважныя решения. Как женщина и императрица, она пользовалась всеобщим уважением, но ея отрывистыя фразы, ея русская речь с довольно сильным немецким акцентом не произвели должнаго впечатления на солдат, и часовые молча скрестили перед ней ружья. Тогда, поборов свое волнение, она удалилась в свою комнату, предавшись безмолвному горю.
Мне никогда не удалось узнать подробностей о первом свидании Александра с матерью после катастрофы. Что они говорили? Какое объяснение произошло между ними по поводу происшедших ужасных событий?  Несомненно, что впоследствии они поняли друг друга, но в эти первыя ужасныя минуты император Александр, подавленный всем тем, что ему пришлось пережить, был почти не в силах высказать что бы то ни было. С другой стороны, императрица-мать дошла до высшей степени экзальтации, сожаления и раздражительности, утеряв всякое чувство самообладания и разсудительности...».

Павел (третье письмо к жене):
«Любезная Жена моя!   Совесть моя, долгъ предъ богомъ и Государствомъ и обязательства званія моего, равномерно и союза нашего побудили меня оставить тебе сію волю мою, какъ той особе, которая всю мою доверенность преимущественно заслуживаешь, какъ по положенію своему, такъ и качествамъ души и разума, мне столь известнымъ и драгоценнымъ….
Поручаю тебе тогда немедленно объявить Императоромъ сына нашего большаго Александра, и сіе мое къ тебе письмо Сенату, Синоду и тремъ перьвымъ Коллегіямъ. Если сынъ мой большой останется малолетенъ, то поручаю тебе правительство, какъ правительнице, и со онымъ опеку детей нашихъ до совершеннолетія, сего требуетъ порядокъ и безопасность Государства. При тебе быть совету Правительства, которому нетъ дела до опеки. Совету сему состоять изъ шеста особъ перьвихъ двухъ классовъ по выбору Твоему. Въ сей советъ правительства входить всемъ деламъ, подлежащимъ решенію самаго Государя, и всемъ темъ, которые, какъ къ нему, такъ и въ советъ его вступаютъ; однако ты имеешь, какъ Правительница, во всякомъ случае голосъ решительной. Совершеннолетіе начинается шестьнадесять летъ. Жениться и замужъ иттить детямъ нашимъ не позволяю инако, какъ съ воли твоей, и, во всякомъ случае, надеюсь отъ детей своихъ и сверьхъ сего повелеваю, отдавать тебе, которая достоинствами и добродетелями преисполнена, которую любилъ, какъ самаго себя, я ни въ чемъ съ собою не разлучалъ, подолгу къ тебе большему, нежели ко мне, ибо ты ихъ на светъ произвела, и помня нашъ союзъ и Любовь; то, чемъ они мне должны были, любить и почитать тебя и согласоваться съ волею твоею. Темъ более должны они тебе всемъ симъ, что ты помогла утвердить на предбудущія веки тишину и спокойствіе и темъ самымъ блаженство Государства. Ихъ долгъ удвоить Любовь и благодарность свою къ тебе, сохранять свято противу тебя то, что Господь Богъ въ Заповедяхъ и святомъ Писаніи предписалъ детямъ къ родителямъ и посвятить на то жизнь свою. Я не сумневаюсь, чтобъ они не соблюли сего свято, помня Законъ божій, отеческую волю и долгъ сыновей, облегчая поведеніемъ своимъ печаль твою о мне.
   Тебе оставляю, какъ виновнице блаженства вековъ, все преимущества, каковыми бы при жизни моей пользовалась, миліонъ доходу, исключая содержанія Двора, место предъ снохою, равномерно и знаки орденовъ св. Андрея и св. Александра.
   Сямъ письмомъ исполнивъ долгъ званья своего, совести и Любви моей въ тебе, пребываю твоимъ вернымъ ПАВЕЛЪ».
 
  Адам Чарторыйский:
«…В эти тяжелыя для всей царской семьи минуты, среди царившей во дворце сумятицы, молодая императрица Елизавета была, по отзывам всех очевидцев, единственным лицом, сохранившим спокойствие и полное присутствие духа. Впоследствии император Александр не раз вспоминал об этом. Нежная и любящая, она утешала Александра, поддерживая его мужество и самообладание. Она не покидала его всю эту ночь и отлучалась только на время, чтобы успокоить вдовствующую императрицу, уговаривая ее оставаться в своих аппартаментах, сдерживая ея порывы, указывая на печальныя последствия, могущия произойти от излишняго неосторожнаго слова в такое время, когда заговорщики, опьяненные успехом, наполняли все залы и властвовали во дворце. Словом, в эту ночь, полную ужаса и тревоги, императрица Елизавета являлась умиротворительницей, примиряющей властью, авторитета которой признавался всеми, настоящим ангелом утешителем и посредником между супругом, вдовствующей государыней и заговорщиками.
Во время неоднократных бесед наших о событии 11 марта Александр не раз говорил мне о своем желании облегчить, насколько возможно, участь отца после его отречения. Он хотел предоставить ему в полное распоряжение его любимый Михайловский замок, в котором низверженный монарх мог бы найти спокойное убежище и пользоваться комфортом и покоем. В его распоряжение хотел отдать обширный парк для прогулок и верховой езды, хотел выстроить для него манеж и театр — словом,  доставил ему все, что могло  бы  в той или иной форме скрасить и облегчить его существование. Он судил о нем по себе самому».

Павел (окончание письма к детям):
«… Призываю на всехъ сихъ благословленіе Божіе и Имя Святое Его. Да направитъ онъ стопы ваши на путь истинны. Да пошлетъ вамъ духъ Разума, Премудрости и Ангела мирна, верна наставника и Хранителя душъ и телесъ вашихъ.
   Исполнивъ долгъ мой последній, даю вамъ свое благословеніе. Простите меня, если въ чемъ волею, или неволею согрешилъ; я же прощаю васъ отъ чистаго моего сердца. Будьте счастливы, щастіемъ земли вашей и спокойствіемъ души вашей. Богъ вамъ да дастъ Его, какъ меня сподобилъ въ жизнь свою онымъ наслаждаться. Вашъ навсегда благосклонный ПАВЕЛЪ».